Свеча на столе горит, освещая небольшую комнатку. Скрипит бумага, за окном ревет ветер, деревья бьются о стекла, как будто бы желая проникнуть в тёплую комнатку, но им это не удаётся. Бумага же скрипит под быстрой ручкой, позволяя рисовать на своём теле всё, что угодно.
- Кому ты пишешь письмо?
Мне не отвечают - я тоже молчу в ответ, не добавляя ничего и ничего не переспрашивая. На мгновение он останавливается - рука с ручкой зависает над бумагой на какие-то мгновения, и я отстраненно смотрю на длинный шрам на его руке.
Наверное, придумывает сейчас, какое-нибудь, красивое предложение. Он придумывает их не очень быстро - возможно, с непривычки. Я помогаю, говоря какую-нибудь красивую фразу. Он найдёт ей применение.
Он отнюдь не коллекционер красивых фраз, говорящий всё слишком прямо, пугая чрезмерной эмоциональностью людей.
- Это же не родителям?- спрашиваю я, глядя на заголовок письма.
- Ты же знаешь, что я не пишу тем, кто меня не ждёт.
Вот уж странно. Детский мир - хрупок и необычайно трогателен. Это ещё в детстве хочется счастья... Счастье для всех! Но такого не бывает. Какое это такое счастье - бессмысленно-тупое? Счастье - оно упругое, как теннисный мяч и не разобьешь его как хрустальную елочную игрушку. Иначе, что это за счастье, которое можно разбить так легко?
Однако непривычно задумчивый Кайнэ находил своё счастье в простом сигаретном дыме с ментолом. Его не интересовал посторонний мир - он просто курил, пил, да и плюс ко всему был падок на пышногрудых дам, что частенько напрягало. Его интересовала лишь его работа - кривоватая, опасная, азартная. Ну, прямо как в карты играть, только никогда не знаешь, чем всё это закончится.
"Дорогая Элизабет!"
- Кто она такая?
- Почему это тебя интересует?- он не поднимает глаз, сочиняет очередную сопливую строчку. Дамочки на такое клюют быстро. Что-то типа "я буду счастлив, если будешь счастлива ты".
- Мы работаем вместе,- начинаю перечислять я.- Живём вместе, делимся друг с другом...
- Ой, как много,- передразнивают меня и, повернувшись на другой бок, продолжают сочинять.
- Убери последнюю строчку, она тут ни к чему. Лучше добавь что-то типа... Ну, простого признания. Зачем тебе все эти слащавые фразы? Если она умная женщина, то сразу смекнет...
- Ей простого "я Вас люблю, дорогая тётушка" будет недостаточно. Ты её не видела!- он качает головой, и я притворно ужасаюсь.
- Каждой женщине приятно, когда её осыпают комплиментами. А признаниями в любви уж тем более...
- Комплиментами, так и быть, закидаю. А любви не обещаю,- мне показали язык и продолжили что-то быстро писать.
- Ой, дурак...
Мне хотелось ему сказать, что когда человек влюблен, все красивые вычурные слова вылетают из головы. Знаете, что такое любовь? Это чувство превращает вашу голову в сладкий вакуум. И если вам признаются в любви и сразу же осыпают слащавыми комплиментами - вам лгут.
Любовь - на редкость простая наука. Другое дело в том, что до конца она так и не изучена.
- Нельзя женщинами крутить,- говорю я, нахмурившись.
- Ага-ага, защищай своих...
- Мстительные женщины способны на многое!
- Максимум - завизжит, глаза исцарапает и туфлей по башке даст. Очень страшно.
- Это ещё смотря как ударит...
На кровати рассмеялись.
- А ты к мстительным женщинам не относишься?
- Не знаю, не пробовала.
- Значит, если я тебя пошлю на кухне за кофе - мстить не будешь?
- Максимум - завизжу, глаза исцарапаю... и что там ещё было?
- Туфлей по башке.
- Ага,- подтвердила я и, встав, пошла на кухню.
