Хайлис Лилия Мойшевна : другие произведения.

Хочешь выжить - худей!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что притягивает человека к еде, бутылке, сексу, рулетке? Откуда желание унижать, даже убивать себе подобных? Гены или воспитание? Почему всегда и везде травят не таких, как все? Герои романов "Катастрофа" и "Ступеньки в небо" встречаются в современном Сан-Франциско, только не все из них даже подозревают о том, что когда-то уже были знакомы, в далеком прошлом.
   К жестокому обращению относятся физическиe избиения,
   вербальные оскорбления, эмоциональные унижения,
   финансовый ущерб, одинаково лишение или домогательство
   секса, издевательства на основании гендерных,
   духовных, национальных или расовых различий...
   Из беседы с жертвами жестокого обращения
   Длительное жестокое обращение может привести жертву к
   разным формам и видам так называемых "маний", как,
   например, алкоголизм... или страсть к азартным играм...
   либо жертва сама, в свою очередь, становится обидчиком...
   Из пособия для эмоционально-неуравновешенных
   Особое внимание следует обратить на явление, названное
   'Стокгольским Синдромом', когда жертва в шоке от жестокого
   обращения оправдывает обидчика и сочувствует ему. В
   случае же фобии к определенному меньшинству, человек
   иногда начинает испытывать ненависть и стыд по отношению к
   собственной группе или присоединяется к обидчикам над ней
   же, той самой, к которой принадлежит и сам...
   Из пособия для работников резервации
   - У каждого человека в жизни непремено должна быть хотя
   бы одна большая кака.
   - Почему?
   - Не знаю.
   Из досужей болтовни жертв жестокого обращения
  
   Пролог - от Люка, служителя бассейна в резервации
  
   На стене поверх смотрового окна гордо красуются огромные буквы плаката: 'Инвалиды тоже имеют право работать, двигаться, играть и наслаждаться жизнью'. Под плакатом из-за стекла всегда и непременно маячит лицо дежурного, при виде его все присутствующие могут не сомневаться: за ними зрят и не допустят.
   Около десяти утра для Дженевы самое время выбираться на теплый пол. Чтобы никому не оступиться, не поскользнуться и не сверзиться, внушительная территория вокруг бассейна обложена плотно пригнанными друг к другу шероховатыми керамическими плитами.
   Мой класс как раз подходит к концу, запыхавшиеся тётки переходят на медленный бег, чтобы остыть от спринта. А спринтеры из бабуль ещё те, одна в одну. Кто слишком толст, кто чересчур хрупок, - несчастные способны двигаться только в воде, на суше же едва перемещаются, да и то, при помощи всяческих приспособлений, от палок и костылей до инвалидных колясок.
   В воде, получив относительную свободу движения, каждая тут же начинает проявлять себя. Барбара, привыкшая контролировать, поворачивается лицом к остальным, на любой вопрос из 'зала' у неё есть ответ. Новичкам она кажется чем-то вроде старосты.
   Бренда - еще одна сильная личность: на суше хромает, а в воде быстро распрямляется, гордо задирает голову, мгновенно умудряется отвоевать для себя лучшее место и фиг её оттуда сдвинешь, хоть на дюйм.
  Дженни всех цепляет, пытается громко и неуклюже пошутить, сама же и утробно ржёт над своими перлами, в результате многим попросту действует на нервы. Лично меня очень раздражает это народное веселье: вот такая идиотская манера ржать, на милю выбрасывая нижнюю челюсть, причем над собственными дурацкими притчами, но этим несчастным подобное должно прощаться, легко. И я не реагирую.
  Аллисон, самая старшая, ей за восемьдесят, некоторые её любят, другие стараются держаться подальше: рот у нее не закрывается.
   Однако, Дженева подаёт признаки нетерпения. Я не могу бросить свой класс сию же минуту. Но оставить калеку без внимания, когда она начинает волноваться, чревато. Контингент в нашем бассейне - сплошные убожества, а памперсов, настолько огромных, чтобы полезли на эту несчастную, по-моему, в природе не существует. Из всего сказанного вывод следует один: Дженеву надо вытаскивать из воды в ту самую минуту, когда слоноподобные чёрные ноги делают слабое движение, похожее на попытку встать.
   Если класс веду я, Дженевой приходится заняться Двайту. Двайт делает обиженные губы, впрочем, они у него всегда сложены в недовольно-капризную гримасу, обозначая, скорее всего, несправедливость фортуны по отношению к нему. Не то чтобы товарищ остро не любил людей - просто ему все по фигу. Двайт хочет получить медицинское образование, а для этого надо отрабатывать часы, помогая человечеству, хотя бы и у нас в резервации. Напарник бросает своего старца на попечение 'лапши' - поролоновых трубок, закрученных вокруг немощного тела, - приспособление не даст бедняге пойти ко дну. Старцу придётся поболтаться в своей 'лапше' точно там, где его оставили. Вокруг бедняги плавают концы нескольких 'лапшовин' и длинные седые волосы, в качестве украшения заплетенные в косички на голове и на бороде. Зачем старцу эта борода и эти косы, не знает никто, включая самого.
   Двайт мощным рывком выпрыгивает на цементную площадку перед бассейном, подтягивая одной рукой мокрые, длинные до колен трусы. Второй рукой он уже подгребает инвалидную коляску для Дженевы. Коляска огромна, но по приспособленному спуску легко скатывается в воду. Дженева подтягивается к широченной подножке и взгромождается, удобно устраиваясь на диване между высокими колёсами. Двайт тянет сооружение вверх по спуску за веревку. Я на несколько секунд оставляю своих тёток в той растяжке, на которой их застало действо, и сзади выталкиваю коляску из воды, ведь одному человеку за веревку вытащить несколько сот фунтов просто не под силу, даже если человек - здоровенный атлет, вроде Двайта или меня.
   Наконец коляска поднята. Я возвращаюсь к классу и повелеваю отпустить позицию, в которой оставил клиенток. Те с облегчением вздыхают и расслабляются.
  Наверху Двайт подкатывает Дженеву к сухой собственной коляске. Ноги несчастной безвольно свисают и выглядят резиновыми, сама же бедняга подставляет лицо солнцу и блаженно улыбается. Вот поэтому её не любить просто грех: инвалид с парализованными ногами радуется каждой минуте своего существования и всем, кто попадает в ее поле зрения. Я, например, улыбаться вообще не умею, да и не нахожу занятием, жизненно необходимым. А Дженева всегда приветлива, ласкова к окружающим и выглядит вполне довольной жизнью.
   Женщина, как может, обтирается, а около неё начинает суетиться приставленная специально к ней одной на подобные мероприятия помощница Элли: подсовывает снизу одеяло, обрамлённое цепями; Дженева, мучительно пыхтя, ерзает, устраиваясь достаточно прочно, чтобы не свалиться с высоты. Преодолев препоны, Элли включает подъёмник. Одеяло с Дженевой подтягивается вверх, переносится к сухой коляске и опускается в неё. Ещё несколько движений - и Дженева издаёт крик победителя: - Е-е-е-й! - кричит она. - Миссия завершена! Е-е-е-й! - И радуется, счастливая успехом.
   Ровно в десять Трэйси и Минди выносят мокрых младенцев мамашам, стряхивают с себя капли, делают каждая глоток из своей бутылочки с водой, наспех обтираются одинаковыми полотенцами от заведения, принимают от других мамаш очередных младенцев и заходят обратно в воду. Если один из младенцев пускается в слёзы или даже просто начинает чрезмерно верещать, то остальные из солидарности устраивают великий рев. Трэйси и Минди - одинаково высокие стройные тела в одинаковых чёрных купальниках - одинаково успокаивают, каждая своего малыша. Если ещё не успели войти в воду, то хлопочут мамаши, каждая над своим: стараются помочь. Как правило, к этим спасательным действиям подключается весь бассейн, в основном, конечно, советами. Младенцам не просто симатизируют, их обожают.
   Малыши все больны, кто чем. У некоторых Даун, у других генетическое заболевание костного мозга, у третьих ещё какая-то дрянь, одолевшая их до рождения, в материнских чревах. С генетикой, безусловно, ничего не поделаешь и претензии предъявлять некому: раз уж высшие инстанции допустили такую подлость судьбы, остается только терпеть, молиться и развивать несчастных по максимуму, давая им опять же максимум. А если к тому, что у тебя из тысяч или миллионов счастливцев вдруг, ни с того ни с сего, рождается больное дитя, бывают другие отношения, лично я таковых не знаю.
   Но существует целая группа малышей, заболевших совсем по другим причинам: во время беременности их мамаши для того, чтобы не потолстеть и не попасть в резервацию вместе с новорождёнными, принимали черт знает какие меры. Кто во что горазд, дурные, отравленные Голливудом молодые женщины голодали, вырывали съеденное, не ели белка, не употребляли зёрен, отказывались от сахара, травили себя обезжиренной, обессахаренной, обескрахмаленной и обезмолоченной мерзостью, сидели на идиотических диетах, перегружались в спортзалах, пили слабительное или лекарства, снижающие аппетит, ходили к гипнотизёрам, покупали всякие гадости у бессовестных обманщиков, которые не стесняются наживаться на чужих бедах: только бы не растолстеть, только бы не набрать лишнего фунта, только бы сбросить вес. В результате они, даже если и не совсем располневшие, всё равно попали в резервацию: разве ждёт что-нибудь хорошее больных детей в мире, которым властвуют здоровые?
   Впрочем, кого можно в чем обвинять, когда жизнь прокрутила каждого с детства через свою мясорубку? - Так утверждают обе, Минди и Трэйси, которых по каким-то необъяснимым причинам все, что сотворили с ними обстоятельства, в злодеек не превратило.
   Наши тела - тела профессиональных пловцов, обточенные водой. Ни на одном из нас, служителей бассейна, не найдёте излишков. Однако, Двайт единственный, кто работает в резервации по необходимости. Мы, все остальные, находимся здесь по одной простой причине: хотим помочь несчастным. Это не поза, не громкие слова. Каждого привела сюда своя дорога от собственных мучений до сострадания другим.
   Трэйси родила в четырнадцать лет. Родители заставили ее отдать ребенка на адаптацию. Бедная девочка чуть не сошла с ума. Наконец, после долгих мучений и нескольких попыток самоубийства она нашла единственный для себя выход загладить вину перед своей же совестью: решила посвятить жизнь больным детям. Девушка сбежала в резервацию, где постепенно отогрелась душой. Сначала работала с крошками, которых родители бросили, чтоб не возиться с больными детьми.
   Например, одна такая мамочка, будучи на шестом месяце беременности, устроила себе искусственные роды и сбежала из роддома, едва придя в себя.
  Одну минуточку: не торопитесь обвинять того, кого бессердечная подлость окружения привела к жестокосердному шагу, - снова в один голос повторяют и Трэйси, и Минди.
   Да, так вот: насильно исторженный из чрева матери раньше времени ребенок, вопреки издевательству над собой, каким-то чудом родился живым и не умирал. Эту избежавшую убийства кроху прямо в контейнере и трубках с питанием, воздухом и оттоком отправили в резервацию: надежды на полное выздоровление никто не питал.
   Трэйси разрыдалась над контейнером с малюткой и выходила малыша. Сейчас Дэвиду уже почти три. Умненький, чистенький прекрасный здоровый мальчик. Трэйси он называет мамой, а всех работающих в резервации мужчин папами. Даже Двайт, которому начхать на всех младенцев в мире, прослезился, когда к нему подкатился глазастый клопик и, улыбнувшись, сказал: 'Привет, папа. Меня зовут Дэвид и мне два года. Я люблю тебя. А ты меня любишь? Каждому нужна любовь.'
   Последняя часть, конечно, усвоена ребенком от совместной мудрости обеих подружек; Минди мыслит в том же ключе. Растроганный Двайт попытался ухлестнуть за Трэйси, но кто-то из персонала, исключительно по доброте душевной, рассказал ему всю историю девушки. Двайт по иронии или подлости, это уж как называть, судьбы (высшие инстанции сработали и тут? - кто знает!) как раз и оказался одним из сыновей, отданных родными на адаптацию. Счастье, хоть укокошить его не попытались, а приемные родители попались порядочные.
   Тем не менее, напарник тайком, знал только я, поскольку прикрывал его перед начальством, три дня не вылезал из своей берлоги, грязно матерился и плакал текилой, а потом заявил мне: Трэйси святая, вообще не женщина, а икона, и он, дитя здорового мира, ее не достоин.
   Я все-таки замечаю иногда взгляды, которые Двайт бросает на свою 'икону': от святости те далеки, это подает надежду на будущее.
   Минди, и у меня, видавшего виды парня, скрипят зубы и сжимаются кулаки, стоит только представить себе кое-какие детали ее истории, возненавидела белый свет после того, как подверглась групповому насилию. Бедная девочка собирала фольклор на стажировке. Пошла на свидание с каким-то гадом, который созвал несколько друзей, таких же гадов, повеселиться.
  - Не стоило бы их клеймить, - вздыхает Минди. - Ведь кто знает об их прошлом?
  - Вас послушать, так и Каина нельзя обвинять, - однажды не выдержал я.
  И что вы думаете, услышал в ответ?
  - Конечно, нельзя, - причем, не колеблясь, в ту же секунду, безо всяких сомнений слаженным дуэтом: и Минди, и Трэйси.
  Я чуть ли не заикаться начал, но они обе, опять же дружным дуэтом талдычат. - Ведь Каина никто не любил: ни родители, ни младший брат, ни даже сам Господь Бог. Все только воспитывали, а не любил никто. Вот он и обозлился: просто не долюбили.
   Мне сразу пришел на ум старший братец, с которым не общаюсь с того самого момента, как ранним утром я выскользнул из дому со школьным рюкзачком, едва дождавшись своего шестнадцатого дня рождения, чтоб больше никогда туда не возвращаться. Зачем? И снова содрогнулся, как всегда, при мысли о семье и детстве. А теперь выясняется, это я не долюбил родню, ух не долюбил!
  Да, так вот Минди, причем после всего, что с ней сделали. А издевались над несчастной изощренно и мучительно, надолго лишив жертву возможности забеременеть и родить ребёнка. Бедняжка целую вечность лечилась, если не ошибаюсь, пытается врачеваться до сих пор и по сей день тесно общается с нашей психологиней Фианой. Короче, в результате Минди пришла, наконец, к тем же выводам, что и Трэйси.
  Меня, может быть, не насиловали, но детство с алкоголиком папашей и сумасшедшей мамашей было, мягко говоря, суровым. Отшибли на всю жизнь охоту улыбаться. Про смех вообще молчу. Засмеялся было раз... Так предки с двух сторон набросились меня мутузить: не фиг, мол, тут лыбиться-скалиться. Отметелили до посинения, по полной программе. Спасибо, хоть зубы не повыбивали. С тех пор сам не расслабляюсь и не верю всяким энтузиастам от показухи клыков.
   Да и нельзя забывать о старшем брате, возненавидевшем меня с момента моего рождения: страшная штука ревность. Каждый из них уродовал остальных членов семейства, и все дружно - меня: я ведь был младшим и самым беззащитным.
   Поэтому я рано просек: искать охраны или хоть какой-нибудь справедливости бессмысленно. Не нужно особой наблюдательности, чтобы понять: вокруг выживали только сильные, подтянутые, жилистые, выносливые, спокойные и нахальные, те, кто мог заставить других бояться себя. Поняв это, я стал заниматься доступными видами спорта, в чём преуспел: в мои семнадцать я был грозой школы. Если бы не Джозеф, мой школьный друг и товарищ по футбольной команде, относившийся к жизни совершенно по-другому, я бы превратился в того страшного парня, которым городские мамаши пугают юных дочерей. Благодаря тому же Джо, я стал не страшилой района, не убийцей своей семьи, а капитаном футбольной команды. Я даже увлекся чтением, посмотрел кое-какие вразумительные фильмы типа 'Клуб Завтрака'. Девчонки считали за честь пройтись со мной, мальчишки безоговорочно отдали мне лидерство. Но Джозеф после школы уехал в Нью-Йорк, и я сорвался. Свернул было на старую дорожку...
  Шагать бы мне по трупам до конца моих дней, да судьба снова распорядилась по-другому: я познакомился с Фианой.
   Близнец по западному и дракон по восточному гороскопам, Фиана, недавняя эмигрантка из России, оказалась взрывной смесью. При этом умная и образованная. Тонкая штучка, еще психолог по образованию, она с первой же попытки сдала зубодробительный экзамен для подтверждения кандидатской, а потом, уже работая психологом в Редвуд Сити, шустренько сделала и докторскую не где-нибудь, а в Стэнфорде.
  Начав работать в резервации, Фиана не оставила внешнего мира, но опять-таки ради помощи несчастным. Деятельная девица, она часто ездит на собрания людей, у которых не все дома. Мотается по Северной Калифорнии.
  Разговорились мы с ней на одном из таких мероприятий, куда меня, наконец, привел извилистый путь хулигана и почти алкоголика. Хотел ей предложить поваляться где-нибудь в мотеле на теплой постельке и опомнился только тогда, когда до меня дошло, что мне уже вправили мозги. Никакой постельки так и не вышло, но в резервацию я вслед за Фианой попал. И никогда, ни разу о том не пожалел. Убедился: когда занимаешься чужими бедами, забываешь свои.
  Я не философ, но с Фианой неоднократно беседовал и многое от нее узнал.
   Испокон веку, какой период истории ни возьмёшь, каким бы прогрессивным ни был общественный строй в любой точке любого исторического момента, козлы отпущения нужны были всем и позарез.
  Чужаки другой пещеры, рода, племени, касты сменялись на плебеев, рабов покорённого царства или эмигрантов низшей расы; кровожадные боги древних религий - не менее кровожадными богами современных, - человечество всегда и с завидным постоянством находило изгоев, используя к тому же разницу даже в образовании, манерах, отношении к жизни. Там, где не было инакомыслящих, шпионов, интеллигентов, не говоря уже о евреях, непременно находился какой-нибудь вождь, придумывавший одних, других или третьих. Между теми же, чья кожа была окрашена в один и тот же цвет, различия шли на окраску и оттенки крови.
   Прошлый век расстарался, изобрёл не только особенные неизлечимые болезни, атомную бомбу, бактериологическое оружие, Интернет и перекройку пола по собственному желанию, но также и множество признаков, по которым какие-то слои населения переставали считать людьми не только чужих, но и своих же сограждан для того, чтобы оправдывать рабство, издевательства, массовые убийства одних и делать божками других.
   А в начале века последнего все вдруг поняли: чего ещё искать, когда есть чрезвычайно полные, над которыми и так давно уже издеваются все кому не лень.
  И пошло. Началось с врачей. Входя в любое медицинское учреждение, первое, что видит каждый больной, - это весы, а над ними шкала, по которой определяется вес нормальный, чуть увеличенный, средне-увеличенный, чрезмерный. Человек соответственно приобретает категорию худобы, полноты, тучности и ожирения. Истощенных и тех, кто ниже среднего, лечили, полным рекомендовали похудеть, укоризненно качая головой, остальных же, чей вес зашкаливал чересчур, лечить постепенно перестали, пока не похудеют.
  Дальше подхватила литература, потом и кино. Толстяков непременно выводили отрицательными, достойными разве что насмешек, а так же обжорами, мерзавцами, неудачниками, никудышными, злыми, подлыми трусами и предателями, никчемными мужьями и жёнами, гадкими детьми, тупоумными, медлительными в рассуждениях, сводившихся только к еде, даже уже не людьми, а какими-то противными животными, которых ничего не волновало, кроме отправлений организма.
  Фильмы показывали жуткую травлю в школах полных детей худыми, оправдывали при этом худых. В старых детективных историях маньяком-убийцей-растлителем-садистом оказывался интеллигент, который постепенно начал толстеть и, в конце концов, превратился просто в обжору.
  Ну, а церковь - известное дело: заповеди, смертный грех чревоугодие, - мало еще на несчастных было напасти, кроме того.
  Но самый страшный и основательный кошмар для больных ожирением пошёл с расцветом телевиденья.
   Человеку, обременённому излишним весом, приходилось худо уже не только в школе, но и везде в жизни. На улицах провожали нехорошими взглядами. В высших учебных заведениях травили еще хлеще. На работе, независимо от квалификации, не повышали, заставляли подчиняться худым, обаятельным и хорошо одетым боссам. Это если вообще брали на работу.
  Над толстяками насмехались, глумились, их пихали, им наступали на горло. Для них создали дорогущие спецмагазины с особо уродливой одеждой, словно призванной нарочно подчёркивать полноту. Для них сочинили специальную квоту на предприятиях. Постепенно больных ожирением стали чуть ли не законно звать свиньями.
  Результатом трагедии отщепенцев сделались резервации, задуманные сначала для того, чтобы сгладить, если не разрешить проблему. Заодно сюда стали отправлять не только страдальцев от ожирения, не только детей, рождённых от растолстевших во время беременности матерей, но и всяких нездоровых детей, а потом и взрослых инвалидов. Как любая хорошая идея, и эта со временем поиздержалась. Оазисы для толстяков стали прибежищем инвалидов, а так же - пугалом для здоровых и тех, вес которых не зашкаливал.
  'Здесь инвалиды имеют полное право жить, работать, играть, учиться и радоваться жизни', - этот лозунг вы найдёте не только над бассейном, точно такой же еще красуется над воротами въезда.
  Когда табло попадает в поле моего зрения, тут же почему-то вспоминается другая надпись, я сам ее не видал, поскольку она из истории, но о ней рассказывал все тот же мой друг Джо. Он-то, кстати, вернее, его родители и приютили меня на первое время, а вышло, пока я не встал на ноги после того, как свалил из родного дома, чтобы прекратить, наконец, издевательства над собой. Так вот, на каких-то ужасных воротах дикого ада, устроенного очередными 'благодетелями' человечества, конечно же, в процессе сооружения обещанного рая. 'Каждому - свое', - вот что было там написано. Впечатляет? Вероятно, их бесноватого лидера тоже сильно не долюбили.
  А Фиана умница, хотя, сдается мне, она далека от того аскетизма, который проявляет ко мне. И явно ведет себя по-другому с нашим курьером Джейкобом - на фамилии язык сломаешь. Чем этот алкаш берет женщин - не знаю, хотя и понимаю: задумай кто сделать из нас роман, вывел бы героя в главные и красок не пожалел. Благородные седины, синие глаза, спортивное тело...
  Так и я не хуже. Единственный мой внешний недостаток, если, конечно, это не достоинство, - в нем я уже исповедовался: не улыбаюсь даже перед фотографом. Видно, те лицевые мышцы, которые у других растягивают губы в улыбке, у меня давно атрофировались. Точнее, в шесть лет. В тот день, когда меня за смех отделали собственные родители. Наверно, потому на главного героя не тяну. Колорита не хватает.
  Джейкоб явно прошел ту еще жизненную школу. Он о себе не распространяется, но упоминал, что на родине был кадровым военным: служил где-то на востоке, а потом еще на западе, воевал с людьми, которые говорили на том же языке, что и он сам. А ему отдавали приказы их убивать, и он обязан был выполнять задания. Приносил смерть другим, сам горел в танках и сочинял похоронные извещения мамам погибших воинов. Я знаю, он их пишет по сей день, особенно, когда пьет. Он тогда глушит водку с пивом, бьет себя кулаками в грудь и орет: - Я русский офицер, четырежды вашу мать, блин! Я убийца!
  Как-то Джейкоб перевел мне на английский каждое слово, но все вместе для меня остается загадкой русской души этого типа. А его способности заливаться смехом вызывают у меня огромое удивление. Так же, как странный интерес к блинам: если человек столько о них вспоминает, почему никогда не ест? Думается, чья-то мама Джейка не на шутку задела, блинами обделила, что ли?
  
   Часть 1
  
   Глава 1
  
  - Вот может мне кто-нибудь объяснить, какого рожна понадобилось этой дурацкой белке на той стороне улицы? - громко возмущалась Дина Уайт, высокая шатенка, стройная, несмотря на широкую кость. - Может, деревья там не из земли растут? Или воздух чище? Или, может быть, небо перекрашено в другой цвет? Что такого, чего нет здесь, унюхала там эта белка? Я лично никакой существенной разницы не вижу... Впрочем, я вообще никаких отличий не вижу...
  - М-да, хорошо же начинается медовый месяц, ничего не скажешь, - муж недоуменно чувствовал в себе признаки раздражения. Раздражение не падало, а, наоборот, росло. Как всегда, когда Уайт пытался эти признаки скрыть, он сделал несколько глубоких вдохов. Мерзкая волна в низу живота вроде бы немного улеглась. Феликс сделал ещё один глубокий вдох.
  - Тоже мне, самоубийца нашлась.
  В голосе Дины всё ещё чувствовалась взбудораженность. - А интересно всё-таки, зачем она перебегала?
   - Ни дать ни взять, страсть первооткрывателя, - улыбнулся Феликс, как будто окончательно успокоившись.
  - Не белка, а просто натуральная сука, - сказала Дина с сердцем.
  - Не понял, причём тут пляж, - язвительно усмехнулся супруг.
  - Ага, теперь ты потребуешь сказать 'апрель', - и тут же, не давая ему вставить слово, Дина добавила: - А кто мне клялся никогда-никогда-никогда не высмеивать мой акцент? Кто только-что, у священного алтаря, обещал любить, холить и лелеять меня до конца наших дней? - Она даже не заметила, как перешла на родной русский.
  - Подожди, подожди... - Феликс бесстрашно оторвал руки от руля, чтобы подкрепить свой протест жестикуляцией. - Вот приедем в Калистогу, в мои любимые "Турецкие Бани", и увидишь, как я умею, - последние слова он тоже произнес по-русски, потому что по-русски ему казалось более торжественно: - холить тебя, любить и лелеять.
  - Я не могу ждать, - перебила Дина. - Я хочу, чтоб ты меня холил и лелеял прямо сейчас. Немедленно положи руки на руль. И не смей меня вышучивать. Я очень боюсь, когда люди даже по-хорошему разыгрывают других людей, ты же знаешь. Тебе же известно, откуда я. Не знаю, как там сейчас, но достаточно недавно люди друг другу не улыбались, как здесь. Вот когда другой упадёт и ушибётся, вот смеху-то было.
  По крайней мере, она забыла о белке, - подумал Феликс.
  Вслух он сказал: - Здесь тоже случается, что чьё-то падение вызывает смех. Особенно в комедиях. Дурного тона. Есть даже плохие актеры, которые именно показной неловкостью и зарабатывают себе на жизнь.
  Держа на руле левую руку, он правой взял маленькую кремового цвета ручку жены и поцеловал ладошку, прямо в пересечение, похоже, это было пересечение линий жизни и сердца. - Прости. Честное слово, тебе показалось, что я смеялся.
  - Просто я очень испугалась, когда увидела эту несчастную белку. Мне показалось, она ринулась прямо под колеса, а я не хотела бы с убийства... - Дина искоса взглянула на мужа, чтобы узреть на его лице признаки иронии, если они есть, но таковых не отметив, продолжала: - Да-да, именно с убийства, даже если это всего-навсего маленькая белочка, я не желаю с такого символа начинать нашу совместную жизнь... Нет, все-таки, зачем это существо вдруг ни с того ни с сего понеслось на другую сторону улицы? Может, там запах вкуснее?
  - Поехали, - подумал Уайт, но на этот раз благоразумно решил промолчать. Низ живота дал знать о новой волне раздражения. Это издевательство, когда человек не в состоянии поставить точку на неприятной теме. Волна поднялась и ударила в грудь. Феликс почувствовал, что задохнётся, если услышит о белке ещё раз, и опять сделал несколько глубоких вдохов.
  - Пропади она пропадом, эта глупая белка! - с чувством, опять же по-русски изрекла Дина.
  - А она о нас и думать забыла... - протянул супруг. Волна не только не утихла, но и грозила вырваться наружу, не предвещая для медового месяца ничего хорошего. Так, ещё раз вдох, выдох через рот. Вдох... Выдох...
  - Да, но я-то чуть инфаркт не получила, когда увидела ее прямо перед машиной.
  - А ты разве не испугался? - Дина упорно гнула своё.
  - Испугался, конечно, но ничего, видишь, все обошлось.
  Единственное, что требовалось в этой ситуации от него, - сохранить хотя бы внешнее хладнокровие. И оказалось чертовски трудной задачей. Вдох... - Хорошо, что водитель сзади шел достаточно далеко. В результате и страховки остались сыты, и белки целы.
  Уайт выдохнул, а потом сам обрадовался, до чего изящно, да еще точно к месту, ему удалось скаламбурить, перефразировав известную русскую пословицу.
  - Только ты у меня что-то слишком нервничаешь в последнее время, - примирительно сказал он, стараясь представить себе отчётливо и в деталях, как волна потихоньку разбивается и уходит от горла. - Ничего, все уладится. Калистога есть Калистога... Там даже воздух целебный, не говоря уж о воде... Перво-наперво, договоримся о времени на сдвоенную минеральную ванну с массажем... А хочешь попробовать грязь?
  - Ага, - рассеянно сказала Дина.
  Феликс поаплодировал себе мысленно. Жена явно успокоилась и теперь с интересом следила за дорогой.
  - А что, ты много раз пробовал эту самую... Сдвоенную минеральную ванну?
  Она задала этот вопрос небрежно, с видимым безразличием, но Уайт уловил скрытый подвох, проклял про себя русскую подозрительность, особенно приправленную женской логикой, а вслух расхохотался.
  - Что ты! - ответил он, всем своим видом выражая крайнее удивление тем, что такая мысль вообще могла прийти кому-то в голову. - Это просто традиция в нашей семье. Когда-то мой пра-прадедушка с компанией друзей катался на лыжах в Тахо, грохнулся и сломал ногу. После того, как кость срослась, нога долго сильно отекала, наконец, кто-то посоветовал несчастной жертве лыжного спорта съездить в Калистогу, посидеть в минеральном бассейне. Вот предок и сидел там до опупения, от скуки рассматривая рекламные проекты различных услуг, пока не наткнулся на рекламку сдвоенной минеральной ванны. И ванна эта запала ему в душу. А времена тогда были достаточно пуританские, вот он и дал себе слово приехать в Калистогу в медовый месяц, чтобы окунуться в эту самую ванну вместе с молодой женой. Рекламка, между прочим, до сих пор передается каждому мужчине нашей фамилии в день свадьбы и хранится до следующей свадьбы в качестве семейной реликвии.
  - Ничего себе! - Дина заулыбалась. 'Врет как сивый мерин', - подумала она. 'Нашел где-то в библиотеке или рассчитывает, что потом забуду... Ничего, уж это-то проверить ничего не стоит...' Все так же весело улыбаясь, она спросила: - Значит, она сейчас у тебя, эта рекламка?
  - Конечно, - беззаботно подтвердил Феликс. - Дядя, который женился последним, прислал, когда узнал, что я женюсь. Кстати, эта рекламка была первой не из мусорных почтой после того, как я вернулся из Москвы. Я, правда, проболтался раньше времени, у нас ведь ещё полагается преподносить ее молодой жене непосредственно перед окунанием.
  - Как романтично...
  Напряжение спало. Виды по сторонам дороги повеселели, появились виноградники.
  - Боже мой, - вздохнула Дина. - Как не похоже это всё на Россию!
  Кусты винограда в обе стороны от дороги к горизонтам росли, цепляясь к колышкам, торчавшим из-под земли, на абсолютно одинаковом расстоянии друг от друга. Каждый листочек казался свеже-промытым, сочная зелень задиристо сверкала на солнце. Время от времени в ярком пейзаже, будто из интернетовских открыток, материализовывались затерянные в зелёных морях белые кружевные здания, чтобы, вписавшись в фон чистейшего неба застыть в виде красочной иллюстрации к весёлой сказке.
  Фантастические строения подплывали к окнам и манили остановиться и войти: знаменитые на всю Калифорнию дегустационные залы, дворцы, один пышнее другого, то белоснежные, украшенные греческими колоннадами, то веселые, со всякими завитушками, наверняка, в стиле каких-нибудь Людовиков, то прочные, как крепости, из серого камня немецкие замки, то обвитые со всех сторон плющом английские обители привидений.
  - Боже мой! - опять вздохнула Дина. - Я и не предполагала, что такое возможно.
  Феликс одной рукой обнял молодую жену, притянул к себе и поцеловал в левую щечку. Казалось бы, их величественный Космонавт не замедлил движения, все же малютка-Фольксваген немедленно подал голос сзади.
  - Боже, - прошептала Дина. - Разве здесь могут быть у кого-то проблемы? В раю ведь должно забываться все плохое...
   Феликс беззлобно, скорее автоматически выставил в окно средний палец, затем включил сигнал левого поворота и с ехидной улыбкой стал тормозить.
  - Вот тебе, - все так же беззлобно сказал Феликс. - Посмотрим, что ты сейчас запоешь.
  Дина поглядела в зеркало заднего вида. Все, что она могла рассмотреть, были красные жирные щеки, а под ними - несколько трясшихся подбородков. По саркастической улыбке мужа женщина поняла: он заметил в заднем зеркале этот натюрморт еще раньше.
  - Да, - удовлетворенно кивнув головой, отметил Феликс. - Свинья. И у них проблемы всегда и везде. Не в аду, так в раю.
  Наконец, Уайт сделал свой левый поворот. Фольксваген устремился вперед, показывая рывком, как надоело ему ждать.
  - Интересно, чем руководствуются такие типы, выбирая себе машину...
  - Может, растолстел после покупки?
  - Что ж, - сказал Феликс, в корне пресекая попытку очередного волнения. - Вот оно, лучшее лекарство от стресса, - он кивнул на очередное роскошное здание, перед которым они, наконец, остановились.
  - Вполне по-русски, - согласилась Дина. Глядя на вывеску, она с удовольствием отчеканила вслух: - Дегустационный зал 'Зеленый Змей'.
  - Вообще-то я упражнения имел в виду, - пояснил супруг. - Просто, для начала, чтобы доехать спокойно. - Через парочку миль пробежки ощущаешь свежесть и радость к жизни.
  - Мускатное хорошо сбрасывает стресс.
  Дина мечтательно улыбнулась, что ей очень шло.
  - Нет, правда, каждый дегустационный зал оснащен прекрасным спортивным оборудованием, - Уайт покивал, как бы придавая больший вес своим словам. Конечно, рестораны не для 'свиней' я имею в виду.
  - Интересно, почему 'свиньи' так не любят потеть на спортивных машинах? - Дина задала этот вопрос не из особого любопытства к толстякам, а просто, чтобы показать, что она вполне лояльна и разделяет отношение здорового населения к обжорам. В душе ее зато пребольно кольнуло.
  Боже, почему! Вроде она давно похоронила все то и приказала себе забыть тот уголок души, где находится могила ужасов, ТА МОГИЛА, - и вот, пожалуйста... Через столько лет именно в медовый месяц прошлое воскресает, зачем надо было его теребить? Ведь рикошетом бьет по ее, Дининому достоинству и даже сущности...
  - Почему? - муж расхохотался громко и обидно. - Я полагаю, они боятся немного похудеть, вот почему. Знаешь этот анекдот... Кабан по ошибке является в 'Стройный Джо' и заказывает гамбургер... Нет, этот анекдот не для твоих розовых ушек... - Феликс вовремя чмокнул жену в щеку, поэтому не заметил, с каким отвращением поморщилась Дина на 'розовых ушках' .
  Его искусству изящно парковать машину можно было только позавидовать. Он выключил мотор, легко выскочил из золотого, с переливами, будто и не проехал только что сотню миль, Космонавта и, одним прыжком оказавшись со стороны своей прекрасной пассажирки, открыл ей дверь. Ну, а Дина уж, конечно, тоже постаралась не ударить лицом в грязь и вышла из машины столь же элегантно и непринужденно, как муж. Феликс принял ее в объятия и наконец, по-настоящему поцеловал в губы.
  
   Глава 2
  
  - Я тебя нашел, как в сказке, точнее, в мифе... Одиссей так нашел Пенелопу, - радовался Феликс. - Поехал свататься к Прекрасной Елене, а увидев, решил: пусть дружище Менелай имеет это счастье, мне же нужна мудрая и верная подруга, в горе и в радости, в кровати, конечно, тоже, но и в беседе, и в старости... Следовательно, это надолго.
  Дина на подобные предсказания всегда реагировала одинаково: плевала три раза через левое плечо, чтоб не сглазить. Во всяком случае, с первой частью заявления она соглашалась без спора.
  Любовь к русской женщине логически вытекала из увлечения Уайта всем русским. Началось это странное пристрастие, когда мальчику было четыре года отроду. По воскресеньям 'ребёнка' водили на Рыбачью Пристань. Может, обдуваемый всеми ветрами извилистый берег когда-то действительно был пристанью для рыбаков, теперь же ни одного живого рыбака Феликс тут ни разу еще не увидел. А водились здесь, среди бесчисленных ресторанов, сувенирных магазинов, аттракционов и всяких смешных музеев неожиданностей только туристы да отпрыски обеспеченных горожан.
  В розовом детстве каждый воскресный поход за развлечениями обязательно сопровождался катанием на карусели и мороженым на площади Гирардели. Это были веселые времена, когда Феликс ещё мечтал, как вырастет и станет работать главным крутильщиком, будет чинно рассаживать детей, а Анжелу в ее воздушном розовом платьице с голубенькими бантиками, обязательно посадит отдельно, вон на ту белую, самую милую лошадку...
  Девочку в ангельском розовом платьице он однажды случайно увидал перед магазином Диснея. Держа маму за руку, неземное существо мечтательно разглядывало в витрине бальный наряд Золушки.
  - Мамочка, - попросила девочка. - Пожалуйста, не покупай мне больше мороженого: купи мне лучше вот такое платьице и туфельки.
  - Мне очень жаль, - ответила ее мама. - Я вижу, тебе действительно нравится этот наряд... Раз ты решила отказаться от мороженого... Но ведь все дело в том, - дама вздохнула, - что так одеваются принцессы, а ты, хоть и зовут тебя Анжела, и ты принцесса для меня, но для остальных людей ты все-таки самая обычная девочка.
  - Ничего, - рассудительно ответила дочь. - В таком случае, я начну усердно заниматься балетом не два, а десять часов в неделю, а потом, когда вырасту, стану балериной Большого театра. Я вырасту красивой девочкой и замечательной балериной, а потом в меня влюбится принц. Он сильно-пресильно в меня влюбится; и вот в один день прекрасный принц приедет в Москву и попросит меня стать своей принцессой, тогда-то я привезу его сюда и скажу: - Я, конечно, буду твоей принцессой, милый, но мне понадобится вот это платье с золотыми кружевами.
  - Что такое - Москва? - чуть позже, случайно, а может, нарочно оказавшись рядом с Анжелой на карусели, рассудительно спросил четырехлетний Уайт.
  - Ну как ты не знаешь, - по-взрослому ответила девочка. - Это же столица России, там находится Большой театр, самый лучший балет в мире. Когда я вырасту, я стану в нем танцевать.
  Феликс не успел допросить ее, что такое Россия, потому что Анжела вдруг распустила губы так, что всё её лицо превратилось в один большой рот, и разрыдалась.
  - Живот разболелся? - догадался мальчик.
  - Я просто подумала, когда перееду в Москву, мне придется жить так далеко от мамы... - Прошептала девочка. Но потом успокоилсь и сказала: - Как же я сразу об этом не подумала! Ведь во дворце бывает много комнат, я попрошу принца дать мамочке одну.
  Из знакомства с Анжелой Феликс сделал два вывода: во-первых, на принцесс хорошо смотреть издалека, да и то не тогда, когда они плачут. Во-вторых: есть какая-то непонятная Россия, Москва, и главное, этот, как его, театр...
  Позже, когда регулярное поедание мороженого на площади Гирардели осталось, но идея карусели себя изжила и сменилась канатоходцами, Феликс уже знал, что такое Москва. В поисках информации о России он вычитал по Интернету, что в Москве находится не только самый лучший балет, но и самый лучший цирк в мире. Теперь уже десятилетний мальчик понял: он станет канатоходцем. Вот это жизнь: ловко всходить по канату вверх, чувствуя спиной восхищенные взгляды Кэйтлин из пятого 'би'...
  Но онажды на сороковом пирсе, будущий канатоходец наткнулся на клоунов, показавшихся ему необычными. Он довольно долго простоял перед ними, наблюдая их пассы. Разные люди клали долларовые бумажки в черную шляпу, с которой подходила к прохожим гибкая девушка, одетая рыжей Пеппи. Феликс положил в шляпу все свои 'мороженые' деньги. Пеппи немного поговорила с ним. Оказалось, это были актеры русского цирка. Позолота мечты померкла.
  А в седьмом, на физкультуре, юноша подружился с Грегом. Выяснилось, оба любят баскетбол и терпеть не могут историчку миссис Травис. Попутно оказалось, родители Грега - эмигранты из России, мама преподает желающим русский язык. Феликс пожелал, и как-то само собой получилось, что к девятому классу стал говорить по-русски лучше Грега, предпочитавшего всем языкам в мире чёрный слэнг.
  В девятом же Уайт прочел в оригинале 'Повести Белкина', затем 'Героя нашего времени' и выяснил, наконец, кем хочет стать: Печориным. Вот это и есть настоящая жизнь: без промаха стрелять из пистолета и покорять гордячку Мери из десятого 'А', потом гордость школы гимнастку Изабель из девятого 'си' и, наконец, смешливую красавицу Лизу из модельной школы.
  Фантазер-романтик теперь практиковался в сарказме на друзьях по футбольной команде и пробовал насмешливое безразличие на девчонках, которые привлекали его только внешне своими длинными в мини-юбочках ногами и девчачьими округлостями. Очень скоро стало ясно: на неискушенных американок образ этого, как сама же назвала его русская критика, 'лишнего человека' действует еще сильнее, чем на русских княжен.
  Феликс стал самым популярным парнем в школе: для спортсменов считалось за честь с ним дружить, девушки вздыхали, слали ему записки с просьбами о свиданиях, звонили по-телефону и звали на выпускные балы. Уайт никому не отказывал ни в дружбе, ни в любви, особенно в тех случаях, когда из совместного похода в спортивный клуб или на танцы можно было извлечь что-то конкретное, тут уж он пользовался завистью сверстников всего Черчхилла.
  К одиннадцатому классу, однако, выяснилось: самый заметный парень в школе так никогда и не обзавелся постоянной подружкой. Девицы потеряли надежду, а самые языкатые из них начали поговаривать о том, привлекает ли его женский пол вообще. Никто, в том числе и он сам, несмотря на то, что уже начал было беспокоиться, не понял: на самом деле Феликс слишком сильно вжился в роль русского офицера с красивым именем Печорин.
  Постоянная подружка появилась позже, в Беркли. Студент Уайт по-прежнему оставался офицером Печориным и, благодаря русской классике, утвердился популярным и в университете. Никакой такой особой любви к Джессике не было, просто существование постоянной девушки оказалось удобным, по-крайней мере, другие, порядком надоевшие, перестали к нему липнуть так рьяно. Но когда Джессика поняла, что на будущее здесь надеяться не стоит, и ушла к Тому, собравшемуся делать после университета докторскую по медицине, Феликс вдруг поймал себя на том, что испытывает одно единственное чувство, и чувство это отнюдь не назовёшь сожалением. Скорее, наоборот: вздох, который Уайт чуть ли не заставил себя исторгнуть из своей груди, оказался вздохом облегчения.
  Феликс понял: он так же, как русский кумир, обречен на одиночество, пожал плечами и решил делать карьеру по-американски.
  Русский в это время как-то не то, чтобы забылся, - отошел на второй план, а пригодился вдруг, причем самым неожиданным образом, уже в Ай-Би-Эм, куда Феликса после университета взяли компьютерным инженером.
  Когда босс, сорокалетний Иэн Барнаби, вызвал своего молодого подчиненного к себе в кабинет и спросил его, действительно ли он, Феликс Уайт, говорит по-русски, можно было подумать, скажем, о каких-нибудь переговорах, или о рекламном проекте, да о чем угодно, только не о том, для чего босс вызвал его на самом деле. Реальность, как случается чаще, чем хотелось бы, превзошла любые возможные фантазии.
  Барнаби пододвинул к собеседнику распечатанный с Интернета лист, расчерченный на клетки. В каждой из клеток помещалась фотография девушки, дополненная краткой информацией по-английски. Слегка обалдевший Феликс успел заметить Светлану, восемнадцати лет, стройную, интеллигентную, любительницу кино и театра, потом Татьяну, хорошую хозяйку, а дальше Иэн перебил его, положив сверху лист с увеличенной клеткой. Надпись гласила: Дарья, восемнадцать, музыка, танцы, я жду тебя, мой избранник, возраст-внешность значения не имеют, интеллигент, хорошо устроенный, порядочный.
  - Почему-то они все хотят интеллигентов, - с сомнением в голосе отметил Барнаби. - Как ты думаешь, они имеют в виду просто интеллект или ещё что-то, чего я не знаю, и похож ли на это я?
  Уайт вдумчиво рассмотрел начальника. Интеллигента в том смысле, в котором понимают это слово русские, тот напоминал меньше всего.
  Ведь, судя по освоенным Феликсом классикам, русские интеллигенты должны были много читать, быть философами, бессеребренниками, тощими, сероглазыми, всегда простуженными; кроме того, постоянно пить до тошноты крепкий чай и кашлять, непременно без конца болтать на кухнях о будущем человечества, кутаться в потрепанные свитера, курить одну за другой и, в довершение образа, спать на гвоздях.
  Иэн Барнаби, если и читал что-нибудь, то вряд ли это были книги, скорее, журналы... Пожалуй, спорт какой-нибудь, 'Новости на яхте' ну и, конечно же, 'Преуспевающий бизнесмен'. Философию босса можно было определить и исчерпать двумя словами: потенциальный клиент либо никто. Будущее человечества занимало шефа несколько однобоко: как поведут себя акции и что новенького придумает конкурирующая фирма... Отсюда можно судить об отношении к деньгам. Физически сильный, в спортивный клуб ходит регулярно, одет элегантно, как полагается одеваться начальнику отдела крупной фирмы.
  Феликс взглянул на фотографию Дарьи с некоторым сомнением во взоре. Босс поймал этот взгляд.
  - Молодая, да? - улыбнулся Барнаби.
  - Меня бы обеспокоило то, что возраст-внешность для неё не имеют значения. Как внешность может не иметь значения?
  - Я понял, она просто хочет вырваться в Штаты.
  - Тогда она тебя бросит, как только получит гражданство.
  - Конечно, бросит, - легко согласился босс. - А зато я три года смогу бесплатно спать с молодой русской красавицей, а потом повторить это дело с новой, и так, сколько захочу. Так как ты считаешь, сойду я за интеллигента? - наивно переспросил он.
  - Попытка не пытка, - уклонился от прямого ответа Феликс, попутно блеснув знанием русского. И, конечно, объяснил, что кровавый лидер русских прошлого века прежде, чем дать санкцию на допрос с пристрастием, любил повторять сию фразу, полную глухих согласных. Случалось же это достаточно часто для того, чтобы жуткая присказка превратилось в известную пословицу.
  Короче, в результате беседы Феликс был взят в Москву в качестве доверенного лица и переводчика.
  Дарья оказалась смазливой, худенькой, черноглазой девицей, обладательницей остренького подбородка, звонкого, но не без томности голоска и супер-модной одежды и косметики. Вокруг неё постоянно крутилось бесчисленное множество родственников, которых почему-то изводили всякие трудно излечиваемые болезни, из-за чего нужда в деньгах на лекарства и операции стала постоянным аккомпаниментом этого романа. Спать с женихом 'молодая русская красавица', однако, не спешила, на что Барнаби реагировал с точки зрения настоящего мужчины. 'Значит, порядочная девушка', - одобрительно кивал он. Зачем ему порядочная девушка, Уайт так и не понял.
  Познакомившись, потенциальные молодожёны перезванивались несколько месяцев. Чаще всего звонил Иэн. Иногда и Дарья звонила. Конечно, по коллекту: с компьютером она не дружила. Случалось это, когда очередная болезнь валила в постель очередного родственника и требовались новые доллары на лечение. Барнаби сопел, но деньги слал.
  Потом невеста приехала в гости. В тот момент, когда Иэн вдруг обнаружил, что все его банковские счета опустошены, а кредитные карточки, наоборот, забиты, он взбунтовался и потребовал хотя бы интимной близости взамен. Но Дарья предпочитала до свадьбы не вступать в сексуальную связь. А в первую брачную ночь сообщила, что почувствует себя продажной девкой, если ответит на домогательства мужа только ради денег и американского гражданства. И предложила доведённому уже до безумия Барнаби проявить себя таким мужчиной, ради которого женщина захотела бы в будущем пойти на всё. Иэн понял, что всё-таки не загадочный русский интеллигент, а обычный американский бизнесмен, по-бычьи наклонил голову и аннулировал брак. Дарья сообразила, что перегнула палку, сама бросилась к Иэну в кровать, но было поздно. От нескольких бурных часов Барнаби, конечно, не отказался, но жениться на русских зарёкся и отослал 'this bitch' домой. Эпопею он закончил следующим заявлением: - Лучше я остаток жизни буду тратить деньги на дорогих проституток!
  Зато Феликс в Москве встретил Дину.
  
   Глава 3
  
  Дина, а по полной программе, Ундина Михайловна Слуцкая, работала в той самой брачной конторе, которая публиковала списки русских невест, нацеленных на американских женихов.
  Высокая шатенка, обладательница сильных ног и насмешливых, серых с зеленью глаз, сначала показалась Феликсу слишком импульсивной и чересчур саркастической. Едва взглянув на Иэна, Дина многозначительно усмехнулась, так что всем стало ясно: лично у неё развитие сюжета не вызывало сомнений.
  - Мне кажется, я вас понимаю, - с такой же усмешкой кивнул Уайт.
  Дина взглянула на него с некоторым любопытством. Весь вид Феликса выражал безразличие к женскому роду. В ответ на такое отношение обычно допускается либо пожатие плечами с быстрым переходом к делу, либо общее замечание, после чего опять же возникают две возможности: лёгкий флирт с, как бы между прочим, решением вопроса, по которому, собственно, посетитель и явился в контору, или же сухие, сугубо деловые отношения, если кокетство решительно не поддерживается второй стороной. Новая знакомая оставила первый выбор посетителю, то есть, не перешла прямо к делу, но и заигрывать открыто не стала, а просто вежливо улыбнулась и заявила: - Счастье - это когда тебя понимают.
  Поскольку Уайт не был знаком с советскими штампами эпохи застоя, лицо его особого понимания не выразило. Дина поинтересовалась: - Приходилось ли вам смотреть старые русские фильмы?
  - Да, - вспомнил тот. - Я видел плёнки Эйзенштейна. Судя по сценам массовых убийств, он, скорее всего, был садистом? Во времена Иосифа Сталина это ведь было у вас принято?
  - Ну ничего себе! - Дина прыснула, а потом почему-то добавила: - Я не имела в виду, такие старые... Надо же, додумалась бабка...
  - Не понял, - признался Феликс. - Причем тут какая-то бабка? Это про чью-то мать? - догадался он.
  - Точно! - неожиданная собеседница хихикнула. - Тоже кадр, хотя из другого фильма, правда, не такого старого...
  - Я ещё видел 'Москва слезам не верит', - вспомнил Уайт. - Там героине и её дочери только Гоги не хватало. И, если я не ошибаюсь, что-то крылось именно в имени Гога.
  Дина теперь откровенно залилась смехом.
  - Разве это комедия? - недовольно поинтересовался Феликс.
  - Нет, анекдот, вот с такой бородой! - Дина ещё посмеялась, потом немного приостановилась и добавила: - Даже с замшелостью.
  Уайт вспомнил, что слово 'замшелость' где-то слышал, кажется, у Пушкина, но уверен не был, как не был уверен и в том, что это слово означало лишь нечто, покрытое мхом.
  - Странно, - Дина пожала плечами. - Я полагала, студентов, которые изучают иностранный язык, следовало бы знакомить и с фильмами той культуры...
  - Я не в университете изучал. Так, ещё в школе. Сам по себе.
  - О! - молвила Ундина с безразличием и без видимой связи с разговором принялась искать что-то в ящиках стола.
  Вероятно, его притянуло к ней не только полное напрочь отсутствие попыток привлечь потенциального американского жениха, но и абсолютное бездействие, в смысле, никакой заметной спешки припасть к его Печоринским стопам. Это сильно отличало Дину от прежних знакомых Уайта. Да и всё русское по-старинке влекло. Встречи сначала происходили случайно, только по причастности обоих к основному роману по долгу службы. Вскоре, однако, Феликсу показался досадным тот факт, что загадочные русские женщины так и не разгадались ни на йоту. Конечно, не такие женщины, как Дарья: в этих-то и сомнений никаких не возникало. Ну, и старания босса заводили, наверно.
  Помнится, случилось это за обедом. Барнабинская невеста щеголяла по обыкновению сногсшибательным нарядом, отставленным мизинчиком и вертлявостью, капризно дула губки и заказывала самые дорогие блюда, кои, едва ковырнув, отсылала назад на кухню с миной отвращения. Иэн с откляченным от усердия задом суетился вокруг красотки, изображая Дарье щедрого и заботливого папочку, а официантам - серьёзного, сурового и много на своём веку повидавшего клиента. Феликс взглянул на Дину и отметил, что та увлечённо, со вкусом, но как-то отрешённо ест свое мясо с зелёным горошком, время от времени исподтишка ухмыляется, а в особо голливудские моменты, утыкается носом в тарелку, чтобы скрыть смех. От представления, разыгрываемого женихом и невестой изо дня в день, переводчика на третьи сутки уже подташнивало, может, именно поэтому Ундина оказалась не только близкой по финансовому положению сотрудницей, но и женщиной, до которой остро захотелось дотронуться пальцем: не подделка ли.
  Недолго думая, Уайт проделал это: коснулся указательным пальцем глянцевитой кожи на сгибе руки и ещё поводил, как бы желая удостовериться в подлинности.
  - Разве я похожа на привидение? - немедленно откликнулась Дина.
  - Разве на особо красивое привидение, - галантно отозвался тот.
  На лице девушки обозначилась улыбка, которая могла быть расценена в качестве удовлетворённой, но вполне могла оказаться и обыкновенным актом вежливости. .
  После обеда мужчины, значительно подмигнув друг другу, разобрали своих дам. Ундина, правда, выразила сомнение, поймут ли жених с невестой друг друга, на это Барнаби, обуреваемый пагубными надеждами, со знанием дела покивал головой: мол, как-нибудь разберёмся, а прислуга свободна.
  Феликс как-то неожиданно для себя, вроде и попытавшись расспрашивать Дину о её жизни, вдруг обнаружил, что взамен рассказывает о своей. Ундина внимательно слушала, о себе докладывать не торопилась. Уайт понял: девушка привыкла заниматься чужими историями, не обращая внимания на свою собственную. Это было правдой только частично.
  Ундина Слуцкая не любила рассказывать о себе по одной причине: воспоминания одолевали мрачные и полные борьбы самой с собой.
  Отец Дины сперва разрабатывал ворованные американские компъютеры, а потом сделался программистом в банке, мать работала бухгалтером там же. Оба заядлые книголюбы. Самая обычная, даже довольно благополучная семья. Дина - единственная дочь, с детства предоставленная самой себе, увлекалась чтением и шоколадом с трех лет. А в пять девочка услышала за спиной слово 'жирная' и вдруг с ужасом поняла: обращение адресовалось к ней. Имя Ундина при новой, намертво прилипшей кличке, сделалось её крестом и бичом, державшим Дину подальше от сверстников, двора, где раздавались детские крики, детского сада, испугавшего её до дрожи в коленках. Насмешки и дразнилки от случайно встреченных детей продолжались до первого класса, а там уж превратились в постоянный кошмар. Не только чужие дети, но и взрослые тоже показывали на неё пальцами, а родители стали урезать в каждом куске, высмеивая в воспитательных целях детские желания и малоподвижность дочери. Она же в ответ ела назло, когда никто не видел. Читала и ела, возненавидев тощих голливудских актрис, худеньких сверстниц, спортивных мальчиков, унизительные уроки физкультуры и родителей заодно. Их предательство она чувствовала особенно остро: мама и папа поддержали против нее весь белый свет, отвергнувший ее, одну маленькую беззащитную девочку.
  В пятом классе до смерти влюбилась в узкоплечего и тонкорукого долговязого очкарика с мужественным именем Глеб. В сознании Дины имя с его носителем не вязалось, словно прозвище, совершенно не подходившее человеку.
  Дина прекрасно отдавала себе отчет в том, что Глеб из стана худых, то есть, врагов, и хотя бы по одной этой причине ее, Дининой, любви достоин не был. С другой стороны, мальчик, при явном недостатке веса, над Диной никогда раньше не смеялся, не дразнил, не задавался, а значит, в открытых врагах не состоял. Это и зачлось.
  Глеб любил решать математические задачки и строить из игрушечных блоков, что ни попадя. Едой и чтением не увлекался, и Дина, не способная обуздать свои чувства, стала приспосабливаться. В результате любовь исчезла так же легко, как возникла, но зато испарилась вместе с лишним весом. Дина превратилась в журнальную красавицу. Эффект перемены внешности сопровождался перевоплощением сущности из стеснительной тихой девушки в коварного Монте-Кристо в юбке. Делом жизни теперь как будто являлась месть былым обидчикам.
  Где-то, начиная с класса седьмого, Дина читала не только романы, но и серьезные книги по психологии. С этого же момента увлеклась физиогномикой, херомантией и Эдгаром Кейси.
  К девятому классу девушка хорошо знала, как привлечь любого мальчика. Одного за другим, она, не упуская врагов, влюбляла в себя каждого, кто когда-то ранил ее. Подавала надежду, искала и находила самое больное место, затем хладнокровно наносила удар. Черный список, годами хранившийся в ее душе, сошел на нет. Вернее, разделился надвое.
  В первый столбик попали одураченные, а потом жестоко брошенные не солоно хлебавши молодые люди. Во второй - девушки, от которых были легко уведены любимые.
  Но вычеркнув последнее подготовленное для расплаты имя, Дина поняла: она превратилась в расчетливую стерву, а вокруг пустота одиночества. Молодые люди чураются ее и ухаживать за ней не спешат.
  Дурная слава постоянно держалась на полшага впереди. А вот страшная могила унижений отторженного от всего мира несчастного существа с выбитой на мемориале надписью 'ЖИРТРЕСТ', - ТА МОГИЛА: хранилище насмешек, издевательств, обид, позоров, страхов, оскорблений, злобы, упреков, стыда и вины, - все, создавшее тайные списки, будто сплетенное в один бич, не ушло никуда, только спряталось, свернутое, глубоко-глубоко, где-то на дне Дининой души. Сама Слуцкая еще не осознавала ТОЙ МОГИЛЫ, упрятанной во тьме подсознания и ждавшей своего часа вырваться на свободу, думать о проклятом кладбище забыла, ни знать, ни гадать, ни вспоминать не желала.
  К моменту знакомства с Феликсом, Дина одинаково устала от ненависти к атлетам вообще и к их представителям сильного пола, в частности, от отравления собственной желчью и от презрения к тем, кто не читает. Однажды в девушке проснулась жалость к бездомным и она стала подкармливать голодных. Не только в праздники, а всегда, сколько могла отдать. Напечет пирогов - и развозит, места она уже знала, узнавала несчастных в лицо, только не могла сдержать брезгливости: грязи и вони не выносила с детства. А ездить к отбросам общества продолжала, словно пыталась наказать себя за неприязнь к людям.
  В одной из таких поездок, когда Дина, стараясь не соприкоснуться пальцами, подала, будто швырнула, мешочек с едой бродяге, а тот, как назло, попытался заговорить, и благодетельницу заметно передернуло от омерзения, подошла крашеная, вся из себя холеная фря, схватила Дину за руку и бродяга отстал. Фря представилась Фианой Ляпуновой.
  - Народ, конечно, голодный, - усмехнулась она, - но и ты с таким отношением рискуешь нарваться. Не собаки все же.
  Дина тем не менее почувствовала к новой знакомой скорее симпатию, чем обиду.
  - Ты права, - ответила она миролюбиво. - Понимаешь, пытаюсь отучить себя от нездорового отношения к неприятным типам... И ничего не получается.
  - А Ве-дэ-а пробовала? - понимающе кивнув, поинтересовалась Фиана.
  - Это еще что?
  - Взрослые дети алкоголиков.
  - Мои родители не алкоголики, - пожала плечами Слуцкая. - Просто им до меня никогда дела не было. Почти никогда, - тут же поправила сама себя и всю ее снова передернуло, только на сей раз желание отогнать воспоминания.
  - И это тоже, - кивнула Ляпунова. - Бывает по-разному. У кого как. Комп есть?
  Дина после вышла на сайт ВДА и прочла там все от А до Я. Поняла, подходит на все сто, и стала чатиться. Особенно подружилась с Фианой. Обледеневшее сердце постепенно начало оттаивать.
  А Ляпунова вдруг выиграла в лотерее зеленую карту и укатила в Сан-Франциско. Девушки продолжали общаться в паутине Интернета. Фиана легко устроилась сначала в Силиконовой Долине, казалась вполне довольной жизнью.
  Тут-то и появился Феликс Уайт. Дина, разумеется, была в курсе презрительного отношения здоровых калифорнийцев к инвалидам, знала и о резервациях, куда выселялись толстяки, как будто были не безобидными людьми с избыточным весом, а криминальными или прокаженными. Наслышалась: даже несколько фунтов выше нормы способны перевести человека для остальных в категорию 'свиньи'. Будь несчастный лучшим другом или партнером - полнота отсекала его в резервацию. И о разделении ресторанов на здоровые и для 'гиппопотамов' (еще одно милое определение, кроме самого распространенного, так же слоны, коровы, жирные гуси...).
  Но тема эта ни разу не возникла в разговоре с Феликсом или Иэном и Дарьей. Дине все еще больно было заводить такой разговор, она почему-то не допускала мысли, что и Феликс...
  И вдруг, уже после оформления брачного союза, по дороге в Калистогу молодая жена услышала от мужа небрежно брошенное в адрес незнакомца слово 'свинья'.
  
