Ха-х, что еще сказать. Жизнь - довольно тяжелая штука, разве вы не согласны? Куча проблем изо дня в день только и валятся на голову, будто законы мироздания хотят поглумиться и посмотреть, сколько ты выдержишь камней на своих плечах, делая с противными ухмылками ставки.

Человек рождается, влачит свое жалкое существование и погибает. Наш путь есть путь одиночества, тропинка из желтых камней величиной с ладонь. Очень трудно пройти этот путь и ни разу не споткнуться. Вот только вернуться обратно порой бывает слишком больно.

Чтобы разделить эту боль, мы заводим связи. Первая наша связь - родители, фигура матери и отца. Далее родственники. Друзья, знакомые, близкие, товарищи... Любовь. Ты цепляешься за эти связи, чтобы было не так одиноко, не так больно, ведь разделить с кем-то свою ношу куда проще, чем тащить ее самому без чьей-либо помощи. Вот только, к сожалению, правило это работает в обе стороны, и, без сомнения, прекрасно, если у вас получается устоять на ногах.

Но что если все наоборот? Что если связи эти, которые уже не разорвать, только тянут тебя глубже вниз? И вот уже вместо того, чтобы грести вместе на одной лодке в прекрасное будущее, ты тонешь, обмотанный с головы до ног неподъемными железными цепями.

Я вздохнул.

Подушечки пальцев неприятно холодил шероховатый металл ключа.

Возвращаться совсем не хотелось.

Я поднял голову и устало поглядел на луну. Сегодня она была необычайно полной, висела настолько близко, что казалось, будто вот-вот свалится вниз и уничтожит к чертям весь этот бренный мир.

- Повезло бы...

Желтоватый диск луны даже не дрогнул, отказываясь отвечать моим мольбам.

- Да не больно-то и хотелось, сволочь.

Я с презрением отвернулся. Губы растянулись в сухую усмешку.

И что я только делаю? Спорю с луной? Совсем уже крыша поехала.

Закинув ключ обратно в карман дряхлой кожаной куртки, купленной на распродаже на рынке еще в бородатых десятых, я открыл пачку сигарет и чиркнул дешевой пластиковой зажигалкой с прозрачным корпусом, внутри которого плескалась жидкость.

Скверная привычка. Конечно, если так посудить, у человека есть огромное множество вредных привычек, и все же курение и алкоголизм в обществе порицаются многократно чаще остального. А мы, между прочим, страдаем от тенденций времени побольше некоторых, ведь, если посмотреть на график качества данной продукции, производители явно хотят нас убить, а между тем на пару с государством нажиться на наших деньжатах.

Ах, ну и плевать. Светлое-доброе сияние капитализма, чтоб его.

Испытывая необходимость протеста с ноткой заложенной обществом вины, я закурил и устроился поудобнее на скамейке.

Чуть поодаль располагался небольшой стадион. Даже в столь поздний час нашлись люди, что нарезали по нему круги, исходя потом и паром из-за разницы температур. Пара-тройка стариков с палками для скандинавской ходьбы, несколько семейных пар с детьми (видимо, решили приучать отпрысков к здоровой жизни с детства) и штук десять "спортсменов" лет тридцати-сорока.

Молодежи обнаружилось меньше всего, и то по большей части они торчали группками где-то в стороне, занимаясь своими первобытными нуждами. Возможно, в таком возрасте просто еще не думаешь о скорой смерти, посему находятся дела поважнее.

Затянувшись покрепче, чтобы дым приятно ударил по горлу, я одобрительно покачал головой, продолжая наблюдать за бегунами.

Молодцы. Хлоп-хлоп!

Когда я подносил пожелтевший фильтр к губам, пальцы едва заметно дрожали, и где-то к концу сигареты грудь начала отдаваться неприятной тяжестью, а сердце гулко застучало в неровном темпе.

Боже, ну что за слабовольный я дурак, скажет кто-то. И будет совершенно прав. Но что с того?

Внезапно откуда-то позади послышалось шорканье чьих-то ног по земле. Оно неспешно приближалось. Обладатель этих ног тяжело переваливался, словно каждый шаг давался ему с трудом, и постепенно становился ближе, уже подобравшись почти вплотную к моей спине.

