-Я никогда не была ни с одним мужчиной, - призналась мне девушка, слегка откинув голову назад.
-Ты хочешь сказать, что ты ещё... Как это выразиться покультурнее... что ты ещё девочка?
-Да, в этом смысле - девочка, - вздохнула она прямо мне в лицо.
-Тогда, может быть, не надо ничего? - слегка отстранив её, так, что наши животы разошлись, и мой мясистый болт замаячил из стороны в стороны, пружиня и изнывая от напряжения, спросил я.
Мне не приходилось сталкиваться с "целочками", как в жаргоне общепринятого народного изъяснения назывались всегда целомудренные девицы. Я всегда заочно уважал таких и желал им всяческих благ в жизни, но не хотел бы такой встречи. Теперь же я сам, словно палач, должен был развенчать от невинности одну из них и был этому совсем не рад, потому что неизвестно было, к чему бы это привело в дальнейшем. От многих мужчин я слышал, что иметь дело в постели с девственницей приятно, если только она твоя невеста, а так - сущее наказание. И любителей подобного занятия я не встречал, потому что кроме мучений, крови и неудовольствия обоим оно больше ничего не приносило.
Девушка молча смотрела на меня, ничего не отвечая, но меняясь в лице. В глазах её были и обида, и укор, и гнев, и понял, что отступление прощено мне не будет. Где это видано, и в кои веки такое было, чтобы победитель отступал от крепости, сдавшейся ему без боя только лишь потому, что по утверждению е защитников их до этого никто никогда не грабил? Правда, у победителя возникал законный вопрос: неужели крепость сия стояла так далеко от дорог и торговых путей, что ни один странствующий завоеватель её не обнаружил и не соблазнился её прелестями?
Про себя я решил, что девушка лукавит, обманывает меня, только вот неизвестно, для чего, то ли для того, чтобы набить себе цену, то ли затем, чтобы я её не трогал. А, может, она просто хотела поглубже узнать мой характер и испытать его?
Мне стало неловко и стыдно за сказанное мною, и я снова заключил её в свои крепкие объятия...
Ласки становились всё более жаркими, распаляющими, и девушка предложила мне пойти на кровать брата. Мы зашторили окно, и в комнате воцарился полумрак...
Это действительно оказалось сущим мучением. Полтора часа, а может и больше, продолжались мои попытки что-либо сделать, но всякий раз они заканчивались её стонами, жалобами или тихим вскрикиванием, перемежаемым ругательствами и бранью, какие я не ожидал от неё услышать. Всё это так не шло к тому прелестному образу, что был соткан мною вокруг неё из тех прежних представлений, что я имел, светившихся вокруг неё радужным ореолом.
Я то и дело ловил себя на мысли, что моя роль напоминает хирурга, решившего произвести операцию без наркоза, и чувствовал себя глубоко виноватым в её мучениях.
Мы пробовали одну позу за другой, сначала друг на друге, потом стоя, затем нагнувшись, "раком" по-народному. Я слышал. Что есть такое положение, при котором разрыв, или дефлорация по-научному, будем уж говорить так, коль меня привлекли к этой ответственной хирургической операции, происходит безболезненно и незаметно. Но всякий раз, когда меняли положение, повторялось одно и то же: мой член снова и снова натыкался на нечто упругое, тянущееся, прилипающее к крайней плоти, и когда попытки внедриться были особенно настойчивыми, я слышал сдавленные стоны, вырывающиеся из её груди вместе с причитаниями и руганью. Все они были по моему адресу, но я не обижался, понимая состояние девушки, и сам был не рад, что всё так глупо получилось.
Наконец-то мы оба устали, выдохлись и были не в силах продолжать это занятие. К тому же к моему стыду от бесчисленных и безрезультатных попыток я порядком охладел и потерял всякую мужскую силу. Член мой обмяк и теперь напоминал вялую вареную сардельку, постепенно уменьшающуюся в размерах. Ничто уже не способно было заставить его подняться вновь и обрести достойный вид. Мы оба тяжело дышали, бессильно распластавшись по помятой постели её брата, и мне казалось уже, что, возможно, ничего лучше и благостнее и не надо желать, чем просто вот так валяться, безвольно раскинув свои члены.
Спустя некоторое время, отдышавшись, девушка спросила:
-Почему у нас ничего не получилось?
