Аннотация: И снова по заявке. Спор ГГ-паладина, парня - и Касавира по поводу права ухода последнего из города. Дополнил хвостом из 2 половины, где ситуация - прямо противоположная первой.
Выбор сердцем.
"Ты Ангел Победы -
Ты должен взять первую кровь.
Прости им, Господь, -
Здесь забыли, что значит "любовь".
Джем "Ангел Победы-1"
Меньше всего я ждал встретить в таком неприветливом месте, как горы возле Родника Старого Филина - группу тех, кого обычно зовут "искателями приключений", возглавляемую мальчишкой. Самым обычным.
Аламир вел себя серьезно, стараясь показаться взрослее, но правду из лица, глаз и голоса - не сотрешь. Если бы он выбрил щеки, на которых еще даже не появилась мужская щетина - юность стала бы еще заметнее.
Я только усмехнулся про себя, заметив эту деталь. Ну да. На моей памяти многие выбирали именно этот путь, когда старались доказать окружающим, что им не восемнадцать, а за двадцать лет.
Серые глаза, смятые шлемом русые волосы... подросток подростком. Смешно, но куда больше - грустно, что именно таких детей отправляют на самые опасные задания.
Я сразу понял, что он служит Тиру, как и я. Сложно не заметить этого, когда до боли знакомый символ бога нарисован во весь щит. К счастью, жизнь давно отбила у меня любое намерение демонстрации своей веры в
такой форме. Этого просто не стоит делать, потому что незачем. Бог услышит тебя и так.
Аламир заметно оживился, когда услышал, что я тоже паладин - но сник и как-то подобрался, едва понял, что я в свое время ушел из Невервинтера. Однако - ничего не сказал. Вскоре стало понятно, почему:
он попросту отложил разговор до поры до времени. После убийства Лограма и возвращения в родник, когда мы уже собирались обратно в город - Аламир без особого стеснения подошел ко мне. Поговорить. Мы были на привале, устроив собственный костер в отдалении от солдатских.
Я приводил в порядок оружие и доспехи.
Он потеребил растрепанные волосы, когда подошел - вид у мальчишки был какой-то слегка растерянный, но моментально стал хмурый и почти насупленный, едва он понял, что я смотрю на него. И начал Аламир отнюдь не издалека:
- Касавир. В общем... я слышал, что ты ушел из Невервинтера. Я это давно понял. Почему ты вдруг решил, что имеешь право ослушаться лорда? Как ты вообще теперь зовешь себя паладином?
Я только вздохнул. Меньше всего я хотел обсуждать это с кем-либо. Меньше всего хотел вспоминать - сейчас.
И почему-то мне сейчас было немного грустно от горячности этого мальчишки. Слишком они все были похожи. Вот эти вот ребята лет по восемнадцать. Возможно, сложись моя жизнь иначе - того же возраста сейчас были бы собственные сыновья.
Сколько их в войну полегло, таких вот? За идею. За лорда Невервинтера.
За Тира. Сотни?
Тысячи.
Первыми во время эпидемий и войн гибнут младенцы. Потом - подростки и дети. Естественный отбор, эпидемия и война беспощадны к младшим и неопытным.
Тех, кто выжил после осады Лускана - как подменили. Исчезли раскрашенные щиты. Исчезла вера в то, что стоит защищать лорда, а не жизни - ведь лорд был далеко, за стенами замка, а они все - здесь. Эти мальчики повзрослели быстро и очень жестоко, но каждым из таких паладинов, совсем еще юных, можно было гордиться, как родным ребенком. Потому что они - были сильными. Потому что они - не сломались. Потому что они - есть и теперь будут тем будущим, которые мы сумели вырвать из лап смерти и разочарования.
Можно осуждать такие переживания, можно насмехаться над мягкостью, но мне казалось, что делать это легко лишь тем, кто не проживал подобное. Нет ничего смешного в том, что война въедается в память и пожирает ее, как гангрена, которую никак не можешь ни ампутировать, ни вылечить, и вспоминаешь раз за разом, едва закроешь глаза. После нее чувствуешь себя ошалевшим и неприкаянным, словно ты так и не пришелся к месту. Я бы хотел забыть и вырвать из памяти все это, но не могу. Не выходит. И это та причина, по которой многие солдаты после войны так и не находят себе места в жизни. Для кого-то война становится далекой, присыпанной затхлой романтикой великого приключения всей их жизни - а кто-то после нее двигается умом.
