Солнечный луч высверкнул на эфесе, залил слепящей полосой благородную древнюю сталь. Вучетич повёл клинком в воздухе. Иззубренное, усеянное металлическими буграми лезвие двуручного меча засверкало на солнце, как мстительный огонь возмездия.
В этот день бывший детектив убил мечом четырнадцать оккупантов. Вучетич добился своего. Теперь его боялся каждый натовский солдат, каждый милитант Технотопии в округе. Боялись его, боялись его страшного меча, боялись волков-оборотней, время от времени выходивших вместе с ним на ночную тропу партизанской войны. Впрочем, волки тоже боялись Вучетича. Они знали, что гнев его ещё не остыл, что пролитая их собратьями кровь Зорко Мочича требует по-прежнему отмщения в грозном сердце патриота. Стеван Вучетич с его чудовищным мечом стал настоящим воплощением гнева сербского народа. Словом, Лина сделала своему несостоявшемуся возлюбленному прекрасный подарок.
Вучетич хорошо помнил тот день, когда пробрался в развалины Исторического музея в Белграде и, руководствуясь рассказом Лины, не без труда отыскал там среди каких-то бессмысленных ящиков с английскими и шведскими надписями стеклянную музейную витрину, тщательно завёрнутую в джутовые мешки. Дрожа от нетерпения, Вучетич содрал обёртку; из-под слоя кирпичной пыли и ржавчины блеснула ему в глаза древняя благородная сталь. Приняв свою величественную боевую форму, он разбил витрину ударом кулака, прочитал табличку, оторвал цепь, державшую оружие, от стальной скобы в основании витрины. Меч лёг в руки, как воплощение ярости. Это было невообразимо древнее оружие; с таким мог ходить на турецкое войско сам Марко Кралевич. И какой-то безымянный сербский воин сражался им против интервентов на Косовом поле, и, без сомнения, пал там, выронив из мёртвых рук своё страшное оружие возмездия.
Ныне клинку предстояло вернуться в бой.
Тщательно вычистив свою драгоценную находку толчёным кирпичом, размешанным в деревянном масле, Вучетич в ту же ночь безо всякого сомнения опробовал его на целой роте оккупантов, с комфортом расположившихся в палаточном городке на окраине разрушенной столицы. Это была ужасающая бойня. Погибло более трёхсот человек, были уничтожены вертолёт и четыре автомобиля, один из них - военный. Так продолжалось и на вторую ночь, на третью, четвёртую. Пятая ночь была самой результативной; Вучетич и несколько оборотней, отбившихся от стаи, рассеяли огромную колонну транспортных машин, перевозившую грузы для снабжения оккупационной армии. В ту же ночь против Вучетича были брошены тяжёлые танки, снабжённые оружием, способным поразить ксеноморфа. Теперь они гнали его четвёртые сутки кряду к горам близ Лозницы, к его родным краям, где обретались сейчас, прячась по скалам и пещерам, последние остатки правительственных войск генерала Мандича.
Солнце клонилось к закату. Вучетич мог уже беспрепятственно выходить из своего укрытия - такой свет был ему неопасен. Однако, как матёрый ночной хищник, он решил дождаться полной темноты. Танки, патрулировавшие окрестности в поисках бывшего детектива, могли объявиться в любой момент. Один из них, перемалывая гусеницами молодую пшеницу, только что прополз через поле километрах в полутора. Наверняка поблизости могли оказаться и ещё один или два. Вучетич мог, конечно, гордится, что отвлекает на себя такие крупные бронированные силы оккупантов, но гордиться ему не позволяла простая логика. Ни для чего другого командованию оккупационных сил эти танки всё равно бы уже здесь не пригодились: Сербия была раздавлена.
И тем не менее, прошлой ночью Вучетичу удалось убить четырнадцать вражеских бойцов. Ему повезло: наткнулся на похоронную команду, занимавшуюся заодно планомерной зачисткой страны от остатков местного населения.
Сегодня такая удача смотрелась крайне маловероятно. Вучетич долго думал, поигрывая мечом, что бы ему предпринять в эту ночь, чтобы не терять инициативы. Наконец, он решил, что попытается захватить грузовик.
Когда взошла луна, бывший детектив уже лежал в кювете близ дороги, присматриваясь ко всему, что двигалось по ней в обе стороны. Меч плашмя вдавился в грязь под его грудью. Мимо мелькала машина за машиной, но по большей части то были бронированные чудовища, победить которые с одним лишь мечом нечего было и мечтать. Быть может, Марко Кралевич и взялся бы за такую задачу, но Стеван Вучетич осознавал свои силы совершенно трезво.
Один раз вдоль дороги прошёл патруль из четырёх стрелков с собаками, выискивая в кюветах партизан и взрывчатку. Выскочивший Вучетич убил на месте всех тремя ударами. Трупы он свалил в кювет, а сам сменил позицию, продвинувшись по шоссе на полкилометра южнее. Отсюда были видны уже те склоны, где стоял когда-то его дом, где жили давным-давно, в прошлой жизни, Ганка, Марица и Зоран Мочич.
Около полуночи ему всё же повезло. Крытый фургон защитного цвета катил по дороге в сторону Лозницы. Ни пулемётов, ни страшных гранатомётов с актиническим гранатами из его окна не торчало. Вучетич пропустил машину - шла она достаточно медленно, - и в рывке уцепился за мелькнувший мимо борт. Нога хрустнула от страшного рывка и тотчас срослась - таких повреждений ксеноморфы могли не бояться. Бывший детектив подтянулся, перевалился через край борта внутрь, помогая себе мечом. Тотчас вскочил, встал в боевую стойку, готовый в кромешной тьме кузова вслепую кромсать и рубить. Но кромсать и рубить оказалось некого; в кузове лежали только какие-то ящики, присыпанные грязью.
Вучетич выждал минут двадцать. Машина за это время отъехала подальше от опасного района, где патрулировали преследовавшие его танки. Ничего не происходило. Тогда Вучетич с рычанием и яростью ударил два раза сквозь металлическую заднюю стенку в кабину, туда, где должен был сидеть водитель грузовика. Машина зашаталась, съехала на обочину. Орудуя мечом, как ломом, Вучетич разодрал металлические листы. Стенка отошла в сторону, точно крышка консервной банки, и неожиданно для себя бывший детектив увидел прямо перед собой крайне удивлённое лицо Лины.
- Ты... как? - воскликнул он, перелезая на сиденье рядом с девушкой.
- Спасибо, я в порядке, - ответила та. - Просто какой-то идиот с размаху проткнул мне мечом шею, пока я рулила грузовиком. Кто бы это мог быть, а?
- Извини, - сказал Вучетич. - Я же не думал... А что ты тут делаешь?
- Тебя ищу, - Лина вновь завела мотор.
- Меня? Зачем?
Девушка помолчала.
- Ну, - сказала она, - во-первых, напарника бросать нехорошо. Не принято. А во-вторых... Ладно, это неважно.
- Нет, Лина, как раз это важно, - мягко, но настойчиво возразил бывший детектив.
- Хорошо. Если ты так считаешь...
Они целовались в кабине, совершенно не заботясь о том, что могут подумать чужие военные в машинах, проезжающие мимо или навстречу. Военные, впрочем, догадывались обо всём сами и не вмешивались. Никому из них не приходило в голову, что в кабине грузовика могут сидеть их враги. Впрочем, в этот час ни Вучетич, ни Лина не могли считать себя с полным правом ничьими врагами. Им было просто не до того.
Потом оказалось, что у грузовика очень широкое и удобное сиденье. Чтобы с комфортом устроиться на нём, Вучетич мог даже не выходить из своей боевой формы. Боясь огорчить друг друга, оба они очень старались: Вучетич - быть предельно ласковым, а Лина - не вскрикивать от боли. Кончилось всё сумбурно и быстро, но при этом как-то очень уютно, как будто они знали друг друга уже много лет и не хотели скрывать ничего. Лина спустила вниз босые ноги и села, опершись на рулевое колесо локтями. Вучетич обнял её за плечи и крепко прижал к себе.
- Скажи: любишь меня? - спросил он.
Лина посмотрела на него с нежной грустью.
- Знаешь, Стеван, это единственный вопрос, на который я не могу ответить однозначно. Я не знаю сама. Только о тебе и думала все эти дни, понимаешь? Но вот как-то... не покидает меня ощущение, что скоро, очень скоро ты встретишь женщину, судьба которой неразрывно связана с твоей судьбой. Не знаю, как и сказать-то это....
- Да ладно тебе, - он погладил её плечи. - Я уже нашёл такую женщину. Других мне не надо.