   Глава 4
  
  - А здорово получилось, правда? - Феликс покачал головой. - Как тогда всё сошлось!
  - И я очень рада, что ты ехал не за Дарьей, - Дина усмехнулась. - И не смотрел на списки других невест.
  Во входном холле было прохладно и приятно пахло смесью букетов. Правда, изредка откуда-то вдруг как-будто случайным фоном намечался противный разбавленный пылью душок подмышек. Из широких, отделанных под средневековье дверей в дегустационный зал тянуло умеренным алкоголем и здоровой кухней. Легкомысленная, сделанная из кремовых дощечек вращалка влево, вела в раздваивавшийся коридор. В тупике сверкало чистотой огромное зеркало, заставленное цветами в вазах и вазонах. Запашок проявился острее и отчетливее, потеряв где-то ощущение еды. С одной стороны наружу рвались фруктовые и цветочные ароматы свечей, шампуней и кремов, с другой - несло физической нагрузкой и честным потом.
  - Спортзал, потом ленч, - объявил Феликс доброжелательной дамочке у входа. - Массаж уже в банях.
  Та с понятливой улыбкой кивнула сначала на кипы спортивных салатовых комбинезонов и салатовых же полотенец с вышитой на каждом предмете тёмно-зелёной змеёй, затем широким жестом отвела руку влево, не удержавшись от замечания, что бани у них гораздо лучше, чем в Калистоге.
  Но Феликс со словами 'сдвоенная ванна, сдвоенная ванна' взял жену вместе с отобранной одеждой на руки и внёс по коридору к зеркалу, скрывавшему за собой разделенные на мужскую и женскую раздевалки, а уже из них входы в зал, заставленный спортивным оборудованием.
  С полчаса побегали на дорожках.
  - Покидаем гири, - предложил Уайт.
  Ундина посмотрела на машины. В голове сверкнула первая, она же единственная и однозначная мысль: лучше умереть. Новому лейтмотиву девушка удивилась: до сих пор она казалась себе гораздо большей энтузиасткой этого вида спорта. Но теперь, когда в секунду замутило от потных тел и миазмов в зале, страстно захотелось высвободиться из замкнутого пространства на природу и погулять по чистому лесу в поисках земляники. Даже ноздри и нёбо защекотал вкус и запах ягод, так ясно Дина представила их себе. Она вышла во внутренний дворик, засаженный цветами. На воздухе чуток полегчало.
  - В таких случаях надо просто себя перебороть, - сказал потом Феликс.
  Дина промолчала. В ней давно уже, с самого детства, не ворочалась вот эта костлявая и жуткая лапа не то тревоги, не то голода, не то банальной тошноты, которая сейчас буквально выворачивала нутро наизнанку. Дина не понимала даже, что вообще с ней происходит, какие именно эмоции или ощущения испытывает: то ли ее гложет что-то, то ли она хандрит, то ли чего-то боится.
  Еще четверть часа потратили на душ.
  В ресторан вошли, порядком замученные.
  Табличка на дверях демократично гласила: в этом заведении обслуживают, независимо от веса.
  - Может поищем другое? - Усомнился Феликс.
  - Да уже здесь остановились, - примирительно сказала Дина. - Чего ж ещё искать?
  - Ну что ж... - Он пожал плечами. - Только имей в виду: гарантии, что не испортят аппетита, нет. Свиньи на такие приглашения обычно просто толпами прут.
  В 'Зелёном Змее' было полусумрачно и прохладно.
  - За какую особую подлую вину ты так не любишь толстяков? - Спрашивала Дина, пока поджарый, до странности высокий китайский официант вёл парочку к столу.
  - А за какие душевные порывы их любить?
  - Да что такого плохого они тебе сделали? Ну полные, ну и что?
  - Полные мне встречались в Москве, - размеренно вещал Феликс. - Полная - это твоя мама, например. То есть, немного полнее нормы. Здесь же уже не просто полные, а настоящие свиньи, которые жрут, что попало, причём безо всякого повода. Вот мы, например, собираемся принимать пищу, раз ещё утром съели по половинке грейпфрута и по мисочке овсянки, а эти останавливаются у каждого ресторана и везде лопают. ('Какое страшное преступление', - с ехидным раздражением подумала Дина). Просто для того, чтобы попробовать: а чем здесь кормят. Твоя мама изо всех сил держится, больше не полнеет, эти же беспрестанно раздуваются, как дирижабли. Я вообще не понимаю, как можно так себя распустить.
  - Да мало ли что? - Ундина, кажется, снова начала возбуждаться, о чём говорила её порывистая жестикуляция. - Всё-таки они тоже люди, зачем же их так...
  - Люди - это те, кто пытается побороть свои низменные желания. А те, у кого сила воли полностью сжирается плотью, те, по моему критическому мнению, относятся к свиньям. Существа низшие. Ну вот, пожалуйста. Первая ласточка уже тут. - В его голосе чувствовалось заметное отвращение.
  Дина обернулась туда, куда вёл взгляд Феликса.
  В самом дальнем углу восседала дама и, поминутно тяжело вздыхая, величественно поедала пиццу.
  - Хочешь, поменяемся местами? - С готовностью предложила Дина.
  - Да ведь ещё кто-нибудь появится, - пробурчал Уайт. - Раз уж здесь обслуживают всех подряд.
  Местами они всё же поменялись.
  Подошёл уже другой официант, принять заказ.
  Заказали салаты, но разные, чтобы попробовать друг у друга.
  Дина ещё раз взглянула на пиццу, которую ела та женщина, и ей показалось, снова ощутила чужой запах, на сей раз, вкусный и острый. Всё бы дала, чтобы съесть не салат их... - противный, да-да-да, пре-противный, - а вот что действительно вкусно, так это хороший кусок вон той пиццы, - промелькнуло в голове у новобрачной, причем с какой-то слезой и надрывом. - И с грибочками, и с колбаской, и с сыром, и с перчиком зелёным...
  Она шумно втянула воздух и отвернула глаза от женщины. Видение и фимиамы пиццы всё же не оставляли. Ундина даже мотнула головой. Уж что-что, а толстеть ей никак нельзя. Разжиреешь - прощай тогда всё: Феликс, нормальная жизнь... И здравствуйте, воспоминания детства... - Дина ещё раз вздохнула.
  - Ну и напрасно ты так реагируешь.
  Не понял её муженёк, однако. В голове всплыл портрет бабы Шуры. Вот она, дородная, раскрасневшаяся, вынимает из печи противень, а на нём несколько рядов пирожков с картошкой... Румяных, пахучих...
  - Тоже мне, люди, - продолжал Феликс. - Да я бы себя голодом заморил...
  - Не могут же все поступать одинаково.
  - Не понимаю, с чего ты их защищаешь.
  - А просто терпеть не могу расизма, - ответила Дина.
  - Причем тут расизм? - удивился Уайт.
  - А ты как думал? - запальчиво возразила жена. - Самый настоящий, во плоти, ведь полные не в состоянии изменить своего тела, так же как и цвет кожи. И - всех под одну гребенку!
  - Во-первых, в состоянии. Жрать меньше надо! А двигаться больше!
  - А во-вторых?
  - И во-вторых, и в-третьих.
  Ундина почувствовала нараставшее раздражение: - Что за страна! Вечно всех под одну гребёнку. То сухой закон, то все не курят, то не едят. Всегда надо кого-то ненавидеть: то чёрных, то белых, то курильщиков, то любителей поесть!
  - Можно подумать, у вас лучше, - расхохотался Феликс. - Сколько в ваших фильмах, да и мировой литературе, насмешек над толстыми. Попадётся отрицательный герой - непременно жиртрест... И не поесть, а жрать до умопомрачения.
  - Да, - Дина покачала головой. - Третье тысячелетие идет, а люди до сих пор жестоки. И всегда кого-нибудь дискриминируют. Еще и какой расизм!
  - Сравнения нет, - отрезал Уайт. - Одно дело - ненавидеть кого-то за цвет кожи... - Он рассеянно повертел в руках вилку. - Или там за разрез глаз... И совсем другое дело - сила воли, тренировка, разум.
  К столу подошёл официант. Со странной для Дины гордостью (в самом деле, чем там ему было бахвалиться? Сам производил? Сам ткал? Вкуснее, чем где-то?) он выставил накрытую белой салфеткой корзиночку с чёрным хлебом и маргарином.
  Феликс неторопливо по-хозяйски разобрал салфетку, достал тонкий кусочек чёрного хлебца и стал растирать желтоватой субстанцией, без калорий и сливочного духа, зато, как быстро выяснилось, ничуть не приятнее, а так же, как везде: с мерзким химическим привкусом вместо смака.
  Ундина, в свою очередь, брезгливо взяла мутно-коричневый ватный и плоский квадратик. Меньше всего это безжизненное нечто походило на духовитую упругую выпечку, хоть на ощупь казалось теплым и мягким, а на вкус - скорее всего, гадостно сладковатым. Опять же некстати вспомнилась баба Шура с пирожками и сдобным запахом. Дина, стараясь побороть отвращение, подцепила на кончик ножа кусочек немедленно начавшего плавиться маргарина и бросила быстрый взгляд на необъёмных размеров даму.
  - Что за жизнь! - Мысленно вздохнула новобрачная и про себя же тоненько и жалобно добавила: - Пиццу хочу!
  Контуры ТОЙ МОГИЛЫ стали обозначаться в тумане подсознания.
  - На самом деле, - не спеша рассуждал Феликс, - человеку для поддержания своего тела нужно совсем немного. Все эти воздушности и вкусности, особенно итальянские, - он кивнул одновременно назад и вбок, направляя затылок на бедную толстуху, не подозревавшую даже о теоретической возможности использования себя и своего пиршества наглядным пособием для чьей-то досужей болтовни: - пончики, сдоба, - всё это излишества.
  Дина поняла, что у неё текут слюнки. Столько всего хочется попробовать, а ничего нельзя. Зря, что ли, с пятого класса морила себя голодом и упражнениями, чтобы похудеть и стать своей для всех.
  Мама, находившая странное удовольствие во всем, что касалось единственной дочери, выискать и непременно выставить напоказ какую-нибудь пакость, любила со свойственным одной ей фальшивым смехом напомнить вслух: если кто-то спрашивал, что ей привезти, трёхлетняя Диночка неизменно просила один и тот же ассортимент: конфетку и книжечку. А читать малышка выучилась как-то так, сама по себе, когда ей ещё трёх не было.
  - Я, конечно, не говорю, что надо развивать только тело, причём в ущерб мозгу, - продолжал разглагольствовать Феликс.
  Боже мой, как мало, оказывается, они знали друг друга! Ведь там, в Москве, он, кажется, не придавал еде такого значения.
  - Конечно, - будто прочитав её мысли, признался тот: - Конечно, когда видишь таких, как Дарья, то поневоле испытываешь неприязнь к тощим кокеткам... Я и не люблю тощих... Всё хорошо в меру...
  Уайт взглянул на жену: - Ты отлично смотришься, потому что у тебя всё в норме, но несколько лишних фунтов могут твоей внешности здорово навредить.
  - Ты же не на внешности женился. Сам разболтал.
  Он подумал: - Отчего же... На самом деле, и на внешности тоже. Конечно, не только, как Менелай... Тьфу ты, пристали же ко мне сегодня эти мифы о Трое... Побочное действие рекламы новых противозачаточных? Я имел в виду Барнаби... Но внешность говорит о человеке много.
  - И что же обо мне говорит моя? - Ундина рассеянно посмотрела на даму.
  Та приветливо улыбалась подходившему к ней седому человеку. Что-то родное почудилось Дине, когда её глаза случайно встретились с пронзительными синими глазами высокого, не первой молодости мужчины, в котором, несмотря на возраст, чувствовалась сила. Было в нём нечто русское? Вероятно, это и делало его родным. Человек галантно поцеловал даме ручку, уселся рядом с ней и жестом подозвал официанта. Поведение того, подскочившего немедленно с радостной, по-особому приветливой улыбкой, создавало впечатление о постоянстве клиента в этом зале.
  - Ну, и, наконец, твои глаза говорят об уме, эрудиции и порядочности, - тянул Феликс.
  Дина поняла, что ей скучно слушать мужа, а хочется поближе познакомиться с седовласовым.
  Тот поднял стакан и очень по-русски опрокинул себе в рот. Потом стянул с пиццы кусочек чего-то и сунул туда же, всем своим видом выражая удовольствие. Дама улыбнулась и откусила за компанию.
  - Лакомая отрава! - Громко и, конечно, как же иначе, с откровенным русским акцентом сказал мужчина. Он отодвинул блюдо с остатками пиццы и посмотрел по сторонам, как будто искал кого-то взглядом.
  - Слушай, что тебя там так привлекает? - Раздражённо спросил Феликс и как-то неловко обернулся.
  Седой поднял стакан, натолкнувшись в своем поиске на Дину, вроде пытался чокнуться. Хорошо, Феликс не успел этого заметить и вообще наблюдал толстуху.
  Та улыбнулась.
  - Глаза бы мои не видели, - подытожил Уайт по-русски. - Так, кажется, у вас говорят?
  Им принесли салат. Дина принялась за еду. Хотелось пиццы, но мучил голод, и уж лучше эта пресная зелень, чем ничего.
  Седовласый снова улыбнулся Ундине. Дама последовала его примеру. Улыбка немедленно высветила совершенно другое лицо этой женщины: детскую беспомощность, виноватую доброту, боязнь навязать другому свою особу...
  - Да она же красавица! - Ахнула Дина.
  - Ты о ком? О той? Хрюшке? - Феликс небрежно кивнул вбок и назад.
  Ничего от Печорина в нем давно не осталось, - с сожалением подумала девушка. Вслух сказала: - Не смей говорить плохо о том, кого не знаешь.
  Уайт понял, наступает момент, когда жена может завестись, и поднял руки, показывая: сдаётся на милость победителю.
  Дина взглянула на даму. Теперь та сидела с кавалером, глаза в глаза. Наконец, седовласый оторвался, кивнул, опрокинул рюмку, опять приложился к ручке женщины, встал и, не оглядываясь, двинулся к выходу. В дверях быстро обернулся и на секунду снова встретился взглядом с Ундиной. Её всю пробрало от этого восхищённого и одновременно мрачного мужского взгляда, и сей факт даже не сделался большой неожиданностью. Хотелось последовать за этим чужим человеком, поговорить, познакомиться, но Дина сама расценила свой порыв как глупый и поэтому не сделала ничего. Седовласый исчез, а дама вздохнула и потянула с блюда последний кусок.
  Остыла уже, наверно... - мелькнуло в голове. - Но как все же тянет откусить, даже холодную.
  А потом в зал стремительно влетела Фиана. Быстро оглядевшись, направилась, было, к все той же толстухе, но вдруг заметила Дину, которая радостно, хоть и с удивлением поднималась ей навстречу.
  
   Глава 5
  
  Фиана Ляпунова почувствовала себя в Америке по-свойски чуть ли не с момента въезда. Девушка довольно быстро выучилась водить машину, с одной попытки сдала на права, тут же и поменяла фамилию на американский манер - Лапни. Избавление от родной фамилии стало для новой эмигрантки второй точкой отсчета жизни.
  Уже в самом раннем отрочестве, с первыми же попытками постичь действительность, девочка определила для себя: она не сможет жить в той чудовищной реальности, в которой родилась по кошмарной прихоти неизвестного садиста-неврастеника, бывшего предметом поклонения родителей. Фиана стала искать выход и очень скоро поняла: единственный путь вырваться из нищеты и разорвать цепи, сковавшие ее с семьей кровным родством, - это учеба. Учиться Ляпунова умела и любила. И училась, несмотря на постоянные недоедания, вышедшую из моды одежду с чужого плеча, худую, давным-давно заношенную не известно кем обувь, прыщи и сухие красные руки. Училась, стиснув зубы, мечтая сначала о том дне, когда уйдет из проклятого семейства, затем - о том дне, когда свалит из ненавистной страны.
  Родители страсти к учебе не поощряли. 'Библию, святую книгу изучай! Остальное от дьявола!' - а все родительское она принимала с отрицательным знаком и поступала вопреки.
  С новой фамилией любовь к учебе не прошла. Зато и ненависть, давно заполнившая душу Ляпуновой, не только не исчезла, но осталась и в Лапни все той же ярой, острой, непримиримой и неистребимой.
  Не терпела Фиана многого. Например, газетного и телевизионного пустословия. Классическая музыка вызывала глухую неприязнь из-за чрезмерной назойливости, слишком уж много и слишком уж везде ее крутили. Попсы тоже развелось чересчур, а глупость и однообразие слов, которые звезды неестественно кошачьими голосами с идиотскими движениями развязно несли в массы, были, по мнению Фианы, достойны лишь отвращения. Фильмы чаще всего дурили мозги надуманными ситуациями с фальшивыми решениями, скрывая неприглядную действительность. А болтология...
  На всяческих разговорных программах одни лжецы нахально перебивали и перекрикивали других. Даже кухонные передачи было противно смотреть, особенно когда повара трясли над блюдами длинными волосами или косматыми бородищами... А обманщиков от политики просто хотелось поставить к стенке и... из автомата. Или пулемета.
  Не выносила Лапни чинуш, любое начальство, наглое вранье рекламы, шумно пытавшейся всучить ненужное, зубастых энтузиастов, которые лишали покоя частыми телефонными звонками, нарочито бодрой похвальбой в навязчивых требованиях записаться, купить, перейти куда-то в другую обдираловку, - короче, все, превращавшее жизнь маленького человека в скучную, обманутую и униженную.
  Что же касается церкви - любое упоминание о христианстве раздражало до тошноты, а упования на Христа этим блаженным, якобы смиренным тоном приводили в неистовство.
  Фиана прекрасно отдавала себе отчет в причинах.
  Во-первых, больше всего на свете, всем существом, сколько себя помнила, она ненавидела фальшь, ложь и ханжество. Эта ненависть, видимо, была встроена в ее ДНК, а с генетической комбинацией не поспоришь. От кого выстроился такой набор, Лапни понятия не имела, но подозревала: затесался, пожалуй, где-то в родословной буйный отвязной мятежник, не то анархист с большой дороги, не то большевик с 'Авроры', - короче, разбойник, типа оторви и выбрось.
  Во-вторых, кровожадное, хищное и беспардонное государство... Тут надо было быть слепым, глухим или идиотом, чтобы не видеть, как дурило оно, обирало, унижало и держало своих граждан в постоянных ежовых рукавицах. Насидевшись вдоволь в чатах ВДА, девушка уяснила себе: система - это та же семейка, только глобального масштаба. И стала выведывать способ эмигрировать, как раньше искала побега от родственников. Пусть даже в никуда.
  Наконец, в-третьих, семья. Допустим, не алкоголики, но...
  Родители являли себя миру глубоко верующими христианами. Любое их слово, даже тон, которым разговаривали, представлялись дочери фальшью, ложью и ханжеством, пропитавшими каждую клетку дома. В жестах предков Фиана видела сплошную показуху, во взглядах - одно лишь актерство, да и то самого вульгарного уровня.
  Отец, которого мать гордо именовала кормильцем, не был способен накормить досыта даже себя самого, не говоря уж о куче детей, отданных на воспитание улице. Мать же постоянно кому-то помогала - так хотел ее Бог, - и не желала замечать, как нуждаются в помощи собственные дети.
  Когда старшая дочь, уже девица на выданье, раздобыв где-то огрызок губной помады, боязливо подошла с ним к зеркалу, папа немедленно завел свою песню: - Ах, какое мещанство, да и кривые ноги помадой не прикроешь.
  Мама саркастически хмыкнула, мол нечего строить из себя барышню и пенять на зеркало. Сестра перед ним же и разрыдалась, размазав помаду по щекам, а Фиану передернуло от злобы на родителей и одновременно - нет, не жалости, - глухого презрения к сестре.
  Богу так же оказались неугодными мини-юбки и высокие каблуки (скромность украшает человека, а из новейшей истории известно о травле стиляг коммуняками по тому же постулату), книги (опять-таки, есть Библия, вот и читай, да и здесь просматривалось явное сходство с коммунизмом), телевизор (в церковь надо ходить, слушать проповеди), евреи (а зачем они Христа распяли? - а тащившие несчастный народ к светлому будущему власти без объявления причин ненавидели и всячески преследовали некоторых граждан, своих же, только по каким-то символам меченых и отданных в растерзание остальным), потом школа (рассадник заразы, государство же крепко держало в узде), мусульмане (они Бога отвергли), гомосексуалисты (дьявольские козни, а система убирала в лагеря), доктора (болезни Бог послал, а незаслуженно не накажет)...
  В Фиану уже не лезли не только сами проповеди и нравоучения, но даже и их тон, поучительный, благостный и одновременно смиренный, потому что ей, Фиане, все родительское и все христианское виделось девятым валом фальши, лжи и ханжества. Особенно пресловутая гуманность, замешанная на кровавом прошлом. Все то же самое, только под другим соусом подавалось государством и также являлось пустой болтовней или откровенным враньем.
  А родители, чьи забитые дети сознавали себя ни на что не способными уродами, созданными только на муки и ругань, люди, которым вообще надо было запретить материнство и отцовство, - миссионерствовали, поучали всех вокруг, и одно это представлялось верхом какого-то особенно изощренного цинизма и лицемерия.
  Выйдя из дому, Фиана перво-наперво заскакивала в публичный туалет, где подтягивала юбки до пупа (а носить штаны, тем более, джинсы категорически запрещалось, так как были 'от дьявола'), перепричесывалась, красила лицо припрятанной косметикой, на которую сама зарабатывала: то посидит с чьим-то ребенком или питомцем, то помоет кому машину, то поможет прибраться. На пьянство, тем более наркотики денег не было, не то сдохла бы уже где-то в канаве от передоза. И продавать себя в голову не пришло: кому такая нужна, - намертво было наболтано и вбито в мозги и кровь сознание собственного уродства.
  Первое подозрение о вероятной болезни грянуло годков этак в одиннадцать. К этому времени Фиана уже четко понимала собственное отличие от других, нормальных человеческих детишек, кого любили, кормили, красиво одевали и обували, не били и о ком заботились мамы и папы. Сама же, несчастный заморыш, о каком таком половом созревании ей вообще могло приплыть в голову.
  Как-то раз, девочке еще не было и семи, стоя в битком набитом автобусе, почувствовала на бедре чью-то лапищу, устремившуюся по ноге вверх, прямо в промежность, лапища даже приподняла ребенка; сзади же, в попку, Фиана почувствовала это через худое платьишко, уперлось что-то крепкое, вроде рукоятки молотка.
  Девочка задергалась, потом автобус толкнулся, останавливаясь, толпа стала немного рассасываться и ребенка отпустили.
  Фиана не знала толком, как постигнуть совершившееся над ней, но инстинктивно чувствовала нечто постыдное, о чем рассказывать не то, что родителям - нельзя никому. Потом забыла о случившемся. На время.
  За что в тот раз избил ее отец, значения не имело: скорее всего, просто так, как проделывал это постоянно, чтобы сорвать зло. Бедняжка не могла уснуть от боли (ныли не только побитые места, но и все тело, и душа вдобавок), ну и горьких мыслей о несправедливости, куда ж тут от них... Здесь-то и накатило совершенно неожиданно воспоминание, да не мозгом, а именно попка первая вдруг и ощутила в себе тот упершийся в нее молоток, резвехонько подсуетилось и бедро, подсовывая себя под чью-то чужую здоровенную мужскую лапу... Фиана не была в состоянии, да и не пыталась понять происходившее, только осязала приятные волны внутри, прогонявшие, а то и вовсе смывавшие и физические, и душевные страдания.
  В одиннадцать девочка стала смутно догадываться, а гораздо позже определила точно: она больна, ну и пусть, да и все равно, ну и плевать, об этом никому, но больше всего в процессе привлекает, когда не видишь, кто там с тобой. Это просто ужас, как возбуждает и нравится, когда не знаешь, с кем.
  Ляпунова не особо задумывалась, какие силы заставляют ее рассуждать именно так, зато хорошо знала, кто срывает и гонит ее в переполненные автобусы, и для чего. Все тот же мерзкий ражий дядька, и он был по-прежнему сильнее Фианы во сто тысяч раз. Это он, еще тогда, в ее семь лет, овладевший слабенькой девчачьей душонкой, время от времени хватал легкое, еще детское тело и тащил туда, в толпу, в азарте поиска похожих неприличных приключений. А уж ЭТО не подводило: всегда сбрасывало душевное напряжение и хоть немного облегчало ее горемычное существование. Другого анальгетика в этой жизни просто не находилось. Так с того времени и повелось.
  В ту пору Фиана еще не знала, даже представления не имела о том, как сильно права. Болезнь действительно имела место быть. Научное название тоже уже придумали: сексоголизм.
  От девственности Ляпунова избавилась лет в четырнадцать, как сплюнула ненужное, назло обремененному строгими правилами родительскому богу, с первым попавшимся козлом в первой подвернувшейся подворотне: деловито, цинично, чтоб никакой романтики, никаких отношений, никаких претензий. Видала она, к чему приводит романтика, во что выливаются отношения и претензии тоже лишнее.
  На ее личные заработки родители неоднократно пытались наложить руки, измышляя всяческие доводы, от 'жрешь наш хлеб - плати' до 'в семье все общее' и 'позор жадинам'. Фиана держала удары и свои заработанные прятала и перепрятывала, но семье не отдавала: пускай сами потрудятся не языками. В ответ - за упреками и обвинениями ни мать, ни отец в карман не лезли, поэтому в дополнение, отшлифованное постоянной критикой и заклятьями позора за любую мелочь, одолевало чувство вины и пристыженности за все происходившее на свете. Больше остального стеснялась собственного имени: не с ее же рожей... А в родительской среде было принято называть девочек Фианами, Дианами, Эльвирами и Виолеттами.
  Голодают африканские дети - стыдиться надо таким безбожникам, как Фиана. Мать разбила тарелку - 'опять эта Фиана не туда засунула!'. Поскользнулся отец - снова крики 'Фиана прошла, зацепила половицу и не подумала поправить!' Однажды походя увидела на улице беременную женщину - и тут же нахлынула виноватость. Девушка согнулась под неведомой тяжестью, а потом подумала: 'да здесь-то ведь она ни при чем'. В тот момент началось медленное, но упорное просветление, по-сравнению с которым преображения в туалете ради даже не красоты, куда ей-то, а банального мятежа против родительских ценностей, - оказались просто мелкой бурей в стакане воды.
  На весь день уходила, если не в школу, то в библиотеку, читала до одури, размышляла, медитировала. Там же научилась пользоваться компъютером. В воскресенье сбегала от - или из - церкви, хотя прекрасно знала: вернется - и снова крики, материнские пощечины и затрещины, убийственный, беспощадный, неумолимый отцовский ремень, который находил и доставал всегда и везде. Избивали ее не просто с ожесточением - до посинения, до обмороков. Однажды, распаленные от собственной ярости, сломали руку, карая дочь за обычный разговор с соседским мальчиком во дворе. Фиана заметила их издалека и от собеседника сбежала, но поздно, предки уже засекли ее с 'безбожником'. И не находилось на них управы, и некому было сказать, как же, нельзя ведь сор из избы, да и кому на кого пожалуешься.
  Но сокрушить бунтарку всю до конца семья не сумела. С переломом девчонка сама пошла в Скорую, а вернувшись в гипсе, объявила, что не посмотрит на родство, донесет куда надо, как Павлик Морозов, если еще раз эти сволочи, так и назвала родителей, с вызовом вперясь им прямо в глаза, поднимут на нее свои грязные лапы. Больше ее не лупили. Ненавидели, обзывали, обвиняли, склоняли, мать по-прежнему разбрасывалась болезненными затрещинами и пощечинами, оставлявшими синяки и ссадины в душе, но не на теле, а ремнем не колотили, да отец кулаками лишь грозил издалека.
  Мятежница вызревала мучительно, но все равно как-то незаметно подросла и выскользнула в миг, без оглядки, ни с кем не простившись, не взяв из ненавистного дома даже зубной щетки, - в один прекрасный день просто вышла за дверь, чтобы никогда не вернуться.
  Койка в общаге показалась Ляпуновой роскошью и освобождением, а зарабатывать и одновременно учиться девушка уже умела. Ей было все равно, какую профессию получить, лишь бы вырваться из дому, причем пораньше. Вот и пошла, куда брали бесплатно и с общежитием: в кулинарное училище. Потом поваром в кафешку - и с первой же попытки в институт на психологию. Записалась и стала регулярно посещать классы плаванья. В соревнованиях не участвовала из принципа. Плевать она хотела на бессмысленные потуги переиграть ближнего и на жюри, в смысле 'а судьи кто'. Но разным стилям все же выучилась. Из тех малостей, что в этой жизни не вызывали неприязни, главное место занимала вода.
  По мере собственного раскрепощения, Фиана поняла, чем хочет заниматься: помогать другим бороться за личную свободу.
  И никогда не бросала заветного чата ВДА, в котором обрела подержку, чувство собственного достоинства, пусть минимальное, но все же восприятие своей особой красоты и ценности.
  Чаты, а потом, уже во Фриско, собрания вживую, учили верить, да не в Бога, а в высшие силы, какими сам человек их представляет, вникать в причины действий обидчиков и, в конечном итоге, прощать зло, внесенное в ее душу. Фиана, несмотря на то, что отдавало христианством, честно старалась. Получалось, правда, не очень.
  Не по силам Ляпуновой оказалось раскусить мотив, сподвигнувший взрослого издеваться над ребенком. Никакой возможности не нашла в себе для выявления достойного предлога объяснения испытанного ею надругательства тогда, в автобусе. Ни за что, ни про что какая-то сволочь, подонок, здоровущий мужик искорежил остаток всей жизни маленькой, случайно встреченной девочки. Злодеям нет и не может, не должно быть прощения, зло должно быть наказано! Фиана знала, что кричит прямо в Скайп, а слезы брызжут во все стороны, и на экран тоже, но она не могла остановиться. Таких мужиков надо убивать или хотя бы кастрировать! Таким родителям надо запрещать рожать детей! А то пока их лишишь родительских прав, они уже покалечат тех, кого наплодили! Такие недостойны прощения! Их вообще надо убивать прежде, чем сами родились!!! Они вообще не люди!!!
  Личный доверенный в чате под псевдонимом Кас-Сандра, кивнула, согласившись, что истерика после всего пережитого абсолютно закономерна. Затем, когда Фиана хорошенько проревелась, последовав совету Кас-Сандры же, попросила подопечную начать с психологического портрета высших сил или высшего Я, каким она себе их или его представляет.
  Из-под пера Ляпуновой вышел коварный маньяк, тиран, сатрап, циничный садист, кровожадный псих, беспощадный убийца, душитель свободы, глупец, лжец, ханжа, эгоцентрист, трус, диктатор, что там еще... - то есть, подонок, по-сравнению с каковым сам сатана олицетворял бы святость. Поклоняться такому высшему Я она отказывалась наотрез, категорически не желала возносить почести и верила, теперь еще больше обычного, только в себя и собственные силы.
  - Ого! - сказала Кас-Сандра. - Я только не понимаю, как ты жива до сих пор.
  - Сама удивляюсь, - последовал ответ.
  - А каким ты хотела бы видеть высшее Я?
  Фиана задумалась. Такого поворота она не ожидала. После долгих размышлений Лапни, тогда еще Ляпунова, вспомнила классику Стругацких.
  - Если бы я могла представить себя Богом, я стала бы им.
  Но Кас-Сандра не сдавалась. После долгой работы ее подопечная создала свой собственный образ супер-существа, того Бога, каким хотела видеть достойное поклонения Высшее Я. Ему, вернее, Ей, поскольку ее Бог, разумеется, был женщиной (а мужчины все же заслуживали ненависти посильнее), тонкой, благородной, чуткой, на самом деле, мудрой, - такому Высшему Я она, пожалуй, могла бы довериться.
  В тот момент, когда девушка, наедине сама с собой, переломив свое отрицание, просто, чтоб попробовать, а вдруг, но без надежды на успех, дрожащими губами, запинаясь, чужим голосом произнесла слова молитвы, она неожиданно почувствовала на плече тяжесть теплой руки. Эта, взявшаяся из ниоткуда, но совершенно материальная, хотя и не видимая обычным зрением, рука дружеским пожатием и поглаживанием плеча успокаивала и поддерживала Фиану так, как даже в ранних мечтах по идее должна была бы, но никогда не могла или не хотела мама. Рука мысленно созданного девушкой супер-существа безмолвно говорила, что она родная, и дарила любовь и успокоение. Впервые за всю жизнь Фиана почувствовала счастье покоя и уверенность: она не одна и теперь все будет путем. Мир больше не был против нее, и уже отпадала необходимость в баррикадах, которые она всю дорогу строила против мира. Мир еще не был полностью за, над этим еще предстояло трудиться, но Вселенная, по крайней мере, перестала угрожать ей и донимать обвинениями и упреками. Путь к прощению зла маячил где-то там, правда, еще очень и очень долгий, весь в отдаленном будущем.
  И вовсе неожиданно, зато абсолютно точно определился и плюс ее заболевания, страшного, непристойного, скрытого от всех. Ляпунова изучала сначала для себя симптомы, потом корни, затем перешла к проблемам похожим и общим, наконец, девушке довольно рано стало ясно ее назначение в жизни; кроме того, столько известно по психологии и всем ведущим докторам, причем в таких глубинах, что диплом высшего образования достался как будто сам собой. Впрочем, и обе диссертации написала и защитила, что называется, 'на ура', играючи.
  Постепенно Фиана и сама стала Личным доверенным под псевдонимом Шип-Розы, еще потом эмигрировала во Фриско, потому что во Фриско жила Кас-Сандра. Ляпунова честно работала над собой не только в смысле карьеры. На собраниях, однажды узнав о резервациях, девушка решила посвятить себя несчастным и переехала поближе к ним. Потом на три дня в неделю пошла психологом в агентство для обиженных женщин, где жертвам агрессивных мужей давали приют и оказывали всякого рода помощь.
  В ресторане у Шип-Розы была назначена встреча со своей уже подопечной, и Фиана чуть опоздала, потому что буквально перед дверью девушку перехватил вышедший оттуда Джейкоб - синеглазый Яков Цыганников или Яшка-Цыган из Москвы, он тоже из своих принципов жил в резервации и работал там же курьером, водителем и помощником по особым поручениям, был, что называется, на побегушках.
  
   Глава 6
  
  Из-за нехватки времени, девушки до сих пор только пару раз пообщались в паутине. Дина обживалась, не заезжала на Север дальше Сау-Сэлито и готовилась к свадьбе, Фиана болталась по винному краю, а если возвращалась в Сан-Франциско, то только на собрания ВДА.
  Сейчас, встретившись случайно в дегустационном зале 'Зеленый Змей', они буквально рванулись в объятия друг другу и перво-наперво обе взвизгнули, потом всплакнули, потом засмеялись и стали взахлеб, бессвязно выбалтывать какую-то ерунду.
  Как-то само собой, Дина представила мужа, а Фиана - обремененную лишним весом приятельницу.
  Черри, - так ее звали, была мила и ухожена. Холеные чистые волосы блестели под каждым лучом освещения. Одежда не бросалась в глаза, но на мысль о вкусе и хорошей цене наводила быстро. Ундина смотрела на новую знакомую и одобряла в ней все, начиная от явно дорогой стрижки и кончая аккуратной удобной обувью. Дина даже задала традиционный для начала вопрос: - Чем вы занимаетесь?
  Черри улыбнулась и легко ответила, что пишет книги для женщин, публикуется в специальном издательстве резерваций и зарабатывает очень даже неплохо. Тут она зачем-то слегка призадумалась, но ненадолго, а буквально через секунду совершенно спокойно непринужденно продолжила, обращаясь именно к Уайту: - Слава богу, у резерваций свои компании и свои работы, где нужны специалисты, независимо от веса. Мы-то никого не дискриминируем, как дискриминируют нас...
  Дине очень хотелось подольше поговорить с этой женщиной, но Феликса явственно коробило от такого знакомства. Понятно, в упор он не хамил, но почти сразу же стал теребить жену, демонстративно постукивая по запястью. Времени, впрочем, и на самом деле было совсем мало у всех четверых: Дину с Феликсом ждала сдвоенная минеральная ванна в Калистоге, Фиану с Черри - конфиденциальная беседа. На прощанье девушки договорились не откладывать следующую встречу в долгий ящик. Выходя из ресторана, Ундина чувствовала, будто отрывает себя от очень дорогих, близких и любимых людей.
  Потом она долго думала о синеглазом седовласом незнакомце, поминутно упрекая себя в неправильных мыслях, но возвращаясь к ним снова и снова. Что могло его связывать с Черри? То, как глаза в глаза беседовала эта парочка, говорило о доверительных отношениях. Дине пришла в голову идея, которая могла бы кому-то показаться странной, а кому-то и дурацкой. Седой привлек ее именно тем, чем оттолкнул родной муж: непредвзятым отношением к толстякам.
  Как бы ни вела себя на людях молодая женщина, где-то в глубине души она все равно оставалась 'жирной'. Взрослая замужняя дама не то разумом, не то подсознанием соответствовала прозвищу, приклеенному давным-давно малолетними обидчиками к пятилетней девочке. И ничего-ничего с этим не сделаешь. Феликс просто не знал, на ком, на самом деле, женится. А ее психология обманула обоих, прикинувшись сознанием здорового человека. И вот, пожалуйста, оказывается, ментальность толстухи только дремала в ней все это время, а теперь ни с того ни с сего просыпается взявшимся буквально ниоткуда сочувствием к полным.
   А интересно, знаком ли синеглазый с Фианой? Дина неожиданно поняла, что иначе и быть не может. Безусловно, знакомы и даже близко. От этого открытия ей почему-то стало досадно, правда, самую малость, но достаточно для того, чтобы внутренне одернуть себя, и тогда она исподтишка стала рассматривать мужа. Вот же он, совсем рядом, востребованный, вальяжный, уверенный в себе, едет к сдвоенной ванне - и в воображении его не возникнет тревожная картинка с молодой женой через короткое время после свадьбы, да ее внезапный интерес к другому, да ух ты, как сильно, ей даже придется заставлять себя выкинуть его из головы.
  Ундина никогда раньше так остро не ощущала своей испорченности, как вдруг сейчас... Что же произошло? Почему? Главное, за что? - горько думала она. - Что я кому сделала?
  Через полчаса вихляния между садами и виноградниками дорога вывела на приятную нарядную улочку, застроенную красивыми старинными зданиями и всю пропахшую сдобой, шоколадом и кофе. На домах и деревьях радостно мигали неоном разноцветные лампочки. Увидев выставленные в витрине рожки круассанов, пироги и хлеба, Дина забыла о незнакомце, Черри - и снова вспомнила бабу Шуру с ее выпечкой.
  Здесь, посреди городка, Феликс заметно снизил скорость движения. В потоке других автомобилей они ползли, а улица медленно обтекала их, дразня соблазнительными ароматами и демонстрируя аппетитные детали своего кулинарного величия.
  Следом за французской булочной располагалась витрина с замысловатыми коробками конфет, а в центре красовался огромный, почти во всю витрину ростом, шоколадный заяц. Если всего этого великолепия кому-то не хватало, то рядом с длинноухим приковывал к себе взгляды нарядный пряничный домик. Сооружение было одного роста со зверем, а украшениями для обоих служили яркие красно-бело-зеленые узоры пастилок, варенья и взбитых сливок на окнах, двери, крыше, заячьих башмаках.
  Перед домиком расположилась зеленая лужайка из мармелада, на ней росли вырезанные из цукатов цветы, а вокруг вилась голубая речушка из леденцов с водопадиком из взбитых сливок. Вдоль речушки гуськом плыла стайка лебедей - эклеров, покрытых белым шоколадом. Даже через стекло угадывались мягкость и вкус, а на губах от одного взгляда сама по себе возникала сладкая липкость крема. Дина в секунду, из окна хоть и медленно, тем не менее все же продвигавшегося вперед автомобиля, охватила взором лакомки всю картину и зажмурилась.
  - Опасные соблазны, - усмехнулся муж и возвестил: - Санта Елена. Выходим на последнюю прямую.
  Молодожены давно проехали сладкий квартал, а витрины не шли у Дины из головы, заслонив собой седовласого и Черри. Девушка даже встряхнулась, чтобы не думать об искушениях, раз уж сама давным-давно навсегда вычеркнула их из своей жизни.
  Последняя прямая действительно оказалась прямой, будто вычерченной по линейке дорогой, с обеих сторон засаженной вековыми деревьями. Названий Дина не знала. Кроны смыкались над головой и образовывали зеленый тоннель. Впереди начинались горы, издали казалось, машина сейчас сходу врежется в твердый кряж. На подъезде выяснилось: дорога безопасно огибает гору. А потом еще впереди вдруг хлынула вертикально вверх струя. Даже издалека было понятно, очень мощная и очень горячая.
  - Гейзер... - почему-то прошептал Феликс. - Надо будет потом съездить, посмотреть поближе... И еще в окаменелый лес...
  - Что за окаменелый лес? - поинтересовалась Дина.
  - Десять, а может, сто или миллионы тысяч лет назад там было извержение вулкана. Деревья, покрытые лавой, не превратились в пепел, а сделались камнями.
  - Почему?
   - Лава оказалась страшно горячая.
  - Боже мой! - отозвалась Дина.
  Сдоба с шоколадом, наконец, исчезли из воображения.
  - Есть три места в Америке, где меня будто мороз продирает от величия и тайн природы... - Феликс ухмыльнулся и перечислил все три: - Ниагарский водопад, Великий Каньон и этот лес.
  - Действительно продирает?
  - Я не шучу. Стоишь один на один с Госпожой природой... - Сказал Феликс. - Это невероятно, и не хватает слов для изображения - одни сплошные восхищенные восклицания для выплеска эмоций, даже если ты самый безнадежный циник. На Ниагаре впечатляет размах стихии: трудно поверить в естественные способности воды развить такую мощь. И трудно представить: ведь этот разрыв дна произошел в одночасье. Не было никакого водопада, а потом вдруг, ни с того ни с сего, раз - и пропасть, а в нее с сумасшедшей скоростью летят тонны воды.
  - Как бы я хотела посмотреть! - прошептала Дина.
  - Непременно, - пообещал Феликс. - А в Каньоне страшно стоять на кромке обрыва. - Он помолчал. - В самый первый раз - меня возили туда мальчишкой, я прошелся по краю на руках, а потом взглянул на мать - у нее в лице не было ни кровинки. И только тогда я испугался.
  - Я читала, что и Каньон, и Ниагарский водопад образовались примерно в одно и то же время: около двенадцати тысяч лет назад, - вспомнила Дина. - В тот момент земная ось немного сдвинулась и на земле начались страшные пожары, землетрясения, ураганы, наводнения... Много споров о причине сдвига земной оси. Я даже читала предположения о страшной ядерной войне высокой цивилизации, которая была до нас...
  - Так вот, и лес окаменел точно в ту же пору, - сообщил Уайт. - Все именно в тот период и случилось: в районе двенадцати тысяч лет назад.
  - И Атлантида затонула тогда же, - вставила жена.
  - Ну, это глупости, - заявил муж. - До-исторические цивилизации, пришельцы, Атлантида, - все это выдумки фантастов. В это я не верю.
  - Да почему же?
  - Антинаучно.
  Дина поняла, что пора менять тему.
  - Я читала, где-то здесь еще Лунная Долина.
  - Да-да, конечно, Глен Эллен... Там могила Джека Лондона... у его сгоревшего дома... Съездим как-нибудь...
  Наконец, миновав мелькнувшее в глубине бесчисленных виноградников последнее белое здание, декорированное под огромный корабль, даже с флагами разных государств по карнизу, въехали в городок. Феликс свернул направо. Проехали крошечную гостиницу с названием явно по возрасту здания 'Европа', потом уютную романтическую рощицу, - вокруг возникли здания под уже американскую старинку с салунами. Дине почти начали мерещиться ковбои с пальбой из вестернов, но через квартал свернув налево, их Космонавт остановился перед красивым домом с колоннами и арками.
  - Турецкие бани, - гласил плакатик над входом в офис. О том, что это именно офис, возвещал другой плакатик.
  Высунулись из машины - в нос мгновенно ударил стойкий запах серо-водорода.
  В офисе быстро получили ключи от номера для новобрачных. Уайты снова сели в машину, объехали двор, чтобы запарковаться поближе, и пошли к своему номеру. Феликс поднес карточку-ключ к дверному считывающему устройству и, после тихого щелчка, нажал на ручку. Из дверного проема хлынул дневной свет, к которому примешивалось сияние позолоты с розочками на обоях. С потолка грозил луком крылатый пухлопопый купидон, сплошь в красных щечках.
  - Ну и ну! - засмеялась Дина, заглядывая в проем.
  - Ладно, не обращай внимания... - Феликс схватил жену на руки и внес в номер, подтолкнув ногой за собой дверь, как в классическом хеппи-энде музыкальной комедии.
  Дина услышала хлопок, что-то отозвалось в ее душе болезненным уколом неясной тревоги, поразмыслить о которой не хватало пока ни времени, ни желания. Феликс аккуратно поставил жену на ноги и принялся целовать.
  - А как же сдвоенная ванна? - шепнула Дина.
  - То вечером, а это файв-о-клок ти... А ночью и утром свое...
  Дина еще успела спросить, насколько его при таком раскладе хватит, а Феликс - ответить смехом и заверением, что надолго... Оба увлеклись.
  Когда они, порядком обессиленные, отдыхали на немыслимой куче больших и маленьких, квадратных, круглых, продолговатых и даже треугольных подушек и подушечек в разоренной огромной кровати, раздался телефонный звонок - женский голос напомнил о вечерней сдвоенной ванне.
  - Да-да, спасибо, - отозвался Феликс, с остервенением отшвыривая ногой болтавшуюся без дела и попросту мешавшую ему простыню, которая никак никуда не хотела укладываться чинно. Дине он сказал: - Ничего, там продолжим.
  Он принес из машины чемоданы. Супруги разобрали вещи.
  - Есть хочу, - сообщила Дина.
  - А вот, - Феликс кивнул на заполненную фруктами вазу.
  Съели напополам апельсин, потом несколько виноградин.
  - Не могу больше, - подумала Дина. Голод буквально терзал ее. Фрукты не только не утолили, но, кажется, даже обострили желание хорошенько пообедать. Воображение занимали уже не пирожки бабы Шуры, а сочные шашлыки, отведанные когда-то у кого-то из знакомых на даче.
  Девушка выпила воды. Под ложечкой сосало.
  Ванные, грязевые и минеральные, были оборудованы в процедурном здании. И ничего особо романтического в сем мероприятии оба для себя не нашли. Сначала лежали по уши в вонючей грязи, а когда смыли ее с разгоряченных тел и легли вдвоем в одну минеральную, Феликс чуть встрепенулся, но Дина через минуту почувствовала себя плохо. Муж быстро вытащил ее под прохладный душ.
  - Такое чувство, что в салате было что-то несвежее...
  - Мы же оба ели одно и то же...
  Ундина быстро набросила банный халат и выскочила во двор, но на воздухе пахло все той же тухлятиной. Молодую женщину стошнило в туалете, который, к счастью, оказался близко. Питьевая вода была прохладной, но отдавала тем же запахом, и девушку чуть не стошнило вторично.
  - Мне нужна ледяная кока-кола, - попросила она.
  - С ума сошла? Там же сплошной сахар и кофеин.
  - Но должно помочь при тошноте, честно, я слышала, помогает...
  - Лучше я попрошу дольку лимона, тоже должно облегчить, вот увидишь, правда. - Феликс вошел обратно и через две минуты появился в дверях с запотевшим стаканом ледяной воды и резным блюдцем. Несколько ломтиков лимона лежали на фарфоровой бело-розовой снежинке посреди накрахмаленной белой салфетки.
  Дине все же до умопомрачения хотелось колы.
  Возвращаться в ванну и на массаж побоялись, вдруг стошнит опять. Феликс предложил пойти погулять; и на улице, когда чуть-чуть отделились от отеля с его запахом, девушке полегчало.
  Обедать отправились во французский ресторан через дорогу.
  
   Глава 7
  
  - Ну ничего, - бодро бормотал Феликс. - Поедим кролика, погуляем... Подумаешь -сдвоенная ванна... Кто там у нас женится следом... Даже не знает, какое счастье его ждет...
  В ресторане царил прохладный полумрак. Столы были накрыты белоснежными выглаженными скатерками. Сначала, после ослепительной солнечной жары, вся эта темная прохлада, показавшаяся до хрупкости чистой, окутала вошедших, исторгнув из обоих ахи признательности, но вдруг сквозь ледяную свежесть, выдуваемую кондиционером из июльского зноя, откуда-то исподволь еле-еле прямо в ноздри стал пробиваться запах сухой застарелой пыли.
  - Плохо дело, - подумала Дина.
  Голод начал мучить ее, едва прошла тошнота. Но теперь, с первым вдохом от прелестей давно отжившего свой век карпета, где-то внизу образовался ком, новая волна дурноты хлынула в горло. Девушка побледнела и рванула в туалет, благо картинка женского силуэта мерцала в глубине коридора, тянувшегося в недра заведения сразу же слева от конторки для приема гостей.
  Когда Дина вернулась в зал, запах притупился, одновременно чуть улеглось и возмущение желудка, но и лапа голода тут же встрепенулась, вонзая изнутри когти чуть ли не в душу. Из-за конторки выдвинулся долговязый молодой человек. В левой руке он держал бело-коричневые пластины меню, правой - приглашал гостей следовать за ним.
  Не успели усесться и взглянуть на меню, как подскочил худощавый юноша с каверзным вопросом 'Что будете пить'. В ответ безусловно подразумевался пятизвездочный Мартель или, на худой конец, шампанское. Официант не успел порадоваться заказу на чистую воду, как Феликс попросил вдогонку бесплатный лимон.
  В меню, конечно, числился паштет фуа-гра. От одного названия Дина содрогнулась: живодерства не терпела, сколько себя помнила.
  Заказали филе соленой красной рыбки, а в качестве основного блюда - кролика на двоих, салат прилагался.
  - Сколько нам с тобой нужно? - пустился в рассуждения Феликс. - Вдвоем-то?
  - Вдвоем ли? - подумала Дина. Вслух она, конечно, пока ничего не сказала. Сильно хотелось есть. Стоимость блюда в меню не просто вопияла - била себя кулаком в грудь, взывая. Такие цены впечатляют, при том, наверно, обнадеживают утолить голод, а с ним и муки взбунтовавшей от безделья пищевой системы? - Подобные размышления вряд ли помогут насытиться, но что делать, если невозможно ни о чем другом...
  Принесли, наконец, тарелочку с черным хлебом и резными шариками из маргарина, затем красную рыбку. При виде четырех крошечных и прозрачных, так тонко они были нарезаны, размазанных по блюдцу розовых лепестков, Дину охватила тоска и желание даже уже не заплакать, - взвыть, если угодно, хоть и на луну.
  - М-да, - бодро оценил блюдо муж. - В конце концов, в Америке еще никто с голодухи не помер.
  - Я, значит, буду первая, - подумала новобрачная. Свою часть бутербродиков она проглотила сходу. Это не спасло.
  Официант поднес к их столу огромное блюдо, накрытое красивым мельхиоровым колпаком с характерным вензелем.
  Заново вспыхнувшая надежда, в конечном итоге, хорошо поужинать, исчезла, когда официант торжественно водрузил тарелищу на стол перед Феликсом и картинно снял колпак.
  Одного взгляда хватило, чтоб из глаз измученной недоеданием женщины брызнули слезы. Самое же ужасное заключалось в том, что Дина не могла их остановить. А когда Феликс засмеялся и она услышала сарказм в его голосе, то не смогла сдержать рыдания, которое пошло горлом и теперь сотрясало все ее статное красивое тело.
  В самом центре тарелки, в небольшом углублении уместился обед на двоих: три невесомых ломтика мясца на узорной ложке желтоватого крема, оказавшегося на пробу картофельным пюре. Сбоку пристроилось несколько зеленых листиков салата.
  ТА МОГИЛА проступила четче, все еще в тумане, но уже выплывая из подсознания.
  - Лучше сразу меня убей! - вопила Дина в истерике. - Я жрать хочу! Я голодная! Это же форменное издевательство над человеком! В тюрьме и то кормят лучше! - Тут она поняла, что перегибает палку, и сделала над собой усилие, но прекратить не получалось. - В гробу я видала такую жизнь!
  - Да ладно, - бормотал Феликс. - Я же привел тебя в самый классный ресторан.
  - В гробу я видала самый классный ресторан!
  - Тут же кролик...
  - Это кролик? - заорала жена, неприлично тыча в тарелку указательным пальцем. - Это чушь собачья, а не кролик! Какашки цыпленкины, а не кролик! Кот наплакал, а не кролик! - Она со вкусом потыкала еще, сначала в тарелку, потом в Феликса, а затем перешла на стол, конторку с официантом, бар, скоро ее перст уперся в потолок, пол, а голос дошел до апогея: - В гробу я видала таких кроликов!
  - Ну ты же не знаешь на вкус... - Муж все еще пытался ее успокоить, но Дину трясло. - Плевать я хотела на его вкус! Я есть хочу, а не пробовать... - Тут она поняла, что есть уже не хочет, потому что ее снова мутит.
  Дина выскочила из ресторана и принялась глотать целебный вечерний воздух. Через несколько минут вышел Уайт с пластиковой коробочкой 'на вынос'.
  - Что с тобой? - обеспокоенно спросил он. - Ты в порядке?
  - Я не знаю, - смущенно ответила жена. - Не знаю ни что со мной, ни в порядке ли я. - Она снова вдохнула полной грудью. - Не понимаю, что происходит.
  - Я тоже здорово проголодался, - признался Феликс. - От одного вида этого дурацкого кролика. - Он потряс коробочкой. - Тут где-то неподалеку еще есть китайский... И мексиканский...
  - А обычный супермаркет здесь есть?
  На углу с другой стороны 'Турецких бань' обнаружился и ярко-освещенный супермаркет; в самом центре блистали свежестью клубника, помидоры, зелень. Справа высились полки со всякой всячиной, слева зазывали запахом хлеба и торты, затем взор и обоняние дразнили с вертел истекавшие соком куриные тушки, дальше возлежали копченые ребрышки, а там и горы салатов, и колбасы с сырами... Где-то в глубине зала угадывались молочные - конечно, чего там только не было - мясные ряды завершали полукруг, уходя снова к полкам, другим.
  Дина втянула носом воздух, прислушиваясь к собственным ощущениям. Хотелось всего. Феликс ринулся к овощам и фруктам. Жена же сначала было двинулась за мужем, но подспудная, неосознанная даже не мысль, не идея, а как будто что-то дернуло и заставило ее шарахнуться в сторону штабелей консервированных овощей, чтобы нетерпеливо пойти по фаланге соленых маслин.
  Остановилась женщина перед здоровенной стеклянной бутылякой, на этикетке которой красовался маленький зеленый огурец. Надпись под ним гласила: молодые кошерные огурчики. Дина поняла, что всю свою жизнь стремилась именно к этим 'молодым кошерным огурчикам', каждый из которых был с палец величиной, пупырчатый, крепкий, и даже не плавал, - скорее теснился там, в крутом рассоле. Девушка еле стянула банку с насиженного места, прижала к груди и с решимостью маньяка, задумавшего преступление, потащила к мужу.
  У того на лице возникло выражение протеста: на соль давно наложен запрет.
  - Ты с ума сошла? - Начал Феликс. - От этого так разнесет...
  - Вплоть до развода, - твердо процедила она, крепче притягивая к сердцу вожделенную добычу. - Не нравится, не ешь. А мне надо!
  Он подозрительно воззрился на супругу.
  Потом, заикнувшись, сказал: - Мы же предохраняемся...
  Она пожала плечами, с торжественным чувством победы сгружая в коляску драгоценную ношу.
  Вернувшись в номер, наконец поели досыта. Попробовали сначала злополучного кролика, потом накинулись на снятую с вертела курицу и - о счастье! - содержимое бутыли, даже вместе с бесценным рассолом. Над огурцами Дина приплясывала от нетерпения.
   Глубокая южная темень вечера, насыщенная цветочным ароматом, забивавшим даже устоявшуюся вонь серо-водорода, обещала романтику. Над бассейном с фантастической подсветкой поднимался пар и манил присоединиться к волшебству. Вокруг аллеи пальм чуть в стороне роились колибри.
  Дина сбросила махровый халат и осталась в темно-зеленом купальнике. Феликс смотрел на стройное статное тело молодой жены и размышлял о подлости судьбы, грозившей это тело обезобразить.
  - Хоть бы не толстела больше, чем положено, - мелькнуло у него в голове.
  Они вошли в горячую на фоне вечерней прохлады воду и опустились на скамью, обрамлявшую бассейн по краю.
  Дина закрыла глаза, погрузившись в негу, блаженство... как там еще подобные ощущения изображают поэты.
  - Какой кайф! - заулыбался Феликс. - Господи, как хорошо!
  - Класс! - поддержал его мужской голос по-русски.
  Дина метнула взгляд на оказавшегося рядом с мужем недавнего седовласого властителя ее дум из 'Зеленого Змея'.
  - Соотечественники, небось? - Вблизи и в темноте, восседая на скамье, как на троне, тот смотрелся еще лучше, чем при первой встрече.
  - Моя жена оттуда, - сообщил Феликс. - Я просто говорю по-русски.
  - Я б русский выучил только за то, что им разговаривала... - Незнакомец хохотнул и представился: - Яков. Яков Цыганников. Для друзей - Яшка-цыган. - Он буквально прожег Дину взором своих ярких синих глаз... Даже не глаз, какие глаза! - бездонные очи, вот что с открытым восхищением уставилось на девушку.
  Она смутилась.
  - Но-но! - Уайт повысил голос. - Я Феликс, а это Дина, повторяю, моя жена.
  - Ладно, не дрейфь, - ухмыльнулся Яков. - Тебе повезло.
  Пришел черед усмехнуться Феликсу: - Я вообще везучий.
  
