Этот утенок был инвалидом с самого рождения. Его длинные лапки, вывернутые в суставах в обратную сторону, нелепо вытягивались и доходили до середины туловища, а сам он лежал на большом животе. Его домом была большая старая пиала, разрисованная крупными аляповатыми цветами, на дно которой сердобольная хозяйка постелила серую вату. Утенку было неделя-две, не больше. Он был грязно- желтый, еще небольшой, но уже потерявший очарование новорожденных круглых, вкусно пахнущих пушистых утят. Тусклые черные глазки-бусинки слепо смотрели всегда вдаль, даже когда его кормили. Он вызывал какую-то тупую жалость, смешанную с отвращением от его неполноценности.
Десятилетняя девочка, приехавшая погостить вместе со своей семьей на пару недель, сразу же стала кормить и поить его, менять подстилку, щипать зеленую нежную травку с огорода и совать ее под самый клюв утенка. Все это делалось мимоходом, когда она не читала книжку или не играла в прятки. Она даже подумывала о том, можно ли сделать утенку операцию и разрешат ли ее родители забрать его, но потом вспоминала, как они выбрасывали из квартиры всю живность, приносимую в дом, и только тихонько вздыхала. Это даже не котёнок,- думала она. Уток едят, когда они вырастают. Но не переставала смотреть за ним.
Прошла неделя, и он уже узнавал ее. Так же быстро пролетела и другая неделя. Но в последний вечер, когда книга уже была прочитана до корки, девочка поставила перед собой на стол старую пиалу со своим утенком и долго стала смотреть на него. Тут впервые она подумала, что лучше бы ему умереть, ведь когда она уедет, некому будет ухаживать за ним. Все ее переживания и любовь к беспомощному утенку, казалось, тотчас сменились странной пустотой в сердце. Она равнодушно поставила пиалу на свое место.
На следующее утро, когда надо было рано вставать и ехать на вокзал, хозяйка удивленно сказала ее родителям: "Представляете, а ведь утенок умер. Но без вашей девочки он не протянул бы так долго".
Девочка это уже знала, ведь ей не надо было даже глядеть на него, чтобы понять, что случилось, ведь она сама так захотела. Она раскаивалась, и у нее было очень тяжело на душе, потому что она предала в первый раз. Потом она не раз вспоминала об этом, и спрашивала себя, а был ли другой выход. И знала, что, скорее всего утенка бы не разрешили забрать на поезд, но если бы она настояла, может быть, он мог прожить еще немного, может быть день, может чуть больше. И ее не мучили бы всю жизнь угрызения совести за то минутное равнодушие, которое убивает за одну ночь.