Я не стал оборачиваться.

Хриплое дыхание на миг повисло в воздухе, после чего невысокий сгорбленный силуэт в оборванной курточке, некогда бывшей образцом современной цветастой моды, обошел скамейку и со сдавленным всхлипом плюхнулся задницей на скрипящие деревяшки.

Повисло молчание, нарушаемое только протяжным свистом, исходившим откуда-то у него в носу.

Я отвернулся и продолжил докуривать сигарету под приятное зрелище чужих стараний. Видимо поняв, что он меня ни капли не заинтересовал, щуплый подросток со спутанным гнездом на башке сплюнул бурую слюну, утер рукавом текущую по губе кровь и пробормотал:

- Дядь, дайте закурить, а.

Мой взгляд снова обратился к этому субъекту. Брови возмущенно поползли наверх, и я коротко молвил:

- А на хер бы тебе не пойти, племянник.

- Чего? - взгляд его заплывших глаз на секунду остекленел, словно мой ответ совершенно застал его врасплох. - Это потому, что я так выгляжу? Да мне уже восемнадцать, я на втором курсе!

- Срать мне на твой возраст, - я отсел подальше. - Вас тут, дармоедов, целая кодла. Вы же как пираньи, в самом деле. Проявишь доброту, с одним поделишься, а за углом уже целая стая трясется, как будто что-то им должен. Только до магазина дошел, уже полпачки нет. Так что если нужен никотин, будь добр, покупай на свои.

Пацан резко вытянулся. Фонарь над скулой светанул наливающейся синевой, а из огромной дырки в куртке вывалился клок белого наполнителя, запачканного грязью.

- Не могу! - возмущенно заявил он. - Если вы не видите, меня, между прочим, ограбили!

Я фыркнул. Затушил сигарету о мусорный бак и выкинул внутрь окурок.

- Молодец, что еще сказать. Мне-то что? Ты же не думаешь, что я начну тебя жалеть и скакать вокруг зайцем? Обращайся в полицию.

- Н-но как же сочувствие! Вы же должны помочь!

Я сплюнул.

- Тьфу ты, все настроение испортил.

Пришлось оторваться от созерцания прекрасного и подняться, размяв затекшую на ночной прохладе поясницу.

Я еще раз окинул взглядом побитого подростка, который продолжал в неверии таращиться на меня. Губы его тряслись в праведном гневе, а измазанные землей пальцы стискивались в кулак.

Создавалось такое впечатление, что больше его волновало не собственное состояние, а моя на это равнодушная реакция.

- Повзрослей, хлебушек. Никто тебе ничего не должен.

Я закинул сумку на плечо и побрел к остановке.

Иногда мне начинает казаться, что появление у человека сознания явно стало тупиковой ветвью эволюции. Слишком уж обременяет оно обычную жизнь. Даже ученые доказали, что люди с низким уровнем интеллекта испытывают в обыденности куда меньше стресса, чем с высоким. Приплести к этому соматизацию, так вообще можно сделать вывод, что чем умнее ты есть, тем хуже ты живешь.

Введем это как правило. Следовательно, разумеется, существуют и исключения, которые этому правилу никак не противоречат.

На остановке меня встретила благословенная тишина, и я снова закурил без переживаний по поводу того, что кто-то станет нервно брюзжать под ухом о сигаретной вони и вреде пассивного курения.

Не спорю, есть такие люди, которые не прочь подпалить сигарету в толпе или помещении, но я точно не из их числа. Наоборот, всегда стараюсь отойти подальше, чтобы никого не беспокоить. Впрочем, это не мешает некоторым личностям специально подойти поближе, чтобы повозмущаться в свое удовольствие.

Ну и пусть. Видимо, жизнь у них такая напряженная, что они специально ищут, на кого бы свой негатив излить. Что поделать. Хотя я бы на их месте приставал к любителям лить на себя флакон духов или не мыться неделями. Вот те точно носят в себе зло.

Из-за пригорка по пустынной дороге выкатила маршрутка, пылая фарами и двузначным номером на лобовом стекле.