   Глава 8 - от Джейсона, героя случайного, да и не героя этого романа
  
  Первым на приближение русской суки обычно реагирует аппарат Дика. За какие такие неповторимые заслуги природа наградила хилого адвокатишку столь выдающейся мощью? В этом есть чрезвычайно каверзная несправедливость фортуны плюс, наверно, магическое действие имени. В придачу к странной телепатии заранее чуять Фиану, Дик в ударе выглядит очень даже интересно. Колин - и тот завидует. Здоровяку, бабскому любимцу, которому просто немножко не повезло с последней женщиной, мешают жить лавры несчастного доходяги. И ещё, они, кажется, здорово конкурируют, непонятно только, что или кого делят. Тут можно долго смеяться.
  Из всех стерв, которые нам троим достались в жёны, та последняя, кого судьба определила Колину, по всей вероятности, оказалась худшей. Пожалуй, в этом смысле ему подфартило, наверно, больше остальных. Тем более, Колин, кажется, действительно любил свою рыжую фифу. Не в пример мне: у меня хоть этих самых жён была орава, и от всех уходил я сам. Другое дело, что меня вынуждали: разве может мужчина столько времени обходиться без секса?
  После годового воздержания с Линдой я сначала был просто счастлив тратить всю свою зарплату на выкупы Мэриэн из тюрьмы, куда моя лихачка норовила попасть со своим ухарством едва ли не каждую неделю, а то и чаще: за скорости, да ещё в пьяном виде, за скандалы в барах, за самый настоящий стриптиз на шведском столе (явно начиталась чего-то) дорогого французского ресторана в старом городе. Ну, а про Нэнси и вспоминать нечего. Той всякий раз чего-то не хватало: постоянно оказывалась недовольна всем на свете. И непременно наказывала меня. Вновь и вновь одним и тем же бичом: опять-таки лишением секса.
  Мы все откровенны друг с другом, и всё-таки о Дике мало кто чего знает. Тёмная лошадка, что и говорить. Одно слово - адвокат. А, может, и прокурор. О нём известно только одно: законник. Ну, и смутные передряги с женой. Уж во всяком случае не от нехватки ее оргазмов. На парковку въезжает бежевая хондюшка русской - и тут же у этой худобы от закона штаны вздымаются Вавилонской Башней.
  Вторым к старту приходит Колин (а финиша никому из нас не полагается: пытаемся отучить себя от дурных пристрастий). Когда у потрёпанного Колина на очках появляется туман, рожа его, как правило, довольно бесстыдного вида, краснеет, а руки пытаются прикрыть откровенный бугор в низу живота (кажется, это любимая поза лидера немецких фашистов прошлого века, видно, все они, наподобие нас, были сексуально опупевшими), я испытываю приближение конфуза.
  Фиана появляется в дверях - тут уж и мои руки невольно тянутся к самому главному, дабы прикрыть позор разума, против которого восстаёт плоть и почему-то выходит победителем.
  А недавно в наших кругах ещё появился Роберт, этакий сусальный красавчик-сластолюб. Внешне у того ничего нигде не реагирует, и, по-моему, уже давно, а внутренне и того хуже, но Фиану он всё равно, видно, из чисто спортивного интереса, охмуряет со страшной силой. И улыбается не так, и разговаривает, и после собраний отводит в сторонку, где долго шепчутся, вроде курят вместе. И мур-мур-мур, и шур-бур-шур, - подумать только, якобы от него ещё можно чего-то ожидать, это после всех злоупотреблений алкоголем и наркотиками. Интересно, он ведь буквально отшил татуированного гиганта Билла. Раньше тот всегда курил с Фианой после собраний, а теперь как-то неловко трётся со своей сигаретой рядом со своим же мотоциклом, а от парочки держит дистанцию ограничительного приказа.
  Ну вот, пожалуйста. Дик готов. Значит, эта тварь подъехала. Оп! Готов и Колин. Сейчас она подойдёт. Самое время молиться, просить Высшие Силы спасти от срама. Да, вот и она. И не тут-то было. Высшие Силы и на этот раз по таким вопросам предпочитают сохранять нейтралитет. Уже нарочно надеваю самые узкие и твёрдые джинсы, чтоб хоть со стороны было не так заметно, да бедняга Терри, моё низшее 'я', готов сразиться и с этими джинсами: стремится в бой, оголтелый. Из чёртовой кожи, конечно, не вырвешься, и на том спасибо.
  И что в этой русской? Сама же рассказывает, с детства чувствует себя уродливой - и совершенно права. Как художник, я прекрасно понимаю: в ней всё не вяжется, всё как-то неинтересно. Но в битвах за собственное счастье Фиана так отчеканила походку, язык, поворот головы, насмешку во взоре, что её внешности уже как-то не замечаешь, а видишь только наглую самку, которую хочется завалить и взять, а потом убить, чтоб больше никого не мучила.
  Нельзя же нам. Мы - сексуальные маньяки. Своего рода жертвы от любви и секса. Мы приходим на собрания для того, чтобы в результате самоочищения научиться контролировать свои страсти, найти нормальных женщин (если таковые вообще существуют) и вступить с ними в нормальные человеческие отношения, если таковые в принципе возможны.
  Фиана появилась среди нас и сразу честно призналась, что хочет найти постоянного мужчину. Мало ей ещё! Впрочем, тут-то кого найдёшь, маньяка? Так что в этом смысле она точно попала. Пустили щуку в море. Правда, ведь на собраниях - большинство мужчин. Женщины приходят редко. Да и какие женщины!
  Несчастная затюканная Крис, у которой срослись шея с задницей. Зои, выпученными глазами похожая на ужасную жену русского коммунистического лидера начала прошлого века. Или, может, по Голливуду худющая Би-би? Если не считать худобы, вид у неё какой-то заплесневелый. Клюнуть на её призывные помавания руками и ногами мог только Фрэнк.
  Кстати, они очень подходят друг к другу: оба неопределённого возраста, оба спортивные, подтянутые, в моднейших фирменных шмотках и обуви из Ар-И-Ай, но как-то умудряются придавать всему своему изысканному тряпью замшелый вид, как будто нечистый. Нет, на Би-би с её конторой для взрослых и выводком девочек по вызову, пускай Фрэнк и бросается. Да и не появляются давно. Исчезли, впрочем, одновременно.
  Колин сильно переживал, что на Фрэнка женщины реагируют, а на него, Колина, - не очень. Ну не знаю. Русская Фиана, так та Фрэнка откровенно не терпела. А к Колину не менее откровенно подъезжает, то слева, то справа. То положит ручку на его лапищу и смотрит прямо в глаза. Тот не знает, куда деваться. А она улыбнётся - и хоть бы хны.
  Всё же, чем Би-би, у которой и заразу подцепить недолго, уж лучше Зои. Но той запрещено вступать в отношения с мужчинами, особенно сексуальные, пока не уверена на все двести. Смотреть прискорбно что на Крис, что на Зои.
  История Крис действительно ужасна. В возрасте пяти лет (а то и раньше, просто она помнит с пяти) её изнасиловал родной отец. И продолжал это делать довольно регулярно, пока ей не исполнилось тринадцать. Тогда он переключился на младшую сестрёнку. Когда Крис, а мы с ней, в принципе, - друзья, вся багровая, рассказала мне о своей жизни, я первым делом спросил: - А как же мама? Знала ли она?
  Крис опустила голову и прошептала: - Надо было быть слепой, глухой и абсолютной дурой, чтоб не знать.
  У Зои немного лучше. Отец пил запоями, постоянно избивал и ругал детей. Всякий раз, когда этот мерзавец угощал ремнём старшего брата, тот ночью приходил в кровать к трехлетней Зои и насиловал сестрёнку. Продолжалось это до юношеского периода. Бедняга, она, сейчас уже взрослая тётка, до сих пор считает: женщины созданы для того чтобы ублажать мужчин и облегчать им боль после побоев.
  Иногда я думаю: какие эмоции переполняют здорового парня в момент, когда он подминает под себя пятилетнего ребёнка. Что чувствует отец, надругиваясь над собственной дочерью? Брат, издеваясь над младшей сестричкой? Есть ли в этих людях что-то человеческое? Надо ли их жалеть, как жалеют больных? Или считать зверями. Так звери вроде таких вещей не делают. Или делают? Я не настолько близок к фауне.
  По программе наших собраний отравленных страстями людей надо жалеть и прощать, а достигается душевный покой молитвой за обидчиков. Крис по идее должна молиться за своего подонка-отца, Зои - за двух подонков: отца и брата. И ещё за третьего: её мужа, после двадцати лет совместной жизни заставившего жену участвовать в многолюдных оргиях, и на этом бедная женщина окончательно свихнулась.
  Фиана докладывает вслух, громко и отчётливо, хоть и с акцентом, что 'мужчин ненавидит, поскольку это низшая раса, способная только насиловать и убивать, не в силах испытывать ощущений, кроме оргазмов и запаха чужой крови'. Когда она, не стесняясь публики, выдала эту тираду, Крис и Зои, как по команде, опустили глаза, и я видел, обе соболезнуют. Друзья, называется. У Би-би глаза, наоборот, загорелись, и она выкрикнула, мол, всех мужчин надо держать под крышками, вынимать только для удовлетворения женских нужд, а потом запихивать обратно.
  Я понял: все присутствовавшие при разговоре женщины единодушно сочувствовали друг дружке в ненависти к сильному полу. Фиану ни брат, ни папа не трогали: у русских такие вещи вроде не случаются, хотя тому, что они афишируют, верить, по словам этой суки, как ни крути, нельзя, впрочем, мне-то откуда знать, кто из них заслуживает доверия. Все равно, почему она так?
  Ни я, ни Дик, ни Колин, ни даже татуированый Билл ничего такого не делали. Нам троим не то в наказание, не то в качестве испытаний Высшие силы здорово подпортили ген, ответственный за пристрастия, но мы же не идиоты. Теперь так и считается: за расположенность к безрассудным излишествам отвечает один специальный ген. Подумать только: крохотная каракулька в кровяной записи навсегда определяет поведение человека. А уже от семьи и воспитания зависит, в чём эта закорючка проявится.
  Одни становятся алкоголиками, другие обжорами, третьи - наркоманами, четвертые - государственными лидерами, пятые - игроками, шестые - тиранами. А вот мы, несчастное меньшинство, - сексуальными маньяками. Колин, правда, сильно употреблял и алкоголь, и наркотики, но ходил на соответствующие собрания - и, представьте, бросил. Вот с сексом лажа. Воздерживаться-то мы пока воздерживаемся, но насколько может хватить взрослого мужчину? Особенно, когда в море нас заброшена акула Фиана.
  Вон, села. Пахнет духами. Причём не цветочный запах, не фруктовый такой сладковатый, а какой-то зверский, сексуальный, взывающий к низшему 'я' в самых низменных его проявлениях. Держу пари, духи продуманы так же, как все её жесты. Созданы для того, чтоб возбуждать. Вдобавок ко всему, от этого запаха у меня ещё лицо багровеет. А она сидит, смотрит. Наблюдает, видите ли. Глаза долу, так и шарит, так и шарит, шарит по штанам, и такое впечатление, что ставит галочку: у кого какая реакция.
  Татуированный гигант Билл делает Фиане пассы руками, приветствует, пока нет Роберта. Тот всё норовит опоздать, считает, что вызывает этим к себе больший интерес. Заметила Билла русская, наконец. Снисходительно улыбается и кивает. Ишь ты, степенная дама нашлась. Встала, дабы поочерёдно обнять Крис и Зои. Это они демонстрируют своеобразное сестринство. Дескать, плевать нам на мужиков, мол, сами с усами. Тигрицы они, вот и всё.
  Я-то осознаю, что испытывает, например, та же Крис, которую грызут тысячи чертей плюс дурацкая влюблённость в меня. Сама же призналась, что пуще всего боится, как бы Фиана меня не перехватила. Тут впору разве что усмехнуться. Не видать меня русской, как своих ягодиц, мне бы их век не замечать, не изводили бы теперь по ночам. Ни за что не сдамся. Бедняге Терри, моему низшему 'я', придётся перетерпеть. Нет уж, я себе тихо-мирно, со своей Клэр. Или Эмили. Пусть они не так пахнут; пусть не так действуют на воображение, как русская сука, зато мне с Клэр удобно, и я твёрдо усваиваю это, уговаривая себя по мере собственных возможностей, - значительно комфортнее, чем могло бы быть с любой другой. Ну, на худой конец - с Эмили. Я ещё не решил точно. Скорее всего, Клэр. Или Эмили? Нет, ещё не решил.
  Некоторым словечкам Фиана научила меня по-русски. Насчёт усов - когда первый раз увидела мои усики. А что? Я - художник. Выражаю себя как могу. Я не считал себя раньше привлекательным парнем. Человек как человек. Не хуже и не лучше других. Но зачем же выглядеть хуже, когда есть возможность - лучше? Вот и стараюсь.
  Да, среди сексуальных маньяков большинство мужчин. Зато в других группах, куда тоже хожу, везде почти одно бабье. На любой вкус. Среди обжор их очень много, и отнюдь не всегда - толстухи. Многие уже похудели, другим и не надо, и так держатся в форме. К обжорам я себя не отношу, хотя небольшой животик имеется. Очень уж сласти люблю. Не особо типично для мужика, знаю.
  Зато могу позволить себе ходить на собрания обжор, а там наблюдать женщин. Ну что же делать, если я не алкоголик? Покойный папаша так выпьет, бывало, отшиб у меня на всю жизнь охоту к зеленому змею. А с Мэриэн постоянно приходилось глядеть в оба, не то - сразу вызволять из тюрьмы, за свои кровные, разумеется. Да ведь я - художник, но не фальшивомонетчик же.
  Девушек я понимаю, хотя знаю плохо, потому до того, как попал на собрания, имел привычку влипать. Попадался постоянно. Теперь - другое дело. Я встречаюсь с разными женщинами, с одними просто общаюсь, со вторыми - хожу в кино. Пока что из всех, с кем приходится иметь дело, потенциальных постоянных партнёрш у меня две: Клэр и Эмили. Я вижусь с ними поочерёдно и никак не могу решить, кто из этих двоих уготован мне в подруги.
  Я не сплю ни с одной: по условиям нашей программы секс не обязателен, сначала даже противопоказан. Нужно узнать человека, а потом уже всё придёт само. Да и не вызывают у меня ни Клэр, ни Эмили особых желаний, если честно. А, если нечестно, - и того меньше. И это правильно.
  До сих пор со всеми моими жёнами отношения начинались бурными слияниями в постели, постепенно превращались в кромешный ад, потом рвались с криками взаимного возмущения и обоюдной ненавистью. С этим кончено. Никакая химия не должна и не может определить настоящие чувства двух людей друг к другу. Так говорит программа, а программа знает, что делает. Решать, кого из двух мне выбрать, будет никак не бедняга Терри. Это, кстати, моё первое имя. Второе - Джейсон.
  Папаша, упившись, так меня склонял, а мамаша с горя поддакивала, да и не до меня ей было... Короче, одно время я наладился называться Ти-Джей, а потом и эта аббревиатура опротивела. Если кто-нибудь когда-нибудь заставит меня возненавидеть и своё второе имя, я за себя не ручаюсь. На сегодня быть Джейсоном меня не дёргает, а Терри - ему-то безразлично, бедолаге, к тому же отдуваюсь за его порывы всё равно снова я.
  'Если на вечеринке, в другом конце комнаты ты видишь фемину, к которой тебя неосознанно тянет, держись от неё подальше: ничего хорошего от близости не получишь'! Я вычертил этот постулат очень красиво, поместил в рамочку и повесил перед кроватью, чтобы видеть по меньшей мере дважды в день. Это помогает мне держать дистанцию с русской и ей подобным. То есть, мы общаемся, но в партнёрши она не годится.
  Я сделал небольшой скетч, легко узнать серые глаза... И страдание в них, и стервозинку... Высокий лоб... Ярко очерченные губы... Нос горбинкой... Даже подбородок получилася... И крохотное ушко с янтарной капелькой... И прядь крашеных волос... Помоги мне, моё высшее 'я'. Помоги не видеть того, что бросается в глаза, и не желать испортить себе остаток дней моих! Вот и обвел я это лицо чёрным кругом, запихнул скрещённые кости-черепа в такой же круг и повесил перед кроватью с остальными художествами. Ничего, бедняга Терри бунтует, правда, но я ему не подчиняюсь. А если увижу, что он одерживает верх, перестану ходить на те собрания, куда ходит она. До тех пор, пока мы с ней друзья - ладно.
  Татуированный Билл - сын проститутки. Отца, естественно, не знает. Вырос в салоне якобы для массажа, а на самом деле - в обыкновенном борделе.
  - Не вижу в сексе ничего особенного, - признаётся Билл. - Такое же отправление организма, как пить, есть и наоборот.
  Татуировки на нём какие-то зверские: не разберёшь даже конкретных изображений, зато очень красочно, и занимает всё его огромное тело. Билл не любит разговаривать. Раньше, пока не появился Роберт, татуированный гигант после собраний всегда курил с Фианой, выкладывал ей свою подноготную и не заботился о том, что не только она всё это слышит. Я даже подозреваю, он немного бравировал своей, мягко говоря, неординарной историей.
  Теперь Билл вроде освоился и с другими, уже не только русской, а кому угодно выбалтывает о своём детстве и юности, про порно-журналы в комнате ожидания, ну и как любили его подруги матери, проститутки же, у которых не было своих детей. Про то, как, подрастая, он получал доказательства этой любви по мере собственного понимания каждой о возрасте готового к сексу юноши.
  Психология у большинства знакомых татуированного Билла была вроде психологии Зои: женщины рождаются для того, чтобы ублажать мужчин. Вообще-то нравится лично мне эта психология. Кажется, у Клэр похожая. Во всяком случае, Клэр, в отличие от многих других, никогда не фордыбачится: взгляд её ласкает, голос мурлычет, весь вид успокаивает, обещает отдых и предвещает покой. Какого ещё рожна надо для счастья битому жизнью парню вроде меня? Хоть бы никогда мне не видеть и не знать этой русской штучки! Я поеду к Клэр завтра: мы собираемся во Фриско.
  Татуированный Билл продолжает бубнить о своих делах. Голова его низко опущена. Да, не позавидуешь бедолаге. Он, в конце концов, осознал себя гомосексуалистом, познакомился со своим будущим партнером и сообразил: не все бабы мыслят одинаково, впрочем, мужики тоже. Но был благодарен ему за непродажность, честность, попытки понимать, общение и благородство, какого Билл никогда раньше не встречал. Пара оформила брак, серьезно старалась отладить совместную жизнь, а теперь муж Билла тяжело болен: я не понял, чем именно.
  Болезнь сделала парня невыносимым, а он, Билл, не того сорта человек, чтобы бросить его вот так, к тому же чувствует себя обязанным за поддержку, несмотря на все его заскоки, пьянки, сигареты и наркотики. Это благодаря ему, он стал ходить на собрания и постепенно освободился от большинства дурных пристрастий. Осталась глупая одержимость порнухой всякого вида, а теперь вот новое искушение в виде соблазнительницы женского рода, это же настоящее извращение. Имени он не называет, но и так всё ясно.
  Фиана положила ручку на его плечо и гладит, успокаивает. Всякий раз, когда она прикасается к Биллу, я почему-то тоже чувствую теплоту её тела и, в ответ - стремительный всплеск волны, излучаемой всем существом моего низшего 'я'. Бедняга Терри реагирует слишком остро, я вынужден пристыдить его, долго чувствую себя потом виноватым, но ничего не помогает. Дважды в день я молюсь Высшим Силам, чтобы усмирили Низшие, я стараюсь не думать об этой суке всю неделю, но всякий раз, когда собираюсь сюда, начинаю беспокоиться уже под душем, а когда приезжаю, это превращается в наваждение.
  Проклятая русская! Как будто специально её забросили к нам Высшие Силы, чтобы не было нам покоя, чтобы раздирали сомнения, чтобы низшие силы не покорялись, а, наоборот, бунтовали во сто раз сильнее и безжалостнее.
  Зои всякий раз целуется с Фианой в щечки. Между прочим, странные отношения у этих двоих. Если бы я не знал по рассказам русской, что она вроде бы только по противоположному полу, я бы уже сильно сомневался. Ладно, Фиана. Но Зои сама призналась, ей всё равно, с кем, было бы желание секса.
  К такому подходу её приучил собственный муж после двух с плюсом десятков лет совместно прожитой жизни, когда пара уже была бабушкой и дедушкой. Этот свихнувшийся на почве разврата негодяй буквально вынудил жену участвовать в нескольких оргиях, где заставил бедняжку Зои, в числе прочего, прилюдно совокупляться с некоей Рикки, к которой жена мужа дико ревновала, а потому органически ее не переваривала. Точнехонько по этой причине он и настоял на публичном соитии супруги именно с соперницей, дескать, физическая любовь сгладит нервные отношения между женщинами.
   Я не знаю деталей, да она и не посвящала никого... Нельзя собрания превращать в те же оргии, а детали способны вызвать повышенные всплески фантазии, особенно у нас, одержимых сексом, тут уж я и за себя не поручусь. Короче, не желаю сейчас представлять себе сцены действия, просто констатирую факты: Зои доверять нельзя. После всего пережитого у неё совсем двинулась крыша.
  На разнузданных вечеринках повредившаяся в уме фемина плюс ко всему прочему ещё познакомилась с Куртом, в которого влюбилась и с которым продолжала тайно встречаться после того, как муженёк успокоился по части недобранного опыта и стал совестить, клясть и даже избивать неверную жену. В Зои сам бес вселился. В результате с супругом они разделились.
  Встречи с Куртом продолжались ещё полгода и сама эта любовь превратилась в навязчивую идею, когда новоявленный Дон Жуан вдруг решил, что любовница ему надоела. Бедная женщина пыталась покончить с собой, но не тут-то было: вовремя нашли, откачали и заставили посещать собрания, в противном случае дело могло обернуться дурдомом.
  Так о чём это я? Ах да, женские поцелуи. Ничего не поймёшь у дурных баб. Я как-то раньше считал, и, по-моему, это вполне общепринятое мнение, что женщины друг друга не любят, конкурируют и тычут палки в колёса. Зои с Фианой, если и так, то втихомолку. Впрочем, кажется, это и есть главное женское коварство. Но не мне о них судить.
  Татуированный Билл, похоже, успокоился. Фиана, что ли, так на него действует? Широченные плечи поникли, усы слегка обвисли: приручила гиганта гадина. А сама на меня посматривает. Ни в какую не сдамся.
  Мы ходим после собраний в кофейню тесным кругом: Дик, Колин, я, Крис, Зои и русская увязалась как-то за мной, да так и плетётся за нами с тех пор. А Билл после собраний - сразу домой, к законному супругу. Тот изводит мужа по полной программе, а он к нему рвётся на своём мотоцикле, боится хоть на минуту опоздать. Ну мне-то что. Меньше народу... Неприятно, что русская всегда садится рядом со мной, что чревато, поскольку чересчур сильно взбадривает моего Терри.
  А вот не обломится ей!
  
   Глава 9
  
  Фиана вошла в пустую студию, включила в прихожей свет, поплелась в комнату, где буквально рухнула в кресло, и потянула из сумки сигарету.
  Чего-чего, а втягивать в себя очередную порцию вонючего дыма хотелось меньше всего, то есть напрочь дергало от омерзения. Во рту уже было сухо, неприятно, вполне ощутимо смердело и крепко прокурено, но от усталости да по традиции перво-наперво хвататься за отраву... Девушка уже давно действовала автоматически, это-то понятно. И автоматом скользили ее будни: забитые женщины в агентстве, собрания одержимых сексом и любовью... Чай с Джейсоном или ужин в кофейне с подругами, Крис и Зои и ребятами с собрания да тем же Джейсоном... Больные в резервации... И только в воскресенье, если, конечно не встревала поездка в Рино... До обеда бассейн в резервации, потом сам обед в той же резервации, чаще с голубоглазым Люком из бассейна, реже, много реже, просто очень редко - с Яшкой-цыганом... Затем встреча с Кас-Сандрой, следом встреча с Черри, а вечером совещание ВДА и снова чай с Джейсоном... Джейсон был головной болью девушки... Или сердечной? Но тогда как же Яшка?
  Она уже отдавала себе отчет: надолго привязать Яшку-цыгана все равно, что приручить бизона из парка Золотых ворот. Она миллион раз давала себе слово плюнуть на проклятую любовь и забыть... Вот Джейсон, тоже не особо управляемый, но все же хоть не глушит... Или голубоглазый Люк, весь из себя такой положительный...
  И неизменно, стоило Яшке прожечь ее своими синими очами, решимость бросить его испарялась из головы как не бывало. И снова он мучил Фиану то запоями, то загулами, то исчезновениями... И в который раз она ревела, курила одну за другой, бегала по собраниям и твердо наказывала себе плюнуть и забыть...
  А потом он неожиданно объявлялся то в резервации, то в Напе, и опять эта дурында таяла и позволяла ему вкрасться в свою постель и в очередной раз запустить ядовитую змею к себе в душу. А когда брал в руки гитару и пел на стихи Есенина или с характерным хрипом ревел любимого Высоцкого, тут уж спасу от него не было.
  Фиана читала правильные книги, обращалась к коллегам, даже ездила в Рино к известной гадалке Юле, но, несмотря на все даваемые себе обещания, собственные зароки и резолюции, оказывалась не в силах вырваться из этого беличьего колеса.
  Днем Яшка вдруг вынырнул из 'Зеленого Змея' в Напе. Не успела Фиана собраться, как Цыган подлетел, обнял (плечи тут же размякли в неге) и наладился целовать прежде, чем она пришла в себя. Если бы он стал раздевать ее посреди этой оживленной стоянки, она бы и не пикнула, и не вспомнила бы ни о встрече с Черри, ни о собрании, ни о людях вокруг. В результате подлец заявил, что торопится, и упорхнул по каким-то своим делам, оставив девушку, доведенную едва ли не до размягчения мозгов, а она опоздала, правда, чуть-чуть.
  За окном стемнело.
  - И это называется моей жизнью, - горько подумала Фиана и взглянула на телефон. Тот послушно позвонил в ту же секунду.
  - Не может быть, - с надеждой, но чувствуя, что ошибается и заранее упрекая себя за ложные иллюзии, а с ними предстоявшую горечь разочарования, подумала девушка.
  Разумеется, психология оказалась права.
  Звонила Зои. Вспыхнуло все означенное.
  - Я чувствую себя такой одинокой, - выдохнула Зои.
  - Я тоже, - сказала Фиана и немедленно сама испытала поддержку и облегчение.
  - Почему все парни такие сволочи?
  - Не все, - сдавленно сказала Фиана. Днем она получила хороший заряд от Кас-Сандры. - Нас тянет к плохим мужчинам, потому что мы подсознательно надеемся разрешить ранние конфликты с отцами или...
  - Старшими братьями, - закончила Зои. - А с мамой у тебя конфликта не было?
  - Со всей семьей был, - призналась Фиана.
  - Тогда ты вообще всех должна ненавидеть?
  - Конечно. Я и ненавидела...
  - Как же тебе удалось перешагнуть через ненависть ко всему этому давно свихнувшемуся человечеству?
  - Не могу пока особо похвастаться результатами...
  Она уже не думала о Яшке, ей теперь лишь хотелось помочь успокоиться Зои.
  - Но в какой-то момент я почувствовала руку на своем плече и эта рука старалась поддержать и утешить меня, а потом показала: большинство людей страдают и потому обижают других. Понимаешь? Человек, которого ударили, неосознанно переносит удар на другого.
  - Какое-то всеобщее свинство смягчать свои страдания, заставляя мучиться других.
  - Это точно. Но никто не делает этого нарочно. Так почему-то получается.
  - Я же говорю, все мы психи... - Несчастная часто задышала в трубку. - Хорошо, мне удалось не стать насильником... Но я орала на своих детей...
  Фиана услышала хлюпанье. Зои плакала. Больше всего в жизни эту измученную женщину убивали воспоминания о том, как сама она кричала на своих детей.
  - А теперь они орут на своих... Моих внуков... У меня сердце рвется, когда моя дочь ругает свою, а та такая маленькая, беззащитная... Моя девочка тоже была тихая... Ведь не ее вина во всем, произошедшем со мной... А я так на нее вопила! Боже мой, за что это все!
  Фиана старалась успокоить подругу, подталкивая Зои на другие выдержки из памяти, те, в которых она хотя бы не била и не насиловала.
  Кончилась беседа совместным плачем русско-американской Ярославны, потом еще поговорили и как-то сразу одновременно остыли и стихли. Зои пообещала искупить вину к дочери хорошим отношением к внучке.
  Яшка, верный себе, конечно, так и не позвонил и не приехал, но это уже было и не столь важно.
  Фиана заснула после таблетки мелатонина и проснулась от яркого солнечного света.
  Она позавтракала розовым грейпфрутом, запив его чашкой растворимого кофе, - лень было варить настоящий, да и работа сегодня предстояла в центре для обиженных женщин, а уж кофе секретарша варила весь день, сколько угодно.
  Несколько женщин с детишками жили там же, в специально оборудованных для них спальнях постоянно, прячась от мужей. Одних переправляли в спокойные места, где устраивали и опекали, пока не встанут на ноги. Других лечили и помогали им до посадки мучивших их мужчин. Не успевали уйти прежние, как появлялись новые. Располневших довольно быстро определяли в резервации, хотя проблема в результате издевательств у каждой жертвы всегда и неизменно та же: доведенное унижениями чуть ли не до нуля осознание собственного достоинства, постоянный страх и непременное чувство вины.
  Первой пришла на прием молоденькая девчоночка по имени Синди с грудным младенцем на руках. Выглядела крайне усталой, едва держалась на ногах, но ребенка не выпускала.
  - Только, пожалуйста, не разбудите... - Попросила девушка. - У него была трудная ночь, кричал почти без перерыва.
  - Что с вами случилось?
  Синди поникла головой и чуть слышно рассказала. Все как всегда. Вчера вечером муж пришел пьяный и заметил упрек в глазах жены. Выйдя из себя, сначала двинул женщину в лицо, чтоб не смотрела на мужчину плохо, а потом взялся за кроху, чтоб не раздражала усталого отца криками.
  - Этот подонок сломал бэйби ножку! - бедняжка всхлипнула, по-прежнему стараясь не шуметь. - Понимаете, если бы он бил только меня, я бы стерпела...
  - Почему?
  - Что - почему? - переспросила девушка.
  - Почему ты думаешь, что должна терпеть побои?
  - Ну ведь это же я довела его, что он пьет...
  - Ты вливала алкоголь ему в рот?
  - Как это? - запрятанный страх буквально рвался из глаз девушки.
  - Ты должна понять: избиение - это слишком суровое наказание даже, если бы ты действительно провинилась, но ты ни в чем не виновата. Он ведь и раньше тебя бил?
  Синди кивнула и продолжала свою печальную исповедь.
  Несчастная еле вырвала дитя из рук разъяренного зверя и побежала к подружке-соседке. Та заперлась и вызвала полицию. Полицейские приехали, когда изверг ломился в дверь к соседке и уже начал прошибать фанеру молотком. Парня арестовали, а семью, увидев синяк под глазом и кровь из носу на лице молодой матери, отвезли в скорую.
  Синди залилась слезами, а Фиана едва сдерживалась, чтоб не разрыдаться вместе с клиенткой.
  - Понимаешь, - прошептала девушка. - Он тоже не виноват... Вернее, не совсем виноват... Видишь ли, все его детство его избивал отец... Ремнем... Пока не устанет... Или пока мой муж не терял сознание...
  Как вчера это назвала Зои? Всеобщим свинством?
  Следующая жертва избиения лежала около двух недель, прикованная к кровати, все еще в городской больнице. Дорога туда занимала четверть часа.
  С этой женщиной, ее звали Нэнси, Фиана уже разговаривала раньше и знала ее страшную историю. Все как всегда.
  Фиана завела Хонду и направилась к городской больнице. Позвонил Джейсон.
  - Приедешь сегоня на собрание?
  - Надеюсь. Ты?
  - Я сегодня опоздаю, потому звоню. Как дела?
  - Паршиво, а у тебя?
  - Великолепно! У меня сегодня ужин с Клэр, потому опоздаю.
  - Нормально, - процедила Фиана. - Опоздаешь так опоздаешь, начнем без тебя.
  - Сука, - подумал Джейсон.
  - Ну и пошел... - подумала Фиана. - Знаем, зачем ты звонил.
  Вслух они распрощались как старые друзья.
  Фиана остановила машину у Ла-бу, крутанула ключ и положила голову на руль. Рисунок дымившейся чашки и рядом какой-то соблазнительной вкуснятины на вывеске подогнал идею трапезы. Есть действительно была охота. Все-таки половинка грейпфрута на завтрак - какая малость... Даже для привыкшего с детства к постоянному голоду человека... А многие вообще не едят до ленча, и ничего, живут...
  Еще больше хотелось стряхнуть с себя сегодняшние разговоры. Она выпрямилась, резко подергала шеей и плечами, сидя с закрытыми глазами, а потом, чуть ли не силой вытащив себя единым рывком из машины на свет божий, хлопнула дверцей. Свистнув брелком, двинулась ко входу в кофейню.
  Пахнуло сдобой и кофе, и этот запах немного примирил Лапни с человечеством вообще и цивилизацией в частности. Девушка взяла круассан с сыром, листком латука и ветчиной, чашку кофе и села у окна. Смотреть особо было не на что. На парковку заехала еще одна Хонда и высадила мужчину и женщину. Оба средних лет.
  - Интересно, он тоже бьет ее? - подумав об этом, Фиана вскользь внутренне заметила: а ведь она задает себе такой вопрос далеко не впервые. Кого бы не высвечивала девушка из толпы в последнее время, всех рассматривала под одним микроскопом.
  Снова позвонил телефон. В животе екнуло. Она проглотила и ответила. Голос Яшки подозрительно воззвал: - Снова жрешь?
  - А ты опять пьешь? - парировала девушка.
  - А, что, человеку уже и выпить нельзя? - горько спросил Цыган.
  Крыть было нечем, да и не имело смысла, но возлюбленный, видимо, на всякий пожарный, все же предъявил убийственный главный аргумент: - На свои, между прочим.
  На это доктор Лапни не нашла лучшего ответа, чем вопрос: - С чего же вдруг?
  - Тошно мне, - признался Яшка. - Вчера зашел в 'Турецкие бани'... Народ вальяжный... Довольный... Так и поубивал бы их всех! - Он сипло втянул сигаретный дым и закашлялся. - Не чета мне. Или я им. Сидят, понимаешь, кайф ловят... Такая, блин, русская красавица, а муж - типичный американский лох. - Цыганников тяжко вздохнул. - И так мне захотелось этому пижону морду набить... Еле сдержался. - Он снова шумно втянул не то воздух, не то дым. - Вот сижу теперь и водку жру... Она что же, русского не могла найти?
  - Уж не тебя ли ей следовало найти? - сказала Фиана. Внутри у нее все зашлось.
  - Дура ты, Фифка, - отозвался любимый.
  - Сам дурак, - тут же огрызнулась она.
  - Не люблю я тебя, - сообщил Яшка.
  Она хлебнула из чашки. Кофе горчил.
  - И никто тебя не полюбит, - вещал цыган. - Мужчине нужна ласка, а не еж в иголках.
  - Что еще нужно мужчине?
  - Любовь, - с готовностью отрапортовал Яшка. - Смирение. Глупость... А ты же умная, как черт. Психолог, блин! - Он упрямо гнул свое. - Зачем мужчине умная баба? Его не беседы интересуют, а крики и стоны...
  - То есть, чтобы ее мучили, а она кричала и стонала от боли?
  - Зачем мучили? Зачем от боли? От наслаждения, а не от боли.
  Фиана явственно услышала бульканье и звуки глотков. Под шумок она откусила и стала методично пережевывать.
  - На тебе же умрешь, пока что-то услышишь... Хорошее... А мужчина не машина... - гнул свое Цыган.
  - В таком случае, ищи другую... Дуру. - Она еле-еле успела проглотить.
  - Еще и слова ей не скажи... Короче, ты сегодня в резервации? - И сделал очередное неожиданное признание. - Засадить тебе хочу.
  - Пошел ты, - буркнула Фиана и бросила трубку. Едва снова откусила, опять раздался звонок.
  - Я тебя не отпускал, - назидательно сказал Яшка. - Психолог, блин...
  Она и не прожевала толком. Подумала, зачем он ей, пропойца. Но бросить трубку еще раз больше не хватало сил, и девушка молча выслушивала пьяный бред, пока не доела. Потом заявила, что надо торопиться, и тогда он внял: - Ладно, целую. Увидимся вечером.
  И Фиана точно знала, что не сможет его прогнать. Ни за что не сможет.
  Нэнси, на теле которой муж не оставил живого места, лежала с покойным выражением лица, уже ожидая психолога. Разбитый рот еще не мог двигаться, как следует, но женщина, по воможности всех своих, сильно ограниченных способностей, проявляла приветливость.
  - Как ты себя чувствуешь? - старательно улыбнулась в ответ Фиана.
  - Хорошо, - просипела женщина. От криков бедняга сорвала голос. - Мои сыновья меня навестили.
  Во время кровавой бойни в спальне пятилетние близнецы смирно сидели в соседней комнате, держась за ручки. Теперь малыши временно жили в детской комнате агентства, где их кормили и с ними занимались, чтобы изгладить кошмар в неокрепших душах. Анжелика являлась очень хорошим детским психологом: ее собственное детство было заполнено материнскими слезами, и это единственный рассказ коллеги о себе, поскольку слишком яркими и слишком болезненными всплывали детали в мозгу этой женщины. Своих детей она не заводила, чтобы ненароком их не травмировать.
  - Я рада, - сказала Фиана.
  - Спасибо, - несчастная пыталась кивнуть головой, но еще выходило не очень.
  - Он тебя раньше бил? - спросила Фиана, прекрасно осведомленная о регулярности нарастания вспышек гнева обидчиков по мере ослабления сопротивления жертв.
  - Не так страшно, - из глаза пациентки выкатилась слеза. Второй глаз был забинтован вместе с черепом. - И всегда потом извинялся, объяснялся в любви, дарил цветы, обещал, в последний раз...
  - Выходит, цветами и пустой болтовней он держал тебя при себе? Почему ты не ушла от него раньше? - И на сей вопрос ответ давно нашелся, поэтому задавался скорее для потерпевших.
  - Не только.
  - А что еще тебя удерживало?
  - Я же люблю его. - Все как всегда. Бедняжка шмыгнула носом. - Да и куда мне с двумя детками? Я такая глупая, ничего не умею... Как мне себя обеспечить?
  - И что же, когда он отсидит своё, ты его снова примешь?
  Левый незабинтованный глаз закрылся. Да, конечно, все как всегда.
  - Есть много профессий, которые ты можешь освоить... - сказала Фиана. - Агенство тебе поможет. Кто тебе внушил, что ты глупая? Он?
  Она прекрасно знала, кто унижает для того, чтоб жертва как можно дольше не смогла вырваться из плена.
  - Вы можете помочь мне пройти кулинарную школу?
  - Это то, к чему ты стремишься?
  - Я хорошо готовлю, все так говорят.
  - Ему нравились твои блюда?
  - Нет, конечно. Он говорил, когда ты научишься готовить. Но он ел!
  - Жаль, не подавился, - подумала Фиана. Вслух спросила: - А твои родители критиковали тебя?
  - Нет, но они постоянно надо мной смеялись. Все, что бы я ни сделала, было смешно.
  - И это тоже, - подумала Фиана, а потом, вдруг совершенно неожиданно для себя рассказала: - Знаешь, я ведь тоже с самого начала закончила кулинарную школу... Еще в России... Это очень хорошая профессия... Востребованная.
  Все ясно, - рассуждала она после. - Все становится на свои места. И лечиться тебе предстоит еще очень долго... Так же и мне... А принимая в расчет прелестную мудрость 'сапожники без сапог', мне еще дольше...
  
   Глава 10
  
  Пока Феликс рассчитывался в оффисе, Дина собрала чемодан. В отдельную сумку она уложила вещи на дорогу и целлофановый пакет для мокрых купальника, плавок и полотенец. Ланч с собой сварганила из остатков купленных в супермаркете продуктов. Получились весьма профессиональные сэндвичи с холодной курицей и кислыми огурчиками, только вместо хлеба полагалось использовать салатные листья. Ради хорошего кусочка настоящей булки... Мягкой и одновременно хрусткой серой горбушечки... Такой пахучей... Еще теплой... Нет, горячей, прямо из духовки... Это же полжизни не жалко...
  Дина тщательно мыла клубнику, и все ее существо восставало против здоровой пищи.
  То страстно хотелось дурацких огурцов, а теперь начатую бодягу пришлось упаковывать в багажник так, чтоб рассол по пути не вылился. А то вдруг в сознании все утро всплывала сдоба: снова пироги бабы Шуры, за ними следом круассаны с миндальной начинкой... И - здрасьте, приехали: ни с того, ни с сего, на ровном месте, ни к селу ни к городу, губы начало буквально изводить вкусом холодного кефира.
  Потом в мозгу внезапно возник Яков, Яшка-Цыган, так он себя называл... Дина почему-то спиной, но отдалось в низу живота, ощутила сначала теплоту, а следом и силу мужского тела... Чуть ли не физическое прикосновение горячих рук - Ундину насквозь протянула сладкая судорога... Это было что-то новое. Не столь по наплыву, сколько по тому остракизму, которому сама же себя мгновенно и подвергла за неправильные чувства.
  - Боже мой, - взмолилась молодая женщина. - Что за наваждение на мою голову! Это же настоящий разврат! Зачем мне какой-то Яшка? Почему я снова думаю о мужчине, которого видела в первый и последний раз в жизни? Причем тут кефир? Какая связь?
  Цыган потерялся в памяти, зато начали вспоминаться очень старые, еще советские фильмы, в которых герои отхлебывали кефир прямо из бутылок и закусывали его серым хлебом... Или крепкими белыми батонами... Нет, лучше горячими бубликами... Даже не обязательно с маслом... Необязательно, но желательно... Да, точно, сначала мягкий белый грузинский лаваш с маслом и сулугуни, потом круассаны... Разные, в каждом своя начинка... Можно с ветчиной и сыром... Потом со сладким тертым миндалем... А самое классное - это, конечно, с горьким шоколадом... Пусть даже молочным... Облитые лимонным сиропом... Ну почему же именно лимонным, чем апельсиновый плох-то... Главное, много... А напоследок еще датские мягкие плюшки со сладким творожком, щедро смазанные густым белым сиропом... Нет, лучше булочки с корицей... Такие пахучие, горячие... Точно, сначала маковый рулетик, а потом с корицей... И на дессерт пирожное эклер, только под темным шоколадом... Похожее на лебедя из той булочной... Всю стайку тех лебедей...
  - Господи, - подумала девушка. - Я что же, превратилась в жвачное животное? Боже мой, что со мной происходит? Я же завтракала, слопала пол-дыни... Да что такое пол-дыни, в конце концов? Это еда? Подумаешь, какая-то несчастная дыня...
  В животе у нее заворочалось и недовольно заурчал свихнувшийся от долгого недоедания зверь.
  - Что же мне делать, я же так растолстею... А дальше что? Резервация?
  Дина опасливо глянула на дверь и задрожавшей рукой открыла холодильник. Пустой. Господи, ну хоть кусочек хлебца! И вдруг в ящичке для масла и яиц она заметила маленькое чудо. Неужели сам бог послал этот кулек? Ведь она не видела пакетика раньше. Забытый предыдущими гостями номера? Да какая разница, откуда? Приплясывая от надежды и нетерпения, девушка выхватила этот подарок судьбы...
  - А если не вчерашнее, а лежалое, - мелькнуло в голове, но рука уже вытащила белую питу, вполне съедобную на ощупь, и еще не открытый пластиковый стаканчик обезжиренного греческого йогурта без сладких добавок. Ундина сказала 'Спасибо' куда-то вверх, а потом молниеносным движением схватила питу, смазала ее йогуртом, затолкала в рот сразу половину и стала быстро жевать, чтобы успеть проглотить до возвращения мужа. Она успела сжевать целую лепешку, но не только не успокоила чудовище, а еще больше раззадорила. Тогда она так же, единым духом, слопала вторую питу. Стоя. Йогурт на этот раз не намазывала, а судорожно зачерпывала ложкой, пока не добралась до дна. Ну, по крайней мере, хоть Яшка, или как его там, исчез из воображения.
  ТА МОГИЛА вибрировала, как в старых фильмах ужасов.
  Дина, озираясь, как воровка, конвульсивно уписала содержимое дареного пакетика до последней капли, особо тщательно прислушиваясь к двери. Она издалека услышала шаги мужа и стала проворно уничтожать следы 'преступления'.
  Слава богу, Феликс ничего не заметил. Ей оставалось перевести дух и сделать вид, будто ничего не произошло. Получалось пока только внешне. Он взял чемодан в одну руку, все остальное - в другую. Дверь они просто за собой захлопнули. Уайт заботливо уложил чемодан в багажник, и супруги в обнимку отправились в бассейн, где намеревались провести день до отъезда.
  Дина опустилась на скамью в чистую голубизну теплой приятной воды. Солнце уже наяривало вовсю, но пальмы и высокие кусты, облепившие бассейн, давали тень. Колибри по-прежнему роились на пальмах аллеи. Казалось, в прозрачном жарком воздухе что-то звенело. Феликс пристроился рядом и обнял жену.
  - Как здесь здорово, - прошептала она, стараясь дышать так, чтобы он не уловил вкусный запах выпечки с молочным из ее рта.
  - Да, очень, - согласился он. Он пока еще ничего не знал и потому пребывал в спокойствии. - Так бы и провалялся в этой водичке всю жизнь... Жаль, работать надо.
  - Работать надо, - подтвердила Дина.
  Ужасно не хотелось возвращаться в русский сувенирный магазин на площади Гирардели, куда девушка устроилась продавщицей, а это ей претило, как, впрочем, и многим русским, выросшим на родине.
  Как здесь во всем виноватыми представлялись страдавшие ожирением в любой форме, там и кино, и литература, и телевиденье годами ополчались на работников торговли, иначе как хамами, торгашами и спекулянтами их не называя.
  А, собственно, почему только здесь? Разве там не изображали злобных, жадных и хитрых, вдобавок, часто чрезвычайно тучными? Ундина вспомнила дразнилки. Сколько, интересно, синонимов к слову 'толстяк' на обоих языках? Да тьма-тьмущая, и каждый из них не просто оскорбителен - изощренное надругательство над человеком: брюхач, бурдюк, жиртрест, кабан, куль с дерьмом, трехтонка, окорок, пузырь, пышка, самовар, жирконтора, слон, хряк, шницель, холодец - и еще полно, всех не перечислишь, так причем тут Америка? Что там, что здесь. Да весь мир ненавидит полных...
  ТА МОГИЛА начала открываться.
  Дина настолько углубилась в невеселые размышления, что даже позабыла о еде.
  - О чем ты задумалась? - спросил Феликс.
  - Да так... Скажи, - вдруг стала его расспрашивать она. - А у вас торговцев ненавидят?
  - С какой стати? - он пожал плечами. - То есть, если они плохие люди... Или нагло втюхивают какую-то не нужную мне дребедень... Или звонят по-телефону с дурацкими предложениями...
  - Да нет, я о тех, кто просто стоит за прилавком в магазине.
  - Только если слишком уж рьяно пытаются тебе что-то всучить...
  Глаза Уайта неожиданно округлились: - Слушай, а что такое 'да нет'? Все-таки да или все-таки нет? Никогда не мог понять.
  - Действительно... - Загадка привлекла, и оторвавшись, наконец, от своих 'шоколадных фантазий', Дина залилась смехом. - А я никогда об этом не думала. Нет, конечно, это означает скорее 'нет'.
  - В таком случае, причем тут 'да'? - Феликс тоже расхохотался. - Например, я пытаюсь тебя поцеловать, а ты говоришь 'нет', я предполагаю, что это обычное женское кокетство. А если ты скажешь 'да нет', как мне тебя понимать?
  - Я не скажу 'да нет', я скажу 'ты что! Люди кругом'.
  - Наплевать! - муж приник губами к ее плечу и она счастливо засмеялась.
  Но в своей обычной манере мурыжить и пережевывать не самые приятные моменты, через минуту вернулась к первоначальному разговору: - А у нас исторически ненавидели продавцов. Любых.
  - За что? - начхать ему теперь было на исторические отношения в России и спросил он просто, чтоб поддержать беседу.
  - Может, за то, что хамили? Или крали? Или обманывали? Так как не нахамить? Когда покупатели доводят? Я, правда, не знаю, как там теперь... Меня доводят.
  - Чего ненавидеть? - он пожал плечами: - Уволить - и дело с концом. А у кого воруют-то, я не понял?
  - Хороший вопрос.
  - Как 'да нет'?
  - Вроде того... - Дина задумчиво улыбнулась. - Наверно, в данном случае, 'да' означает не знак согласия, а просто союз... или, возможно, лишнее слово... Или все-таки междометие?
  - Чисто по-русски, - хмыкнул Феликс. - Ни то, ни се, чтоб потом по-любому вывернуться. И непременно что-то лишнее: не герои, так слова.
  Он поцеловал ее шею, а она рукой послала брызги в его сторону.
  - Тихо, тихо, здесь нельзя шуметь и брызгаться, - и снова полез целоваться.
  - Как хорошо! - думала Дина. - Какое счастье - выкинуть из головы проклятую жрачку... - И тут же, как по команде, перед глазами зашипела шампура с шашлыком.
  Дина потрясла головой. Шашлык четче выкристализовался в мозгу. Стало заметно просачивание каждой капельки сока. И горячий пар распространяет ароматы...
  Ундина встряхнулась.
  - Ты чего? - подозрительно спросил Феликс.
  Она его не слышала. Вниманием ее владело видение. Даже запахло жареным... С примесью чеснока... И кинзы...
  - Уходи, - простонала Дина. - Пожалуйста.
  - Мне? - недоверчиво протянул Феликс. - Мне уйти?
  - Да нет же...
  - Ах, да нет же... А 'же' здесь причем? И почему ты трясешься?
  - Мне очень стыдно, - прошептала Дина. - Но я опять ужасно хочу есть.
  Феликс посмотрел на нее недоверчиво. Она пожала плечами.
  - Ты что, правда... того? - он кивнул на живот жены, но не произнес заветного слова, только беспечно сказал: - Ну у нас же есть с собой еда.
  Она покачала головой: - Это не еда.
  - Как? - Феликс развел руками. - А что это?
  - Г...на пирога, - чуть слышно прошептала Дина. - Шашлык - вот что такое еда!
  Феликс задумался. Ничего похожего на настоящий грузинский шашлык поблизости он не помнил.
  - Может, стейк? - предложил он. - В Санта-Елене есть хороший стейк-хауз.
  - Ладно, тогда пока можно и это... - Дина кивнула на куль с едой. - А по дороге домой...
  - ОК, - покладисто согласился Феликс. - Стейк хотя бы не пицца.
  Лучше бы он этого не говорил.
  - Бывает же пицца со стейком, - мечтательно вспомнила Дина.
  - Ты с ума сошла? - взорвался, наконец, он. - Хочешь, чтоб тебя раздуло?
  ТА МОГИЛА открылась. Скелет Дракулы, покоившийся в ней, начал быстро обрастать плотью. Дину передернуло.
  - А если и раздует? - с вызовом спросила она. - Что тогда? Оставишь меня? Отшвырнешь в резервацию?
  Дина бросила на Феликса долгий взгляд, будто хотела выучить наизусть и запомнить. Внутри у нее все похолодело. А ведь она попала в точку. Он и в самом деле без длительных раздумий отправит ее в резервацию.
  - Давай не искушать судьбу, - муж опять потянулся к ней с поцелуями. - Давай держаться.
  
   Глава 11
  
  Фиана села в кресло глубже и завалилась на спинку. Подставка для ног услужливо выдвинулась, а спинка откинулась, превращая кресло в кушетку и тем самым давая ногам отдых. Заслуженный отдых, - почему-то язвительно мысленно подчеркнула девушка, устраиваясь поудобнее полулежа и закрывая глаза. В воображении тут же возник забинтованный череп Нэнси, а в ушах - ее сорванный в криках боли голос.
  Через полчаса ожидалась Аэлита, значит, небольшая передышка все-таки имелась. Для короткого отдыха психологам и предназначена в агентстве комнатушка для медитаций.
  Как назло, в ту же секунду дал о себе знать телефон. Номер не был знаком, и Лапни обязана ответить: кто-то мог оказаться в беде, кто-то срочно нуждался в помощи, надо спешить выручать.
  - Ну здравствуй, бесстыжая, - сказал бездушный аппарат забытым голосом матери. - Наслышаны о твоих подвигах, безбожница. А Христос все видит!
  Фиана вздрогнула и молниеносным движением отключилась. Только не это, каким образом им вообще удалось узнать этот номер? Только не сейчас, когда ей так тяжко, так скверно. И надо морально подготовиться.
  Историю Аэлиты Фиана знала: положенные обычные сессии у них не так давно закончились. Предстояла терапия жертвы насилия.
  Из хода прошлых встреч стало ясно: сексуальным надругательствам, так же, как всем остальным издевательствам в жизни, то есть, самому настоящему произволу, если не террору, бедная девочка подвергалась неоднократно и регулярно, даже сама не понимала всего, с ней происходившего, считая себя в свои неполные пятнадцать лет распущенной дрянью, законченной алкоголичкой, а потому виновной во всех своих несчастьях.
  Было что-то похожее в отчаянном рывке из страны Аэлиты на безоглядный и быстрый побег на Запад Фианы, хоть и случилось все у обеих по разным обстоятельствам. Собранная, как пружина, живучая, благодаря своему извечному бунту, Ляпунова целеустремленно рванула в бой за собственное утверждение в жизни. Отупевшая от алкоголизма и мужиков с их развратом и требованиями, безвольная, сдавшаяся страшным обстоятельствам, забитая, лишенная малейшего чувства собственного достоинства Аэлита выпала из России по чужому распоряжению, но втайне, хотя и почти не веря в успех, надеялась забыть прошлое и начать в Калифорнии с чистого листа.
  Не тут-то было. От себя никуда не денешься, и просто так ничего не забывалось.
  Ее мать, Лилиана, забеременела, будучи молоденькой девчонкой, надеясь таким образом переманить от бездетной жены и удержать при себе любимого человека. Тот после приключения, буквально надев штаны, порадовал приговором: жену любит и не бросит, а случившееся на этой стороне, - ошибка и ничего не значит, поскольку произошло по пьяни, он даже и не помнит ничего толком.
  Лилиана не поверила, что человек может отказаться от родного существа, и решила по-своему. Девочку, копию биологического папаши, назвала поэтично, хотя фантастику не читала и о том, что красивое имя придумал некий граф, не имела ни малейшего представления. С новорожденной крошечкой Лилиана поспешила к возлюбленному на работу, наивно веря в хеппи энды.
  Новоиспеченный папочка решил себя разговором не утруждать, лишь выслал к визитерше своего секретаря, который на словах передал молодой матери следующее. Далее было процитировано по пунктам. 1. Хозяин видеть ни ее, ни ублюдка не желает никогда. 2. Финансировать не намерен (денег, впрочем, никто и не просил). 3. А если эта тварь посмеет шантажировать или, не дай Бог, тявкнет жене, - пусть пеняет на себя. Сама его подловила, сама и виновата. 4. У него для таких случаев приготовлена машина с заляпанным номером.
  Лилиана повернулась к дочке, которая на свою беду улыбнулась во сне, и выкрикнула: - Чего лыбишься? Сильно довольна? Чтоб ты сдохла, жертва аборта!
  Жизнь Аэлиты с этого момента, а был ребеночек нескольких дней отроду, стала сплошным кошмаром. О своем младенчестве несчастная, конечно, не помнила; в памяти так же не запечатлелось страшное пожелание матери в ответ на не менее страшное поздравление отца. Все же мелкие подробности стали известны от свидетелей соседей, которые иногда подкармливали ребенка, а иногда одаривали обносками. Шмотье Лилиана выбрасывала со словами 'я этого не покупала'.
  Например, как проходило отучение малышки от памперсов. Мать привязывала дочурку к горшку и уходила по делам, а годовалая кроха часами сидела в своих каках, захлебываясь в слезах и соплях. В два годика Лилиана постоянно орала на малютку, а за любую провинность начала выгонять из дому бедняжку, которая еле-еле ковыляла на неокрепших ножках. Трехлетнюю, ее уже не пускали в дом ночевать, например, за пролитое молоко. Или просто так, потому что 'будут гости'.
  А с четырех Аэлита помнила все. Ее поманил шоколадкой большой дядя, завел куда-то в подвал и велел снять трусики. Он сделал ей очень больно и очень стыдно. Когда окровавленная и зареванная, девочка предстала пред светлые очи матери, та заорала: - Ах ты, проститутка! - сняла с ноги туфлю и этой туфлей избила дочку.
  Обездоленное существо на кошмарной практике выучилось одному единственному предмету, да и тому не из школьной программы: изворачиваться и лгать. Увы, никакие уловки не спасали от постоянных кар. Лилиана бранила дочку, как заведенная, лупила и таскала за волосы систематически. За невыученную в первом классе таблицу умножения мать схватила семилетнюю за волосы и несколько раз приложила головкой к стенке. В другой раз - за брошенные не туда чулочки - повалила на пол и стала молотить ногами куда попало. Расправа носилась за ребенком по пятам.
  Если Аэлита сидела, то 'что ты расселась, дрянь!' Если стояла, то 'чего стоишь столбом, идиотка!' Уходила - 'лишь бы куда свалить, шлюха проклятая!' Возвращалась - 'Ага! Явилась не запылилась, сволота паршивая!'
  Самыми же страшными были дни рожденья и дни мамы. Для кого-то другого они могли бы быть праздничными, Лилиана же носила траурные наряды и делалась особенно жестокой и агрессивной к дочери, сетуя больше всего на то, что сама же своими руками (руки на этих причитаниях картинно воздымались вверх) 'втюхнула миру эту уродину, лучше бы приключился выкидыш'.
  Бедняжка росла в постоянном страхе, ходила с опущенными плечиками, словно задавленная невидимой ношей, даже дышала с опаской, что ворует воздух, на который не имеет права.
  Когда Аэлита подросла и пыталась разыскать отца, все тот же секретарь осведомил девочку-подростка о случившемся в тот день, двенадцать лет тому назад.
  Аэлита вышла из конторы отца, на порог ее не пустившего, и подошла к первому попавшемуся человеку, вроде приличному.
  - Дяденька, дай денюжку.
  - Зачем тебе?
  - Кушать хочу.
  Тот дал. Подошла к другому, третьему... Насобирала на бутылку дешевого вина, вывернулась чуть ли не наизнанку, но сообразила купить и выдула до капли. Ночевала на скамейке в скверике, все равно бы мать выгнала, предварительно побив до полусмерти. Дальше пошло-поехало.
  В конце-концов, очередной 'дяденька' ничего не дал, но сообщил, что денюжку заработать надо, и предложил пойти с ним.
  С ним так с ним, - терять было нечего. Аэлита оказалась на панели. Ей уже на все было начхать, лишь бы насобирать на выпивку и забыться.
  Однажды какой-то богатый мужчина, застегивая ширинку, невзначай спросил ее имя. Она назвалась. Тогда он изумленно поднял на проститутку глаза и, сам себе не веря, спросил имя и фамилию матери. Девушка сказала, и человек взревел, как подстреленный кабан. Из его воплей она догадалась: перед глазами собственной персоной предстал папа. То, что закончилось пять минут назад, не произвело на нее впечатления. Одно-единственное пришло в голову: наконец-то, он вот тут, рядом, они друг перед другом.
  - За что ты меня бросил? - Не надеясь ни на удачу, ни на честный ответ, Аэлита все-таки, в конце концов, задала этому человеку главный вопрос, мучивший девочку всю ее короткую жизнь. - На мне же тогда не было написано, что я стану пьяницей и падлой. Откуда ты знал, что я такая дрянь, чтоб от меня отказаться?
  Она серьезно смотрела на него в ожидании ответа, но ответа так и не получила.
  Отец, обращаясь куда-то к небу, взвыл нечто длинное, матерное, грязное и заковыристое, даже повидавшую на своем недолгом веку всякое девочку пробрало до шока, потом долго выкрикивал вверх нечленораздельные обвинения, бил себя кулаками в грудь, проклинал Лилиану, а еще потом отвез дочку к себе на дачу и там они вместе - папаша с горя, а дочка от радости, что выпивка даровая и отрабатывать не надо - квасили до утра. Он все расспрашивал Аэлиту о ее жизни, плакал пьяными слезами и снова крыл бранью и проклятьями эту гадину, ее мать.
  Утром он велел дочери из дачи не высовываться и исчез. Скоро появился, забил холодильник продуктами, приказал опять-таки носу на улицу не высовывать и укатил на своей тачке.
  Аэлита на улицу и не рвалась, благо напитков был полон бар, а девочку ничего другого не волновало. Очень скоро отец позвонил и объявил: правды все равно добился, и дочка (уронил это слово и самого аж перекосило) едет в Америку с хорошей семьей. Потом приехал папашин водитель (самого дергало еще разок постоять перед девочкой) с чемоданом и деньгами на дорогу и первое время и отвез в аэропорт, чтоб отец больше никогда не слышал о такой дочери. Так Аэлита оказалась в Калифорнии.
  Когда деньги закончились, а 'хорошая семья' вышвырнула ее на улицу, четырнадцатилетняя девчонка сперла в магазине бутылку, потом другую, третью, - и, наконец, попала в полицию, оттуда - в детдом, другой... Очень скоро, и году не прошло, кривая дорожка привела Аэлиту на принудительное лечение в филиал для малолетних алкоголиков при агентстве, где она до лучших времен и обосновалась.
  У Фианы сжималось сердце всякий раз, стоило ей только подумать о девочке. Несколько раз даже мелькала мысль удочерить Аэлиту, но что она могла ей дать, практически взрослой женщине? Предъявить Яшку? Или всех остальных? Так одного Цыгана с лихвой...
  Тот, кстати, звонил уже несколько раз, интересуясь, когда же Фиана закончит с психами на стороне и вернется в резервацию. Конечно, он пил и, разумеется, это начинался запой. Фиана хорошо знала замашки любимого и легко разгадывала оттенки его голоса.
  Она не могла на работе общаться с цыганом долго, но и вовсе прекратить связь полностью не могла, хоть и прекрасно понимала: подлый тип вьет из нее веревки и все это ей на фиг не нужно.
  Звякнул телефонный будильник, давая знать, что отдых окончен, пора возвращаться. Фиана нажала ступнями на подставку для ног, та послушно поддалась вниз, заставив спинку подняться. Кушетка вернулась в состояние кресла. Женщина встала.
  Аэлита заплакала, как только вошла, и это было ее нормальной реакцией на терапию.
  - Больше всего я презираю свое имя! - начала девочка.
  Фиана вспомнила, как ненавидела свое.
  - Не хочу зваться... - бедняжку передернуло.
  Сессия прошла, как всегда. Девочка то плакала, то рыдала. И говорила: не хочет жить, недостойна, считала смерть избавлением, да только не знала, как покончить со всем этим безболезненно и наверняка.
   - А твои родители достойны жить, как ты думаешь? - спросила Фиана.
  - Они даже сдохнуть недостойны! - с жаром воскликнула Аэлита.
  - А тот... негодяй, который тебя, четырехлетнего ребенка... И все остальные, которые потом? - настаивала Фиана.
  - Тоже.
  - Однако, живут как-то.
  Потом Лапни вспомнила классическую киношную историю девочки, которую мучила и изводила мамаша-чудовище. Аэлита выслушала с живым интересом, но сказала, что посмотреть фильм не хотела бы.
  - Еще бы, - подумала Фиана. - Tак близко, так страшно, хоть бы никогда не существовало такой классики ни в искусстве, ни тем более, в реальности.
  Вслух она отчеканила: - Ты ни в чем не повинна, - фраза тоже из какого-то фильма, единственная, была сейчас к месту. Повторением этой фразы Лапни заканчивала все сессии.
  Каждая жертва отзывалась на вердикт по-своему.
  Аэлита напряглась.
  - Это все случившееся с тобой виновато.
  Аэлита зябко повела плечами.
  - Ты красивая и умная девочка.
  - Я дура и урод, - возразила та.
  - Неправда, - Фиана некоторое время смотрела ей прямо в глаза, а потом неожиданно брякнула: - Как по-твоему, я дура и урод?
  - Это же я о себе...
  - А мне мои родители тоже когда-то внушили, что я недостойна даже дышать... И я долго держала себя в тупых уродинах... Но поняла, наконец, что очень-очень несчастливые женщины заставляют своих дочерей принимать себя за уродливых дур для того... - на секунду запнувшись, Лапни выпалила. - Я сама еще толком не поняла, для чего. К сожалению, нам с тобой достались именно такие мамы. Мы в этом не виноваты, нам просто не повезло, понимаешь? Но нам больше не надо слушать их голоса, когда они начинают свои ужасные песни у нас в мозгах, а необходимо твердо зарубить себе на носу, что мы красивые и умные. Понимаешь? Старайся думать о себе только хорошее - и все получится.
  Что получится, - рассуждала сама. - Что там еще может получиться! Я схожу с ума! На что я рассчитываю! Мне нельзя! Я же не имею права себя подставлять!
  Аэлита кивала и снова плакала. Фиане хотелось утонуть в слезах. Или лучше завыть. На Луну, в небо... Или провалиться сквозь землю...
  
   Глава 12
  
  Клиника гинекологии занимала весь первый этаж соседнего дома.
  Первым долгом Дину поставили на весы. Слава богу, пока не набрала.
  Гинеколог, симпатичный молодой мужчина, подтвердил беременность будничным голосом, словно возвещал не о зарождении будущего человека, а о чем-то обыденном и скучном. Дина еще не поняла своего отношения к происходившему, а доктор так же сухо перечислял, чем питаться, от чего воздержаться. Выходило, необходимо двигаться побольше, лопать овощи-белки, по новой здрасьте все безвкусное, и отказаться от таблеток.
  - Ты можешь за все время набрать в районе тридцати фунтов. - На спокойном лице впервые появилось подобие улыбки.
  - Но она постоянно говорит о еде! - выдал наболевшее Феликс. - Не женщина, а один сплошной желудок.
  - Сейчас очень важно не допустить перебора и оставаться в хорошей спортивной форме, - продолжал врач. - Чтобы хорошо доносить и легко родить.
  - А что, если, например, не тридцать, а сорок фунтов? - произнесла Дина побелевшими губами. Она отчетливо представляла себе свое малоприглядное грядущее, если тьфу-тьфу-тьфу... Ой...
  - При чрезмерном повышении веса мы передаем наблюдение за мамашей в клиники резервации, более приспособленные к абнормальному течению беременности, - сообщил тот механическим тоном. - Наши условия годятся только для здоровых рожениц и здоровых младенцев.
  - Вы хотите сказать, у полных мам непременно родятся больные дети? - глаза Дины начал застилать подозрительный туман, в носу стало щипать.
  - Ожирение - это болезнь, - поставил доктор категорический вердикт.
  От твердости приговора Ундине захотелось не вынашивать ребенка, а только ублажать всякими вкусностями свои первичные инстинкты, освободить себя от ответственностей за всех, это слишком много на нее возложено, да кто все это вынесет!
  На прощание будущие родители получили кучу брошюр, брошюрок, книжонок и листов с советами и рекомендациями.
  Дина вышла, как всегда, голодная, теперь же, в дополнение к этому сроднившемуся с ней ощущению, добавился сильный страх, который в общую гамму привнес еще и подавленность.
  - Ну, бог нам дал, а теперь все зависит от тебя, - бодро заключил супруг, и это заявление ничуть не помогло, а только прибавило стрессу и превратило страх в маниакальный ужас.
  Все вместе обострило желание налопаться, наконец, досыта, до отключки, до отвала, чтобы прекратилось это систематическое сосание изнутри пустого желудка. Конечно, как же она раньше не додумалась до этого простого решения проблемы: насытиться так, чтоб больше не хотелось. Когда Он уйдет... Должен же он когда-нибудь появиться на работе...
  Феликс, как назло, не торопился, как будто уловил намерения супруги.
  - Ну и не надо, - думала Дина. - Значит, он не даст мне растолстеть... Конечно, он не хочет отдавать меня туда... И прекрасно, надо забыть о проклятой еде. Просто забыть, а зато найти новые шмотки... Ну как же я об этом не подумала, надо закупать все для беременных...
  - Да рано еще, - беспечно отозвался Феликс. Оказывается, она даже не заметила, что последнюю фразу произнесла вслух. - Времени еще навалом... Впрочем, как ты считаешь нужным.
  - И для кормления нужны специальные костюмы... Прибор для сцеживания молока...
  - Конечно, - согласился муж.
  - Лучше покупать все по чуть-чуть, - растерянно говорила Дина. - Чтоб не все потом одновременно... И необходимое для малыша... Или малышки...
  - А как ты считаешь, кто у нас наклевывается? - улыбнулся Феликс.
  - Кто бы ни родился, я знаю, что буду любить, а ты?
  - Уже люблю, - с готовностью сказал Феликс и привлек к себе жену.
  Но Дракула, единожды появившись, больше никуда не девался. Наоборот, алкал крови и дожидался тьмы, чтобы выползти на поиски добычи. Терзая жертву.
  - Боже, как хочется поесть, - подумала она. - Свалит он, наконец, когда-нибудь? - она снова ушла в свои мысли.
  Раздумья не радовали: то еда, то вдруг за стол перед Ундиной плюхался развеселый красавец - как там его, цыган? - и дразнил белозубой ухмылкой. То снова всплывала баба Шура с подносом пирогов. То влезала какая-то цитата с перечислением старых русских блюд, небывалых огурчиков и непременным 'как то' - откуда, Дина даже не пыталась вспомнить.
   - Ну так как, пойдем сейчас? - проявил заботу Феликс. - Поищем для начала шмотки для беременных. А то завтра тебе в магазин на весь день.
  - А как же твоя работа?
  - Отмажусь. Да и ланч уже скоро... Тебе ведь надо правильно питаться...
  Правильное питание в его понимании означало малоаппетитную ерунду, вроде длинного сэндвича от здоровой пищи, никаких картошек, никаких кол-сод, никаких печений с шоколадами, никакой булки, только тонюсенький хлебец, служивший оберткой для несчастного кусочка вялой курицы с кучей зелени да бутылку чистой минералки. Муж медленно жевал, жена изо всех сил старалась следовать его примеру и с тоской смотрела на такую же еду у других, только запихнутую в длинные пышные батоны, по виду которых легко угадывалась первая, еще горяченькая свежесть мягкой выпечки с хрустящей корочкой.
  Потом он потащил ее в магазин для беременных. Идти было три минуты из одного небоскреба на Маркете, на первом этаже которого располагался закуток с теми самыми здоровыми сэндвичами, до другого, с распродажей одежды для будущих мам - на третьем.
  Этот комплекс из пяти высоток на главной улице города стал первой достопримечательностью Фриско, куда Уайт привел только-только приехавшую невесту, благо квартиру жених снимал в доме через дорогу. Феликс с гордостью водил любимую по эскалаторам и залам, в которых светились витрины, проводились выставки современного искусства, били вверх подсвеченные фонтаны, даже с золотыми рыбками в бассейнах, струилась тихая приятная музыка и сновали вверх-вниз прозрачные кабины лифтов, похожие, видимо, на батискаф Наутилуса.
  Один из таких лифтов довез их до семнадцатого этажа, в бар с круглыми стеклянными стенами. Когда парочка устроилась у такой стены, у Дины слегка закружилась голова. Феликс усмехнулся и, выставив вперед указательный палец, провозгласил: - А все-таки она вертится!
  - То есть? - не поняла невеста.
  - Мы вращаемся вместе с залом! - торжественно объявил жених.
  Дина посмотрела в окно. Вид на улицу сверху медленно менялся. Откуда-то сбоку на них наползал знаменитый Бэй-бридж.
  Теперь она ясно вспомнила тот полный надежд день. И волшебный, восхитительный запах из тихой аллейки, огибавшей здание. Аромат перемешанной с коричневым сахаром корицы, ванили, сдобы, какао, кленового сиропа... Боже, какой только вкуснятины не обнаруживалось в этом благоухании! Ноги сами остановили девушку у пахучей двери, из которой как раз выходил парень с бумажной тарелкой, а на той - груда из круглых оладий, облитых тем самым сиропом и покрытых горкой взбитых сливок, да еще с клубничным вареньем.
  Феликс взглянул на жену, в молчаливой мольбе заломившую руки, и до него вдруг что-то дошло: - Ладно, - величественно произнес он. - Малыш просит?
  Дина закивала. Уайт беспрекословно ввел ее в самое сердце горячего ароматного рая. Через минуту перед ней красовалась такая же тарелка, а на глазах - счастливые слезы.
  Порция казалась огромной, и каждый из круглых слоев хотелось смаковать, подолгу держа во рту, чтоб не упустить ни одной капли вкусового блаженства.
  - Смотри, как надо, - сказал Уайт, обеими руками подтягивая к своей груди все это душистое пышное счастье.
  Помогая себе ножом, он по-хозяйски вонзил вилку вертикально, поместив на зубцы все слои вместе, аккуратно, во всю высоту, вырезал из круга уголок, вроде торта, и весь отправил к себе в широко разверзнутую пасть.
  Дина остановившимся взором смотрела ему в рот. Дракула в ней почуял прилив свежей крови и оскалился.
  - На, теперь ты! - Муж оттолкнул тарелку к Дине, и девушка послушно стала отрезать такими же сегментиками и, обжигая губы, заглатывать, почти не жуя и, конечно, уже ничего не смакуя. Безусловно, было вкусно, но ей все казалось, вот-вот он снова отнимет, и теперь уже все.
  Феликс ничего больше не отбирал, но смотрел на жену, и в его взгляде явственно ощущалось даже не удивление, а изумление, к которому потихоньку подмешивалось брезгливое презрение. Угадывалось, что с каждым жевательным движением ее губ, его отвращение будет расти. Дина поняла: при муже лучше больше не есть.
  Оладьи со всеми своими начинками и прикрасами камнем легли на дно желудка, а во рту остался приторный привкус жирной сладости, заглушить который могли только соленые оливки, фаршированные чесноком. Просить же еще какой-нибудь еды у мужа казалось Дине самоубийством, лучше перетерпеть, оставит же он, в конце концов, ее одну... Когда-нибудь...
  Она покорно брела за ним в магазин для беременных, а там безучастно рассматривала вещи, снятые им с вешалок, прикладывала к себе, примеряла то, что он считал нужным, и ей были совершенно безразличны его покупки. Живот вспучился под диафрагмой и стал совершенно твердым, но разумеется, то был не ребенок; в зеркале, во всяком случае, ничего похожего не отражалось.
  Они отобрали две пары штанов на широкой резинке, несколько пар просторных трусиков, два лифчика с застежкой спереди для кормления и кучу малу расширенных на животе блуз, кофточек, кардиганов, свитеров - все из хлопка, шерсти, батиста и шелка, все мягкое, комфортное и приятное на ощупь.
  - Моя жена не должна ни в чем нуждаться, - провозгласил Феликс. - Остальное докупим по мере необходимости, а малышу уже в самом конце, на случай, если окажется двойня.
  Феликс проводил супругу домой, затащил кульки и пошел собираться.
  Дождавшись заветного момента, когда муж, оставив жену наедине со всей библиотекой от гинекологии, убрался на работу, Дина, озираясь, как шпионка, отправилась куда поближе: в мексиканский на углу.
  Заведение это нагло испускало на всю улицу забористый фимиам жареного лука, смешанного с тушеными томатами. Молодая женщина, еще раз воровато оглянувшись, нырнула в полутемную прохладу помещения. В голове мелькнуло: 'Хорошо, у меня неучтенная заначка, могу покупать себе еду', и ни одного разу, поскольку уж решилась на 'подвиг', не пришла мысль о здоровом питании.
  Дина беспокойно оглянулась на дверь. Никто с упреками не преследовал, зато подскочил долговязый, смуглый худощавый официант. Он стал жестами приглашать гостью к столу, и усадив, выложил перед ней красочную карту меню, затем предложил напитки. Дина попросила стакан воды с лимоном. Где-то подспудно возникла в голове кока-кола, но легко испарилась. Пока.
  Воду принес уже другой официант. Третий поставил на стол миску с чипсами и глубокое блюдце с сальсой.
  Дракула обнажил клыки.
  Чипс был хрусткий, жирный и горячий. Хотелось запустить всю руку в самую середину этих аппетитных треугольников, набрать полный рот и захрумкать, быстро и звучно. Дина так и сделала. Сальса, правда, чересчур перчила, но и без нее вполне можно было обойтись. Сухой угол больно царапнул кожу, не смертельно, - подумала девушка и продолжала трещать до отказа набитым ртом. Миска очень скоро опустела, но тут принесли фаиту.
  Та, вполне оправдывая свое название, шипела на блюде. Даже издалека чувствовался жар, буквально исходивший от еды. Желудок отозвался стремительным всплеском готового к работе сока.
  Какой смысл терять время, заворачивать в лепешку все это великолепие и лишь потом откусывать, когда можно оторвать кусочек восхитительной кукурузной тортиллы, обмакнуть в изумительный жгучий соус, одновременно прихватывая ею бесподобную фасолевую массу... А на вилку нацепить кусочек вкуснейшей курицы... Это тебе не безвкусное ватное месиво из здорового сэндвича... Ах, как шкворчит, так и просится в рот... Вместе с серпантинкой луковички и кубиком перца... И впиться зубами... Боже, как замечательно! Ладно, так и быть, со всей этой вкуснятиной не повредит и немного салата, не обычные, надоевшие до чертиков зеленые листики, а помидорчик, огурчик, лучок, - настоящий домашний деревенский салат, только все нарезано мельче, да тут же еще и капуста, ну хоть не листья, а нашинкованная, похожая на квашеную... Потом еще пойти купить бутылку кефира и какой-нибудь сдобы... Нет, мороженое!
  Тарелка опустела в считанные минуты. Не веря сама себе, Дина обнаружила, что смела все и даже подтерла остатками лепешки последние капли соуса. Ужас, как неловко и стыдно, но уже не исправишь.
  Официант подскочил с новой картой меню: десертов числилось несколько, в том числе и мороженое. Господи, а это что? Как можно жарить мороженое, не картофель все-таки, но вот же оно, родимое, так и значилось: жареное мороженое, - и она заказала это сладкое чудо. Трудно, конечно, продраться сквозь гору взбитых сливок, с традиционной черешенкой на самой верхотуре башни, но зато там, внутри горячего сладкого шара из обжаренного коржа, устланного растопленным шоколадом, таился действительно самый настоящий ванильно-сливочный пломбир.
   Дина запускала в рот одну ложку за другой. Было слишком много и слишком резко. Что-то в содержимом зацепило какой-то нерв во рту. Дина почувствовала слезу, скатившуюся по щеке. Конечно, давно надо было остановиться, но даже на секунду прервать движение руки, зачерпывавшей, а затем совавшей в рот чудесную, похожую на пыточную, жгучую от холода и одновременно жара изумительную массу, не представлялось возможным, и девушка вперемешку со слезами продолжала глотать лакомую отраву, пока не умяла всю, до последней капли.
  