Мне вслед что-то пробурчали.
На кухне холодно, не то, что в гостиной. Поэтому я делаю все слишком быстро, пытаясь согреться. Тянусь за чашкой, готовлю кофе. Тёплое кофе. Надеясь, что оно хоть как-то согреет Кайнэ, потому что знаю, что ему сейчас холодно.
И письмо он пишет никому иному, как...
Я вздрагиваю. Что-то уж часто думаю я о том, о чем думать нельзя. Кто-нибудь обязательно прочтет мои мысли, кто-нибудь обязательно прислушается к стуку сердца и ощутит подвох.
Внезапно я слышу чуть хрипловатое пение. Потом - кашель, голос становится более низким и бархатным и пение продолжается. Затем кто-то ругается и начинает настраивать гитару.
Ну, кто же ещё, как ни Кайнэ.
Я улыбаюсь, прислоняюсь к стене и прислушиваюсь.
Наконец, гитара настроена. Кайнэ поёт о чем-то своём, но стены не на столько тонкие, чтобы я смогла различить все слова.
- ...предстоит нам пройти, пока не настигнет нас...
Он поёт так долго, а я стою и слушаю.
Он никогда не играет и не поёт, если на него смотришь. Смущается ли, хочет ли удивить меня потом - не знаю. Возможно и потому, что когда он играет, тонкий рукав задирается и шрам виден отчетливее.
Кайнэ терпеть не может этот шрам. Но и о его происхождении он мне ничего не говорит. Да и вообще никому не говорит.
Песнь заканчивается - я возвращаюсь в комнату. Гитара уже спрятана в чехол, а сам Кайнэ валяется в кровати, разметав по подушке длинные волосы.
Я протягиваю ему кофе и сажусь рядом.
- Подслушивала?- спрашивает он, отпив кофе.
- Э-э...
- Не отвечай, знаю, что подслушивала. Кофе остыл,- выдают мне и мне хочется провалиться.- Только никому не говори.
- Почему?- удивляюсь я, не ожидая такой просьбы.
- Это личное!- отвечают мне, слегка нахмурившись, и я еле удерживаюсь, чтобы не рассмеяться.
Письмо дописано и мерцает белым пятном на столе. Я прищуриваюсь, стараясь прочесть. Но зрение не позволяет. Черт, взять бы сейчас очки...
- А ты уже написала статью?
- Да... Осталось только пару слов, чтобы страница была готова. Учти, будешь себя плохо вести - ничего хорошего о тебе не напишу...
Мне показали язык.
- А что напишешь? Гениальный фотограф Кайнэ показывает журналистам язык, да? Ой, какой плохой Кайнэ.
Он замолчал, уставившись в потолок. Ветвь дерева больно ударилась об окно, и я вздрогнула.
- Знаешь,- вдруг сказал Кайнэ.- Когда я ушел от родителей... я колебался. Стоит ли вообще уходить. Видишь ли, я давно хотел это сделать, но мне всегда было жалко мать. Оставить её с этим извергом? Но я не мог больше этого терпеть. Она сама виновата, что всё так получилось.
- Кай... Ты всё время винишь себя. Даже когда говоришь, что...
- Я знаю. Не будем об этом. Завтра рано вставать. Да ещё и конверт кое-кому передать придётся...
И Кайнэ замолкает - я вслед за ним. О его семье я знаю очень мало, лишь то, что он сам рассказал мне в интервью. Я знаю лишь то, что он ушел от родителей, терпеть не может своего отца и...
Мне в глубине души всегда казалось, что он очень скучает по матери.
Как ребёнок, который кричит "заметьте меня! Обнимите меня!". Как ребёнок, лишенный всего этого.
Ненависть к отчиму... не потому, что он лишил его всего этого?
Мне не хотелось, чтобы Кайнэ думал об этом, и я ободряюще взъерошила его волосы.
- Сволочь ты все-таки,- радостно сказала я.
"Сволочь" фыркнула.
