Аннотация: Повесть ниочем написанная в такси, пасмурным февральским днем. Скорее просто реализованные в виде печатного слова мечты о лете, солнце и "мире во всем мире". Автор порой идеалистичен в своих фантазиях.
Апельсиновый день.
Солнце играло на водной ряби. Поверхность пруда взрывалась брызгами, когда очередной отчаянный прыгун летел в ласковые воды с ветки старой ивы. На фоне фантастически голубого неба, изумрудные кроны деревьев казались выдумкой гениального художника. Настолько же неправдоподобно стелился сочный ковер травы.
Воздух субботнего утра веселил и вселял непонятные и будоражащие чувства.
Если оторвать взгляд от бушующей летней жизни и посмотреть чуток выше крон, то можно увидать крыши и верхние этажи новостроек. Там, за новенькой оградой парка лежит тяжелый город, вздыхая пыльными улицами, и кашляя дымом раскаленных проспектов. Но отсюда кажется, что природа победила. И серые шпили высоток скорее подчеркивают величие этого дня, подчеркнутого этим местом.
Каких только людей не выгоняет в парк такой день, кого только не выдавливает беспардонное солнце из пыльных комнат и затхлых офисов.
К примеру, сидит себе человек в удобном кресле, и под мерный успокаивающий гул кондиционера разговаривает по телефону. И заметьте, не просто так разговаривает, не от праздности, а деньги зарабатывает, на новую машину или на, что там принято у занятых людей деньги зарабатывать. Гуляет его сосредоточенный взор по холодному пластику 3D клавиатуры, царапает своим прагматизмом пальмы с картинки на "рабочем столе? компьютера, и медленно, почти стеснительно подкрадывается к окну. И вот когда он, наконец-то, таки доползает, и не сказать по иному, до этого самого окна, как...
Как его разум взрывается от голубого безумия неба выходного дня. Небо заглядывает ему в глаза, и кажется, что-то шепчет. Голос, обычно уверенный и твердый, вдруг начинает слабеть и глохнуть. Сияющий звон просачивается в стерильный кабинет.
"Я перезвоню?. Из последних сил лепечет человек в кресле, не в силах оторвать глаз от несущегося из окна света. В трубке кто-то раздраженно зовет его по имени, но тщетно. Человек встает и подходит к окну с видом на парк.
И видит он сияющий изумруд, отшлифованный солнцем и ограненный смехом, который доноситься даже сюда.
Человек дрожащими руками стягивает галстук, судорожно сглатывает. Через мгновение за ним хлопнет дверь, гулко и задорно. И любые дела на сегодня перестанут существовать.
Или вон там, по серой алее, важно и веско шагает огромный человек. Тугие канаты мышц перекатываются под загорелой кожей, нарочно неприкрытой майкой. Сразу видать, серьезный гражданин, с мощной грудью и широкой, уютной спиной. Эх, как бы он смотрелся где-нибудь на Олимпе, нося имя перловой каши. Или одетый в меха стоял бы он на носу гордого драккара, от всей своей широкой души хохоча над жалкими потугами моря его испугать.
Но он идет по аллее, взирая на мир сквозь темные очки, а на его руке, молодого атланта, сидит маленькая девочка. Девочке года четыре, она в розовом платьице, с большим бантом, который косолапый папа смешно завязал. У этих двух людей глаза одного цвета. И этот большой и сильный человек еще ни разу в жизни не был так горд, как сегодня.
А вон там, вдоль клумбы рубиновых тюльпанов мерно беседуя, идут двое на первый взгляд пожилых людей. Этот первый взгляд в чем-то все-таки прав, этим людям уже давно, даже, не пятьдесят. Но пожилыми назвать их невозможно. Они очень разные. Один высокий и стройный, одетый в цветастую рубашку и, молодежно-бесстыжие, джинсы. Второй приземистый, и шибко серьезный. Одетый в ослепительно белый костюм, похожий на одежду из гонконговских боевиков. Каждое их слово веско и преисполнено смысла, оно появляется с рокотом вулкана, и взлетает с легкостью бабочки. Каждый шаг по плитам аллеи, исполнен кошачьей грации, но в то же время отдает тяжестью поступи каменного гиганта. Каждый жест легок и непринужден как у ребенка, но кажется, что уши заложило, когда маленький старичок зааплодировал тонкой шутке собеседника. Серьезные господа. Но и они поддались древней ворожбе этого дня.
Да, что уж там, даже компания из, оголтелых от лета, тинэйджеров и то бутылки от выпитого пива аккуратно складывает в целлофановый пакет.
Забывшая о времени детвора с разбегу, с кувырком, с оглушительным хохотом прыгает в прохладу пруда. Пузатые отцы, важно хмурятся, в тайне завидуя своим чадам. Но ничего еще чуток и они сбросят свои оковы и рухнут в воду их молодости.
Молодые мамы, как будто сошли с рекламы фешенебельного котеджного городка, катят коляски с маленькими детьми. И, несмотря на свой возраст даже эти карапузы, в импортных подгузниках, понимают, как важно впитать в себя каждый миг этого дня.
На холме, который как сторожевая башня высится в сердце парка.
На облитом роскошью пышной травы, с сапфировыми вкраплениями цветов.
На холме, на его голой, похожей на лысую макушку ученого, были двое.
