Аннотация: Студент-биолог против опасного природозащитного движения. (Трэш-мемуар главного героя.)
Мистерия
МОНСТРЫ-УБИЙЦЫ ИЗ АДА
Если завтра война,
Всколыхнется страна
От Кронштадта и до Владивостока!
Всколыхнется страна,
Велика и сильна,
И врага разобъем мы жестоко!
(Из старой песни)
Глава первая
Анофриев посылает меня
Всякое нормальное приключение для меня начинается с мордобоя.
Это закон природы. То, что открыл его я, не отменяет его объективной реальности, данной мне в ощущениях.
Поэтому, отправляясь с утра пораньше к профессору Анофриеву, я взял с собой небольшой обрезок свинцовой трубы.
Обрезок пригодился мне, как только я переступил порог профессорского подъезда. На меня без лишних слов накинулись двое и начали меня мочить.
Сперва я решил, что меня просто грабят, но быстро сообразил, что дело куда серьезнее. Видимо, мне припоминали какую-то из прошлых обид.
Пришлось оказывать вооруженное сопротивление.
Свинцовая труба - хорошее оружие для того, кто знает, как с ней управляться. Беда лишь в том, что я не видел еще таких школ, где этому учат. Я взял себе на заметку выяснить у профессора, нет ли у него знакомого ниндзи. Тем временем первый из нападавших, не склонный к излишней рефлексии, пырнул меня немалых размеров ножом, самостоятельно и без посторонней помощи подставив лоб под трубу. Убедившись, что нож промазал, я от души треснул хулигана промеж глаз. Тот озадаченно посмотрел на меня. В его черепе что-то сурово, по-мужски захрустело.
- Мужик, - спросил я у него довольно дружелюбно. - Ты кто... был?
Он не ответил, а почему-то завалился набок и сделал вид, что перестал дышать.
Тут-то я и допустил промашку, ибо второй бандит, воспользовавшись освободившимся плацдармом, заехал мне в левую скулу здоровенным кистенем. Стало больно и как-то противно. Из глаз посыпались искры - фосфены, говоря по-научному. Я вспомнил, что запасной скулы у меня нет, и расстроился окончательно. Тем временем кистень прошелся вновь в опасной близости от моей головы, задев волосы и кончик уха.
- Так ведь и убить можно, - заметил я, сосредоточившись на воспоминаниях из курса физики. Курс этот гласил, что тело, движущееся по более длинной траектории, то есть кистень, обладает большим моментом силы, но и большим временем разгона. Воспользовавшись этой элементарной теоремой, я упредил разгон кистеня, коротким броском метнув свою трубу в лицо нападавшему. Судя по воплю, я попал. Нападавший поднял руки. То ли он сдавался, то ли собирался применить еще какую-нибудь подлую штуку, но в этот момент в подъезд вошла бабуся с пластиковой сумкой.
Увидев залитый кровью предбанник подъезда, она трезво оценила ситуацию, достала из сумочки сотовый телефон и набрала очень короткий, с детства знакомый каждому номер.
Бандиту это не понравилось. Он быстро миновал выполняющую свой гражданский долг бабушку и позорно покинул поле боя, оставив раненого товарища на произвол судьбы. Я вежливо поздоровался с бабусей, сообщил свои координаты для милиции и отправился наверх, в квартиру Профа.
Анофриев принял меня с восторгом.
- Опять! - возликовал он, рассматривая мою скулу.
- Опять, - согласился я. - Вы не поверите, профессор, но с того времени, как я с вами познакомился, меня непрерывно бьют.
- Значит, им уже известно все, - сказал Проф конспиративным тоном.
Я не стал спрашивать, кому именно известно все, хотя, как студент, я искренне позавидовал этим загадочным людям. Видимо, им больше никогда в жизни не пришлось бы бояться экзаменов.
- Ты в порядке? - сочувственно спросил Проф. - Дай осмотрю.
Когда-то Анофриев был известен как микробиолог, поэтому он считает, что неплохо знаком с медициной. Его ручища уцепила мое веко, в то время, как пальцы другой ощупали скулу. Надо отдать ему должное - я не почувствовал ни малейшей боли.
- Вдрызг, - констатировал он. - Ну, это мы сейчас поправим. Я принесу обезболивающее.
- Ну почему меня все время бьют? - спросил я. - Почему не наоборот?
Проф посмотрел на меня как-то особенно внимательно.
- В самом деле, почему? - задумчиво произнес он. - Надо попробовать это исправить.
Он провел меня в свой кабинет, хорошо знакомый мне по предыдущим посещениям. Обстановку кабинета составляли стол с компьютером, три кресла и диван. В углу стоял высокий террариум, набитый ядовитыми лягушками-листолазами. Проф кормил их дрозофилами. Дрозофилы были бескрылые, но все время разбегались куда попало, к неописуемому восторгу соседей. Впрочем, по сравнению с прошлогодними профессорскими тараканами, дрозофилы в их глазах представляли заметный прогресс.