   Глава 13
  
  Пожалуй, хорошо бы на выходные съездить в Рино... Да куда уж лучше-то... В программе это называется 'рецидив'. Для того, чтобы его избежать, надо интенсивно записывать ощущения, которые привели к данному конкретному срыву, потом рассказать доверенному лицу... Как признаться в ТАКОМ Кас-Сандре? Чистейшей душе, которая всю жизнь ждет своего избранника? С Кас-Сандрой можно о ВДА, а знает ли она хоть что-либо о сексоголизме?
  Или пообщаться с гадалкой Юлей, но для этого все равно придется наведаться в Рино... Юля принимала клиентов в кофейне 'Бразилия', с Фианой же с трех сеансов сблизилась достаточно для того, чтоб открыть перед ней двери своего дома. Было не только в профессиях, но и в характерах этих женщин что-то общее, несмотря на большую разницу в возрасте. Вот бытие сильно отличалось. Гадалка Юля жила не одна, а вдвоем с мужем. Звали того Сергей, в прошлом клоун из Московского цирка, в настоящем - обладатель собственной школы эксцентриков. Завели и вырастили двоих детей. В разговорах Юли постоянно фигурировали внуки, портретами улыбчивых девчушек и воинственных мальчуганов были завешаны стены и заставлена мебель в доме гадалки.
  Шла необычная пара неизменно рука об руку, всегда душа в душу. Каждый их взгляд, каждое слово, обращенное друг к другу, освещались тем особым пониманием и сочувствием, которые свойственны только очень близким людям. Юля олицетворяла собой яркий пример того, что жертва жестокого обращения родителей и одноклассников может усилиями воли переступить через старые обиды, чтобы из гадкого утенка, предмета брани, издевок и насмешек, каким-то непостижимым чудом превратиться в сиявшего счастьем прекрасного лебедя.
  Из прошлого в Юле осталась лишь одна, даже не страсть - страстишка к разным шарфикам. Шелковые, шерстяные, вязаные, платочки, кашне, шали, боа, - что-нибудь такое постоянно облекало шею или плечи пророчицы даже в сумасшедшую летнюю жару. Фиана, прекрасно понимая: эта условная прикрытость, разумеется, является остаточным, возможно, подсознательным симптомом былых неприятностей, - тем не менее, все же не решалась расспросить Юлю о происхождении этого выкрутаса ее персональной моды.
  Они подолгу беседовали, психолог и гадалка, при всякой встрече. Иногда Сергей присоединялся к разговорам, в таких случаях становившимся беспечным веселым трепом; в этом человеке, в отличие от других мужчин, Фиана чувствовала равное себе существо, с которым можно поддерживать контакт, не думая о грязи, побоях, даже возможности какого бы то ни было насилия над женщиной, особенно своей женой.
  Пару раз к ним приходил их старинный знакомый, скрипач по имени Алекс, непонятно каким образом затесавшийся в приятельство с этой семьей. Вот Алекс представлялся Фиане типичным существом мужского пола: хамоватым, эгоистичным самцом. Девушку мерзкий старик постоянно цеплял, явно клеил, его поползновения вызывали в ней судороги отвращения. Она даже поделилась с Юлей этим соображением насчет Алекса, в ответ та саркастически ухмыльнулась и небрежно бросила, что сама содрогнулась бы, если бы пришлось... Резко оборвалась, буквально потемнела лицом и замолчала. Фиана сделала вывод, что неспроста, но и о том пытать гадалку не сочла правильным.
  Да, пора бы наведаться в Рино. Или как-то перебороть? До сих пор не удавалось. Фиана зябко повела плечами.
  - Устала же я, - думала Лапни, впихивая ключи зажигания явно куда-то не туда. Раздраженно царапая панель, повозила вокруг борозды острым конусом, пока, наконец, не попала. Не хотелось ни в пустую студию в резервации, ни на собрание.
  Девушка остановилась у первого же дегустационного зала, вошла в бар и оглядела публику. У стойки бара уныло маячил Роберт, заметный даже в тусклой маете свечей. Вообще Фиане претили вот такие сусальные красавчики, тем более знакомые, да еще с собрания, но тот уже заметил ее и оживился. Пришлось подойти. А что еще оставалось? Не хамить же в лоб. Впрочем, какая разница, но ноги ее зачем-то поднесли прямиком к этому субчику.
  - Что ты пьешь? - в качестве приветствия, поинтересовался Роберт.
  - А ты?
  - Виски с содой, - как нечто, само собой подразумевавшееся, бросил тот, пожав плечами.
  В казино она неизменно заказывала излюбленный Калуа с кремом. В дегустационном зале вино вроде приличествовало больше.
  - Шесть месяцев трезвенности коту под хвост, - сознался Роберт. - Пью и высматриваю цыпочку. На одну ночь.
  - С чего это ты? - мрачно спросила Фиана. Вот, выходит, и у него рецидив.
  - Мамочка драгоценная звонила, - отрапортовал Роберт. - Снова все мозги проела рассказами, какой я плохой сын и никчемный человек.
  Он замолчал, поднимая бокал. Судя по голосу, это была далеко не первая порция. Фиана пригубила. Каберне вместе с кисловатой прохладной горечью оставляло полную уверенность в своей подлинности. Девушка зажмурилась, катая на языке густую терпкую капельку.
  Сама Лапни после первого же звонка занесла тот телефон в черный список номеров, на которые никогда не отвечала, но мамаша с двух попыток немудреный прием просекла и стала названивать с чужих аппаратов, всякий раз, используя очередной незнакомый номер. Семья была полна решимости и готова на все, лишь бы схватить беглянку за руки, не желая смириться с прерыванием связи в ответ на любой голос родственников.
  - Знаешь, каково это, когда за малейшую провинность или даже без, а просто так тебя ставят на колени? - Роберт схватил следующий бокал, в минуту поднесенный услужливым барменом.
  Фиана кивнула. Уж это-то она знала, еще и как!
  - А на пол предварительно щедро насыпают горох, - медленно гнул свое собеседник, теперь уже собутыльник. - Там в России практикуют такое воспитание? - Роберт хряпнул пустым бокалом по столу. Каким-то чудом бокал уцелел. - Ставить маленького человека на колени на кучу гороха? На жестком полу?
  Он внушительно посмотрел на Фиану.
  - Садизм интернационален, - многозначительно молвила она и снова пригубила.
  - Кто знает, в каких родителей вырастут те, кто провел на коленях собственное детство? - Зажмурив глаза, мужчина несколько раз отрицательно с силой помотал головой. - Вот что самое страшное! - Роберт неожиданно успокоился и кивнул. Подумав, он, наконец, придал лицу выражение, как будто понял что-то, чего долго не в силах был сообразить: - Нет. Все-таки не это!
  Фиана выжидательно подняла на красавчика глаза.
  Тот весь содрогнулся, а потом решительно заявил: - Все-таки самое ужасное - это когда ты зовешь 'Папа, папа, папа...' - и раз, и другой, и десятый, а он слышит, но не считает нужным отвечать... И в конце концов, ты понимаешь, что в родительском доме ты не человек, не сын, а щенок, который может тявкать до бесконечности, но так и не заслужит, чтобы на него обратили внимание... И ты перестаешь звать, даже на помощь... Просто забываешь о существовании отца, большого защитника, которому стоит доверять... Вот самое страшное преступление против человечества - сделать все от тебя зависимое с одной-единственной целью и заведомым результатом: твой сын перестанет считать себя человеком.
  Фиана глотала слезы вперемешку с вином.
  Некоторое время они молча тянули свои дринки. Наконец, собеседник резко оттолкнул бокал.
  - Все. Если я хочу цыпу, мне больше нельзя, не то не смогу доставить ей максимум удовольствия. - Он уперся в нее мутноватым взором. - Между прочим, ты подойдешь.
  - Спасибо, - серьезно сказала Фиана. - Я бы не возражала против приключения, но мы же вроде бы друзья... Во всяком случае, хорошие знакомые... Нет, не получится.
  - Если ты ищешь на всю жизнь, - Роберт усмехнулся. - Тогда точно не получится. - Он еще раз усмехнулся, пронизывая собеседницу неожиданно протрезвевшим взглядом. - Я говорю об одноразовом сексе.
  - Так и я о нем же, - хмыкнула Фиана. - Но не с кем-то с собственного собрания.
  - Хочешь сказать, ты никогда не пробовала с Джейсоном?
  Девушка вся сжалась: - Представь себе.
  - Врешь, - заявил Роберт. - Он так же похож на монаха, как ты на маму Марию.
  - Не волнуйся, - неожиданно злобно парировала Фиана. - И она была такой же девственницей, как я.
  - Откуда ты знаешь? - Он заржал. Смех прозвучал нагло и вполне трезво. - Суррогатное материнство теперь сплошь и рядом? Правильно? А может, и тогда случалось? Есть теория по поводу известного зачатия, на самом деле, искусственного оплодотворения земной женщины спермой инопланетянина. - Лицо Роберта приобрело таинственный вид, голос сделался глухим, разговор медленным. - Они прилетели на Землю откуда-то с созвездия Орион, экспериментировали этим с древности, в тот раз вышло идеально. Обладали высокими технологиями, соответственно, людям тогда казались богами.
  - Ну и ну! - с изумлением воскликнула девушка. - Значит, ты веришь в Христа?
  Собеседник криво усмехнулся: - Что касается религии, то лично у меня хватало времени для размышлений по этому поводу. Слишком уж мучительно долго и часто я стоял на коленях на рассыпанном горохе, чтобы понять, что Бога точно нет. А вот человека... - Роберт поджал губы и покачал головой, размышляя: - Есть хороший шанс, что полу-инопланетянина, две тысячи лет назад мечтавшего облагодетельствовать других, возможно, даже очень мудрого и практичного чудака, почему нет? И мы таких знаем. А власти решили, что он опасен и наказали страшной смертью на кресте... Тем и обессмертили. - Красавчик заржал, нервно, как психопат: - Точно из той оперы, когда хотели как лучше, а получилось... - Он сделал обреченый жест рукой: - С другой стороны, должен же был кто-то дать основу для этой легенды? Вот я и верю в инопланетян, которые развлекались или работали (кто знает?) тысячелетия назад и вполне вероятно, что развлекаются (или опять-таки работают) по сей день, ставя опыты над землянами.
  Девушка поймала себя на том, что смотрит на знакомого во все глаза. - А зачем инопланетянам эти эксперименты с суррогатным материнством? - не веря, что она вообще серьезно задает такой вопрос, спросила Лапни.
  - Есть теория, - Роберт снова усмехнулся: - И по-прежнему не аксиома... А опять-таки всего лишь гипотеза...
  Фиана вдруг поймала себя на мысли, что перестала видеть в нем претившую ей сусальность.
  Он же неторопливо продолжал: - Судя по всяким разным косвенным доказательствам, приводить которые сейчас не стану, найденным в самых непредвиденных точках земного шара, много тысяч... а, может, миллионов лет назад на нашу планету прилетели инопланетяне. В поисках золота... Или каких-то других ценных металлов... Понадобились рабы: чего самим-то надрываться? Вот пришельцы и использовали живших на планете обезьян, генетически изменив их мозг, чтоб соображали. Понимали простейшие команды хотя бы. Не предполагая приобщать к настоящим знаниям, даже тайны огня, как мне видится, предкам не спешили открывать, в чем, возможно, были и правы.
  Роберт явно увлекся, кто бы мог подумать... - А рабы в какой-то момент взбунтовались. Возможно, одна какая-то пара потянулась к запретным знаниям инопланетян. Допустим, их звали, - он ухмыльнулся, взяв короткую паузу, прежде, чем выпалить: - Адам и Ева! - После триумфального с хитрецой взора: - Отражено в Ветхом Завете, кстати, не только в нем одном, - размеренно распространялся красавчик. - Другим Прометей подарил огонь. Познания, мышления, я подозреваю. А, может, и в буквальном смысле огонь. Кто сейчас знает? Третьим - Виракучи. Свидетельств полно, причем на разных материках, не связанных друг с другом. Просто для людей на том уровне сознания самолеты, например, казались железными птицами... А ядерный взрыв - пожаром многих солнц. А нам не хватает воображения беспристрастно рассмотреть не детали, а всю картину в целом.
  - Охренеть! - Фиана посмотрела на собеседника с любопытством. Уж от кого-кого, а от этого таких речей она почему-то не ожидала.
  - А чем ты занимаешься? - вдруг полюбопытствовала она.
  - Ну физикой... Говорю же, в Насе работаю... Образовал сам себя, наблюдая, каким образом горошинки соединяются в те или иные формации... Заинтересовался, начал изучать структуры... Понимаешь, напряжение между частицами... Слушай, может, хватит философии? - резко перебил Роберт собственную исповедь. - Цыпу хочу. Тебя могу. Пошли в номер?
  - Подожди, - пробормотала Фиана. - Отмотай назад.
  - Ну вот, - ухмыльнулся соблазнитель. - Сам себе создал проблему.
  - Допустим, раньше им нужны были рабы добывать золото. А теперь? - Она совершенно серьезно ждала от него ответа. - Теперь-то какого мы им понадобились?
  Красавчик сделал ответственное лицо: - Я размышлял об этом.
  Она уставилась на человека, которого до сих пор знала только с одной стороны.
  - У меня сильное чувство, что как бы высоко ни развивались технологии, - размеренно вещал Роберт, - все равно достигается какой-то предел. После чего уже невозможно дальнейшее движение вверх по части технического, умственного, физического, технологического... ну я не знаю, как выразиться еще, мозгового развития, понимаешь?
  Фиана машинально кивнула. Соображала она не особо.
  - Но развитие социальное, отношения межу индивидумами в обществе, связи между различными системами, слоями, структурами, формации... опять же не знаю... людей, инопланетян... гуманоидов... двуногих... короче, ты поняла, - он постучал пальцем себя по лбу, - Мыслящих... Тут, я полагаю, всегда проблемы найдутся: Добро со Злом постоянно нацелены против друг друга, или враг против врага... Фемида вовек не излечится от слепоты по одной простой причине: правильная чаша весов была, есть и останется тайной. Быть или не быть? В кого кидать камнями? Кто может со стопроцентной уверенностью ответить на эти вопросы? Молчание... Так вот. Я полагаю: Их эксперимент заключается в изучении наших ошибок. Они наблюдают нас, как мы подопытных крыс. Мы тут барахтаемся, бежим, каждый по заданному лабиринту, а Они ставят опыты, исследуют результаты, накапливают данные и, наверно, извлекают для себя какие-то свои выводы.
  - Какой же надо быть мразью! - Тоскливо прокричала про себя Фиана. - Отъявленной сволочью, чтобы его - Его! - Она всхлипнула. - Его ставить на колени! Только законченный мерзавец может обидеть человека, мыслителя.
  Лапни представила себе, какой ценой досталось этому человеку его образование. Воображение легко соткало заплаканного маленького мальчика, заставлявшего себя забывать о боли и несправедливости при помощи любознательности и страсти к знаниям. Изо дня в день. Выходило очень похоже на собственную историю. Со своей сладкой физиономией он, безусловно, не в ее вкусе, плюс он все равно мужчина, пусть даже что-то в нем привлекало. Нестандартное мышление? Ей-то что с его мышления? Ну, поговорили... Мало ли, кто что болтает... Что-то порочное в выражении лица? Должна же быть какая-то мания. Ладно, его проблемы. У нее свои, у него свои. Но этот хотя бы смог остановиться с алкоголем, в отличие от Яшки.
  Она сунула руку в сумку и нащупала маленький картонный квадратик... Еще один... Еще... Этого достаточно, интересно, на сколько хватит самого Роберта... На полового гиганта он не смахивает, да еще под градусом... Зато, скорее всего, возьмет техникой исполнения, опять-таки не чета Яшке... Да, пожалуй, такие обычно и умеют играть с женщиной до полной отключки... Ну и встретятся потом на собрании, ну и что... Допустим, даже растрепется об этой победе... Плевать, подумаешь, как будто на собраниях сексоголиков торчат аскеты... А кого тут еще искать? Фиана обвела взглядом зал. Может, лучше попробовать вон с той квадратной челюстью?
  - Не советую, - усмехнулся Роберт. Оказывается, во время ее сомнений он не сводил с нее своих кошачьих глаз. - Ладно еще, если лойер, а вдруг шпион? Чем-то он неуловимо напоминает Джеймса Бонда.
  - Точно, - засмеялась девушка. Глаза ее снова пробежались по залу. Только два бородача. Растительность на мужском теле всегда вызывала у нее отвращение.
  - Я ведь тебе говорю, лучше меня здесь никого не найдешь, - заржал соблазнитель. - Подумаешь, три урода, причем двое из них влюблены, возможно, женаты, - он кивнул на бородачей. - И цыпуль что-то не видно в округе... Во всяком случае, ты самая сексуальная. На сегодня мы с тобой пара хоть куда.
  - Видели бы меня сейчас мои подопечные, - подумала Фиана и опять сунула в сумку руку.
  - Да есть у меня все, - успокоил ее соблазнитель, снова проследив и опять же правильно оценив ее движение. - На любой вкус и на всякий пожарный... - Он похлопал себя по подтянутой ягодице, явно намекая на наличие подручных средств в заднем кармане. - Я же один, сам по себе, профессионал, можно сказать, цыпа часто нужна. Можно две... Или даже три... - Он посмотрел на Фиану испытующе. - Ну так как? Разбегаемся по другим заведениям в поиске или наверх?
  Наверху сдавались номера, а Яшка либо все равно глушил свою водку, либо где-то болтался, и толку от него при любом раскладе... Да и чем этот-то хуже? Вообще, какая разница, кто на сей раз, а Роберт все-таки чем-то притягивает... Много у них общего...
  Он теперь выглядел совсем трезвым, и Фиана решилась.
  Приятель, почуяв успех, бросил на прилавок несколько зеленых бумажек, щелчком поддал их к бармену, тот поблагодарил, после чего красавчик встал, схватил девушку за руку и потянул за собой.
  - Не бойся, не пожалеешь, - пообещал он.
  Да хоть и пожалеет... Будто до сих пор не бывало, чтоб пожалела... Но время от времени требуется... А сегодня позарез... Тем более, что к горлу подступало желание смотаться в Рино, куда время от времени до сих пор приходилось наведываться, посмотрим правде в глаза, не только ради встреч с Юлей, и уж точно не играть на рулетке... А именно за тем, родимым, еще и каким азартным, еще и какой игрой, не так уж и часто, но когда необходимо сбросить напряжение... И хоть чуть-чуть перебороть в себе застарелую ненависть к скотству всего мужского пола...
  Лапни прекрасно отдавала себе отчет: чужое скотство своим собственным не одолеть, но на сегодняшний день других рецептов у нее не было, вернее, остальные известные способы, вроде шоколада, алкоголя, наркотиков и прочее, лично ей как-то не подходили. Немного спасало курение, иногда помогали походы по магазинам, но ЭТО самый легкий проверенный путь к короткому счастью. Отсюда и полные по обыкновению сумки, а дома - коробки презервативов.
  Вот и рецидив. Да, не каждый поймет, да, по идее должно быть стыдно, да, кратковременно, но на более или менее длительный срок означало бы уже что-то вроде брака, пусть даже короткое, но все же сожительство. Фиана содрогнулась. Видала она, какие бывают мужья.
  - Ты чего? - подозрительно поинтересовался Роберт. - Меня, - он сделал ударение на это 'меня', - МЕНЯ не хочешь?
  Они оказались одни в лифте. Красавчик наклонился к щеке девушки. Она послушно придвинула к нему лицо, и тогда он, внезапным рывком изменив направление, впился ей в рот. Резко запахло приторной туалетной водой, и этот запах показался чуть противным. Фиана слегка поморщилась, но попыталась принюхаться... Наверно, выдержать можно... Если не обращать внимания...
  Номер, предусмотрительно снятый заранее, выглядел стандартно.
  - Шампанского? - галантно предложил новый партнер.
  Дальше все было, как всегда. Усилием воли Лапни отбросила в какой-то запасной ящик памяти все свои размышления и все свои эмоции, оставив на время при себе только чувственность своего тела. Судя по размеренным движениям Роберта, тот сделал то же самое.
  Все, что совершали его руки и ее ответные порывы, не просто говорило - кричало о том, что эти мужчина и женщина - два сапога пара и столкнула их не любовь, а звериная ярость, неистребимая злоба к самим себе и им подобным, даря в процессе схватки неожиданную нежность к партнеру, а в итоге максимальное наслаждение телам, в качестве награды за пережитую прежде боль.
  Не забывали эти тела, как неизменно помнил мозг: и унижения насильных мук на коленях, и разгул отцовского ремня по беззащитной детской спинке. Самое же страшное - до конца дней глубоко засевшее в обоих безверие в себя, которое с очень раннего детства упорно внушали обоим предавшие их родители, то есть, именно те, кому больше всего доверяешь с самого начала, потому что чувствуешь, что призваны не мучить и гнобить страшными наказаниями, а утешать и защищать теплом и лаской.
  Эта заведомо одноразовая постель для обоих символизировала страх перед возможными результатами повторения, отношений, партнерства - а там и оскорбления, и унижения, и побои... Оба, и Роберт, и Фиана отвергали не только присутствие, но и само существование любви, а с ним и возможность медленной пытки под названием счастливый брак.
  
   Глава 14
  
  Первым делом Фиана отправилась в душ.
  Ванна со стоячей водой не подходила. Для того, чтоб смыть следы ночного похождения, требовался водопад. Девушка встала под горячую струю и закрыла глаза.
  Чего греха таить, вчера понравилось, однако партнер был не Джейсон, хотя далеко и не Яшка.
  Роберт вовсю старался для партнерши, Яшка же законченный эгоист, хоть в кровати, хоть где. Тоже еще мачо мэн выискался, полный предрассудков, чего можно, чего нельзя, а чего он никогда делать не станет... А способностей в постели Джейсона, она так и не знает, поскольку тот с самого начала четко очертил свои границы.
  Два мужских образа материализовались в сознании, словно из пара, рождавшегося в соединении воздуха с горячими брызгами. И не просто маячили, а действовали руками и губами, находя на ее теле экстремальные места, подчинялись ее капризам... Всю ее, сверху до кончиков пальцев на ногах, пронзила боль зверского возбуждения... Как будто не хватило предыдущей ночи... Фиана поставила душ на режим точечного массажа и, ненавидя себя за слабость, но твердо зная, что без этого не обойтись, направила крепкий поток в раскаленное до болезненности скопление нервов.
  Слезы смешались с влагой на лице, сердце сжималось от срама и жалости, но она продолжала баловать себя... Временами, ей казалось, скорее, пожалуй, мучить. Фиана с юности приучила себя к этому домашнему побегу из ненавистной семьи: все происходило тихо, быстро и деловито. Только она всегда плакала, совершая это 'преступление'... Кстати, против кого? Себя? Родительского бога? Общества? Это была ее личная тайна, единственное, что она до сих пор скрывала от Кас-Сандры, которой рассказывала о себе все... Только не это, постыдное и презренное...
  Когда-то за подобным занятием мать застукала младшего брата. Бедолагу перво-наперво отец отлупил ремнем на глазах всей семьи, а как же иначе? Все и всегда в доме творилось на всеобщее обозрение, а вот 'безбожник' позволил себе уединиться.
  Мать не просто присутствовала при экзекуции - участвовала активно, читая нотацию, что бог против ЭТОГО, помогала отцу советами и своим благостным голосом пугала остальных детей.
  После этого показавшегося Фиане бесконечным ужаса отец схватил мальчика, как зэка, за обе руки за спиной и швырнул на пол вымаливать у Христа прощение за 'страшный грех'. На всю жизнь девушка запомнила тщедушную коленопреклоненную фигурку, всю поникшую, как будто надломился в спине основной стержень, и молитву, тупую, навязанную, не от души. А ярче всего вспоминалось красное пятнышко - струйка крови, сочившаяся из уголка рта.
  Выйдя, наконец, из душа, девушка облачилась в халат. До работы с пациентами в резервации оставалось два часа, идти до кабинета две минуты, сосредоточиться же просто необходимо.
  Фиана приготовила большую чашку кофе и, усевшись в кресло-раскладушку, точную копию близнеца из комнаты отдыха в женском центре, надавила ногами на подставку, ступни тут же устремились вверх, спина откинулась. В такой позе и с чашкой кофе удобно и спокойно... Девушка отхлебнула, поставила чашку на столик рядом, зажгла сигарету и чуть-чуть поерзала, устраиваясь окончательно.
  Из подсознательного состояния ее очень скоро вывел телефонный звонок. Трубка голосом Джейсона задала традиционный американский вопрос: - Ар ю окей?
  Ничего близкого к окею не наблюдалось, но Фиана полумертвым голосом ответила, что да, конечно, она окей и иначе быть не может. Задала тот же вопрос ему и выдохнула дым.
  - Тебя вчера не было на собрании, - обличил ее Джейсон.
  - Я заметила, - саркастически улыбнулась девушка и глубоко всосала в себя новую порцию яда.
  - Все обеспокоились, - упрекнул Джейсон.
  - Поленилась, - уклончиво бросила Фиана и снова затянулась.
  - Это опасно, - сообщил Джейсон. - Может прерваться трезвость.
  Еще бы! Уже прервалась.
  Фиана снова глубоко затянулась.
  - Что с тобой? - спросил Джейсон. На этот раз в его голосе проявилась забота о ближнем.
  - Ничего.
  - Крис нашла на интернете сообщение о секс-фестивале. Представляешь?
  - Предлагаешь съездить?
  - С ума сошла? Что ты там не видела?
  - Ничего я там не видела! Я же ни разу на таких не была.
  - Парад эрогенных зон и всяческие оргии, - просветил Джейсон. - В людях не остается ничего человеческого.
  - Так ты все-таки и туда наведывался?
  - Прочитал в объявлении.
  - Это когда издеваются над слабыми, не оставляют ничего человеческого, - сказала Фиана. - Ни в себе, ни в жертве.
  - Оно, конечно, так... - трубка помолчала. - Да только такой секс... Ты не думаешь, что в любом на виду у всех отправлении физических потребностей нет ничего человеческого? Как собаки... Но даже кобели во время течки не набрасываются на сук одновременно. Каждый ждет своей очереди.
  - Ты откуда знаешь?
  - А я как-то подрабатывал ночным охранником... Наблюдал раз это дело со скуки.
  - Ладно. А как же такое физическое отправление, как прилюдное утоление голода и жажды?
  - А знаешь, - Джейсон хмыкнул, - я где-то читал, что были культуры, в которых есть и пить на глазах у другого считалось неприличным...
  - По-моему, это не исторический факт, а какая-то фантастика, - Фиана чуть подумала. - Кстати, должна заметить, что из бесед с пациентами знаю: больные обжорством стараются питаться, чтоб никто их трапезы не видел. Предпочитают вкушать еду наедине с собой... Хоть обед, хоть перекус.
  - Точно, многие делятся этим на собраниях... А как ты считаешь, почему чревоугодники прячутся с едой? Неприятно демонстрировать собственные слабости?
  - И это тоже...
  А потом позвонила Зои и абсолютно спокойным, будничным голосом сообщила: - У меня только что был секс.
  - Поздравляю, - без тени сарказма отозвалась Фиана.
  - С самой собой, - сохраняя полное достоинство, продолжала собеседница. - Но зато никаких фантазий. Я просто любила себя и уважала желания своего тела.
  Если ее самое и не одолевали фантазии, признание вызвало отчетливые видения у Фианы. Пришлось выкурить четвертую за утро сигарету.
  В резервации царило заметное оживление. Во-первых, по территории деловито носился вроде бы трезвый Яшка. Подходил то к одному, то к другому с весьма заговорщицким видом.
  - Что это с ним? - подумала Фиана, но расспрашивать было некогда.
  Размышлять о возможных затеях Цыганникова тоже было некогда. Пациенты записались на прием заранее, никто не отменил беседы, и сегодня они шли, один за другим, каждый со своей болью.
  Яшка подскочил, когда, уже закончив прием, она сидела в курилке и втягивала в себя дым.
  - Сколько можно шмалить? - оптимистично заржал Цыганников. - Делом надо заниматься, делом!
  - Ты меня пугаешь, - пробормотала Фиана.
  - Сама дура, - беззлобно заявил любимый. Разговоры его так не вязались с благородными сединами, что ее иногда даже передергивало от этого несоответствия. По всему выходило, что именно на яркую внешность и клюнула, и это сильно настораживало.
  - Хватит терпеть! - Яшка хлопнул по скамейке кулаком. - Натерпелись!
  - Ты о чем?
  - Мы не свиньи! - он рубанул кулаком по воздуху.
  - Тебя кто-то обозвал свиньей? - переспросила Фиана.
  - Ага! Кто бы попробовал.
  - Так чего же ты?
  - А если не меня? - заорал он. - Я должен молчать, когда людей свиньями кличут? Иду, вижу Дженька ревет.
  - Дженька - это, надо понимать, Дженева? Или Дженни?
  - Ну да! Станет тебе Дженни плакать и рыдать! Дженева! Не перебивай.
  Фиана кивнула, ожидая продолжения. И оно последовало. Оказывается, бедняжка додумалась вылезти со своей фотографией на интернете в чат не для толстяков, а обычный. И тут же получила. А Яшка наткнулся на нее, когда она омывала слезами первый выход в свет.
  - Это Дженька-то! - возопил Цыганников. - Которая всегда всем улыбается... И так мне захотелось напиться! До чертиков, до поросячьего визга! А пускай они сами пьют, падлы! Я русский офицер, четырежды вашу мать, блин! Я им покажу! Мы не свиньи!
  - Что ты задумал?
  - Демонстрацию! Всех подниму! Хоть Дженьку, хоть кого. Марш по Сан-Франциско!
  - Ты охренел? Какой марш? Вверх-вниз по холмам? Да они на ровной площадке и десяти шагов не пройдут!
  - Хотя бы по пристани Рыбаков. Кто не сможет идти, тот в коляске...
  У Фианы перехватило горло, стоило лишь предствить себе это зрелище: на яркой нарядной улице среди здоровых, беззаботных, красивых людей процессия мало-подвижных толстяков, в основном, - в инвалидных колясках.
  - А я не только обжор - всех позову. С плакатами и постерами 'Мы не свиньи!'.
  - Так чего же мелочиться на демонстрации? - едко сказала Фиана. - Ты возьми еще революцию им на площади Гирардели устрой! С применением нашего автобуса с подъемниками инвалидных кресел в качестве Крейсера Авроры.
  - Дура! - в сердцах возвестил Яшка. - Вечно ты крылья обрубаешь! - Дальше он завел обычную песню: - Если даже я не могу тебя из-за этого полюбить, какой мужик в здравом уме на такую позарится!
  Как терапевт-психолог, Фиана прекрасно знала, что похожими заявлениями обидчики обычно удерживают жертву при себе, ограждая от любой возможной поддержки извне. Тем не менее, 'комплименты' Цыганникова особой радости не вызывали.
  
  
   Глава 15
  
  Фиана наспех перекусила в кафешке резервации, причем до кафе следом тащился Яшка, не переставая бубнить 'Снова жрать! И куда только там влезает!', хоть внутрь за ней не вошел, - отравил, как мог, да и вернулся делать свою революцию. Как страшно девушка потом жалела о своем бездействии: ведь даже не подумала остановить его, разве можно назвать шуточки хотя бы слабой попыткой. Но ей и в голову не пришло, что Цыган способен на сей раз довести задуманное, тем более, такое до конца. Поэтому сегодня отнеслась к его затее с легкой иронией и, забежав домой натянуть купальник, пошла к бассейну.
  Едва она погрузилась в теплую воду, полегчало.
  Закрыв глаза, - казалось, каждый поймет: если человек закрыл глаза, значит, не хочет никого видеть, - девушка начала разминку. Не тут-то было. Одно только счастье: народу поубавилось, поэтому не окружили толпой. Всего-навсего две бабули, но поговорить им хотелось за шестерых.
  Лапни, благосклонно кивая бабулям, совершенно не слышала их болтовни. В принципе, тем и не нужны были ответы: достаточно высказаться самим. Она пристегнула к лодыжкам резиновые привески, взяла в руки пластиковые гирьки и потренировала руки-ноги, потом сделала хорошую растяжку всего тела, предварительно отбросив балласты...
  Наконец, Фиана закончила упражнения, извинилась перед общительным народом и стала натягивать резиновую шапочку, а тапочки, наоборот, сняла и поставила на борт. Надела очки со странным названием 'гаглз', ассоциировавшимся в ее мозгу с чем-то вроде рвотного, и поднырнула под веревку в зону пловцов. И - поехали.
  Плаванье всегда не только спасало от тягостных размышлений, но и поднимало настроение, стоило только несколько раз одолеть дорожку от восточного бортика до западного. Вот так, сначала плавные взмахи руками и все тело слегка качается с боку на бок, двенадцать раз туда-сюда - четверть мили. А потом еще немного кролем для укрепления мышц живота, - и несколько раз на спинке, а напоследок - в том же положении, но медленно, ради возвращения к отдыху. Богиня, как давно она не плавала! И как же сильно она любит воду!
  Иногда Фиана представляла себя русалкой, ей даже чудилось: ноги срослись и стали большим серебристым хвостом, и не хватало только запеть, но ведь она не сирена, а только русалочка... И нет, не Андерсеновская, позволившая какой-то дурацкой любви погубить себя... Кретину, типичному представителю своего пола, не сумевшему разглядеть и оценить ее... А сильная, умная, не нужно ей никакой такой любви, которая требует кровавых жертв... Это чья-то чужая высшая сила - любовь с непременными соплями и ложью.
  Высшая же сила самой Фианы Лапни - ярость, мощь, победа сопротивления воды, возвышение над соплями, ни один Джейсон не стоит ее слез, вот и пусть бежит от риска к каким-то Эмилям и Клэрам... Тем более, Яшка со своим бунтом в стакане воды... И уж точно не Люк, вон он, вырисовывается, голубоглазый дружок, маячит у борта, ждет общения...
  Остальные же вообще никто и годятся только для того, чтобы их использовали в качестве вибратора, иногда ведь хочется в этих целях живого тела рядом... На один раз, чтоб не привыкнуть, как к тому же Яшке, чтоб не страдать ни от обиды, ни от унижений, ни от горечи потери... Пусть сами страдают, а она, Фиана Лапни нанималась помогать несчастным женщинам, сестрам по боли... Жаль, от природы не лесби, насколько все было бы проще, если б так...
  Разумеется, и со слабым полом нелегко, уж расстаралась мамочка, заставила возненавидеть все человечество, вынудила озлобиться на весь белый свет, но все же сестры по мукам - это не оскотинившиеся мужики, которые только и делают, что мучают и издеваются над слабыми...Так, хватит об этом, - девушка с силой оттолкнулась от бортика, перекувыркнулась через голову и встала на ноги. Снова поднырнула под веревку и стала избавляться от причиндалов.
  Люк, будто только того и ждал, мгновенно очутился перед Фианой. Его голубые глаза смотрели на нее печально и вопросительно. В смысле, с печальным вопросом... Или надеждой, а вдруг девушка разрешит все его сомнения... Да почему же вдруг не такой - такой точно, как все они... Ну в чем-то возможно и отличается, но в принципе...
  Фиана приветливо кивнула парню и он, конечно, воспринял этот кивок, как приглашение.
  - Как ты? - По-обыкновению грустно, словно не ожидая ничего хорошего, спросил Люк.
  - Нормально, - отплавав свою дорожку, Лапни даже смогла улыбнуться.
  - Давно тебя здесь не видел.
  Фиана еще раз улыбнулась и рассеянно оглядела бассейн. На нижней ступеньке сидела Трэйси, уже отдавшая последнего младенца маме, и тетешкала своего Дэвида. Тот, даром что карапуз, со снисходительным видом взрослого, поддерживал игру и брызгал ручонкой словно только ради того, чтоб доставить удовольствие мамочке. Фиана знала: папами этот малыш называет всех мужчин, мамой же - одну единственную Трэйси, действительно ставшую ему самой что ни на есть настоящей мамой, хоть и не рождала. Та, сама взрослый ребенок, играла с мальчиком самозабвенно, даже издалека чувствовалось их обожание и наслаждение друг другом.
  - Двайт считает ее святой, - кивнул Люк. - Так и есть.
  - Еще бы...
  - Пора Дэвиду учиться плавать.
  - Он же вроде крошка еще!
  - В детях встроена способность к плаванью, - сказал Люк. - От рождения.
  Потом в воду прыгнул Двайт и одним рывком оказался у ступенек. Дэвид потянулся к нему. Двайт взял малыша на спину и сделал круг, мальчик помогал, загребая воду обеими ручками. Трэйси заулыбалась.
  - Папа, - довольно произнес Дэвид.
  - Извини, - начала Трэйси, обращаясь к Двайту. - Надо же, он опять это делает.
  - Папа, - звонко и так громко, как только маленькие дети и умеют, повторил ребенок. - А почему ты с нами живешь только в воде?
  Трэйси чуть не захлебнулась от смущения. Бренда, незаметно оказавшаяся рядом, сказала: - О! Он уже задает вопросы!
  Не смутился один Двайт. Он принял вертикальное положение, посадил малыша лицом к себе на бортик, сделал губками ему одному понятную гримасу и спокойно ответил: - Видишь ли, я только что принял решение стать твоим папой, - и переглянувшись с Трэйси, красной, как кетчуп, добавил: - А совсем скоро стану жить с тобой и на земле. Если твоя мама не против.
  Дэвида, по обыкновению нелегко сбить с курса, раз уж взялся спрашивать.
  - А почему мамы всегда живут со своими ребенками, а папы долго решают?
  Двайт не нашел ничего умнее, чем сообщить, что и мамы не всегда...
  Дэвид перебил: - А разве мама может уйти от своего сына, который вылез из ее животика? - Затем, обернувшись к Трэйси, переспросил: - Мамочка, деточки ведь вылезают из маминых животиков?
  Та настороженно кивнула и немедленно получила следующий вопросик: - И я вылез из твоего, верно?
  - Да, конечно, - пробормотала пунцовая Трэйси.
  - А почему тогда она говорит, что ты мне не мама, а чужая тетя?
  - Кто она?
  - Ни няю, - ответил малыш. Иногда он вдруг переходил на язык годовалого. А иногда ни с того ни с сего начинал выражаться самим же придумаными словами, причем опять же тоном крошки не старше года.
  - Не слушай никого другого, - заявил Двайт: - только маму.
  Ну ничего себе беседа, - подумала Фиана.
  Тут разговор снова перехватила Трэйси: - Я никогда тебя не брошу, что бы ни случилось.
  - А если я буду плохой?
  - Ты не будешь плохой, - серьезно сказала мама. - Никто не плохой. Иногда мы ошибаемся, но мы хорошие.
  - Все?
  - Все.
  - И даже плохие папы и тети?
  - Нет плохих. Только хорошие, - устало сказала Трэйси.
  У Фианы, хорошо осведомленной о биографиях сотрудников, перехватило горло. Эта, насильно разлученная родителями с собственным ребенком женщина, не имела к человечеству никаких претензий! Все хорошие - пожалуй, стоит спросить ее как-нибудь о мировых злодеях. И те хорошие?
  - А почему все дети живут только с мамами? - Дэвид пошел по второму кругу. - А их папы решили не быть их папами, потому что они больные?
  Фиана догадалась: имеются в виду младенцы, живущие в резервации. Других-то этот малыш и не видел. Интересно, стоит ли внушать ребенку такое безоговорочное доверие ко всем подряд? Его станут обижать всякие разные сволочи, а он - талдычить им, ах-ах-ах, плохих людей не бывает. Надо будет поговорить на эту тему с Анжеликой, детским психологом из центра для обиженных женщин... Подумать только: все хорошие...
  На дорожке, огибавшей застекленную стену бассейна извне, вдруг появился Яшка. Он размашисто шагал ко входу. Мальчик терпеливо ждал ответа.
  - Бывают разные мамы и разные папы, - сообразил, наконец, Двайт. - Я тоже никогда тебя не брошу.
  - А почему... - снова завел Дэвид.
  У Фианы заныло сердце, она больше не могла всего этого слышать. Она резко оттолкнулась к другому краю бассейна. Люк, как пришитый, двинулся следом. Яшка, разбежавшись, бултыхнулся в воду, чем поднял маленькое цунами, с эпицентром точно между ними. Вынырнув в трех дюймах, он грозно обратился к парню: - Снова клеишь мою женщину? Тебе что, своих мало?
  - Пошел ты, - бросила Фиана по-русски.
  Цыган, будто только и ждал команды, тоже перешел на русский: - Я-то, может, и пойду, да вот с кем ты останешься? С этим? - Он кивнул на Люка.
  Тот, не понимая, переводил свой печальный взор с одного на другого.
  - Не обращай внимания, - бросила ему по-английски Фиана. - У него в голове революция.
  - Какую именно ты имеешь в виду? - спросил Люк. - Французскую, русскую, американскую?
  Фиана прыснула. Яшка пояснил: - Слушай ее больше. Это у нее в голове дырка.
  - Не понял, - медленно произнес грустный Люк. - Слушать Фиану больше - это я согласен, но в чем тут связь между дыркой и революцией? В голове?
  
   Глава 16
  
  Где-то в синеве у моста Золотых Ворот, между морем и небом, мелькнул парус. Алый. Уже не в первый раз Дина видела алые паруса. Те вдруг возникали в отдаленных солнечных бликах, дразня воображение, то у Золотых Ворот, то у знаменитого Дома на Скале, куда Уайты иногда ездили на прогулку. Феликс читал Александра Грина еще в юности, но не думал, что и другие американцы водили знакомство с каким-нибудь Грином, помимо Грэма, да и того могла знать лишь сотая часть.
  - Может, кто-то из русских миллионеров? - размышляла Дина.
  Муж пожал плечами: - Не обязательно быть миллионером для обладания парусником... Скорее всего, кто-нибудь оригинальничает...
  Но Ундина часто думала над разгадкой американских алых парусов, и ей все чудилось, вот-вот войдет в магазин человек и признается: именно он хозяин заметной яхты. А что тогда будет, зависело от настроения и желания фантазировать. Иногда хотелось, чтобы это оказался седовласый Яков, но на богатенького тот не похож...
  Дина взглянула на дверную ручку, та покойно молчала. В магазин как будто никто не рвался. Женщина схватила взятый из дому сэндвич с арахисовым маслом и откусила кусочек. Ручка двери, как по команде, стала проворачиваться.
  - Поесть не дадут, - сварливо буркнула Ундина. - Сейчас снова пойдет допрос, не русская ли я, да конкретно откуда, великие знатоки географии, да покупаю ли матрешки сама для себя. Боже, как надоели!
  Она лихорадочно заработала челюстями, чтобы успеть проглотить. В кассе ноль целых хрен десятых и только несколько мелких купюр да мелочь для сдачи.
  Дверь широко распахнулась, и в магазин ворвался горький и одновременно сладкий и пряный аромат шоколада Гирардели из соседнего домика шоколадной фабрики, терзавший Дину весь день. И поехали. Один за другим, гуськом просочилась целая толпа азиатских туристов, скорее всего, китайцев. Незамедлительно запахло чесноком и неведомыми восточными специями, прощай любимый шоколад. Спасибо, что не с вонючими животными и не индусы. Когда толпой заходили индусы, в магазине надолго оставались специфические миазмы - да что там говорить! - фимиам проникал через дверные щели, стоило им только оказаться поблизости, и после долго не выветривался. Хуже была только вонь псины и кошачья. А при восприимчивости беременной хоть 'караул' кричи.
  Однажды она поделилась этими наблюдениями с мужем. Тот взглянул на нее как-то странно, подозрительно, как будто не мог поверить, что слышит подобное от собственной жены. Она даже не осознала сразу, в чем проблема. А когда поняла, первым долгом вспомнила брошенные ему тогда в ресторане 'Зеленого Змея' обвинения в расизме, потом много и трудно думала о том, как, когда сама успела стать той дрянью... Боже, она произнесла ненавистное слово, излюбленный материнский плевок... Самое же абсурдное и страшное заключалось в том, что Ундина была совершенно не в состоянии себя перекроить, перевоспитать, заставить свои мозги перестроиться, а эмоции - перенапрячься, чтобы думать и чувствовать правильно.
  Это же в ней проявляется самая настоящая ксенофобия! Она, Ундина Слуцкая, рассуждает, как расистка, - как могло с ней произойти подобное! Да, стерва, да, сука, да, кто угодно, но не это же. Мама называла ее дрянью... Так длинно, раскатисто, громко... Сначала выводила звонкое 'Др-р-р', потом еще напирала на 'р' долго и мучительно, будто практиковалась в произношении этого звука, и лишь через вечность унизительного ожидания с замершим сердцем, лязгала 'янью'. Дина до сих пор вздрагивает, заслышав это звукосочетание 'др', и дыханье у нее перехватывает от ужаса... Почему же она так легко теперь согласилась с этой классификацией себя?
  Но обобщение по национальностям? Откуда, как? Усвоенное организмом клеймо, приклеенное к ней матерью, сделало дочь ненавистницей целых групп по определению? Каким образом вывернулось именно так? Постой, причем тут ксенофобия? Нет, первый вопрос нужно ставить иначе: a почему, собственно, считать такие отношения к некоторым посетителям магазина расизмом - она же действительно чувствует тошнотворный запах, когда приближаются инду...
  Ну как же, а все евреи непременно нажимают на 'таки', а сами всегда, во всех фильмах, значит, и в жизни, обязательно жадные, хитрые и пархатые... Кстати, может кто-нибудь, наконец, разъяснить значение этого омерзительного даже по одному звучанию слова? А итальянцы все без исключения мафиозе... А мексы поголовно... А толстяки подряд... А мужики сволочи, а бабы дуры. Что там всем вменяется всеми другими... Какой позор, как смеет современный человек вообще помыслить подобное!
  ТА МОГИЛА давно была открыта и разорена. Дракула вовсю пил кровь и крепчал. Даже в детстве Дина не ощущала себя перед ним такой бессильной. Она боялась смотреть ему в лицо, тем более страшилась разглядывать его черты, она только чувствовала его во тьме, слышала в своем его злобное дыхание и не могла сопротивляться его присутствию, постепенно подчинявшему уже не только подсознание, но и собственное сознание.
  Китайцы мгновенно заполнили небольшую комнату, галдя на своем языке, и прямо под плакатиками 'руками не трогать' принялись хватать расписанные вручную матрешки. Но открывать несчастные куклы до последней им было мало. Некоторые зачем-то еще стучали по тщательно отлакированной поверхности кончиками ногтей, вероятно, чтоб уж попортить так попортить... Действо это раздражало, тем более, сразу становилось ясно, что не купят даже на центик. Пришли погалдеть, поглазеть, помурыжить...
  И, конечно, один из них тут же возник перед ней и стал показывать свои познания в русском. Зачем Дине его 'прыует' - мучитель и сам не знал, и даже не подозревал, как страшно она ненавидела зевак, которым необходимо впустую тратить на эту чушь собачью ее душевные силы, насмехаться над ее языком и над ней, а иначе, чем глумление, она все это не воспринимала.
  Самое страшное представляли собой соотечественники. Те не церемонились: врывались и тут же без спроса целились в нее фотоаппаратами и видео-камерами, лапали несчастные экспонаты, тыкали пальцами, критиковали что могли, громко и обязательно на ломаном английском сообщали копеечные цены на те же изделия в России, чем отпугивали возможных покупателей, хорошо, когда давали советы, а чаще указания, которые тут же требовали исполнять, хамили, жаловались и хаяли Америку, перли на рожон, давя показухой, или громко орали между собой, как-будто ее тут нет... Или вопили во все горло их дети, на которых родители не обращали внимания... И, конечно, никогда ничего не покупали.
  Если раньше Дина о том недостаточно часто задумывалась, то теперь за короткий срок работы в магазине возненавидела все человечество, состоявшее по ее сегодняшнему мнению, из сплошного быдла и хамья.
  От них некуда было спрятаться, спасения тоже не было, достойно парировать она не умела, а если старалась опустить глаза, чтоб не видеть этого разгула, ее все равно как-то выдергивали из ухода в себя и продолжали испытывать терпение, каждый раз находя для этого новые варианты.
  Азиаты, наконец, выкатились наружу, оставив после себя разгром, растерзанные матрешки и приступ злобы в опустошенной душе Дины. Она откусила кусочек от своего сэндвича и пошла к полкам зализывать раны.
  На этот раз дверь отворилась, чтобы впустить мучителя постоянного. Тот работал в музее восковых фигур на главной улице пристани и внешне напоминал яйцеголового марсианина из 'Аэлиты', только цвет его постной рожи был не голубым, а серым, глаза - бесцветными и блеклыми, а голос, монотонный и глухой, нудил и тянул бесконечную пустую болтовню.
  Хотелось доесть злополучный сэндвич, выпить чаю, ненадолго отойти от бессмысленного потока туристов, так нет - тут как тут, гад, явился не запылился.
  Мерзопакостный тип ввинтился в магазин и встал перед Диной с немым упреком в глазах, молчаливым ожиданием как бы заставляя ее начать непринужденную беседу.
  - Чтоб ты провалился! - подумала Дина. Если в первые дни знакомства она еще пыталась проявить заинтересованность, то теперь даже обычная вежливость продавца давалась с трудом.
  - Могу вам чем-нибудь помочь? - она еле-еле натянула на лицо вымученную улыбку.
  - Я просто смотрю, - поклонился незваный гость, вперив ей в лицо отвратные глаза.
  Улыбка сползла с губ. Дина не сдержалась: - Но вы не смотрите наши изделия, вы смотрите на меня!
  - Разве нельзя?
  - Здесь можно смотреть на вещи, которые хотите купить. А я не на распродаже!
  - Я просто хотел спросить, что ты думаешь о последнем русском президенте.
  - Плевать я хотела на всех русских президентов... Американские меня тоже мало волнуют.
  - Почему же? - Вежливый нахал стал пристраиваться к прилавку поудобнее, давая понять, что беседа началась.
  - Я не собираюсь это здесь обсуждать, - чуть ли не выкрикнула Дина.
  - А какие темы вы хотели бы обсудить?
  Дина поняла, что его не проймешь ни злобным фырканьем, ни просительными намеками, и она бухнула прямо ему в физиономию: - Я ничего не желаю обсуждать. Я хочу закрыть магазин, вы мне мешаете.
  - А разве время? - он даже и не подумал сделать движение на выход.
  - Не ваше дело.
  Дина схватила бумажку с надписью 'вернусь скоро' и ринулась к двери, пока не влез кто-то третий. Пришпандорила бумажку на стекло и распахнула дверь, жестом приглашая нахала выйти.
  И все-таки своего добилась. Он выполз наружу. От удивления и обиды ноги его не гнулись, но он оставил ее в покое. Молодая женщина по-детски радовалась своему избавлению.
  Она закрылась на ключ и доела, наконец, сэндвич, потом мешочек винограда, потом подумала и схватила апельсин. Дверь рвали каждые пять секунд, но девушка не реагировала. Она расправилась со всем, что принесла из дома, и вышла на площадь. Алые паруса исчезли. Зато никуда не делась шоколадная фабрика, усердно излучая пахучесть необыкновенной горькой сладости, обещавшей вкусовое наслаждение. Дина рванула туда, на эпицентр блаженства рая.
  Очень скоро девушка сидела на бортике фонтана, держа в руке заветную закрученную в кулек вафлю, заполненную шоколадным мороженым и взбитыми сливками, все обсыпано орешками, а на верхотуре, конечно, маринованая черешенка. Дина опустила губы в лакомство, буквально сияя от счастья. О наказании резервацией она и думать забыла.
  - Вкусно? - спросил опустившийся рядом человек.
  - С ума сойти, как вкусно! - простонала девушка и подняла на него глаза, облизывая губы. Она даже не сразу сообразила, что говорят по-русски.
  Вот от чего можно сходить с ума, так это от подобных мужчин. Далеко до него Якову, не говоря уже о Феликсе... Рядом сидел не просто киношный красавец, а какое-то высшее существо. Это легко определялось не только по яркому облику, от могучих плеч до роскошных темно-русых кудрей, но читалось и в золотых глазах, припорошенных пушистыми ресницами, и в отсутствующем выражении лица.
  - Вот он, настоящий Печорин, - мелькнуло в голове. - Уайту спрятаться надо!
  - Ну что вы! - как будто подслушав ее мысли, возразил атлет. - Обыкновенным, правда, называться не стану...
  - Вы читаете чужое сознание? - даже мороженое подтаивало, так как перестало занимать ее.
  - Милая вы моя, - улыбнулся незнакомец. - Все мысли, сотворяемые в вашей прелестной головке, выписываются крупными буквами на вашем прекрасном лице.... Алон, - назвал он себя. - Алон Полинер.
  - Язык сломаешь, - подумала Дина и тоже представилась, не в силах отвести от него взгляд. Где-то она уже встречала этого персонажа или же он был на кого-то похож, на кого-то весьма знакомого, но она никак не могла сообразить, на кого именно.
  - Я уже не в первый раз напоминаю знакомых человеку, которого вижу впервые в жизни, - улыбнулся Алон.
  - Обалдеть! - подумала молодая женщина. - Но как с таким разговоришься? Да и давно пора возвращаться в лавку, пока не уволили.
  - Так вы в том сувенирном? - Полинер снова разгадал ее мысль. - Пойдемте, я вас провожу, - предложил Алон. - Давно намеревался посмотреть изделия у вас в продаже.
  Дина выбросила в урну протекшую вафлю и забормотала что-то насчет ручной работы.
  Полинер осматривал полки с видом знатока и вел себя вполне прилично: не критиковал цены, не указывал, как расставлять матрешки правильно, и уж, тем более, ничего не хватал руками.
  Наконец, он дошел до старинной иконы с изображением беременной Девы Марии. Заприметив лик, красавец заметно дернулся, остановился и надолго застыл беззвучно и намертво.
  - Вон на той стене висит еще одна икона, - нарушила Дина длительное молчание. - С распятием. Та подешевле.
  - Разве я торговался? - Алон заметно сморщился: - Проживу без распятия уж как-нибудь. Что за манера - выставлять напоказ чьи-то муки. - Передернув плечами, на сей раз мужчина явно расшевелился. - Неужели так приятно смотреть на искаженное от страданий лицо! Наслаждаться смертной агонией, запечатленной застывшей в веках. Я понимаю, застопорить во времени удовольствие, счастье, радость, но агонию! Только люди способны на такую невероятно пакостную мерзость!
  Дина молча смотрела на атлета во все глаза и понимала, что не только видела раньше его лицо и даже фигуру, но и слышала эти речи, и узнавала невообразимо приятный бархатистый музыкальный голос.
  Полинер, закончив свой гневный монолог, снова уставился на икону. Трудно представить покупателя, способного приобрести эту вещь, самую дорогую в лавке, - нули в цене зашкаливали.
  Дина лихорадочно соображала, где и когда встречала эту личность, и не могла оторвать от него глаз. Наконец, Алон развернулся лицом к ней и, отставив левую руку по-направлению к иконе, сказал: - Беру это.
  Девушка назвала цену. Неожиданный покупатель изящно отбросил в сторону правую руку. И Ундина, наконец, догадалась, где его видела. В каждом музее была статуя Аполлона точно в такой же позе. Алон Полинер внешним видом абсолютно идентично воспроизводил изваяния греческого бога, будто одно из них ожило. Хорошо. Допустим, внешность известна каждому, но манеры, голос? Откуда Дине знаком этот тембр?
  - Ну что же вы? Заверните, - небрежно произнес Алон, доставая бумажник.
  У Дины затряслись руки, когда прикоснулись к вещице, снимая ее со стены.
  - Спокойно, спокойно, - подбодрила до слез знакомым голосом ожившая статуя Аполлона. - Это очень дорогая и красивая, но всего-навсего вещь. Я собираю подобные для своей яхты.
  - Безусловно, та самая яхта, - подумала девушка. - Может ли быть иначе?
  - Люблю, знаете ли, все необычное и красивое, - снова отозвался на ее раздумья загадочный человек. - Сказки всякие... Про алые паруса, например...
  - Ну разве могло обернуться по-другому? - с сарказмом подумала Дина.
  Алон насмешливо разглядывал ее в борьбе с собственными душевными сомнениями. А в руке изящно держал веером тысячные купюры, она таких и не видела до сих пор. Он расплатился, бросив 'без сдачи', а последнюю тысячедолларовую бумагу протянул продавщице с объяснением 'ваши комиссионные'.
  Девушка что-то бормотала, пытаясь отказаться, но Алон легко успокоил ее рассказом, что Мария на иконе очень напоминает ему любимую женщину, которую он давно не видел.
  - Правда? - спросила Дина. - Что с ней стало? - Всмотревшись в образ, она только теперь сообразила: а ведь ей знакомы и эти черты, да отнюдь не по искусству.
  То есть, она, Ундина Уайт, урожденная Слуцкая, сталкивалась с обоими этими людьми? Она была уверена, что в жизни эту пару не встречала, ни вместе, ни поодиночке.
  - Предпочла другого, - его взгляд сделался мертвым.
  - Вам! - изумилась Дина. - Как можно ВАМ предпочесть другого? - Она заметила, что великолепное лицо Полинера еще сильнее потемнело. Сразу стало ясно: человек очень и очень немолод, да еще запредельно устал. - Да никогда в жизни не поверю!
  - Я и сам с трудом поверил, - усмехнулся тот.
  - До сих пор ее любите! - ахнула девушка. - А где она сейчас? С ним?
  - Думаю, где-то во Фриско. - Алон пожал плечами, лицо его исказилось от глубокой внутренней муки. - А с ним или нет... Возможно, он уже и разыскал ее. Не знаю, но попробую еще раз...
  - Как? Она и его потеряла? Это потому что в глубине души она все-таки любит вас...
  - Спасибо, милая, - его лицо окончательно помертвело. Голос сделался совсем безжизненным.
  Алон быстро раскланялся и вышел со своей драгоценной покупкой. Молодая женщина остолбенело смотрела ему вслед, а потом в окно, пока странный тип не растворился в толпе.
  Когда Дина позвонила хозяйке магазина и отрапортовала о сбыте иконы за наличные, у той от радости на несколько секунд пропал дар речи.
  