- Ну, за эти фотографии мне заплатят неплохую сумму. Жить же как-то надо. Тётушка Элизабет не пожелала, чтобы я показал эти фотографии её мужу. Пущай радуется, господи, главное, чтобы мне вручили, наконец, мои деньги...
- Это плохо.
- Читай заповеди дальше, S! Только не мне. И вообще, я спать буду. И тебе советую,- заявили на кровати и повернулись на другой бок.
- Спокойной ночи.
Я легла рядом, разглядывая в ночи длинные, чуть вьющиеся темно-каштановые пряди. Кайнэ засыпал быстро, а мне всё время было любопытно, какие же сны он видит.
- Эй...
- Чего?..- сонно пробубнил Кай.
- Можно я... загляну в твои сны?- попросила я, и, не дожидаясь от него ответа, приблизилась к нему вплотную.
Меня обожгло ментоловым дыханием, а в следующую секунду это дыхание стало частью меня. Пальцы запутались в длинных темных прядях, и послышался едва слышимый вздох.
Я отстранилась.
Стыд обжег меня, и что-то болезненно закололо в груди.
- Прости меня, прости...- шептала я, вцепившись в свой свитер. Но внутри все ещё было тепло от дыхания Кайнэ, дыхания теплого и холодного одновременно, дыхания с привкусом сигарет и чужих губ...
Да, конечно, чужих губ.
И Кайнэ - он чужой. И его волосы, и губы, и пальцы - все чужое.
И я тоже ему не принадлежу. Никогда не принадлежала. На нас клеймо, клеймо других людей. Иных. Чужих.
Кайнэ не смотрит на меня - он всё ещё удивлен, шокирован, растерян. А затем садится в кровати и мягко обнимает меня.
И сердце его - чужое.
- Не надо,- тихо говорит Кайнэ и это какая-то грустная обреченность, потому что Кайнэ - он не такой, он никогда не жалеет, он...- Это всё бессмысленно. Совершенно бессмысленно.
Я рыдаю, вцепившись в его рубашку. И внутри болит, обжигает и рвёт на части - и всё это из-за идиотской вещицы, названной Судьбою.
И скоро, совсем скоро придётся расстаться, потому что мы всего лишь напарники, всего лишь те, кто всего-то работают вместе и пишут вместе статьи и репортажи, мы всего-то те, кто принадлежит другим людям.
И нас ждут, боже, нас ждут совсем не те, кто нужен.
Его женщина - беременная женщина, но ведь он сам почти уверен, что это... фальш, и не настоящее это всё, и он знает, что она на самом деле не любит его, что у неё другой мужчина, что она с ним лишь из-за того, что "ребёнок должен расти в нормальной семье с отцом и матерью".
И он не может их бросить, потому что знает, каково это - бросать. И не хочет больше несчастливого детства, чтобы не вспоминать самому и не калечить своего.
И всё это просто отговорки, что мы не можем быть вместе...
Потому что мы - вместе, и губы и запястья горят от поцелуев, и привычка не притупляет чувств, и...
Но эта женщина.
И этот ребёнок.
И этот мужчина...
Мужчина, который поставил на мне клеймо "моё". Инвалид, с которым я живу, которого я терплю, который умирает у меня на глазах и который...
Черт подери, любит меня.
И я не могу его бросить лишь по той причине, что он любит меня и...
Продолжает мучить. Своей беспомощностью.
И каждый день попытка забыть. И каждый день попытка стать просто друзьями. И Кайнэ тоже старается - и не замечает помятой рубашки, и задумчиво глядит на взъерошенное отражение, и...
Не получается, потому что каждую ночь кто-то срывается.
Вчера сорвался Кайнэ, случайно столкнувшись со мной на одной улице.
Сегодня срываюсь я, пытаясь прочесть сны и углядеть себя в них.
- О, ты уже проснулся?- я сонно гляжу на Кайнэ, который поспешно переодевается.
- Чуть было не проспал,- протянул в ответ Кайнэ, по-прежнему не глядя на меня.