- Не знаю, Стеван. Правда, я не знаю...
- А как ты тогда решилась?
Она доверчиво потёрлась щекой о его плечо:
- Не обидишься, если скажу?
- Ну что ты, родная... - Он нашёл в темноте её влажные губы, коснулся их лёгким поцелуем. - Разве я могу на тебя теперь обижаться?
- Я думала, тебе совсем плохо, - сказала Лина. - Человеку не должно быть так плохо, как тебе было в тот раз. Тем более из-за меня. И ещё я очень не хотела быть похожей в этом на маму. Всю жизнь мама мечтала, что подарит кому-нибудь, как высший дар, себя и свою любовь. А взамен она требовала от потенциальных кандидатов разных благ: поклонения, статуса, денег, даже гарантий. Всю жизнь прогадать боялась... и добоялась. Ты знаешь, она пыталась напасть на Валентина Патрикеева. Её сейчас лечат в больнице... от острого психоза, ужас какой! - Лину передёрнуло. - И сёстры мои не лучше. Тоже гарантий от всех ждали, тоже искали всё время, кому бы продаться побезопаснее да повыгоднее. Вот и доискались... Я так жить не хочу! - выкрикнула она.
- Ну что ты, - успокоил её Вучетич. - Что ты! Ты вовсе не такая...
- Я тоже хотела бы верить, что я не такая. - Девушка слегка прикусила губу. - Но чтобы быть не такой, стать не такой, - верить мало. Надо ещё жить. Вот я и решила, что буду с тобой всё время, пока я нужна тебе. А потом, когда ты найдёшь свою настоящую судьбу, настоящую любовь... Честное слово, я уйду спокойно. Уйду и не буду тебе мешать. Правда!
- Куда же ты уйдёшь? - Бывший детектив крепко прижал Лину к себе, чувствуя, как в нём вновь разгорается пламя желания. - Я тебя люблю, Лина. Я буду любить тебя вечно...
Она обняла его, запустив руку глубоко в смолянистую жёсткую гриву.
- Кочергу свою убери, мешает... - пожаловалась она.
Вучетич с размаху зашвырнул меч куда-то в кузов через пролом в стене.
- Что ж ты так, - вздохнул он, укладывая девушку поудобнее, - про свой подарок?
- Мой подарок? - удивилась Лина.
- Да, конечно. Это же меч из Исторического музея в Белграде. То оружие, про которое ты мне сказала. Я нашёл его как раз там, где ты объяснила, и это в самом деле отличная вещь.
- Ну что ты такой глупенький, Стеван? - Девушка погладила его губами по щеке. - То оружие, про которое я говорила, как раз сейчас лежит у нас в кузове. Я везу его Мандичу. Точнее, я везу его в штаб миротворческих войск, потому что это оружие осталось от Маркуса, у меня есть все необходимые документы и даже конвой. Но конвой мы провели на мякине. Теперь в горах стрелки Мандича нападут на машину и заберут ящики. Мы уже договорились обо всём.
Вучетич рывком подскочил, заставив этим жестом сесть и девушку, продолжавшую его обнимать.
- Ну я и дурак! - восхитился он. - Так вот где я раньше видел эти ящики! А что там?
- Там много всего, - ответила Лина. - Гранатомёты, противотанковые комплексы, ручные миномёты, снайперские винтовки, гранаты разных типов. Жаль только, стрелкового оружия нет. Всё в основном предназначено для борьбы с бронетехникой. Для армии Мандича это сейчас большое подспорье...
Глаза Вучетича загорелись грозным пламенем во тьме.
- Послушай, Лина, - попросил он. - Пожалуйста, сделай мне сейчас ещё один подарок!
Девушка встревоженно посмотрела на него:
- Что ты задумал, Стеван?
- За мной гоняются танки, шесть штук тяжёлых танков, - ответил бывший детектив. - Понимаешь? Лично за мной. Я хочу свести с ними кое-какие счёты... за страну.
- И за Зорко Мочича, - добавила Лина.
- Да, и за Зорко, конечно же... Подвезёшь меня туда? Я быстренько истрачу сколько надо боеприпасов, сожгу эти танки, и мы вместе поедем к партизанам. Ладно?
- По-моему, это авантюра, - произнесла Лина, выпятив губу.
- Но так нужно! Пойми - это же убийцы!
- Я понимаю... Но...
- Нет, - покачал головой Вучетич. - Это моя страна, пойми. Я не могу оставить в ней ни одного живого гада.
- Погибнем оба, - пожала плечами Лина, - бессмысленно и глупо. И никакой Патрикеев нас теперь не воскресит.
- Почему - не воскресит?
- Его самого расстреляли. Вот, читай газету. Она, правда, по-хорватски, латиницей...
- Да фиг с ним, с Патрикеевым! А вот уничтожить танки - это всё же нужно. Я ведь мигом, честное слово! А иначе они так и пойдут по моему следу, и окажутся в районе, где действуют партизаны! Не могу же я кружить по стране весь век, непрерывно сбивая их с толку...
- Ну ладно, - согласилась Лина, заводя мотор.
Вучетич пробрался назад, в кузов, прихватив с собой на всякий случай монтировку, фонарик и предложенную Линой хорватскую газету - откладывать на неё, если понадобятся, какие-нибудь запчасти. Мечом он вскрыл один из ящиков; там оказалось именно то, что ему надо - пятизарядный револьверный комплекс новейших шведских ракет-роботов для поражения полевой бронетехники. Вучетич искренне надеялся, что бронепробиваемости этих снарядов хватит, чтобы поразить все чудовищные машины, посланные по его душу оккупационным командованием. Комплекс весил довольно много, даже в боевой форме бывшему детективу пришлось с ним попотеть.
- Останови километров через пять, Лина! - крикнул он.
- Хорошо!
Машина притормозила - Вучетич соскочил с борта, нырнул в открывшийся справа подлесок. Инфракрасный прицел, встроенный в боевую установку, помог ему нашарить три цели одну за другой; патрульные танки ездили взад и вперёд у полуразрушенного посёлка, за которым виднелись какие-то костры. Должно быть, туда подошли новые армейские части.
- Ну вот и добыча, - сказал сам себе бывший детектив. - А теперь - веселиться!
Поймав первый танк в прицел, он выстрелил. Маленькая злая ракета, распластав крылья, с шумом вылетела из контейнерного гнезда; револьверный механизм чуть провернулся, подготавливая к бою следующий заряд. Танк, уродливая горбатая махина, крутился километрах в трёх на склоне холма. Внезапно полыхнуло ослепительное пламя, взвились в воздух обломки - механического чудовища не стало.
- Так, - сказал Вучетич. - Первый.
Сменив позицию, он снова открыл огонь. Второй танк развернул башню в его сторону, заметив тепловой след от стартующей ракеты. Но Вучетич был со своим аппаратом уже далеко, прежде чем пущенный танком снаряд угодил в каменистый гребень склона, служивший ему укрытием.
Однако за танками стояла армейская часть, которая тоже не теряла времени. Танки, развернувшись, катились теперь в ту сторону, откуда стрелял Вучетич. За ними следовал на приличном расстоянии вооружённый ракетами колёсный бронетранспортёр, потом несколько основных танков, солдаты, гранатомётчики... Если у них не было оружия, способного уязвить ксеноморфа, они все стали бы в эту ночь законной военной добычей Вучетича. Если было - добычей предстояло стать ему.
Но сперва следовало разделаться с танками. Танки уж точно были специально предназначены для борьбы с ксеноморфами, более того - для борьбы с ним, Вучетичем, лично. Возможность поразить их один за другим из укрытия у Вучетича теперь отсутствовала: слишком много глаз и приборов наблюдали сейчас за тем участком местности, где он вынужден был прятаться. Тогда Вучетич нашёл единственный выход. Отступил поближе к дороге и, поймав наступающие танки в прицел, один за другим выпустил три оставшихся снаряда. И только теперь осознал свою ошибку: танков было шесть, а выбранное им оружие оказалось пятизарядным!
Последний танк выстрелил на ходу, выбросив в ночной мрак пригоршню пламени и звук. Медленный, тяжёлый актинический снаряд ярко полыхнул над дорогой; Вучетича, сжавшегося ничком в кювете, обожгло, точно кипятком. На четвереньках, как потерявший рассудок, он кинулся вдоль по кювету. Танк наползал, поводя башней. Сенсор, обнаруживавший ксеноморфную материю, отчаянно вращался на верхушке его вытянутой, уродливо-высокой башни.