За старомодным мольбертом сидел молодой мужчина. Просторная рубаха перламутрового цвета не была заправлена в белые льняные штаны, схваченные на бедрах тряпичным белым же поясом, какой носят с кимоно ученики в школах, скажем, каратэ. Художник напоминал дикого кельта. Длинные, до плеч, распущенные волосы, похожие на гриву. Жесткие черты лица, и ироничный прищур. В крепкой правой ладони он держал кисть и что-то размашисто, но аккуратно рисовал. Хамовато поигрывали изящной палитрой. У ног варвара развалился на боку огромный черный пес. Черным была его кучерявая шерсть и умные глаза цвета июльской ночи, а вот добротная борода отдавала рыжеватой бронзой. Пес, от нечего делать созерцал как ветер играет листвой и помахивал роскошным хвостом, в такт своим мыслям.
За плечом Кельта, сложив руки на груди, стоял второй человек. Казалось, они были ровесниками. Пожалуй, на этом и кончалось их сходство. Второй парень напоминал собою сверкающий инкрустированный самоцветами, золотой кинжал, какой к лицу принцу со старого портрета, но бесполезен в безумии рукопашной. Безрассудная футболка и короткие бриджи составляли его гардероб.
- Мне видится, этот берег все же, не столь крут как, ты нарисовал, - сказал Кинжал.
- Это же не фотография. Это вольное видение, - ответил Кельт.
- А вот и они, - улыбнулся любитель достоверности в живописи.
Обрамленная кантом выбеленных бровок, взятая в оправу, декоративного заборчика, подножие холма огибала картинная алея. И по этой алее шли две девушки.
Первая высокая и гибкая, была похожа на кремовый колокольчик - цветок такой. Вся она напоминала этот цветок, жестами, взглядом, даже ее почти спортивная одежда. Ее глаза выхватывали картины мира, со скоростью профессионального фотоаппарата. Походка же напоминала веселый и заводной танец.
Спутница Колокольчика уступала ей в росте, и хваткости взгляда, но поверьте, это ее не портило. Единственное сравнение, которое приходило в голову, глядя на эту пышущую жизнью девушку был - Восток. Восток из сказок. Восток как легенда. Как сплав шикарных минаретов и запаха корицы, близких звезд и оглушительных историй, нрава арабских лошадей и кротости тенистых ирисов. Из под густых ресниц светился непосредственный и загадочный взор. А голубое, по фигуре платье гармонировало с небом, и выглядело его маленьким кусочком, который портной ухитрился превратить в изящный наряд.
Кинжал, хлопнув художника по плечу, легко сбежал по склону холма навстречу девушкам. Бросив что-то приветственное восточной красавице он как Зефир подхватил Колокольчик и увлек ее вниз по склону, дальше по алее, пока они не скрылись из виду.
Пока девушка в небесном платье грациозно поднималась по склону, Кельт следил за ней, слегка прищурив веки. Обнимая ее лукавым и оценивающим взглядом, в котором примешивалось, что-то еще, но, что не смог бы сказать никто.
- Умничка, - сказал он девушке когда та наконец оказалась на вершине, - заслужила подарок.
И он протянул ей огромный апельсин. Фрукт словно был рожден солнцем, впитав в себя его свет и силу. И поэтому на фоне ее небесного платья смотрелся просто волшебно.
Смуглые пальцы обняли фрукт, так теплый ветер ласкает лицо когда стоишь над пропастью. Янтарные глаза обвели взглядом парк, а потом как всегда скользнули по Кельту. По крепкий предплечьям, хитрым глазам, широким плечам.
- Твоя работа, Гермес, - не спросила она, обведя рукой пол мира.
- Моя. Правда Фрейр очень помог, без него я бы не справился, - он наблюдал как его собеседница пытается справится с толстой шкурой апельсина, - но я быстро учусь.
- Красиво. А вот старшие тратили Время на великие дела, создавали империи, вели героев, а ты людей тешишь, - девушка наконец одержала победу над непокорным фруктом.
Сок брызнул на голубое платье. И хотя не мог оставить пятна на одеже Авроры, но заставил богиню чисто по-женски отпрянуть в страхе за сохранность чистоты своего одеяния.
Гермес громко рассмеялся.
- Пусть старшие совершали такие великие и славные деяния как войны за веру, уничтожение неугодных народов, гекатомбы под предлогом спасения отечества. На то они и Старшие, - Гермес потянулся расправляя плечи, - а мы молодые и глупые. Мы вот всякой фигней маемся, муз посылаем к ученным, про адронный колайдер слыхала? А про альтернативные источники энергии? А про легализацию оружия? А про смертную казнь для наркодиллеров? Да, моя милая Аврора, мы молодые, и вечно занимаемся всякими глупостями.
- Ладно, Хитрец, не заводись, - Аврора потупила взор прекрасных глаз, которые так любил Гермес, - а куда Фреир с этой Иштар отправились?
- Не знаю, я не спрашивал, он не говорил, - и он посмотрел в ту сторону куда ушел его скандинавский друг и древняя богиня.
- Не нравится мне она, - сказала Аврора, - последняя из Старших
- Будет тебе, не мешает вот и хорошо, - и Гермес протянул ей руку, - пойдем лучше вместе закончим первый из Апельсиновых Дней нового времени. Пойдем богиня рассвета, и пусть новое солнце осветит эту землю.