Я всякий раз смотрю на окна нашей квартиры с каким-то неопределенным чувством. Трепет ли, боль ли, незавершенность, счастье?.. Определить это я не в силах, а кроме меня определять некому. Хотя тут можете смело уличить меня во лжи - я почти уверена, что у неё точно так же, и если бы я хоть раз спросила её о том, что именно она чувствует, глядя на окна нашей квартиры, я бы разобралась в себе. Но я никогда не спрошу.
Я стою во дворе, прижимаясь спиной к бетону забора, отгораживающего наш двор от заведения под названием "Радуга", которое претендует на звание детского сада. Я стою во дворе в легкой весенней курточке и смотрю на окна. Она обиделась на меня. Мы шли куда-то, вдруг, после очередной моей грубости в её адрес, она развернулась и ушла. Я звонила, просила вернуться, извинялась. Четыре раза.
И вот теперь я стою во дворе, подпирая спиной ледяной бетонный забор, и всё потому, что она даже дослушивать меня не стала. Наш двор заставлен автомобилями, сломанными велосипедами, мусорными пакетами. Дует ветер. Девять часов вечера, сумерки уже давно сменил вечер. Воздух сгущается, а ветер усиливается с каждой секундой.
О чем я думаю, глядя на окна? Я думаю, что она была неправа. И сейчас я думаю, что наказываю её за это. Бетон очень холодный, но мне этого мало. Я приседаю на торчащее из груды песка подобие скамейки, точнее, жалкие её останки. Чувствую, как холод заполняет меня изнутри, а ноги чуть заметно начинают дрожать. Я думаю, что если у меня не будет детей, то я обвиню в этом её, вспомнив этот инцидент. Да она сама себя обвинит. Но для начала я простыну. Я уже простыла, потому что почти час стою на холодном ветру в легкой курточке. Но просто простынуть - так каждый может, а я заработаю бронхит, пневмонию, туберкулез, весь медицинский справочник в алфавитном порядке. Пока я думаю об этом, мне почти не холодно и даже приятно. Я злорадно усмехаюсь, когда представляю её лицо, когда она будет смотреть на меня, валяющуюся на больничной койке, в муках задыхающуюся в собственной крови и мокроте. Я чувствую заметное удовлетворение. Это никогда не приносит ничего хорошего, я бросаю все дела, не доделав ничего до конца. Поэтому нельзя испытывать преждевременное удовлетворение, а я только что испытала. Мне теперь даже незачем простужаться - ярче это чувство все равно не будет.
Я больше не звоню ей. Я гордая. Я просто тихо, молча и очень спокойно стою под окнами и мерзну. Ей назло, себе назло, всем назло. Когда проходит еще полчаса, я начинаю задыхаться от желания покурить. Сигареты хочется до боли в пальцах. Кусаю губы. Сигареты у меня дома, но туда я не пойду. В моих карманах только десять копеек, сотовый телефон и ключи. Была бы пачка сигарет - я бы всю ночь провела на улице. Точно - я так и сделаю. Я очень гордая. Я промерзну всю ночь, обязательно заболею, а, может, и того хуже. Из соседнего двора слышны крики и пьяный смех. Мимо постоянно проходят полуживые пьяницы, полумертвые наркоманы, люди из низшего общества. Еще час пройдет, и я замерзну и осмелею до того, чтобы стрельнуть у них сигарету. В лучшем случае ко мне просто прикопаются, в худшем - изобьют или убьют. Это будет только её вина. За полтора часа она ни разу не приблизилась к окну.
Моё внимание приковано к нашей квартире. В кухне горит свет, окно комнаты мерцает. Работает телевизор. Очередной порыв ветра заставляет меня следующие минут пять отплевываться от песка. Песок во дворе навален тремя небольшими кучками для того, чтобы детям было, что делать. Я не видела детей в этом дворе уже лет 10, с тех пор, как сама не вожусь во всякой грязи под окнами, но песок все равно каждый год кто-то привозит. Еще через весь двор протянуты веревки для сушки белья. Я сижу под такой веревкой, которая делит небо ровно напополам. В голову мне приходит еще одна поистине восхитительная идея, но для этого нужно, чтобы она подошла к окну хотя бы два раза.
Да-да, я хочу повеситься прямо при ней - веревки и пустынный двор к этому располагают. К концу второго часа идея теряет актуальность. Я понимаю, что она уже никогда не подойдет к окну.