Внезапно с гулом выросла на ночной дороге тень грузовика. Лина, в одной рубашке, накинутой на голые плечи, высунулась из кабины с каким-то продолговатым предметом в руке. Привстав, бывший детектив отчаянно замахал ей.
- Лина, осторожно! У них сканер! - крикнул в ответ Вучетич, рядом с которым тяжело шлёпнулась в кювет выброшенная девушкой тяжёлая труба. Грузовик помчался прочь, свистнув тягучим сквозняком в уши. Оставшийся танк вдруг точно присел; из пушки его вновь вылетел комок пламени.
- Нет! - отчаянно воскликнул Вучетич. - Нет!
Актинический снаряд влетел прямо в кабину. С глухим шипением выскочил наружу сноп фиолетового огня, ожёг и погас. Машина по инерции промчалась метров сто и вдруг, перевернувшись через кабину, рухнула в маленький ручей за поворотом. Танк вновь повёл пушкой, прицеливаясь. Выстрелил и не попал: новый заряд разорвался далеко за спиной бывшего детектива, столбом стоявшего на коленях в кювете.
Словно не повинуясь оцепеневшему сознанию, руки Вучетича сами подняли трубу. Откинулась стойка прицела, две рукоятки резво выскочили из гладкого металлопластового корпуса. Упираясь в надвинувшуюся громаду танка, скользнул по броне красный прицельный луч.
- За Сербию! За Лину! За Зорко Мочича! - прошептал Вучетич троекратную формулу мести.
И последний танк, преследовавший его, обратился мгновенно в море бушующего пламени.
Торопясь, бывший детектив побрёл к тому месту, где перевернулась машина. Там что-то беспрестанно рвалось и горело. Потом ухнул сильный взрыв, мгновенно разметавший по сторонам части грузовика. Вучетич понял вдруг, что идти дальше смысла нет. Он отлично знал, что делает с ксеноморфом актинический снаряд, даже разорвавшийся в пятнадцати метрах от него. А этот снаряд попал прямо в кабину...
- Лина, - горько прошептал он.
Внезапно он увидел свой меч. Меч торчал из кучи песка, завезённого сюда, видимо, ещё перед войной для каких-то дорожных работ. Сердце Вучетича забилось тяжело и отчаянно. Бывший детектив, не прячась, подошёл к насыпи, выдернул меч и двинулся навстречу цепочке солдат, на глазах поредевшей и рассеявшейся.
...В себя он пришёл только утром, когда на обожжённую кожу упали первые лучи солнца. Невыносимо саднило бок. Вучетич покосился туда и увидел неглубокую рану, тянувшуюся вдоль живота - должно быть, зацепило серебряной или рутениевой пулей. Ещё одна рана была на ноге, близ левого колена. Идти было больно, но можно.
Ночью его преследовали вертолёты, поэтому он забрался высоко в скалистые холмы. Отсюда рукой подать было до Лозницы - и до родных мест. Дым поднимавшегося над развалинами Лозницы пожара был хорошо виден в ясном июньском небе. Назад, туда, где остался взорванный грузовик, Вучетич не пошёл. Делать там было нечего. Если бы Лина уцелела при взрыве, найти и догнать его для неё было бы легче лёгкого. Лина не уцелела.
Что-то мешало идти, неприятно кололо кожу под набедренной повязкой - что-то, почти незаметное из-за ран. Вучетич машинально достал мешавший предмет наружу: то оказалась хорватская газета, которую ему давала Лина.
"И никакой Патрикеев нас теперь не воскресит", - вспомнилось ему.
А потом вспомнилось: "Скоро, очень скоро ты встретишь женщину, которую не ожидал встретить...".
Лина была права. Он её встретил, и это случилось очень скоро. Правда, это была сама Лина, но какая разница?
Его жизнь кончилась. Впереди была только смерть. Но между жизнью и смертью стояла ещё месть.
Прикрывшись от солнца газетой, как плащом, Вучетич шёл среди бела дня, выбирая только по возможности более скрытые и тенистые места. Он надеялся убить ещё хоть кого-нибудь раньше, чем неминуемая смерть настигнет его сегодня. Хотя бы одного, самого завалящего оккупанта...
Бывшему детективу повезло: он наткнулся на целый отряд. Эти были плохо вооружены и даже не выставляли постов. Должно быть, нападений среди бела дня они не боялись. Оккупанты стояли лагерем на маленькой ферме, занимаясь своими повседневными делами. Один из них, мертвецки пьяный, крутился по бетонированной площадке двора на маленьком мотокультиваторе с сиденьем. Поодаль качался на тополе повешенный пожилой серб.
Оккупантов было семеро, и меч Вучетича присоединил это число последним к потерянному счёту своих побед. Всё было кончено. Кожа на теле бывшего детектива полопалась и пошла кровавыми волдырями, от густых волос его боевой формы - "Михаила", - исходил густой запах палёной шерсти. Есть хотелось мучительно, но трупами Вучетич брезговал, а ничего другого на ферме не нашлось. Впрочем, это не имело уже никакого значения. Он забрался в тень сарая, развернул газету. С трудом разбирая латиницу воспалёнными глазами, прочитал известие об аресте и гибели Патрикеева.
- Эх, вот кого бы сюда, - мечтательно сказал он. - Чем в славянские лидеры лезть, лучше бы он воскрешал сербских солдат. Мы бы тогда Белград не сдали. Всех победили бы!
Выдержки из доклада Патрикеева на пресс-конференции в Нью-Йорке, приведённые в газете в очень сжатом виде, чем-то очень понравились ему.
- Слава грядущего века... - шептал он воспалёнными губами. - Слава грядущего века... Хорошо сказано. Слава... хвала...
Нужно было выполнить ещё кое-что. Вучетич разыскал бутылку с остатками деревянного масла на дне, натёр туда немного кирпича, составив свой фирменный рецепт, и принялся в последний раз полировать меч. Меч, как и человек, уходил из жизни. Разница была лишь в том, что для меча прошли долгие годы, прежде чем он смог вернуться, а вот человек уходил навсегда.
Если, конечно, не прав Патрикеев со своими странными прогнозами. Слава грядущего века...
Вучетич долго, отчаянно тёр меч кирпичом и маслом, пока потускневший клинок не засиял вновь на солнце грозным пламенем. Кровь из полопавшихся волдырей растеклась по всему телу бывшего детектива, привлекая несчётные стаи оводов и мух.
- Кыш, - сказал он им строго. - Ксеноморфами станете.
Выбрав место поровнее на родной земле, Вучетич осторожно, чтобы не повредить рукоять, воткнул в него меч кверху лезвием. Хотел было броситься сразу на клинок, но такой способ самоубийства показался ему осквернением древней стали, доселе сражавшей только врагов Сербии. (О том, что меч не сможет причинить ему рану, Вучетич в этот момент не думал). Тогда он лёг на землю, головой к клинку, скрестил руки на груди и закрыл глаза, стараясь не думать о чудовищных голодных спазмах, сотрясавших желудок.
Теперь его труды и его страдания закончились, и месть его была завершена. Земля словно приняла в себя всё, что поддерживало в последние дни его дух и волю. Не осталось ни боли, ни тоски, ни скорби. Не было рядом даже Маркуса Черстера, чтобы воскликнуть в последние мгновения: "Боже, как это пошло!" - не было уже ничего, вообще ничего. Мгновенно накатила слабость, а за ней тотчас пришла спокойная, жаркая тьма.
Во тьме прокрался в ноздри, окружая, запах влажной сырой земли. Это было не по правилам! Сознание вновь мгновенно включилось в работу, тотчас подсказало страшную мысль: закопали, похоронили живьём! Вучетич подскочил, заорал в темноте, скорчился от страшной боли в боку. Босая нога бывшего детектива задела за что-то, посыпалась металлическая рухлядь.
- Пся крев, - сказал Вучетич своё любимое польское ругательство. Вне всякого сомнения, он был жив.
Мрак осветился тусклым огоньком крошечной лампадки. Кто-то подошёл к Вучетичу, склоняясь над ним.
- Чего орёшь? - спросил женский голос. - Во сне ещё не наорался? "За Зорко"! "За Зорко"!
- Кто это тут? - с тревогой спросил бывший детектив. - И где это я?
- Это ты в погребе, Стеван. Твоё счастье, что сверху патруль не ходит, а то бы точно пристукнула. Там пусто сейчас. Все ждут ооновцев, сволочи, попритихли хоть немного. А то сколько можно-то?..
- О, какая у нашего национального героя богатая романтическая биография. Я-то думала, "Лина" - это ругательство какое-то, или код. А ты, оказывается, по Лине своей тоскуешь...