-У тебя очень хорошая защита, - ответил я со слабой иронией в улыбке. -Можно сказать, бронированная.
Девушка немного помолчала, потом произнесла медленно и задумчиво:
-Если бы я это знала, то пилилась бы с каждым знакомым, с кем бы только захотела: всё равно бы осталась девочкой.
-Да, это как сказать, вообще-то, - покачал я головой. Ответ её покоробил мой слух. Слова её были циничны и вульгарны, хотя и, без сомнения, откровенны. -Да и зачем тебе это надо было бы?
-Просто так, - ответила она. -Зачем, вообще, люди ложатся в постель?
-Гм, чтобы удовлетворить своё желание, наверное, - ответил я, немного поразмыслив. -Да и ложатся ведь не с каждым подряд, а если испытывают друг к другу какие-то чувства, влечение.
-Ой, только не надо о чувствах, ладно?! В школе надоели с этими чувствами. Ты что, испытываешь ко мне какие-то светлые, высокие чувства? - спросила она, и в голосе её прозвучала насмешка.
-А почему бы и нет? - спросил я, стараясь придать голосу как можно более наигранный и равнодушный тон. На самом деле мне хотелось упасть перед ней на колени, целовать губы её лона, раздвинув в стороны её прелестные ножки, касаться губами то одной, то другой её дивной груди, целовать в цветочек соска и говорить, говорить, говорить ей, как она дорога мне, как я её люблю!
-Да потому что чувств вообще никаких нет, всё это придумали люди, чтобы как-то оправдать свои поступки и делишки. Писатели вот пишут во всяких там книжках, романах о каких-то возвышенных чувствах. А в жизни что?! Ну, посмотри на жизнь! Взять хотя бы вас, курсантов! Сколько вы девчонок в городе перепортили и побросали? Недаром вас наши городские парни не любят и бьют где только можно. Да и порядочные девки с вами в жизни не свяжутся!
-А ты что же, непорядочная, выходит? - ловко подловил её я.
Девушка смутилась и замолчала, опустив глаза.
Я уже минут двадцать испытывал острые приступы голода и предложил ей пообедать. Неожиданно моё предложение её обрадовало, хотя я боялся, что за такое "хамство" она пошлёт меня подальше. Она сразу как-то даже оживилась, повеселела и стала торопливо одеваться.
Через пять минут мы уже сидели с ней на кухне и болтали так непринуждённо и весело, словно бы между нами ничего и не произошло такого, что всегда тяготит память. На плите весело шумела кастрюля, грелась сковородка, на жёлтом пластиковом покрытии стола стояла тарелка нарезанного мною чёрного ржаного хлеба и большая стеклянная ваза с яблоками. Мы брали один за другим красивые, манящие глаз плоды, и их кучка в тарелке быстро таяла, исчезая в наших ртах. Блоки были сочные, сладкие, жёлтые, с румяными боками, прочерченными весёлой красно-розовой рябью. Такие редко бывали и на базаре, и мне стало интересно, откуда в доме такое угощение, стоящее довольно дорого для экономно живущей семьи.
-Эти яблоки не с рынка. Они растут в саду рядом с работой дедушкиного брата. Он охраняет такое большое здание, окружённое со всех сторон садом. Дедушка часто ходил к нему в гости и всегда приносил оттуда такие яблоки. Они не простые, в нашей полосе такие не растут. Их привезли откуда-то с юга очень давно. Никто тогда не верил, что это сорт сможет прижиться в суровых для него условиях. Но дедушка посадил яблоню на свой страх и риск. Одну, потом вторую, и они заплодоносили.
-А зачем твой дедушка посадил яблони на работе у своего брата? - поинтересовался я.
-О, это было очень давно, я тогда была ещё совсем маленькая, брата моего вообще ещё не было, а мой дедушка и его брат работали вместе. Дедушкин брат ещё не был тогда ночным сторожем. Знаешь, иногда они собирались вдвоём у нас дома и рассказывали много интересных историй. Не знаю, правда или нет, но когда я была совсем маленькая, в нашей стране, оказывается, происходило много разных интересных событий. Было что-то похожее на революцию, только я ничего не помню, а дедушки нам про это и рассказывали. А сейчас в школе то время почему-то называют "временем смуты разброда и шатания". А мои дедушки всегда говорили, что это была пора, когда наш великий народ проснулся ото сна. Но его потом опять будто бы усыпили. Дедушка говорил, что разбудить-то нас разбудили, но затем дали обухом по голове: тресь - и всё!
