Народу в утренний час в электричке было так много, что они едва втиснулись в плотно набитый тамбур переполненного вагона.
Словно огромный пылесос Москва каждое утро втягивала миллионы тонн людской пыли, дармовой рабочей силы, съехавшейся сюда со всех уголков бывшей Страны Советов, чтобы вечером исторгнуть всю эту новую лимиту обратно в Подмосковье, словно отработанный шлак.
Двери, распираемые телами едва втиснувшихся в тамбур переполненного вагона электрички людей, со скрежетом и натугой затворились. Из-за плотно стоящих вокруг, со всех сторон, словно адский непролазный частокол человеческих тел Вероника даже не могла увидеть теперь как сквозь узкие и пыльные, забрызганные каким-то жёлтым, сальным, жирным и грязным, припорошенном серой пылью налётом окна дверных створок электрички навсегда уплывают прочь, медленно исчезая, многоэтажки Южного Бутово, торчащие из зелени перелеска словно белые соты фантастического муравейника.
Веронике сейчас вдруг почему-то очень сильно захотелось увидеть эти последние пейзажи окраины чужого огромного города. Захотелось, как последний луч света перед тем, как навсегда спустится в вечную тьму. Захотелось, наверное, потому, что теперь в любом случае, чтобы ни произошло, она уже наверняка ничего более близкого и знакомого, хотя эти нагромождения двадцатичетырёхэтажных высоток были ей чужими, но всё-таки, никогда бы не увидела. Их пейзаж отождествился вдруг у Вероники с последним кусочком жизни, этим небольшим, мизерным лоскутком шагреневой кожи, который прямо на глазах исчезал в её руках.
"Вот уж никогда не думала, что жизнь закончится именно так!" - с какой-то горечью подумала Вероника.
Много раз случалось и прежде такое, что, казалось, она оказалась на самом краю жизни. Но всё-таки у неё никогда прежде не было ощущения, что этот край, каким бы отчаянным он ни был, именно - конец. Теперь тиски судьбы настолько сильно сдавили её со всех сторон, что вырваться из них и вновь обрести счастье, свободу, жизнь было невозможно так же, как протиснуться сейчас в какую-нибудь сторону сквозь давящий частокол человеческих тел.
Вероника была в отчаянье. Судьба её давно не баловала подарками, но теперь, видимо, совсем решила свести с ней счёты. И хотя Вероника в тайне надеялась, что ей ещё улыбнётся солнце удачи, но нет.... Слишком много она отвергла из того, что любая другая приняла бы если и не с радостью, то хотя бы со смирением. И вот теперь, похоже, судьба-злодейка решила отомстить за столь дерзкое отношение к её пусть и с ложкой дёгтя, но дарам....
Людские тела новой русской лимиты вперемежку с гостями из Закавказья и средней Азии, приехавших на заработки в этот странный мир, который уже не вмещался даже в понятия мегаполиса, настолько он стал огромен и необъятен, бесцеремонно жали Веронику со всех сторон, как огромный пресс, выдавливая с неё не то кишки, не то душу. Трудно было даже дышать, потому что при каждом выдохе давление толпы зажатых в тамбуре вагона людей сдавливало её рёбра так, что для того, чтобы вздохнуть снова, приходилось делать неимоверное усилие. И если бы она не смогла его сделать, то никто бы не обратил на это и внимания....
Ах, если бы они знали, что сейчас на ней за наряд! - думалось Веронике, когда она в очередной раз делала усилие при вдохе, преодолевая чудовищное давление давки. - Вагон бы опустел в три секунды, и свой последний путь она проехала хотя бы с минимальным комфортом.
Но в том-то был и замысел Саида, чтобы вокруг было как можно больше народа. Иначе.... Иначе кровожадность тех, по чьей воле на неё нацепили сейчас это странное нижнее бельё из нескольких килограмм взрывчатки и шариков от подшипников, не будет удовлетворена. Им хотелось крови, чужой крови! И чтобы её было много, чтобы было страшно, чтобы те несчастные, которых порвёт взрыв, оставили в памяти тех несчастных, которые уцелеют, неизгладимый шрам, который потом всю жизнь должен будет саднить, напоминать о себе, заставлять их бояться. И уцелевшие будут жить в страхе в следующий раз стать жертвой такого взрыва....
Сквозь окружающую толпу разномастных людей, едущих на заработки в Москву из всех уголков Подмосковья, где они проводили свои жалкие вечер и ночь в переполненных, тесных съёмных домах и квартирах, Вероника не видела никого из эскорта. И только сдавливающий смертоносный корсет и стальная хватка наручников, больно сжимавшая запястье, мешала ей представить, что она, наконец-то, свободна и сейчас едет на Киевский вокзал, чтобы навсегда покинуть Москву.