- Тоскую, - признался Вучетич. - Она погибла. А я её любил, между прочим, - добавил он, повышая голос, как будто эта женщина в погребе была чем-то виновата перед ним. - Любил! - твёрдо признался он ещё раз.
- Бедный мой, - вздохнула женщина. - Ну, прости меня. Не злись так. Прости, пожалуйста. Я как-то не догадывалась. Я... - Её голос вдруг пресёкся, оборвавшись коротким, свистящим вздохом. - Прости, - добавила она, - я больше не буду. Честное слово, не буду. Я ведь сама очень надеялась... с того самого дня... я неправильно всё сказала... но я думала... ты... найдёшь. Я сама искала... там больше нет никого... Извини, я не хотела. Не надо было это говорить. Я всё сделала неправильно... тогда... прости. Я так верила все эти дни, что ты и правда будешь... любить меня... вечно...
- Кто ты? - спросил поражённый Вучетич.
Женщина поднесла к лицу маленький масляный светильник. Бывший детектив вгляделся - и отшатнулся назад. Перед ним, облачённая в госпитальный халат и косынку сестры милосердия, сидела на грубом деревянном троножце Ганка. Его Ганка.
- Бедный... - шептала она. - Бедный Стеван... Что, что ты теперь будешь делать?
- Мстить за Лину, - сурово ответил бывший детектив. - И за Сербию...
- Только не умирай больше... ладно?
- Не буду. Пока у мужчины есть кто-то близкий, он не должен умирать. Он должен жить и мстить - так учил меня прадед.
- Что я могу сделать для тебя? Чем помочь?
- Раздобудь мне побольше деревянного масла, Ганка, - попросил Вучетич, окинув мутным взором кирпичные стены погреба. - Побольше масла... и ещё немножко кирпича, ладно? Пожалуйста, - он взял её лицо в свои руки и поразился тому, каким оно было мокрым и жарким. - Раздобудь. Это сейчас самое важное... честное слово... Самое...
Ганка прижалась к нему и заплакала навзрыд.
Слёзы в три ручья текли по лицу молодой женщины, и Вучетич впервые увидел, как это вообще бывает - когда слёзы текут в три ручья. Тогда он обнял Ганку и тоже заплакал - о своём прошлом, о своей и чужой жизни, о бесчисленных жертвах, об Ариадне, Лине, Патрикееве, Марице, о своей стране - и конечно же, о Зорко Мочиче. У Ганки тоже, наверное, скопилось за эти дни много слёз, прозрачных, неторопливых и грустных, как сербская лазарица.
Но о живых героях лазарицы не поют, а эти двое были живы. И собственные их слёзы были отнюдь не символическими слезами смерти или воскресения - всего лишь обычным свойством живых людей. Ведь человеческая натура время от времени нуждается в том, чтобы омыться в этом горьком источнике. Иногда слёзы могут быть вообще единственным способом оттереть от души накопившуюся коросту и кровавые пятна, чтобы вновь свежим и бодрым встать к трудам и радостям завтрашнего дня.
Солнечный блик озарил, точно жерло доменной печи, разверстую пасть геликона; блеснул строй валторн, качая раструбами в такт слаженному движению могучего военного организма. По Троицкому мосту шла колонна - ряд за рядом; духовой оркестр впереди неё бросал в Неву под качание бунчука тяжёлые, зовущие звуки марша. Шеренги шли вслед флагу, вливаясь в строй у основания Литейного проспекта, - то шли войска Северо-Западного округа, принесшие присягу на верность республике. Ветер трепал и свивал полосы на огромном флаге в голове колонны, рвал бунчук над оркестром, разбивал вдребезги над мутной невской волной слова строевой песни.
Дрогнул воздух, прозрачный и синий,
И тревога коснулась висков.
Нас зовёт за собою Россия -
Веет ветром от шага полков.
Катер вползал под мост, и отец Симеон, отвернувшись к корме, ещё раз бросил взгляд на подёрнутые жарким маревом городские берега. По правому борту, в стороне Зимнего, набережная была украшена целой шеренгой государственных триколоров; триколоры свисали с балконов, лентами дрожали поверх крыш, пересекали широкими полосами буквы рекламных щитов на стенах, ещё несколько дней назад бывшие девственно-белыми. В глазурно-пряничном Спасе-на-Крови беспрестанно звонили в колокола, и благовест этот докатывался до реки, словно нежный звон музыкальной шкатулки. По левому борту берег тоже изменился до неузнаваемости. Над Иоанновским равелином горело в полуденном свете алое знамя. Золотой горящий шпиль Петропавловского собора увивал, точно змея, чёрный креп - словно незачем было сиять славе поднебесья, когда на земле царит такое горе. Дальше, на Петровской набережной, огромный плавучий ресторан в форме донельзя увеличенной галеры кипел какими-то человеческими страстями; там митинговали, а может быть, и дрались, хотя для ресторанной драки время было слишком, пожалуй, раннее. На пустынном парапете набережной, лицом к Неве, выставлены были три портрета, на каждом - траурная лента через угол: в центре - профессор Александр Анофриев, справа от него - Патрикеев, и по левую сторону от профессора - ещё один человек, незнакомый отцу Симеону, худощавый, рыжий, покрытый веснушками, словно подросток. По огромному мотоциклетному шлему, который держал в руках незнакомец на портрете, отец Симеон решил, что это, видимо, Вячеслав Ленский - третий бессменный участник приключений знаменитой троицы. Хотя какую роль он принимал во всей этой истории - оставалось только догадываться. Отцу Симеону доводилось слышать лишь то, что знаменитый мотогонщик погиб много лет назад в чужой стране, разбившись во время соревнований. Троица смотрела на Неву скорбно и прямо, как византийские святые с икон, да и вся экспозиция напомнила отцу Симеону какой-то кощунственный триптих.
Чуть дальше, за поворотом набережной, у стенки был пришвартован новенький ракетный крейсер, краса и гордость российского флота, способный при необходимости с минимальным прикрытием сражаться против целой эскадры неприятельских кораблей на Балтике. Морячки в рабочих робах поспешно стирали со спасательных кругов и шлюпок позорящую надпись IMПЕРАТОРЪ. На скулах уже сияло свежей краской новенькое АВРОРА. Носовая стодвадцатимиллиметровка была расчехлена; у её тупо задранного в небо ствола дежурил расчёт в парадных мундирах. Вопреки уставу, флага над крейсером не было - только гюйс на носовом флагштоке. Старую "Аврору" оттащили на противоположный берег реки, около неё возились с понтонами водолазы. С понтона в воду прыгнул подросток в двухцветных плавках, поплыл разом через Большую Невку, загребая не очень техничным кролем. На противоположном берегу сгрудилась компания богато одетых сопляков, тотчас разразившихся улюлюканьем и свистом. Подросток вывернулся в воде, показал оскорбителям непристойный жест и вновь скрылся в волнах.
Катер подошёл тем временем к лестнице, спускавшейся от набережной до самой воды.
- Всё, - сказал водитель катера, - дальше ходу нет. Пойдёте прямо - выйдете на Большую Монетную улицу. Там сразу разберётесь.
Священник поблагодарил, выпрыгнул на гранитные ступени, поддерживая полы рясы, чтобы не плюхнула ненароком грязноватая маслянистая волна. Катер тотчас отошёл - знак на парапете запрещал стоянку маломерных судов. Глядя вслед уходящему судёнышку, отец Симеон вспомнил ненароком, что именно этот катер месяц с небольшим назад увозил Патрикеева через Финский залив - из Петербурга, из семьи и из жизни. Со вздохом он поднялся по лестнице и вышел в бурлящий город. Суеверные дамы третьего тысячелетия, завидя на своей дороге попа, быстро сворачивали в проулки. В тихих двориках, окружавших Большую Монетную, было поспокойнее. До ушей отца Симеона доносились обрывки разговоров, из которых можно было сделать достоверный вывод, что хлеба не будет, а будет атомная бомбардировка, и все умрут.
Миновав тенистый, пропахший мусором и летом двор, священник подошёл к парадному с высоким крыльцом, поднялся к дверям, представился автомату-охраннику с помощью электронного вкладыша на паспорте. Двери распахнулись - отец Симеон вступил на затхлую, обшарпанную лестницу, без труда нашёл нужную квартиру, пропахшую валерианой и подгоревшим молоком. Его впустили внутрь, и впервые за все эти дни он почувствовал наконец-то настоящее облегчение.