Я улегся на диван, профессор заботливо подстелил под меня японскую подушечку-дзабутон и ушел на кухню. Оттуда донеслось зловещее погромыхивание медицинских инструментов. Я попытался отвлечься от предстоящей процедуры и задумался над вопросом, что в очередной раз взбрело в голову Анофриеву. За три года мы пережили с ним немало интересного. Важными вехами на пути этой сложной, неординарной дружбы служили госпитали, больницы, тюрьмы, похищения, драки, погони, перестрелки и мое поступление в университет. Не жалея сил, мы с профессором Анофриевым боролись против алчной, тоталитарной религиозно-экологической секты, именующей себя "Мистерия". Движимая самыми злобными и мерзкими идеалами, ужасная эта организация проповедовала, что род людской отжил свое и должен ныне либо возвратиться назад к природе, либо, что еще лучше, тихо загнуться на радость всякой иной божьей твари. Цивилизованное человечество в нашем с Профом лице не могло допустить такого кошмара, и страшная секта, состоявшая на девяносто процентов из психически неадекватных домохозяек и экзальтированных подростков, неминуемо должна была пасть в этой смертельной борьбе. Беда была лишь в том, что деятельность "Мистерии" очень устраивала куда более серьезную международную организацию под названием ЭКО, или "Экологический Конвент", постоянно оказывающуюся замешанной в какие-то пакостные истории и, естественно, располагавшей по такому случаю по-настоящему большими деньгами. В прошлом году Анофриеву почти удалось прижать ЭКО, разоблачив его высокопоставленного сотрудника, занимавшегося распространением смертоносных вирусов в Китае. Сотрудник был убит, я по настоянию Профа вставил за его счет новые зубы, а ЭКО вышел из воды сухим, как гусь, натертый гидрофобной смазкой. Проф не называет функционеров Конвента иначе как "мерзавцами" или "мерзкими подонками" и твердо надеется доказать, что серия экологических катастроф, с которых и началась вся заваруха с "Мистерией", исключительно их рук дело. И не без оснований рассчитывает на мою помощь в этой операции.
А что, интересно, сказали бы вы человеку, который принялся бы объяснять вам, что вы и ваши потомки не имеете права на существование как биологический вид?
Правильно. Мы с профессором Анофриевым сказали им точно так же.
Вернулся Проф со шприцем и резиновым жгутом. Он ловко перетянул мне руку выше локтя и влил в вену жгучее лекарство.
- Больно, Лис? - спросил он.
- Фигня, - отозвался я.
- Ничего, скоро подействует наркоз. Сейчас я поставлю холодный компресс на скулу, а потом в домашних условиях сделаю из тебя Терминатора. Когда отремонтирую твою рану, естественно.
- Что за дрянь вы мне влили? Я не собирался становиться жертвой ваших экспериментов! Какой еще наркоз?
- Ты же хотел научиться драться, - заметил Анофриев, - вот и научишься. Не бойся, я не собираюсь вставлять тебе электронные мозги с игровой программой "Будокан" для начинающих каратистов. Просто проверяю одну небольшую штучку. Тем более что тебе все равно надо выправить скулу.
- Разве медицинская этика позволяет проводить эксперименты на людях без их предварительного согласия? - саркастически осведомился я.
- Если тебя прикончат по моей вине, моя медицинская этика пострадает больше, - сообщил Проф. - Кроме того, ты еще можешь отказаться, если не доверяешь мне. Достаточно тебе просто заорать "Неееееееет!", и я ограничусь маленьким косметическим вмешательством.
- Идиота из меня сделаете, - недовольно поежился я.
- Я из людей идиотов не делаю! - гордо заявил Анофриев. - Я не психотерапевт!
- Хорошо, - сказал я, поскольку знал, что Анофриев чего попало делать не станет. Да еще на мне. - Я вам доверяю. Только объясните, что вы задумали?
- Ничего особенного. Тривиальное нейрохимическое деблокирование рефлекторных дуг в зонах эйдетической памяти, - просто, как умел, пояснил Проф.
- Ага, вот оно что! Карсин! - Гримаса зловещего удивления наверняка украсила мою рожу.
Про нейрохимическое деблокирование я уже слышал. Было такое снадобье - карсин. Накачавшись им, человек мог разорвать льва голыми руками. Проблема заключалась в том, что при этом он получал от процесса разрывания ни с чем не сопоставимое удовольствие. Мы с Профом собственноручно вычистили пару притонов, где адепты "Мистерии" в изобилии получали это мерзкое пойло.
- Карсин! - воскликнул Проф. - Упаси боже, Лис! За кого ты меня считаешь?!
- За рехнувшегося профессора-маньяка, намеренного испытать новое производное известного наркотического вещества и с этой целью подстроившего ловушку одному из своих учеников, - процедил я. - По счастью, я вовремя обо всем догадался! Ну, профессор Анофриев, может быть, вы дадите мне теперь объяснения? Я наркотизирован, я влип, я муха на ватке с эфиром, я в вашей квартире и в ваших руках. Почему бы вам не позабавиться с невинной жертвой, объяснив ей все хитроумные детали вашего дьявольского плана?!
- Потому что у меня его нет, - развел руками Проф. - Согласен ты на эксперимент или нет, в конце концов?
- Согласен, - сказал я. - Если бы я доверял вам хоть на йоту меньше, я точно убил бы вас на месте.
- Ну, это вряд ли, - побахвалился Проф.
Если вы судите о Профе как о чокнутом очкарике, вы глубоко ошибаетесь. Кулачищи у него что твоя кувалда. На досуге он занимается биатлоном и фигурным катанием. Помимо всего прочего, Анофриев - это такая горилла, что в специальных снадобьях для усиления драчливости он совершенно не нуждается. Как-то раз он пробил головой шлакоблочный забор концентрационного лагеря, чтобы мы смогли вылезти наружу. Правда, дело было в Намибии, а я до сих пор не знаю, как тамошний климат влияет на прочность шлакоблока.
- Что вы мне вкололи? - спросил я.
- Легкий нейролептик. Через пятнадцать-двадцать минут он должен подействовать, и я без помех займусь твоей скулой. А пока, раз ты можешь говорить, предлагаю поболтать на отвлеченные темы.
- Скажите лучше, зачем вы меня вызывали, - предложил я. - Не для того же, в самом деле, чтобы мне надавали по мордасам в темном подъезде?
- Я не могу говорить о серьезных делах с человеком в твоем состоянии, - буркнул Проф. - Откуда я знаю, может быть, ты выслушаешь первые десять слов и помчишься спасать мир и вершить правосудие. А потом у тебя откроется кровотечение. Прямо в трамвае. Или чересчур сильно подействует обезболивающее.
Спасать мир и вершить правосудие в нашей компании - неоспоримая прерогатива Профа, но я промолчал. Доводы Анофриева выглядели разумными - торопиться в преддверии хирургической операции мне было некуда.
