-Я не знаю, что мне делать! Ты стоишь передо мной, такая юная, такая хрупкая, такая прекрасная. Я люблю тебя, люблю тебя всем сердцем. И разве я виноват в том, что я старше тебя, и в том, что ты ещё совсем ребёнок. Ты, в самом деле, ребёнок, но я вижу в тебе женщину, ту женщину, которая так прекрасна и желанна для меня! И тем больше возбуждает меня то, что я вижу её ребёнком!.. Это всё равно как видеть ребёнка, который будет прекрасной женщиной, этой женщиной.... Впрочем, тебе этого не понять. Иногда мне кажется самому, что мне не понять этого.... И тогда.... Тогда я не могу найти себе места! Но вот сейчас ты передо мной, и все мои слова - вздор! Все мои слова - сущий вздор, потому что я должен действовать, а вместо этого предаюсь бесполезной тираде! Ведь жизнь не принимает, в отличие от людей, тирады, как оправдания. Для жизни есть только одно оправдание - действие....
-Ну, так действуй! - подбодрила его Вероника. От того, что приходилось стоять нагой, без объятий, она начинала зябнуть.
О, если бы она была, в самом деле, женщиной, под стать ему, сочной, в возрасте. Она бы ему показала! Она бы ему задала трёпку! Он бы узнал, что такое разглагольствовать, когда женщина пред ним разделась! Мокрого бы места не осталось! Но она была всего лишь подросток, всё её хрупкое тело едва принялось претерпевать метаморфозу перехода в состояние, пригодное для любовного употребления. На нём только-только стали формироваться вторичные половые признаки. А уж сознание её и подавно оставляло желать лучшего для такой встречи. И потому Вероника беспомощно стояла нагая перед взрослым мужчиной. Всё, что она знала, всё, что подсказывал ей её опыт, зашитый где-то в самых потаённых складках генов, так это то, что надо раздеться и предоставить дальше действовать мужчине.
Но мужчина пасовал. Вместо того, чтобы делать то, что он должен делать с женщиной, которая предстала перед ним в обнажённом виде и не сопротивляется, он пасовал. Он предавался каким-то речам умиления, от которых Веронике не было ничего, кроме злости.
В самом деле! Она разделась! Сама! Никто её к этому не побуждал! И значит, на невербальном языке это значило, что она предоставляет своё тело в распоряжение мужчины, как того и требует природа её женской сущности, с которой она просто ещё не была знакома, поскольку не доросла. Но если она разделась, то это был повод, и это был жест! Красноречивый жест, который говорил о многом!
Да, очень часто можно слышать, что малолеток, коей она и была, насилуют великовозрастные мужики. Но она то знала, что это не так! Во всяком случае, в её истории это было не так точно! Никто и никогда не смог бы изнасиловать её - она это знала! Всё было с её подачи! И, как она подозревала, во всех случаях, которые иногда достигали её ушей, малолетки сами шли на контакт, сами раздевались и сами побуждали к действию над ними. И, если уж досконально разбираться, то жертвами таких отношений были именно те, кто их, так сказать насиловал!
Если бы у неё сейчас был опыт по окучиванию самцов, то она многое могла бы сказать этому нытику, оказавшемуся перед ней на коленях в позе молящегося идолу. Она в самом деле была для него идолом, только едва понимала это. Её хрупкое, точёное тело, в котором только начинали формироваться зачатки настоящей женщины, было пикантно, соблазнительно и, в силу закона, царствующего в обществе, недоступно для этого самца. И даже сейчас, стоя перед ним совершенно обнажённой, она была прикрыта панцирем закона и морали, через которые, прежде, чем овладеть ею окончательно и бесповоротно, виновно, и в моральном, и в уголовном смысле, ему ещё предстояло пробиться. И не факт было то, что он сможет это сделать. Вот потому он и стоял перед ней на коленях в ошеломлении, не зная, что предпринять дальше, хотя, если взять сами биологические основы жизни, и думать ничего не надо было. Надо было только действовать, быстро, решительно! Чтобы она не мёрзла, чтобы ей понравилось! А он заставлял её мёрзнуть, стоя перед ней на коленях и лебезя, как перед бесчувственной иконой.