У высокого тусклого окна стоял огромный жгучий брюнет, заложивший под мышки пудовые кулачищи. Священник несколько тягучих секунд подряд пытался вспомнить, кто это, пока не понял вдруг, что это неизвестно какими судьбами оказавшийся здесь Маркус Черстер, только без бороды. Чёрный Волк Балкан выглядел в этой квартире, битком набитой милыми старушечьими мелочами, настолько же неуместно, как и чей-то роскошный ноутбук ярко-жёлтого цвета, брошенный поверх кружевных салфеточек на тумбе в прихожей. Маркус разговаривал со старушкой в чёрном платке, судя по всему, хозяйкой квартиры. О ноги знаменитого диктатора тёрся старый, облезлый кот.
В сторонке, в углу, сидела Анастасия Светлицкая, подозрительно блестя влажными глазами. Ещё две женщины - Стелла Симберг, без косынки на ярко-синих волосах, и другая, постарше, в траурном платье и чёрном платке, - сидели, обнявшись, на табуретах в кухне. Кажется, одна из них плакала. Из гостиной навстречу вновь прибывшему выдвинулся сухопарый красноглазый Симберг, в полном парадном мундире, с орденами в два ряда и планками. Губы генерала были сжаты так сильно, что вместе с окружавшими их складками напоминали растянутую букву Н.
- Идёмте, - сказал он вместо приветствия. - Я вас всем представлю.
Грузный мужчина с умными внимательными глазами стоял на кухне у плиты, что-то помешивая. Видя, что женщина в траурном платке разразилась вдруг рыданиями и всхлипами, он подошёл к ней и прижал к себе её голову.
- Не плачь, - сказал он сурово. - Не плачь. Он ещё вернётся.
Женщина только покачала головой, постепенно успокаиваясь.
- Это Иван Тимофеевич Бронников, - представил мужчину Симберг, - наш сотрудник. С моей дочерью вы знакомы. А это Мария Николаевна Патрикеева, жена покойного Валентина Сергеевича. С господином Черстером, лидером партии "Союз славянского возрождения", вы знакомы заочно. Думаю, впоследствии вам полезно будет пообщаться с ним, у вас много общего в идеологической платформе. Это его невеста, Анастасия Светлицкая, - я просто не в курсе, знакомы ли вы с ней по Белграду. И, конечно, Лидия Викторовна - хозяйка квартиры, мама Валентина Сергеевича. Кажется, это всё. Круг тесных знакомых покойного, оставшихся в живых, почти исчерпан. Впрочем, ещё одну его приятельницу, принимавшую участие в последних событиях его жизни, мы по понятным причинам решили не приглашать. И его ученика, господина Дементьева, тоже...
- А детишки Марии Николаевны где? - деликатно осведомился отец Симеон.
- Уехали из страны, в Бразилию. Там у Валентина Сергеевича знакомые остались. В их, детишек-то, возрасте мир посмотреть уже полезно бывает. А тут их бьют ежедневно, письма посылают матери с угрозами...- Генерал покосился на часы. - Раз уж все в сборе, может быть, пора начинать?
- Да, да, сейчас, - засуетилась хозяйка.
Стол был накрыт, как подобает русскому столу на такой случай: кутья, блины, водка, хлеб, ветчина, боржоми и две баночки чёрной икры, категорически запрещённой к распространению и продаже в России за пределами московского защитного периметра Технотопии. В углу комнаты стоял старинный ламповый телевизор из фанеры, давно уже, видимо, использовавшийся в качестве тумбочки. На телевизоре в рамке за свечой мерцал отсветами крупный стереопортрет Патрикеева. Валентин Сергеевич представлен был на портрете в форме командора специальных войск ООН, при берете и кортике, при орденах. Вид он имел самый импозантный. Съёмка была не любительской; талантливый фотохудожник сумел передать в портрете две характерных черты оригинала: важную - твёрдое, лишённое ложной скромности и ложного самомнения осознание своей собственной цены в этом мире, и главную - бесконечную, доброжелательную внимательность ко всему, что его окружало.
- Да, - сказала хозяйка квартиры, поймав направление взгляда священника. - Вот таким он и был, сыночек мой...
- Расскажите хоть, как это случилось, - попросил отец Симеон. - Почему всё так вдруг вышло?
- ...я не могу... - прошептала Стелла.
- Много времени займёт, - добавил своё возражение Чёрный Волк. - Девять дней прошло всё-таки.
- Я должен был в это время быть в России, - возразил отец Симеон, - но не мог. А газетам я не очень верю. Поэтому прошу вас, расскажите, как это было.
- Я расскажу, - согласился Маркус, - не будем держать досточтимого святого отца в неведении. Мы-то с Настей прилетели сюда тотчас, как узнали о его аресте, да вот не успели, к сожалению... - Правильный русский язык и произношение Черстера сразу же выдавали в нём иностранца. - История, в принципе, короткая, но очень поучительная. Когда Патрикеева привезли сюда, в Петербург, тут уже царил такой бардак, что недавние события в Белграде на этом фоне просто не смотрелись. Москва Россию, конечно, упразднила, но Россия-то осталась, и это надо было видеть и понимать... Словом, здесь сидела военная комендатура Технотопии, присматривая за всем округом, чтобы не было беспорядков. Валентина Сергеевича сразу поволокли в трибунал, судили за убийство бойцов отряда специального назначения и тотчас же отправили на расстрел. Поднялся страшный шум, в том числе на международном уровне. Всем нравился Патрикеев, никто не хотел его смерти, да ещё и Технотопия, похоже, осточертела людям по-настоящему. И всё же Валентина Сергеевича расстреляли в Кронштадте. Там такие казармы есть, у самой Якорной площади. Вот там-то его и... Собственно, никто даже не понял, почему выбрано было такое странное место. Всем командовал один человек, полковник какой-то из охранки Технотопии, ему почему-то очень доверяли. Он должен был в подвале Патрикееву пулю в голову пустить, и всё, а тут вышло именно так - с парадом, с караульными, расстрельная команда, всё как положено. В него загнали шестьдесят семь серебряных пуль - ужас! Хотели ещё руки отрубить, для точной идентификации личности, но не успели или не стали, чёрт знает... Этот полковник из Технотопии вообще наворотил дел. Американцев подставил - сами видели, теперь они выкручиваются перед всем миром, что, мол, не хотели захватывать ни Патрикеева, ни меня. Как Валентина Сергеевича похищали - это же вообще комедия была... хоть и трагическая. Весь мир ухохотался над Соединёнными Штатами... Конечно, Валентина Сергеевича можно было отбить военной силой. Но Россия теперь не входит в состав стран, поддерживающих мандат Комиссии по экологической безопасности. Руководство УНИСЕК просто решило не рисковать. Это стало бы в итоге прекрасным поводом, чтобы ускорить развал ООН, они же всё время ищут повод... Поэтому никто не стал связываться.
- Продолжайте, - попросил генерал Симберг, - это всё ненужные подробности.
- А что продолжать? - Чёрный Волк сверкнул рафинадными зубами. - На выстрелы прибежал патруль, завязалась перестрелка, тут и офицеры из собрания повыскакивали, это совсем рядом было. Ну, тут и стало всё видно. Полковника, руководившего расстрелом, повязали, отвезли в каталажку, а там оказалось, что он как бы и не человек вовсе.
- Что, что? - переспросил отец Симеон.
- Не человек, - повторил Маркус. - Половины мозга у него не было, а вместо мозга - сплошные микросхемы. Врачи сказали - с таким вообще не живут. Ну, тут уж рисковать не стали. Выслушали его рассказ, потом вынули батарейку - и пришёл сразу конец полковнику. Да у него и так половина внутренних органов была разложившаяся...
- Не отвлекайтесь, - повторил генерал. - Слушать тошно.
- Тут, знаете, вообще всё тошно, - возразил Маркус, - да и рассказывать-то нечего. Врач констатировал смерть от ран, в морге тело Валентина Сергеевича кое-как обмыли от крови, приодели, но оставили на леднике - таков был приказ командования, нарушать который врачи пока не стали. В субботу к полудню прилетел из Москвы ученик Валентина Сергеевича, Григорий Дементьев. Между прочим, это ваш незаконный сынок, генерал, вы знали это? Мне и дальше рассказывать всю эту историю, или остановимся на этом пункте?
- Рассказывайте, - глухо попросил Симберг. - Вы правы. Это то, что по-настоящему важно...