Но Аламиру надо отдать должное - немногие мальчишки осмеливаются требовать таким тоном объяснений от человека в два раза старше их самих.
Раскладывать Аламиру свое прошлое по полочкам я не собирался - обойдется. Слишком многое я помнил, и слишком много было в моем прошлом того, что касалось - только меня.
Я помнил, что было, когда казнили Арибет - эту несчастную, запутавшуюся из-за любви женщину, которую стоило пощадить из милосердия, но было нельзя. Она сама пришла на казнь и знала, что ей не жить, хотя когда пришла Воющая Смерть - взвалила на свои плечи почти весь город, пока лорд Нашер находился в замке и даже ни разу не ободрил народ. Я знал, что повешенный за измену генерал первой войны с Королем Теней - не был ни в чем виновен, кроме любви к нему народа. Я знал, как выглядят лица родителей, которые хоронят сыновей и дочерей в закрытых гробах, а ты еле выдавливаешь из себя слова, потому что тебе стыдно за то, что ты даже не знал того ребенка в гробу. Или престарелых матерей, которые не смогли сделать и этой малости - и подслеповатыми от слез глазами разглядывают гранитные плиты с выбитыми на них именами, осторожно трогают тебя за руку - и просят помочь найти кого-нибудь.
Хуже всего - когда ты не находишь. Далеко не всех смогли опознать.
Я видел, что орки делали с теми деревнями, которые захватывали, и с жителями этих деревень. Лорд Нашер, правитель и защитник, бросил людей на произвол судьбы и уничтожал любых героев, засиявших ярче прочих. Они шли одни за другим. Любой, кто мог дать народу угрожающе большее, чем власти - очернялся и умерщвлялся.
Сейчас правительство решило взяться за родник лишь потому что здесь лежала дорога в Яртар. И единственный тракт в Уотердип.
Поэтому поговорить - пожалуй, стоило. Даже невзирая на то, что я не знал, как объяснить все это мальчишке, который сейчас пытался обвинить меня в предательстве.
Я указываю ему на валун рядом и устало потираю переносицу и лоб.
В серых глазах - настороженность и горячее юношеское негодование.
- Говори чуть тише. Остальные вокруг спят, - и это правда. Лагерь вокруг нас давно затих. Я засиделся лишь потому, что мелких повреждений на доспехе оказалось куда больше, чем я ожидал. Не для того, чтобы сразу тащить их к кузнецу, но... достаточно, для того, чтобы долго сидеть над этим.
Я возвращаюсь к работе, спрашивая его:
- Что ты от меня услышать хочешь?
Мальчишка хмурится - но тон все же снижает.
- Ответ на вопрос.
Я пытаюсь подцепить очередное проволочное кольцо.
- Я слышал. Но Невервинтер в то время забыл о своем народе.
Аламир меня не понимает. Снова повышает голос:
- Но ты присягал лорду. Ты был обязан его слушаться!
Дети. Они порой такие же хамоватые и наглые, как и вызывающие странное тепло. Я не знаю, как относиться к его словам. Но, в конце концов, он задает вопросы. Если на них не отвечу я - возможно, после - уже не объяснит и не заставит задуматься - никто.
- Ты разбудишь лагерь.
И я знал, что нарушил клятву лорду. Да. Но не знаю, как объяснить мальчику, что порой совесть значит больше приказа. Я продолжаю фразу:
- Я обязан богу, - он не отводит взгляда, когда я смотрю ему в глаза. Упрямый. - Я присягал лорду, но не могу нарушать обещания Тиру, даже если был дан приказ. И ты - тоже.
Аламир молчал какое-то время, словно был сбит с толку. Потом слегка неуверенно ответил. Нет, голос был ровный, но я слышал, как он едва заметно сделал паузу в самом начале:
- Паладин обязан служить государю. Иначе он не воин бога.
Он действительно был упрямый. Впрочем, лет в восемнадцать я временами тоже был не лучше. Сейчас иногда даже вспомнить стыдно.
Я возвращаюсь к переплетению кольчуги. Говоря откровенно, такое спокойствие порой привлекает внимание подростков куда больше любых криков и вдохновенных убеждений.
- То есть для тебя воля государя выше воли бога?
Мальчишка убежденно кивает.
- Лорд Нашер знает, что делает. Я знаю, что в прошлом он казнил предателей, которые едва не уничтожили город. И да, он действительно тот, кто может судить справедливо.