Он вдруг открыл стол и достал пачку открыток. Естественно, из серии "Мир природы". Других Анофриев в столе не держит. Отобрав из открыток одну, он кинул ее мне.
- Описание, - потребовал он.
Я осмотрел фотографию жирной разъевшейся змеи, украшавшую лицевую сторону открытки.
- Эскулапов полоз, - сообщил я профессору. - Как и все настоящие полозы, принадлежит к роду Elaphe. Неагрессивная, крупная змея, населяющая Северное Средиземноморье, встречается в относительно влажных районах Передней Азии и Африки. Эффективно борется с мелкими вредителями-грызунами. Вид находится под угрозой полного вымирания. В древнем Риме и Греции эскулаповы полозы считались священными животными. Впрочем, это неудивительно, учитывая количество священных животных в древнем Риме и Греции. Глуха, как все змеи. Я кончил, спасибо за внимание.
- Ты сказал слово "вид", - напомнил мне профессор. - Какое у него латинское название?
Я сосредоточился на решении этого вопроса, но, к стыду своему, осознал, что не помню номенклатурного латинского названия для эскулапова полоза. От напряженных воспоминаний меня отвлекало нарастающее гудение в ушах. Должно быть, загадочный эликсир Анофриева уже начало свою разрушительную работу в моем сознании
Провозившись минуты три, я был вынужден расписаться в своем бессилии.
- Плохо, - сказал Проф. - Знание номенклатуры видов приучает ум будущего биолога к систематическому мышлению.
Он уже два года, пока я болтался в университете, доставал меня этой латинской номенклатурой.
- Эскулапов полоз - достаточно известная змея, - наставительным тоном объяснял мне профессор, преодолевая своим менторским голосом нарастающее жужжание и слабость в моей черепной коробке. - Считается, что именно его изображение мы видим на известной всем медицинской эмблеме - змея, которую тошнит в фужер. Знать его видовое название просто необходимо для общей культуры, даже если ты не биолог, а, скажем, историк или инженер. Биологу же не знать просто стыдно. Название это дано еще Линнеем, и...
Но я уже потерял к этому моменту способность слушать лекцию об эскулаповом полозе, ибо снадобье Анофриева, наконец, вставило мне по-настоящему. Комната закружилась вокруг меня, и вместо потолка профессорской квартиры надо мной распахнулось бескрайнее звездное небо. Затем я увидел Христа, Ктулху, разноцветных гуманоидов, себя с орденом Октябрьской Революции на могучей груди. Я улыбнулся так широко, как только позволяла больная скула, и отключился окончательно.
Через пару часов я сидел на том же диване напротив профессора и дослушивал лекцию о видовых характеристиках эскулапова полоза, прихлебывая из огромной кружки горячее какао. Проф лишний раз подтвердил, что он мужик упорный, и продолжил свою нудь с прерванного места, успев только осведомиться, как я чувствую себя после операции. Скула не болела, только саднил небольшой, довольно криво зашитый шрам. Впрочем, Проф не косметолог. Это сразу видно по нему. Косметолог содрал бы деньги.
Наконец, эскулапов полоз исчерпал себя как тема.
- Голова не кружится? - спросил Проф.
- Ох, - ответил я честно. Проверять, кружится ли голова, я не имел ни малейшей охоты.
- Тогда давай работать, - предложил Анофриев. - Я получил новую информацию.
- Elaphe longissima, - неожиданно и очень некстати вспомнил я. - Так называют эту гадину.
- Германа? - профессор воззрился на меня с нескрываемым удивлением.
- Эскулапова полоза. Мы разговаривали об эскулаповом полозе. А кто такой Герман? - Меня тошнило, я чувствовал себя змеей с медицинской эмблемы.
- Черт с ним, с полозом. Я говорю о докторе Августине Германе, создателе облитеры. Именно с ним нам предстоит теперь иметь дело.
Судя по тону Профа, неведомый мне доктор Герман, в отличие от эскулапова полоза, относился не к роду Elaphe (полозы), а к роду Vipera (Настоящие гадюки), занимая по ядовитости и гнусным повадкам промежуточное положение между песчаной эфой и моим деканом. Создал он, видимо, тоже нечто противное. Мой слух, во всяком случае, уловил в названии его творения латинский корень "облитеро", что означает - уничтожение, разрушение. Видимо, доктор Герман был средней руки научным пакостником. Именно такие деятели составляют наибольший процент анофриевской "клиентуры".
- Я весь внимание, - сообщил я, шумно хлебая какао.
- Не похоже. Но я попробую достучаться до твоих мозгов. Итак, ты слышал о калифорнийском дождевом черве? Это плод генной инженерии...
- Слышал, - сказал я, - даже пользовался. Он должен быстро перерабатывать в перегной большинство органических отходов на свалках, так?
- Точно.
- Ни черта он не перерабатывает! - убежденно заявил я. - Это обыкновенный толстый, жирный земляной червяк!
- Э, - Анофриев споткнулся на какой-то своей мысли. - Ну, эффективность разработки оставляла желать лучшего, хотя ассоциированный комплекс нитрифицирующих микроорганизмов, умело примененный вместе с колонизацией калифорнийского червя, в лабораторных исследованиях показал почти тринадцать процентов...
Я с ужасом вспомнил, что Проф некогда защищал кандидатскую по искусственным клонам почвенных бактерий. Моему отравленному мозгу начинала угрожать смертоносная перегрузка.
- Да, бесспорно, - весьма бестактно сказал я. - Нитрификация в анаэробной среде. Городские помойки превращаются в питательный бифидокефир. Профессор, что такое "облитера"?
Я спустил его с Олимпа на земную твердь, и было видно, как он расстроен этим обстоятельством.