- В общем, Дементьев поднял крик, буквально на весь город. Он выступил по радио, купив на свои деньги пять минут эфирного времени на городском информационном канале. И в сетях выложил свой меморандум... В общем, вышло так, что Патрикеев почему-то должен был принадлежать ему, Дементьеву, что Дементьев - спаситель, ниспосланный людям с неба свыше, а если бы Патрикеев победил, то не было бы людям нового тысячелетнего царствия, а было бы что-то такое, что и словами не описать. Простите, святой отец, я просто пересказываю... В общем, получилось так, что Дементьев должен был бы питаться кровью живого Патрикеева, и это дало бы ему возможность управлять чуть ли не вообще всей Вселенной, потому что каких-то там источников, из которых угощался в молодости Валентин Сергеевич, в мире больше нет, и его кровь была бы единственным подобным источником. А так, убив Валентина Сергеевича, какие-то придурки лишили мир его истинной надежды на спасение - некоего Белого Кристалла, без которого всему живому в наш информационный век вообще хана. Выдав за свои деньги этот психоделический бред, ваш сыночек, генерал, направился прямо в морг и устроил там такое... Тошно вам, говорите? Сейчас вырвет, подставляйте тазик... Кончилось, в общем, тем, что он собственноручно разрезал покойному грудь, вынул оттуда сердце и выдавил остатки крови в деревянный стаканчик для карандашей, да ещё и выпил из него эту кровь...
Маша Патрикеева поднялась и поспешно вышла из-за стола.
- ...деревянный, говорите?.. - переспросила Стелла. - Это может быть очень интересно.
- Вы думаете о том же, о чём и я, моя юная влюблённая пантера? - Маркус прищурился на неё. - Да, это может быть очень интересно. Дерево-то активируется, приобретая свойства изменённой материи. Ну да ладно, я опять отвлёкся. Одним словом, хоть у Дементьева и был мандат Технотопии, его выперли из морга. К этому времени все были уже вполне согласны с очевидным: Технотопия и в самом деле управляется бандой диктаторов. Полковник много интересного рассказал, в том числе и про то, как он по приказу своего руководства убил профессора Анофриева. И ещё там много что было. В общем, Кронштадт восстал, за ним присоединился армейский гарнизон, да и вообще пошла катавасия. А тут ещё приходит именной указ из Москвы: в честь победы над врагом Родины, - там так и было сказано: "над врагом Родины", представьте! - переименовать ракетный крейсер "Сокол" в "Император", с сохранением старой орфографии. Там ещё что-то было сказано про новый облик святой Руси...
- Я читал, - кивнул священник.
- Ну вот, это уже переполнило чашу терпения окончательно. Тут ведь сами знаете - в таких делах главное найти хороший повод для драки. Драка началась, и...
- Чёрт вас побери, - вскипел Симберг, - вы будете рассказывать про Патрикеева, или вам на самом деле важнее всё это восстание?
- Конечно, восстание важнее, - согласился Маркус, - тем более, Валентин Сергеевич сам по себе был ходячим восстанием. А что про него можно сказать? Гроб доставили родным и близким, - он обвёл рукой квартиру, - вот сюда. С подобающими комментариями, разумеется. Затем врачи из военного госпиталя, занимавшиеся Патрикеевым, пошли делать революцию. А над гробом остались плакать две женщины, две законных жены Валентина Сергеевича - человек и ксеноморф. Так вот печально всё это и кончилось...
- ...это ещё не конец, - покачала головой Стелла.
- Ну ладно, допустим. А что тут можно ещё рассказать? В воскресенье Патрикеева хоронили. Сперва хотели в Александро-Невской лавре, им же прирезали три года назад большой кусок для нового кладбища, но Валентин Сергеевич был очень громким атеистом, и, понимаете, духовные лица воспротивились. Тогда его понесли через весь город на Красненькое, к Стрельне. Народу за гробом шло много: он, похоже, всех поразил по-настоящему своими прогнозами. Слава грядущего века - это увлекает, знаете ли, это вам не Технотопия какая-нибудь паршивая. Это даже меня увлекает. Где-то в середине хода дорогу процессии преградили войска Технотопии, с ними был Дементьев, и от демонстрантов потребовали: отдать гроб и разойтись. Тогда вместо траурного марша оркестр вдруг взял и заиграл революционный. "C'est la lu-u-tte fina-a-ale! Groupons-nous, et demaine!" - с удовольствием процитировал по памяти Чёрный Волк. - Дементьев закричал, чтобы стреляли, наёмники-милитанты ответили резонно, что они не самоубийцы, и бросились наутёк. Тогда Дементьев пошёл к военному коменданту, размахивая каким-то там мандатом от московской администрации Технотопии, и потребовал, чтобы в город ввели тяжёлые танки. Комендант тоже понял, что дело приняло оборот нешуточный, и первым делом осведомился, на чьей стороне армия. Оказалось, что это очень неясный вопрос. И тогда комендант со всеми своими войсками драпанул отсюда. Ну, а дальше вы уже из газет знаете...
- Всё-таки Валентин Сергеевич объединил Россию, - вздохнул отец Симеон. - Но каким-то очень не таким способом, каким бы мне хотелось, честно-то говоря...
- Да нормальный такой способ, - успокоил Маркус. - Нормальный. И не он объединил Россию. Россия никуда ещё не развалилась, чтобы её понадобилось объединять. Это просто в Москве у кого-то ум заехал за разум, когда они решили, что без Москвы Россия не проживёт, а наоборот - это сколько угодно... Знаете, я в вашей стране не жил, но мне кажется, у вас уже много десятилетий проходила экспериментальную проверку как раз та модель, которую предлагают нам сейчас апологеты Технотопии: вся страна производит, один город потребляет, а все деньги и власть - в руках у ничтожной и совершенно замкнутой кучки, любой ценой охраняющей свои привилегии. Совершенно ясно было, что такой порядок вещей рано или поздно рухнет. А России-то это как коснётся?
- Не знаю, - сказал священник. - Мне бы хотелось в итоге видеть над страной совсем другую власть. И уж во всяком случае, совсем другие знамёна.
- Так предложите народу хоть что-нибудь помимо того, чтобы сменить одну горстку олигархов на другую, заменить одни формулы другими, более древними и оттого более закостеневшими! И вообще, разве сейчас ещё можно предлагать старинные рецепты для переустройства? Мир-то изменился, совсем изменился, и он продолжает меняться, уверяю вас! А с каждым днём он будет меняться всё стремительнее. Вы сами-то не слушали разве нью-йоркское выступление Патрикеева?
- Я не верю во всё это, - признался священник. - Нет, не то, чтобы это было невозможным... Просто он был идеалистом-одиночкой, каких много. Людям не нужно всё это: ксеноморфия, логотроника ваша, прочие эти чудеса, которые Патрикеев назвал славой грядущего века. А нужны им покой, уверенность в том, что сегодня они останутся живы и при куске хлеба, и ещё - вера в то, что завтра ничего не изменится. А ещё - уверенность в том, что завтра, когда их не станет, будут жить их дети и более дальние потомки. Вот и всё!
- Отчего же вы тогда так беспокоитесь о судьбах России, отец Симеон? - быстро, иронически спросил Чёрный Волк.
- Россия - понятие вневременное, - ответил тот, - и внечеловеческое. Это - символ.
- Стало быть, символы всё же важны?
- Не спорьте, - попросила старушка в траурном. - Отец Симеон прав, конечно. Я всегда это говорила Вале... пока он жив был.
- А полковник-то этот из Технотопии совсем не такая сука, как Ясука, - подала вдруг голос Анастасия Светлицкая. - Мог бы и Дементьеву этому нашего Патрикеева отвезти на опыты. Вот тогда была бы нам такая слава грядущего века, что...
- А может, и будет ещё, - хмыкнул Маркус. - Дементьев-то отведал в итоге патрикеевской кровушки. И лаборатория у него сохранилась.
- Лаборатория не сохранилась, - возразил на это Симберг. - Её сожгли дотла сотрудники, работавшие раньше с Патрикеевым, когда узнали, чем они там будут заниматься. Им, между прочим, помогал сержант Умеи Симберг, мой родной сын, законный сын, кстати. Это вам, Маркус, для сведения, чтобы реабилитировать моих детей хотя бы немножко в ваших глазах...
- Пока я знаю Стеллу, я ваших детей обвинять ни в чём не могу, - ответил ему Чёрный Волк.
Стелла Патрикеева густо покраснела и опустила глаза.
- А как вашему сыну удалось проникнуть на объект Технотопии? - с интересом спросил Маркус.
- Никак. Он только открыл им все коды доступа внутри лаборатории, используя сетевой коммуникатор. Мы живём в век высоких технологий.