-Я знаю про эти времена. Читал кое-что, да и помнится мне тоже больше, чем тебе: я же всё-таки старше тебя и будь здоров насколько.
-Ой, прямо-таки и "будь здоров"! - передразнила меня девушка и засмеялась.
Я тоже не удержался от смеха, хотя меня и подковырнули.
-Всё, что написано про них в нашей стране - грязная ложь, - вздохнула девушка, правду можно узнать только из рассказов старых людей, таких, как мой дедушка или его брат. Родители тоже всё знают и всё видели, и всё пережили, но они молчат и не любят вспоминать то время, говорят, что оно паршивое было, и ничего хорошего народ тогда не видел. Не знаю, может быть, бояться: они всё-таки ещё не так уж стары. А дедам моим что терять: они уже одной ногой в могиле были и тогда ещё, а теперь и вовсе - мой дед помер, а брат его говорит, что и ему недолго осталось, и что он эту зиму не переживёт. На меня их рассказы произвели сильное впечатление, и теперь, если начинаю высказывать своё мнение о некоторых вещах, на которые у нас давно уже принято закрывать глаза, то все смотрят на меня, как на ненормальную, хотя я и говорю чистейшую правду. Правду у нас не любят.
-Да, пожалуй, твои наблюдения справедливы, - согласился я с ней. -Ну, а как же тогда те люди, что собрались с полмесяца назад на площади перед зданием обкома? Они-то не стали шептаться по углам, а их было довольно много.
-Да, эти люди поступили смело, ничего не скажешь! Но что с ними сделали? Вас же, как псов на них и натравили. Дедушкин брат к моей бабушке приходил после тех событий. Я-то в деревне была, а бабушка рассказывала, что он весёлый был, счастливый, говорил, что от этого митинга снова свежим ветром перемен повело, что новое - это хорошо забытое старое, что, как бы ни старались, а народ нельзя сравнять с грязью до основания, да ещё надеяться, что он уже не встанет и не будет возмущаться. Дедушка говорит, что скоро народ опять поднимется и сбросит всех своих нахлебников и захребетников. Он сейчас их терпит, потому что привык гнуть спину, приучили его за многие века это делть: начала монголы с ордой, а потом и свои, а коммунисты, кто повыше, - это те же угнетатели, только более хитрые и коварные: они лучше других народ надурили и засрали ему мозги всякими ненужными и лживыми идеями. Но если уж доведут народ, и он расправит плечи, то его уже никто не удержит.
-Ты говоришь, как революционный агитатор, словно тебя подучили вести пропаганду! - невольно восхитился я.
Удивление моё было действительно искренним, потому что в голове никак не укладывалось, как это такая девчонка может совмещать в себе столь нетривиальные и незаурядные мысли и суждения и всё прочее, в том числе и примитивное сексуальное поведение. Это казалось мне несовместимо в одном человеке: столь бурные проявления низких, животных инстинктов и такие устремления, думы за народ, а не только за свою несчастную жизнь.
-Я же говорю, что на меня смотрят, как на дурочку.
-Однако в постели ты ведёшь себя вполне нормально, без заскоков! - засмеялся я.
-Дурак! - ответила девушка и отвернулась, показывая, что не желает со мной говорить.
Я продолжал молча есть яблоки. Привыкший к одиноким раздумьям, я не смущался молчать при ком-то, если у меня была пища для размышлений, и мне казалось неудобным только то, что так нагло сижу, молчу и ем чужие яблоки.
Содержимое кастрюли между тем уже агрессивно булькало и клокотало, в сковороде что-то шипело.
-Спасибо за угощение! - произнёс я, вставая из-за стола.
-Не за что, - пробубнила девушка в сторону, - садись, я тебе сейчас налью супа.
Я сел, послушно решив ей ни в чём не перечить, во всяком случае, до того момента, покуда не наемся.
-Слушай, а как тебя зовут, - спросил я, наконец.
-А зачем тебе? - мило улыбнулась хозяйка.
-Ну, как зачем?! Был в гостях, - у меня едва не вырвалось "в постели", - у милой девушки, обедал у неё...
-Скажи ещё, спал с ней!..
-Ну, зачем ты так грубо?! - возмутился я, озадаченный тем, что она угадала мои мысли.