- А... Э... Так вот, эффективность калифорнийского дождевого червя, как я уже заметил, оставляла желать лучшего. - Это вообще-то заметил я, но добивать Профа смысла сейчас не имело. - Поэтому Августин Герман вновь занялся опытами с генной инженерией, с целью вывести животное, способное пожрать и переработать в биомассу... эээ... органические продукты жизнедеятельности человеческой цивилизации. Включая пластмассу, кость и высокомолекулярные пленки типа... э-э... лакокрасочных покрытий. Отсюда название - облитера, "уничтожающая".
- И он... ммм... перестарался, - закончил я, копируя голос и интонации Профа. Умение звукоподражателя у меня осталось от одного из прошлых анофриевских экспериментов, и я регулярно напоминал ему об этом при случае. - Она... эээ... облитера... начала жрать... брр!.. что ни попадя. И доктор... гм... Герман теперь заявляет, что все идет по плану, который он... составил еще... ууу... когда. Потому что это - ик! - рука Провидения, и позволит лишний раз избавить мать-природу от назойливого присутствия - тьфу! - человечества.
Проф, естественно, полез в бутылку.
- Попугаи вида нимфа корелла, - сообщил он, - способны запоминать до тридцати известных мелодий и в совершенстве владеют искусством звукоподражания. Ты не способен правильно запомнить ни одной мелодии, Лис. Поэтому не передразнивай - по способностям ты еще не дотягиваешь даже до нимфы кореллы. Слушай меня и не перебивай. Хотя в целом ты прав. Этот тип, Герман, просто продал свою тварь Экологическому Конвенту, якобы для полевых испытаний по ликвидации пищевых загрязнений на Курильских островах. В результате на Дальнем Востоке несколько человек столкнулись с облитерой в природных условиях. Есть летальные исходы. Три.
- А сколько выживших?
- Двое. У одного облитера проела спинной мозг, другой отделался потерей руки и нижней части лица. Оба теперь полные инвалиды. Имеются также косвенные данные, что эти твари виновны в гибели команды трампа "Гром", выбросившегося на камни всего в ста морских милях севернее Владивостока. Вместо пищевых запасов, карт, одежды, обивки кают на корабле нашли только отвратительные груды слизи. Тел не обнаружено. Представляешь, что произошло, если облитеры разбежались?
- Что вы о них знаете? - У меня по коже пошли мурашки.
- Довольно мало. Исходным материалом Герману послужили личинки обыкновенного жука-плавунца. У них, как ты знаешь, внешний пищеварительный аппарат и необычайно сильная система ферментации органики. Использовались также конструкции, существующие в природе у древоточца-шашела, термита и, само собой разумеется, калифорнийского червя. Итог представляет собой червеобразное членистое существо ядовито-розового цвета, размером, по-видимому, от нескольких миллиметров до двадцати сантиметров, с чрезвычайно мощным ротовым аппаратом. Питается органикой любого происхождения, в том числе синтетикой и живыми существами. Нападает на последних прыжками из засады, осуществляемыми, по-видимому, резким распрямлением кольцеобразно изогнутого тела.
- Странно. Приспособление, типичное для хищника. Если доктор Герман занимался проблемой утилизации отходов, повышенная прыгучесть явно была лишней для его питомцев, - заметил я.
- Он объясняет это тем, что облитеры должны были уметь подниматься на некоторую высоту в крупногабаритных объектах, например, при очистке потолков или больших резервуаров с отходами, - сказал Проф.
- Для этой цели удобнее лазать, - не согласился я. - Червяка украшает скромность. К чему эти прыжки?
- Думаешь, Герман с самого начала создавал хищника? - заинтересовался Анофриев.
- Террориста - так будет точнее. - Я допил какао и обнаружил, что звон и муть в голове прошли. - Помните прошлогоднюю историю с хинганскими крысами? Они на редкость точно были рассчитаны на психологию детей. В итоге - волна смертей и всеобщего ужаса.
- И ответная кампания в защиту бедных симпатичных животных, - кивнул Проф. - Да, Герман тогда получается еще большей сукой, чем я о нем думал. Выходит, он с самого начала готовил своих облитер так, чтобы предельно осложнить борьбу с ними в пораженных ими районах.
- Я должен в одиночку остановить ужас, который несет народам Земли доктор Герман? - с надеждой осведомился я.
- Нет, - Проф не оценил иронии. - Это должен сделать я. А ты поедешь на Дальний Восток и остановишь ужас, который несет местным жителям неконтролируемое размножение облитеры.
- Но как? - воскликнул я.
- Дурацкий вопрос, - пожал плечами Проф. - Я же тебя на подвиг посылаю. Знал бы, как с ними бороться - это был бы не подвиг, а летняя практика. Поезжай, изучи вопрос на месте. Ты же биолог, в конце концов! Повезет - победишь облитеру. Поставят тебе в Магадане памятник. Очень повезет - соберешь какие-нибудь интересные факты. Недурно было бы по результатам твоей командировки вытащить кое-кого за ушко в Гаагу, а то и прямо в Нюрнберг. - Он мечтательно зажмурился. - Представляешь, Лис? Раннее, солнечное утро. Нюрнберг. Рейнвейн, пиво, мороженое, копченые колбаски. Публика волнуется в ожидании аттракциона. А на помосте под виселицей...
Он две минуты перечислял имена людей, которых искренне считал врагами человечества. Следует отдать ему должное - ни одного из своих личных противников, даже Сельву де Луна, он в этот список не включил. Что до меня, я бы для проформы все же приписал бы туда своего декана, ярого поклонника идей "Мистерии" и клуба "Золотой миллиард".
Я вновь отвлек его от радужных фантазий.
- И что мне делать прямо сейчас? - спросил я у него без обиняков.
Он непонимающе поглядел на меня.
- Ехать. Я разве тебя еще не послал?
Перед уходом я получил от Анофриева два конверта. В одном были деньги, в другом, толстом - инструкции.
Следуя традиции, перед дальней дорогой я посмотрелся в зеркало. Из зеркала на меня глядел суровый, печальный молодой человек с изящно подшитой к левому глазу щекой. Автостопом с такой рожей немного наездишь. Я бы не остановился на собственный сигнал, даже если бы был водителем десантного бронетранспортера.