   Глава 17
  
  Фиана припарковала свою Хонду на верхней площадке гаража и на лифте съехала в холл гостиницы. Получив ключ - заняла процедура вселения не больше десяти минут - девушка на другом лифте поднялась в свой номер, села на кровать и позвонила гадалке Юле.
  Легко договорились о встрече на завтра. Фиана спустилась в казино. Играть, разумеется, не стоило: все равно что просто сидеть и бессмысленно выбрасывать деньги в мусорку... Да и не за тем сюда явилась, вовсе нет. Риновские заведения олицетворяли для нее все тот же переполненный атобус. Тысячи раз кляла себя, боролась, ездила на собрания сексоголиков, - и все же недуг побеждал: время от времени наведывалась сюда... За туманом. Села в баре и принялась рассматривать околачивавшихся мужчин. Звонить Тому тоже пока не стала: по-обыкновению, придерживала на случай полного провала в поисках. Том не попадал под правило одной ночи, слишком уж с ним все было скучно. Кто к такому привяжется... Счастье, что еще вообще не опротивел окончательно. Вероятно, благодаря тому, что на все соглашался, даже сам вызвался поискать третьего для разнообразия.
  Фиана сделала маленький глоток любимого калуа и достала сигарету. Именно разрешением курить, где угодно, казино и привлекали ее больше обыкновенных баров. Накурено, правда, уже до состояния висячего топора, это при кондиционерах. Как же тут травят себя и других!
  В темноте зала, едва освещенного цветными лампочками и экранчиками игральных машин с зазывными картинками, люди, похожие на тени или привидения, деловито бродили с пластиковыми ведерками фишек и монет между клубов дыма в поисках удачи. В везении нуждался каждый, особенно здесь, где в борьбе с азартом человек оставался один на один...
  А на стороне противника, где-то на уровне подсознания или даже в генетическом наборе выстраивались годы былых обид, бедности и унижений. В момент какого-то специального, очень субъективного, противостояния, когда скопление пережитого взмывало в душе в пик, близкий нервному срыву, срабатывал неведомый включатель и - начиналось: запой, обжорство, загул, магазины... а у вот этих - игра.
  В невеселых размышлениях Фиана даже не заметила приближения Тома. Тот пристроился рядом и занудил: - Если ты здесь, то почему я этого не знаю.
  Он жил в Рино и работал диллером на рулетках в соседнем казино. В смысле, шулером. Что его занесло сюда? И с какой стати вдруг претензии? Он что же, предъявлял на нее какие-то права? Этого еще не хватало. Но начинать с ссоры выходило себе дороже...
  - Я только приехала, - миролюбиво сказала Фиана. - Буквально час назад. Просто еще не успела тебе позвонить.
  - В самом деле? - Усомнился тот. - Или высматриваешь себе кого-то другого?
  Ну надо же! Заревновал, что ли? Она пожала плечами, и сей невинный жест вызвал целую серию поучений: - Я сколько раз тебе говорил об опасности! Ты же страшно рискуешь во всяком отдельном случае, когда ведешь к себе в дом... или номер... Короче, в свою кровать - незнакомца! А если это убийца!
  - Ну пусть меня прикончит, - Фиана снова пожала плечами. - Только 'спасибо' скажу.
  - А если покалечит... И оставит ползать по жизни... Тоже будешь благодарна?
  Том внушительно посмотрел ей в глаза. Фиана молчала, и он протянул: - A я тут мечусь, как дурак, третьего ищу, чтоб без риска...
  - Ну, и как твои успехи на этом поприще? - Впервые с момента встречи, она посмотрела на него более или менее заинтересованно.
  - Ты знаешь, есть один... Кстати, твой соотечественник... Скрипач. Говорит, играет на женщинах, как на скрипке.
  - Имя? - Фиана очень испугалась, потому что догадалась в секунду, о ком речь.
  И, конечно, услышала единственно верный ответ: - Алекс.
  - Ты ему рассказал обо мне?
  - Нет, ждал твоего ОК. Так как? Подойдем к нему познакомиться?
  - Да ни за что! - заорала Фиана. - Сам его...!
  Пикантное слово, выкрикнутое на первый взгляд приличной дамой, да еще во всю громкость, привлекло широкого зрителя. На парочку стали оглядываться.
  - С ума ты сошла! - предположил Том. - Я ж тебя не принуждаю, просто... Если он тебе не нравится мне даже лучше.
  - Ты здесь причем? К тебе это не имеет отношения.
  Том обиделся: - Ладно, хватай кого ни попадя, дождешься. - Он вскочил и ушел, не простившись.
  Лапни ухмыльнулась: все равно примчится по первому зову... Или без зова, как ни в чем не бывало. Все с этим героем-любовником давно известно наперед. Настроение, правда, обделал своими прогнозами. Интересно, каким было его детство, что с ним творили родители... Хотя, не до него и сегодня выходной... И он ничего о себе не пытался рассказывать: мужчины в пациенты не записываются... Тут уж папочка расстарался, церковник, будь он проклят... Нет, о прошлом не думать. Лучше забыть, если б можно было забыть.. Или хотя бы простить, как того требует программа.
  - Вам плохо? - над самым ухом раздался участливый голос.
  - А не пошел бы ты... - терпеть она не могла как раз вот такие участливые тенора, от которых по обстоятельствам можно ждать, чего угодно, зато напоказ они очень-очень смиренные.
  - Ну зачем же так, - незнакомец явно от огорчения перешел на русский.
  Фиана воззрилась на него. Смутный силуэт в полутьме. Лица и глаз не рассмотреть.
  - Нет, если вам полегчает от того, что нахамили мне, - разглагольствовал человек, - то прошу вас, - он жестом изобразил широкое приглашение: - не стесняйтесь.
  Вот именно такой и мог оказаться изощренным садистом и, как только что предсказывал Том, оставить ползать по жизни.
  - Отнюдь, - предполагаемый изверг покачал головой: - Даже наоборот. Я воинствующий, - он сам себе улыбнулся: - Или воинственный? Как правильно применительно к филантропу?
  - Однохерственно, - лаконично нагрубила девушка.
  Человек на этот раз благосклонно пропустил ее хамство и опять вежливо улыбнулся: - Всякое создание Творца заслуживает жалости и любви.
  От этого заявления Фиану, презревшую пошлятину в любой форме, особенно постулаты, хотя бы немного отдававшие христианством, всю передернула судорога застарелой ненависти.
  - Кроме собственных детей, - язвительно дополнила она. Потом спохватилась: - Вы читаете чужие мысли?
  - А ничего особенного в этом нет... - На незнакомца явно не действовали ни ее ожесточение вообще, ни открытая яростная неприязнь лично к нему. - Телепатия не изучена наукой, но это не означает ее полного отсутствия в материальном мире... Как не отрицает и существования миров нематериальных... Конечно, наука отвергает все, чего не в силах понять, тем не менее, чего только не случается... - Странный разговорчивый товарищ явно решил, что собеседница из тех женщин, которые 'любят ушами'. Какой кошмар! Выходит, напрасно, она считала занудой Тома. - Кстати, - продолжал парень, - детей в этой жизни у меня пока нет, я даже не отыскал еще свою любимую...
  Фиана саркастически расхохоталась. Любимую он не нашел! Мыслитель хренов.
  Тот, наконец, поморщился: - Зачем же вы так? Меня не знаете, ее... Или ее знаете?
  - Как же, - съязвила девушка. - Как же Ее-то не знать?
  Собеседник смутился: - Я просто не подумал, что вы не помните свои прошлые воплощения. Да и в этой жизни по идее должны как-то пересечься... Возможно, уже...
  - Моя твоя не понимает, - пробормотала Лапни. - Так что вы начали про телепатию?
  - Ладно, для тех, кто не в курсе, человек - это одновременно передатчик и приемник, - уклончиво сообщил непрошеный учитель. - И нет, я не взялся вас покорять... Поверьте, мне это совершенно ни к чему. Просто хотел помочь.
  - По-мужски, да? - уточнила Фиана.
  - Вижу, насолил вам сильный пол.
  Девушка молчала.
  - Вас очень обидели? - настаивал мужчина.
  - Слушай, какого ты ко мне привязался? - заорала она. - Подвигов не хватает? Тогда тащи меня в койку! Я точно выискиваю партнера на сеанс. Если еще польщусь на такого... Блаженного...
  - Вот как раз этого не надо, - ответил он. - В том смысле, что одноразовый секс - это не панацея. Ну полегчает ненадолго, но ведь не излечит.
  - Без вас знаю, - буркнула Фиана.
  - Ну вот, видите, - обрадовался тот. - И польститься на меня выйдет зря.
  - Вы же свободны... - Ядовито подначила она,
  - Я сказал, что ищу свою любимую, - возразил человек, - но я занят ею.
  - Так вы уже встречались и потерялись? - Сама не зная, зачем, спросила Фиана о том, что ее совершенно не интересовало.
  - Можно сказать и так.
  - Она живет в Рино? - Даже под дулом пистолета ей не удалось бы ответить, с какой целью устроила первому встречному этот допрос.
  - Не знаю.
  - А по Интернету пробовали? - Фиана продолжала настаивать, так и не понимая своего навязчивого любопытства.
  - Там же нужно имя, а я не имею представления, как фамилия, - терпеливо отвечал подследственный. - Да и имени, как такового, не знаю. Только звучание, да и то необязательно полностью.
  - А по фотографии? - Или это в ней заговорила профессия?
  - Понятия не имею, как выглядит она теперь...
  - Ей что, сто лет? - Видимо, профессия.
  Мужчина ответил удивленно: - Да нет, с чего вы взяли? - Немного подумав, он сказал: - Впрочем, кто знает... - Он снова задумался и, наконец, произнес: - Нет, вряд ли.
  - Поняла, - догадалась Фиана. - Вы сумасшедший.
  Человек улыбнулся: - Каждый из нас слегка тронутый. Все мы тут не в себе.
  - Тут - вы имеете в виду, в казино?
  - Нет, конечно.
  Главное, не создавалось никакой возможности рассмотреть его получше, только худощавость бросалась в глаза.
  - На улице тоже уже темень, - посетовал незнакомец. - Нет смысла выходить, все равно рассмотреть меня не удастся.
  - А вы в этом отеле остановились? - Фиана снова сама удивилась собственному вопросу, затем другому. - Или живете в Рино?
  - Я? В Рино? А может быть...
  - Действительно, почему бы и нет?
  - А потому... - человек наклонил голову: - Кстати, меня зовут Иосиф. Я недавно переехал сюда из Нью-Йорка...
  - Куда переехал-то? - Опять? Лапни не узнавала себя. Да ей-то какая разница?
  - Пока сюда.
  - В отель? - Ее уже прилично разозлило это загадочное даже для самой себя глупое участие к незнакомцу.
  - Дался вам этот отель! - ну надо же, кажется, и мужчина рассердился. - Нет, конечно, - тут же парировал он ее соображения. - Я никогда не сержусь, зачем это?
  - Вот черт, - подумала Фиана. - Надо же, навязался на мою голову. И чего я с ним вообще разговариваю? Какого... он мне сдался?
  - Знаете, может, лучше не упоминать дьявола всуе... Даже если всего-навсего черт.
  - Всуе! - буквально вскричала девушка. - Так и ты церковник! Как же вы меня достали!
  - Вы не воспринимаете все, связанное с христианством? - Немедленно догадался чуткий Иосиф.
   - Ненавижу, - не раздумывая, вышвырнула из себя Фиана.
  - Это очень сильное слово... А позвольте спросить, за что?
   - Позволю и даже отвечу: за то, что утопили в крови всю историю, а теперь мучают собственных детей.
  - Вы говорите о людях.
  - Само собой.
  - Мало ли что творят смертные... Причем же тут Уэш... - Незнакомец резко оборвал себя: - Я имею в виду, причем тут Иисус? Насколько я понял, вам не нравится христианство, потому что оно извратило идеи своего э-э-э... начинателя. Но ведь и сам Иисус пошел против Иудаизма потому что ему не нравилось, во что его превратили Фарисеи. Поймите, не идеи Моисея, не сами заповеди, не сам Иудаизм, - Иосиф даже прикрыл ресницы, куда только делся взятый им первоначально тон. Теперь ей, возможно, ненароком показалось, он отчаянно защищается. - Иисус никогда не хотел его отменять, он и представить не мог, во что выльется его бунт против именно извращенцев, не желавших соблюдать закон. Я же надеялся... Я же думал... - Кажется, он начал заговариваться, но сразу прекратил бормотание и продолжал осмысленно, с долей горькой иронии: - Да, как же иначе, разумеется, сначала размышления, созерцания, развитие и оформление замысла в прекрасную идею, а потом тут как тут- откуда только взялась - религия. Не успеваешь оглянуться, а идею уже прибрали к рукам другие, те, кто не стесняется трубить на весь мир свою лабуду об огне сердец и какой-то особенной чистоте непонятно чего, а на самом деле... боже мой, - собеседник перешел было на неразборчивый горячечный шепот и девушка решила, что он совсем свихнулся, но он снова взял себя в руки и закончил: - И религия утвердилась, и уже инквизиция, и все кончено. Но причем же тут сам Иисус? Он же не хотел...
  - Притом. - Как будто ее, Лапни еще возможно купить на эту искреннюю трепотню, когда лучезарность в очах так сильно смахивает на родительскую во время их проповедей. Как будто можно им верить хоть на йот.
  - Простите?
  Очухался, наконец, от своего прозрения, что ли? Понял, что не проймет?
  - С него началось самое страшное, - уверенно сказала Фиана. - С его сладенького ханжества. С его лжи о гуманности.
  - А как вы думаете, почему он вообще заговорил о гуманности? - Вернушимся к нему менторским тоном поинтересовался пришедший в себя Иосиф.
  - Чокнутый был. Или тронутый, как вы изволили выразиться.
  - И вам не приходило в голову, что мир на тот момент действительно отчаянно нуждался в гуманности? - Иосиф продолжал тем же нарочито вежливым, сочувственным и одновременно настойчивым учительским тоном, которого она, кстати говоря, вообще не выносила.
  - Этот паршивый мир отчаянно нуждается в человечности с момента его сотворения по сей день, - запальчиво заявила Фиана. - И всякий, кто объявлял, что несет именно человеколюбие, необходимое всем, начинал новую эру, еще более кровавую и жестокосердную, чем предыдущие. Самое страшное из всего, о чем я читала, - это христианство и коммунизм.
  - Фашизм забыли, - вежливо напомнил чудак. - Да и мусульманство нисколько не лучше остальных...
  - Ну как же... Разве что, буддизм не жаждет чужой крови, - Фиана рассмеялась истерическим смешком. - Только фашизм не был ханжой: о своей бесчеловечности объявил заранее и называл вещи своими именами. Другое дело, кому от этого легче... Но хотя бы понятно, чего от них ждать. О мусульманстве мало что знаю.
  - Не скажите, - Иосиф покачал головой. - Неужели не слыхали, что и фашисты прикрывали красивыми словами о всеобщем счастье свою беспощадность, свирепость, садизм.
  - Счастье для немцев, - возразила Фиана.
  - Ваши рассуждения очень похожи на те, что некогда высказывал один мой старинный знакомый. Мой... соперник. Мизантроп был редкостный.
  - Понятно. Выходит, тот и сманил эту... вашу? И почему она предпочла его, я поняла тоже.
  - Отнюдь, - ответил странный собеседник. - Уверяю вас, вы ошиблись. Все произошло совсем наоборот.
  - Хотите сказать, она предпочла филантропа вас? Так она дура?
  - А вы считаете невероятным, что меня могла избрать умная?
  Фиана оценивающе уставилась на Иосифа. Его черты по-прежнему терялись в темноте, но по мере того, как девушка всматривалась в них, знакомые контуры вдруг начали смутно проступать в его облике... Странное чудится, вернее, невероятное... Как такое могло померещиться во тьме? С ума она сходит, что ли?
  - Нет-нет, да не волнуйтесь вы так. Многие находят меня похожим на Него, - криво улыбнулся собеседник, задрав голову к небу, то есть, куда-то в сторону потолка.
  - И вы этим пользуетесь?
  Тот пожал плечами и, вопреки своей манере на все находить ответ, горестно промолчал.
  Из ее сумки раздались чуть слышные в гуле казино трели телефонного звонка.
  Иосиф молча смотрел на Фиану. Она и не думала доставать трубку, все равно, это, скорее всего, был Яшка со своим хамством... Или Джейсон со своими Клэрами... На худой конец, Том со своим либидо...
   Ей уже было не до любовных игр. Иосиф начисто отбил всякую к тому охоту... Интересно, какая дура... или умная могла предпочесть его кому-то, кто рассуждал вообще, в принципе... Тем более, мизантроп, а зло притягивает... Урод, что ли...
  - Уверяю вас, есть на свете женщины, их даже достаточно много, которые находят привлекательными именно беседы со мной... И уж никак не внешность. Кстати, красивее того поэта я никогда никого не знавал.
  - Так он еще и поэт?
  - Бард по-вашему, - поклонился Иосиф.
  - А по-вашему, кто? - подловила девушка.
  - Пожалуй... Стихи, струны, - да, конечно, бард...
  Как можно бросить красивого барда ради этого придурка?
  - Между прочим, я тоже бард, - сообщил Иосиф. - Только песни у нас разные, да и мы мало похожи. У него там сплошная красота, романтика, паруса алые... У меня же вечный спор.
  - Между кем?
  - Между добром и злом, так ведь полагается, - Иосиф смущенно улыбнулся. - Еще смешные мистические, про потоки разных созвездий: например, 'поток Овна', про круги ада 'О чем задумался, товарищ Вельзевул', или монолог быка перед боем 'Фиеста', песня гадкого утенка, - короче, разные.
  Фиана бросила на него недоверчивый взгляд.
  И тут рядом возникли два качка в джинсах, а между ними тип в костюме и под галстуком. Тип вежливо обратился к Иосифу: - Я уже просил вас освободить мое казино от вашего присутствия.
  Едва тот попытался открыть рот, как тип протестующим жестом руки его заткнул: - В последний раз говорю с вами вежливо. Если вы сейчас же не уйдете молча, моя охрана будет говорить с вами по-другому. Прошу ничего не отвечать, мне не нужны здесь проповеди, просто уходите по-хорошему. И впредь не появляйтесь.
  - Вы не имеете права! - с места в карьер заорала Фиана.
  - Еще как! - сказал тип насмешливо. - Вы и не представляете себе, какие я имею права.
  - А в чем дело? - поинтересовалась она чуть тише. - Я вообще-то заплатила за номер в этом отеле.
  Качки молниеносным движением построились по обе стороны.
  - К вам это не относится, - поклонился тип. - Я обращаюсь только к вашему спутнику. Его присутствие здесь излишне.
  - Я хочу знать, в чем он виноват, - твердо сказала девушка. - Украл что-нибудь? Обидел кого-то? Испортил ваше имущество?
  Иосиф наблюдал за перепалкой с благосклонной улыбкой и отстраненным интересом, словно не к нему относилось происходившее.
  - Он все знает, спросите потом самого, - вывернулся тип и заявил: - Так сам покинешь помещение или мне применить силу?
  Виновник происшествия молча улыбался.
  - Я желаю знать немедленно, причем от вас, - ледяным и снова сильно повышенным голосом сказала Лапни. - За какие провинности вы изгоняете отсюда моего знакомого, чем оскорбляете его и меня?
  - Хорошо, - процедил тип. - Он ведет себя неэтично по отношению к нашему заведению.
  - То есть?
  - Он не просто объясняет клиентам, что играть плохо, - он еще рассказывает о нашей якобы нечестности, придумывает вслух, каким образом мы способны облапошить, чем отпугивает людей, добивается, чтоб те не играли! - потеряв терпение, закричал тип. - Мы не впервые терпим из-за него убытки. Иди в другое казино, монах! Если тебя здесь еще куда-то пускают.
  Он посмотрел на своих молодцов и те, схватив парня за бока, стали выволакивать его из-за стойки. Фиана вскочила и заметалась, никто вокруг не обращал на них внимания. Наконец, Иосиф, со словами 'хорошо, я уйду' выдернул руки. Его легко отпустили, только подтолкнули по-направлению к дверям, а затем двинулись следом на некотором расстоянии.
  Лапни расплатилась за свой дринк и понеслась за компанией, но Иосиф уже исчез, как будто растворился в воздухе.
  
   Глава 18
  
  Алые паруса снова дразнили солнце, бороздя залив Золотых Ворот в синеве неба, тонувшей в сапфировой воде. Яркие блики заигрывали с красавицей яхтой, то сновали сверху вниз, то прыгали по сторонам, то задорно подмигивали из-за парусов. Картина выглядела бы мультяшной, если бы хрустальный звон чистого, чуточку подмалеванного непонятным розовым маревом воздуха тонюсенько не пронизывал шум Рыбачьей Пристани.
  Что бы ни отдала Дина, лишь бы вместо проклятого магазина оказаться сейчас на борту загадочной яхты и побеседовать с Алоном Полинером. Она не думала, о чем мог бы пойти разговор, да суть в представлении Ундины и не имела значения, как-то не приходили в голову мысли о важности и того, интересовала ли встреча с ней самого Алона. Молодой женщиной почему-то владела твердая уверенность: хозяин ало-парусного великолепия именно он. Этого казалось вполне достаточным для неотвязного желания.
  Дина рассказала о необыкновенном знакомстве мужу. Феликс ревновать не стал (кто, в самом деле, в здравом уме приударит за беременной женщиной!), только невразумительно хмыкнул об изобилии чудаков в излюбленном Фриско. Но еще ни один мужчина никогда столь ярко не занимал ее воображение. И ничего не хотелось так сумасшедше, как посетить чудо-парусник. Даже мысли о ребенке и разговоры с ним, будущим маленьким существом, не отвлекали Дину от размышлений об Алоне и алых парусах. О Якове она и вспоминать забыла.
  Молодая женщина поглаживала живот, нежно обращаясь к своему малышу, обещая ему (или ей?) любовь, внимание и поддержку, а сама высматривала, не мелькнет ли где на гребне волны кумачовое чудо.
  Чудес не бывает, и дверь сегодня открывалась только ради зевак. Радовало отсутствие занудливого нахала из музея восковых фигур, но другие посетители доставали любимыми вопросами, в тысячный и миллионный раз, снова и снова одно и то же: русская ли Дина, откуда точно родом, покупает ли матрешки сама для себя. Отругивалась она на все в мозгу заученными фразами (лемуриянка, блин, подумаешь, знатоки географии, не ваше дело), - но вредные мысли явно прорывались наружу: по выражению лиц чувствовалось, отлично понимали.
   На площади творилось все, как всегда. Из бара напротив уже выкатили несколько демонстрационных столиков с расставленными на них крошечными, будто кукольными, бокальчиками, заполненными шоколадной и кофейной водками: пей, не хочу.
  Из фабрики Гирардели выпустили подростков, одетых в разные характерные костюмы героев известной детской конфетной игры. Разноцветная гвардия бродила вокруг с подносами угощений, предлагая их всем и каждому. Одна принцесса Лолипап, вся обвешанная леденцами, срывала их с собственного наряда и, приплясывая, протягивала детям по конфетке в руке.
  Туристы озабоченно сновали из магазина в магазин, а самые замученные отдыхали на круглом бортике фонтана.
  Дина откусила от куриного шашлычка террияки, раздобытого ею в соседней японской кафешке, где она еще купила палку суши с креветками тампура, гьозу с курицей и круглые рисовые пирожки со сладкой фасолью. Тот, первый самый страшный застарелый голод молодая женщина, наверно, утолила, но раз ввязавшись в чудовищную обжорскую вакханалию, уже не могла остановиться, сколько Феликс ни пугал ее сложными родами и резервацией. Дракула только оттачивал клыки.
  А резервация была так близка, - Дине везде мерещилось зловонное дыхание огромной разжиревшей свиньи, с которой ассоциировалось пристанище для толстяков. Страх гнал ее, как кролика: кусок за куском беременная неминуемо приближалсь к ужасной пасти, уже разверстой, чтоб поглотить парализованную безволием жертву.
  Дина доела шашлык, гьозу - и, вздохнув, принялась было за суши, только их пришлось отложить. Дверь отворилась, впустив голубоглазого атлета, портило его лишь уныние на лице. Даже не глядя на товары, вошедший направился к ее конторке.
  - Где именно вы родились? - с места в карьер спросил парень.
  Девушку явственно передернуло, но она собралась и, натянув на лицо ненатуральную улыбку вежливости, ответила стандартным вопросом: - Могу ли я вам помочь?
  - Я спросил, откуда вы родом.
  - А я спросила, чем вам помочь.
  С минуту они стояли, молча уставившись друг на друга.
  Наконец, атлет неуверенно усмехнулся: - Это секрет?
  - Что тебе нужно? - отбросив улыбку, прошипела Дина.
  - Н - ничего... Я просто... Хотел пообщаться...
  - Вы всегда ходите по магазинам для общения?
  - Да нет... Я не понимаю, чем вас обидел... Со мной работает одна дама... Она русская...
  - И что? - Ундину охватил мощный порыв броситься на недоумка с кулаками. Стоило страшных усилий оставаться на месте, но она все-таки процедила сквозь зубы: - Я должна зарыдать от счастья?
  Молодой человек смешался: - Что я такого сказал? За что вы меня так?
  Дина вперила в него глаза. Похоже, он действительно находился в недоумении.
  - Как бы вам объяснить... - она задумалась.
  Он выжидающе смотрел ей в рот.
  - Вы пытаетесь использовать меня и мое время не по назначению, - бухнула она. Полегчало мгновенно. - Я здесь стою для того, чтоб показывать изделия, которые продаются в нашем магазине. Причем тут мое происхождение?
  - Извините, я не подумал, что невинный вопрос можно расценивать, как желание нанести смертельную обиду.
  Дина снова начала закипать: - Вы меня тоже простите, но на извинение это не тянет.
  - Ого! - сказал парень и замолчал. Уныние на его лице превратилось во вселенскую скорбь.
  Дверь стремительно распахнулась. Вошел седовласый мужчина. Дина сразу узнала предмет своих недельных воспоминаний: тот самый Яков, из 'Зеленого Змея', а потом они виделись в бассейне Турецких бань. Ну надо же, хоть что-то наклевывалось, мало-мальски интересное!
  - Ты уже здесь! - обрадовался мужчина.
  Голубоглазый кивнул: - Фиана с тобой?
  - Нет, я сам ее ищу.
  Любопытно, о той ли самой Фиане речь?
  - В этом магазине ее точно нет. Я звонил, но она не берет трубку.
  - Я тоже звонил. Вчера вечером не брала, сегодня вообще отключила телефон. Она же не имеет право его отключать.
  - Сегодня у нее выходной все-таки...
  - Может, она в автобусе? - Седовласый, наконец, обратил внимание на Дину и воскликнул по-русски: - Так вот где работают наши красавицы!
  Дина смотрела на него в упор, выкинув из головы Фиану и даже Алона. Благородные седины, пронзительные иссиня-черные зеркала... какая же душа горит за такими, худощавый, высокий, жизнерадостный - бывают же мужчины! Поздновато встретились - она перевела взгляд на унылого парня. Тот, высоченный, очень спортивный, как будто сошедший с картинки модного журнала, меланхолично уставился на нее светло-голубыми глазами.
  - Не заходила сюда наша сотрудница? - седой сделал фотографическую улыбку. - Тоже русская.
  Его явно не заботило присутствие человека, не понимавшего разговора, поэтому в глазах Дины сразу подурнел.
  - Такая... - продолжал тот по-русски, не обращая внимания на своего товарища. - Не красавица, но довольно яркая. Фианой кличут.
  Голубоглазый парень, видно, услыхав знакомое имя, закивал, даже лицо слегка посветлело, и поддакнул: - Фиана. Вери бьютифул.
  - Прямо, - заржал седой. - Это он в нее влюблен. Ну по уши.
  Молодой забегал глазами с Дины на седого и обратно: - Вот даз ит мин - лью...б...ло?
  Седой снова заржал: - Вот тебе и бло! Бля! - ой, извините, - он приложил руку к груди.
  Дина молниеносно, разрешив свои короткие сомнения, догадалась, о какой именно Фиане идет речь (сколько здесь может быть красивых некрасавиц Фиан из России), а еще - благородные седины сильно идут вразрез с этим типом. Тот, наконец, счел нужным снова представиться, видимо, забыл о том знакомстве в бассейне: - Яков. Можно Яшка. Можно просто цыган. А этот разносчик депрессии - Люк.
  Цыган кивнул на парня и тот немедленно отозвался: - Ты намекаешь, что у меня депрессия?
  - Русский учи! - заржал Яков.
  - Это Соединенные Штаты Америки, - напомнил Люк.
  - Ах, извините, пожалуйста, - начал было Яков, но в это время Люк выглянул в окно, сказал: - Пора, - и поспешно двинулся к выходу, на бегу бросив: - Фианы, наверно, не будет. Ей с самого начала не нравилась эта затея.
  Дина посмотрела в окно. Что-то там неуловимо изменилось, и она даже не сразу поняла, что именно.
  - Я еще потом к вам зайду, - пообещал Цыган, хотя никто его не приглашал, и выскочил наружу следом за голубоглазым Люком.
  Народу на площади прибавилось. Непривычный, прямо скажем, для Рыбачьей Пристани народ. Одна за другой к фонтану подъезжали инвалидные коляски, втискиваясь в узкий вход с улицы, где стоял автобус, доставивший сюда всю их компанию.
  - Хорошо, что Феликс этого не видит, - подумала Дина. Но зато в ней самой что-то дрогнуло, когда коляски сгруппировались у фонтана вокруг уже знакомых Люка и Якова.
  Дракула, почувствовав себя неуютно в дневном освещении, съежился и заполз в какую-то тень. Дина на время даже забыла о еде.
  Яков-цыган раздавал инвалидам плакатики с какими-то надписями, издалека сложновато было их разглядеть. Наконец, подкатилась последняя коляска. Люк по каким-то своим соображениям стал выстраивать несчастных в очередь. Затем он пошел впереди, а коляски по одной за ним, в обход по Гирардели и на улицу. Яшка замыкал следствие. Дина выскочила рассмотреть получше. Когда они подъехали ближе к лавке, прояснились надписи. 'Мы не свиньи!', 'Мы люди!', 'Мы тоже имеем право на уважение и любовь' - гласили плакатики, каждый из них буквально кричал о чужой невысказанной боли.
  Ундина оглянулась по сторонам. Со всех сторон из других лавок, баров и ресторанов повалил народ поглазеть на неслыханную процессию и позабавиться.
  Кто-то первый вытянул указательный палец в сторону коляски, которая едва вмещала оплывший живот на отекших бедрах, и насмешливо крикнул: - Смотрите! Кабан! Жиртрест приполз! Сейчас нас сожрут!
  Другой весело-изумленно выставил уже средний палец и заорал: - Уважения и любви свиньям! Это им-то, да им только жрачку подавай!
  Третий догадался бросить в коляску помидор с криком и смехом: - Лови, обжора, лопай!
  Следом, уже точно попадая в пассажиров, с хохотом и грязными комментариями полетели куски бананов, град виноградин, недоеденные сласти, даже вафля с мороженым. Наконец, в ход пошли и яйца, не иначе как подоспели из кухонь соседних ресторанов. Некоторые туристы закрывали глаза своим отпрыскам, чтобы оградить их от неприятного зрелища, но в основном, публика развлекалась, гикая, тыча пальцами... Народ искрился юмором. Шуточки вызывали новые приступы смеха, слушатели буквально заходилась в восторге. Со всех сторон ряды зевак и остряков пополнялись.
  Демонстрация, точнее, групповое восхождение на эшафот, продолжалась целую вечность, свернуть было некуда. Инвалиды сосредоточенно уходили в себя, глядя только вперед, нарочито не замечая враждебности толпы. Неповоротливые, они часто не умели увернуться от летевших в них предметов, только пытались оттереть одежду или лицо.
  Мороженое попало в голову очень полной женщины с безвольно повиснувшими в коляске, будто резиновыми, ногами. Бедняжка не доставала до вафли, сцепившейся с волосами. Конусная трубка возилась открытым жерлом по волосам, обильно покрывая их жирной жижей, а пострадавшая так и сидела, насколько была в состоянии прямо, с белыми потеками на затылке. И продолжала продвигаться вперед, напряженно уставившись в ей одной известную точку на горизонте. На лице застыла улыбка недоумения. По круглым щекам женщины на раскрытые губы стекали слезы.
  Дина еще в детстве на собственном опыте усвоила чувства, теснившиеся сейчас за этим выражением: горечь обиды, смешанной с непониманием, за что другие отталкивают твои раскрытые объятия. Абсолютное бессилие что-либо изменить. Беспомощность перед ненавистью. Полный паралич перед злом.
  К ней торопилась дама, с которой в том же ресторане знакомила молодоженов Фиана. Черри, - вспомнила Дина, - на самой высокой скорости, позволяемой полнотой, устремилась к обиженной, на бегу выхватывая из пакетика 'клинекс' белую салфетку. Подбежав, стала на ходу очищать испачканные волосы, второй рукой смахивая с лиц слезы то свои, то той, в коляске.
  - Прекратите издевательства! - заорала Ундина. Не помня себя от жалости и негодования, она с другой стороны подбежала к женщине, которой пыталась помочь Черри, вложила ладонь в похожую на подушку руку и двинулась вместе с процессией.
  Яшка метался от одного обидчика к другому, кроя четырехэтажным русским матом направо и налево, а особо изощренным не стеснялся раздавать тычки. Люк впереди собирал свою гвардию прямо в автобус, видимо, отказавшись от парада по улицам Пристани Рыбаков.
  Буквально через десять минут на площади уже ничего не напоминало о происшедшем, кроме метания по ветру нескольких разодранных обрывков лозунгов.
  Люк исчез, скорее всего, уехал в резервацию вслед за автобусом утешать разгромленных демонстрантов.
  Яков с возгласом: - Ну и сволочи! Какие же, мать их, сволочи! - ворвался в магазин, куда за минуту до того вернулась зареванная Дина. На него было страшно смотреть. Цыган стал быстро наматывать круги, с каждым шагом все ближе подбираясь к стеклянным полкам, а она боялась, вот-вот он начнет их крушить вместе с выставленными товарами. Она предложила ему чаю, он так удивленно воззрился в ответ, словно его угостили невероятной субстанцией. Стало совершенно ясно: приедет домой и напьется в дым.
  Оба подавленно молчали.
  Наконец, Яков заговорил: - Сами свиньи!
  Он заметил в окне Черри, та устало брела, поминутно оглядываясь по сторонам, как будто искала кого-то.
  Цыган быстро открыл дверь и окликнул женщину. Она обрадованно вернулась. Яков пригласил ее войти.
  Дина рассматривала Черри и чувствовала, как понемножку успокаивается. Было в этой даме нечто домашнее, уютное и мягкое, даже чрезмерный вес ей как-то шел. Вся она казалась чистой и холеной. Больше всего поражала стрижка, волосок к волоску, прическа искрила ухоженностью, несмотря на только что пережитое волнение. Тело источало запах хороших духов, вроде и знакомых, правда, название никак не вспоминалось, только всплывали в голове какие-то французские прононсы.
  Дина подбежала к вошедшей и обняла ее. Та легко раскрыла ответные объятья и женщины стали поглаживать одна другую по плечам, успокаивая друг друга.
  Яшка, недолго думая, придвинулся к ним и со словами 'а я что, лысый?' крепко обхватил руками обеих.
  Когда горячая и сильная мужская рука легла ей на плечи, Дина внезапно, совершенно неожиданно для себя выпала в какое-то другое измерение. Стены магазина раздались и превратились в пахучий, зеленый, пронизанный солнечными лучами лес. Молодая женщина покойно лежала на сочной траве изумрудной лужайки, вдыхая ароматный букет цветов. Чуть ниже чистотой и прозрачностью голубой воды блестела река, вкрапливая в жаркий воздух прохладу и свежесть.
  Вдруг как будто откуда-то издалека, хоть и отчетливо раздался романтичный перебор струн. Гитара? Виолончель? Скрипка? Ундина не могла определить. Звуки потихоньку усиливались. Послышалось мужское пение. Язык не был ни русским, ни английским, ни французским. Дина не знала и никогда не слышала такого разговора. Тем не менее, она интуитивно понимала все. Наконец, бархатный мужской голос пропел под струнные рулады: - Я люблю тебя, Эвридика!
  Все существо Дины - или она была теперь кем-то другим? - ее охватило ощущение блаженства и особенного, неземного, не испытанного раньше счастья. Она обожала певца и радовалась каждой ноте.
  И тут буквально в нескольких метрах ниоткуда возникла змея. Подняла треугольную головку и зашипела, высунув длинное жало. А потом медленно поползла прямо к Дине.
  
   Глава 19
  
  - Прекрасные дамы, с вами хорошо, - поведал голос Цыгана, выдирая Дину из райского мира и этим спасая ее от смертельного укуса. - Тем не менее, мне необходимо кое-что покрепче ваших прелестных объятий, и причем внутрь.
  - Пожалуй, я понимаю, что ты имеешь в виду, Джейкоб, - снисходительно улыбнулась Черри.
  - Единственная женщина в этом мире, которая меня понимает, - Яшка посмотрел на нее с благодарностью: - Не зря же я называю тебя графиней Вишней! - Он заржал, очень скоро посерьезнел и галантно спросил: - Так вы со мной, графиня?
  - Пока нет, Джейки, - отрицательно покачала головой та. - Но я приеду попозже. Я же на своем грузовике.
  Когда за Цыганом захлопнулась дверь, Черри, проводив его пристальным взглядом, как будто желала удостовериться в том, что Яшка на самом деле ушел и следить за ней не станет, сообщила: - Мне для снятия стресса необходимо кое-что совершенно другое.
  Дракула встрепенулся, оживая.
  Дина округлила глаза, ведь она сама точно так же смотрела на уходившего Феликса. Поэтому взгляд Черри поняла и теперь с ужасом ожидала каких-нибудь постыдных признаний, вроде наркотиков или, на самый худой конец, маньячного смертоубийства, но женщина с задумчивым видом вперилась взором в здание шоколадной фабрики.
  - Мы с тобой хотим одного и того же? - впервые за последние часы улыбнулась Ундина Уайт.
  Она не знала, как, по каким непонятным, не видимым невооруженному взору признакам люди, подверженные одним и тем же пристрастиям, тянутся друг к другу, но много раз замечала, что каким-то непостижимым образом находят друг друга курильщики, в любой толпе узнают собутыльника алкоголики, вероятно, и между другими возникает какая-то неуловимая сила притяжения.
  - Я чо-ко-го-лик, - по слогам выдавила Черри. - Слыхала такой термин?
  - Кто же этого не слыхал? - Дина удивилась. - Любители шоколада!
   - Не совсем, я полагаю... - Черри подумала: - Я вот шоколад ненавижу!
   - Как! - Еще больше удивилась Дина. - А почему же ты называешь себя чокоголиком?
   - Я употребляю шоколад в целях облегчения боли, но я ненавижу его за то, что он испортил мне жизнь! - Воскликнула Черри. - Как ты считаешь, любовь совмещается с ненавистью?
   - Никогда так об этом не думала, - призналась Ундина.
   - Чокоголики - это те, которые используют шоколад в тех же самых целях, в которых алкоголики используют алкоголь, а наркоманы - наркотики, то есть, не потому, что любят, а для того, чтобы отключиться от своих проблем, забыться. Дальше так: алкоголик выпивает рюмку - и остановиться не может, уходит в запой; игрок ставит на рулетку и не прекратит игру, пока его не выкинут, проигравшегося в пух и прах, если ты сел на иглу, на ней и останешься до передоза... - короче, ты меня поняла?
  Дина кивнула: - Ты хочешь сказать, так же с обжорством? Пока не лопнешь?
  - Увы, - ответила Черри. - Насколько проще, если бы это было так. - Алкоголик в принципе, теоретически способен прекратить пить. То есть, не просто, разумеется, но без выпивки, без наркотиков, без казино прожить можно. А без еды? Может человек жить без еды?
  - А без шоколада?
  - Я точно нет. А ты?
  - И я нет.
  Помолчали, будто собираясь на смертный бой.
  - А ты не боишься туда? - Дина кивнула на фабрику в окно.
  Магазин она уже закрыла, вышло на четверть часа раньше срока: наплыва зевак с их вопросами сейчас выдержать все равно не смогла бы.
  - После всего, что произошло сегодня, - ответила Черри: - Кто бы не испугался? Мне даже высунуться страшновато... И туда боязно зайти, мало ли кто там еще окажется... Лучше поехать куда-нибудь в заведение, где безопасно для... - она помедлила в поисках правильного слова: - для таких, как я... Кстати, ты случайно не знаешь, а кто такая все-таки - эта графиня Вишня?
  - Знаю, - засмеялась Дина и коротко рассказала о персонажах итальянской сказки пролетарского писателя Джанни Родари.
  Девушки выбрали знакомую обеим кофейню на Ломбарде, где обслуживали, независимо от веса, там и встретились.
  - Ну как ты проскочила злобных и худых?
  - Вот именно, проскочила, опустив долу глаза, а ты?
  - Так же. Если кто и тыкал пальцем вслед, ничем кинуть не успели или не попали. Быстро в машину - и сюда.
  - Вот и я.
  - По тебе внешне незаметно, что ты из наших...
  - Боюсь, скоро уже не скроюсь, - вздохнула Дина. - Хочу... А ты знаешь, чего заказывать?
  - А давай всякое разное, тогда сможем попробовать друг у друга, остатки возьмем домой... Если, конечно, все не слопаем, после такого стресса.
  - Ага, только мне домой такое никак нельзя, меня тогда муж саму съест, если увидит, что я притащила кусок шоколадного торта. Ой-й-й!
  - Ах-да, - вспомнила Черри, - он же из этих, бескомпромиссных...
  - Ужас просто.
  - Как тебя угораздило выйти за такого?
  - Спроси меня что-нибудь полегче, - простонала Дина.
  Черри подумала, на какой вопрос было бы проще найти ответ, но тут принесли лакомства и стало не до разговоров: на столе ждали серьезные испытания.
  Ундина облизнулась и начала с пахучей сдобной апельсиновой прелести. Поделив оранжевый шар точно пополам, вонзила вилку в ароматную середину своей половинки и запихнула в рот, сколько влезло, буквально взвизгивая от удовольствия. Черри последовала примеру подруги и стало ясно: близкие души нашли друг друга.
  - Нет, мне не стыдно, - убеждала себя Дина. - И плевать я хотела...
  Она так и не решила, на что именно.
  - Послушай, - начала она осторожно: - А ты не обидишься на один личный вопрос...
  - На тебя нет, - ухмыльнулась Черри. - Вперед, хоть десять... Впрочем, думаю, я догадываюсь, о чем речь... Но не бойся, спрашивай.
  Дина сделала глоток из чайной чашки и набралась решимости: - Пробовала ты когда-нибудь бороться с... - на кивке куда-то через стол решимость как раз и закончилась. Ундина покраснела, смолкла, шмякнула в свою тарелку кусок шоколадного торта и только тогда нашла, наконец, в себе силы поднять глаза на собеседницу.
  Та сидела, прямо и строго глядя перед собой, видимо, в свою очередь, собираясь с силами. Черри неловко улыбнулась, как-то неуклюже отпила из своей чашки и хрипло призналась: - Последние несколько лет жила в войне с собственным телом. Сейчас у нас перемирие.
  Дина молча смотрела, вид у нее был, мягко говоря... ну да, изумленный.
  - Когда твое тело просит поесть, а ты его заставляешь упражняться, оно просит чего-то вкусненького, а ты бросаешь в него пресную зелень, оно просит отдыха, а ты его гонишь на нелюбимую работу, - сказала Черри. - Как по-твоему это называется? - ответила она сама же: - Совершенно верно, издевательством над собой. В результате мой организм взбунтовался. Началось с воспаления седалищного нерва. Вроде ничего страшного. Да, если бы не наша система здравоохранения. У меня была страховка, я пошла к врачу. Все. На этом нормальная человеческая жизнь закончилась.
  Женщина засунула в рот ложку, зачерпнув из тарелки не глядя, что и сколько туда поместилось. Видно, даже легкое воспоминание о системе здравоохранения вселяло в человека ужас.
  - И ведь насколько менее болезненно все могло случиться, - беспомощно улыбнулась Черри, - знай я тогда о Калистоге, минеральном бассейне и массаже. Да я бы лучше стриптизом заработала на такое лечение, чем сама ступила на этот путь по билету страховки... И заплатила годами жизни.
  - Расскажи подробно, - попросила Дина.
  - А ты не торопишься? - Черри кивнула на сотовый Ундины, звонивший уже несколько раз.
  - Плевать, - сказала та, отключила телефон вовсе и швырнула его в сумку.
  Черри кивнула: - Это в жизни все растянулось на годы. Я коротко. Врач выписал сильную дозу аспирина. Помогло, но через какое-то время поднялось давление и вес. Врач велел пить мочегонное. Это вызвало диабет и я резко потолстела. К тому времени мочегонное перестало действовать тоже. Доктор выписал другое мочегонное, таблетки от сахара, таблетки от давления, еще таблетки от давления. Вместе взятая, отрава постепенно разрушила работу остальных систем. К тому моменту, как я принимала таблетки от всего, от чего только можно, и уже ничего не помогало, вот тогда-то медики дали заключение: я неправильно питаюсь, и посадили меня на диету. И началось самое страшное.
  Черри вздохнула и сделала глоток из своей чашки. - Две-три недели диеты, из них первые два дня я худела, потом останавливалась - и хоть умри, потом прекращала диету, а какой смысл, если все равно толстею? В тот момент я поняла вот еще какую штуку: я не просто набирала свой вес. - Черри зажмурилась и покачала головой, как будто все еще не могла поверить в то, что собиралась сказать: - Вот такая большая-пребольшая подлость судьбы. Всякий раз, стоило мне сбросить энное количество фунтов, я всегда непременно набирала в полтора раза больше. Сброшу тридцать, наберу сорок пять, пятьдесят - семьдесят пять... И так далее. И тогда я, наконец, поняла: мой организм наказывает меня за предательство.
  - Как - за предательство? - Дина ужаснулась. - Считается же: излишний вес опасен для здоровья.
  - Кем считается? - горько сказала Черри. - Несколько месяцев назад я все-таки попала в резервацию. В результате всех своих диет. Если бы с самого начала я не пыталась похудеть, я бы не дошла до той степени ожирения, в которой нахожусь сейчас...
  Дина нервно сунула в рот полную ложку. Ни вкуса, ни даже содержимого во рту женщина не чувствовала.
  - В резервации мы сдружились с Фианой, я много времени провожу на чатах больных ожирением, - продолжала Черри, - опять же в 'Зеленом Змее' проводятся всякие встречи... Короче, я много размышляла на эту тему, много читала и на сегодняшний день пришла вот к каким выводам.
  Дина сунула в рот очередную ложку. С тем же результатом. Ей казалось, сиди она просто так, насухую, у нее лопнет голова. Дракула икал в истерике.
  - Если современная медицина допускает деление тела по системам и вообще разделение человеческого организма на высшее я - мозг плюс сила воли и низшее я - тело, призванное мозгу с силой воли подчиняться, то почему нельзя пойти дальше и предположить следующее? В некоторых особых случаях могут существовать исключения из правил, а именно: тело способно бунтовать, отказываясь подчиняться высшему Я! Это еще не все. Даже медицина уже не отрицает, что всем в человеке управляет генетический код. А если этот код - часть еще не расшифрованной человечеством программы, управляющей развитием человеческого тела? И наши бессовестные диеты приводят к сбою таких программ? В результате, к большему ожирению?
  - Подожди, - взмолилась потрясенная Дина. - Ты хочешь сказать: мы вообще не люди, а роботы?
  - А кто знает? - ответила Черри.
  - Ну нет, - возмутилась Ундина. - Я отказываюсь!
  - Окей, - флегматично кивнула Черри. - Сможешь не попробовать, например, вот это кофейное пирожное?
  Дина посмотрела на тарелку, куда указывал взгляд новой подруги, и рука сама потянулась к сласти. Обе горько засмеялись.
  - Больше я никому не позволю, - сказала Черри: - Никому и никогда я не разрешу натравить меня на меня же. Больше никакой войны между мной и моим телом. Мир. Я попросила у него прощения за то, что отмахивалась от его просьб и кормила его таблетками. Теперь я учусь понимать его язык и уважать его желания. А когда не станет меня-его, когда я снова буду не 'я версус мое враждебное мне тело', а единое целое я, тогда буду думать, как жить дальше. Если решу худеть, то, во-первых, не из-за чьих-то там обвинений в полноте, а по своему собственному решению, во-вторых, не издеваясь над своим телом, не убивая его, а в мире и согласии сама с собой.
  - Подожди, - попросила Ундина. - Вернись к программе... Я тебя перебила... А вот как ты думаешь, если такая программа на самом деле существует, то по каким принципам... или на каких основаниях ее составляют? Заметь, - женщина горько усмехнулась: - Я даже не интересуюсь, КТО.
  - Окей, - кивнула Черри. - Не станем заморачиваться личностью, - она тоже усмехнулась. - Программиста. Кто бы он ни был. А основания? Тут тоже много мнений. Например, прошлые жизни. Как человек себя вел, какие уроки выучил, какие должен выучить в жизни этой, - опять-таки не знаю об этом ничего и зацикливаться не хочу, но вот детство, родители, воспитание, отношения в семье, - думаю, эти факторы на программу тоже влияют сильно. Фиана рассказывала, до определенного возраста впечатываются в подсознание, потом остаются там навсегда. А подсознание - та же Контрольная Панель, разве главная программа не там? Вот я и думаю. Допустим, положено мне быть, скажем, не сто тридцать, а сто пятьдесят фунтов весу, а я себя мучаю, чтобы избавиться от лишних двадцати. Программа паникует и подкидывает в мозг задание набрать больше любым способом на случай новой утечки. Мозг выполняет и набирает до ста шестидесяти, то есть норму плюс десять про запас. Врач меня ставит на весы и укоризненно качает головой. Я отказываюсь от мучного и сладкого. Программа закусывает удила и дает мозгу новое задание. Мозг кивает и отключает почки. Я набираю еще больше для сохранности. Доктор выписывает мочегонное и запрещает есть соль. Программа истерически хохочет, мозг показывает медицине средний палец, а моим системам санкционирует всплеск в крови сахара. Хоть задавись мочегонным, во-первых, завязываются новые отеки, опухоли, а с ними и новое увеличение объема, поскольку организм теперь скапливает жидкость, так, на всякий пожарный, во-вторых, получи диабет, это тебе за потерю воды насильственным путем, а программу не обойдешь... И так далее, и так далее. В результате, весу во мне уже триста фунтов, куда же дальше? Но как кто, а я поняла: меньше, чем записано, не выйдет.
  - Никогда такое даже в голову не приходило, - вырвалось у Дины. - Всю жизнь считала: все дело в силе воли и потреблении пищи.
  - Я не настаиваю, - ответила Черри. - Но у меня сложилось сильное впечатление: все процессы гораздо сложнее, чем просто воля и еда. Только люди, которые не испытывали того, что мы, нас не способны понять, им проще списать все на волю и еду, да и плохому врачу обвинять пациента всегда легче, чем искать альтернативы.
  - Ты о чем?
  - Насильник всегда ищет оправдание в привлекательности и сексапильности пострадавшего. Либо потерпевший его спровоцировал. Разве ты не знаешь?
  - Но мы же не чьи-то жертвы.
  - Как сказать.
  - В каком смысле?
  - Тебя по-настоящему любили, уважали и понимали родители? В смысле, не донимали опекой? Не мучили воспитанием, побоями, насилием?
  - Нет, что ты, - ужаснулась Дина.
  - Значит, ты росла счастливым ребенком?
  - Нет! - Закричала Дина. - Не росла я счастливым ребенком! Глубоко несчастным, одиноким, никому не нужным уродом! - Она зарыдала в голос.
  Странно, но кажется, ее слезы ослабляли Дракулу.
  - Вот о чем я и говорю, - голос Черри дрожал. - Вот это сознание собственного уродства, создаваемое в семье, впечатывается в программу и потом действует на всех по-разному. А программа следит, чтобы тело соответствовало. Ты приучен считать себя пугалом? Чучелом? Ошибкой природы? Значит, чудовищем, мымрой и порченой тебе и быть. Кто пьет, кто ест, кто гуляет напропалую, кто злится, - каждый сходит с ума по-своему. Я многим, не только тебе, задаю тот же вопрос. Из ответов страшно делать выводы. - Черри закрыла глаза ладонями, как будто не хотела ничего видеть и ей пришлось сделать усилие, чтобы продолжать. - У нас в резервации работает с детьми водный терапист, такая тихая приятная молоденькая женщина, Трэйси... А у нее сыночек, Дэвид, лучезарное маленькое существо, которое чувствует себя принцем и твердо верит: он живет для того, чтобы делать всех вокруг счастливыми, приносить маме и остальным наслаждение и радость не какими-то особыми поступками или словами, а просто самим своим существованием. Понимаешь, что я пытаюсь сказать? Ему не приходится добывать себе любовь и уважение хорошим поведением или перемалыванием себя через мясорубку понимания других того, каким он должен быть! Его любят и уважают просто так. И он в ответ дарит счастье и любовь. И ему, когда он вырастет, не придется искать радость в шоколаде, вине, женщинах, азартных играх, наркотиках, издевательствах над другими или в чем-нибудь еще. Понимаешь?
  - Да, - ответила Дина. - Самая ужасная проблема этого мира не в изобретении ядерного оружия, - это как раз только результат... А совсем в другом. Слишком много маленьких детей растут наказанием, обузой и никому не нужными страшилищами. Без любви.
  Черри кивнула: - Иногда нам кажется, что ее способны заменить шоколадные конфеты в День Влюбленных... Или торт со свечами в день рожденья... Или праздничный стол на Рождество...
  Жещины тоскливо посмотрели друг на друга, потом на остатки лакомств и Дина неожиданно поняла: впервые за долгое время она испытывает не чувство голода, а даже отвращение к сластям.
  Черри, словно догадавшись о мыслях новой подруги, опять согласно кивнула.
  
   Глава 20
  
  - Я начисто съехала с катушек, - созналась Фиана и заплакала.
  - Не ругай себя, деточка. - Юля погладила ее по плечу, успокаивая. - Такое случается. - Она немного подумала. - Обычный срыв. Слишком много на тебя навалилось.
  - Вот за что мне? - Фиана всхлипнула. - Мало меня мучили? И почему именно эта позорная нимфомания?
  - Ну зачем же непременно нимфомания! - гадалка всплеснула руками. - А если, например, в тебе так проявляется совершенно нормальное желание любого человека утвердиться, как личность.
  - Не выходит из меня личности, - девушка всхлипнула. - Я ведь изначала хотела помочь несчастным, а получается, послушаю их, наслушаюсь - да и пускаюсь во все тяжкие, потом так трудно вернуться в будни, - она хлюпнула носом. - Значит, правы проклятые родители! Ненавижу всех, особенно себя.
  - Бедная ты моя девочка, - Юля снова погладила ее по плечу. - Я очень хорошо тебя понимаю.
  - Вы? - недоверчиво протянула Фиана.
  - Представь себе... - гадалка тяжело вздохнула: - В юности, и долго еще после, я тоже злилась на весь мир, больше всего на собственную мать. Как ни пафосно это звучит, меня спасла любовь к Сереже. - Женщина поправила на груди очередной шарфик. Сегодня, в летний зной, это была кокетливая шелковая пристежка к блузе. - Ты, пожалуйста, не подумай, будто я даю тебе советы. Я просто хочу, чтоб ты поняла: из всякой задницы, даже из той, в которой ты сейчас себя воображаешь, есть выход. - Юля поцеловала волосы девушки. - И тебе просто-напросто надо отыскать нужную дверь. Только и всего.
  - Хотелось бы верить в вашу правоту, - медленно проговорила Фиана. - Всю жизнь блуждаю по мукам в тупиках, пытаюсь найти правильный путь. А как вам все-таки удалось обнаружить нужную дверь для себя?
  - Мне помог Серж, - в ту же секунду отрапортовала Юля. - Обычное везение. Или, наоборот, чудо - наша встреча, - гадалка улыбнулась так тепло и спокойно, как только она и умела. Фиане немного полегчало. - Дальше случайное путешествие вместе с ним в план астрала... Нечто совершенно не от мира сего. - Юля вздохнула. - Там я встретила свою покойную мать, на которую до того была сильно обижена... - Ворожея легонько сжала Фианино плечо. - Потом совместные медитации... Я поняла: мама сделалась такой... обидчицей из-за тяжелого советского детства... навалилось на нее чересчур много бед и горя. - Юля погладила Фиану по голове. - Не каждый человек способен превратить причиненное ему зло в доброе отношение к окружению. Ей не удалось. Когда до меня дошла суть... ведь и мать являлась всего-навсего жертвой... и я легко простила ей все плохое... да, она, сама не ведая, перенесла зло на меня, а после вечно казнила себя за это миллионами ужаснейших казней... А у меня появились дети. Они росли, а я добрела. Теперь внуки... Дети дочки, правда, а сын пока ни тпру, ни ну.
  - Ну уж детей я не допущу. Еще не хватало стать такой же сукой, как моя мать. Или, не приведи богиня, такой сволочью, как папаня. А других примеров у меня не было, - прошептала Фиана и заревела еще горше.
  - Уверяю тебя, моя золотая, - сказала Юля: - Если когда-нибудь все же решишься, станешь самой лучшей мамой.
  - Откуда вы знаете? - рыдание Фианы немного успокоилось.
  - Оттуда, - ответила гадалка: - Разве ты забыла, кто я по профессии?
  - Помню, только твердо знаю: не имеют права такие, как я, - она хлюпнула носом и проскулила: - воспитывать детей.
  - Не так давно ты рассказывала мне о девчонке, которая отказывает себе в праве жить. Все свои ответы ей повтори сама для себя. Мне ли не знать, я ведь точно такая же, как ты. Меня недостаточно любили, значит, я должна дать своим детям ту любовь, о которой мечтала. - Кажется, Юля даже воодушевилась. Другой бы Фиана уже не верила, но гадалку знала и помнила из ее же рассказов о себе: провидица никогда не обманывает, чтоб случайно не зарваться. - Меня не поддерживали - значит, я стану держать, как в связке над пропастью, мне делали больно - я обязана утолить боль своих детей, оградить их от яда, от которого не оградили меня.
  - Боюсь, все дело в степени полученного зла. Чересчур много не помогает, не учит, а, наоборот, забивает, как случилось с вашей мамой. Во мне, - Юля испугалась, что Фиана снова ударится в слезы, но глаза той уже высохли и теперь взбудораженно блестели: - Дурное осело у меня в душе и превратилось в слишком большую ненависть. Мне страшно от обилия черноты внутри... - Девушка вспомнила историю Аэлиты и ее всю передернуло: - А если превратишься в чудовище, как мать той девчонки? Сколько может человек выдержать и не сделаться бесчеловечным? Вдруг я уже зверь?
  - Глупости, - убежденно произнесла гадалка. - Звери не умеют сочувствовать и плакать.
  - За какие грехи меня от момента рождения так? - Горько спросила Фиана, глядя куда-то внутрь блестящими глазами. - Или Аэлиту? За какое преступление так ее?
  - Знаешь, в молодости меня иногда одолевало мерзкое ощущение, будто весь мир ощерился в меня черными стрелами, - тихо сказала Юля. - Я чувствовала себя озверевшей от ненависти. Не умела ни прощать, ни отходить, ни любить. Сережка научил. Он был такой хороший, - рядом с ним и мне хотелось сделаться лучше.
  - Пока такого, как ваш муж, не встречала.
  - Во-первых, может, уже и встретила, но этого еще не поняла...
  - А во-вторых?
  - Непременно встретишь! - сказала Юля. - Непременно! Должна встретить!
  Дверь отворилась и впустила в кофейню долговязого молодого человека.
  Гадалка перехватила взгляд Фианы и посмотрела туда же. Парень, показавшийся девушке смутно знакомым, направился к их столику, широко улыбаясь. Подойдя, вновь вошедший обнял Юлю и поклонился Фиане.
  - Где-то я его видела? - подумала та.
  - А вот и мой сынуля, - представила его гадалка. - Иоська. Вчера вернулся из Нью-Йорка.
  - Вот вчера-то мы и познакомились, - еще раз улыбнулся Иосиф, а это был он, просто узнать его в дневном свете после вчерашнего полумрака, оказалось довольно сложно.
  - Да, конечно, - пробормотала Фиана. Скорее всего, то невероятное померещилось в нем вчера, сгустилось из сумерек... Любопытная игра теней, что ли... Или странная ассоциация... Чего? С чем? Ей очень хотелось расспросить его побольше, говорить с ним еще и еще, но стоило ли в присутствии его матери? И снова - зачем?
  - Я пришел проститься, - сообщил Иосиф.
  - И куда тебя несет на этот раз? - поинтересовалась Юля.
   - Поеду дальше, в Сан-Франциско.
  - Не надоело бродяжничать?
  - Маман, кому, как не тебе, знать: это есть моя стезя, космополит я такой... В смысле, бродяга. Но ты не волнуйся, мам. Ант Деби навещу - клянусь.
  - Деби - это моя старинная подруга, - объяснила Фиане гадалка. - В чем-то даже наставница. Живет во Фриско.
  - Подождите, - сказала Фиана Иосифу, почему-то очень удивившись. - Так вы в Рино родились? Вы не эмигрант?
  - Американец, - засмеялся тот, и только сейчас она определила: у него яркие зеленые глаза, в мать, и русые до рыжизны волосы. Еще она заметила: перед ней весьма симпатичный молодой человек. - Имею право стать президентом, - улыбнулся Иосиф. Улыбка была очень добрая и чуть смущенная. - Только желания особого не испытываю, - добавил он.
  - Ложная скромность тоже плохо, - уклончиво заметила Юля. - Точно решил?
  - Да, - беспечно ответил он. - Сейчас и поеду.
  - Я тоже еду во Фриско, - сама себе не веря, сообщила Фиана. - У меня там встреча с... подругой.
  - Да? - поддержал беседу Иосиф.
  Юля молча переводила взгляд с сына на молодую приятельницу.
  - Кас- Сандра, - зачем-то полу-шепотом уточнила Фиана.
  У Иосифа во всем выражении лица при упоминании этого имени вспыхнул интерес.
  - Впервые за все общение со мной, - про себя отметила Фиана. Вслух спросила: - Вы разыскивали какую-то Кассандру? В Сан-Франциско?
  - Слишком долго объяснять, - нехотя ответил он. - Скорее, да, чем нет. Но точно и сказать не могу.
  - В своем репертуаре, - подумала девушка. Сейчас ей вдруг почудилось: знакомы они многие годы и она знает его, как 'Психологию Сексуальности' Фрейда.
  - Ты на машине? - обратилась к Фиане Юля.
  - Да, конечно, - ответила девушка и с надеждой предложила Иосифу: - Вас подвезти?
  - Да нет, ну что вы, - отозвался тот. - Я на своей.
  - А что это за Кассандра? - вдруг не выдержала Юля. - Это в самом деле ее имя?
  - Нет. Псевдоним для чатов, - призналась девушка. - Ее зовут Александра Гродман. Можно Сандра. Для самых близких - Сара.
  - Александра Гродман? - переспросила гадалка. - Хиллер?
  - Так вы знакомы?
  - Встречались раз или два. Она дружит с Деби.
  - Да, я слышала от нее это имя. - Фиана усмехнулась. - А мир-то, оказывается, тесен!
  - Она? - гадалка перевела взгляд на сына.
  - Очень похоже, - ответил Иосиф. - Значит, Александра Гродман? - Он задумался.
  Размышления молодого человека прервал раздавшийся где-то поблизости звонок мобильного. Иосиф, извинившись, потянулся к телефону.
  - Привет, Люк, - сказал он трубке.
  Пожалуй, новый знакомец умел не только болтать сам, но и дать слово другому. Выслушав неведомого Люка, - знакомое имя чуть насторожило девушку, Иосиф произнес: - Я как раз собирался в Сан-Франциско. Не возражаешь, если заеду к тебе по дороге?
  Получив ответ, он мотнул головой: - Если мне придется задержаться... Найдется там комната? - Закончив разговор, парень повернулся к матери: - Это Люк. Помнишь его, мама? Ты его еще называла по-русски Лукой... А он меня Джозеф, Джо.
  - Еще бы, - кивнула гадалка. - Вы же вместе в футбол гоняли.
  Фиана взглянула на Иосифа с сомнением: не особо тот был похож на футболиста.
  - Представляешь, - продолжал парень, - Люк теперь в резервации. Все сокрушается о какой-то демонстрации.
  - Что?! - вскричала Фиана. Мир сузился до невероятности. - Этот идиот повел-таки нашу команду на баррикады!
  - Он не идиот, - Иосиф покачал головой. - Я имею в виду, Люк. И он ничего не говорил о баррикадах. Мирная демонстрация, только и всего.
  - Ну да, - пробормотала Фиана. - В смысле, Люк не идиот, осел не он... И ведь предупреждала же: не надо... Один день меня там не было - и, пожалуйста. Сообразили, два придурка.
  - Теперь уже два? - молвила Юля. - А кто второй? Яков?
  Фиана подавленно кивнула: - Мне нужно срочно туда.
  - Не торопись, - предложила гадалка. - Сначала поговорим, раз уж ты здесь. Подождет твой цыган еще немного.
  - Точно, сейчас никуда не денется, - горько подтвердила Фиана. - Небось, водку второй день хлещет... в обнимку с гитарой. - Лапни подумала.. - Но вы понимаете, там же другие были. Им наверняка необходимо поделиться со мной. Я просто обязана быть среди них...
  Глаза Фианы снова сделались влажными: - Чуяло мое сердце, все не так... Господи, зачем я уехала?
  - Уехала и уехала, - миролюбиво отозвался Иосиф. - Не надо себя казнить. Случилось что случилось, стало быть, так надо...
  - Кому надо? - ядовито поинтересовалась Лапни и снова пошла в штыки: - Богу вашему надо? По его счету, еще недостаточно им боли? Еще надо было поддать?
  Иосиф прервал ее, когда она уже взрывалась в криках: - Вы сейчас расстроены, в таком состоянии теряются способности рассуждать...
  - Хорошо, что вы сохранили рассудительность, - запальчиво парировала девушка. Даже не зная толком о происшедшем, она рвалась в атаку.
  - Деточка, не надо так нервничать, - быстро сказала Юля. - Какой смысл тебе здесь сейчас спорить? Ты ведь даже не в курсе, что там, на самом деле...
  - Убеждена, ничего хорошего, - безрадостно ответила Фиана и извинившись, стала набирать номер Люка.
  Когда тот рассказал ей о демонстрации, девушка схватилась за голову. Обвинять, правда, в происшедшем Люка не стала, прекрасно понимая: тот и сам крыл себя последними словами. Зато подвела резюме Иосифу: - В этом он весь, ваш бог! Когда человек и так изнемогает от ударов судьбы, его бьет еще беспощаднее. Какая жестокая фантазия! Даже скорее извращение - так мучить!
  Иосиф изменился в лице: - Во-первых, бог един, нет вашего-нашего... А вот карма...
  Фиана перебила его: - Неправда, богов много.
  - Неужели? И сколько же?
  - Столько, сколько людей! У каждого свой! И смею вас уверить, моя богиня не стала бы так поступать! А вашего я уволила! Подумаешь, карма!
  - Это все софистика! - воскликнул Иосиф. - Ваша фантазия, если хотите.
  - Дети, дети, перестаньте! - Юля тяжело вздохнула. - Иосик, ты езжай... Фианочка, пожалуйста, останься. Посмотри на себя, куда тебе сейчас ехать? Кому ты поможешь, сама вся на нервах?
  'Дети' молчали.
  - Ну в самом деле, - продолжала гадалка. - Тебе необходимо успокоиться. Поедем сейчас ко мне, помедитируем, потом покушаем... Ты ведь хорошо готовишь?
  Фиана кивнула.
  - Вот, хочешь, приготовим что-нибудь вместе... Нет - пойдем куда-нибудь, - Юля, похоже, и в самом деле не хотела ее отпускать.
  Лапни внезапно поняла, что спорить, кричать, на чем-то настаивать уже не хочется. А хочется просто тупо нежиться в теплых лучах, исходивших от обоих, гадалки и ее сына. С двух сторон на девушку в упор уставились две пары одинаковых зеленых глаз, и под этими перекрестными взглядами Фиана внезапно почувствовала нахлынувшую на нее волну успокоения, даже блаженства.
  