Судя по просевшей подвеске, этот старый металлический монстр был переполнен, поэтому я заранее подготовил себя к неприятной поездке. Впрочем, в такое время ничего другого и не ожидалось.

Маршрутка, похрипывая двигателем, неуклюже завернула на остановку. Со скрипом раздвижная дверь открылась, выставляя на обозрение спины набитых как селедка в бочке людей, и я поднялся вверх по ступеньке, пытаясь втиснуться в то небольшое оставшееся пространство.

Ноутбук в сумке врезался под легкое, и от неожиданности я сдавленно крякнул. Послышался предупреждающий сигнал, и дверь следом закрылась, отрезая меня от свежего воздуха.

Дышать было тяжело. Атмосфера здесь пропиталась запахом нескольких десятков живых организмов разного пошиба, некоторые из которых оказались явно не первой свежести.

Где-то по ту сторону орал истошно маленький ребенок. Я был с ним полностью солидарен: на его месте я бы тоже излился криком ужаса и протеста, оказавшись в столь интимной близости с совершенно незнакомыми мне личностями, а учитывая, что объема в тебе раз в двадцать меньше, тут хочешь не хочешь наделаешь в знак протеста в штаны.

В салоне играла музыка. Типичное радио девяностых, ничего особенного. Я заметил про себя, что слушать его гораздо приятнее современной "эстрады", а потом подумал, как водители не сходят с ума, годами следуя одному и тому же маршруту под одну и ту же музыку.

С другой стороны, чем отличается жизнь любого из нас. Начнешь копаться вглубь, так вообще можно прийти к выводу, что вся твоя жизнь есть просто бессмысленное ожидание смерти, и ты просто пытаешься наполнить его чем-то, чтобы, так сказать, не "сократить дорогу".

От мыслей меня отвлекла вдруг начавшаяся под боком ругань. Я не особо прислушивался и не обратил бы даже внимания, если бы голосящая в яростном исступлении бабка не стукнула меня по ступне концом своей трости, уперевшись в него всем своим стокилограммовым весом.

Я повернулся к ней, окинув взглядом полутораметровую фигуру, лет после двенадцати принявшуюся расти скорее вширь, чем вверх. Белесые глаза, подернутые густыми седыми бровями, натурально горели адским огнем, а с уголка рта сочилась струйка желтоватой вязкой слюны, брызгавшей вперед каждый раз, стоило старушке раскрыть рот для очередной гневной тирады.

Пухлые руки, оканчивающиеся десятью сухими сардельками, тряслись, вцепившись в рукоятку черной тросточки, а шамкающий рот то и дело обнажал последнюю тройку зубов, торчащую в разные стороны и наполовину съеденную смердящей чернотой.

Сегодня бабка избрала своей целью молоденького студента, коему так не повезло оказаться не в том месте не в то время. Студентик, лоб ростом почти два метра, ссутулившись стоял, испуганно втягивая голову в плечи и озираясь по сторонам в поисках спасения. К сожалению, отступать было некуда, и он, загнанный в ловушку, продолжал слушать бабкину тираду о том, что сейчас уже не то время. Мол, до чего измельчал народ, никто не уступит ей места, а ведь у нее возраст, у нее суставы. Не дай бог помрет прямо здесь, и кто возьмет ответственность?

Причем бабку не особо волновало, что места здесь не хватало никому, а на местах расселись такие же бабки, как она. Нет, брошенная всеми родными одинокая бабка, несчастная в своей старости, ощущая зловоние скорой смерти и груз неисполненных мечтаний и надежд, изливала таким образом душу, пытаясь отвлечься от своей никчемности.

Бабка видела молодость, видела возможности, и отсутствие у нее таковых бесило ее, поэтому она злилась, хоть и пыталась завуалировать это надуманными аргументами про "измельчавший народ".

Я пригляделся к ее лицу. Морщины испещряли его. Кожа напоминала изюм. Сколько ей? Стукнет семьдесят в этом году? Судя по одежде и запаху, никто за ней не ухаживал, даже она сама. И правда, зачем ей было уже за собой следить? Она не видела в этом никакого смысла. Наверное, умом уже смирилась с судьбой, что засевшее в сердце недовольство все равно вырывалось наружу.