В итоге мне пришла в голову гениальная идея. Я снял телефонную трубку и позвонил Шлему.
Шлем был дома - в трубке гремели отголоски хэви-метал.
- Привет, Славка! - сказал я. - Это Валя Патрикеев. Чем занимаешься?
- Фигней, - проорал он. - Готовлюсь морально к соревнованиям.
Шлем выступает в мотоциклетных гонках по классу "эндуро". Этим отчасти и обусловлен был мой интерес к нему. Вдруг он знает способ попасть на Дальний Восток бесплатно, желательно - не по этапу?
- Ты откуда говоришь? - спросил он.
- Из квартиры Профа. Он только что послал меня на очень опасную миссию. Я хотел проконсультироваться с тобой по паре вопросов. Для начала, мне нужно попасть на Дальний Восток. Кроме того, мне понадобится оружие и средства связи. Естественно, все замаскированное и портативное. Я еду спасать мир, и мне нужна хорошая техническая поддержка. Если ты можешь меня проконсультировать, то...
- Опять "Мистерия"? - спросил Шлем с подозрением.
- Бери выше - Экологический Конвент.
В трубке послышалось сопение. Музыка смолкла.
- О, черт! - сказал, наконец, Шлем. - А Проф едет?
- Нет, - честно ответил я. - Кажется. Да и зачем? Он послал меня.
- Жди у подъезда, - приказал он и повесил трубку.
Глава вторая
Еду, куда послали
Я удивленно поднял брови: девушка, сидевшая напротив меня, читала толстую книгу в кожаном переплете под названием "Справочник онаниста".
Деликатно кашлянув, я выразил научный интерес к содержимому столь объемистого труда.
Девушка вскипела. Мой вопрос в ее глазах был свидетельством моего нравственного квазимодства, а физический дефект на роже только подчеркивал этот прискорбный факт. "Справочник онаниста" был, оказывается, никакой не справочник, а знаменитый постмодернистский роман, вобравший в себя традиции прозы Хорхе Луиса Борхеса, Умберто Эко и Милорада Павича. Не знать об этом было стыдно. Все современные интеллигентные люди должны читать "Справочник онаниста" и восхищаться им.
Я принес свои извинения, объяснив, что я не интеллигентный человек, а простой студент-биолог. Я также выразил надежду, что моя попутчица простит мне полное отсутствие всякой тяги к чтению "Справочника онаниста".
В это время поезд тронулся. Последний этап путешествия приходилось проделывать по железной дороге. Шлем смог бесплатно устроить меня на самолет только до Хабаровска. Для командира владивостокского рейса слова "самолет" и "бесплатно" оказались антонимами. Хабаровский же экипаж в полном составе оказался горячими поклонниками громкой деятельности профессора Анофриева, и мне пришлось только пару часов попотеть в кабине, рассказывая, как мы с Профом пролетали в шторм над Кордильерами. Пользуясь тем, что со мной не было Шлема, я оклеветал его пилотское мастерство, зато приобрел у экипажа настоящий артистический успех. Словом, полет был довольно приятный. Теперь меня ждала расплата - плацкартный вагон поезда, залитый душной дальневосточной жарой, залетающие в окно тучи гнуса и попутчица со "Справочником онаниста", в порядке приветствия назвавшая меня Квазимодо.
От безысходности я принялся знакомиться с девушкой. Звали ее Римма, ее мама работала агрономом-селекционером на станции "Арбеевка" под Владивостоком, а отец плавал на буксире. Римма заканчивала педагогический техникум, ехала к маме на летние каникулы перед практикой.
Она прочла все самые важные книги на свете, поскольку она будущий педагог. Она сама сочиняла стихи - я с полчасика наслаждался ее монотонными виршами о человеческом одиночестве и о том, как ее одинокая душа заключена в раковину из прекрасных образов и слов. "Ом мани падме хум"? Нет, она не слышала этого выражения. Это матерок? Нет? Значит, песня какой-нибудь непопулярной рок-группы. Ах, это Будда? Буддизм - скрытая разновидность сатанизма. Ее еще в школе научили бояться сект и сектантов. Конечно, буддизм - это сектантство, ведь буддисты не верят в Христа! Нет, она не христианка, она вообще не верит в бога. Но окружающие-то должны верить! Иначе исчезнет мораль. Мораль - функция религии. Мне этого не понять, не та у меня организация натуры, чтобы думать (она сказала - мыслить) глобальными категориями. Здесь нужен культурный уровень, которого я в своем Санкт-Петербурге не мог бы получить ни при каких обстоятельствах. Тем более, у меня нет поэтического дарования. Я вообще несовместим с поэзией. Акростихи экспромтом? Не показатель. Акростих любой дурак сочинить может. Сама она этим даже не балуется - пошло.
Зато она прекрасно рисует. Ее тетрадь заполнена женскими головками с одинаково продолговатыми узкими глазами, одинаковыми губками бантиком и курчавыми белыми локонами вокруг лица. Все головки улыбаются. Нет, это не один и тот же человек. Нет, это не генетические клоны. Это отражения ее художественной мысли о главной вещи в мире, это образ идеальной женщины. То, как она видит себя изнутри. И нечего цитировать ей "Когда смотрю в глаза твои глазами узкими змеи..." В техникуме им как дважды два объяснили, что Блок был сексуально больным. А я просто циник. Я даже рисовать не умею. Музыкального слуха у меня тоже нет, и вкуса музыкального нет, поэтому она не будет петь со мной хором. Лучше она сама споет мне, чтобы показать, как это делается.