   Часть 2
  
   Глава 21 - от Кас-Сандры, с молитвами
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  Ну и развелось русских гадалок в любимом Сан-Франциско! Вроде экскурсоводов, которых на душу населения скоро будет на одного меньше, чем таксистов... А о программистах вообще лучше помолчим. Как говорится, о драконах ни слова. "Почему русские так любят компъютеры и такси?", - удивляется моя американская приятельница Деби. И сама же себе отвечает по-русски, правда, с сильным американским акцентом: "Потому ччьто всему на свьетье они прьедпочитают быструю езьду". Затем, с ехидной улыбочкой, медленно, определенно смакуя каждое слово, добавляет то, что когда-то вызубрила из лексикона своей подруги, одной из ее многочисленных русских знакомых, а моей вроде как конкурирующей фирмы, Джули: "Езьду на Мазьде в Пьизу. За мзьду." Вот это последнее "За мзьду" она произносит, как бы под занавес, особенно звучно и торжественно. А причем тут программисты, того не знает ни она, ни тем более я. По поводу Джули я во многом не права. В чем и каюсь, но это сути дела не меняет.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  А мне все равно. А нам все равно, а нам все равно... Нет, в самом деле. Ведь я давно переквалифицировалась из гадалки в хиллера, так что уж теперь-то меня конкурирующая по кофейной гуще фирма не волнует. Тем более, Джули давным-давно съехала в Рино, во Фриско только иногда наведывается, чтобы повидаться с Деби. А больных, слава Богу, достаточно. То есть, к сожалению, конечно. В мануальную терапию соотечественники верят свято. Иногда, правда, не без того, иногда гадаю, редко-редко, но, в основном, лечу.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  И это здорово! Во-первых, никакие Джули из мифической Трансильвании, которые строят из себя меня, нам теперь не страшны. А чего это я вообще сегодня привязалась к старушке? Понятия не имею. Во-вторых, а должно было бы быть, во-первых, поскольку главное: помогаю страждущим! Все! С этой минуты думаю только позитивно.
  Аура у меня отличная. Стоит поднести ладонь к телу клиента, того бьет электрическим током. Артриты, лысины, невралгия, послеоперационные швы, даже импотенция, - все рукой. Насчет лечения импотенции руками, та же Деби очень веселится, отпускает непристойные шуточки, намеки на научное обоснование возможности трансформации мануальной терапии в оральную... И это при нашей возрастной разнице, я ведь ей в дочки гожусь... Но я не обижаюсь, мало ли, кто чего бормочет... Сами клиенты по этому поводу острят, анекдоты вспоминают... По-моему, им очень не нравится, что ладонь работает, во-первых, на некотором расстоянии от тела, а, во-вторых, - увы! - вообще не там, где, как некоторым кажется, кроется болезнь (и, между прочим, уж кто-кто, а Деби, сама прекрасный экстрасенс, знает об этом даже лучше меня). Зато жены довольны.
  К тому же, у меня на эту тему заготовлены встречные идеи и анекдоты: сиживали и мы на московских кухнях, не беспокойтесь, господа, сиживали, целых полгода там чаек попивали, выслушивали душевные извержения, а порой и сами языки чесали, правда, крайне редко. Все ваши проблемы, новоиспеченные леди и особенно джентльмены, от головы чаще всего.
  Раньше, когда я только начинала, проблемы довольно часто переходили ко мне, кроме импотенции, конечно. Особенно чужие головные боли: у пациента пройдет - у меня начнется. Но Моисей Лазаревич научил ставить после сеанса защитный колпак. С тех пор что клиент, что лекарь - свежие огурчики.
  Моисей Лазаревич практикует в Москве, а сюда приезжал в гости, и я случайно попала в ученики. Вот у кого аура! Мне ведь не всегда удается разглядеть, хвастаться зря не буду, но иногда даже очень хорошо вижу. И наблюдать люблю.
  Ярче всего аура вычерчивается над головой. У детей, например, это почти всегда - прекрасное золотое свечение. А тело одной любвеобильной и, пожалуй, очень завистливой дамы было окаймлено все вокруг заметной красной оболочкой. У человека больного в местах пораженных ясно видны черные прорывы, а если это вообще не свечение, а вязкий черный туман, то, значит, болезнь смертельна. И тогда остается только молиться.
  Вот так: Намь-мьёхо-реньге-кё...
  И ведь расскажешь человеку, от мистики далекому, - высмеет или примет за сумасшедшего. Но если подумать хорошенько, откуда, например, на старинных иконах взялись нимбы над головами святых? А ведь это просто аура, которую удавалось разглядеть художникам. Где-то я читала бредовую, на мой взгляд, гипотезу, что это, дескать, космические пришельцы в прозрачных скафандрах, шлемы которых представлялись в таком виде непосвященным. Я, конечно, не эксперт по пришельцам с других планет, но, по-моему, чепуха все это. То есть, по поводу всяких летающих тарелок спорить не буду, не видела, зато ауру видела хорошо и не раз. И свою, между прочим, разглядывала тоже, в зеркале, конечно. И была очень рада, когда она оказалась большая и золотая, похожая на детскую, ведь этот цвет определяет мне меня как хорошего человека. Я хочу сказать, очень хорошего человека. Если до того я еще могла сомневаться в себе, то теперь признаюсь без ложной скромности, я почти святая. Рисуйте, рисуйте с меня иконы, вот он, нимб, глядите, как прекрасен! А если есть инородные точки, не страшно: ведь я над собой работаю.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  Врагов у меня нет. Окружающие меня любят. Я люблю всех. Я счастлива. Моя жизнь полна смысла... Есть, безусловно, и недостатки... Но во всяком случае, бывает, как говорится, хуже. Бывает и лучше, конечно... Вон, как здесь устраиваются наши эмигранты. Или пресловутые "новые русские", которые приезжают сюда с мешками денег... Я сама, правда, не видала, но сплетен об этом полно.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  Нет, я не опущусь до зависти. Буддизм не приемлет зависти: каждому своё. С фашистскими лагерями смерти прошу не путать. Иудаизм, впрочем, тоже. "Не пожелай жены ближнего своего", это что - не доказательство? Уж не знаю, почему мне, еврейской женщине, ближе все-таки буддизм. Как-то по сердцу больше, что ли... Зачем постоянно страдать и соблюдать целую кучу жестких неудобных правил по иудаизму, когда можно наслаждаться жизнью по буддизму?
  Значит, такова моя карма. Всякому событию предшествует своя причина. Всякое действие влечет за собой результат. Действие равно противодействию. На Санскрит этот закон природы переводится так: Намь-мьёхо-реньге-кё... Эта абракадабра и есть основная молитва буддистов. Закон кармы повторяется на Санскрите бессчетное количество раз в течение получаса, или часа, или день, или два... Намь-мьёхо-реньге-кё... Намь-мьёхо-реньге-кё... Намь-мьёхо-реньге-кё...
  И так до бесконечности. До посинения. Сколько можешь. Самое главное - заказать себе заранее, сколько времени будешь молиться, а потом точно выполнить свой заказ. Молиться называется чентать, это моё производное от английского "Чент". Некрасиво вообще-то получается то, что мы, эмигранты из России, сотворяем из русских и английских языков. Говорим на такой колоритной смеси - иногда не знаешь, смеяться или плакать. А наши дети? То есть, я имею в виду, их дети, вроде меня, например, которые родились уже здесь. Своих же пока, к сожалению, а может, и к лучшему, не завела.
  - Мама, я хочу чоколат айскрим, вон тот, с уып-крымом.
  - Этот козоль опять бежит фор э прэзыдент.
  - Ты - манту!
  - Никак не пойму: что это за работа такое - блоу? Зачем и куда надо дуть?
  - Сама ты козоль, фул оф крэп!
  - Дайте мне, пожалуйста, паунд болоньи, а потом вон тот чиз... Вы ведь принимаете фуд-стэмпы?
  И так далее. Таких примеров сколько угодно.
  Я, впрочем, все-таки являюсь исключением из этого правила, русский язык полюбила, как родной, несмотря на то, что родилась в Купертино. И даже прочитала Онегина в оригинале. При этом и я со своим бережным отношением к русскому языку и литературе чаще, чем хотелось бы, срываюсь на эмигрантский лексикон.
  А зовут меня Александра Гродман. Можно Сара. Подозреваю, что так и должно было бы быть в оригинале, но разве можно жить на родине ближайших предков с именем Сара? Фамилии Гродман уже достаточно, чтобы тебе там на каждом шагу портили жизнь. Так говорят родители, а я убедилась в их правоте, побывав там в полугодовой командировке.
  Вот меня и наименовали Александрой по инерции. А здесь имя моей далекой пра-пра-матери звучит как-то слишком уж обыденно, даже где-то примитивно. Из чего и получилось, Сандра. Я попыталась было сначала называть себя Алекс, но возникло слишком много путаницы, чуть из меня не сделали трансверта в обратную сторону, в результате выяснилось, что Сандра и проще и надежнее.
  Впрочем, родители все равно частенько называют меня Сарой, да я и сама стала предпочитать это простое и родное имя. Папа с мамой шутят, иногда отдавая дань смешному идишу: олы гоим аф-цы-лу-хэс, то есть, всем антисемитам назло, так как со мной эта метаморфоза произошла точнехонько во время столкновения с великим российским антисемитизмом лицом к лицу, настоящим, тем самым, про который они там твердят, что его нет, но он есть и еще как, и я не могла не осознать этот факт в той самой перевернувшей мои представления командировке.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  Итак, мне хорошо. Я практикую буддизм, это здорово помогает. Я занимаюсь любимым делом, даже худо-бедно зарабатываю себе на жизнь, благо постепенно набрала клиентуру. Ну и, как говорится, помогаю ближнему. Та самая гадалка Джули - подумаешь, из Трансильвании! - много лет назад съехала в Рино. За любовью, утверждает наша общая подруга. Деби можно верить, она с этой самой Джули знакома даже до моего рождения, мы у нее пару раз встречались.
  Так что мне-то доподлинно известно, из какой Трансильвании приехала гадалка Джули. Из той же самой, что и я, только мои родители москвичи, а она вообще из какого-то города, которого нет на карте - сама же так и говорит...
  К тому же она, эта Джули, гадает на всем, на чем только можно себе представить, а я почти бросила испытывать судьбу, хоть свою, хоть чужую, но если уж решу кому-нибудь погадать, то делаю это профессионально: всем понятно. Мне и карты-то не нужны: читаю акашу.То есть, не так, чтобы ух, но понемножку информация открывается.
  Акаша - это такое как бы зеркало природы (со Львом Николаевичем прошу не путать), в котором остаются следы всего, что когда-нибудь происходило в прошлом, происходит сию минуту, а также различные варианты программы того, что собирается иметь место в будущем.
  Я даже не имею представления, откуда знаю все это. Может, просто чувствую. Никто ведь меня ясновидению не учил, получается как-то так, само собой. Родилась я с этим, что ли. То есть, разумеется, явно родилась: это моя карма и есть. Доподлинно мне известно, например, что когда-то, в одной из жизней (предполагаю, это была Атлантида, потому что я видела очень высокую цивилизацию) работала оракулом, потом, в других жизнях, развивала в себе этот дар... Во времена средневековья меня сожгли на костре, как ведьму, этот кошмар я запомнила и помню в жизни настоящей...
  Деби рассказывала, что Джули якобы тоже была подвергнута этой ужасной процедуре ауто-да-фе. Но Джули, говорит Деби, в отличие от меня, не помнит ничего, ей прошлые жизни лишь снятся либо грезятся, да и то почему-то только, когда она спит вместе со своим партнером, который бывает ее партнером из жизни в жизнь.
  Вот здесь я ей завидую. Завидовать грешно, это-то я усвоила на пятерку, и до зависти, об этом уже говорила, стараюсь не опускаться, но ведь какое счастье - встретить своего партнера, свою половину, а мне по этому поводу фортуна по ей одной известным причинам, не улыбается, ну никак не удаётся схлестнуться, или же я его почему-то не узнаю. Иногда меня мучают смутные воспоминания, мужское лицо, которое мне никак не удаётся вспомнить, рыжая шевелюра... Кажется, зеленые глаза. Но все остальное скрыто. В чем я еще слаба - не узнаю партнеров из прошлых жизней... Так, чудится что-то смутное: то то, то это, но ничего конкретного. Как меня звали в Атлантиде, например? А вот не знаю. Зато чувствую, что во времена Троянской войны была Кассандрой. Если не верите, это ваше личное дело.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  Джули, я считаю, крупно повезло сойтись со своей настоящей парой. Ведь встретить - это еще не все: надо еще узнать. Деби, например, страдает от того, что ее партнер не узнает ее уже очень много лет. Вот Деби со мной согласна, что Джули действительно просто повезло, ведь во многих вопросах она неосведомлена, даже невежественна, а в качестве ясновидящей гораздо слабее нас обеих. Ко всему прочему, у нее всё получается под настроение, иногда такого наплетет, что бедные клиенты бегут от нее из Рино ко мне во Фриско без оглядки. Так, снова негатив. Назло буду только наоборот. Да и нехорошо это, конечно, клиентов отбивать. Ей-то тоже, откуда бы там она ни приехала, кушать нужно... Да ничего, и на её долю дураков хватит. Что это я? Будто и не я вовсе. Решила же - только позитив.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  Впрочем, не могу даже утвержать, что так уж она мне неприятна... А вызывает этакий болезненный интерес. Или какую-то щемящую жалость. Штамп, я понимаю. Но если Джули действительно вызывает у меня не просто жалость, а именно так, что в душе щемит?
  Причем с самой первой минуты знакомства. Когда мы все дружно курили на подушках у Дебиного соседа Ленни. Ленька, значит, если по-нашему. Этакий замухрышечка, но видно очень добрый, соседке всегда помогает, по-моему даже время от времени шустрит с ней для острастки. В их-то возрасте!
  В его квартире нет ни одного стула, а свой красный диван он опять же чуть ли не полвека назад отдал Деби, по сей день на нем все ревут, кому надо выплакаться. Сосед подарил соседке диван просто потому, что она как-то брякнула, что на нем комфортно сидеть. С тех пор у Ленни ничего не водится, кроме больших подушек на полу, кстати, довольно удобно.
  Зато у Деби появился красный диван, печально известный предрасположенностью своих мягких телес к слезам эмигрантских барышень. Когда-то на нем плакали Деби с Джули, а теперь Деби и временами я. Стыдно, конечно, признаваться, но случается, и на меня находит. Негатив - такое дело: ты его в дверь не пускаешь, так он не то что окно, - любую щель найдет и влезет в душу, когда ему надо.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  А в тот день у Ленни... Джули, дорвавшаяся до микрофона, развивала свои ужасные идеи ненависти или, как минимум, презрения ко всему человечеству, не достойному, по ее мнению, другого к себе отношения. Между прочим, я точно уже слышала похожую песню, да не могу вспомнить, где, когда и от кого. Деби на пару с Ленни потягивали по очереди марихуану и сидели, красные и отрешенные.
  Я тоже потянула было, но почему-то у меня это дело не пошло, поэтому я тихо внимала разглагольствованиям Джули и жалела ее, что называется, от всего сердца. Кажется, она и меня в тот день ненавидела, хотя я совершенно не понимаю, чем заслужила подобные эмоции. Она едко прошлась относительно моего благополучия. Я ей, как положено, ответила, что вижу ее очень интересным и много хлебнувшим на своем веку человеком, а мое кажущееся благополучие не мешает мне хорошо ее понимать, даже и не соглашаясь, поэтому пусть оно ее не беспокоит.
  Я еще сказала: несмотря на все ее старания, восстановить меня против себя не удастся, ведь она мне все равно очень нравится. Я и в самом деле прочувствовала ее боль. И Джули показалась мне близким человеком, которого я не только давно и хорошо знаю, но знала в других жизнях и всегда любила. Она в ответ на мои признания смешалась. Насколько я понимаю, это означает: еще не все там потеряно. Деби теперь утверждает, Джули давно изменилась к лучшему. Даже очень здорово изменилась. Классический случай, когда любовь излечила человека от ненависти. Всем бы так. А в тот момент с ней случилась вспышка рецидива.
  Я ведь еще и из программы ВДА знаю, иногда у людей, которые вроде бы излечились, а все же и их могут одолевать вспышки рецидива. Рилэпс по-нашему.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  Наверно, сталкивались мы с ней в веках, то есть, что это я: точно сталкивались, дружили... Просто до сих пор в этой жизни друг друга не узнаем. И дружбы у нас пока не вышло, даже наоборот, появилась какая-то нервозность. Давненько я с конкуренткой по кофейной гуще не встречалась у Деби на красном диване. А может, это я просто Деби ревную? Глупости какие! Всему свое время. И если у меня с Джули конфликт, который надо решать в этой жизни, мы с ней еще обязательно сойдемся.
  Деби говорит, гадалка - уже какое-то время бабушка. Ни до кого ей, и сюда больше ни ногой.
  Кстати, насчет узнавания. Фиану, мою подопечную из ВДА, я тоже не узнаю. Но твердо знаю, что с ней была очень близко знакома еще с Атлантиды. И точно встречала в других жизнях. Что-то случилось с ее душой, что не дает мне вспомнить ясно. Какой-то блок, что ли. С детскими игрушками Лего прошу не путать. Почему мне вдруг пришло в голову это Лего? Не припоминаю, чтоб Фиана о нем упоминала.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  Все. Стрелка дошла до намеченной мною точки, я и не заметила, как час оттарабанила. На коленях стоя, между прочим. Колени у меня от молитв раньше болели, а теперь привыкли.
  Так вот, зеленые глаза. О зеленых глазах воспоминания мои разрозненны, но когда пытаюсь собрать все вместе, получается не так уж мало. То есть, то, что я свое счастье, сама же не имею представления, ни где, ни как проворонила, это уже теперь стало ясно, а, может, нам суждено встретиться еще раз? Потому что встречала уже в этой жизни яркие зеленые глаза. И в последнее время снятся мне такие сны...
  Я еще, кроме буддизма, делаю ВДА. Программа для взрослых детей алкоголиков. Мои родители никогда не увлекались спиртными, но определенные симптомы у меня все же проявляются. Нет, сейчас об этом не стану.
  Ну, еще разок. На посошок.
  
  Намь-мьёхо-реньге-кё...
  
  Сандра, не вставая с колен, ловко надела на огонь колпачок, и свеча погасла. После этого девушка сняла с пальцев четки, аккуратно сложила их в специальную коробочку, вложила туда же крохотную голубенькую книжицу, молитвенник на Санскрите, затем поднялась и бесшумно затворила обе дверцы, скрывавшие в плоском висячем шкафчике рельефное изображение Будды. Затем молодая женщина, потянувшись всем телом, бесцельно походила по комнате, по-детски загребая внутрь махонькими босыми ступнями. Оказавшись у зеркала, она остановилась, вглядываясь в свое отражение.
  Сара любила разглядывать себя в зеркалах, вот и сейчас, она тихим движением скинула с себя халатик, оставшись в белых атласных трусиках, плотно обнявших тело.
  Маленькая, ладная, очень по-женски вылепленная фигурка каждой клеткой всего своего сильного, натренированного на беговых дорожках, велосипедах и других спортивных машинах по-калифорнийски загорелого тела выражала сейчас непонятное беспокойство. Когда же Сандра поднесла ближе к зеркалу лицо, то увидела в собственных глазах, лучистых, светло-карих, всегда ласковых и спокойных, по-библейскому очерченных темными ресницами, где-то на самом дне, застывшую тревогу.
  - Что-то будет, - прошептала Александра. - Я знаю, я чувствую, что-то будет.
  
   Глава 22
  
  - Это карма, - улыбнулась Юля, когда сын, окончательно распрощавшись, исчез за дверью 'Бразилии'.
  Фиана молча вдыхала горьковатый кофейный запах. Больше всего ей хотелось расплакаться.
  - Иоська - у меня человек продвинутый, - сказала гадалка. - Он точно многое знает о своих кармических отношениях, инкарнациях, целях. В отличие от меня. Я помню, при встрече с Сержем смутно почувствовала какую-то связь. В смысле, мы оба учуяли нечто мистическое, не поддававшееся обычным разгадкам, но сумели сообразить о том, что с нами творилось, далеко не сразу. А мой сын знает и образ возлюбленной, и звучание ее имени, и где искать, и когда найти.
  - Это действительно так четко все взвешено, разложено по полочкам? - Фиана недоумевающе ждала ответа, интуитивно приблизительно понимая, каким он должен быть.
  - Безусловно, - кивнула Юля. - Сколько несчастных браков - это те, кто не нашел свою правильную пару.
  - Хорошо, допустим, - Лапни испытывала сильное стремление спорить просто дискуссии ради. - Кто, в таком случае, составляет правильные пары? Судьба? Богиня? Что это вообще за правильные пары?
  - Понятия не имею, - гадалка пожала плечами. - Фортуна фортуной, но вроде бы все для себя создает бессмертное Эго каждой личности, - Юля вздернула бровь. - Ну ты посмотри, как красиво высказалась. Так, главное, умно, - аж сама ничего не поняла. - Обе рассмеялись. - Я же во всем этом не эксперт. Вот моя подруга Деби в этих делах разбирается хорошо, она многому и Иоську обучила...
  Расплатившись, женщины вышли из кофейни, сели, каждая в свою машину, и отправились к Юле домой.
  - Ты хочешь начать с кухни или...
  Фиана уже бывала в доме гадалки. Кухня там казалась особенно приветливой с веселенькими занавесками, яркой скатеркой и красочными магнитиками на дверцах холодильника.
  - Может, сначала в комнату для медитации? Или вы проголодались, тогда - на кухню.
  Решили для начала все-таки помедитировать.
  - Плохо помню эту девочку, - сказала гадалка. - Я ее всего раз или два видела, да и то очень давно... У Деби... У меня в тот день было страшное настроение: я отработала в Беркли, на улице. - Юля прикрыла глаза ресницами, подчеркивая этим жестом неохоту вспоминать случившееся. - И вот подсела ко мне одна дамочка... И без микроскопа видно: аура клиентки представляет собой сплошной черный туман. - Гадалка тяжело вздохнула. - Я не знала, как сказать ей о неизлечимой болезни, причем с летальным исходом... Тут-то меня к Деби и понесло... Тем более, была уже близка к Сан-Франциско...
  Юля издала целую серию глубоких вдохов-выдохов прежде, чем продолжать. - Не очень-то хорошо я себя чувствовала: и говорила в тот вечер не то, и впечатление плохое произвела на девчонку... Занесло меня не в ту степь, понимаешь, до сих пор стыдно... А уже не поправишь... - Она печально улыбнулась. - Славная девочка, эта Александра. Тогда она была совсем молоденькой. Даже не помню, какие перипетии судьбы или навороты планиды, да впрочем, это одно и то же, свели их с Деби. Разумеется, ясновиденье, это-то понятно, но конкретно? А какие прихоти фортуны свели с Сандрой тебя?
  - Она мое доверенное лицо по ВДА, псевдоним на чатах Кас-Сандра. - Настала очередь Фианы пожимать плечами. - Я знаю, она лечит руками, вроде бы видит ауру и прорывы в ней... Мне она очень помогла, - в голосе девушки возникла надежда. - Это у меня сейчас пик болезни, вроде кризиса, рецедив... Но они теперь не так часты, как раньше. Мне надо ее увидеть... И все станет на свои места... Только теперь сначала все же в резервацию...
  - Пожалуй... Слушай, - Юлю как будто осенило: - А ты свои прошлые жизни знаешь?
  - Откуда, - горько протянула Фиана. - Хоть бы понять, чем я кого так страшно обидела, за какие злодеяния меня так мурыжит... С момента рождения...
  - Да уж, - гадалка неопределенно улыбнулась. - Такое знание легко не дается. Долгая история, пока хоть что-то разберешь... Но, насколько я понимаю, страдание - это не есть обязательно наказание за прошлые преступления. Это может быть урок, а может быть ради помощи кому-то другому... Все может быть, кто способен понять, зачем и как жизнь устроена? Говорят, можно отыскать ключ к памяти. Бывает ли у тебя какой-нибудь повторяющийся сон, например? Или грезы во время медитации? Где ты не ты и живешь в неизвестном мире? Совершенно по-другому?
  - Не знаю, - Фиана покачала головой. - Иногда ощущаю себя русалкой. Разве я могла действительно быть русалкой? Разве они существовали в реальности?
  - Разумеется, существовали, - обрадовалась Юля. - У человека не настолько богатое воображение, чтобы выдумать полу-девицу - полу-рыбу, да еще в старину, допустим, лет пятьсот назад. Или три тысячи... Кентавры, сатиры... А вот, например, греческие боги... Почему они так похожи на людей? Или молнии, которые насылал Зевс? Что это могло быть?
  - Лазерное оружие, - вдруг неожиданно для себя мгновенно догадалась Фиана.
  - Конечно! Или, скажем, возьмем всякие загадки древности... Пирамиды хотя бы...- Юля явно села на своего конька. - Современные технологии и оборудование еще не доросли для такого строительства... Зиггураты... - Гадалку передернуло. - Нет, об этом не будем. Но возникает логичный вопрос: откуда столько похожих гигантских строений в разных концах света? Буквально навязывается мысль: когда-то в архаичные времена на Земле существовала единая мощная цивилизация с хорошей связью...
  - Атлантида?
  - Да, первой приходит на ум. В Атлантическом океане. А в Тихом по древним легендам тоже утонул континент... Страна Му. Былa еще Гиперборея.
  - С ума сойти! Да ведь я только-только разговаривала об этом... - Лапни ясно представила себе внезапно озаренное вдохновением во время той беседы лицо Роберта. - С одним знакомым, - промямлила она.
  - Загадочных вопросов масса, - многозначительно закивала Юля, будто догадываясь о чем-то важном. - Полно людей этим увлекаются. И всевозможных версий разгадок несколько.
  - Серьезно? - Фиана улыбнулась. - Я слышала только гипотезу об инопланетянах. Которые в древности посещали Землю.
  - И это тоже, - кивнула Юля. Они переглянулись с короткой усмешкой на общей для обеих присказке. - Кое-кто говорит о параллельных мирах... Другие - о путешествиях во времени из далекого будущего... Я читала довольно убедительные логические построения о том, что загадочные монументы и есть косвенные доказательства. Непонятно только, чего именно. Мне трудно судить о разных теориях, зато доподлинно известно, что в Атлантиде мы с Сережей безусловно жили. Даже есть обрывочные воспоминания, пусть смутные, тем не менее, они есть. Олимп. Парнас. Город Посейдонис.
  Во время своего монолога Юля успела зажечь свечи и вместе с гостьей стала устраиваться на медитацию.
  Фиана безотрывно смотрела в пламя свечи, из-за которого мерцали зеленые глаза гадалки. Девушка не знала, сколько прошло времени, прежде чем стало ясно: количество свечей умножилось.
  Нет, число устремленных вверх огоньков стало достаточно обильным, теперь отдельные капли света потянулись не только вверх, а и друг к другу, принялись сливаться и расти в размерах.
  Через короткое время огоньки незаметно превратились в факелы на закопченных от чада стенах.
  Зеркала здесь и искать не имело смысла, поэтому Лапни не могла себя видеть, она только по рукавам и подолу грубого платья почувствовала себя монашенкой в какой-то тюрьме... Нет, это же монастырь... Вот и Дина Слуцкая с ней, и в такой же одежде... Богиня, причем тут Ундина? Точно, монахиня... Две монашенки в крошечной келье отбывают наказание и шепчутся, обе измученные строгими правилами...
  - Все бы отдала за кусочек пирожного, - прошелестела Дина. - Я страшная грешница, да? Чревоугодница?
  - Сколько времени ты голодаешь? - спрашивает Фиана.
  - Давно.
  - Ну вот, какое чревоугодие? Тебя изводят голодом.
  - Так господь же меня наказывает именно за поклонение желудку... За то, что попробовала пирожное с барского стола.
  - А им, значит, полагается?
  - Наверно.
  - А тебе, выходит, нет?
  - Наверно.
  - Перестань талдычить эту ерунду, - на лице Лапни появилась язвительная улыбка. На каком-то уровне сознания оставалось понимание, что и там, в ином измерении, характер не изменился. - Никакая ты не грешница. Вот я точно...
  - Ты украла какую-то вещь?
  - Нет, но я не устояла перед соблазном. Я обезумела от похоти. Даже здесь, сейчас я закрываю глаза и вижу мужчину... Молодого... Красивого...
  - Хотела бы я думать о мужчине, - возразила Дина: - О красивом парне, а не куске торта. Господи, прости меня, забери от меня эти мысли, - девушка застонала: - Он такой сладкий, воздушный, с кремовой начинкой...
  - Неужели тебе не хочется любви? - со странным уважением поинтересовалась Фиана.
  - Нет, - резче, чем было бы необходимо, отрубила Дина. - Любовь предает.
  - Я не могу вспомнить... - протянула Фиана. - Как будто у меня в мозгах большая машина, а там какие-то повреждения. Я силюсь вникнуть в собственную память...
  - А я четко помню, - прошептала Дина. - И ужасно боюсь. Смертельный укус змеи - вот что такое любовь! Предательство. Отрава. И страшная война.
  Лапни ощутила не то укус, не то укол. Лицо подруги побелело и стало отдаляться, понемногу теряя очертания и оплывая, как горячий воск.
  Келью затянул круговорот времени.
  Факелы съежились и снова превратились в свечи, а потом их огни слились воедино, разделились надвое... Свечение стало уменьшаться в размерах. Перед Фианой мерцали незнакомые огромные голубые глаза. Постепенно изменился их цвет. Он стал зеленым. Разрез сделался библейским. Юля всматривалась в теугольное пламя догоравшей свечи.
  Гадалка улыбнулась: - Ну, как ты? Что-нибудь видела интересное?
  Гостья пожала плечами: - Все странно. Почему-то я была со своей старинной знакомой... Диной... Она не так давно вышла за американца, мы как-то случайно встретились в 'Зеленом Змее'... Знаете такой?
  - Первый раз слышу, - ухмыльнулась Юля. - Но определенно наводит... - она замялась, раздумывая, как бы лучше сформулировать: - Скажем так, на специфические ассоциации.
  - Ну да, - кивнула Фиана. - Правильно, это дегустационный зал в Напе... Со всеми делами... Я, конечно, в тренажерку ленюсь, только плавать люблю, но иногда там встречаюсь с Черри... Я вам о ней рассказывала...
  - Да-да, припоминаю...
  - Ну вот, а тут зашла в этот кабак повидаться с Черри, а там Дина с мужем... Мы с ней с Москвы не пересекались, только в и-нете, а здесь... Главное, в монастыре, - девушку заметно передернуло. - Это я-то в монашках, можете себе такое представить?
  Фиана рассказала о своем видении.
  - Интересно, - после нескольких минут молчаливого размышления, наконец, произнесла гадалка. - А ты не в курсе, в этой жизни Дина любит покушать?
  - Нет, - в ту же секунду ответила Фиана. - Я, во всяком случае, за ней никаких плотоядных страстей не наблюдала... Главное, какие там неприятности вдруг приключились с любовью? Следовательно, Дину в какой-то из жизней предал любимый?
  - Похоже на то... - Юля покачала головой.
  - А я, получается, в каждой жизни была развратной? Вроде как сейчас?
  - Не обязательно... - Юля снова покачала головой. - Да и видела ты всего лишь крошечный эпизод из одной инкарнации.
  - По крайней мере, объясняет мою жгучую 'любовь' к христианству, - Лапни истерически засмеялась. - Только христианство, в силу своей высшей гуманности, могло придумать морить людей постом.
  - Не только, - ввернула гадалка.
  - Да еще в такой темной дырке. Динку голодом, а меня... - Фиану снова передернул истерический смех. - По самому больному!
  - А где тонко, - согласилась гадалка. - Все-таки я бы на твоем месте не торопилась с выводами. - Юля покачала головой: - Хорошо, Иоська этого не слышит.
  - Что же мне?
  - Есть смысл попробовать еще. Что-то же явно предшествовало... На мой взгляд, - Юля подумала, как бы прикидывая варианты. - Такое впечатление... Когда-то у тебя не состоялось с любимым... Как будто ты кому-то мстишь... Или нет, - гадалку словно осенило. - Точно! Скорее всего, у тебя была настоящая любовь, но вас разлучили обстоятельства... или люди... причем до физической близости так и не дошло... Да, конечно, может, и в монастырь запихнули насильно, чтоб помешать... - Юлины глаза закрылись, а все тело обмякло от непостижимой и непосильной усталости.
  Гадалка делилась этим ощущением с Фианой раньше. Сильнейшее переутомление всегда накатывало после удачной догадки. Значит, именно это с девушкой когда-то и произошло: для того, чтобы помешать соединиться с желанным, ее отдали в монастырь. И там, выходит, родители постарались. Чего же так не хотели? Боялись? Или просто, лишь бы нагадить?
  Лапни чувствовала: в этом что-то есть, какая-то доля правды... Но не все. Кусочка, а то и большинства лоскутов не хватало, чтобы слепить все одеяло этой жизни, вернее, понимания о превращении ее в таковую из той прекрасной и счастливой, какою она могла бы быть... Разгадка еще таилась в намертво забытом прошлом.
  
   Глава 23
  
  Дина смотрела в зеркало на свое округлившееся лицо и вздутый желудок. Ах, как хотелось бы отыграть назад и начать все сначала. Допустим, подобное возможно, и что? Выдержала бы она до беседы с Черри зверское, постоянное чувство голода? Кто бы вытерпел и не сдался? Да, она не героиня. Надо так страшно наказывать за обычную человеческую слабость? Может, вообще тогда убить? Выкинуть в резервацию - вот кара для злостных слабохарактерных уродов... Нет, это самоубийство, надо прекратить так думать. Пора внушить себе красоту. Ундина Уайт, с сегодняшнего дня красавица. Достойная нормальной приличной жизни... Пусть она не устояла раньше... А зато теперь Дина способна себе простить все прежнее и гордо ступать дальше...
  Почему-то большинство женщин не испытывает страданий, вот ведь одну ее так грохнуло. Дескать, еще и родить захотела - расплачивайся за эту милость судьбы! Или, наоборот, судьба так расплачивалась с ней? За какие дары? Или грехи? Ладно, да, хорошо, поддалась мстительности, а раньше? В самом раннем детстве, ведь была же маленькая девочка добрая, открытая, а получила? Насмешки, дразнилки, издевательства - в том-то возрасте за какие проступки!?
  Нельзя допускать подобные рассуждения, именно эти воспоминания делают Дракулу сильнее. Хорошо бы снова закопать ТУ МОГИЛУ...
  Молодая женщина всхлипнула и перевела взгляд вниз. Ноги отекли. Если так пойдет дальше, она скоро не сможет дотянуться до ступней. А до родов еще не близко. И остановиться, запереть рот, прекратить жевать тоже никакой возможности.
  Феликс, и тот оказался бессилен: какие бы ни находил слова, как бы ни старался убедить жену замедлить темпы, она лишь ударялась в слезы, а потом ела, стоило только вырваться из-под бдительного ока супруга. Воровала еду, прятала, скрывалась с какой-нибудь вкуснятиной хоть в туалете, часто по ночам; обманывала, что идет погулять, а сама немедленно покупала съестное и сжирала дотла, плакала, обещала, что похудеет...
  Когда-нибудь потом... После родов... И снова молола зубами, чувствуя себя преступницей. А уж на работе, в магазине, где одолевал стресс и ненавистные зеваки, да еще в окружении сплошных обжираловок с ароматами-дразнилками, там же просто спасу не было от лакомств и новых соблазнов.
  Проклятый Дракула! Вампир, который сосет не кровь, а душу. Ее собственную душу.
  Но теперь пойдет по-другому. Спасибо тебе, Черри. Дина с надеждой посмотрела в зеркало. Феликс, как пожелает, а она, Ундина Слуцкая, достойна любви и уважения. Дина - это не килограммы веса, а прочитанные книги, блеск глаз, свет мысли в голове, благородство души, в конце концов, доброта, честность. Дина - человек, личность, да она же красавица! Да, ты красавица, Диночка, - она улыбнулась зеркалу, и зеркало улыбнулось в ответ. - И я правда, честное слово, честное-пречестное, я люблю тебя!
  Интересно, хоть в какие-нибудь тряпки удастся влезть, - равнодушно подумала молодая женщина, вытаскивая и хладнокровно рассматривая не так давно купленые наряды.
  Блузы широченные не только на животе, но даже в плечах, с мягкими удобными брюками, тут пока оставалось все в порядке.
  Дина оделась, но без трепета душевного, как бывало раньше с обновками. Даже предстоявший сегодня визит не так, как казалось бы, должен, занимал мысли и эмоции.
  Алон Полинер, как ни в чем ни бывало, позвонил вечером и небрежно пригласил их с супругом к себе на яхту на утреннюю прогулку. В первый момент Ундина вся вспыхнула, как девочка. Вот оно! Сбылась мечта идиота. Но сейчас же и погасла: в голове и в душе прочно застряла сцена, привидевшаяся во время самого обычного дружеского объятия с Черри и Яшкой.
  Молодая женщина не могла стряхнуть с себя грезы, она снова и снова просматривала не понятно кем, где и когда запечатленные и прокрученные вдруг кадры. Она без конца вдыхала аромат ТОГО леса и ТОЙ реки, испытывая при этом невероятное блаженство и твердо зная: именно то и есть все настоящее. Ундина чувствовала себя такой счастливой и любимой ТАМ, как никогда в сегодняшней жизни здесь. И вся растворялась в обожаемом голосе и его песне любви, обращенной, - Дина была абсолютно в том уверена, - к ней. Волшебные звуки вместе с излучениями теплоты и покоя пронзали всю ее. В этих грезах она укрывалась от постоянной вины, страха перед резервацией, обиды на несправедливость реальности, изводившей ее теперь... А потом подползала змея.
  Ундину обуревал ужас. Пленка - или что это такое? - доматывалась до конца. Молодая женщина ходила, как сомнамбула, а фильм, словно по мановению волшебной палочки снова начинался с самого начала.
  Дина безучастно взглянула на себя в зеркало. Да какая, в принципе, разница, как выглядеть? Не на свидание же, в конце концов... Она положила на живот руку и поговорила с будущим ребенком. Это немного успокоило. Зачем, с какой стати ее вдруг пригласил Алон Полинер? Для чего ему понадобился еще и Феликс? Если раньше Дина мечтала познакомиться с великолепным атлетом поближе и побывать на его яхте, то теперь, приблизившись к исполнению желания, призадумалась: а на кой, собственно, ей дался этот павлин. Ну подумаешь, алые паруса. Ну и? Романтика - это все, привидившееся с песнью Эвридике!
  В животе как будто затрепетало крылышко бабочки - неужели шевельнулся ребенок? Это случилось впервые, и Дина, наконец, постигла неоспоримый факт: все остальное - ничтожная чушь в сравнении с этим чудом природы.
  - Не слышу шороха, ты готова? - Феликс быстро сунул голову в приоткрывшуюся дверь, чтобы лишний раз уличить жену в тайном поедании очередного куска, не поймал и картинно удивился: - О, да ты ничего выглядишь, вполне достойно.
  Дина направила в его сторону очередной непонимающий взгляд, будто спрашивала, откуда здесь взялся, да и кто он вообще такой, этот тип, а главное, какого рожна ему от нее надо и зачем.
  Уайт уже не в первый раз наткнулся на это выражение во взоре супруги, и всего его снова передернуло от пренебрежения родной жены. Словно ему отвесили пощечину. Он никак не мог взять в толк, за что - ведь изо всех сил старался быть ей хорошим мужем, все покупать, все для нее делать, разве не преисполненную любви и понимания супругу он заслужил в благодарность? Но стоило о том заикнуться, тут же получал неизменный ответ: - Обратная сторона медали!
  Причем тут медаль? Что за медаль? - Бедняга устал злиться, соображая только одно: - Вот она, загадка русской души! Настигла все-таки.
  - Ребенок пошевелился! - прошептала Дина. - Как будто бабочка крылышком взмахнула.
  Феликс посмотрел в глаза супруге, соображая. Когда до него дошло, он подбежал к Ундине, кинулся перед ней на колени и прижался ухом к ее животу, сетуя на то, что еще ничего не слышит. А потом поднялся и крепко обнял жену.
  Дина пересказала мужу услышанное от Черри, не все, конечно, - только о маленьком мальчике по имени Дэвид.
  - Ну да, это очень важно, - спокойно согласился Феликс. - Любовь без всяких условий. Только так и должно быть. Не у всех хватает терпения, но я себя тренирую... - Он внушительно посмотрел Дине в глаза. - Кстати, физическое движение хорошо помогает.
  Та улыбнулась: - Я как раз об этом думала. С сегодняшнего вечера начинаем прогулки. Каждый день. В любую погоду. Только не на машине, а по набережной, ладно?
  Алон встретил их на пирсе, радушно протянув руку Феликсу, представился и первым долгом, с недоумением глядя тому за плечи, сообщил: - Не вижу гитары.
  - Не понял, - весь ощетинился Уайт.
  - Гитара где?
  - К-какая гитара? - Феликс с явными признаками неудовольствия на лице, уставился на Ундину: - Мы обещали привезти гитару?
  Дина пожала плечами.
  Полинер недоверчиво улыбнулся: - Ну не лира же... Впрочем, хорошо, что тогда? Балалайка? - Он ухмыльнулся: - Или, может, вообще еще какая-нибудь арфа?
  - Гусли забыли, - поддакнул гость, намекая на знание русского фольклора.
  - Неужели я ошибся, - засомневался хозяин и с места в карьер без спросу перешел 'на ты'. - Хочешь сказать, что ты бросил струны?
  - Перешел на клавиши, - ответил Уайт и поклонился. - Только не музыкальные, а компъютерные. А вот со струнами как-то не пришлось...
  Вся троица спустилась по трапу в роскошную, хорошо освещенную гостиную. Дина с вялым интересом озиралась по сторонам в поисках чудес. На самом деле, ее до такой степени перестала волновать яхта! Ундина про себя спокойно отметила: а ведь она так и не выяснила не только цвет парусов, но даже и того, парусник ли это вообще.
  Алон Полинер в упор рассматривал на свету Феликса и бормотал, как заведенный: - Как мог я положиться... Да нет, не должно... Главное же обязано остаться...
   - Ну извините! - злобно бухнул Уайт, который уже весь извелся от неловкости.
  Нет, в самом деле, мало ему было неприятностей от склонностей жены к перееданию, так тут еще этот хлыщ пристал непонятно, с чем. Самым же пакостным в ситуации было ощущение собственной неполноценности, которое гость выловил не то из тона хозяина, не то из бросаемых тем взоров, не то из какого-то неведомого излучения, испускаемого убранством, а может, и стенами яхты. Феликс чувствовал себя не в своей тарелке и сам понимал: так чувствовал бы себя неандерталец, оказавшись в зале современного дома, да только не имел понятия, как переменить первое впечатление.
  Алон, по всей вероятности, понял, что перегнул палку, и попытался спасти положение, предложив гостям коктейли.
  Дине досталась пахучая фруктовая смесь - Алон уже знал от дамы о ее интересном положении. Феликс попросил чего покрепче. Он пригубил янтарную коньячную каплю, надеясь хоть немного расслабиться.
  Внезапно сплошная белая стена каюты озарилась голубым сиянием телевизора. Из отдельных искорок соткались разноцветные лучи. Лучи в миг незаметно перестроились в объемное изображение женщины в тунике. Дина подумала: - Боже, какая красавица!
  Феликс молча поднял глаза и застыл в благоговейном восторге. Может, это ангел в первозданном великолепии спустился с небес? Или гиперборейская богиня снизошла до смертного? Да почему же гиперборейская - Афродита? Венера? Нет, все-таки, пожалуй, вовсе не ангел, но ОНА - само совершенство, неужели такие бывают? Или это какой-то странный сон?
  Алон зато сморщился при виде Венеры, будто увидел не ее, а крупным планом симптомы болезни, связанные с ее именем.
  - Приветствую, - поздоровалась женщина и осмотрелась. Увидев Дину, обратилась к Феликсу, словно продолжая давний спор: - Ну, и чем она лучше меня?
  - Час от часу не легче, - подумал тот и стряхнул с себя восторженное оцепенение. Голос дамы был резким и, заговорив, она тут же потеряла привлекательность. На ангела точно уже не тянула, превратилась в обычную капризную красотку. - Или они тут все сумасшедшие?
  - Дада, похоже это не он, - припозднился с объяснением Алон. Элементарной вежливостью он себя озаботить, похоже, отказался.
  - Как так? - удивилась та и снова перевела подбородок на Ундину. - А она?
  - Он не играет на гитаре, - сообщил Алон. - Я лажанулся, как щенок.
  - Ты хочешь сказать, что и она не она?
  - Нет, тут я проверил. Как раз она точно оттуда. Скорее всего, она.
  Уайты остолбенели. Ни муж, ни жена не могли сообразить, как реагировать. Наконец, Дина выдавила: - Разве мы знакомы?
  - Еще как! - в ту же секунду отрапортовала раскрасавица. - Просто ты мне нагадила и забыла... А я все помню! Ведь это из-за тебя тогда он намылился к кентаврам! - Дада всхлипнула. - И сам погиб, и меня бросил... На растерзание... Как будто ты могла оценить его песни, как я.
  Дина, совершенно ошалев, пожала плечами: - Да я вас впервые вижу! Господи, еще и кентавры... Не яхта, а Гарри Поттер наяву...
  Сильнее всего ее шокировали метаморфозы Алона Полинера от щедрого романтического красавца до... нет, невозможно даже определить степень хамства человека, пригласившего гостей для... чего???
  - Кем надо быть, чтоб ТАКУЮ бросить, - подумал Феликс. - Она, конечно, не идеал собеседницы, но ни ума, ни такта от этой внешности и не требуется. - Уайт не мог отвести глаз от красавицы. - Да еще имя, имя-то какое. Дада - нарочно не придумаешь!
  - Как же, разумеется, впервые, - с издевкой и горечью произнесла та. - Может, и не я потом показала ему тебя, уже замужнюю и с детьми? Это ж надо, хотела отомстить, а получилось? Как будто позарез мне нужно было то яблоко, червивое, ко всему прочему.
  Алон ее перебил: - Фадита, придержи лошадей. Эвридика смертная, ты что, не понимаешь? В смысле, она все позабыла. Все предыдущие жизни!
  - Ты ошибся, Аполлон! - с торжеством и неожиданно сама для себя воскликнула Дина. - Я помню себя Эвридикой, но только Феликс действительно не Орфей! Тут ты дал маху. И чтоб я уводила любимого от нее (Дина с победной ухмылкой показала побородком на Даду-Фадиту, в свою очередь) - не было такого!
  Феликс изумленно уставился на жену. Та только сейчас начала соображать, что именно высказала лощеному хозяину яхты.
  - А где тогда Орф? - завизжала раскрасавица. - Где этот подонок?
  - Откуда ты знаешь? - недоверчиво поинтересовался Алон у Дины, не реагируя на выкрики Фадиты. - Вероятно, ты уже встретила его в этой жизни? Такой же бабник и пьяница?
  - Где он? - вопила Дада.
  - Зачем вы ищете Орфея? - спокойно спросила Дина.
  - В рожу его наглую хочу плюнуть! - незамедлительно проорала та. - Мечтаю!
  Алон снова сморщился: - Тебе лишь бы в кого-то плевать.
  - Так зачем вы его ищете?
  Полинер неопределенно пожал плечами: - Да просто хотел взглянуть, в кого он превратился в этой жизни. Все ли еще пытается со мной соревноваться. - Он снова пожал плечами. - Нет, это ж надо было ему - со мной состязаться!
  Феликс теперь не мог оторвать глаз от собственной жены. Она то была собой, Диной Уайт, молчаливой, в меру насмешливой любительницей плотских утех, то преображалась в одухотворенную... Он никак не мог подобрать нужное слово. Воительницу? Амазонку? Тигрицу? Актрису? Пожалуй, кто перед ним - один бог знает. Да и знает ли?
  - Ты не меняешься в своей жестокости, Аполлон! - (Уайт снова не сумел подыскать правильного эпитета к окраске эмоций своей супруги - презрительно? - это слово обозначало так мало) обличило хозяина яхты очередное перевоплощение Дины. - Что ты намереваешься с ним сделать? Кожу с него содрать?
  Алон поморщился, в который раз за короткое время: - Да сдался он мне... С какой стати вы все вообще пристали к этому забияке - Марсию? - Все молча смотрели на Полинера, ожидая откровений, и те незамедлительно последовали. - Несколько тысячелетий назад случился у меня спор с одним... Философ доморощенный, тоже мне еще... Он пытался убедить меня в необходимости реинкарнаций эго для эволюции. Я же утверждал: таким образом эго скорее деградирует, в каждой жизни наживая себе новых врагов, новые комплексы и со всем этим новые недостатки. Никто не исправляется. Все наоборот. На примере этого щенка... Орфа... Хотел доказать свою теорию.
  - Так и философ твой тоже здесь? -впервые за визит Феликс улыбнулся.
  - Должен появиться, - кивнул Алон. - Во всяком случае, приз наш... переходящий из жизни в жизнь, по-моему, обнаружился... В Сан-Франциско... Философ всегда появляется, где она.
  - Та женщина? - спросила Дина, которая снова была собой. - Любимая?
  - Ну да, - кивнул Полинер.
  - Приз переходящий, - уточнила Ундина.
  Алон густо покраснел.
  - Стоп! - пронзительно вскрикнула Дада. - Орф где?
  - Да не знаю я, - Дина пожала плечами. - Я только о себе поняла, да и то недавно.
  - Эвридика - ведь это символ любви, - размышлял Феликс. - Олицетворение возлюбленной... Ничего, кроме еды, ее не интересует. Та самая, кого воспел мифический Орфей, превратилась в подобие жвачного животного. Как могла стать такою Эвридика? Стоп, выходит, вся история, изображенная в мифе, произошла на самом деле? А, кстати, что еще за намеки с яблоком?
  - Ты нашел эту... свою? - брезгливо поинересовалась Фадита.
  Алон кивнул и подошел к инкрустированному лакированому столику, на котором валялась газетная страница. - Вот, - похоже, ее объявление. - Он поднес ближе к стене-экрану страницу с объявлениями, одно из которых было обведено.
  - Кас-Сандра, - прочитала красавица и с отвращением хмыкнула: - Мне-то она на кой? А ты, конечно, уже звонил? Призу своему?
  - Пока нет, - гордо ответил Алон. - Но собираюсь, конечно.
  - Можно взглянуть? - с замиранием сердца попросила Дина.
  Ундина сама не знала, чего ждет от этой Кас-Сандры, но какое-то шестое чувство подсказывало: хуже не будет.
  