Жалкое, страдающее, изъеденное тревогами создание. Как же ты не поймешь, что никто тебе ничего не должен? Как же не осознаешь, что ты действительно никому не нужна? А все эти глупые попытки привлечь внимания выглядят инфантильно, слишком по-детски. Унизительно...

Я пожелаю тебе скорее упокоиться с миром. Закрыть глаза и никогда не проснуться, дабы вырваться наконец из оков этой удушающей реальности.

Я медленно выдохнул, успокаивая сердцебиение, и дал разуму погрузиться в мечты. Назад идти не хотелось, хотелось остаться в маршрутке навечно, наворачивая до смерти круги по этой пустынной дороге.

Откуда во мне столько злобы? Была ли она всегда?

Над головой прозвучал механический голос, объявивший следующую остановку. Народу в салоне немного убавилось. Бабка наконец уселась на сиденье, но выглядела почему-то не особо довольно, прижимая трясущимися руками к сердцу трость. Полуслепой взгляд ее бродил по стоящим людям, будто ища повод уцепиться еще за что-нибудь.

Я все же вышел.

За двадцать минут воздух умудрился похолодать, и несмотря на все мое нежелание, шевелиться пришлось быстрее, чтобы не подхватить простуду.

Я прошел по освещаемой уличными фонарями асфальтовой дороге мимо молчаливых подъездов, нависавших над головой будто злой рок. Кое-где в окнах еще горел свет. Темные силуэты внутри гуляли, люди жили в них своей жизнью. Счастливые, несчастные - у каждого были свои заботы, такие мелкие для мироздания, но такие несомненно огромные для обладателя.

Иногда я хотел испариться. Распасться на молекулы и смешаться с воздухом, чтобы ветер разметал меня по земному шару. Чтобы не осталось больше ни мыслей, ни чувств, лишь сплошное умиротворение и единение с природой.

Жаль, что некоторым мечтам никогда не сбыться, верно?

Я дошел до нужного дома и остановился перед ступенями, ведущими к тяжелой выкрашенной в синий двери домофона. Снова закурил, понимая, что попусту тяну время.

С другой стороны, почему бы и не потянуть?

Но стоило только кончику сигареты разгореться, как в кармане затрезвонил телефон, выдавливая из динамика до боли знакомую мелодию, от которой к горлу тут же подкатил неприятный комок.

Сплюнув, я выбросил сигарету в кусты и коснулся магнитным ключом замка домофона, после чего переступил порог, сразу почувствовав, как изменился резко воздух, из приятной прохлады перепрыгнув в удушающую затхлость, и чем выше я поднимался, тем более отчетливым становился этот смрад, набрав высшую отметку у черной металлической двери с изогнутой серебристой ручкой.

Я сглотнул. Нежелание внутри превратилось настоящий страх, заставлявший развернуться прямо сейчас и бежать прочь, пока не окажусь как можно дальше.

Но...

Ключи зашумели в замке. Я провернул их два раза против часовой стрелки и вошел внутрь.

В прихожей стояла полутьма.

Нос защекотал густой запах лекарств. Казалось, он уже въелся в стены, и вся квартира излучала эту атмосферу больничной палаты, не вызывавшей никаких положительных эмоций.

На пуфике в углу валялись брошенные мной вчера квитанции. Тарифы опять подняли, ничего удивительного.

Я тихо разулся, боясь шуметь. Будто страшился нарушать эту статичную обстановку, иначе из-за угла выскачет ужасный зверь и сожрет меня целиком.

Ох, если б так.

Стянув с себя куртку, я бросил ее на стоявшую рядом собранную инвалидную коляску и сунул ноги в резиновые домашние тапочки, еще холодные.

- Костик, это ты? - послышался из спальни тихий голос.

Сдавленный и хриплый, он едва касался пространства, готовый распасться от любого малейшего порыва воздуха. Он отдавал вонью изо рта, вызванного больным желудком от постоянного приема лекарств, и вызывал желание заткнуть пальцами уши, пронзая барабанные перепонки не хуже булавочных игл.

Я замер на пороге. Зажмурился, пытаясь согнать наваждение.

Я должен жить, должен жить...

- Костик? - повторил голос, не дождавшись ответа.

А может, просто повеситься?