Вероника начинала злиться! Ещё бы не злиться! Ведь ей было холодно!..
Она в нерешительности протянула руку к мужчине, едва дотронувшись до его волос. Это было какое-то неосознанное, инстинктивное движение просыпающейся в ней страстной женской натуры. Она ещё не знала, что делать с этой мужской головой. Да, если бы она была опытной взрослой женщиной, то несомненно, это движение имело даже не сакральный, а физический смысл. Скорее всего, она привлекла бы его к своему пышущему жаром лону и заставила мужчину вылизывать свой разбухший, напрягшийся от возбуждения клитор, сочившийся влагой, а может быть делать ещё что-нибудь более экстравагантное, но такое обыденное для опытной в любви и обращении с мужчиной женщины.
Но Вероника была всего лишь подростком, и потому даже сама почувствовала всю ущербность своего прикосновения, за которым не было ничего, кроме инстинкта.
Её страсть просто спала. Никакого возбуждения она не испытывала. Лишь какое-то непонятное сосущее и крутящее низ живота ощущение, от которого казалось, что в недрах живота есть чёрная дыра, всасывающая в себя внутренние органы, говорило о том нечто, ещё зачаточном, что потом разовьётся в полноценное возбуждение, которое в ней всё-таки жило.
В ответ на прикосновение, он посмотрел на неё и произнёс:
-Ты такая красивая! Я тебя так люблю!..
Вероника едва успела провести один раз по волосам мужчины, как вдруг он вскочил, точно ошпаренный и стал страстно кричать, руками будто пытаясь разорвать себе грудь:
-Да нет! Нет! Нет, Вероника! Все слова мои - ничто по сравнению с тем, что я испытываю к тебе! Ты не представляешь, что я испытываю к тебе! Я хочу превратиться в часть тебя, слиться с тобой! Я хочу и поглотить тебя, и поглотиться тобой. Я хочу разбиться о тебя, как морская волна о скалу и исчезнуть от неизбывного благоговения перед твоей красотой. Я знаю, что ты будешь ослепительной, красивой женщиной, которая будет одним своим видом сражать наповал мужчин! Но меня это не интересует! Меня интересуешь сейчас ты, Вероника, в этом своём одновременно и угловатом, недооформившемся, и в то же время таком юном, прекрасном, полном жизненной силы теле....
Вероника слушала его, стараясь понять его слова, но чувствовала только холод, который беспокоил её нагое тело. Его страстные вопли не грели её и были совершенно пусты. Это была всего лишь высокопарность, и Вероника не знала, как к ней относится. Она бы предпочла, чтобы вместо заламывания рук, вместо этих бесконечных красивых, но пустых тирад он просто обнял бы её, прижал бы к себе и, быть может, даже, почему бы и нет, попытался войти в её тело: ведь она знала, что мужчина должен делать с женщиной. Зачем он тянет время и ломает эту дурацкую, никому не нужную комедию, которую всё равно, кроме неё, никто не видит?!
Вероника прижала к себе протянутую вперёд руку, от которой шарахнулся мужчина, положив её на груди, чтобы стало теплее. Ей, в самом деле было холодно, и она начинала дрожать.
Бесконечная сцена неудавшегося, - а ей теперь с отчаянной злостью всё более явственно становилось понятно, что оно именно неудавшееся, - любовного приключения, начинала её утомлять. Даже не вспыхнув страстью и возбуждением, потому что ещё не умела, Вероника почувствовала, что перегорела и уже ничего не хочет.
Вдруг она поняла, что больше не хочет его слушать, чтобы он ни говорил. Ей теперь хотелось одеться или хотя бы залезть под одеяло, чтобы согреться. Но только без него! Его она больше видеть не хотела!
Мужчина упал на колени снова, он, словно фанатик в религиозном экстазе перед идолом своей страсти, хватался теперь за голову руками, рвал на себе волосы, неистовствовал, не смея или боясь прикоснуться к ней.
Но для Вероники теперь, как впрочем, и прежде, это ничего не значило. Теперь уже ничего для неё не имело значения в его выкрутасах. Она остыла в своём юном любопытстве, и теперь его странное поведение не вызывало у неё ничего, кроме ощущения напрасно потерянного времени и досады.