Невинная детская песенка "Голубой вагон" в ее исполнении приобрела совершенно похабный оттенок. Вот к чему приводит порой непродуманная нарочитость манер исполнителя. Она явно чувствовала себя звездой детского утренника, но я провалиться готов был от смущения. Выходило так, что я сознательно сел в этот поезд, ожидая найти тут некий "голубой вагон", а нашел вместо этого ее, и теперь она меня утешает. Другие пассажиры смотрели в нашу сторону с нескрываемым удивлением, но, будучи людьми по-сибирски деликатными, в наши личные отношения пока не лезли.
Тогда я попросил ее научить меня петь.
Римма во мгновение ока подобрела настолько, что угостила меня кислым польским яблоком. Страсть чему-нибудь учить, видимо, сидела у нее в крови, а тут ученик сам лез к ней в руки. Она подобралась, приосанилась и предметный урок начался.
Основы сольфеджио мы прошли за три часа - наверное, здесь сказывался мой предыдущий опыт, полученный за семь лет в музыкальной школе. С чувством ритма у меня тоже все было в порядке. Проблемы, как обычно, возникли с вокалом. Я ни в малейшей степени не виню здесь педагогическую неопытность Риммы. Моего голоса не переносит никто, и даже Шлем не раз просил меня заткнуться, так как ему, несмотря на шлем, постоянно резал уши мой драматический тенор.
Отчаявшись научить меня петь меццо-сопрано даже первые такты популярной детской песенки "Old McDonald had a farm", Римма махнула рукой и попросила спеть хоть что-нибудь моим обычным, грубым голосом. Я прикинул число спящих пассажиров и убедился, что оно равно нулю. Тогда я откинулся на скамье, настроил голос в резонанс (плод еще одной научно-психологической штучки Профа) и запел первое, что пришлось к случаю.
Тут-то пассажиры и показали мне, что терпение русского народа велико, но отнюдь не безгранично.
Первыми голос подала команда пьяных дембелей, мирно сидевших до той поры в углу вагона. Они подхватили припев, многократно усилив и умножив его заунывным, жутким диссонансом. Как гнусная пародия на волшебный голос Джельсомино, эхо припева покатилась над болотистой тайгой, заставляя птиц и тучи гнуса сниматься с насиженных авиабаз и искать место поспокойнее.
Затем, когда я дошел до слов "голодай, чтоб они пировали", какой-то мужик с украинскими усами заорал через коридор "Правильно, сынок!" и тоже подхватил песню. Его примеру последовали какие-то подозрительного вида парни в штормовках, то ли беглые зэки, то ли отощавшие студенты-геологи, так что исполнение песни постепенно начало перерастать в некий стихийный митинг протеста. На словах "Царь-вампир из тебя тянет жилы, царь-вампир пьет народную кровь" истерически зарыдали женщины и дети. Меня охватил революционный подъем. Вагон вокруг меня приобретал на глазах знакомые идеологические черты бронепоезда. Я чувствовал себя комиссаром, приехавшим из Питера, чтобы принести в эти края правду о Великой Революции.
Ясное дело, добром это кончиться не могло.
Когда весь вагон, за исключением Риммы, встал и в едином порыве допел последние строчки о "године свободы" и "вольном братстве святого труда", раздался зловещий жандармский лязг прикладов, и надо мной выросли три силуэта в мундирах конвойных войск Дальневосточного военного округа.
Намерения палачей вольности были ясны как день. Меня ждала насильственная высадка с поезда, препровождение в милицию и минимум трое суток простого административного ареста. В промежутках это дело, естественно, было бы густо переложено мордобоем. Причем, по известному всем закону подлости, били бы опять-таки меня.
Я решил не сдаваться в руки сатрапов. Конвойные войска - не милиция, права задерживать меня они не имеют. Окажи я сопротивление насилию - и закон был бы на моей стороне. Против меня у противников, конечно, был перевес в численности и в оружии, но я свято верил в свои силы.
Проф обещал разбудить во мне эйдетическую память бесчисленных поколений бойцов, живших и сражавшихся задолго до моего рождения. Человек, идеальная боевая машина, обладает могучим телом, невероятной хитростью и разумом. Мои предки с примитивным оружием побеждали в единоборствах бурых, белых и пещерных медведей, тигров, львов, мамонтов и носорогов, а также другие человеческие племена. Их же самих не побеждал никто. Иначе меня бы просто не было на свете. С помощью своих методов Анофриев пробудил во мне инстинкты этих могучих древних охотников. Я отдал себя во власть этих инстинктов, дав им управлять своим телом. Я ждал от подсознания ответа, извлеченного из мудрости безымянных витязей прошлого - что я могу сделать, чтобы выиграть эту неравную схватку?
И древние инстинкты подсказали мне единственно верное решение. Бежать!
- Ба (эвфемизм)! - сказал один из солдат, тот, что загораживал мне дорогу к выходу. - Да это никак Лис! А я еще думаю - кто в этой дыре может поставить на уши целый вагон? Ты из Биробиджана, что ли?
Я был из Питера, но по соображениям осторожности решил пока не возражать. Ситуация поворачивалась какой-то неожиданной стороной.
- Не узнал, паря? Я Серж Майков! - загремел конвойный. - Мы с тобой гуляли в Праге, когда Славка Шлем взял четвертое место на гонках! Помнишь, ты Пушкина в пивной читал наизусть! А братья-славяне лежали в лежку и рыдали? Нам хозяева из-за тебя бесплатное пиво выставили! Ну, Лис, вот встреча! Давай лапу! Ребята, знакомьтесь, это помощник профессора Анофриева!
- Ах! - сказали все в вагоне. Кроме Риммы.
Никакого Сержа Майкова я, естественно, не помнил. От празднования гоночных успехов Шлема у меня остались воспоминания самые тусклые - неверный свет фонаря, лужи пива и блевотины, кастет на пальцах, парни с винторезами из "Золотого Миллиарда", упрямо ломящиеся в дверь погребка. Но я чувствовал, что мне пока везет, и не хотел портить глупыми репликами это приятное ощущение.
- Слушай, - спросил второй солдат, не представившийся. - А чем он занимается, профессор?