-А что, не правда? - удивилась девушка.
-Правда, но...
-Да что "но"?! у тебя потом только и разговоров будет о том, что ты ещё одну в постель уложил. Будешь ходить, хвастаться по всему городу разнесёшь...
-Слушай, ну, ты с пол-оборота заводишься! Да по какому городу?! О чём ты говоришь?! У меня уже выпуск на носу! Не сегодня-завтра - меня в городе не будет! Да и потом, у меня знакомых в городе по пальцам пересчитать можно, и я не настолько глуп, чтобы ходить и всем трепаться. И в постели я с тобой не был, можно сказать, потому что ты осталась такой, какой была.
-Такой, да не такой! - обиженно произнесла девушка, поджав прелестную губку, и подала мне большую тарелку, до краёв наполненную прозрачным супом, в котором будто маленькие рыбки в аквариуме, резвились зелёные листики петрушки, плавая над подводными камнями, которые изображала порезанная крупными ломтиками картошка, и разнообразной растительностью в виде круглый зелёно-коричневых долек баклажана, красных ломтиков моркови и кусочков мяса, слоящихся волокнами, словно водоросли. -Если узнают, что одному просто так давалась, то все начнут приставать. Замучаешься отваживать! Ещё обижаться будут и спрашивать: "Чем я хуже него?!"
"А правда, почему ты мне отдалась?!" - хотел спросить я у неё, но решил, что не следует задавать столь не скромный вопрос, чтобы лишний раз не обидеть собеседницу.
Она меж тем по-хозяйски возилась у плиты, накладывая мне в тарелку второе: голубцы с яичницей, с помидорами и жареной картошкой.
-У-у-у, вкусно! - отрезюмировал я, попробовав суп. -Ты сама готовила?
-Да, а кому же ещё?
-Ну, может, бабушка, - откуда я знаю?
-Нет, мы договорились, что готовить буду я. Мне пока нечем больше заниматься, а утруждать её я не смею. Это стыдно!
-А почему она не показывается из своей комнаты? - поинтересовался я.
-Наверное, спит, - предположила девушка, - впрочем, я сейчас пойду, посмотрю. Может быть, она пообедает с нами?
Она поставила вторую тарелку с супом и собралась идти звать бабушку, но я остановил её:
-Позволь, а в каком качестве буду присутствовать здесь я? Если бы я был в гражданке, то мог бы представиться твоим знакомым, но я же в форме!
-Действительно, - девушка остановилась и задумчиво закусила указательный палец, - я и не подумала. Хм, бабушка даже и не знает, что у меня был знакомый курсант, твой приятель Гриша...
Она медленно вернулась обратно к столу, задумчиво села напротив меня, машинально взяла ложку и зачерпнула немного супа.
-Давай мы поедим, а потом, когда будем уходить, ты разбудишь бабушку, и она поест сама, - предложил я.
-Ой, мне неудобно, - ответила девушка, - я всегда обедаю вместе с бабушкой, и такого, чтобы я ела отдельно, не было даже за всю мою жизнь. Всегда все, кто был в доме, садились за стол вместе.
-Ну, времена меняются, что же тут поделаешь...
-Хорошо, - решила девушка, - не буду её будить, а оставлю на двери записку, что очень спешила, поэтому не смогла пообедать. Путь обедает сама.
-Что ж, это мысль. Оригинально, почти честно, а, главное, не обидно, - заключил я и добавил. -Однако и спит она у тебя!
-Пускай! - возразила девушка, с аппетитом поглощая суп. -Она очень часто не спит по ночам, страдает старческой бессонницей, так что может проспать целый день. Я ей в таких случаях никогда не мешаю.
Мы пообедали, я поблагодарил свою очаровательную и таинственную всё ещё незнакомку за обед, и мы уже собрались выходить из квартиры, как вдруг в коридоре раздался странный звонок, переливающийся трелью.
-У тебя что, есть телефон? - спросил я, догадываясь, что за аппарат может издавать такие призывные звуки.
-Да, а ты что, не заметил? - поинтересовалась в ответ девушка. -Впрочем...
Она начала раскапывать кучу шарфов, шапок, перчаток на полке в прихожей, и мне стало ясно, что хотела ответить девушка: "Впрочем, это и не мудрено!"