Не стоило ему говорить про Арибет. Если я верно его понял.
- О каких предателях ты говоришь?
- Об Арибет Предательнице! - следует гордый ответ.
Сразу видно, что он не знал ее. Я медлю, обдумывая, как разъяснить ему ситуацию. Потом осторожно спрашиваю:
- Аламир. Этот вопрос к делу не относится, но - ты любил когда-нибудь?
Мальчишка напряженно хмурится.
- А это здесь причем?
Я отвлекаюсь от кольчуги и поднимаю голову, глядя ему в глаза:
- Как думаешь, смог бы ли ты на ее месте быть верным лорду, когда только что по его приказу казнили твою женщину? И ты точно знаешь, что она была невиновна и обманута? Виноват был Дестер и сам лорд Нашер, что пустил его в город. Не Фентик. И не Арибет, которая плакала несколько дней, когда его повесили.
Аламир угрюмо молчит. Потом нехотя отвечает:
- Не знаю. Но Фентик Мосс был виноват. Так пишут книги.
Я вздыхаю, обдумывая следующий ответ. Трудно объяснять. Он же ничему не верит.
- В книгах сейчас мало правды. А я видел этих людей и знаю, о чем говорю. У меня нет причин лгать. Ни единой.
Аламир вновь молчит, задумавшись. А я понимаю, что на самом деле - мальчику никто не объяснил, кто он есть. Рыцарь с символом бога на щите, всегда спасающий слабых, и всегда преданный короне - это образ из сказки. Он пытается ему соответствовать, но не выходит. И не выйдет никогда, потому что это невозможно.
Служить богу - трудно и опасно. Трудно и опасно - принимать на себя всю тяжесть, которая тянется за романтическим образом благородного рыцаря. Полная самоотдача далеко не так прекрасна, как зачастую говорят. Она тяжела. Тяжело и принимать на себя ответственность за чужие жизни, которые ждут, надеются и рассчитывают на тебя. Еще тяжелее, иногда почти невыносимо - знать ситуацию, понимать ее, и все равно быть светом для людей, когда ты знаешь, что надежды почти не остается. Даже жизнь положить - иногда легче, чем согревать и освещать путь другим. Тяжело взвешивать шаги между совестью и законом. Паладин должен быть примером для других, а не обычным вассалом лорда. Этого он еще не понимает.
- Ну, хорошо, - я прерываю молчание. - Допустим, виновны. Но тогда скажи - кому ты служишь?
- Лорду, - следует недоуменно-уверенный ответ.
- А должен - Тиру. Ты воин бога?
Аламир точно не понимает, куда я клоню. Сдвигает брови.
- Ну да!
Я пожимаю плечами.
- Ты служишь лорду, но при этом не Тиру.
Мальчишка кусает губу.
- Ну, Тиру. Через лорда.
- Так не бывает. Твое сердце либо с богом, либо рядом с власть имущими. Никак иначе.
Аламир встряхивает головой и буркает что-то себе под нос, а потом переводит тему:
- Мы не о том говорили. Я спросил, почему ты предал лорда.
Опять за старое.
- Я выполнял свой долг перед жителями земель Невервинтера. И защитил их, как мог, - я кивком указал на одну из палаток. - Можешь завтра спросить у Катрионы. Или у жителей тех деревень, что остались целы.
Аламир снова молчит. Здесь полутемно, но мне кажется, что у него уже красные даже уши. Он понимает, что уже не может спорить, потому что ему нечего мне возразить - у него нет опыта - но искренне не желает признавать, что может быть хоть где-то неправ.
Он угрюмо выдает:
- Все равно ты поступил неправильно.
Ох, великий Тир. Да сколько можно-то...
- Почему?
- Да потому что присягу давал! И должен был служить только лорду, а через него - богу!
- И не обращать внимания ни на страдания людей, ни на несправедливость? Милосердие и забота о чужой жизни часто важнее закона. Как и совесть. Ты должен это знать.
Он упрямый. Но если Аламир начал разговор, то я предпочту довести его до конца. Хоть и понимал, что не мне его сейчас переубеждать, а жизни. Сказанное сейчас... просто - может быть, всплывет когда-то. Но сейчас это превращается в ходьбу по кругу.
Я снова пожимаю плечами.
- Я не вижу смысла дальше рассказывать тебе об этом. Мы возвращаемся к одному и тому же. Я дал ответ, - я внимательно слежу за его реакцией. И понимаю, что если не убедил его, то все же какой-то частью - заставил сомневаться.