Ветер становится аномально сильным, заставляя меня при каждом порыве сворачиваться в клубок: унизительно втягивать голову в плечи, прятать руки в карманах, а потом долго-долго дышать на немеющие пальцы. После каждого порыва я поднимаю глаза на мерцающее окно. Я очень четко представляю, как она хлопает телевизор, ворчит на ветер, трогает антенну. Меня мучает вопрос: она связывает полосы на экране и шипение в колонках с диким потоком воздуха, который рвет мои волосы и заставляет меня откашливаться песком?
Еще через полчаса становится абсолютно темно, и дверь подъезда с противной сиреной домофона открывает соседка, выгуливающая каждый вечер свою трусливую маленькую собачку. Я провожаю взглядом её и её собачку, замечаю нечто общее в их походке. Женщина скрещивает руки на груди, втягивает голову в плечи, хотя ветер почти утих. Собака нервно лает и, опасливо оглядываясь назад, трусит за ней следом.
Они возвращаются через пятнадцать минут. Женщина еще больше хмурится, собака еще громче и истеричней лает. Из подъезда выходит пьяный муж женщины с вечными гематомами под глазами. Следом за пьяным мужем выходит его лысеющий друг, не менее пьяный. Шатаясь и поддерживая друг друга, они идут по двору. Муж останавливается, зовет собаку каким-то непроизносимым шипящим звуком. Женщина тоже зовет её каким-то полумертвым голосом, тихо и очень спокойно. Собака неровно скачет к подъезду, прихрамывая на обе ноги сразу. Муж и его друг почему-то смеются и идут дальше. Дверь подъезда тихо закрывается.
Мне становится не по себе. Я думаю, что еще одной такой продолжительной встречи с соседями не выдержу. Ветер опять набирает силу, я опять чувствую себя глубоко несчастной. Но картину портит ультрамариновое ночное небо, слишком чистое, чтобы надеяться на дождь или снег. А я бы не отказалась. Во-первых, дождь прибьет песок, и тот не будет набиваться мне в рот и в глаза, во-вторых, мокрая я буду еще несчастней. Ну и возможность подхватить список смертельно опасных болезней многократно возрастает. Но я оставляю глупые надежды на дождь. Нельзя надеяться и мечтать о чем-то, что заведомо невозможно и неосуществимо.
Муж соседки с лысеющим другом возвращаются. Друг открывает подъезд и ждет мужа, который направляется ко мне. Я заранее задерживаю дыхание.
- Привет, - здоровается муж соседки, улыбается в 14 зубов, будто улыбка может затмить его вечно фиолетовые синяки под глазами.
- Здрасти, - говорю я быстро, с минимальной потерей относительно свежего воздуха, который я успела вдохнуть.
- Ты чего здесь делаешь? Мать из дома выгнала?
- Нет. Я жду кое-кого.
Он чешет в затылке, смотрит на меня.
- Просто давно ждешь. И грустная какая-то. Можешь, расскажешь, что случилось?
Я активно возражаю: нет, я недавно тут стою, нет, я совсем не грустная, нет, ничего не случилось, нет, нет, нет... Он пожимает плечами и идет к другу, который уже нервно стучит пальцами по двери подъезда. Меня передергивает. Через пять секунд я понимаю, что меня тошнит, что мне действительно очень плохо, так плохо, так плохо, так плохо...
Я открываю дверь подъезда, поднимаюсь на свой этаж, открываю квартиру и молча иду в ванну. Потом иду в кухню, где она тихо, молча и очень спокойно кормит меня ужином, очень вкусным, как только она умеет. Я говорю, что простыла и скоро умру. Она улыбается и говорит, что сладкий горячий чай спасет мою жизнь. Я послушно пью сладкий горячий чай, по инерции смотрю в телевизор, по инерции забираюсь в постель. Желаю ей спокойной ночи, как я всегда желаю: тихо, молча и очень спокойно. Ничего не изменилось ни для меня, ни для неё, ни для мира, только я беззвучно рыдаю в постели, вспоминая боязливый лай собаки, полумертвый голос полуживой соседки, мерзкое дыхание её пьяного участливого мужа, его нервного друга с плешивой головой. Я рыдаю, вспоминая ужасный, уродливый, отвратительный ночной мир, в который я попала по собственной глупости. Я рыдаю, снова слыша ругань, крики и вопли, визг тормозов и собак, всхлипывающий звук помоев, выливаемых из окон. Я рыдаю и ненавижу всё это с утроенной силой, и думаю, что было бы лучше, если бы я просто не знала, не видела, не вдыхала.
Я гордая, как и моя мать. Она просто забудет этот день, и на следующее утро - я точно знаю - накормит меня привычным вкусным завтраком под негромкий аккомпанемент воскресных программ. Я крепко-крепко цепляюсь за подушку, крепко-крепко сжимаю зубы и плотно закрываю глаза.
Я просыпаюсь под звуки дождя.