-Это бабушка заложила телефон мягкими вещами, - послышались её слова, - Она всегда так делает, чтобы телефон не мешал ей спать. Мы сколько раз объясняли ей, что на аппарате есть специальный регулятор, уменьшающий силу звонка, но она всё равно делает по-своему.
Пока мы разговаривали, и хозяйка продолжала освобождать телефон от шерстяного плена, он трезвонил всё настойчивее.
-Да! - наконец ответила она в трубку. -Я слушаю. Привет! Да. В порядке. Всё отлично! Ну, молодец! Я рада! Ужасно! Конечно, а где? Я буду часикам к шести, может, к семи. Нет, не одна. Не могу. Мы договаривались с ним. Могу? Да? Хорошо.
Она положила трубку.
-Кто это? - спросил я её.
-Один мой знакомый. Пригласил меня к себе на день рождения. В ресторан.
-Ну, и что ты сказала?
-Сказала, что буду, но не одна: с тобой, что мы собирались как раз вместе отдохнуть, и я без тебя не могу прийти. Он сказал, что будет ждать нас обоих, и поинтересовался, придём ли мы, ели он пригласит нас вместе. Я сказала, что придём, и он сказал, что будет ждать.
-А почему ты решила, что я пойду вместе с тобой? - спросил я, возмущённый тем, что она распоряжается мною, как собственной вещью. Ведь повода к этому я ей вроде бы не давал. Хотя в ресторан я бы сходить не отказался.
-Хм-м, мне так показалось, - ответила девушка, глядя в зеркало и прихорашиваясь, - что ты будешь напротив. И потом, ты сам вызвался развеселить меня сегодня. Как ты умеешь веселить наедине - я уже видела. Теперь посмотрим, как ты поведёшь себя в обществе.
-Слушай! - возмутился я. -Почему ты, вообще, решила, что я поеду с тобой?! Кто ты такая, чтобы решать за меня?!
-Ах, кто я такая?! - растягивая, произнесла, почти пропела, девушка, возмущённым голосом, и я подумал, что снова хватил лишку. -А ты кто такой? Как ты, вообще, оказался в этом доме? Как здесь очутились твои вещи? Кто ты такой, чтобы совращать и укладывать меня в постель? - последний вопрос она задала змеиным угрожающим шёпотом, видимо, стараясь чтобы, не дай бог, не слышала бабушка. -Кто ты такой, чтобы быт со мной вместе?!
Я стоял, оплёванный её вопросами. Правда, и в них моё тщеславие нашло утоление и умудрилось рассмотреть в этих упрёках утешительное право единственного мужчины, которым женщина распоряжается, как хочет, но и никогда не отказывает ему.
-Хорошо, - смирился я, делая вид, что пошёл на уступку, я поеду с тобой, но скажи мне, пожалуйста, кто там будет присутствовать, кроме нас?
-Вот так бы сразу, - с победной гордостью заключила девушка, а то начал ломаться, как девка. Если бы мне отказал, я бы не стала тебя упрашивать. Но твоя нога никогда не переступила бы уже этого порога. А я думаю, что это тебе ещё бы пригодилось, хотя бы потому, что в той квартире ты оставил все свои вещи. А кто будет на банкете кроме нас, меня как-то не интересует здорово. Все, кто бы там ни был - мои хорошие друзья, каждый из которых считает за честь вступиться за слабую девушку, не то, что некоторые, - она стрельнула взглядом в мою сторону. -Да, если ты опасаешься, что там будут все гражданские, то ты прав. Военных, а тем более курсантов, в этой кампании никогда не было и не будет. Там они не в почёте. Поэтому они все удивятся, если ты появишься в таком виде. Тебе надо будет одеть что-нибудь штатское. У тебя есть какие-нибудь брюки и рубашка? Я бы тебе дала братово, мне не жалко, но оно будет тебе сильно мало.
-У меня есть, где переодеться, - ответил я ей, - но для этого нужно будет время, чтобы доехать в другой конец города, к нашему училищу. Вещи у меня там лежат на квартире у одной бабульки.
-Что это за бабулька? - спросила девушка, изображая ревность очаровательно скривившимися губами. -И сколько, интересно, ей лет?
-Перестань! - мне сделалось приятно, что меня ревнуют, но я решил урезонить собеседницу. - Сейчас поедем - сама увидишь!
-Может, у той бабули внучка хорошенькая есть! - не сдавалась она.