   Глава 24
  
  Кас-Сандра, она же Александра Гродман, родилась в Силиконовой Долине, в солнечном Калифорнийском городке с птичьим названием Купертино.
  Родители ее, еврейские эмигранты из Москвы, родину свою ненавидели и иначе, как злобной мачехой не называли. Даже само слово 'родина' вызывало у обоих рвотные рефлексы или, в лучшем случае, - саркастические замечания.
  Единожды эмигрировав в Америку, никогда не возвращались в родные пенаты. И в Европу избегали ездить: - Они помогали нацистам убивать евреев! - возмущалась мама. - У всего этого континента руки в еврейской крови.
  Папа немедленно подхватывал: - А о героизме евреев, об участии в Сопротивлении, о подвигах на фронте, о восстании в Варшавском гетто - обо всем этом забыли мгновенно, вернее, нарочно вычеркнули из памяти, ведь для всех так удобнее. Хоть в России, хоть во Франции... Не говоря уже о Польше... Придумали же издевательство, - 'евреи сражались в Махачкале' - и уже сколько лет поют эту мерзость.
  - Да? - вспомнила мама. - А речи на празднествах победы? Кого угодно вспомнили и благодарили за участие в борьбе и триумф успеха, только не евреев. Да одно это невозможно простить!
  - Все по Сартру! - вздохнул папа.
  Как-то в подростковом возрасте Сара наивно поинтересовалась, откуда антисемиты могут узнать, что папа с мамой евреи, ведь это в документах не написано.
  - Бьют не по паспорту, а по морде, - тут же отозвался папа.
  - У нас на носах написано, - одновременно объяснила мама.
  - Религия написана на носу? - Не сдавалась Сара.
  - Мой наивный американский ребенок, - вздохнула мама.
  - В Европе быть евреем - не религия, как здесь, а раса, - отчеканил папа. - Которую отличают специфические черты лица.
  - И узнают евреев соответственно по носам и по глазам, - закончила мама.
  Когда Сандре было семнадцать, она сдуру написала на русском сайте знакомств красивому Питерскому парню. В ответ получила длиннющее матерное послание, полное проклятий 'пархатым жидам' и 'тупым америкашкам'.
  Девушка долго плакала, стеснялась показать сообщение маме, но, в конце концов, показала, заодно расспросив, что такое 'пархатые', что такое 'жиды', почему американцы - америкашки, что это вообще такое и почему тупые. В смысле, разве мы все тупые? А заодно - что такое - дальше шло перечисление каждого матерного слова целым списком по отдельности, причем с сильным акцентом.
  - А чего ты тогда ревела и стеснялась показать нам? - ввязался папа, которому онемевшая мама передала бразды правления.
  - Почувствовала сильную злобу, - ответила Сандра, не задумываясь. - От самого... самой... я не знаю, как по-русски... - Тут девчонка заколебалась. - Манна... прана... Не слова, а то, чем дышало сообщение, как давило.
  - Русский дух! - прокомментировал папа.
  Мама покачала головой: - Ну?! Как вам такое понравится! Разве можно связываться с этими бандитами? Они же готовы дружить с кем угодно, только не с евреями. Ладно, мы, ненависть к нам там уже вошла в генетический набор, но хотелось бы узнать, что им сделали американцы? А с другой стороны, почему - ладно, мы? Почему даже я уже с этим соглашаюсь? А что мы им сделали?
  - Он там пишет, евреи сделали славян алкоголиками, - заикаясь, кивнула на письмо Сандра. - Как?
  - А вот так! - Сардонически расхохоталась мама. - Очевидно, два еврея хватали славянина за бока и крепко держали, а третий вливал бухло ему в глотку.
  Папа письма не читал, но немедленно подключился: - Там никогда ничего не изменится. Если даже начнется послабление, то через некоторое время последует реакция еще страшнее, чем было до того как. Это народ, которому непременно нужны враги. Разве сложно найти, кого обвинять? Так американцы! Так вдруг украинцы! Так китайцы! Так сами русские! Лишь бы враги.
  - Ты о чем? - спросила Сара. - Это то, что при Сталине? А чьи на самом деле враги они были?
  Родители отвечали дружным дуэтом: - Даже вопроса этого тогда никто не задал. Враги и враги. Потом, когда реабилитировали - уже друзья так друзья.
  - Про реабилитацию очень интересно было посмертно узнать моему пра-дедушке, - подхватила мама. - Расстрелянному, как врачу-убийце. Мы не извиняемся, но ошиблись. Не того репрессировали. Слово-то какое нашли для своего бандитизма, интеллигентное! Не угробили зря, не уничтожили ни за что ни про что, не загубили за милую душу, - репрессировали!
  - Я читала про дела врачей, - сказала Сара. - И подобное потом возвращалось?
  - А как же! - воскликнул папа. - В разных формах, под разными именами. Там же история идет не по спирали, как в нормальных цивилизациях, а по синусоиде: вверх-вниз, вверх-вниз... Либеральный период - кровавая диктатура - смутные времена, снова смягчение - культ - анархия... И так всю дорогу. Я имею в виду не технику, конечно, а сознание правительства и граждан. Шаг вперед и две назад. Народу на ровном месте потребно создавать себе божков типа Ивана Грозного. Вот он перебирает, перебирает, перебирает, пока не попадет на такого. И начинается кровавое царствие. Потом кровавая смена, кровавая смута, кровавый отдых, снова перебор, пока не найдется новый божок на кровавое царствие. Где-то так.
  - Причем с момента возникновения России, как государства, - добавила мама.
  - Которому хорошо не тогда, когда там хорошо, а когда другим плохо, - глубокомысленно припечатал отец. - Хотя полной информации на сегодня у нас нет. Только на момент нашего отъезда. В чем-то можем и ошибаться.
  - Умом Россию не понять, - с глубоким вздохом процитировала мать.
  - Одного я не понимаю умом... - протянула Александра. - Нет, вопросов два, даже три.
  Родители переглянулись, но выслушать наладились.
  - Первый: если вы евреи, то почему до сих пор не в Израиле? Второй: если вы так ненавидите Россию, то почему постоянно о ней думаете и говорите? Третье: если у русских антисемитизм в генах, то почему обе мои бабушки и оба моих дедушки до сих пор переписываются и перезваниваются со своими друзьями, которые русские, даже посылают им подарки, деньги?
  Родители снова переглянулись и отвечали не по пунктам, а сумбурно, перескакивая с одного на другое и перебивая друг друга. Обоих вывезли оттуда детьми. Почему не в Израиль - так решили родители, накушавшиеся измов. А друзья? Не все же русские все-таки одинаковые. Есть же среди них исключения, которых эти гены как-то не коснулись.
  - На самом деле, мы такие же евреи, как сами русские. А там так даже свинину жрали наравне со всеми, - высказалась мать. - Нет, нельзя же ко всем с одной меркой, получится тот же расизм... Есть нормальные русские, не отравленные ядом шовинизма, которые не станут делить людей по национальностям и рассказывать, что они мол не антисемиты, потому что, дескать, вот у меня друг, еврей, но хороший...
  - Поколения наших предков рождались и умирали там, русский язык и литература давно стали нашим родителям родными, - добавил отец. - Они приняли ту культуру, многие женились и выходили замуж за неевреев... Но по форме наших глаз и носов, по фамилиям и по крошечным вкраплениям древних обрядов и имен, например, за то, что в определенное время года мы печем треугольное печенье (какое преступление!), они определяли, что мы не русские, а таки евреи.
  - Что мы там чужие и хотим им зла. Гойская логика! - вступила мама. - А ведь мы думаем по-русски! И самое страшное, что начинаем им и в этом уподобляться.
  - А самое-самое страшное, даже представители их интеллигенции не стеснялись быть антисемитами. Где, в каком обществе слыхано подобное - кто-то из их писателей сочинил, что у нас какой-то мировой заговор, другая кровь, что нас надо изгонять из страны, где мы родились, учились, работали и дружили, или уничтожать, - возмущался папа. - Не абы кто - Солженицын написал антисемитскую книгу, где пытался научно доказать, что евреи действительно заслуживают такого отношения! В принципе, та же Махачкала, та же наша вина во всех их бедах, те же анекдоты, возведенные в степень псевдо-философии с псевдо-историей, помноженной на псевдо-литературу, - не кто-нибудь - автор романа о ГУЛАГе, сам Солженицын!
  - И через это прошла мировая история, - вставила Сара. - Я уже прочитала Сартра (родители со значением переглянулись). Но в ваше время ведь существовал Израиль, что ж бабули-дедули не уехали туда? И вы потом?
  - Дай Бог Израилю выстоять и победить! Но это не наша страна. Так мы тогда считали, теперь задним числом я часто думаю, что ошибочно. Нас антисемиты сделали гоями, чуть ли не такими же антисемитами, как сами. Я же говорю, мы думаем по-русски! Многие уезжали туда и чувствовали себя чужими. А бабули-дедули не хотели уезжать из одних измов в другие. Хотели отдохнуть в свободной стране эмигрантов. Скажи 'спасибо', что хоть не потянулись в Германию за хорошей жизнью. А то еще имели бы теперь и в Европе арабье под носом...
  - Спасибо, - съязвила девушка. - Можно подумать, здесь мало арабов.
  - Ох, везде хватает этих цурэс...
  - Сами же говорите, нельзя ко всем с одной меркой.
  - Это уже другой разговор, об этих вообще не будем. Сейчас о фрицах.
  - Может, тоже не все фашисты?
  - Ага, не все. Только почему-то там нео-фашисты снова прут к власти. Именно там. Нет, ну действительно, как можно было дойти до того, чтобы простить немцам...
  Папа перебил разбушевавшуюся маму: - Прощение - это личное дело каждого. Что же касается немцев, то можно подумать, что Гитлер смог бы уничтожить шесть миллионов евреев, если бы весь мир ему не помог!
  - Так мы и не поехали в Европу! - выкрикнула мать. - Ладно, Дания, Болгария молодцы, спасибо им. Все остальные заслужили что получили!
  Отец машинально кивнул и продолжал свое: - Но окончательно забыть землю, где похоронены предки, а язык и культура всосались в жизнь и кровь, невозможно. Даже таким, как мы, кого увезли оттуда детьми. Дома русский язык, раз в неделю русская школа, друзья родителей - русскоязычные эмигранты, русское телевиденье, русские мероприятия в Джуйках... Да, ходим иногда в синагогу и сидим там, как бараны, печем все те же ументаши, едим мацу, хороним на еврейских кладбищах, но это скорее дань древности, происхождению, а в душах - увы! - мы все равно остаемся русскими. Не можем вырвать из сердца страны, распявшие нас. И друзей тоже никто не отменял... Нет, все это вокруг да около...
  - Не поняла, - протянула Сандра.
  Папа почему-то осмотрелся, будто желая удостовериться в отсутствии лишних свидетелей, и странным шепотом продолжал: - Иногда мне приходит в голову совершенно кощунственная мысль. Самому страшно озвучить.
  Он прикрыл глаза, вдохнул побольше воздуха и выпалил: - Главная еврейская идея заключалась не только в едином Боге, но еще и в едином мире для всех, то есть, в космополитизме! Патриотизм вместе с границами был насильственно выдуман для рабовладельчества, точнее, для удержания рабов на местах! И вбит в головы насмерть, поскольку выгоден властелинам. А евреи по природе своей как раз бессеребренники, кочевники... Зато весь мир из страха перед чужаками... Кстати, это заболевание психики чаще всего заразно, происходит не с одним индивидумом, а с целыми группами людей разом...
  - То есть, все съезжают с катушек одновременно, - ввернула мама.
  - Называется психопатия ксенофобией, - продолжал свою лекцию папа. - Итак, сбрендившие маньяки создают о нас свои стереотипы. Невралгия вызывает расстройства физические. Зарождается своеобразный рак человечества. Метастазы распространяются в пространстве и времени. Ну, а после крестовыми походами, инквизициями, погромами, холокостами, терроризмом, специальной литературой и остальными прелестями от антисемитизма выдуманный портрет навязывается еврейскому характеру. Наконец, вся эта веками накопленная смертоносная опухоль призывает нас же к ответу... Ну, а зло рождает зло: все немцы фашисты, все русские бандиты, все мусульмане террористы...
  - Но почему все американцы тупые! - упорствовала Сара.
  - Все та же ксенофобия, мой друг, все она же, - обреченно улыбались родители. - Надо же кого-то назначать виноватыми в своих бедах.
  Отец работал в известной NASA инженером по вентиляции и кондиционерам воздуха, но в душе был философом и поэтом. Мать преподавала русский язык в школе для взрослых американцев. Сара изучала языки, потому что давались легко: русский, испанский, французский, иврит.
  Россия манила. В один прекрасный день, несмотря на мольбы и даже запреты родителей, Сандра устроилась в посольство и поехала за корнями.
  - Хотя бы не называй себя там Сарой, - напутствовали родители.
  Это и не понадобилось. В первый же выезд в метро молодой парень из толпы, в которой Сандра никак не могла сориентироваться, а потому мешала всем вокруг, назвал ее Саррочкой. Вроде, угадал правильно, но в голосе и тоне парня звучала насмешка, чуть ли не издевка. Девушка даже сначала не поняла, откуда ему известно ее имя, только почувствовала укол обиды. Разобраться и принять за неоспоримый факт, что любой встречный способен испытывать к тебе антипатию, даже сильное отвращение из-за формы твоего носа и открыто, иногда с яростью выражать эти эмоции вслух, обзывая походя Сарами и Хайками всех женщин с типичными признаками внешности, много времени не заняло, поскольку такие уму не постижимые гнусности случались часто.
  Шесть месяцев для Сандры оказалось достаточно, чтобы начисто утратить интерес к мировой загадке русской души. Девушка уехала, не возненавидев, но и не полюбив родину родителей. Еврейкой Сара себя тоже так и не почувствовала, но имя приняла. Русские корни тем более перестали ее занимать...
  Вернувшись домой, Сандра уловила просочившуюся то ли извне, то ли откуда-то изнутри, но заполнившую всю ее суть Идею, успевшую стать навязчивой и даже превратиться в болезнь. Когда это произошло, Сара не разобралась, но оказывается, для себя почему-то решила: она является отторженным от всего мира существом, в самой ее природе намертво засело скрытое уродство. Прекрасной до той поры девушкой овладело осознание собственной нечистоты. Грязь проникала в мир от мерзкой отравы из крови. Стало ясно: внушенное Александре понятие о второсортности ее еврейской сущности уже пустило отраву в ее мозг. Видимо, это и были те самые метастазы, о которых говорил отец.
  Именно четкое осмысление этого ощущения в противоречивой совокупности с его лживостью и навязанностью извне привело Сару на чаты ВДА. Душа знала: ТО излечится и уйдет, Сандра сделает все, чтобы вернуться к прежней себе, прекрасной, любимой, радостной и чистой.
  В это же время у девушки начались видения, в которых она то плавала наперегонки с юной русалкой, то скакала на седом кентавре, то целовала окровавленные руки зеленоглазого барда. Черты этого барда прояснялись изо сна в сон. Скоро Сандра представляла себе его лицо, будто недавно встречались.
  Сара увлеклась буддизмом, пытаясь разобраться в себе. Одновременно стала активно посещать чаты ВДА и проходить программу, чтобы заново принять себя. Тут-то она по-настоящему и полюбила древнее имя Сара. Псевдонимом для программы выбрала тоже древнее, Кас-Сандра.
  Почему - и сама не знала, только заново потянулась к мифам древней Греции, а легенды о провидице Кассандре перечитывала множество раз, пока не вызубрила наизусть. И выяснилось: так же, как троянская царевна, Сандра умеет предсказывать будущее.
  Новоявленная способность спасла отца от разорения. Следуя совету дочери, он вложил деньги не в стабильные тогда, а в новые, еще не зарекомендовавшие себя акции. И выиграл невероятно крупно, даже смог на кэш купить на окраине Фриско, в Мерседе, у озера домик для дочери. После этого знакомый родителей, давно мечтавший сорвать куш, стал допрашивать Сару о том, на кого поставить на ипподроме. Она четко увидела черный ободок вокруг его головы и посоветовала не играть в азартные игры вовсе. Тот не послушался, вырвал из девчонки имя, затем, обнадеженный первой огромной удачей, проигрался, потому что оказался не в силах удержаться от погони за слепым авосем. Продулся, что называется, в пух и прах, причем до инфаркта.
  Кас-Сандра почувствовала было себя виноватой, но тут уж за нее с двух сторон взялись и Фиана, и, конечно, митинги ВДА. Общими усилиями отговорили девочку от пустых страданий за личный выбор взрослого человека.
  А Сандра вдруг обнаружила ауру или биологическое поле. Название это она уже знала из буддизма, теперь же поняла, наконец, значение цветного тумана над телами и вокруг них, того самого свечения, которое хорошо видела, причем довольно давно, если не всегда. Кроме того, девушка только сейчас сообразила: а ведь у других и приблизительно нет доступа к подобным зрелищам. Сара начала изучать составные цвета ауры. Это давалось ей еще легче иностранных языков. Пришло и понимание связи прорывов в биологическом поле с болезнями, а через короткое время - и умение лечить, латая руками прорехи в ауре.
  Сандра переехала из Купертино в Сан-Франциско и стала рекламировать себя, как гадалку и целителя. Сначала никто не звонил и было неуютно, но потихоньку к девушке начали обращаться. Скоро заработок хиллера позволил оставить переводы.
  ВДА она не бросала, как не бросала буддизм. Однажды на ярмарке нетрадиционных методов лечения, где девушка иногда брала для работы будку, а иногда столик подешевле, к Александре подсела немолодая американка, аура которой переливалась малиновыми, голубыми и золотыми блестками, но где-то в глубине то и дело образовывались будто из ничего коричневые пятна. Сара догадалась: перед ней очень хороший, добрый, щедрый и исключительно образованный человек, которого одолевал ужасный недуг, мaзoхизм. Девушка приложила руки к коричневым пятнам и ощутила глухую застарелую боль. Обычному лечению пятна не поддавались, а если исчезали, то появлялись снова и снова. Сара предположила, что корни заболевания прячутся в прошлых инкарнациях Деби, как назвала себя дама. Или все-таки детство?
  На вопрос, обращалась ли она к психологу, американка ответила: - Если бы не обращалась, ты чувствовала бы не глухую, а пронзительную острую боль. Это не детство, это карма.
  Наконец, до Сары дошло: перед ней сидела не менее сильная ясновидящая, чем она сама. Они с Деби беседовали о карме вообще и каждой из них в частности. Потом о буддизме и сотворении мира. Через короткое время стало ясно, что подружились. Деби пригласила Сару в гости, благо жила в том же Сан-Франциско, хоть и не рядом: у парка Золотых ворот. Женщины стали навещать друг друга.
  А тут позвонила как-то Фиана, вся заплаканная, и рассказала историю недавней эмигрантки из России, девочки по имени Аэлита, над биографией которой Кас-Сандра разрыдалась вместе с Фианой. И, едва закончив разговор, впала в глубокий транс, где увидела Аэлиту за какой-то машиной, которую сроду не встречала в жизни, но определила: aгрегат выдавал ковер с сюжетом из мифологии, вроде бы греческой. В явь выплыли два слова: ткацкий станок.
  Следом новый сюрприз: телефонный звонок молодой дамы, назвавшейся Ундиной Уайт. Сандра почему-то выделила это событие из остальных. О причинах можно было только догадываться. Во-первых, голос показался странно знакомым, хотя никаких Ундин доселе в ее окружении не наблюдалось. Во-вторых, не только фантастика тронула в рассказе женщины. Без всяких сомнений, видение проскользнуло в сознание Ундины из далекой прошлой жизни, в которой ее звали Эвридикой. Неужели подлинная? Песня, струны, лес, река и змея говорили, что именно так. И это третье. Но почему в самой Саре безотчетно всколыхнулась непонятная струна при рассказе Ундины? Существовала давняя, неощутимая ныне связь с Эвридикой ее, Сандры? Или не одна, а несколько? Неведомые нити? Кас-Сандра не могла ни нащупать их, ни вспомнить.
  И, наконец, позвонил крайне интересный возможный клиент. Алон Зелмович Полинер жаловался на депрессию. При первых звуках его голоса Сара почувствовала всплеск эмоций, объяснить которые не умела, но всем своим существом провидицы понимала: происходит или назревает нечто важное и ее жизнь скоро изменится. Связано ли это с зеленоглазым бардом или, может, Алон и есть он самый? Сандра спросила его в том же телефонном разговоре, играет ли Полинер на гитаре. В ответ услышала четкий смешок.
  - Что-нибудь смешное? - подозрительно поинтересовалась Сара.
  - Да нет же, - как показалось девушке, с некоторой досадой ответил депрессивный больной. - Вы угадали. И на гитаре, и сочиняю песни, и сам их исполняю.
  - То есть, вы бард? - в голосе Сары вспыхнула надежда. - Простите, а какого цвета ваши глаза?
  - Карие, с золотыми вкраплениями, - глухо сообщил Алон Зелмович. - Но ты любила меня... А я тебя... Как дурак.
  Не надо было быть ясновидящей, чтоб распознать страшное разочарование в этом невероятно знакомом голосе. Все-таки вызвать в памяти образ по телефонному общению Сандра опять же, как в предыдущем случае, не сумела, тщетно напрягая силенки.
  
   Глава 25
  
  С Кас-Сандрой поговорили по телефону. Фиана рассказала о демонстрации, Сара - о своем видении Аэлиты за ткацким станком. Подумав минуту, Сандра, наконец, сделала то, чего давно ожидала от нее Фиана: попросила адрес резервации.
  - Я, правда, еще прикину, стоит ли мне ехать туда, смогу ли я там чем-нибудь помочь.
  - Ты же целитель. Конечно, сможешь.
  - Да, но я не представляю степень сложности, - впервые за время знакомства в голосе Сары послышалась неуверенность в себе. - И объема работы. Там же очень много больных, причем одновременно. Мне страшновато за все это браться... К тому же, замешаны слишком серьезные этические проблемы...
  - Да уж, - подумала Фиана. - Этика мешает. - И самой было не понять своей реакции и своего сарказма. Несколько раз она открывала рот, чтоб рассказать Кас-Сандре о встрече с Иосифом, но почему-то не решалась ни произнести его имя, ни завести даже отвлеченный разговор на эту тему.
  - Но я еще пораскину мозгами, поговорю со своей личной советчицей... Сегодня у меня все равно встреча... С твоей соотечественицей.
  - Ладно, - уронила Фиана. - Дерзай. А я соображу насчет ткацкого станка.
  На самом деле, никаких особенных размышлений на эту тему не требовалось. В резервации была оборудована не только швейная мастерская для своих, но и небольшое собственное производство тканей, соответственно и, как минимум, три ткацких станка. Тайн для сотрудников из этого не делалось.
  Лапни позвонила Аэлите. Та сегодня бодрилась и старалась не вздыхать и не жаловаться на судьбу.
  - Умница, - похвалила ее Фиана.
  Даже по мобильнику легко ощущалось, как расцвела девочка на добром слове.
  - Я хочу нашу завтрашнюю встречу провести в резервации. Ты у меня последняя по времени. Поедешь со мной? Походим там, посмотришь других людей... Поплаваем в бассейне...
  - Ура! - Аэлита заулыбалась. - Я побуду с вами! Спасибо!
  - Что-то не то я делаю, - мучилась потом Фиана. - Она же моя пациентка. Выходит, и я имею дело с этической дилеммой? - Лапни, как психолог, была хорошо осведомлена о запрете на сближение с пациентами. Но в данном конкретном случае сознательно закрыла на правило глаза.
  Она позволила себе позвонить Джейсону, которого совсем потеряла. В ухо бодро грянул характерный перезвон, после чего автоматический женский голос сообщил: такого номера в сети не существует.
  - Все, - подумала Фиана. - Вот и все. Ни в сети, ни в природе.
  Джейсон испарился. Исчез, как типичный мужчина, сделав ей больно... Должно было ранить, но почему-то не так уж и страшно это вышло... Она даже удивилась тому, как минимальна была боль... И как легко и быстро пропала. Фиана пожала плечами, дернула головой - и выбросила придурка из головы. Вот поэтому нельзя к ним привязываться. Вот поэтому она и плевать хотела на всякого рода отношения. Видала она отношения. Но вдруг, ни к селу ни к городу вспомнила о Роберте. И снова повела плечами. Чихать ей на всяких там. Мало ли, с кем приходилось...
  Тот позвонил, как по заказу. Легок на помине.
  - Весела дорога до резервации, - подумала девушка и ответила.
  - Как ты там? - бодро начал Роберт.
  - Выживаю, - коротко ответила Фиана. - А ты?
  - По крайней мере, не пью, - последовал ответ. - И цыпу не ищу. - Вот как раз сегодня, - Роберт смолк.
  - Что - сегодня?
  - Второй день трезвости, - заржал красавчик очень похоже на Яшку-цыгана. - Звоню своим алкоголикам. Спонсору повинился... Вот тебе решил звякнуть... - Он подышал в трубку. - Как там твой сексоголизм? Держишься или...
  - Тебе какое дело, - буркнула Фиана. - Ты и мне решил покаяться?
  - Ну нам же полагается общаться, - достаточно разумно нашелся Роберт. - Вот я и общаюсь.
  - Да? - возразила она. - А у меня почему-то возникло такое ощущение, будто ты меня клеишь... Повторно... Несмотря на свои же правила.
  - Плохие привычки, - снова заржал собеседник. - Всегда так с цыпами: хочешь не хочешь, а нарушаешь собственные принципы.
  - Какая я тебе цыпа? - молвила Фиана.
  - Все вы цыпы, - сообщил он. - Хотя точно... Что-то в тебе есть... Другое...
  Оба замолчали, но мужчина быстро не выдержал и снова завел беседу: - Короче, сам не знаю... В любом случае, мне не хватало твоей болтовни в нашей веселенькой компашке на последней встрече. Ты ушла или просто занята?
  - Занята. Я вообще-то и сейчас рулю.
  - Откуда куда? - снова влез Роберт с идиотским вопросом, но на этот раз Лапни ответила.
  - Я слышал о странной демонстрации инвалидов из резервации.
  - Сорванной сволочами демонстрации.
  - Согласись, для нормального человека это была настоящая провокация...
  - Кто нормальный человек?
  - Извини, тут я точно погорячился, - легко согласился красавчик. - Я имел в виду не обремененных лишним весом... Внешне здоровых.
  - Вот именно, внешне, - подчеркнула Фиана. - Немилосердных, тупых, невоспитанных, жадных, вредных, злобных, больных на всю голову бессердечных жлобов, зато внешне здоровых.
  - Похотливых, эгоистичных, - легко подхватил Роберт, - неимоверно несчастных, самих измученных собственными проблемами, наивных, запутавшихся в своих ошибках, тем не менее, людей.
  - Ого! - воскликнула она. - Чего это ты вскинулся защищать этих? - Лапни не смогла подобрать правильное слово сразу, только через несколько секунд у нее с презрением вырвалось: - Гуманоидов.
  - Да сам из них, - признался тот. - А ты чего вдруг так взъелась на род человеческий?
  - Всегда взъетая... Да и вообще... Птичку жалко.
  - Не понял, причем тут какая-то птичка?
  - Да, конечно, откуда тебе-то знать? Популярная комедия. Старая очень.
  - Я чего звоню, - сказал Роберт. - Тут своя комедия. ТиВи, радио и газеты буквально взбесились. Того и гляди, спровоцируют народ в поход на вашу резервацию... Крестовый.
  - Что за чушь? - отреагировала Фиана. - Цивилизованная страна.
  - Здесь тоже бывают бучи, - как нечто в порядке вещей, заявил собеседник. - В Лос-Анжелесе даже был. Чернь громила почему-то собственные районы. Как так вышло, с какого укуса вдруг не Малибу, не Голливуд, а собственные хибары... Главное, зачем? Впрочем, и в Малибу раз случилось... - Красавчик смолк, видимо вспоминая события. Очень скоро он неуверенно предложил: - Может, тебе все же лучше отсидеться где-нибудь... пару-тройку дней... Пока не стихнет.
  - Что за чушь, - протянула она. - Меня там больные ждут.
  - Ну и подождали бы, - последовал совет. - Не пойдешь же ты на громил со своей губной помадой...
  - Причем тут... - Фиана задохнулась в крике: - Ты что же, полагаешь, я стану отсиживаться во время избиения собственных больных?
  - Ладно, я сам к тебе подъеду, - решил Роберт. - Только газовый распылитель захвачу... Есть у вас там маски?
  - Какие маски! - заорала Лапни еще громче.
  - Окэй, противогазов тоже наберу... Тут, на самом деле, просто разгул какой-то: все рвутся в бой... И твои подружки тоже... Звонили мне уже... Собираются туда к тебе на защиту... Я велел им поискать народ, кто бы приютил ваших на время. Дик хочет помочь... И Колин... Короче, все собрание обеспокоено, только Джейсон исчез. Я сразу понял: он трус. Но нервничать еще рановато. Если что - хулиганам же тоже надо раскачаться. Хотя бы пару суток - накалить запал.
  - Да почему? - Воскликнула девушка. - За что инвалидам еще и это?
  - Люди обозлены, - с несвойственной ему серьезностью объяснил Роберт. - Ты наблюдала когда-нибудь водителей на дорогах?
  Фиана подавленно ответила коротким 'Да'.
  - Разве ты еще не поняла насчет злобы и гнева?
  - Что ты имеешь в виду?
  - Я думал, психологов этому учат, - казалось, Роберт рассуждал вслух.
  - Я спрашиваю, что именно ты имеешь в виду, - раздраженно повторила Фиана.
  - Ладно, - миролюбиво сказал собеседник. - Я давно понял: злоба и гнев - точно такие же пристрастия, как сексоголизм, алкоголизм, обжорство и прочее. Правильно? Когда отец избивает ребенка или муж жену, это для мучителя то же опъянение, так?
  - Ну да, - кивнула Фиана. - Конечно.
  - Ну, а для общества в целом - эпидемии злобы. Многие больны. Одно и то же.
  - Не все же такие.
  - Так и не все детей лупят. И пьянствуют тоже не все. И громить примчатся не все.
  - Утешил, - сказала Фиана.
  - Что ж поделаешь... Им время от времени надо выпускать пар. Надеюсь, не дойдет до крайностей, но лучше быть готовыми к худшему.
  - С чего это такая забота о ближнем? - подозрительно поинтересовалась Лапни.
  - Скуки ради, - незамедлительно отбился ответ. - Неужели непонятно.
  Ворота резервации, всегда гостеприимно распахнутые, давно сделались для Фианы символом дома, той самой не изведанной до сих пор крепости. Первым человеком, на которого наткнулась Лапни, подъехав к широкому въезду, оказался Иосиф. Высоко задрав голову, он вслух читал надпись на плакате. Парень живо обернулся на звук подъехавшего автомобиля и расплылся в широкой улыбке, увидев знакомую. Та остановилась, открыла окно и улыбнулась в ответ.
  - Как там ваши бдения? - первым долгом поинтересовался Иосиф. Из-за улыбки показалось, что с сарказмом. - С моей мамой? Или Касс?
  - В чем ирония? - серьезно спросила Фиана. И сама почувствовала, что петушится.
  - Никакой иронии, - миролюбиво ответил Иосиф. Задираться явно не намеревался.
  - Кто такая Касс? - Что-то в душе дрогнуло при озвучке этого укороченного имени. - Кас-Сандра?
  - Ну да, сейчас, наверно, так.
  - Ты еще не уверен?
  Иосиф покачал головой, потом поменял тему: - Вот, осматриваюсь. Решил задержаться здесь на день-другой.
  - Помощь нужна?
  Он снова помотал головой, но поблагодарил.
  - Ну что же, увидимся? - попрощалась Фиана и покатила ближе к своей студии.
  Когда она, разобрав вещи, уселась в любимое кресло и закурила, пытаясь собраться с мыслями и наметить план действия, позвонил Цыган.
  - Ну? - начал он. - Явилась?
  - Ты откуда знаешь?
  - Разведка донесла.
  - Рада за тебя. Особенно за твою такую классную разведку.
  - Телек видела? - сказал Яшка и, не дожидаясь ответа, оповестил: - Весь день нас показывают. Опять же газеты... - он сделал глубокий вдох, разом выдохнул и сообщил: - Ну я и нажрался, конечно.
  - Как свинья?
  - Не могу больше слышать этого слова.
  - Так скверно? - сочувственно произнесла Фиана.
  - Ужас, как худо, - вздохнул Цыган. - Ты понимаешь, мало того, что эти сволочи нас так от... - Яшка запнулся в поисках нужного слова, которое не было бы матерным, но быстро выбрал: - поимели... Так ты послушай, как теперь нас метелят... Прямо, как в Совдепии, причем всем скопом! Мол резервация - рассадник заразы, извращенцы, не позволим, остановим, скажем 'нет', так их растак, четырежды вашу мать, блин!
  Вот сейчас девушка испугалась не на шутку: - Это же фашизм, ты уверен?
  - Еще как я уверен! - воскликнул Яшка, булькнул водкой, звякнул стеклом, сделал глоток и продолжил: - И еще как фашизм! Называется, за что боролись, гады!
  Фиана подавленно молчала. Она еще не видела отзывов о демонстрации, но почему-то чувствовала, так и есть. Слишком уж как-то все вдруг активизировались.
  - Нет, я, разумеется, сделаю баррикаду, - разглагольствовал Яшка, - грудью защищу... Защитю... Тьфу, короче, ты поняла... Но что я один против толпы громил? Люк же твой не признает насилия, да и остальные тоже... Хорошо, я ружжишко прикупил... Пистоль в смысле... Нескольких точно накажу.
  - Да погоди ты, - она глубоко затянулась. - Может, еще ничего не будет.
  - Ж...й чую - будет! - убежденно возопил Цыган. - И очень скоро.
  В трубке снова раздалось бульканье, звяканье и крупные глотки.
  - Эй, - тихонько позвала Фиана. - Кому ты чем поможешь, нагрузившись...
  - А я трезвый, как стеклышко, - признался Яшка. - Хоть и пью, пью... Это ж я во всем виноват. Это ж я тогда все затеял, ты была против, а я идиот...
  - Перестань, - возразила Лапни. - Ты поступил, как считал нужным. А реакция толпы непредсказума... Богиня, - простонала она. - Это я от кого-то слышала. Кого я цитирую?
  - То есть, ты все-таки думаешь, я во всем виноват?
  - Да нет же, конечно нет... - Фиана понимала, что упрекать его сейчас последнее дело, да и чем поможет. - Реакция толпы действительно непредсказуема, просто я слышала от кого-то эту фразу точно в таком же исполнении...
  - Так ты придешь ко мне? - словно продолжая прерванный разговор, спросил Яшка.
  - Нет, я в бассейн, к Люку. Надо же, в конце концов, обдумать план действий.
  - Дура ты Фифка, - совершенно пьяным голосом пробормотал Цыган.
  - Ладно, - откликнулась та, даже не парировав в ответ своим обычным 'Сам дурак'. - Ты бы лучше поспал...
  - Как будто я могу спать.
  - А кто нас защищать будет? Попробуй хоть глаза прикрыть. Я поговорю с Люком, потом подойду к тебе.
  - Смотри... - судя по голосу, Яшка на самом деле засыпал. Но вдруг проснулся: - Да, Фифка, а ты не в курсе, что там за новый франт приперся? Иоська, что ли...
  - В курсе, - ответила она. - Мы с ним вчера познакомились.
  - А-а-а, - протянул Цыган. - И, разумеется, тут же и перепихнулись. Я сразу понял, новый хахаль у тебя.
  Он помолчал, очевидно, ожидая признаний. Поскольку таковых не последовало, поехала горькая агрессия: - Конечно, молодой, не чета мне... Не то что я, старый мерин...
  - Пить меньше надо, - а и любая потеряет выдержку, и никакая психология не спасет...
  - На свои пью! - Не полез за словом в поисковик любимый. - А он в танке горел? Я, между прочим, четырежды... - И понеслась знакомая чушь.
  Резюме Яшка подвел своим хриплым рыком: - Вот так и тянет пижону морду набить.
  Обо всем этом следовало хорошенько подумать, но не сейчас. Она натянула купальник, надеясь большую группу своих пациентов застать на водных процедурах.
  И промахнулась. Бассейн был почти пуст, да и резервация казалась будто вымершей. Никто не гулял, не сидел на верандах перед домиками... Люк откинулся в плетеном кресле у ступенек в воду. Рядом стоял Иосиф и лениво бултыхал в воде ногой. Тут же на раскладушке примостилась Минди. На самой мели Трэйси играла с Дэвидом. Двайт делал непонятные гримасы губками и метался, выискивая посетителей своего класса.
  - Даже младенцев не привели, - жалобно глядя в глаза, сообщила Минди.
  - Это где же все попрятались? - спросила Фиана. - Как мне с ними разговаривать? По домам ходить?
  - Может, само собой рассосется? - без особой надежды спросил Люк.
  - Ага, а потом еще догонит, - просипел подоспевший Яшка. - И как даст! - В побелевших от напряжения руках он стиснул самое главное: гриф гитары.
  - Какая у тебя? - с интересом кивнул на инструмент Иосиф. - Семерка?
  - Она, родимая, - согласился Цыган. - А ты петришь?
  Иосиф ухмыльнулся, всем своим видом выражая: еще как.
  - А то я уж собрался тебе морду бить, - сообщил Яшка.
  - Да я вижу, ты не дурак подраться, - уклончиво улыбнулся Иосиф. - Пожалуйста, если тебе это так необходимо...
  Он сверкнул своими изумрудными очами и Цыган почувствовал, что хмель испаряется вместе с дуростью из его сумасшедшей башки: - Только учти, я никого никогда не бью, даже для самозащиты.
  Минди привстала. На ее круглом лице появилось отчетливое выражение восторга.
  - То есть, - уточнил мигом отрезвевший Яшка: - Тебя лупят, а ты стоишь по стойке смирно и подставляешь щеки?
  - Именно так, - спокойно покивал головой Иосиф. - Но я ищу другие методы воздействия... На драчунов...
  Синие очи перехлестнулись с изумрудными, и Цыган понял, что больше не жаждет ни пьяной драки, ни даже самого пьянства. Он хотел лишь беседы с новым знакомым и чтобы тот учил его уму-разуму.
  - Однажды все-таки избил меня этот... - Вдруг вспомнил Иосиф. - Давно, в другой жизни.
  Фиана бросилась в воду.
  Когда она вынырнула, Яшка уже вовсю бил аккорды и хрипло гнусавил: - Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом.
  Американцы вежливо слушали. Фиану от этого единственного сердца на все офицерье передернуло, как дергало от любых плохих стихов. Лучше нырнуть и пролететь под водой до другого края.
  Когда девушка опять высунула голову, услышала полный иронии голос Иосифа: - Почему при исполнении попсы непременно надо гнусавить?
  Потом от души заржал Цыган, а еще потом Лапни, уже русалка, отключилась от всего мира и полетела под водой от края до края, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, больше ни к чему не прислушиваясь.
  
   Глава 26
  
  До встречи с Алоном Полинером образовался перерыв, достаточный для обеда. Впрочем, ничего особенного: Сара любила салатики с сырами из маркета здоровой еды, весьма популярного в Сан-Франциско. Да и повсюду в Северной Калифорнии были распространены эти магазинчики под зелеными крышами, где в любое время года на прилавках красовались свежие овощи и фрукты, а мучное и каши без жира и сахара изготовлялись из цельной крупы, молочные же продукты вообще вне конкуренции. Мясо, конечно, продавалось отборное, но убоины девушка с детства в упор не видела. Вот и сейчас засунула в тостер тортийю, накануне собственноручно поджаренную со смесью сыров с зеленью, заварила зеленый японский чаек и села трапезничать с газетой. Но прочитанное в средствах массовой информации быстро отбило охоту жевать.
  Сандра закрыла газету и набрала родителей. Те уже ожидали ее звонка, зная: новости не оставят дочь равнодушной.
  - Я не понимаю, за какие провинности так критикуют мирную демонстрацию и всю резервацию, - начала Сара и процитировала: 'Свиньи тоже люди???', 'Бывают и свиньи-людоеды!', 'Вызов сумасшедших', 'Поборники извращенцев', 'Обнаглевшие обжоры мутят воду современного общества', 'Дерзкая попытка больных привить здоровым свою заразу', 'Не позволим развинченным уродам развратить красоту!', 'Пора остановить зарвавшихся маньяков!'... - Чем ожесточили общество эти несчастные? За что их вдруг так люто возненавидели? За просьбу несчастных отчаявшихся людей не называть их свиньями?
  - Фашизм чистой воды, - отозвался отец. - Каждый знай свое место.
  - Так уж только фашизм? - тут же съерничала мать. - А клика против еврейских врачей? А травля Пастернака? А суды над писателями и поэтами?
  - Тот же фашизм, - возразил папа. - Только наш, советский... А это - я даже не представляю, когда американцы успели так озлобиться... И вот козлы отпущения. Выявились, наконец. Только это не совсем то. Это действительно торжество фашизма: 'Каждому свое'. Козлизм с человеческой харей!
  - Ужас! - сказала Сара. - Моя подруга живет и работает в резервации. Это все надо понимать как реальную угрозу?
  - Я бы подождал несколько дней, прежде чем делать выводы, - медленно произнес отец. - Может, заглохнет... А может, и раскочегарится!
  - Не дай бог! - воскликнула мать. - Все же здесь Америка - не Россия, не Германия.
  - На то и надежды, - рассудил папа.
  - А ты случайно не планируешь...
  Сандра прервала маму: - Нет, конечно. - Для доказательства своей решимости и успокоения родителей добавила: - Что мне до всей этой свары?
  На самом деле, мысль о скором сборе вещей уже ее посетила, а отъезд в резервацию намечен на тот самый момент завтрашнего дня, когда закончится прием. Если, конечно, не ослабнет напряжение. Сегодня Кас-Сандра ждала двоих: Алона Зелмовича Полинера, а потом - Ундину Уайт.
  Алон Зелмович Полинер, родом из Питера, эмигрант из Израиля, не производил впечатления человека, нуждавшегося в медицинской помощи.
  При ближайшем рассмотрении через кухонный стол выявились следующие черты: высоченный шатен атлетического сложения, золотистые ресницы, усталые, карие, с золотистыми же крапинками глаза. Аура не проявляeтся. Как так? Умеет защититься от посторонних глаз? Не жилец на этом свете? Депрессии никакой, по крайней мере, на лице не обнаруживается. Человек же он, на самом-то деле... Или еще и нет? У любого живого существа должна быть аура... А как бы он был не... э... Вот, например, моргнул, мигает.... Где же его аура? Она, Кас-Сандра, не видит чье-то био-поле? Может, Деби позвонить?
  - Не знаю, сумею ли вам помочь, - наконец, после долгих раздумий, призналась Сандра.
  - Отчего ж? - В его как-будто отрешённом голосе послышалась насмешка.
  - Вы какой-то не такой... - провидица попробовала поднести ладонь к его плечу.
   Где-то в полуметре чувствовалась преграда. Ясновидящая скользнула рукой вдоль гладкого, отталкивавшего чужие поля экрана; внимательно посмотрела на клиента. Похоже, тот ухмылялся. Отсутствие ауры объяснилось, и Саре полегчало
  - Зачем вы пришли? - Спросила она, резко отдёрнув руку.
  Странный клиент по-бычьи опустил голову.
  Очень здоров и очень силён, - Сандра подумала об этом, но не сказала вслух. Ещё она подумала: он дьявольски хорош собой, со своим спортивным телом, утончённым лицом и тёмно-русыми, чуть ли не до плеч кудрями.
  - Ты тоже чертовски соблазнительна, - пациент вдруг стал фамильярным. Ну ничего себе!
  - Вы явились, чтобы поведать мне об этом?
  - Не только, - он улыбнулся.
  Сандра почувствовала тревожную волну, поднявшуюся откуда-то со дна и ударившую в грудь изнутри.
  - Не бойся меня, - проникновенно произнёс Алон. - И, прошу тебя, не прогоняй. Поверь, я не способен причинить тебе зло.
  Она действительно не чувствовала опасности, но тревога завладела всем существом девушки.
  - Мы успели перейти на ты? - Осведомилась она.
  - Конечно. Давно. Впрочем, как даме угодно, - отрывисто сказал он, изучая её глазами. - Я прочитал ваше объявление, - он выделил это 'Ваше'. - Так лучше?
  - Приличнее. Итак? - Сандра посмотрела прямо в его насмешливые глаза. - Чем могу?
  - Хорошо. Итак, я заметил в газетах ваше объявление, - повторил он. Гость говорил вежливо, но хозяйка воспринимала каждое слово отражением удара.
  Внешне теперь всё выглядело прилично, но она почему-то подумала: как на дуэли.
  - Отнюдь, - как бы прочитав эту мысль, заявил он. Но следующей фразой опровергая предыдущий выпад, примирительно вернулся к объявлению. - Очень неплохо. Вот и решил познакомиться.
  - Рада, что вам понравилось. И всё же, это моё рабочее время, - напомнила она. - И оно отнюдь не дешёвое.
  - Однако, - Алон вздернул брови, снова перейдя на ты. - В тебе появилось что-то новое. Я не помню, чтобы ты когда-нибудь говорила о деньгах.
  - Послушайте, - раздражённо сказала Сандра. - Если мы знакомы, то я этого не припоминаю. Что вам от меня надо?
  Гость вздохнул: - Ладно, извините. Не для того я сюда пришёл, чтоб ссориться. Скажите, - в его взгляде встрепенулась надежда. - Вы на прошлые жизни медитируете?
  - Иногда, - хозяйка пожала плечами. - Мне бы настоящую отладить...
  - Для этого я и пришёл, - улыбнулся Полинер.
  - Понятно. Вы из КГБ? Или в какой новый кошмар там теперь это превратилось?
  - Да неужели похож?
  - Нет, на этих, честно, нет, - призналась Сандра. - Хотя я не эксперт.
  - Ну спасибо, хоть на этих-то нет... Да не волнуйтесь, никаких организаций я здесь не представляю.
  - Так что же вам всё-таки нужно? - Осведомилась девушка.
  Гость пожал плечами: - Неужели нельзя просто прийти познакомиться... Так сказать, с соотечественницей... - Он криво усмехнулся. - Если, например, мне понравились чьи-то стихи, я непременно познакомлюсь с поэтом...
  - Вы, наверно, сами пишете?
  Алон откровенно расхохотался.
  - Не вижу ничего смешного.
  - Да-да, конечно, - казалось, он поперхнулся собственным смехом. - Да, я пишу... - И не заставляя себя просить, процитировал: - Я поклонюсь седому океану... Узнаю, как твой выполнить каприз... Нет, не помню, - Полинер покачал головой. - Вернее будет сказать, писал когда-то... Давно позабыл всё... Или, скажем... По вечерам над ресторанами прозрачный воздух дик и глух...
  - Шутить изволите, - усмехнулась Сандра. - А если проверка, то чересчур, кто же этих-то строк не знает.
  - Ну вот, и опять всё повторяется, - заметил Алон и поспешно прибавил: - Нет, отнюдь. Разве можно проверять тех, кого любишь...
  - Ого! - Сказала девушка. - Ничего себе, темпы...
  - Не придержать шагов Истории... - Тотчас отозвался гость. - Ни хода ейного, ни темпов.
  - Я поражена, - ехидно призналась Сандра. - Можно сказать, убита наповал.
  - Это я так перевёл на русский. - Гость улыбнулся. - Причём экспромтом.
  - С какого же языка? - Осведомилась она и почувствовала, что раздражение к посетителю испарилось.
  - С древнего эллинского...
  - Из Гомера, что ли?
  - Ага! - Презрительно хмыкнул Алон. - Гомеру до моего уровня ещё прозреть надо... И дозреть. - Перевести только на русский не умею. А Блок почему-то не подключился... Или не оценил... - Гость похоже увлёкся и не замечал недоумения хозяйки. - Хотя подключался к моим каналам, и не раз... Опять же, 'И правит окриками пьяными туманный и тлетворный дух', - дошло же до него, достучалось.
  Он взглянул на девушку. Та выглядела так, будто её осенила неуловимая идея. Почувствовала что-то, но до сознания ещё не дошло.
  - Мир - это огромная кладовая памяти, - тихо начал он. - На самом деле всё уже давно создано и только воссоздаётся поэтами, когда они подключаются к энергетическим каналам... А ключ к каналу в душе у каждого. Поэтому тот же Блок или, скажем, Маяковский подключались к разным, в моем вольном переводе на современные понятия, ячейкам этой вселенской памяти и воссоздавали разные стихи. Конечно, каждый работает в пределах своего языка и техники тоже, но идея, внутренний взрыв, настрой... Допустим сочинил когда-то этот болван Орф 'Страсть, как змея, ползёт... ' - вот тебе, пожалуйста: через двенадцать тысяч лет некая Лана Изюмина шепчет теперь эту ерунду с эстрады, извиваясь вдобавок в ритме блюза, и не подумает даже, а публике и в голову не приходит простейшая мысль: да ведь страсть по определению ползти не способна, а может только взрываться.
  - Орф - имеется в виду Орфей? - Мягко спросила Сандра.
  Она четко чувствовала: она не только давно его знает, он родной, между ними теплота, между ними близость. Тем не менее, неуловимое воспоминание не сознания - подкорки - интуитивно отталкивало Сару от этого умного и очень-очень красивого мужчины.
  - Слушай, - раздражённо сказал Алон. - Если тебе даны возможности медитировать и вникать, нельзя же вот так выбрасывать это на помойку. Ты, тренированая ясновидящая, азов не помнишь! Да, шестое чувство для человечества превратилсь в странный атавизм, нечто непознаваемое, недосягаемое, игра на вечеринке, способность охмурять для шарлатанов! И лично я уже вот теперь этому не удивляюсь. Конечно, если не только не развивали, а вообще перестали пользоваться... Даже ты... Оракул, называется...
  Именно тем самым шестым чувством она вдруг поняла: у него есть право не только обращаться к ней 'на ты', но и выговаривать; Сара и сама того не заметила, как стала неловко оправдываться, что и медитирует, и читает с Акаши (на это гость удовлетворительно хмыкнул), и лечит руками.
   - Значит, недостаточно, - отрезал Алон. - Но об этом мы поговорим потом.
   - Я тороплюсь, честно, - шепнула Сара.
   - В резервацию, как же иначе, - презрительно угадал Полинер. - И каким же образом ты собираешься их защищать? Может, у тебя есть оружие?
   - Нет у меня никакого оружия, - призналась девушка.
   - Касс, - внушительно сказал Алон. - Если там начнется... избиение... - Он окинул ее долгим взглядом. - Ты только представь: на тебя прет разъяренная толпа. Слышать никто никого не хочет. Жаждут крови. Зачем тебе жертвовать собой? Что тебе эти обреченные на растерзание толстяки? Ты их даже не знаешь. Наконец, кто ты и кто эти людишки? Да пропади они все пропадом!
  Сандра поняла: последний вопрос не только слышала не единожды, но знает наизусть и голос, и тон, которым оказался воспроизведен каждый звук.
  - Кто я такая? - переспросила Сара, - кто я такая, чтоб спасать свою шкуру?
  - Да с какой стати! - заорал Полинер. - Почему опять ты? Чем тебя так снова привлекает эта трижды проклятая амбразура!
  - Извините, я, правда, тороплюсь, - окаменевшим голосом сказала Сара.
  - Я, конечно, поеду тоже, - сообщил Полинер. - На этих всех мне плевать, - он вскочил и забегал взад-вперед по комнате, время от времени помогая себе взмахами указательного пальца. - Но на сей раз я ни на что не посмотрю, ни на твои великие убеждения... - Алон с сарказмом нажал на последние два слова, пробормотал: - ни на твоего... этого... - и закончил, набирая патетику и силу: - Не отдам тебя больше на растерзание. Уж найду способ разогнать банду злобных монстров... Не таких видывали! Да хотя бы в открытую - значит, появится еще один миф о моей жестокости, пусть хоть десять! Плевать мне на них, хоть потоп им новый устрою - все равно они давно ждут конца света, вот и получат! Но тебя на этот раз я спасу!
  Ей стоило огромного труда выдворить его из своего кабинета. Ундина Уайт была на сегодня очередным и последним посетителем.
  
   Глава 27
  
  Дина смотрела телевизор и нервно грызла орешки, пользуясь отсутствием Феликса: тот с утра укатил на работу. А на свою половину, похоже, махнул рукой. Видимо, понял: участь супруги предрешена, да ему, наверно, уже и не терпелось сплавить жену в резервацию.
  Ундину же после демонстрации, которой сегодня весь день был занят экран, мысль о пристанище для толстяков пугать перестала: угрозой обернулись хозяева жизни. Молодой женщине было страшно слушать их выкрики, а искаженные ненавистью и злобой черты этих красивых поборников здоровья наводили ужас.
  Но если Дина вчера почти успокоилась при мысли о резервации, то сегодня снова нервничала, страх лишить отца и подвергнуть опасности еще не рожденного ребенка вспыхнул с новой силой. Ундина с ужасом отбрасывала еду, но потом рука сама собой вдруг опять хватала горсть орехов и рот автоматически жевал, жевал и не мог остановиться. Хорошо, хоть не шоколад. И объяснения в любви с зеркалом помогать перестали. Слишком уж много страхов, обид, безнадеги восстало сегодня против маленькой слабой любви. Дракула, упившись черными эмоциями вдоволь, сделался еще могущественее, чем всегда.
  Часы, как назло, не хотели двигаться. Может, есть смысл выйти пораньше и остановиться в какой-нибудь кафешке? Дина поежилась, посмотрев на себя в зеркало. А вдруг ее где-нибудь узнают и примут за жителя резервации? Вот ведь и ее собственное лицо примелькалось сегодня на экране. Кас-Сандра сказала: можно паркануться к гаражу ее дома. А дорога... Ну кто же вглядывается в окна автомобилей... Нет, это параноя. Просто обычная для интересного положения боязнь за ребенка. Все же лучше обойтись сегодня без кафешки, не подставляться.
  Молодая женщина снова взглянула на часы.
  К дому Кас-Сандры она подъехала на четверть часа раньше срока. Оставалось тихонько посидеть в машине, радуясь тому, что хоть пятнадцать минут не обязательно жевать. К самому гаражу приткнулся роскошный золотистый Мерседес. Вдоль домов с их непременными лужайками существовала пешеходная дорожка, отделявшая от них асфальт проезжей части, но Дина гулять не стала. Остановилась через дорогу на крошечном кусочке кромки загородного подобия тротуара и открыла водительское и верхнее, в крыше, окна машины.
  Коттеджики здесь, компактные и без изысков, в отличие от других районов Сан-Франциско, походили друг на друга, как родные братья. Улочка казалась очень тихой и солнечной. Звуки моторов от авто с большого бульвара почти не прорезались. Воздух пропах ароматом скошенной травы и озерной свежестью. Бульвар упирался в пляж на океане, но дальше, за зоопарком, а здесь проходил чуть ли не по берегу озера, разделенного надвое узким перешейком, на котором красовалась лодочная станция. Дина знала эти открытые всем ветрам районы; казалось, совсем недавно Феликс возил ее повсюду, показывал местные красоты и гордился ими, будто сам все и создавал.
  Очень скоро дверь нужного дома раскрылась, чтбы выпустить Алона Полинера. Дина сжалась, но он не заметил вчерашнюю свою гостью, даже не глянул в ее сторону. Красавец атлет вальяжно прошагал к элегантному Мерсу, уселся на водительское кресло и с места в карьер сорвался в сторону бульвара.
  Вот и подошло время встречи. Молодая женщина поставила свою Короллу на место отъехавшего автомобиля, выключила мотор и вышла из машины. Заперла двери и двинулась ко входу в дом. Почему память вдруг снова подсунула мысль о Яшке? Цыган, худощавый, безбашенный и какой-то незащищенный мысленно возник перед глазами. На душе вдруг сделалось теплее. Дина вспомнила, что никогда не чувствовала этого тепла при мысли о Феликсе. Вообще никогда не чувствовала.
  Дверь отперлась. Хозяйка с ярко-выраженной семитской внешностью: брови вразлет, иконописные глаза, мягкие светло-коричневые кудряшки, длинный с горбинкой нос, сочные губки, характерные лодыжки, крошечные ступни смотрят друг на дружку, - загорелая невысокая пышечка, округлые выпуклости, а их как раз, сколько и где полагается, намекают на мягкость и упругость одновременно, - ну никак не тянула она в представлении гостьи на роковую провидицу.
  Улыбалась девушка сердечно, открытым и одновременно успокоительным жестом приглашая Дину в дом. Прежде, чем усадить клиентку в кресло, Сара подошла к ней поближе, взяла за руку теплой мягкой ручкой и снова улыбнулась, глядя в глаза. Ундина посмотрела в это распахнутое библейское чистосердечие и поняла, что проницательные лучи заглядывают ей в душу. И согревают ее.
  Молодая женщина почувствовала, как все ее страхи понемножку отпускают, а сама она успокаивается и, в свою очередь, освобождает свои тревоги, отдавая будущее на волю провидения. Пусть случится, что должно, - эта мысль принесла облегчение. Дина окончательно расслабилась, даже размякла, и ком, который так давно стоял в горле, заставляя рот постоянно жевать, чтобы с едой как-нибудь проглотить и его, начал медленно рассасываться. Дракула задрожал.
  Перед Ундиной почему-то возникли очертания огромного рыбьего хвоста, который незамедлительно стал биться плашмя о воду. Откуда-то из подсознания выплыли образы русалок, их компания резвилась в волнах океана. Рядом с той, которая, видимо, была ею самой, задорно забрасывая вверх головку с треугольной улыбкой, плыла подружка, в которой по каким-то неуловимым признакам вырисовывалась Фиана. Совсем не такая, как сейчас, но узнать легко. Она.
  Видение сменила тень кентавра, несшегося куда-то в компании подобных себе созданий. Все они были настроены крайне агрессивно и их суетливые гонки ничего доброго не предвещали. Топот и крики этих существ вызывали ужас с дрожью всего тела.
  Наконец, пропитанная солнцем зеленая лужайка... Песня Орфея... И сама Дина, Эвридика, любимая, счастливая... И подползающая змея. Тело бьется в ознобе. Вокруг с бешеной скоростью вращается черно-белая спираль времени.
  Кариатиды роскошнейшего дворца, площадь, триумфальная дорога, - по которой она, прекрасная, не хуже самой Афродиты, идет от берега моря, опираясь на руку солнечного красавца, и им скандирует радостная толпа. Навстречу бежит растрепанная девица... Тревожно кричит, плачет... На нее указывают пальцами, над ней смеются... А она, ни на кого не обращая внимания, машет рукой, тычет в Дину, предостерегает: 'Не пускайте Елену! Это беда, призванная погубить нас всех! Уезжай к своим детям!'. Да ведь это и есть Кас-Сандра, безоговорочно, новая знакомая! Дину знобит. Раскрутка спирали времени. Очень быстрая, несколько лет? Сколько там длилась Троянская война?
  Тот же путь, только обратный, с другим, постылым, противным и уже под брань и поношения людей... Город горит... Двое греков тащут плачущую провидицу, она сопротивляется, но бесполезно. Вдруг взгляды пересекаются. 'Будь ты проклята, Елена', - во всю мощь своей глотки орет несчастная. - Ты не заслужила своей красоты! Не бывать тебе больше прекрасной - никогда! - Ее вопли вызывают дрожь всего тела. Раскрутка спирали времени. Долго.
  Это больше не огни пожаров, а костры в степи, у которых суетятся раскосые варвары в шкурах... Жарят мясо... Она, Дина, - наложница скифского воина... С ней можно сделать, что угодно. Можно убить ее, чтоб не хоронить хозяина одного... Дрожь... Зноб. Жар. Омут круговорота.
  Кухня в таверне. Шум порта. Девушка моет посуду. С утра до поздней ночи мыльный таз. Горы грязной посуды. Жуткая улыбка хозяина, которому не перепало. Мужчина, не получивший свое, обещает отомстить. И после этого инквизиция. Последний путь по средневековому городу. Столб огня. Боль. Жар. Озноб. Дрожь агонии... Вращение.
  Келья монастыря, две несчастные девушки, она и Фиана... Чувство голода... Коловорот.
  Другой город, площадка, на которой взад-вперед в ожидании клиента топчутся несколько девушек, и снова недоедание... И снова одна мечта: поесть досыта. Спираль.
  Война, госпиталь, нехватка медикаментов и, конечно, продовольствия... На них с Фианой одинаковые косынки с крестами. 'Они бросили нас здесь умирать от ран и щелкать зубами', - плачет Дина. 'Я так больше не могу. Хочу вымыться дочиста, а потом налопаться до отвала'. 'Сволочи', - отвечает Фиана. 'Надо убегать'. 'Как? Дезертировать? А раненые?' 'Их все равно не спасти. Я не хочу сдохнуть здесь. За что, черт возьми?'. 'Не смогу их бросить'. 'Да и я не сбегу'. Пунктир пыльной дороги.
  Наконец, вымершая деревня, и несчастная оборванка ползет, распухая на глазах, и воет, как волчица... Дрожь всего тела. Раскрутка спирали времени. Все.
  - Это ты меня прокляла! - С обидой в голосе выкрикнула Ундина, отшатываясь от Кас-Сандры и отталкивая ее руки. - А пыталась хоть раз ты понять меня? Знала ли ты все, испытанное мной? Представляла ли меру страданий, толкнувших меня на путь изменницы? Да, я ушла к любимому от ненавистного идиота, который во всем шел на поводу своего сволочного братца. Тот даже уговорил мужа выставить меня, раздетую догола, перед всеми своими оголтелыми дружками, ведала ты об этом? Я была вынуждена подчиниться его приказу и стоять там перед ними, нагая, пока эти пьяницы жрали жирными ртами своих барашков и пили свои вина! По-твоему, я была обязана стерпеть и это издевательство? А ты сама, ты осталась бы с таким мужем? Я что, звала их покорять Вашу Трою? Защищаться надо было получше!
  В глазах Дины вскипали слезы незаслуженного бесчестья и поругания. Они катились по щекам, а она даже не замечала. Терзалась так сильно и так яростно, будто была оболгана вчера, а не века назад, причем в других жизнях.
  - Да, я тогда бросила детей! - кричала донельзя взволнованная беременная. - Все равно он не давал мне воспитывать их. Они же росли точными копиями безвольного идиота отца и этого подлеца, его братца! Ты отравила мне каждую минуту моего счастья, а оно и без тебя было таким коротким! Ты обвинила меня в чужом выборе - лично я не желала войны!
  - Прости меня. Я была очень и очень не права, - твердила Сара, тоже вся заплаканная, но пытаясь успокоить гостью.
   Сандра старалась прикоснуться то к кистям рук, то погладить плечи Дины, мягко преодолевая ее сопротивление. Молодые женщины стояли друг перед другом, глаза в глаза, но сознание больше не уступало подсознанию.
  - Почему именно голод? - горько прошептала Ундина. - Почему это ужасное постоянное желание насыщаться еще и еще? Почему всегда недостаточно того, что съела? Что за вечная одержимость едой?
  - Я не знаю, - сказала Сара и снова всхлипнула. - Я так перед тобой виновата! Но я не понимаю, почему именно это... И я не знаю, как снять с тебя... Но я обещаю узнать и исправить.
  Наконец, истерика Дины стала стихать. Теперь они с Сандрой, обнявшись, тихо скулили на плечах друг у дружки.
  - Так что же это все-таки? Проклятье? Наказание?
  - По моему, больше похоже на испытание.
  - Да почему же всегда одно и то же?
  - Может, пока не выдержишь? Или не примешь себя и свою жизнь, как есть, со всеми недостатками? Это единственное объяснение, которое я могу пока придумать.
  - Господи, я так измучилась! - Ундина опять залилась слезами. - Ну почему нельзя просто жить, любить, наслаждаться счастьем? Почему непременно полагается страдать и умирать? В боли, в каких-то терзаниях, почему такая жестокость? Ведь бога считают гуманным, всепрощающим, а он так страшно, так больно наказывает!
  - Хотела бы я иметь вразумительный ответ, - вздохнула Кас-Сандра. - И ведь столько раз слышала этот ответ... Во сне... От него...
  - От кого же? - Дина почему-то насторожилась, даже слезы ее испарились. - От этого... - она ненадолго задумалась, подбирая слово, не нашла и сказала прямо: - Этого Аполлона, который приезжал к тебе передо мной?
  - Понятия не имею, - горько вздохнула Сара. - Во снах узнаю, и все правильно, а проснусь - и ничего... Только зеленые глаза. Главное, не получается ни в трансе его увидеть, ни... Нет, не Аполлон. Глаза не те, дух не тот.. Разговоры совершенно другие... Но и с Аполлоном сильная связь... Не понимаю только точно, какая именно.
  Вдруг Сандра замолчала, наткнувшись на взгляд собеседницы, мгновенно ставший холодным, чуть ли не враждебным. Та поняла, что в чем-то переборщила, и несколько раз быстро помотала головой, будто пытаясь что-то стряхнуть. Напряжение спало.
  - Кстати, я заметила, часто оказывается рядом моя хорошая знакомая. Фиана. Она и теперь довольно близко: работает в резервации. Мы не так давно случайно пересеклись в Напе, в дегустационном зале.
  - Она пьет? - встревоженно воскликнула Кас-Сандра.
  - Не знаю, - ответила Дина. - Не думаю, она там просто с Черри общалась. Черри тоже как-то связана с резервацией. Я сегодня видела по ТВ страшные вещи: общество взъелось на инвалидов, их честят и кроют...
  - Я в курсе, - тихо ответила Сара. - Мне тоже страшно.
  - Думаешь, начнется погром?
  - Погром! - Кас-Сандра очень удивилась, услышав это слово из лексикона родителей в своем светлом Сан-Франциско. - Это же из еврейской истории, разве нет? Причем тут...
  - Ну драка, бунт, маленький локальный апокалипсис, - перебила Ундина. - Ну не знаю, какое подобрать слово... Хиппиш, короче.
  - А что такое ... киппиш? - неуверенно повторила Кас-Сандра.
  - Да все то же самое, - Дина раздраженно махнула рукой. - Хиппиш. Шум. Трам-та-ра-рам. Гвалт. Что такое гвалт, тебе ясно?
  - Вроде бы, да. Геволт. И трам-та-ра-рам тоже. Надеюсь, пошумят и забудут.
  - Это возможно? Я имею в виду, побоище.
  - Надеюсь, нет, - тихо сказала Сандра.
  - Я хочу туда, - вырвалось у Дины. - В резервацию.
  - Кто знает, что действительно там произойдет, - сказала хозяйка. - Подумай о ребенке.
  - Как - кто знает? Ты знаешь, - гостья сделала отчаянное ударение на это 'ты': - ведь ты Кассандра!
  - В этой жизни не совсем так... - тихо призналась Сара. - А через черточку. Кроме того, всегда рисуется несколько вариантов будущего, побеждает общий выбор участников... Пожалуйста, не надо тебе сейчас туда ехать. Лучше переждать. Чем ты там в своем положении поможешь?
  - Да, кстати... - совсем не вовремя вспомнила Дина. - Я заметила, мы часто приходим вместе, может, даже всегда... Я, ты, Фиана... - Чуть ли не с трудом она прибавила еще одно имя: - Орфей.
  - Ты его уже встретила?
  - Если правильно узнала... - Ундина вздохнула. - А я уже замужем. - Она с надеждой подняла глаза на Сандру. - Как ты считаешь, я обязана в каждой жизни быть с одним и тем же?
  - Дело не в обязательствах, - подумав, ответила та. - Принято считать: со своим кармическим партнером человеку лучше, чем с другими. Но если тебе хорошо с мужем...
  - Плохо, - снова вздохнула Дина. - Очень плохо.
  - Ты его сегодня узнала в видениях?
  - Увы, да! Он был моим супругом тогда... В Спарте.
  - Мы обычно и приходим все вместе... Те, кто из одной волны.
  - В той жизни я ненавидела его, а теперь, похоже, он меня.
  - Да уж, - неопределенно сказала Сара.
  Мама, крайне взволнованная, позвонила уже поздно вечером. Этот тон был знаком Сандре с детства. При всяком проявлении антисемитизма голос матери делался не то замороженным, не то униженным, не то вообще каким-то пришибленным, а сердце, по ее же рассказам, выпадало куда-то в осадок. Примерно такое же впечатление произвела на Кас-Сандру та самая ответная брань питерского парня.
  - На тебе! - кричала мама. - Вот, пожалуйста, Россия двадцать первого века! А ты думала, только в Америке дискриминация? Да, держи карман шире!
  Сара поняла, что это истерика.
  - Эта низкорослая тщедушная дрянь думает, что если у нее широченная тонкогубая пасть, то она большая красавица! - вопила мать. - На всю страну поносит евреев, и ничего, никто даже не плюнул ей в ее пакостную харю! И шоу продолжается. Мало им миллионов загубленных жизней. Еще надо! И они еще нагло трындят о переменах!
  Наконец, папа вразумительно объяснил, что произошло. Чтобы хоть как-то отойти от потоков дерьма в адрес толстяков и инвалидов, включили развлекательную музыкальную программу из России. Там попса. Обычное дело: 'любовь туда - любовь сюда - навсегда - никогда', 'прощай - прости', 'вернись - уходи - только я - только ты' гнусавят себе, стонут, хрипят, дрыгаются, скандируют полную бессмыслицу, - родители предпочитали бардов, но иногда, дабы отвлечься, включали и это. Вдруг, посередине разгула, ведущий говорит что-то о 'курочке', а какая-то там ('костлявая дрянь', - снова вставила мама) прилюдно в микрофон переспрашивает, картавя: 'Кухочку?'
  - Подождите, - перебила Сара. - Я не понимаю... Это что, намек? Нет, мне непонятно: разве в России курятину едят только евреи? Причем именно те, которые не выговаривают букву эр?
  - Надо там родиться, чтобы понять всю степень и всю глубину мерзости подобных намеков! Шести месяцев командировки недостаточно!
  - Может, это по какому-то определенному сценарию? - осторожно спросила Сандра.
  - Какая разница, по какому фонарю, - сказал папа. - Главное, факт!
  - Здесь актера, который позволил бы себе подобное, сначала заставили бы публично извиниться по телевиденью перед народом за такую шуточку, а потом отлучили от сцены на всю оставшуюся жизнь... Разве что в порнухе еще снимали, и то вряд ли, а там эта полнейшая бездарь еще больше мелькает, - прокричала мама. - Нет, мне не нужна ее кровь, тем более, ее сомнительные прелести в порнухе... Но чтоб другим было неповадно... Впредь...
  - С бездарью согласен тоже, - кивнул отец. - читает стихи, как провинциальная пионерка. И свет не померк. И ничего не перевернулось! И шоу продолжается. И наряды, и костюмы, и краски, вот интересно, как себя чувствуют те евреи, которые там остались?
  - Инересно, как себя чувствуют те американцы, которых выперли в резервацию? - неосторожно молвила Сара. - И которых теперь открыто поносят здесь.
  - Видишь ли, девочка, - медленно начал отец. - От того, что инвалидам больно от дискриминации, евреи, где бы то ни было, не чувствуют себя лучше.
  - Да, извини, - быстро согласилась Сандра. - Разумеется.
  - Мы буквально на днях видели передачу, тоже оттуда, известный киномахер, - как мама - и вдруг не вставит? - Прославленный сын своего увешанного орденами папаши... Так тот на весь мир с упреком блеял, мол Израиль объявил вне закона разговоры о том, что Холокоста не было. Затем этот пророк сообщил, кивая почему-то на ереев, что цыган тоже уничтожали за одно то, что они были цыганами...
  - В том смысле, что евреи не имеют права даже в этом на свое горе? - догадалась Сара.
  - Как будто здесь может быть другой смысл! - горько произнес отец.
  - Так это еще не все, - запальчиво сообщила мать. - Дальше великий деятель буквально смешал с грязью русскую писательницу, еврейку по национальности, прямым текстом: 'кормишься от правительства - не перечь', и все тонко, хитро, не подкопаешься, еще чуть-чуть - и они объявят: и Холокоста не было, и анисемитизма там не было и нет.
  - Так об отсутствии антисемитизма в России они всю жизнь постоянно лгут, - заметил отец. - Кажется, еще с царских времен... Или объясняют, обвиняя самих же евреев...
  - Стоп, стоп, стоп, - сказала Сандра. - Почему опять антисемитизм? Причем тут опять евреи?
  - Ну как же без нас, - протянула мама. - Что бы где в мире ни аукнулось, мы причем. Особенно в России.
  - Происходит же здесь, в Америке!
  - Ну как же Россия останется в стороне!
  - Я вообще подозреваю, что пару-тройку наших приберегают там специально на случай вспышки любой фобии в любой точке земного шара, чтобы всегда иметь, чем достойно ответить, - добавил папа. - Кстати... Помнишь, мы говорили о ксенофобии?
  Сара машинально кивнула. В голове автоматной очередью заголосили вопли ужаса; тут же надрывно залаяли, истекая пеной вперемешку со слюной, немецкие овчарки. Они срывались с поводков на несчастных испуганных людей, потому что были обучены и натравлены на человека фашистами всех мастей. Мысли бомбили мозг. Конечно, самой легкой жертвой для любой силы падут дети... Исхудалые, синие, прозрачные от истощения, страха, истязаний, обреченные на гибель маленькие дети ИНЫХ, кого там назначат врагами... Крошки, убежденные в том, что сами виноваты во всем плохом: ведь палачи именно тем и заняты прежде всего... Перво-наперво, мучитель внушает жертве, окружению, а главное, себе, это чувство повинности, а с ним, заслуженности наказания тому, кто его несет. Дальше все просто. Псов заставляют бросаться на людей, а малыши ищут убежище в выгребных ямах, и это делается обыденностью жизни...
  - ... проще простого обвинить того, кто не такой, как все, - продолжал отец. - Кто чем-то отличается. Не только цветом кожи или разговором, но и формой носа, разрезом глаз, пристрастиями, манерами, воспитанием, вкусом, мышлением, ростом, весом, видимо, здоровьем тоже... Непонятное... Непривычное...
  - Боже мой! - вскричала Кас-Сандра.
  