- Микробиологией, - честно сказал я. - Ну и там по мелочи...
Мне вспомнились профессорские эксперименты, и я понял, что дал занятиям Анофриева очень расплывчатую характеристику. Впрочем, как выяснилось, конвойного интересовала вовсе не эта сторона деятельности Профа.
- Э, - задумался я. - Русс бабах ин зе рожа. Что-то вроде бокса без правил, одним словом.
- Экзотично, - с уважением проговорил конвойный. Слово далось ему с трудом. Третий солдат, совсем еще парнишка, с завистью смотрел на мою разорванную щеку.
- А где сейчас профессор? - спросил Серж Майков.
Тут я сообразил, что все это могло быть хитроумной ловушкой. Сдавать Профа я не собирался.
- Как обычно! Борется с врагами человечества! - отрапортовал я, вытянувшись во фрунт.
- Дай господь ему здоровья, - запричитала какая-то бабуся, - сохранитель он наш и защитник!
- Многая лета! - произнес в тон ей густой поповский бас из невидимой мне секции вагона. Пьяные дембеля подхватили по-казачьи: "Мно-га-я, многая лета, мно-га-я, мно-га-я, многая лета!" Кто-то зааплодировал и завизжал.
- Изверги, - зашипели с верхней полки в коридоре. - Сталина на вас нет!
Шипящего заткнули.
- Ишь, Берия выискался!
- Сидели бы сейчас среди взбесившегося зверья!
- Сталина ему! Сам, небось, всю жизнь в магазине сидит и людей обманывает, а на старости лет твердой руки захотелось!
- Будет вам твердая рука еще, будь здоров, - мстительно прошипел поклонник тоталитаризма, но его уже не слушали. Я почувствовал себя в центре общественного внимания.
- В наши края теперь едете порядок наводить? - сочувственно спросил мужчина с украинскими усами.
Видимо, профессор Анофриев считался у местного населения отдельной оперативно-тактической единицей, а я - чем-то вроде его орудия главного калибра в борьбе за наведение порядка.
- Ну не то чтобы порядок... - начал я, но со всех сторон посыпались жалобы.
- В тайге люди пропадают!
- Кто-то пьет кровь у скота и мучает его!
- Под Владиком сектанты землю скупили, вроде как экологическую чистоту на ней устраивать. Людей повыселили, а сами в срамном виде бегают и водку жрут!
- В бухте Посьет подростки играют в оборотней, по ночам бросаются на людей!
- А наш завкооперативом так и есть просто оборотень! Зарплату не выдает полгода, говорит - незачем вам, с огородов проживете! А сам с женой американкой по загранице блудует (эвфемизм), и "мерседес" купил, джип вездеходный!
- Вы уж, товарищи Анофриев и кто там еще с ним, разберитесь с гадами по-свойски!
- Мы подсобим, паря, не боись! Народ крепкий!
- Сибиряки Москву в войну не сдали! Неужто за здорово живешь нелюдям продадимся?
- Нелюдь они и есть, природозащитники драные (опять эвфемизм)! Кончать с ними надо, гражданин Лис!
- Слышь, - сказал Серж Майков. - Народ за вас, однако! Кого будете бить на этот раз?
- Кого найдем, - сказал я, по-прежнему подозревая ловушку. Сейчас я был агентом Анофриева, а агенты не колются. - Вообще-то я на практику еду.
- Во Владивосток? - уточнил Серж.
Я ехал как раз во Владивосток, но тут меня осенило.
- Нет, - сказал я гордо. - На агростанцию "Арбеевка".
Римма охнула.
- Так я и думал! - гордо сказал Серж.
Ясно. Это была ловушка.
- Там девять человек погибли позавчера, - пояснил второй конвойный. - Я так и знал, что Анофриев приедет разбираться. Или пришлет кого-нибудь, - с сомнением глядя на меня, поправился он.
- Сотрудники погибли? - я украдкой поглядел на Римму.
- Практиканты. Из агротехнической школы.
- Слава богу! - Римма облегченно вздохнула.
Меня передернуло.
- Причина смерти?
- Яд. Покусал кто-то.
- Кто?
- Понятия не имею. По радио передавали.
- Разберемся, - сказал я. - В газетах писали что-нибудь про этот случай?
- Вот, - кто-то из соседнего купе передал мне по эстафете газетный лист с прилипшими кусочками селедочного масла. - Местная "вечерка". На третьей полосе статья. Извините за состояньице бумаги...
- Ничего страшного, вы могли поступить с ней куда хуже. Спасибо.
Я развернул газету на указанной полосе и погрузился в чтение, жестом извинившись перед Сержем и его спутниками. Те деликатно подвинулись, освобождая дорогу приблизившемуся проводнику. Проводник принес мне чай. Соседи по вагону настороженно замолчали.
Молчание нарушила Римма.
- Кто вы такой, черт возьми? - спросила она довольно бесцеремонно, рукой заставив меня опустить газету.
- Я же представлялся. Студент-биолог из Петербурга, Валентин Патрикеев, мое прозвище Лис - видимо, из-за фамилии. Внештатный сотрудник Комиссии по экологической безопасности.
- Что вам нужно от моей мамы?
- Понятия не имею. Я всего несколько часов назад узнал о ее существовании.
- Тогда зачем вы едете в Арбеевку?
- Ваша мама - директор агростанции? - догадался я. - Или... как это... смотритель? Она живет там одна?
- Нет, она агроном-селекционер. И на станции около тридцати работников. А вы что, к директору едете?
Либо ее мама была и в самом деле выдающейся личностью, либо - что вероятнее - эта девушка не рассматривала всерьез возможности, что кого-то могут интересовать в мире вещи, не имеющие к ней никакого отношения.
- Нет, не к директору, - объяснил я. - К облитерам.
- А, понятно, - равнодушно заметила она и потеряла ко мне всякий интерес.
- Что такое облитеры? - заинтересовался Серж. В вагоне опять примолкли, ловя обрывки разговора.