Он быстро собирает вещи, затем, хлопнув себя по лбу, забирает конверт - самое важное.
Оборачивается в дверях.
- Ты не забыла?
Я непонимающе улыбаюсь.
И страшно, и боязно, потому что обещания, данные Кайнэ - это любить всегда, но утром нельзя об этом вспоминать, потому что мы всего лишь напарники и мы пытаемся ними оставаться каждый день.
Хотя бы. Каждый. День.
- Если я вручу этот конверт Элизабет и первое, что она сделает, это поцелует меня - ты покажешь мне ту статью, над которой ты работаешь.
Голос Кайнэ необычайно тих и меня мучает подозрение, что он хотел сказать не это.
Но я соглашаюсь, потому что с Кайнэ нельзя не согласиться.
- Договорились.
Кайнэ кивает и уходит, негромко хлопнув дверью.
Через некоторое время окончательно просыпаюсь и я.
И день тянется грустно и тоскливо, потому что без Кайнэ - всегда так. И ничто не радует, и всё чужое, и даже sms-ка, которую я пытаюсь написать - чужому человеку.
Поинтересоваться как чужое здоровье.
Поинтересоваться, скучает ли человек по чужому.
Поинтересоваться, стоит ли возвращаться в чужой дом.
Я пишу, стараясь улыбаться, для того, чтобы доказать себе, что на самом деле это Кайнэ чужой, а вот тот инвалид в коляске и еле дышащий на самом деле родной. Но не получается, и sms-ка отправляется с чужой надеждой на то, что её некому принять.
Рождается чужая просьба.
"Пожалуйста, ну, пожалуйста, перестань мучить и себя и меня..."
Я знаю, что это молитва на двоих, и Кайнэ молит о том же.
У Бога странная привычка выполнять самые абсурдные просьбы.
Перед глазами всё плывет, а я бессмысленно смеюсь, продолжая выпивать что-то вязкое... Ах, ну да.
Бар перед глазами плывет, меня тошнит и тошнит в первую очередь от себя, а перед глазами всё так же маячит перевернутое инвалидное кресло, и мертвый...
Я начинаю реветь - громко и в голос, размазывая слёзы по лицу, криво наливая себе ещё. Ну, ещё. Совсем чуть-чуть.
Может, хотя бы тогда всё исчезнет. И перестанет болеть.
Ненавижу выпивку и алкоголь, но в этот вечер мне можно всё. Мой мученик, мой спаситель, тот, кто поддерживал во мне человека - умер.
Кайнэ, глупенький Кайнэ, конечно, сейчас со своей женушкой, и скоро у них будет вот такой ребёнок и...
Я тупо смеюсь, прикрывая рот ладонью, словно зная, что смех - это запрещенное действие. Какой смех, к черту, когда тот, кто тебя заклеймил - умер?
В голову лезут навязчивые мысли.
"Это ж ты его убила. Оставила одного. Это всё ты-ы..."
Но мысли проваливаются в пустоту, а я - вслед за ними.
И не стыдно, совсем не стыдно - просто плевать на всё.
- Дурочка!- внезапно слышу я, и меня вдруг резко поднимают с пола.
- Ой,- бурчу я, вырывая свою руку.- Больно же!
Но тут взгляд прояснятся, и я вижу знакомые, родные, любимые черты лица. Кайнэ.
Ох, боже, боже.
Реальность давит всё больше, проясняется разум, вспоминается это проклятое инвалидное кресло, сердце в груди готово выскочить и...
Боже, меня тошнит от самой себя. От этой кожи, запятнанной чужими прикосновениями. От этих губ, привыкших лгать тому, кто ждал, преданно ждал, прикованный к коляске. От волос, которыми дышали и от запястий, которые сжимали чужие руки.
Чужие.
Всё чужое.
Да и человек передо мной... тоже ведь чужой, да?