-Я уже нашёл бабулю, - ответил я тонким намёком.
Девушка сердито замолчала, насупив брови, а мне вдруг закралось подозрение, что, если дело так пойдёт и дальше, я к утру сделаюсь не только выпускником, но ещё и женатиком: за хомуты эта милая, смазливая, даже обворожительная крошка брала меня конкретно, как будто, в самом деле, всё уже было решено. И самым страшным было то, что всё во мне было согласно идти в это рабство! Всё, кроме меня самого. Я вдруг ощутил, что уже почти целиком продался ей за её алую трепетную благоухающую алую розочку между ног, и только делал вид, что хочу освободиться.
"Нет, парень! - набил я себе морально по физиономии. - Ты не для того сопротивлялся ярму четыре года, чтобы перед выпуском загреметь под венец с незнакомой девчонкой! Да ты до сих пор даже не знаешь, как её зовут!"
Я отдал приказ себе сопротивляться, во что бы то ни стало, хотя мои мысли то и дело возвращали меня к постельным сценам с этой очаровательной киской. Теперь меня просто тянуло, во что бы то ни стало завершить начатое дело и вспороть её упрямую девственную плеву. Теперь я уже боролся сам с собой. Это было наваждение, и я понял, что попал на крючок наглухо.
Мы вышли, наконец, из квартиры.
-Едем к твоей бабусе, - сказала она мне в подъезде, - посмотрим, кто она такая.
-Едем, - согласился я, желая примириться, но всё ж не сдержался от замечания. -Ну, ты, однако же, бываешь колючая, как ёжик, и шипишь, словно змея.
-Что ты про меня знаешь, чтобы судить обо мне? - тихо произнесла спутница, видимо, устав и не желая больше разговаривать на эту тему. -Ты же ничего не знаешь, а берёшься судить.
-Ну, ладно, ладно, давай оставим эту тему. Я же говорю только то, что вижу и ничего больше, - примирительно, едва не с лестью произнёс я.
-Ой, откуда ты только взялся на мою голову? - произнесла девушка, открывая глухую, без стёкол, фанерную дверь подъезда, так, словно я к ней навязался.
"Откуда ты взялась?" - хотел ответить я ей её же вопросом, намекая, что это она пришла зачем-то в училище, а не я к ней домой, но подумал, что грех спорить с женщиной, потому что всегда останешься в дураках, и промолчал.
Мы вышли из дома, миновав несколько кварталов, оказались на проспекте, где по широкому многорядному асфальтированному полотну в обе стороны неслись десятки машин.
Дело близилось к вечеру, жара спадала, и город оживал после знойного дня, и если во дворах это было не так заметно, то здесь, у проспекта царило оживление. Недалеко от нас была троллейбусная остановка, совершенно пустая три часа назад, когда мы проезжали мимо неё на такси. Теперь же здесь толпились люди, в основном женщины и старики с хозяйственными сумками, зонтиками, тростями. Несколько мамаш держали за руку своих малышей, которых, видимо, не с кем было оставить дома, и пришлось взять с собой в эту давку. Народ ехал по магазинам, начинался вечерний бег из одного в другой, в поисках очереди за каким-нибудь дефицитным товаром, который иногда, правда, очень редко, появлялся на прилавках то в одном, то в другом месте, но никто толком не мог сказать, когда, где и что будет в следующий раз, и будет ли вообще.
Люди ехали в центр города, так как магазинов там было больше всего, и каждый вечер улицы центра города были буквально запружены народом. Каждый надеялся, что сегодня удастся раздобыть то, что не удалось купить вчера, позавчера, на прошлой неделе или уже целый месяц или год.
Люди стояли на остановке, ожидая, как видно, давно уже не появлявшегося транспорта, который, как всегда, ходил скверно и плохо, а теперь, в час пик, словно испарился весь, до последнего троллейбуса и автобуса. Они грудились толпой у тротуара, у самой проезжей части, боясь отойти и потерять своё место, хотя в толкучке, которую они создавали, было очень жарко, тесно и душно, в этот и без того безветренный знойный вечер. Они терпеливо вытирали ручейки пота, скатывающиеся по их лицам, уговаривали хныкающих, капризничающих детей потерпеть ещё немного, непреступно отстаивали свою "очередь" в бесформенной массе, ругались, если кто-то, более сильный или хитрый пытался отодвинуть их от проезжей части, время от времени ссорились, толкая друг друга локтями и чем попало, пытаясь протиснуться поближе вперёд и совершенно не обращая внимания на возраст, ни на свой и чужой пол, и, вообще, ни на какие нормы приличия и порядочного поведения, которому многие из них в другой обстановке с таки упоением учат своих детей и внуков, да и возмущаются ещё, почему они растут не такими, как их учат.