- Ладно вам, - произнесла бабушка. - Давайте помянем лучше Валю, сыночка моего. Царствие ему небесное!
Анастасия ловко разлила водку по стаканам.
- Стелле нельзя, - предупредил генерал, убирая стакан дочери из-под зловеще наклоненного горлышка бутылки. - Она беременна.
Светлицкая ойкнула, убирая бутылку подальше. Стелле налили минеральной воды.
- Ну, отец Симеон, - попросила хозяйка квартиры, - вам начинать говорить. Вы лицо духовное, вам привычно. А я... - Лидия Викторовна всхлипнула, утирая глаза подолом. - Я потом скажу...
Священник поднял стакан.
- Нет, господин Черстер, не тянитесь, русские по таким случаям пьют не чокаясь... Я скажу совсем немного. Валентин Сергеевич считал себя, конечно, атеистом, но мы-то с вами знаем, что умер Божий раб... Я его совсем мало знал. Он был странным человеком, у него были странные идеи, он не любил Россию. Но я его прощаю. Господь посылает нам иногда таких людей в часы испытаний, как знак Своей воли, знак, что он не оставит нас в беде. Пусть покойный не осознавал, что рука Господня ведёт его по жизни, но мы с вами понимаем это. Он ниспослан был нам судьбой, чтобы вернуть нам надежду, чтобы укрепить наш дух в час тяжёлых испытаний. И не его вина, что он не осознавал этого своего предназначения. Я буду молиться за его душу. И я хотел бы надеяться, что он сейчас на небесах, несмотря на всё своё неверие. Что душа его ликует, зря могущество Господа нашего. Я прощаю его, - повторил отец Симеон и опрокинул в себя залпом водку.
Старушка мать прослезилась. Спихнув с колен облезлого кота, подняла свой стакан.
- Валя был очень хорошим сыном. Я всегда предостерегала его от этой его впечатлительности, от его авантюр и замысловатых проектов. Но я понимала, что он занимается всеми этими вашими делами не из духа авантюризма, не из чувства противоречия. Он был хорошим и добрым человеком, он не мог спокойно видеть несправедливость и боль. То, что надо примириться со злом, терпеть его, ранило его органически. Я знаю, что моё сердце не раз было надорвано, когда он бросал всё, что было у него в жизни настоящего - дом, работу, страну, даже детей, - и пускался в свои героические авантюры. Мне было больно смотреть на это. Но он подарил мне лучшее и главное, что может быть в жизни у человека: двух внуков, добрую невестку, сыновнюю заботу и ласку на старости лет... - Лидия Викторовна вновь утёрла слезу. - Я рада, что он женился во второй раз, не побоюсь этого сказать. Прости, Маша. Стелла - прекрасная девочка, и она тоже дала моему сыну свою долю тепла и любви... Вот так. Я прощаю его, как всегда прощала, - она выпила и опустила стакан, закусив блином.
- Когда я провожала его, - Маша подняла свой стакан повыше, - на дамбе в Финском заливе, я как-то чувствовала уже, что он уходит - и из дому, и из семьи, и из жизни. Я пыталась его удержать, конечно. Но я знала, что это неотвратимо. Судьба. Я жила с ним почти двадцать лет, но никогда не понимала его. Может быть, я плохая жена. А может быть, он просто был героем, недоступным пониманию обычных людей, как мы с вами. Мне надо было удержать его, и мне хотелось как раз этого, не скрою: удержать, вцепиться, не пускать, оставить здесь, с семьёй, рядом... Пусть он лучше погиб бы на моих глазах... Пусть бы мы умерли вместе... Но потом я поняла: я - не удержу. Есть силы, были в его жизни дела, которые важнее меня, детей, важнее всего того, что мы в состоянии понять и любить. Поэтому я прощаю его. И я очень рада, что Стелла была рядом с ним в эти недели его жизни, опекала его, поддерживала. Хоть кто-то родной был с ним рядом, если уж я не смогла... ничего! - Она вдруг разразилась потоком слёз. Кое-как выговорила: "Я... прощаю его... любимый...". Выпила водку, закашлялась, разливая стакан.
Стелла вдруг беспокойно посмотрела на часы.
- В аэропорт торопишься? - спросил её генерал Симберг. - Ничего, скоро уже. Выпьем, закусим, а потом поедешь со мной...
- ...меня ждут в два внизу... - сказала Стелла. - Обещали подвезти. Коллеги...
- Хорошо, хорошо. - Генерал тоже поднял свой стакан. - Я Валентина Сергеевича знал хорошо. Он и в самом деле набит был завиральными идеями, но идеи эти всегда были очень благородные, это уж я вас уверяю. С тех пор как у него случайно погибла девушка, он мечтал найти средство от смерти, и нашёл ведь. Хорошее, полезное дело. Я думаю, это в будущем очень пригодится учёным. И мне жаль, честно говоря, что при современном уровне развития техники, да и в ближайшем будущем, повторить этот опыт невозможно. Иначе, конечно же, именно Валентин Сергеевич был бы первым, кого должно было бы вернуть к жизни. Но, увы, он сам был слишком уникальным как с биологической точки зрения, так и по способу, которым он мыслил. Ума не приложу, на что он рассчитывал впоследствии, заведя сразу двух законных жён... прости, Стелла. Мне очень жаль, что он умер. У командования УНИСЕК было множество планов, как использовать в ближайшее время Патрикеева и его необычные, фантастические способности, а тем более - его растущую день ото дня политическую популярность. Он мог бы принести очень много пользы, являясь ключевой фигурой на доске современных политических комбинаций. Но он предпочёл делать то дело, которое считал наиболее важным для себя. И это дело привело его к смерти, а жалко. В общем, будь он жив, нам всем было бы гораздо легче. И осуждать его за своеволие я мог бы, но не стану. Я прощаю его, - закончил свою речь генерал и выпил водку сквозь сомкнутые зубы, не морщась, как пьют военные.
- А я не буду прощать Патрикеева, - сказал Бронников, поднимая свой стакан, - и судить его не буду. Я буду пить водку.
- Я тоже, - присоединилась Анастасия, и они выпили каждый по своей порции.
- Хотя всё-таки жаль, - добавила Светлицкая, допив до дна и отставляя стакан, - что без него ничего не получится. Я бы его точно оживила. Он мне десять долларов давал на дорогу, когда я в командировку к Мандичу ездила, а я вернуть потом не успела - его уже увезли. Вот, Маша, возьмите. - она передала жене Патрикеева смятую десятку. - А ещё я бы оживила полковника Ясуку...
- Ты же его застрелила собственноручно, - удивился Маркус.
- Застрелить-то застрелила, а вот в харю забыла двинуть пару раз, - не сдавалась девушка. - А надо было. За госпожу Ируками, ну и так далее... И Адмирала он убил.
- Ну что вы как маленькие, - прикрикнул на них с Маркусом отец Симеон. - Не помните, где находитесь?!
- Раз уж очередь дошла до меня, - сказал Черстер, - я хотел бы сказать, что среди всех вас я, кажется, единственный, кто имеет реальные основания что-то прощать Валентину Сергеевичу. Я с охотой прощаю ему то, что он принёс мне присягу на верность, а сам при первом удобном случае удрал от меня к повстанцам, да ещё поддерживал сношения с Мандичем, пока мы воевали. Но может быть, что я и неправ, пытаясь простить его за это. Он провёл в мою пользу прекрасную агитационную кампанию, плодами которой я пользуюсь до сих пор и намерен пользоваться в дальнейшем. Так что, может быть, это мне следовало у него просить прощения. И вообще, я не понимаю что-то этого ритуала. Мне как-то казалось, что это как раз у покойника прощения просят, когда хоронят! Или я неправ?
- Пейте водку, Маркус, - посоветовал ему отец Симеон.
Чёрный Волк выпил содержимое стакана, как воду. Подумал и заел ложкой кутьи.
- Похоже, осталась только я, - сказала Стелла, глядя в свой стакан. - Скажу сейчас, выпью и поеду. Нет, папа, я тебя ждать не буду. Уже два часа, тут за мной как раз приехал хороший знакомый, он отвезёт меня на самолёт. Я лечу в Мумбай, а оттуда еду на базу "Палеотропика". Там меня ждёт один очень, очень, очень нужный мне человек... Так что я скажу и пойду, а потом задерживаться не буду.
Она встала и подняла стакан на уровень груди обеими руками.