Я обиженно надуваю губы и бью его в грудь - несильно, но мне, утонувшей в алкоголе, кажется, что Кайнэ сейчас уйдёт и это будет правильно...
- Иди отсюда!- бурчу я, продолжая колотить его кулаками. Кайнэ стоит, не шевелясь, но я кажется, слышу как бьётся его сердце - устало и... эй, не смей во мне разочароваться! Не смей!.. - Иди отсюда, к своей же-е-енушке... Ты мне чужой, слышишь? Чужой!
Меня грубо хватают за руку и тянут к выходу.
- Отпусти!- кричу я, стараясь захватить с собой хотя бы одну бутылку.- Отпусти, кому говорят!
На улице дождь и он мне сейчас неприятен. Он раздражает жалкую женщину, которая на столько низко пала, что утопает в алкоголе и сейчас...
Прямо сейчас, стоит и колотит того, кто её вроде бы даже любит.
- Пошли домой,- голос Кайнэ тих и спокоен. Я вздрагиваю, ошибочно пологая, что он рассердится, и будет кричать, и...
А он, наверное, очень устал.
И поэтому когда мы заходим в тёплую квартиру, он садится на диван и запускает пальцы в волосы. И сидит так - склонив голову будто бы в молитве. Но Кайнэ не молится, потому что не верит в Бога.
Нет такого Бога, которому он мог бы помолиться.
Я сажусь рядышком и притягиваю его к себе. И шепчу - громко, хихикая, прикрывая рот ладонью:
- А ты знаешь, знаешь, он ведь умер, прямо сегодня умер!- и мне кажется это таким тупо-смешным, что я смеюсь, смеюсь бессмысленно и глупо.
Кайнэ смотрит на меня широко распахнутыми глазами и я, хихикая, тянусь к его губам.
Ах, эти чудесные губы, которые способны успокоить и прошептать, что всё хорошо!
Но меня отталкивают.
И я, обиженно потирая плечо, начинаю реветь. Слёзы текут, а я реву и реву, и сквозь слёзы проглядывается Кайнэ.
И он устал, он очень-очень устал...
Вскоре мои рыдания начинают надоедать даже ему.
- Прекрати! Прекрати, глупая девчонка!- кричит он, но кричит беззлобно, а отчаянно и устало.
И обнимает, а в его объятиях так тепло, что... слёзы иссякают сами по себе и кажется, что больше никогда не захочется плакать. Кайнэ напевает какую-то песню и это напоминает фрагмент из детства.
И песня так похожа на колыбельную...
И я не улавливаю смысл, потому что не в силах сейчас соображать.
- Тебе нужно поспать,- говорит Кайнэ, и я соглашаюсь.- Завтра будет лучше.
- Не уходи,- прошу я, вцепившись в его рукав, и Кайнэ ложится рядом. А потом курит, наверное, для того, чтобы успокоиться и как-то привести свои мысли в порядок.
Мне грустно. И я злюсь на себя за то, что всё это произошло, и Кайнэ видел, как низко я могу пасть, всего лишь отчаявшись.
Как это мало - отчаяние...
Меня трясет от воспоминаний и Кайнэ прижимает меня к себе. Сейчас его шрам на руке виден ещё лучше, и я сонно бормочу:
- Кай... откуда он у тебя?
Кайнэ молчит и я почти уверена, что не скажет. Но внезапно он тушит сигарету и говорит - тихо-тихо, вкрадчивым шепотом и шепот этот успокаивает и убаюкивает.
- Моя мать любила моего отца. Не смотря на то, что он пил и... в общем, от него всегда было много проблем, поскольку он был ещё и наркоманом,- Кайнэ криво ухмыляется.- Не смотря на это она приложила много усилий и денег, чтобы попытаться вылечить его... И он был лучшим отцом для меня, пусть и со своими вредными привычками. Но в итоге он умер от передозировки. И странное дело, моя мать влюбилась в доктора моего отца. Я застукал их вместе, когда отца хоронили. Это,- Кайнэ поднимает руку и показывает шрам.- Как напоминание о том, чего не должно случиться. Я не хочу больше ломать. Того случая мне хватило, чтобы понять, как мало стоит любовь, даже если вы живете вместе более десяти лет. И как много значит то, что видит твой ребёнок.