Я в двух словах рассказал то, что передал мне Проф про облитер. Не забыл я упомянуть и о грандиозных планах ЭКО по расселению маленьких чудовищ, и о роли доктора Германа в этом проекте.
- Вот сука! - с чувством сказал мужик с украинскими усами. - Что б им его самого не сожрать, Франкенштейна замороченного (эвфемизм)?
- Репеллентом мажется, - буркнул я, вновь погружаясь в чтение. - Вот что, граждане, ситуация крайне серьезная. Кампания по насильственному исправлению экологической ситуации добралась и до Приморья. Придется принимать радикальные меры. Комитету, в моем лице, позарез нужна ваша материальная помощь!
- Сколько? - с готовностью спросил поповский бас.
Наверное, в этот момент я мог бы слегка поправить свои финансовые дела, но тогда бы я был не народный герой, а кто-нибудь еще. Я же предпочитаю оставаться народным героем. Это вымирающий, высоко ценимый и декоративный вид, заслуживающий занесения в Красную книгу и, к сожалению, не размножающийся в неволе. Быть экземпляром этого вида лестно для самолюбия. Это вам не эскулапов полоз. Поэтому я сказал только:
- Мне очень нужно походное снаряжение, можно бывшее в употреблении - рюкзак, накомарник, палатка и что еще здесь нужно летом в тайге. Если есть возможность доставить меня из Владивостока на станцию "Арбеевка", я буду очень благодарен. Оборудование постараюсь вернуть в целости и сохранности. А также постараюсь быстро представить доклад по облитере и мерах борьбы с ней. Думаю, мы сможем примерно за месяц сконструировать оружие противодействия - яд или вирус. Сейчас мне важно как можно быстрее добыть живой экземпляр облитеры. Дальше - дело техники.
- Не страшно вам одному ехать? - спросила какая-то пожилая женщина с верхней полки. - Там ведь люди гибнут!
- Страшно, - признался я, - а что поделать? Еду, куда послали. Авось, минет меня чаша сия. А не минет, так найдется, кому свечку за упокой души поставить. Правда, Римма?
- Я в церковь не хожу, слишком дорого, - серьезно ответила она.
Глава третья
Я влип
Справа от меня был лес, и слева был лес, и позади был тоже лес, весь пожухлый и заваленный буреломом по пояс, в черных пятнах недавних палов и зеленых полосах влажного папоротника, покрытый росой, как потом, изнывающий от зноя, кишащий тучами комарья и мошки, глядящийся в свои ржавые лужи, совершенно чужой и непонятный. Я стоял посреди этого пейзажа и думал о нем словами фантастов братьев Стругацких. Я думал о нем так потому, что парой минут раньше мне пришли на ум слова другого знаменитого фантаста, слова, относившиеся как нельзя лучше к моей ситуации: "Только без матерщины, начнешь - не остановишься!"
Дело было в том, что я влип.
Будучи отчасти самонадеян и глуп, отчасти же недоверчив к местным жителям (а ну как кто-нибудь в этой занюханной Арбеевке работает-таки на ЭКО и вздумает меня пришить), я решил, что буду сам себе доктор Ливингстон, сам себе Стенли и сам себе Дерсу Узала, то есть пойду на исследования окрестностей агростанции в гордом одиночестве. И в итоге поплатился. Поманившее меня ровное место, свободное от разнотравья и бурелома, оказалось на поверку чем-то вроде верхового болота, проще говоря - зловредной вонючей трясиной, предательски затянувшей меня по пояс на третьем шаге. Глубже я за последние полчаса вроде бы не проваливался, но и пошевелиться толком не мог, даже развернуться не мог на месте. Сомнительное удовольствие - сидеть, как приклеенная муха, среди орд гнуса, чуть ли не в самом логове зловещих облитер! Ни деревца рядом, ни кустика, ни даже жердины... И самое поганое - вот он, край трясины, прямо за спиной, два метра максимум, а не то что руку протянуть нельзя - увидеть его, и то не получается!
И откуда только на пологом склоне сопки взялась такая отвратительная помойная ямина!
В жизни не читал про такой природный феномен. Вернусь - непременно расскажу Профу.
Если вернусь.
Потому что я действительно влип, в самом прямом смысле этого слова.
Так дурно мне не было даже в тот раз, когда Сельва де Луна замуровала нас с Профом в пещере, где обильно гнездились дикие земляные пчелы. Там, по крайней мере, мы до отвала наелись терпкого, кисловатого меда. И там я был не один.
Если верить газетной информации, после нападения облитеры от человека не остается даже костей. Только кожа.
Мысль, что обратно в Питер я поеду свернутым в рулон, почему-то меня не позабавила. Зато по ассоциации с ней мне пришла в голову великолепная идея.
Стараясь не дергаться без нужды, я снял брезентовую штормовку и убедился, что она достаточно задубела от непогоды и грязи. Тогда я расстелил ее поверх трясины перед собой и лег на нее грудью, как на опорную поверхность.
Штормовка, естественно, тут же сбулькнула в грязь, но мои ноги вылетели из сапог и приобрели относительно горизонтальное положение. Этого было почти достаточно. Я расслабился и доверился эйдетической памяти.
Не знаю, как называлось то племя, из которого происходили мои далекие предки, но тотемом у них, очевидно, была камбала. С помощью немыслимых в любой другой ситуации телодвижений я задом проплыл по грязи, консистенцией и запахом напоминавшей прокисшую перловку для детсадовцев, и без сапог выбрался на твердый берег. В зубах я держал шнуры, соединяющие меня с утонувшим ранее рюкзаком и спасительницей-штормовкой.
Мои кирзовые сапоги остались добычей зловонной бездны.
Я не выдержал и высказал безмолвной колоннаде леса все, что накипело на сердце. Затем вытащил рюкзак и штормовку из трясины, обтер поруганной штормовкой ноги и в этот момент увидел облитеру.