"В который уже раз! - усмехнулась Вероника. - Впрочем, на этот раз, в самом деле, её я больше не увижу!"
Впереди оставалось жизни на три-четыре десятка минут. Даже не верилось, что это конец. Ещё несколько станций электрички, а затем несколько станций метро....
Вероника повела глазами вокруг, поскольку голова была зажата так, что её невозможно было повернуть, посмотрела, насколько это позволяло, по сторонам, озирая соседей по давке. Возможно, с кем-то из этих людей она вместе сойдёт на станции Царицыно, чтобы спуститься в подземку, а потом также вместе с ними поедет в метро до того рокового момента, когда ни её, ни их больше не станет.
"Где это будет?! - вдруг спросила сама у себя Вероника, словно встрепенувшись в мыслях, но потом сознание сникло и успокоилось, исключив неизбежное из своего внимания. - Ах, не всё ли равно!"
Вероника ощущала на себе груз смертельной амуниции, которая крепко обхватила её тонкую талию, отчего всем, наверное, казалось, что она либо толстовата, либо беременна, - во всяком случае, ей так виделось.
Вдруг она подумала, что люди, которые будут в тот момент рядом с ней, намного счастливее её, потому что, во всяком случае, они ничего не знают, и ничего не узнают! Никогда!!!
Всё, чем отличалась теперь она от этих людей, которым случится вместе с ней проделать этот путь, было то, что она знала, что ни её, ни их в какой-то момент этого пути не станет. И, осознав это, Вероника от всего сердца позавидовала сейчас же им, потому что до самого последнего мгновения они будут пребывать в счастливом неведении своей участи, да так, в этом неведении, наверное, и покинут этот свет. Хорошо! А вот ей знание того, что должно произойти, не давало покоя, не позволяло насладиться этими последними тридцатью - пятьюдесятью минутами жизни.
"Интересно, кто придумал время?! - думала она, как-то непонятно улыбаясь своим мыслям едва заметной кривой, отмороженной улыбкой, отчего со стороны её вполне можно было бы принять за блаженную. - Вот если ты не знаешь, что тебе осталось жить тридцать минут, то это время пролетает так быстро и незаметно, как один миг! Да что там тридцать минут! Жизнь, когда ты не знаешь, где сковырнёшься, проносится мимо, как один день! А вот если ты знаешь!.. Если ты знаешь, то тебя просто рвёт на части! На две, а, может быть, и на три или даже на четыре! Одна тщетно стремится остановить это время и насладиться каждой оставшейся секундой как вечностью, растянуть её словно гутаперчивую резинку. Вторая в это же самое время ищет хоть какие-то пути спасения, хотя бы малейшую возможность выжить, третья уже просто паникует, мечется в животном страхе, вдруг со всей отчётливостью осознав, как она привязана к этому телу, которое является единственным проводником души в этот мир, и страшится неизвестности небытия, как самой страшной чёрной бездны. Четвёртая.... Четвёртая просто оцепенела от ужаса! Все эти части мечутся в разные стороны духовного пространства, ставшего вдруг таким же стеснённым и давящим со всех сторон, как этот тамбур пригородной электрички. Они сталкиваются друг с другом в поисках решения своих проблем, путаются друг у друга под ногами, мешают друг другу и создают нестерпимый, отвратительный хаос в душе, полной смертной тоски. Так, наверное, чувствуют себя приговорённые к смерти перед казнью. Впрочем, чем я от них отличаюсь?! Только тем, что приговора мне не прочли!"
Веронику кто-то потянул за наручники. Она очнулась от своих мыслей и с досадой удивилась, как быстро они приехали.
На станции "Царицыно" сходило очень много народа. Почти все, кто ехал в электричке, направлялись в метро, отчего только что пустовавшие лестницы в подземелья переходов враз заполнились рекой людских голов.
Словно влекомая угрюмым потоком невыспавшихся, смертельно уставших от бесконечной карусели своей жизни, вертевшейся по кругу "Съёмная квартира в Подмосковье - Электричка с убеганием от кондуктора - Москва - Метро - Работа - Метро - Электричка с убеганием от кондуктора - Съёмная квартира в Подмосковье", людей, смертоносная кавалькада поплыла в этом людском море, смешавшись с ним, к станции метро и скоро оказалась внизу.