   Глава 28
  
  Плаванье, как всегда, помогло собраться. Фиана приняла душ, оделась и отправилась в большую гостиную: зал, отделенный от столовой раздвижной деревянной стенкой. Обитатели резервации собирались там, когда хотели пообщаться, почитать или посидеть у компьютера. Большой телевизор работал в столовой.
  Инвалиды уже собрались в зале. Если бы Лапни и вовсе не знала этих людей, то все равно с первого взгляда по непривычной для аудитории напряженной тревожной тишине легко определила бы, как подавлен народ. Даже самые болтливые молчали, и только Бренда время от времени повторяла: - Кошмар! Какой кошмар!
  Трезвый Яшка, наугад делая то мужественное, то грозное лицо, молча обнимал, словно успокаивая, Черри; та грустно оглядывала публику. Выглядела парочка весьма живописно. В другое время картина причинила бы Фиане боль, но сейчас, - и чувство по какой-то нелепости даже не ошарашило, - Цыган отдалился. Не казался больше ни родным, ни единственным, мало того, - теперь и не поймешь, какими веревками этот тип мог ее вообще когда-то к себе привязать. А Черри-то тут при чем? Черри боролась за свое счастье, о многочисленных отношениях Якова со всякими разными... Шипами розовыми... разумеется, ей-то откуда взять... конечно, она представления не имела, уж на нее-то обижаться ни к чему. Девушка равнодушно скользнула взглядом по близким и любимым людям, сегодня поглощенным друг другом.
  Дженева грузно сидела в своей коляске, безвольно свесив черные резиновые ноги, и смотрела поверх голов куда-то в угол. К ней первой Люк и подвел Иосифа.
  Тот смущенно улыбнулся и возложил руки на поникшие полные плечи. Через несколько секунд тело этого странного человека отодвинулось, будто в кино-камере, потеряло живые очертания, превратившись в обрамление для источника света, вроде большого, но еще слабого фонаря... Очень скоро неестественное мерцание, возникавшее где-то внутри, распространилось за пределы силуэта, окутало его всего и начало крепнуть.
  Взгляд Дженевы приобрел некую осмысленность. Женщина неуверенно улыбнулась.
  Свечение вокруг Иосифа усилилось, приобрело четкий контур и превратилось в сияние. Руки целителя скользнули вверх к голове женщины. Мощный луч света ударил от ладоней, быстро превратился в поток, хлынувший от хиллера к больной и вниз, омывая и проникая все крупное тело Дженевы.
  Передача энергии длилась несколько секунд, а может, минут... Или часов... Время потеряло смысл. В конце концов мистика прекратилась. Фиана очнулась и с изумлением поняла: Люк и подскочивший к нему Яшка помогают Дженеве выбраться из коляски.
  Весть в два счета облетела резервацию, когда женщина, опираясь на руки Цыгана и Люка, сделала несколько неуверенных шагов.
  Молчание зала взорвалось аплодисментами и криками радости и надежды. Коляски двинулись ближе к Иосифу. Люк сделал несколько особенно внушительных хлопков в ладоши и громогласно объявил, что лечение получит каждый, но целителю потребуется время. Несколько дней.
  - Охренеть! - подумала Фиана. - Выходит, он действительно... Только будут ли у него эти несколько дней?
  Додумать она не успела. Двери зала широко растворились, впуская внутрь самого директора резервации. За ним шествовала телевизионная группа. Дама, в которой Лапни сразу узнала ведущую Новостей Бэй-Эйрии, от Сан-Хосе до Валлехо, включая Окленд и Новато, оператор с телекамерой, а с ними суетливые помощники. Увидев Иосифа, колдовавшего над очередным инвалидом, жрецы гласности шустро начали съемки.
  Вечерние новости с легкой руки телевизионщиков заполнила новая тема, вернее, две: 'нахлебники из резервации' и 'авантюрист-докторишка из резервации'. Фиана даже не могла сообразить, каким образом положительные реплики ведущей на лету превращались в отрицательные, рассказ о резервации вместо того, чтобы изменить отношение телезрителей к ней к лучшему какими-то неуловимыми издевательскими нотками или странными вопросительными знаками в конце предложений вызывал еще большую бурю негатива, а чудеса, которые творил Иосиф, представали на экранах фокусами шарлатана.
  Яшка, сжав кулаки, стал бегать по залу в поисках обманщиков от телевиденья, но тех уже и след простыл, так что бедному Цыгану оставалось только материться им вслед.
  Директор схватился за голову и снова намылился на поклон полиции, мэрии и вообще куда-то что-то отлаживать. Ворота резервации накрепко затворились, предварительно впустив защитников: Роберта с автобусом атлетов-добровольцев из НАСЫ, противогазами и оружием массового заражения, за ними влетел грузовичок Кас-Сандры. Наконец, буквально под занавес, преследуемая гудками величественного 'Космонавта' испуганно проскользнула внутрь легковушка Дины, а за ней супруг с криками: 'Нельзя ей сюда!' 'Она просто сумасшедшая!' 'Пожалуйста, гоните ее отсюда!' 'Она же беременна!' 'Чем она вам тут поможет!'
  Фиана, выскочив во двор по звонку приехавшего Роберта, не успела перезнакомиться с его друзьями, как к ней подбежала Кас-Сандра, решившая не ждать до завтра, а следом - Ундина. Тут же мигом оказалась и Черри. Женские обнимашки с визгами внесли подъем, даже радостную суматоху в подавленную обреченность обстановки, разбавленную, правда, эйфорией исцеляемых инвалидов.
  Вышли Яшка и Люк. Цыган, немедленно угадав в красавчике родственную душу, подошел и щедро протянул растопыренную для рукопожатия лапищу. Через минуту они с Робертом уже ржали вместе по поводу и без, как закадычные друзья. Люк по очереди перезнакомился со всеми, вызвал Двайта, и очень скоро мужчины составляли план действий и списки ночного караула.
  Феликс сначала то сопротивлялся, то озирался, то пытался тащить куда-то жену, наконец, пожал плечами, сказал: 'Угораздило же вляпаться!' и присоединился к мужскому собранию. Он сильно недоумевал, кого собирается защищать, называл сам себя не русским Печориным, а американским глупцом, впрочем, старался искать положительные моменты в происходившем. На самом деле, ему нравилось иметь дело с ребятами, типа Роберта и Яшки.
  Фиана и Черри повели Кас-Сандру и Дину в пустовавшие комнаты, где те оставили вещи, а затем - в большой зал.
  Силы Иосифа уже подошли к концу. Инвалиды все еще пытались одолевать его, но и он чувствовал, и они по угасанию свечения видели: сил больше нет. Не восстанавливал ни кратковременный отдых, ни омовение рук, ни виноградный сок. Даже изумрудные глаза погасли, казалось, человек помертвел, а вокруг него опустело и лишилось жизни пространство: исцеленные разошлись, как будто боялись вернуться к первоначальному состоянию, за ними разъехались коляски. Иосиф остался один.
  Сара и Дина застыли в дверях, вцепившись в руки Фианы и Черри.
  - Олимп. Парнас. Город Посейдонис, - вдруг звонко отчеканила Кас-Сандра.
  - Лега! - ни с того ни с сего выпалила Фиана.
  - Лего? Или нечто похожее? Не игрушечные строительные блоки, а что? - спросила Дина.
  - Не знаю, - последовал ответ. Фиана недоуменно пожала плечами.
  - Лега! - Иосиф поднял поникшую голову. - Конечно, это должна была быть ты, как же я тебя сразу-то не узнал? Погоди... Да ведь мы там ни разу и не встречались?
  - Ты! - Закричала Сара, увидев его глаза. - Это, наконец, ты!
  - Касс, - Иосиф перевел взгляд на нее. - Почувствовала, родная...
  - Слушайте, меня сейчас стошнит от вашей индийской мелодрамы, - поведал сунувшийся было Яшка, быстро сориентировавшись на месте. - Ну нельзя же так, ребята. Ну четырежды вашу мать, блин! Фифка, ты что, уже и имя поменяла? Предупреждать же надо! А почему Лега? Назвалась бы уже прямо Лыжней! Или Оглоблей - а что? Тебе подходит!
  Весь этот монолог прозвучал в оглушительной тишине. Никто даже не ответил, что, мол, сам оглобля! Цыган, все так же из-за приоткрытой двери, оглядел молчаливую компанию, поедавшую друг друга глазами, пожал плечами, внушительно покрутил пальцем у виска и вышел вон.
  - Так, - призналась Фиана. - Подошел момент, когда человек понимает: как раз таким образом сходят с ума. И сейчас я сойду с ума.
  - Я тоже, - кивнула Дина. - Я тоже точно сию секунду поняла именно то же самое: я тихо и мирно схожу с ума. Отрадно сознавать, не я одна.
  - Погоди-ка... - непонимающе сказала Сара. - А зачем ты приехала? Тут же не сегодня-завтра может начаться такое...
  - Точно, свихнулась, - догадалась Фиана. - Иначе разве приперлась бы сюда? Да еще в положении? - Для убедительности она кивнула на живот Дины.
  - Вы не хотите понимать, - чуть не плакала та. - Вот и муженек не хочет. Здесь самое правильное. Я должна быть здесь.
  - Да почему? - Вяло допрашивала Фиана.
  Дина молчала. Тогда Фиана повернулась к Иосифу: - Кто я? Ну хоть ты не томи.
  Тот пожал плечами: - Да что тебе с того, что ты будешь знать? Ну звали тебя Легой. Была ты русалкой. В Атлантиде. Город назывался Посейдонис. Дружила с Касс. - Он с нежной улыбкой, ну кто бы от такого ждал, кивнул на Сару. - Любила кентавра. Платонически. Было это недозволенно. Кентавра уничтожили физически за то, что поднял бунт. Тебе убили память. Кентавры начали мятеж, русалки их поддержали. Ты собственноручно утопила несколько семей, взрослых и детей. Настоящих. Ах, да, вы же не знаете... - Иосиф неловко улыбнулся. - У Атлантов была высоко развита генная инженерия. Цивилизация тоже. Тех, кого меняли на генетическом уровне, называли машинами и использовали в качестве рабов... Русалки, кентавры, медузы, циклопы, сатиры, - это только попавшие в эллинскую мифологию. Атлантов с генами от природы называли Настоящими, что-то вроде хозяев. Но не стану сейчас читать тебе лекцию обо всем этом... Потом были другие жизни. Всегда параллельно с нами... И с ней... Он кивнул на Дину... Мне сейчас, правда, трудновато нырять в транс, чтобы узнать и ее, но подозреваю, что раз мы сейчас вместе...
  - Ты прав, - улыбнулась юноше Сандра. - Мы с Диной уже все выяснили. - Она обернулась к подруге. - И все же, зачем ты здесь?
  В ответ Ундина рассказала о своем последнем видении.
  'Океанский берег, закат, почти к самой воде оттеснили обитателей резервации. Полицейское оцепление вот-вот будет прорвано озверевшей толпой. Несчастные понимают, что им нет спасения, и от этого понимания рушатся все барьеры. Один из мужчин бросается к женщине, прижимающей к груди ребенка, обнимает обоих, что-то шепчет. Фиана, Яков, Черри и еще несколько человек успокаивают инвалидов. Кто-то плачет, кто-то кричит, кто-то молится. Солнце заходит и в это время на горизонте возникает зеленый луч. Его замечает женщина в инвалидной коляске, протягивает к нему руки, зовет других. Люди понемногу замолкают, а луч расширяется, приближаясь к ним и наконец упирается в берег, словно зыбкий мост. На этот мост в отчаянии вбегает молодая женщина, за ней мужчина катит инвалидную коляску и постепенно все уходят по этому мосту, а полицейские и нападающие в оцепенении смотрят на это, еще не понимая, что вместе с ними из мира уходят милосердие, сострадание, любовь и надежда. И остается только невыносимо правильный и скучный "прекрасный новый мир" И заходит солнце.'*
  - Понимаете, - прошептала Дина, - Я мечтаю туда. Я не хочу оставаться здесь. Мне плохо в этом мире. Очень-очень плохо.
  - И мне, и мне! Мне тоже очень плохо, - вырвалось у Фианы. - И я хочу на зеленый луч над океаном!
  - Девочки-и-и, - Сара тут же, как маленький ребенок, из солидарности распустила рот и заплакала. - Как же я без вас... Не уходите, девочки-и-и...
  - Теперь только мне, - улыбнулся Иосиф, - остается удариться в слезы вместе с вами.
  - Но мне на самом деле очень плохо в этом мире, - сердито сказала Дина. - И все, что я видела, было так ярко, так красочно, так объемно.
  - А где гарантия, что там, куда уводит луч, будет лучше? - спросил Иосиф. - Да и выстроится ли такой мост из зеленого луча в реальности или останется красивой фантастикой от братьев Стругацких?
  - Почему именно Стругацких?
  - Не знаю. Может, и кого другого. Мне почему-то пришли на ум Стругацкие.
  - Ситуация навеяла, - сквозь слезы улыбнулась Фиана. - Только у нас зато полно защитников. И автобус, набитый газами-противогазами.
  - Какими газами-противогазами? - встревожился Иосиф.
  - Да там Роберт из Насы приволок, - беспечно отмахнулась Фиана.
  - Знаете что, девчонки, - стал подниматься Иосиф. - А что это я тут с вами сплетничаю? Пойду все-таки к мужикам, пока они там всех вокруг не поубивали.
  - Кстати, - вдруг заметила Сара, когда девушки остались одни. - А каким боком здесь океан? Где мы, а где побережье? Или вас собираются перевозить к океану?
  - Да нет вроде, - Фиана покачала головой. - Даже до сто первой дороги довольно далеко... А действительно? - Обе девушки вопросительно уставились на Дину.
  - Ну и далеко, - огрызнулась она. - Ну и подумаешь, а зато как красиво! Между прочим, в своем видении я даже вдыхала запах соленой воды, чувствовала морской бриз... Вы не представляете, девочки, как здорово было там, на луче, уходить и оставлять с носом всех этих...
  - Еще как представляю, - откликнулась Фиана. - Только я не могу уйти. У меня ведь Аэлита... И другие... Они же не все в резервации... Понимаешь, Диночка, многим женщинам в этом мире нужна помощь... Я очень хочу уйти, но не могу их оставить.
  - Я с тобой, - быстро сказала Сара.
  - И я, - кивнула Черри. - Хотя тоже хочется на луч...
  - Какие вы все благостные! - с отвращением произнесла Дина. - Можно подумать, кто-то оценит ваши благородные порывы!
  Помолчали. В глазах Ундины кипели слезы, да и вся она закипала гневом, которого раньше никогда не видела и не ждала от нее Фиана.
  - Девочки, что с вами? - покачала головой Сандра.
  - Ненавижу, - медленно процедила Дина. - Весь этот страшный мир я не-на-ви-жу.
  - Точно такое же... такую же... так же... короче... то же самое я слышала когда-то от одной знакомой... - вздохнула Сара, - гадалки. Джули.
  - Она до сих пор переживает за тот нервный срыв при тебе, - вставила Фиана. - Это была Юля, если тебе интересно, мать твоего любимого Иосифа.
  Кас-Сандра пристально посмотрела на подругу. Та почему-то смутилась, словно сказала нечто неприличное.
  - Всю жизнь говорю не то, - тяжело продолжала свое Дина, не заметив побочной заминки, но перечеркивая ее собственной репликой. - Всю мою жизнь не могу попасть в правильное что надо! И делаю не то, и говорю не то, и думаю не так. Со всех сторон сплошная критика.
  Сандра и Черри с Фианой переглянулись. Стало ясно: у подруги назревает истерика, Ундине надо выговориться или выкричаться и даже быть выслушанной.
  - У вас, наверно, были мамы, как мамы, - пронзительно проговорила Дина (Фиана явственно содрогнулась на слове 'мама') - а у меня...
  - Тебя били? - сочувственно спросила Фиана. - Ремнем? Церковь?
  Дина отрицательно покачала головой: - Иногда мне казалось, уж лучше бы лупцевали... Нет, не церковь. Мои были интеллигенты. Знатоки поэзии серебряного века... Отчитывали долго и нудно за каждую мелочь, которую я не знала. Я до сих пор не люблю этот век русской поэзии, как ни стыдно признаться. Причем никогда ничему не учили, но подразумевалось, что я как-то сама должна была все знать. А еще... Она старалась давать мне прилюдно по морде... Чем больше публики, тем лучше... - Дина зажмурилась и всхлипнула. - Не советчица, не утешительница, не дарительница тепла, а жандарм, судья и прокурор в одном лице... Только на адвоката у меня не было права... А он, тоже непременно публично, высмеивал, причем, обязательно, откуда не ждала... Не меня защишал от невзгод, а всех вокруг от меня, вот что самое ужасное! Как будо я главный крокодил, а он великий герой. Боже мой! Как страшно я ненавижу этот мир, где родители ежеминутно и ежечасно губят и унижают собственных детей ради своего удовольствия!
  Фиана вскрикнула: - Да нет же, не так! Ты что, до сих пор ничего не поняла?
  Дина и Сара обе повернули на нее головы. По щекам взволнованной девушки катились слезы, она тяжело дышала, лицо горело. Черри зажмурилась в каком-то, чуть ли не суеверном порыве.
  - Не для какого ни удовольствия, а для самого прозаического самоутверждения! - заорала Фиана. И в задних мыслях у нее не было защищать родителей, но непроизвольно вылилась не речь - крик души: - Ты только посмотри, какую жизнь каждому приходится выживать самому. С детства человека унижают, мутузят, растлевают, обманывают, морочат, ему втирают, внушают, плюют в душу, его чего-то лишают, заставляют соревноваться и бороться, с него требуют, а потом жестоко наказывают, обмишуливают, жульничают, о царя природы вытирают ноги, посылают воевать, самих или мужей и сыновей, кормят похоронками или, в лучшем случае, демагогией, - и все это под лозунгом, что сами заслужили зарабатывать в поте лица и рожать в муках, а рядом блистают дворцы тех, кто почему-то заслужил у доброго милого боженьки совсем другого, как ты думаешь, кем надо быть, чтобы спокойно к этой красоте относиться? Высшая справедливость? Так и посмотрели бы на нее внимательно, вместе с главным... блюстителем.
  Кас-Сандра протестующе подняла руку: - Фиана, не надо! Остановись!
  - Он же все прощает, - с издевкой ответила та. - Способен ли простить и это?
  Сара молчала. Дину всю трясло.
  - Даже если так, - тихо произнесла Лапни. - Что-то мне подсказывает, что и его главная движущая сила - самоутверждение.
  - Выходит, и ваши благочестивые импульсы?
  - А они, любые импульсы, не для кого-то, а для нас самих. Так что - да, выходит, так.
  - Ну и ладно!
  - Ну и ладно!
  - Ну и ладно!
  - Ну и ладно!
  Вся четверка дружно расхохоталась сквозь слезы.
  - Богиня! - Вспомнила Фиана. - Я же обещала завтра привезти сюда Аэлиту. Она ведь будет ждать, надеяться... Постараюсь как-то объяснить по телефону... Бедная девочка, вот не везет!
  
   Глава 29
  
  Наутро ворота были намертво заперты. Своя охрана зорко бдила вовсю, никого не впускала и не выпускала. Резервацию плотно охватило мужественное полицейское оцепление. Бок о бок с полицейскими Яшка, небрежно поглаживая 'ружжишко', и Роберт со своей гвардией строили планы, поминутно тыча руками в развернутый лист, в котором угадывалась карта. Феликс с решительным видом вышагивал вокруг, размахивая неизвестно откуда раздобытым ножом, готовился к бою и повторял неизвестно кому то по-английски, то по-русски, то вдруг переходил на испанский: - А мне что? Я должен защитить своего ребенка. Раз уж его мамаша сумасшедшая русская.
  Он все-таки дождался ее поздней ночью, когда после общения с подругами жена воровато скользнула в выделенную им комнату. Уайт сидел на креслице перед столом, на котором приготовил для Дины два апельсина, несколько персиков, даже маленькие треугольные сэндвичи с арахисовым маслом и яблочными дольками.
  - Когда только успел, - с благодарностью посмотрела на супруга Ундина.
  Веки его набрякли от усталости, на губных складках отразилась горечь.
  - Где это ты раздобыл? - Впервые за долгое время улыбнулась мужу по-доброму, как когда-то, как же давно это было... - На ночь глядя-то?
  - А я теперь постоянно для тебя при себе держу маленький запасец, на всякий пожарный... - Феликс смущенно усмехулся в ответ. - Разве ты не знала?
  - Это же надо было так довести собственного мужика, - подумала женщина. - Ну и ведьма же я. Дарье не снилось.
  Дина потрогала живот. Ну почему до нее только сейчас доходит простая истина: чьи-то синие очи стоят ровно столько же внимания и мыслей, сколько и алые паруса. Точнее, нисколько. Грош цена. Тьфу. Вся никудышная романтика, глупые сказки, что она там себе напридумывала, зряшняя, пустая белиберда меркнет перед спокойной заботой, которой реально окружил ее этот мужчина, настоящий отец ее ребенка, вот же он, всегда рядом, не отшвырнул, а наоборот, сам бросился за ней в пекло. Сколько же ему надо было перестрадать, переосмыслить, переоценить за свою историю, чтобы из Менелая сделаться вот таким... Человеком.
  Она подошла и осторожно села к нему на колени. Он принял ее, погрузневшую, и обхватил обеими руками.
  - Прости меня, - сказал Феликс.
  - Ты думаешь, завтра все?
  - Бог знает... Я так, на всякий случай.
  - Тогда и ты меня.
  Они прижались друг к другу.
  - Расскажи мне все, - попросил Уайт. - Я хочу знать. В чем причина?
  - Я не могу.- Дина сразу поняла, в чем заключался его вопрос.
  - Почему? Ты мне до сих пор не доверяешь?
  - Я никому никогда не доверяла. Я даже девочкам, даже сегодня не смогла до конца раскрыться.
  - Почему? Ты попробовала когда-то и тебя предали?
  - Отец, - она сама вздрогнула от неожиданности, когда губы смогли выговорить это слово. - Вот так же, 'доверься мне, доверься мне' - и я сдуру взяла и разболтала о своих чувствах, хотя уже была достаточно взрослая, чтоб этого не делать...
  Дина содрогнулась всем телом и заплакала.
  - И он? - Феликс стал укачивать ее на коленях, как ребенка. - Вышучивал тебя по привычке? - Родителям пришлось его представить до отъезда в Калифорнию, так что слегка пообщаться и даже усвоить манеру общения Слуцких Уайт успел. - Или отключился на полслове?
  - Если бы! - Дина горько всхлипнула. - Сначала обвинил меня, что я чувствую неправильно, затем, конечно, высмеял... А потом пошел и все до копеечки растрендел матери. - Ундина тоненько заскулила. - Ох, сейчас взвою... - Уайт поцеловал жену в висок, успокаивая, чтобы она могла чуть слышно, с долгими прерывистыми вздохами продолжать: - Та закатила истерику и они прорабатывали меня, уже вдвоем, за каждое чувство в отдельности: обижаться нельзя, надо прощать, полагается понимать других...
  - Они тебя особенно простили и поняли, - вставил Феликс.
  - Ну да, - кивнула Дина. - Но это еще не все. - Она тяжело вздохнула, собираясь. - На другой день у них были гости. А я рано ушла спать, о том, что у родителей прием, вообще не знала. Вдруг слышу, зовут, выкликают моя имя из гостиной...
  - Разбудили? - сочувственно ахнул Уайт. Его, маленького, будили поцелуем в щеку или в лоб, когда же подрос, поглаживали по голове, чтобы с начала дня ребенок чувствовал любовь и заботу. Он и представить себе не мог, что позволительно грубо растолкать, или прервать сон шумом, а уж окриками! Девочку!
  - А то я могла заснуть там хоть когда. Постоянно на стреме. - Она поежилась. - Лежала, ждала, когда поднимут и начнут ругаться, за что-нибудь позорить... Встала и пошла в одной ночнушке...
  Феликс представил себе один такой вечерок и содрогнулся.
  Дина снова и снова ощущала конвульсии всего своего тела от сильных рыданий, но уже не могла остановить страшный рассказ о том, как стояла в одной рубашонке перед нарядными взрослыми людьми, двое из которых были ее мама и папа, за праздничным столом на безжалостном открытом суде над собой.
  Этот обвинительный процесс упрятал ТУ МОГИЛУ в глубины, из которых достать что-либо уже невозможно, а потом еще на многие годы скрыл сильным туманом. И вот теперь она раскрылась, причем Дракула вышел из нее не в той туманной тьме, где мог пить из Дины кровь в полной безопасности, а, что называется, на свет Божий.
  - Ужас! - сказал Феликс. - Разве можно контролировать чувства! Каждый человек имеет на них полное право. Не упоминая даже обо всем остальном.
  - Сто раз я тогда умерла... В тот вечер... Пока они, наконец, не отпустили меня... И даже не из милосердия - просто надоело.
  Дина еще похлюпала носом и выдохлась. И вдруг до нее донеслось из глубины подсознания: Дракула сжался. На него упал солнечный луч.
  - Прости меня, - попросил Уайт. - За всех сволочей, которые тебя обидели. Я тебе благодарен за то, что ты меня не возненавидела. Нет, надо как-то не так.
  - А как?
  - Если б я еще знал, как надо... Но я тебе обещаю больше никогда не называть толс... э-э-э... обж... э-э-э... Короче, ты была права, я идиот, я больше не буду.
  Они чуть было не засмеялись, но вспомнили, что происходит.
  - Я все равно тебя люблю, - запоздало признался Феликс. - В любом виде и в любом весе. Чихать мне на чьи-то там нормы. ОК?
  Они пролежали в обнимку до рассвета. От Дракулы, как все в тех же фильмах, осталась только кучка сухой грязи.
  Люк и Двайт готовились к бою, отставив пока принципы миролюбивых девушек им же. Краем глаза Люк высматривал Иосифа. Тот вместе со своей подругой еще не появлялись. Трэйси и Минди успокаивали малышей, которых вместе с остальным детским персоналом и мамочками собрали на задворках в столовой и гимнастическом зале для самых маленьких жителей резервации.
  Фиану разбудил шум толпы. Их было море. Но, кажется, из этого моря или даже океана разноголосицы девушка оказалась способна вычленить въевшиеся в душу на всю жизнь вопли родителей и любимое ругательство 'безбожники!'.
  Вот теперь все встало на свои места. Теперь сделалось понятно, откуда пришли неприятности.
  Хор начал скандировать по-русски слово 'безбожники', чередуя его со словом 'дармоеды'.
  - Называется, чья свинья бы хрюкала, - злобно подумала Фиана.
  Во враждебный шум людей врывался лай собак - мерзкий, взахлеб, казалось, псов было еще больше, чем хозяев, и они гавкали наперегонки.
  'До рвоты', - с тоской вспомнила Лапни известную песню любимого Высоцкого. - 'Лают псы до рвоты'... Ах, сволочи... Фашисты... Собаками нас еще травить...
  Когда Фиана вошла в большой зал, инвалиды уже собрались там. Парадом вальяжно ковыляли Дженева и те, кого уже успел исцелить Иосиф, пытаясь успокоить остальных и вселить в них надежду. Парад был, разумеется, еще тот: кто хромал, опираясь на палочку, кто раскачивался, чтоб было легче держаться вертикально, однако, кто как мог, и все же увидевшие улыбку фортуны старательно двигались на своих ногах, а не ехали в инвалидных колясках.
  Хиллеры были здесь же. Иосиф, обнимая Кас-Сандру, тихо давал ей какие-то последние наставления. Парочка стояла у окна, сначала плотно прижавшись друг к дружке. Постепенно между их силуэтами стал пробиваться солнечный свет. Очень скоро кудряшки Сары и волосы Иосифа сделались одного цвета, заискрились, запламенели, наэлектризовались и стали разлетаться в каком-то необыкновенном едином порыве. Иосиф плавно опустился на одно колено...
  А осада понемножку распалялась. Первый камень звякнул о стекло.
  Кас-Сандра, не обращая внимания на внешние раздражители, будто тех не случалось вовсе, стала медленно опускаться на колено, на манер Иосифа... Ладони потянулись, одна к другой, но без прикосновения, в каком-то особом танце... Mежду ними проскочили искры, по рукам пробежали яркие дорожки неведомых лучей... Наконец, вокруг тел забила мощная энергия, которая, охватив обоих, быстро стала распространяться вокруг... Все большее и большее пространство заливалось лечебным светом, добром, теплом...
  Вдруг снаружи звуки словно застыли в необыкновенной, какой-то жуткой и внезапной тишине. Через миг, несколько мгновений или, может, прошла целая вечность, немую глушину неожиданно прервал резкий, непонятно откуда взявшийся сильный гул. Не заметить непонятного тревожного рокота не представлялось возможным. Иосиф и Сара мгновенно остыли. Девушка поднялась, увлекая вверх юношу. Последним угасло пламя кудрей, зато странный звук с неба разрастался.
  Фиана, а за ней все, кто находился в зале, бросились к окнам.
  И осажденные, и демонстранты, и полиция, и охрана, - и стар и млад, все застыли, задрав голову в небо. А там...
  Они шли неестественно быстро и низко, чуть ли не над головами, стройным развернутым боевым углом, издавая ровный гул и освещая пространство ярким светом, который испускала каждая из шести перевернутых тарелок. Летательные сферы едва не касались буквально парализованных от изумления людей. И как-то неуловимо оказались здесь. Вот только что были там, а потом вдруг одним махом сделались тут.
  Мгновенно выстроившись в развернутую линию перед воротами резервации, тарелки пустили вниз что-то вроде лазерной или компьютерной сети. Это 'что-то' светилось вроде экрана и полностью оградило осажденных от нападавших.
  - Явились! Не выдержали-таки! - взорвался Иосиф. - Ну надо же. Влезли.
  Он схватил Сару за руку, и они вместе выскочили наружу. Фиана и Черри - за ними. Дина уже оказалась там. Одна из тарелок висела над двором, трап был выброшен и Алон Полинер собственной персоной спрыгивал с этого трапа, ища глазами Сандру.
  - Зачем? - Закричал Иосиф. - Не надо, Лон! Мы справимся сами.
  - Тебя не спросили, - бодро отвечал Алон.
  - Эй-эй, полегче, - сказал, как всегда подоспевший вовремя Яшка.
  Полинер смерил его с ног до головы презрительным взглядом и ухмыльнулся: - Ага, вот ты где, наш пострел и тут поспел... А то твоя Прекраснейшая тебя везде ищет, в рожу плюнуть мечтает... Доложить, где ты?
  Цыган крякнул, почесал затылок и заметил: - Понятия не имею, об чем спик.
  - Ну так и не лезь, куда не зовут. - Алон повернулся к Кас-Сандре. - Это последний раз. Если сейчас ты не улетишь со мной, больше я тебя не потревожу. Никогда.
  Девушка смотрела на него во все глаза и не понимала до конца.
  В это время в лучезарное поле из воинственной толпы полетели камни. Все они испарились в мгновение, едва соприкоснувшись со свечением лазера. Из тарелок сверху раздался громовой хохот. Зычный мужской бас, словно божий глас, приказом пролившийся на растерянную толпу с неба, повелел громителям убраться вон и забыть все, что видели, не то смертоносные лучи испарят любого, как только что вот этот песочек.
  В ответ истошно залаяли рвавшиеся с поводков собаки. Из тарелок снова раздался хохот. Из одной выпрыгнул луч и, танцуя, прошелся по псам. Те испарялись, как не бывало, стоило световой линии уткнуться в точку плоти. Хозяева тупо взирали на опустевшие поводки.
  - Ну что? - Вопросил небесный глас. - Хотите следом?
  - Не надо! - Закричал Иосиф, выскакивая на открытую площадку между воротами и полем. Он махал руками и орал, срывая голос: - Не убивай, Арс!
  - Вон он, главный! - заорали из толпы. - Это он шарлатан! Бейте!
  Камни полетели в Иосифа. Поле ловило их, в миг превращая в ничто. Это выводило нападавших из себя еще больше. Фиана никак не могла взять в толк, что сделало мишенью самой злобной агрессии именно его, но яростные крики крепли, взвинчивая и разъяряя друг друга. Наконец, среди них прорезалось самое пронзительное разоблачение 'ЯВРЕЙ!', - конечно, это догадались сторонники родственников, - все сразу стало на свои места. 'Пархатые' явно оказалось легче для языков, чем 'безбожники', - это слово теперь и скандировали. Камни полетели градом. Следом, разумеется, припечаталось все-таки и незабвенное 'жиды'.
  Новые позывные подействовали на Кас-Сандру страшнее, чем все вместе взятое до сих пор. Девушка побелела, съежилась, сделалась как будто ниже ростом и, кажется, перестала дышать. Она молча стояла с раскрытым ртом, не в силах даже и двигаться, словно ее парализовало. В изумленных глазах Сары застыли слезы.
  - Ей попали в солнечное сплетение? - Недоверчиво спрашивала Черри. - Но как? Как!
  Фиана притянула подругу к себе, Дина приблизилась с раскрытыми объятьями. Черри, не понимая, что там еще дополнительно жужжат русские, встревоженно мотала головой, готовая утешать. Они втроем обняли Сандру.
  - Сара! - Закричал Иосиф. - Не обращай внимания! Это все те же... Только болванки...
  - Этого не может быть! - горячечно зашептала, наконец, та. - Только не здесь! Не сейчас! Они же люди... Здесь же больные...
  - Это их Голгофа, - сбивчиво объяснял Йосиф. - Они еще не поняли... Они просто еще не доросли... Не убивайте!
  - Это они больные! - кричали в ответ, как сговорившись, Дина с Фианой. - Они только внешне кажутся себе людьми! Но они переступили черту. Они уже нелюди!
  - Невозможно поверить, - вторила Черри. - Ради бога, да что орут эти сумасшедшие?
  Небесный глас гулко сообщил, перекрывая остальные звуки: - Все. Хватит. Кто сейчас же не уберется и не забудет об увиденном, пеняйте на себя!
  - Нет! - сорванным голосом прокричал Иосиф, снова и снова тщетно бросаясь на невидимую стену, спасавшую его от града камней.
  Сара, отчаянно срывая с себя паралич оцепенения, рванулась ближе к любимому, а вслед за ней метнулись друзья.
  Боги или кто находился там, сверху, приняли свое решение. Луч на сей раз прошелся по людям, выхватывая светившимися точками тех, кто имел несчастье какими-то особыми свойствами броситься в глаза и не понравиться хозяину смертоносного оружия, в секунду разредившего воинственную толпу.
  Только после этого человеческое море дрогнуло и стало рассасываться. Хлопали дверцы автомобилей, взревывали моторы, поспешно скрипели тормоза и колеса, - в рекордное время на площади перед воротами никого не осталось, лишь обрывки плакатов шуршали на ветру.
  Иосиф рыдал, обнимая Сандру. Фиана и Роберт смотрели то друг на друга, то по сторонам, явно не зная, как правильно поступить.
  Из тарелок снова раздался издевательский громоподобный хохот. Лазерная сеть исчезла.
  Мужчины, так и не нашедшие применения своим грандиозным военным планам, недоуменно бродили по притихшему двору, приглушенно делясь впечатлениями. Двайт возбужденно, правда, тихо, только между собой, обсуждали с Феликсом пришельцев, с интересом разглядывая их летательные аппараты.
  Люк молча, неловко хлопал по плечу, пытаясь успокоить Иосифа. Наконец, тот утерся и, пожав руку другу, повернулся к Саре, жавшейся к нему с другой стороны. Иосиф поцеловал девушку, пообещал успокоиться сам и, верный себе, попросил любимую поговорить с Лоном, мол ему сейчас этот разговор с ней нужнее.
  Фиана автоматически взглянула на часы. Времени и до работы в женском центре, и до встречи с Аэлитой было более чем.
  
   Глава 30
  
  Алон кивнул, словно происходившее его не касалось вовсе, двинулся к Сандре и отработанным движением фокусника достал откуда-то из кармана и протянул ей коробочку. Та открылась от первого же прикосновения пальцев девушки. Внутри мерцали серьги, похожие на изумрудные, но необыкновенной работы.
  - Твое. - Полинер улыбнулся.
  - Я не могу принять такую дорогую вещь, - Сара очень растерялась. - Кажется, ещё весьма старинные вдобавок...
  - Нет, - решительно ответил Алон. - Не старинные... Древние. Возьми... - он опять перешёл на ты. - Дотронься и ты мгновенно поймёшь. Это твои, - он криво усмехнулся. - Ты тогда забыла впопыхах... Единственное, что я смог сохранить для тебя с тех самых времен.
  Сандра почувствовала сильный удар изнутри груди и взяла в руки зелёный мираж. Две крошечные искрившиеся льдинки-конфетки не таяли, но жили таинственной, какой-то очень своей жизнью в её руке. Они действительно были её вещью, когда-то забытой, но ставшей родной от первого же слияния с пальцами хозяйки.
  - Нет. Здесь нет ни волшебства, ни гипноза, - сказал Полинер. - Ты начнёшь медитировать с ними и постепенно вспомнишь.
  Пришло чувство родства. А следом нахлынуло тяжёлое ощущение вины.
  - О Творцы! - Выдохнул он. - Я так долго ждал. Неужели ты всё ещё меня не узнаёшь? Сильная ясновидящая, моя ученица.
  - Странный блок, - прошептала Сара. - Я почему-то не могу вспомнить... Но я знаю, что мы близки... Мы неотделимы друг от друга... О, Господи! - Буквально вырвалось у неё. - А я ещё смеялась над Юлей за то, что та не в состоянии видеть по собственному заказу... О, Аполлон! - Опять сказала она не только неожиданно для себя, но даже не будучи в силах осмыслить, что говорит: - Как же ты прекрасен!
  - Ага, узнала, наконец, - удовлетворённо произнёс Алон.
  Конечно, она знала его когда-то. Он звался Лоном Аполом, потом сделался богом и почему-то стал Аполлоном...
  - Для дикарей, для дикарей, и только, - дважды, небрежно и отрывисто уточнил он.
  - Ты читаешь мысли? - С непонятным страхом уточнила девушка.
  - Конечно, - легко ответил Полинер. - Правда, не мысли, а, скорее, - ауру, так же, как ты, там ведь всё и написано... Это и всегда была моя работа: читать ауру людей, ауру Геи - акашу... Тебя вот учил-учил...
  - И что? - Вопрос этот вырвался будто сам собой, но задав его, Сара поняла, что с замиранием сердца ожидает ответа.
  - И ничего! - Как-то грубовато, и тон этот казался ему несвойственным, выкрикнул он. - Называй меня Алоном.
  Её одинаково передёрнуло и от выкрика, и от последовавшего приказа. Он, разумеется, тут же заметил и стал многословно объяснять, мол не начнёшь же рассказывать каждому, как написано в современных документах, 'удостоверения, паспорта, свидетельства, вечно им нужны какие-то справки, постоянно требуют доказательств, что ты не кентавр или, как теперь говорят, не верблюд, впрочем, разница небольшая... Но одно дело, когда тебя каждый знает в лицо, когда в твою честь возводят храмы, когда на тебя молятся, и совсем другое, когда ты не ты, а бесплатное приложение к бумаге'. Казалось, у недовольной этой речи не будет конца, поэтому Сандра решилась.
  - Хорошо, - она перебила осторожно, но требовательно. - А как же я?
  - Да что это с тобой? - Алон теперь выглядел раздражённым. - Застопорило совсем? Этот твой, - он кивнул на Иосифа: - Еще не сообщил?
  Она передернула плечами. Иосиф терпеливо переминался с ноги на ногу.
  - Ладно, извини, - буркнул Полинер. - Ты - Касс, потом - Троянская царевна Кассандра, моя ученица.
  - По древнегреческим мифам, Аполлон подарил Кассандре дар ясновиденья, - медленно начала девушка. - Но она отвергла его любовь, - на этих словах Алон заметно поморщился, - и бог наказал провидицу тем, что заставил людей никогда не верить её предсказаниям...
  - Да ладно тебе, - перебил он её. - Они и всегда-то всё переиначивали, а этот ещё слепец... И фантазер вдобавок. Под солнцем к тому же на базаре перегрелся с бодуна...
  - Тебе доводилось слушать Гомера? - Сандра покачала головой. После всего пережитого сегодня шепот шестого чувства ясновидящей доходил слабо, акаша поистерлась, чужая аура ослабла. В голове не укладывалось, что вот здесь Аполлон, и вдобавок он еще...
  - А кто его тогда мог отшить, - махнул рукой Алон. - Уж и счастье большое якшаться с этими гениями. То пьют и машут кулаками, то развратничают, то ноют, то бьют себя в грудь, то, наоборот, дерутся на дуэлях... И вечно сидят без гроша, и никогда им ничем не угодишь... И постоянно требуют внимания... И, разумеется, плюс ко всему прочему, никогда ни с кем не уживаются, даже сами с собой. Этот, конечно, еще без конца цеплялся ко всем со своей кифарой... Приставал философией... В душу лез песенками... Подумаешь, певец... Ни голоса, ни слуха... Ну и сочинял бы себе свои поэмы... Сплошной вымысел... Нет, надо было непременно их петь... Сам себя хотел переплюнуть...
  - В каком смысле? - Спросила девушка.
  - А! - Скривился Алон. - Орф всегда со мной соревновался... Подумаешь, конкурирующая фирма... Как теперь говорят... Женщины ему нравились только мои... Да-да, даже ты, - он кивнул Саре, одновременно показывая подбородком на Цыгана: - А ты полагала, я не замечал?
  Яшка изумленно взметнул брови, пожимая плечи, потом приложил руки к груди и, глядя то на Сандру, то на Иосифа, стал отрицательно качать головой.
  Полинер между тем увлеченно продолжал: - Ага, рассказывай... Всё изобретал новые формы... Хулиганские словечки... Дурные рифмы.... Какие-то дешевые темы для массовой популярности... Гром вместо музыки... Радость для кентавров... Они-то его и растерзали... Вот в результате и доизобретался, в одной прекрасной жизни оказался слепцом. То есть, именно тем, кем на самом деле и являлся. А теперь? Вон, полюбуйся на него, алкаш алкашом, - Полинер кивнул на онемевшего Яшку. - Играешь хоть на барабане? Сочиняешь хоть попсу, клоун несчастный... Докуролесился? Ладно, по крайней мере, зрячим родился...
  - Я русский офицер, четырежды твою мать, блин, - выпятил грудь Цыган...
  - Ну и радуйся, - отмахнулся Алон. - И нечего, нечего, нечего тут на меня кулаками махать. - Он сделал неуловимое движение ладонью и Яшка отлетел назад на несколько шагов, едва удержавшись на ногах.
  - Это по-прежнему не делает тебе чести, Апол, - с упреком сказал Иосиф.
  - Опять же, тебя не спросили, - огрызнулся тот.
  - Ладно, - кивнул Иосиф, прерывая. - Вроде бы я слышал голос Рамтея? - Он снова кивнул, только на этот раз куда-то вверх. - Я хочу пообщаться с ним. - Иосиф заорал в небеса: - Рамтей! Ты тоже здесь? Рамтей, объявись, прошу тебя!
  Алон осклабился. - Ты прав, он здесь, в своем аэробиле. Только Рамтей изменился. Заметь, он прилетел с нами... Просто скуки ради. И Артема здесь, и Фина, и Арс... Тоже скуки ради... Удивляюсь, что мы тут не устроили новый потоп еще во времена инквизиции... А потом в прошлом веке...
  - Вы серьезно были к этому близки? - не поверил Иосиф.
  - Пожалуй, - усмехнулся Полинер. - Рамтей все колебался. Не считал себя вправе вмешиваться в развитие чужого мира, а сейчас все-таки и он хлопнул кулаком. Решился, наконец. Допекли. Неужели тебе все еще жаль этих тварей?
  - Они не твари, они человеки, - горько сказал Иосиф под саркастический смех противника. - Что ж Рамтей, не слышит меня? По-любому, дальше мы с Касс как-нибудь справимся сами.
  - Знаю я, как вы справляетесь, - весело ухмыльнулся Алон.
  - Да что вы себе позволяете! - вдруг вступила в разговор Дина.
  - Это ты что себе позволяешь, - усмехнулся Полинер, резко растеряв остатки лоска первого впечатления, уже основательно подпорченного во время встречи на яхте. - Не в твоей весовой категории критиковать богов.
  - Да как ты смеешь оскорблять мою жену!
  - Как вам не стыдно так с женщиной!
  - Козел ты, а не Апполон!
  С трех сторон на Алона бросились Феликс, Яшка и Фиана, за которой, на ходу ее отодвигая, рванул Роберт.
  Бедная Ундина застыла, будто ей плюнули в лицо.
  - Все на одного, да? - С презрением веселился Полинер.
  - Тебе не стыдно, Лон? - тихо, но его вопрос почему-то отчетливо услышали все, спросил Иосиф.
  - Я поняла, почему Кассандра сделала свой выбор, - сказала Сара.
  - Значит, теперь между нами действительно все? - Лицо Алона исказила мука. - Вот из-за этих ничтожеств?
  Сандра молчала.
  - Здравствуй, Уэшеми, - сероглазый титан, спустившийся по трапу из своего аэробиля, протянул Иосифу руку. Русые волосы развевались на ветру.
  Иосиф протянул руку в ответ. Перед великаном он казался маленьким и тщедушным.
  - Здравствуй, Рамтей, - улыбнулся Иосиф. - Я рад тебя видеть.
  - Взаимно, - улыбнулся тот. - А уж как я-то рад, что сегодня тебе не придется снова погибнуть... Преждевременно.
  - Спасибо, - без тени юмора поклонился Иосиф. - Впрочем, кто знает, все еще впереди.
  - Не каркай, - махнул рукой Рамтей. - Может, наконец, удастся дожить... Как там у вас? До ста двадцати?
  - Ну да, - Иосиф расхохотался. - Чтоб и склероз, и простата, и недержание мочи... Что там еще...
  - Перспективы блистательные, - кивнул титан. - А к нам никак? - Рамтей похлопал себя по карману. - А то ведь и амброзией бессмертия поделимся, если что... Заберешь Касс, а? Прости, я понимаю, тебе должно быть больно все это... ведь ты и она, вы ведь тогда и остались, чтобы помочь им... Нынешним... Ну что ж, мы все на тот момент были смертными... Я хотел сказать...
  - Как ты оказался здесь? - Вместо ответа перебил Иосиф. - Ведь ты помогал людям когда-то? Неужели ты пришел уничтожить тех, кому подарил огонь и знания?
  - Слишком много воды утекло, - ответил титан. - Я понял, что ошибся. Не нужны их потомкам мои дары. Вернее, не на то, что надо, они применили полученное от меня и добытое на этой основе самими...
  Иосиф молчал.
  Рамтей тяжело вздохнул: - Неужели ты не видишь, Уэшеми, они же еще хуже нас!
  Иосиф молча смотрел на гиганта. Тот продолжал.
  - Мы хоть были честными, разве нет? Эти же приобрели страшное качество: хитрость! Они постоянно лгут, интригуют, лицемерят - мне противно это наблюдать. Я не в силах выносить ханжества.
  - Это все началось уже тогда, - зеленые глаза потемнели. - Пусть не атланты, но я замечал нечестность среди других, мы с Касс еще в те времена говорили об этом, - вспомнил Иосиф. - Рамтей, да ведь это всего навсего страх, просто кто-то из них первым испугался сказать правду.
  - Возможно, только я думаю иначе, Уэшеми. Не правды - а ответственности за страшное содеянное. А меня сейчас пугает оставлять их в живых. Да, я был готов начать их уничтожение сегодня... Отсюда... Если бы они не убрались... Потом еще выяснилось, что вы с Касс здесь... Как же без вас? Рука не поднялась на этот раз. И Лега здесь, вижу, - Рамтей тяжело обвел взглядом замершую Фиану. - А я так перед тобой виноват, милая... Лега, простишь ли ты меня когда-нибудь? Впрочем, ты ведь так и не знаешь, что с тобой произошло...
  Фиана уставилась на титана во все глаза. Ей хотелось расспросить, узнать, выловить хоть что-нибудь из глубин неизвестности, но не имея понятия, как вести беседу, доктор психологии Лапни молчала.
  - Я не смог, не сумел, не успел тогда тебя защитить.
  - Я действительно ничего не помню, - только и смогла выдавить из себя девушка. Она стояла, вся красная, чувствовала это, хорошо понимала, насколько ей несвойственно так краснеть, да еще на публику, и ничего-ничего не могла с собой поделать.
  - Да уж, - сочувственно произнес Рамтей. Взгляд великана снова уперся в Иосифа. - Но они и сами, в конце концов, уничтожат себя. Разве ты этого еще не понял?
  - Во-первых, не надо торопить события, - ответил тот.
  - Я вижу, ты за них все так же горой, - титан криво усмехнулся. - По-прежнему рвешься им помогать... Даже удивительно, особенно после всего, что они натворили...
  - В каждом из них все равно развивается такое же эго, как в каждом из нас, - отвечал Иосиф. - Несмотря ни на что.
  - Такое же, да не совсем, - протянул Рамтей.
  - Ты так не думал раньше. Не мог же ты ошибаться до такой степени.
  - За последние двенадцать тысяч лет я сильно изменил мнение. А во-вторых?
  - Поможешь мне спасти тех, кто не столь агрессивен?
  - А ты уже знаешь, как разобрать, кого спасать? В смысле, зерна от плевел? Ну если да, то ради нашей старой дружбы... Хотя повторяю, лично я в них разуверился окончательно. А в-третьих?
  - Твое мнение уважаю в любом случае, имеешь на него право.
  - Благодарю. Но тогда, объясни мне одну вещь...
  - Если это в моих силах.
  - Ты действительно полагаешь, что основная проблема этой волны эго в их агрессии?
  - Я подумаю, - вздохнул Иосиф. - В конце концов, не мы с тобой их создавали...
  - Учти, Уэшеми, у тебя может быть не так много времени, как тебе сейчас кажется.
  - Да, возможно.
  - Что ж, договорились, - кивнул Рамтей. - Я тоже уважаю твое мнение. Вспоминаю, что когда-то любил твои песни. Кстати, ты все еще поешь? Сочиняешь стихи? Играешь на тере?
  - Теперь это называется гитара, - сказал Иосиф. - Конечно. Как же без нее.
  
   Эпилог
  
  - Подумать только! Снова эта глупая белка! - воскликнула Дина.
  - Самое интересное, опять на том же самом месте, что и всегда. - Феликс даже оторвал от руля правую руку, и только для того, чтобы внушительно помахать перед женой в воздухе указательным пальцем.
  - Ты что! На дорогу смотри! - Ундина, кажется, испугалась, еще больше.
  Четырехлетняя Мэричка закричала сзади: - Где белочка, мамуля, где моя любимая белочка?
  - Твоя любимая белочка, - мгновенно сменив тон на заговорщицкий, начала Дина: - Твоя любимая белочка убежала вон на то огромное дерево. Там, в вышине, в густой зеленой кроне живут ее детки...
  - И кушают конфетки? - Подсказала Мэри. - Много-премного?
  - Нельзя деткам конфетки, тем более много, - на корню отрезала Дина дочерины поползновения. - Белкины детки кушают орешки.
  - В них скорлупки золотые, да?
  Феликс прыснул: - Еще бы. Сплошное золото.
  - Ладно, - милостиво сказала Мэри. - Джорджик, рассказывай дальше.
  Красивый шестилетний мальчик, до тех пор молча размышлявший над чем-то своим, послушно продолжил начатую раньше сказку: 'А потом прилетели тарелки, забрали Бармалея вместе с Бабой-Ягой и всех спасли. Конец.'.
  - Неправда! - закричала Мэри. - Разве тарелки умеют летать? Мамуля?
  - Да, умеют, - спокойно отозвался Джордж. - Скажи ей, папа.
  - Ребенок, - ответила Дина: - Старший брат рассказывает тебе сказку, а в сказках все правда и все летает, даже Бабы-Ягийные ступы, ковры и тарелки.
  - Все зависит от фантазии, - одновременно нашелся и Феликс. - В фантазиях возможно все, в том числе и летающие тарелки. И вы знаете, однажды даже я видел несколько...
  - Что? Съела? - Торжествующе спросил Джордж.
  - И ничего я не съела... Мамуля, - протянула Мэричка: - А тетя Фиана сделает мои любимые как-летки?
  - Наверно, - Дина пожала плечами. - Она же всегда для тебя их готовит.
  - А дядя Яша обещал научить меня играть на гитаре! - пошел в контр-атаку Джордж.
  - Вот тебе и Печорин, - улыбнулся Феликс. - С гитарой.
  - Попытка увековечить в детях любимых литературных героев провалилась с треском, - объявила Дина и добавила: - Бант на свою гитару не забудь прицепить.
  - Может еще изменятся, - сказал Уайт.
  А сзади продолжалось свое.
  - Мамуля, а тетя Сара сделает мои любимые блинчики с сыром?
  - А тетя Черри обещала сочинить новую сказку!
  - Мамуля, а тетя Аэлита нарежет мне мой любимый арбузик?
  - А дядя Двайт и Дэвид обещали со мной поплавать.
  - Мамуля, а дядя Роберт сделает мое любимое барбекю?
  - А дядя Люк и дядя Иосиф обещали сыграть со мной в футбол.
  - Мамуля...
  - Я больше не могу этого слышать, - прошепала Дина только для Феликса. - Ее беспокоит одна еда. Получается, ей моя проблема передалась генетическим путем? Что будет? Я жить не могу! Постоянно чувствую себя виноватой. Это же ужас какой-то. Выходит, мало того, что я всю жизнь живу под гнетом избыточного веса, так теперь этот же кошмар грозит еще и моему ни в чем не повинному ребенку? За что? Проклятье Кассандры ведь относилось только ко мне. Боже мой, чем я так страшно прогневала тебя.
  - Дина, пожалуйста, успокойся, - сказал Феликс. - Ты же не хочешь испугать детей. Мы потом поговорим.
  - Как будто ты можешь сказать мне что-то новое.
  - Нет, конечно, что нового тут скажешь...
  - Мамуля, а что такое - проклятье? - поинтересовалась Мэри.
  - Это очень плохое слово, малышка, - за маму ответил папа. - Иногда так случается, когда мама расстраивается, у нее срываются плохие слова. Мы сейчас это слово запоминать не станем.
  - А почему мама расстроилась? За ге-де-чи-че-чки? Я плохая девочка?
  - Нет, солнышко, что ты. Ты очень хорошая девочка. Просто взрослые иногда расстраиваются. Просто так. Ты не виновата.
  - Кто бы мне так сказал, - подумала Дина. - В мои-то четыре годика. Какое счастье, что я тогда не решилась уйти от Уайта.
  - Мамуля, - снова ворвалась в ее мысли дочурка: - А ты уже не грустная?
  - Нет, маленький, - через силу улыбнулась Ундина. - Разве я могу долго грустить, когда у меня есть ты и Джорджик?
  - Я не маленький, - обиделась Мэри. - Я большая. В меня влюбился Джимми из другой группы. Очень хорошенький. Сладкий.
  - Приехали, - Феликс обратился к жене. - Видишь, а ты переживала, - и тут же снова обернулся к дочери: - Мне надо волноваться?
  - Нет, я не думаю, - по-взрослому рассудила девочка. - Он толстый.
  - Вот тебе, пожалуйста, - подскочила Дина. - Час от часу не легче.
  - Мамуля, а почему толстых не любят? - спросила Мэри.
  - Я сейчас умру, - шепотом, только для Феликса произнесла Ундина. - От разрыва сердца.
  - Кто это тебя научил таким глупостям? - грозно вопросил тот.
  - Я не знаю... - Мэри распустила ротик, готовясь удариться в слезы.
  - Да подожди ты...
  Похоже, терпение Феликса рухнуло. Дина легонько толкнула его в бедро. Вдох - выдох.
  - И сразу слезы голосить, - весело сказал молниеносно взявший себя в руки Уайт. - Что мы делаем, когда у нас проблема? Разве мы плачем?
  - Нет! - Радостно закричала Мэричка.
  - Может быть, мы деремся?
  - Нет, нет!
  - Или прячемся?
  - Нет, мы решаем проблему, вот что мы делаем.
  - Правильно.
  Но теперь в атаку пошел Джордж: - Папа, а ты толстых любишь?
  - Вопрос поставлен не совсем верно, сынок, - серьезно ответил Феликс: - Во-первых, люблю я в этом мире, кроме своих родителей, только троих человек. Ты прекрасно знаешь, кто эти трое, так?
  - Я! Я! Я! - Обрадовалась Мэричка. - Ты меня любишь! Правда, папочка?
  - Конечно, моя родная. Я люблю маму, и своих детей, потому что вы мои, а я ваш. Все остальные люди могут мне нравиться или нет. Во-вторых, нравятся мне люди, если мне с ними интересно общаться, если они не приносят мне никаких неприятностей, не втюхивают всякое го...
  - Что такое - втюхивают? - перебил Джордж.
  - Пытаются продать. Короче, а толстые они или нет, меня совершенно не волнует.
  Феликс покосился на жену проверить впечатление. Произвел. Та безмятежно улыбалась, будто не была только что близка к нервному срыву.
  - А если я буду плохой мальчик, ты меня все равно будешь любить? - Джордж, видимо, решил поставить все точки над 'и'.
  - Конечно. Я же тебя люблю не за что-то там, а просто так. И ты не будешь плохой. Потому что ты хороший.
  - Откуда он знает, как надо воспитывать? - В миллионный раз поразилась мужу Дина. - Почему у меня не было такого папы? Да я сама уже, наверно, давно потеряла бы выдержку и наорала на всю компанию, а потом сидела бы и ругала себя последними словами за то, что я мерзкое дерьмо, а не мать, прости меня, господи. А потом еще убивалась бы этим воспоминанием всю жизнь. Да он же меня облагораживает! Мне же с ним просто повезло.
  - А если я буду толстый, ты все равно будешь меня любить? - Джордж упорно гнул свою линию.
  - А если я потолстею, ты будешь меня любить? - Феликс твердо посмотрел на сына в заднее зеркало.
  - Я понял, папа. - Джордж выдержал взгляд и объявил, как будто ему было не шесть, а все двадцать шесть: - Ты отличный отец, папа, - объявил он. - Я всегда буду тебя любить. Я хочу стать таким, как ты.
  Тут Мэри решила, что молчала слишком долго: - А я? А меня? А если я сделаюсь плохая или толстая? А дядя Яша любит тетю Черри, даже если она толстая?
  - А разве тетя Черри толстая? - Феликс вздернул бровь, сам себе удивляясь. Мысленно он даже успел похвалить себя за проделанную над собственным сознанием работу по отношению к толс... э-э-э... людям разной весовой категории. - Вот вспомни, когда тетя Черри рассказывает вам у костра свои сказки, и вы все вместе готовите на длинных палочках зефирки над огнем, разве ты тогда думаешь о том, что она толстая? Или, наоборот, она кажется тебе красивой, потому что тебе с ней интересно, и весело, и вкусно?
  - Красивая, красивая! - обрадовалась Мэричка. - Папочка, а теперь ты сочини мне какую-нибудь вкусную сказку. Как тетя Черри.
  - С Черри по части аппетитных сказок соревноваться сложновато, - признался Феликс. - Ладно, слушай... В одном конфетно-мармеладном королевстве, в самом его ванильном центре, на цукатном берегу лимонадной реки в сердце пирожно-эклерной столицы, в сладком дворце, который назывался Наполеон, жила-была молочно-шоколадная принцесса, вкусная-превкусная... И с ней очень хотела познакомиться другая принцесса, которая жила далеко-далеко, в другом городе. Она была такая забавная и прелестная девочка, что все прохожие улыбались, повстречавшись с ней...
  - И ее звали Мэричка, да, папочка? Правда, я угадала? - Захлопала в ладоши малышка.
  - Ну как же, ты - и не угадаешь, - счастливо засмеялся Феликс.
  - А у принцессы Мэрички был старший брат, - включился в игру Джордж. - И он торжественно принес присягу на своей игрушечной шпаге, что Наполеон будет съеден!
  - Я вся в шоколаде, - подумала Дина. - Нет, на самом деле, у меня не семья, а сплошная Гирарделевая сказка. Похлеще еще, чем в том конфетном дворце в Санта-Елене. А Феликс-то, Феликс! Когда это он успел стать таким? - размышляла Ундина. - Отцовство сделало его таким, что ли? Или он всегда таким и был, но я почему-то этого не замечала? До того последнего вечера... Или Сара что-то наколдовала на расстоянии, чтобы искупить свою вину? Но ведь я и представить не могла, что подобные папы существуют на свете... Можно ли было поверить, что из Менелая сделается такой муж и такой отец... Интересно, сколько жизней должно было пройти, и каких... И потом Феликс сумеет так решительно переменить свое неприязненное отношение к толстякам... Да, у меня не было, но моим детям достался такой папа, значит, мне отчаянно повезло.
  Дина успокоилась под размеренную болтовню мужа и детей, задремала. Ей привиделось, что они уже на месте. Легкий ветерок разносит горький дым костра, над которым орудуют Фиана и Роберт и непременно наколдуют всякую вкуснятину.
  Сама же Ундина вместе с Черри что-то режут, чистят, моют, раскладывают холодные закуски, чтоб было красиво и слюнки текли не только от жареного. На Яшке мужские труды по хозяйству: он разводит костер, таскает тяжести, открывает банки, а в перерывах теребит гитару. Рядом неизменно подсаживается разрумянившаяся Черри и сочиняет на вечерний костер умопомрачительные сказки для детей. Каким образом этой женщине удалось облагородить Цыгана, не может понять никто, но в какой-то момент вдруг отметили все.
  Иосиф с Люком, сами большие дети, гоняют с малышней в футбол, а Сара хохочет, с гордостью кося на мужа библейскими глазами, и всюду разлетаются ее кудряшки. Время от времени чей-нибудь ребенок с тучей брызг, визжа, с разбегу бухается в басссейн, а там на страже Двайт, и Феликс, и подросший Дэвид ловят все это сотворенное общими силами малолетнее воинство, а Трэйси, Минди и Аэлита со смехом и криками играют с детишками в воде: учат плавать, прыгать, даже танцевать.
  Сорванцов, когда соберутся вместе, - орава, армия, орда крикунов, и в каждом угадываются родители. Две пары неразлучных, светловолосых, вихрастых, и на первый взгляд абсолютно не отличимых друг от друга близнецов, но присмотришься - и ясно: голубоглазенькие круглолицые мальчишки от Люка и Минди, острые подбородки и капризные губки бантиком - девочки от Трэйси и Двайта. Ну, где копны рыжих кудряшек над лучами зеленых библейских глаз, там без объяснений все понятно. Синие очи Цыгана на воспитанных холеных с вежливыми улыбками лицах маленьких Черри... Сусальные красавцы от Фианы и Роберта с загадочной сумасшедшинкой во взорах... Мысль же о собственных чадах всегда вызывала счастливый вздох.
  Ундина вспомнила собственную давнюю мечту убраться в другой мир и презрительно усмехнулась в своей дреме. Какой еще мир, господи. Вот сядут они все к столу. Перво-наперво накормят детей.
  Лично она, разумеется, изо всех сил постарается не смотреть на мучное и сладкое, а так же никаких картошек, глаза б мои ее не видели, ладно, один кoчан кукурзы, ну невозможно же даже без кочана кукурузки на гриле, а кроме того - строго-настрого: курица, сколько влезет, овощи - хоть сама знаешь чем ешь, арбуз - да, да, да, клубника и голубика, и черника, уж Феликс расстарался для любимой женушки... Нет, черешня ограниченно... Боже, что это? Опять!!! Новая беременность? Надо будет поговорить с Фианой... И Сарой... Все же сегодня соберутся в годовщину свадьбы Люка и Минди, и дети будут резвиться от души... Все малолетнее воинство...
  Их накормят и уложат. И взрослые смогут, наконец, отдохнуть сами. Просто посидеть у костра. Недолго, правда. Завтра же с самого раннего утра все сначала. Зато вечером Иосиф возьмет гитару... И попоет от души. Она, Дина, да и вся их компания, все они могут до бесконечности слушать в его исполнении и даже подпевать любимые песни Дольского: и Богему, и Четыре Ангела, и Маму Марию, а потом песни самого Иосифа, хоть по мотивам Мастера и Маргариты, хоть кабаллистическую Поток Овна, хоть Товарища Вельзевула.
  И степенно будет себе ползти под яркими звездами отчетливо прорисованного Калифорнийского неба дым от костра, разведенного русским офицером Яшкой Цыганниковым, сумевшим прекратить пить, правда, с помощью жены, друзей и брата по гитаре, Иосифа.
  И Люк, с первыми криками близнецов потерявший, наконец, где-то в родилке всю свою вселенскую скорбь, вдруг возьмет и ни с того ни с сего, просто так, потому что ему хорошо, - наш голубоглазый Люк улыбнется.
  
  
  
  
  
  
  
  
  * Видение Дины о зеленом луче сочинила незадолго до своей смерти моя старинная Питерская приятельница, одна из первых читателей и критиков некоторых моих произведений и этого романа в частности, ныне покойная Антонина Четверикова. Светлая ей память.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"