Толпа стояла, терпеливо ожидая появления троллейбуса, словно он должен был появиться единственный раз в жизни, подобно какому-нибудь чуду, и увезти их в какую-то далёкую, счастливую страну. Некоторые, кто был поумнее, не терялись и набивались в салоны РАФиков, маршрутных такси, которые тоже проезжали не так часто и были втрое дороже, но и там начинались отвратительнейшие свалки и грызня, где женщины, придерживая одной рукой детей или сумки, другой дрались со стариками и мужчинами за свободные места в крохотном салоне, а те не отягощали себя джентльменским поведением. Те же, которым ждать, видимо, было совсем невтерпёж и позволяли средства, ловили попутные легковушки и такси.
Я с содроганием подумал, что ещё несколько дней назад я должен был бы вместе с этой дикой толпой ждать общественного транспорта. Теперь же я был при деньгах, и нужно было скорее ловить такси или "частника" и уезжать отсюда.
Постояв несколько минут у проезжей части немного впереди остановки, чтобы никто не смог перехватить машину, я, наконец, остановил старенькую, побитую, с помятыми жёлтыми боками "Волгу" и, когда, посадив свою спутницу на заднее сиденье, уже хотел сам нырнуть вовнутрь, почувствовал вдруг, то кто-то схватил меня за рукав.
-Молодой человек, подождите, молодой человек! - раздался за моей спиной неприятный, басовитый, с проскакивающим визглявым фальцетом голос.
Я выпрямился и обернулся. Непомерно толстый человек в старомодном сером костюме и шляпе, с мясистым, круглым, жирным лицом, украшенным большими очками с сильными линзами, с бесформенным, мешковидным портфеле в руках, набитым до отказа какой-то дрянью, обливаясь потом, бесцеремонно и сильно тянул меня из машины, собираясь, видимо, влезть в неё вместо меня.
-Что вам надо?! - свирепея от того, что эта толстая образина, этот урод с портфелем, этот слон в сером пиджаке, пытается оттащить меня назад, как котёнка за шкирку, закричал я. - Что вам надо, гражданин?!!
-Молодой человек, - нисколько не обращая внимания на мой угрожающий тон голоса, продолжал обливающийся потом толстяк, видимо, привыкший столь пакостно обращаться с людьми и не видящий в этом ничего дурного или зазорного. -Молодой человек! Извольте соблюдать очередь!
-Какую очередь, дядя?! - я думал, что сейчас разобью в кровь эту наглую, очкастую морду за её несусветное хамство. -Какую очередь?!
-Не дерзите, молодой человек, когда я с вами разговариваю! - нравоучительным тоном предупредил меня серый слон. -Я вас намного старше, в отцы гожусь, а вы со мной так разговариваете!
-Я, вообще, не пойму, чего вы ко мне пристали, чего вам нужно?! - недоумевал я, окончательно обалдев от непостижимой наглости.
-Мне надо побыстрее ехать! - прямо и просто, что называется, в лоб, без обиняков, ответил толстяк, вскочив, как на коня, на мой растерянный вопрос. -А вы, молодой человек, нарушаете очередь, да ещё и хамите!
-Я хамлю?! - у меня уже не было сил удивляться.
-А как же?! - говоря со мной, толстяк тем временем пытался протиснуться в дверцу машины, незаметно оттесняя меня от неё. У него это довольно ловко получалось, потому что против его массы я был пушинкой. - Я стою там, на остановке, а вы выбегаете, где вам вздумается, на дорогу, и останавливаете такси, которое жду я.
-Позвольте, какая очередь?! На остановке стоит толпа, никакой очереди нет! - возразил я толстому мошеннику. Мне становилось всё более очевидным, что, пока я отвечаю на его демагогию, он тем временем оттесняет меня от машины и вот-вот усядется на моё место.
-Ну, вы долго будете там разбираться?! - спросил таксист. -А то я сейчас хлопну дверью и уеду!