При выходе из электрички Саид незаметно расстегнул наручники на запястье Вероники, и в тоже самое время в него "мёртвой" хваткой вцепилась своей злобной ручкой Аида. Их глаза встретились, и Аида пристальным, кинжальным, беспощадным взглядом, в котором читалась такая ненависть и решимость, что стало вдруг ясно, будь у неё термоядерная бомба, она взорвала бы ею и себя, и весь окружающий мир, пронзила взор Вероники, словно испепелив его своими жгучими очами. Аида будто бы стремительно вторглась в мозг Вероники и стала пытаться прочесть мысли невольницы.
"Ей совсем не страшно!" - удивилась, увидев этот пронзительный, полный жгучей злобы взгляд, Вероника.
Аида, словно учуяв что-то, прищурилась, как бы раздумывая, не слишком ли фривольно невольнице без наручников.
-Не боись! Не убегу! - равнодушно процедила сквозь зубы Вероника, пытаясь в ответ на взгляд Аиды найти в своей душе хоть толику ненависти и злобы.
Да и куда ей было бежать? Кнопка радиовзрывателя была в руках Саида, который наверняка не дал бы ей уйти - не для того всё это затевалось и так долго готовилось. И несмотря на всё, что связывало её и Саида, хотя, впрочем, ей самой порой это казалось мизерно мало, она была уверена, что он нажмёт на неё не задумываясь.
Впрочем, умирать не хотелось. Никакого повода, а уж тем более настроения, становиться ходячей бомбой, несмотря на всё промывание мозгов, у Вероники не было. Ей даже почему-то казалось, что всё это неправда, что она не умрёт, что никакого взрыва, который в клочья разнесёт её прелестное тело, созданное совсем не для этого, не будет. Но тяжесть обвитой вокруг туловища взрывчатки, спрятанной под одеждой, то и дело возвращала её к действительности, от которой её сознание тут же стремилось убежать.
Сквозь внешнее спокойствие Вероника металась внутри себя, как загнанный в угол зверь, пощады которому никто давать не собирался.
"Я не умру! - решила вдруг для себя Вероника. - Во всяком случае, не сегодня!"
Она с отчаянной иронией улыбнулась мысленно своей попытке обмануть действительность. Что-то внутри неё тут же принялось настойчиво, глупо и бестолково повторять ей: "Ты врёшь! Ты врёшь! Ты врёшь!" Но, перебарывая накатывающийся как ком к горлу ужас, Вероника снова и снова упрямо повторяла на каждое такое возражение, словно пыталась загипнотизировать реальность: "Я буду жить! Я буду жить! Я буду жить!"
Впрочем, было не честно, если бы взрыв случился, разорвав вокруг десятки людей, а она почему-то осталась бы жива, в самом его эпицентре. Но, тем не менее, она упрямо повторяла себе: "Я не умру!"
Что-то внутри неё ехидничало: "Да ещё минут двадцать-тридцать ты жить будешь!" Но Вероника затыкала ему рот: "Я буду жить!"
По дороге в метро, а затем уже в его переходах Вероника видела стоящих здесь и там милиционеров. Они, словно голодные псы, взирая на дичь, шарили по толпе глазами, выискивая кого бы из приехавших "нагреть" на несколько сотен, а, если подфартит, то и тысяч рублей. Но у неё даже не возникло мысли броситься к ним с воплем о помощи. Она прекрасно понимала, что сделать это значило бы лишить себя тех двадцати-тридцати оставшихся минут жизни, которые ещё были в её распоряжении до станции назначения. Да и что те милиционеры?! Насмотревшись на все чудеса и метаморфозы жизни, которые произошли с ней во время этого последнего бурного путешествия через полсвета, она уже утратила рефлексы жертвы, которая может попытаться спастись. Вероника теперь знала, что никто не поможет ей кроме неё самой. А сама себе она помочь была не в состоянии, и потому оставалось только одно: следовать вместе с группой, вместе с Саидом, вместе с Аидой, чтобы не взорваться раньше, чем было кем-то задумано.
Впрочем, кто сказал, что она жертва. Жертвой она не была. Она сама однажды сделала выбор, и теперь пожинала его плоды. Ничто не мешало ей тогда остаться в солнечной, сытой и, возможно, счастливой жизни. Но Вероника сама отвергла эту возможность, потому что её тело, такое, каким оно было создано, со всеми его пороками и недостатками, было ей дороже той жизни, какую ей тогда предложили. Она не согласилась тогда лишиться того порочного, что было в нём, потому что это было для неё существенно, жизненно важно и необходимо. И даже теперь, когда из-за этого настала пора потерять всё тело целиком вместо какой-то его части, Вероника нисколько не сожалела о своём тогдашнем выборе. Ей казалось, что даже то, что произойдёт с ней через полчаса, было куда меньшим изуверством, чем то, что она тогда отвергла.