Кайнэ заканчивает свою сказку и гладит меня по волосам. Потом прикасается к ним губами.
- Но завтра... всё это прекратится,- шепчет он, а я желаю поскорее заснуть, чтобы не слышать этих слов. И боюсь, потому что знаю, что это прекратится, а если закрою глаза и усну, так сразу же наступит этот страшный день...- Завтра будет легче. Нам обоим.
Не скинуть sms-ку, не позвонить... Нельзя, нельзя, нельзя. И не будет больше. Ничего не будет.
- Обещай, что когда мы встретимся вновь,- говорит Кайнэ.- Ты будешь счастлива.
Но я не отвечаю, потому что в горле застрял ком.
И не будет без Кайнэ никакого счастья...
- Знаешь,- вдруг говорю я, и Кайнэ смотрит на меня с теплой улыбкой.- Ту статью, которую я писала... Это не совсем статья. Это сказка о двух людях. Я хочу, чтобы твой ребёнок...
Слова даются с трудом.
- Твой ребёнок, когда он вырастет... чтобы он прочитал её. Это очень добрая и нежная сказка.
Кайнэ что-то бормочет, целуя меня.
Но завтра и эти поцелуи станут чужими.
Спустя несколько лет.
Солнце всё так же безразлично светит на небе.
Сегодня я стою на могиле того, кто меня заклеймил и я преисполнена чувством благодарности и ненависти одновременно. Я даже не знаю, кого именно я ненавижу, я просто уверена, что я ненавижу себя.
Ветер дует, становится холодно и лепестки, срываясь с букета, летят в небо... Далеко-далеко. Туда, где все счастливы и где все улыбаются. И улыбаются искренне, без капли фальши. Это место мне хотелось бы назвать своим домом, потому что я знаю, что там... хотя бы там меня точно ждут.
Бар давно стал неплохим ресторанчиком с названием "мимолетный поцелуй". Сегодня я иду туда, и я безумно рада тому, что сейчас там новый ремонт и ничто мне не напомнит...
Но чашечка кофе, заботливо протянутая официантов, напоминает.
И дни, когда мы с Кайнэ сидели в комнате и когда он пил кофе, жалуясь на то, что я подслушиваю.
И кофе... у самого кофе запах волос Кайнэ. Тонкий и едва уловимый.
Вдруг рядом возникает букет превосходных белых роз. Я немножко удивлено поворачиваю голову. За букетами почти не видно лица.
- Простите...?
Букет опускается, и я вижу Кайнэ.
Всё того же. Такого же. Моего.
Мы не разговаривали - просто обнимались в подъезде и целовали друг друга - жадно и ненасытно. Лишь потом, спустя некоторое время, когда мы вместе шли по заснеженной улице, Кайнэ заговорил.
Он говорил обо всём, о работе и как мне показалось...
- А как твой малыш?
Кайнэ внезапно замолчал. А затем, через какое-то время, произнес:
- У Анны случился выкидыш. После этого она сошла с ума и... покончила жизнь самоубийством.
Мы останавливаемся.
И мне больно. Очень больно и я не знаю, как утешить, и что сказать. И внутри все дрожит и я не знаю, что...
- Я... знаешь, я понял, что не нужно цепляться за прошлое. О нём невозможно забыть, потому что шрамы все ещё болят. И будут болеть. Но... зато теперь можно быть свободными. Больше не чужими.
И Кайнэ улыбается, улыбается сквозь свою душевную боль и горечь, и я улыбаюсь в ответ.
Потом мы уходим, держась за руки.
Кайнэ всё такой же - и снежинки он ловит губами, а потом улыбается мне совсем как раньше. С одной только оговоркой, что это проклятое слово "чужие", можно заменить на нечто более теплое и искреннее.