Я замешкался, и, воспользовавшись этим, толстый серый гражданин прошмыгнул в салон, ловко пригнувшись, не смотря на свои габариты.
-Эй, дядя! - обратился я к нему, чувствуя, что остался в дураках. -А ну, освободи машину!
-Ничего подобного, - спокойно и с достоинством ответила важная туша, -поехали водитель!
-Эй, подождите, куда поехали?! - наконец вмешалась моя знакомая. -Я с вами, товарищ, не собираюсь никуда ехать!
-Выпустите дамочку, пожалуйста, на левую сторону, - мягким, но настоятельным тоном потребовал толстый гражданин.
-Ты что, с ума сошёл?! - обернулся к нему таксист. - Там же движение! Выход и посадка в машину только через правые двери!
-Ну, в таком случае, пролазьте через меня, - посоветовал толстый очкарик моей спутнице.
Наглости его не было предела. Он издевался над всеми, защищая свой ультраэгоизм. Я был взбешён до крайней степени, но так как редко встречался воочию с такими хамами, то был и ошеломлён, и, честно говоря, не знал, что делать.
Мне хотелось вцепиться в морду этому наглецу, но я всё же не решился этого сделать из соображений приличия. Не хватало ещё уподобиться тем, потерявшим человеческий облик, кто дрался друг с другом за место в "маршрутке"!
-Ну, что ж! - решил я. -Поехали все вместе! Только, будьте любезны, пересесть на переднее сиденье!
-Я никогда не сойду с этого места, ни за что! - ответил на этот мой компромисс толстый хам.
-Да, но вы сидите рядом с моей девушкой! - возмутился я. -Я предлагаю вам сесть на переднее сиденье, а я сяду на заднее, - попытался вразумить я болвана.
-Нет, я не согласен! Ни за что! - отрезал толстяк.
Тут уже я едва сдержался, чтобы не выматериться, как следует, но, взяв себя в руки, произнёс только:
-Ну, что же, бог с вами! - сел на переднее сиденье. -Поехали, водитель!
Как назло от центра города нашему тучному попутчику оказалось совсем в противоположную сторону, и здесь надо было либо выходить кому-то из нас, либо ехать с ним, либо везти его с собой.
Вся дорога до центра шла в неприятных спорах. Толстяк, разумеется, настаивал, чтобы мы вышли или поехали с ним, ну а я, естественно, на обратном. Не знаю, чем бы завершился этот спор, если бы не вмешался таксист, явно не симпатизировавший толстому наглецу.
-Я отвезу сначала эту пару, - сказал он на перекрёстке и, не слушая возражений, повернул в нашу сторону.
Толстяк попытался возмущаться, но на этот раз довольно быстро понял, что это бесполезно.
Машина остановилась у дома, где жила моя бабулька, и где я хранил своё штатское. Я протянул водителю хрустящую пятидесятирублёвку, и он на сдачу выдал мне целую пачку рублёвых бумажек.
Толстяк и здесь не захотел выходить из машины и сидел на своём месте, посередине широкого заднего сиденья, как на мешке с золотом, боясь, что его утащат. Водителю пришлось открыть правую дверку.
У меня было жуткое искушение швырнуть на прощание, все до одной рублёвые банкноты, что дал мне на сдачу таксист, в толстую, жирную харю, в противные безобразные очки в массивной оправе, в эти нагло и одновременно испуганно смотрящие из-за стёкол маленькие плюгавенькие поросячьи глазки и обласкать его напоследок как-нибудь ласково, вроде слова "Ублюдок!", но я снова сдержался. Для этого мне потребовалось неимоверное усилие над собой. Уже когда мы покинули такси, и я нагнулся чтобы попрощаться с водителем, до слуха моего донеслись слова тучного скандалиста, уже ругавшегося с водителем:
-Я отказываюсь платить за эту часть пути!
Без лишних разговоров я протянул шофёру несколько рублей, но он отвёл мою руку с деньгами в сторону и сказал:
-Не стоит этого делать, я сам как-нибудь разберусь.
Когда, отойдя уже на несколько метров от машины, я обернулся на звук мотора, то увидел, что наш попутчик остался стоять на обочине дороги с недоуменным выражением лица и своим нелепым чемоданом в руках, а такси уехало. Как удалось шофёру высадить так быстро толстяка, без лишних разговоров и долгих пререканий, мне было не понятно.