Очнувшись от своих мыслей, Вероника увидела, что они стоят рука об руку с Аидой на перроне среди плотной толпы пассажиров, готовящихся втиснуться в останавливающиеся перед ними со скрипом тормозов, разносившимся в гулком зале, вагоны метро. У неё вдруг возникла мысль, что Аида едва держит её за руку, и если резко вырваться, то можно попытаться убежать. Но мысль эта была предательской, и Вероника тут же прогнала её прочь, очистив разум, как ясное стекло, сквозь которое теперь так отчётливо и отрешённо виделось ей теперь всё вокруг происходящее.
В следующую секунду Аида, ничего не объясняя, что-то вонзила в руку Веронике. Та посмотрела на место, откуда шла боль, и увидела небольшой шприц, совсем крохотный, из которого Аида что-то быстро вводила в её тело. Спустя пару секунд по телу разлилось что-то холодящее, и Вероника ощутила странное чувство, будто всё её тело стало ватным. Даже язык во рту перестал шевелиться, и она теперь с трудом переставляла ноги, влекомая Аидой.
Это уже было словно кино. Про неё или не про неё, с ней или без неё - какая разница?! Ей вдруг стало всё равно.
Вероника с удивлением обратила внимание, что столпотворение, ещё совсем недавно творившееся в её душе, как-то само собой улеглось. Она уже не делилась на части. Теперь она не испытывала ни страха, ни растерянности, ничего, кроме отрешённости, словно бы уже покинула и этот мир, и это тело. Тело было последним бастионом, который Вероника прежде так отчаянно обороняла. Но сейчас она отрешилась даже от него. Впереди вдруг словно бы возник короткий, прямой и безапелляционный, бескомпромиссный, как эшафот путь, по которому ей предстояло пройти, с которого своротов уже не было, да и искать их почему-то уже и не хотелось.
В вагон метро Вероника едва вошла влекомая Аидой и слегка подталкиваемая сзади Саидом. Ей было досадно, что её подгоняют. Нет, она не рвалась к последнему рубежу, но и признаков какого-то мятежа не выказывала. И потому Саид мог бы обращаться с ней хотя бы сейчас поделикатней. Впрочем, Вероника тут же простила его, понимая, что он сейчас, наверное, очень сильно взволнован. "Быть может, нервничает, боясь, что всё пойдёт не так, как задумано, и ничего не удастся," - равнодушно оправдала его Вероника. Ей даже стало его немного жаль.
Двери вагона закрылись, и вагон метро колыхнуло. Все вокруг отправились в свой последний путь.
Какое-то странное чувство снизошло на Веронику. К той отрешённости, которая овладела ею несколькими минутами раньше, вдруг добавилось умиротворение. Ей даже показалось, что в душе звучит какая-то красивая и спокойная траурная музыка. Вроде бы ей слышались "Грёзы" Шумана. Какие-то голоса, мужские и женские, целый хор, пели эту трогательную композицию. Ей вдруг захотелось плакать от того напора невыносимой тоски и печали, с которой музыка давила ей куда-то в район груди, отчего перехватывало дыхание. И Вероника даже удивилась, почему никто другой вокруг не слышит этой музыки. На мгновение ей даже показалось, что она сходит с ума. Но хор голосов в самом деле звучал в её голове, и Вероника не могла понять, почему и откуда это происходит.
Она посмотрела на Аиду, собираясь спросить, что та ей вколола, но не смогла. Видимо взгляд получился измученным и жалким, потому что по лицу Саида, который пристально смотрел на неё в это время, проскользнула тень какой-то едва заметной, неуловимой жалости и сострадания.
Разум Вероники был слегка затуманен, наверное, от укола, но она смогла удивиться, что Саиду есть дело до неё. И от этого ей стало приятно, что он переживает за неё. Вероника повернулась к Саиду и улыбнулась. Но на этот раз лицо кавказца осталось неподвижным и холодным как камень. Лишь пристальный внимательный взгляд Вероники смог прочесть борьбу, происходившую в нём по его глазам. Вероника удивилась этому, но Саид тут же отвернул лицо в сторону, будто бы заинтересовавшись чем-то из предлагаемого торгашкой всякими безделушками, голосившей о своих товарах в центре вагона.
Поезд метро проехал пару станций, и Вероника поняла, нет почувствовала всем своим существом, что жить осталось совсем немного. Она не была посвящена в детали операции, но, в любом случае, знала, какую роль ей отвели. Шансов выжить у живой бомбы не было никаких.
Вдруг Саид сделал едва заметный знак глазами Аиде. И от этого сигнала у Вероники сердце ушло в пятки.