- Я так думаю, - начала она свою речь, - что вы все очень сильно ошибаетесь. Очень сильно. Я скажу это про всех вас, включая Марию Николаевну, перед которой я вообще-то очень виновата... Мой муж... Да, мой муж сказал, что мы живём уже в новом времени. А вы все пытаетесь жить по-старому, жить прошлым. И сейчас вы хороните его, хороните своё будущее, только для того, чтобы сохранить прошлое, которое вам так дорого, потому что будущего вы боитесь. Он испугал вас им. Он заставил вас бояться, что рухнет всё, к чему вы привыкли. Каждый из вас использовал его, каждый, и делали вы это, - она повысила голос, - чтобы сохранить прошлое, чтобы не допустить будущее в ваш мир, в ваши дома и ваши судьбы. Но оно ведь всё равно придёт, правда? - Глаза Стеллы наполнились слезами, но это уж точно не были слёзы скорби, как у остальных. - И теперь вы его прощаете. Вместо того, чтобы попросить у него прощения, вы прощаете его. А знаете, почему?
- Стелла, сядь! - прикрикнул Симберг. - Тебе нельзя волноваться. Себя не жалко, нас не жалеешь, так пожалей хотя бы его! Ты ведь носишь в себе последнее, что твой муж оставил в этом мире!
- Ах, последнее?! - Теперь Стелла едва не срывалась на крик. - А восставшую Россию, открыто выступившую против диктата концерна? А технологии, науку, а книги? А новые перспективы для экономики, для общества, для здоровья людей? А надежду для миллионов на преодоление Кризиса, на выживание Земли, освоение новых миров? Это всё не его заслуга? Ваша заслуга? Божья воля? Или, может, наоборот - наваждение от дьявола?! Куда, куда вы ещё докатитесь с вашей так называемой житейской логикой, с вашей культивируемой простотой и обыкновенностью?! Мне просто интересно уже... Да, он делал это не в одиночку, а что в нашем мире вообще делается в одиночку?! Физиологические отправления и закупки в модных магазинах... Элементарные функции организма, который не существует, чтобы жить, а живёт, чтобы продлять своё существование! Он избавил нас от этого! А вы - вы просто неспособны поверить во что-то, что выходит за рамки вашего разумения! Религия - это пожалуйста! Суеверия - сколько угодно! А вот верить... Да будь в вас веры хоть со спичечную головку, вы бы горы могли своротить! - (Отец Симеон при этих словах тяжко крякнул, как будто получил апперкот.) - Но вам же это неудобно - верить! Вы боитесь остаться в дураках. Вы вообще всего боитесь! Вы не верите в него, вы не верите ему, вы вообще сейчас готовы его похоронить как можно скорее и избавиться от самой памяти о нём. А мой муж жив! Он жив, и он будет жить вечно, пока жива Земля...
- Да, да, - согласились хором Маша и Иван Тимофеевич Бронников. Но интонация у них была совсем разной: в голосе Маши звучало при этом искреннее сочувствие, а Бронников просто констатировал факт.
- Да, - подтвердила Стелла. - И вот что я вам скажу: вы сейчас тут прощаете его, и я очень хорошо знаю, с чьей подачи вы начали именно прощать его, а не наоборот, тут Маркус прав совершенно. Так вот, отец Симеон, это из-за вашей затеи расстреляли Валю, и не думайте, что история это забудет вам и выставит вас в итоге в виде этакого мужа, осиянного светом высшей народной правды. И ты, папа, использовал Валю... Валентина Сергеевича... и продолжал бы его использовать, если бы он это позволил. А вы, господин Черстер, оказались умнее: вы и хотели бы им манипулировать, да как-то сразу поняли, что не в коня корм. Вы, наверное, как раз могли бы подружиться. И всё же вы его за что-то там тоже прощаете... И хорошо, наверное, что прощаете! Только подумайте сразу: а он вас простит?! Как вы считаете? Вы все использовали его и бросали, наедине с его жизнью, с мечтами его неподъёмными, которые и осмыслить-то одному человеку не всегда под силу. Так я вам скажу: он вас простит. Но на месте сидеть тоже не даст, это я вас уверяю. Не вы, так новые люди построят будущее, в которое он верил. Мои дети, ваши дети, Маша, твои тоже, папа, в стороне не останутся. Так что я пью за здоровье моего мужа, великого учёного и настоящего героя, Валентина Сергеевича Патрикеева! Вот так!
Стелла сделала глоток, поставила стакан на стол и повернулась к двери. Потом поспешно оглянулась, взяла стакан в руки и понесла с собой куда-то в полутёмную прихожую. Там, поставив сосуд на телефонную тумбочку и подхватив с неё ярко-жёлтый ноутбук, она ещё раз вдруг задержалась.
- А мой друг, который ждёт внизу, просил меня передать дословно следующее. - Она, против обыкновения, посмотрела куда-то в потолок, словно выуживая оттуда одно за другим необходимые слова. - "Вы все, блин, толпа уродов, потому что вы, пельмени лобастые, не смогли сохранить Патрикеева, а он нам, типа, нужен, и всё такое. Это всех касается, кроме Маши. Маша, детишки в безопасности, они теперь будут учиться в другом городе, и это, типа, будет зашибенно...".
- Что, что?! - Симберг привстал.
- "Остальные - лохи и обсоски, особенно Симберг", - безжалостно продолжала Стелла. - Дальше я передать не могу, потому что в трёх следующих предложениях речь идёт о моём отце. Заканчивается так: "Пока, придурки, сосите себе теперь палец, потому что вы все будете гадить дерьмом от зависти, когда мы с Валей Патрикеевым вернёмся в следующий раз. Это будет просто зашибенно. Вы все в натуре охренеете, когда снова нас увидите, а ещё - привет от Профа". Конец послания. А теперь - до свидания, меня ждут...
- Господи, - пробормотала Маша.
- Бедная девочка, - вздохнула Лидия Викторовна, - это такой стресс... Бывает, что и нервы не выдерживают. Только не ругайте её, ладно? В её возрасте становиться матерью! А тут ещё все эти треволнения... Стелла, куда вы пошли?! Куда она?! Куда вы её отпускаете в таком состоянии?! - возмутилась вдруг она, хватая за рукав Симберга. - Это же наши внуки, там же внуки, как же вы не понимаете!
Симберг стоял столбом, раскрыв рот.
- Вот видите, генерал? - почти весело спросил у него Маркус. - Смерти больше нет. Есть только сила. Великая сила объективных законов истории. А они толкают нас в будущее, даже если мы с вами и хотели бы сохранить на этот счёт какие-то собственные представления...
Отец Симеон тем временем проворно выбрался в прихожую вслед за девушкой, поднял с тумбочки оставленный ей стакан.
- Вы только посмотрите-ка... - прошептал он, вынося прозрачный сосуд на свет.
Хозяйка квартиры посмотрела, понюхала содержимое, удивлённо подняла брови. К ней присоединилась Светлицкая. Сомнений не оставалось: вместо воды в стакане плескалось густое красное вино, должно быть - кагор.
- Я тоже заметил, что стакан изменил в её руках цвет, - сказал Маркус. - Но я не был уверен, что это не зависит от освещения...
- Невозможно! - воскликнул вдруг вышедший из остолбенения Симберг. - На балкон! Скорее!
Дружно отперли двери, выбежав толпой на крохотный балкончик, но заметить почти ничего не успели: было слишком поздно. Синие волосы Стеллы мелькнули на заднем сиденье могучего внедорожного мотоцикла; переднее сиденье уверенно занимал щупловатый мотоциклист в огромном шлеме с торчащими из него гирляндами проводов. Машина рванулась в просвет между домами, пролетела видневшийся за ними школьный двор и исчезла из поля зрения.
- Вот так, - заметил удовлетворённый Маркус. - Будущее можно упустить. Наверное, его можно даже обидеть. Это только избежать его нельзя, а если обидеть - так очень даже запросто...
Пользуясь всеобщим замешательством на балконе, священник пробрался через комнату к телевизору, служившему тумбочкой. На телевизоре стоял некий предмет, который очень сильно привлекал его внимание во всё то время, пока звучали поминальные тосты. То был деревянный стаканчик для карандашей, не лакированный, с наивным выжженным орнаментом, изображавшим панораму Петропавловской крепости. Стаканчик стоял поверх старого телевизора, аккуратно задвинутый за фото Патрикеева подальше от посторонних глаз. Отец Симеон бегло рассмотрел свою находку: изнутри стаканчика маслянисто блестели тёмные разводы. Тогда он задрал рясу и хотел спрятать под неё этот загадочный предмет. Но в тот же миг на плечо ему легла тяжёлая, сильная рука.
- Не надо, - сурово сказал Бронников. - Положите на место.