Аламир только кивает.
- Хорошо. Это и вправду... бесполезный разговор, - он колеблется, а потом его маска серьезности на какой-то момент трескается. Он опять неосознанно теребит волосы. - И... спокойной ночи.
Я слегка улыбаюсь.
- Спокойной ночи.
Снова. Нет, не тянет он пока на взрослого, хотя изо всех сил пытается быть старше. Он сейчас удивлен, потому что потратил много эмоций на этот диалог. А я просто знаю, что он подумает о сказанном. Не может не подумать - я спорил с тем, на чем сейчас держатся все его взгляды. А он слушал.
Единственное, на что я мог надеяться - когда этому мальчику придет время выбирать между волей лорда и законом своего бога не оставлять беззащитных во имя политических интриг - может быть, он остановится на короткий момент и вспомнит то, о чем мы сейчас спорили.
И все же - выберет сердцем и поступком - совесть. И себя самого.
Выбор разумом.
"Прости меня, Господь, что боль несу,
Что смерть мои крыла соединяет.
Я половины жизней не спасу -
Я рассудил - они как сны растают..."
Джем "Ангел Победы-2"
Спустя много времени, я часто вспоминал тот разговор. То есть, тот, что был в горах. И только сейчас я в полной мере понимал, насколько тогда Касавир был неправ. Мне было где-то жаль его. Он совсем потерял себя в этой войне и был покалечен и ею, и свой же собственной глупой ранимостью, недостойной мужчины и воина.
Нельзя принимать так близко каждую смерть. Нельзя отказываться ради этого - от того, что тебе предназначено самим богом. Служению своему правителю. Нельзя жить одними лишь чувствами и нельзя никого спасти, если внутри тебя самого анархия, которая правит твоими поступками и решениями. А то, что сделал Касавир - было именно ею, и я удивлялся, как Тир до сих пор не лишил его силы. Ведь должен был. Слабым среди паладинов не место, а Касавир забылся и прекратил понимать, что не имеет права решать те вещи, которые не в его власти и не в его ведении.
Получив управление над Крепостью - я все укреплялся в мнении, что он, идя по своей дороге спасения всех подряд без разбора - забыл о том, что тяжесть долга - в твоей ответственности за то, кому жить. Если он не смог этого вынести - он никогда не мог быть и подлинным паладином. Он не мог ни смириться с тем, что люди на войне умирают, ни с тем, что лорда должно слушаться, прав он или нет.
Трудно - вовсе не вести людей. Трудно - брать на себя власть. Брать ответственность. Повиноваться, когда не согласен. Тот, кто боится этого - не должен быть воином бога и не имеет права называть себя так.
Мне казалось, что нет смысла говорить об этом. И все же... все же что-то удерживало меня от того, чтобы окончательно смириться с тем, что он неисправим. Ведь Касавир клялся в верности городу, и, казалось, понимал необходимость служения. Только - искаженно. Забывая о законе. Забывая о том, что не может быть воин бога выше него и выше правителя. Впрочем, если в самом начале лежала боль - возможно, ее можно было исцелить и умерить, если приложить достаточно усилий. Я не знал, хватит ли этих сил у меня, однако - хотел попытаться. Убедить паладина, своего брата по вере, мне казалось куда более легким делом, чем, к примеру, привести к доброте Темного Стража. Конечно, при желании можно совершить и это, однако все зависит от того, насколько ты хочешь этого - и сколько времени это займет.
Когда-то мне было нечего возразить Касавиру на его слова о милосердии. Сейчас - уже наоборот. Заботиться о подданных нужно и необходимо, однако в результате твоих действий все равно кто-то умрет. Желаешь ты того или нет. И воображать себе, что ты волен за правителя решать судьбу не твоего народа - ты не имеешь права. За этих людей в ответе не ты.
Крепость уже вовсю готовилась к войне. Я спустился во внутренний двор, к достроенному храму. В него было вложено много денег - и в цветные витражи, и в крепкий камень, и в золото убранства - однако я не жалел. В крепости, которой владею я - должен быть достойный храм. И достойные священники, но преподобный Иварр более чем хорошо выполнял свою задачу. Я любил с ним разговаривать - он помогал мне облегчить душу в моменты сомнений. Он тоже бился над тем, чтобы переубедить Касавира - и, как мне было известно, не менее безрезультатно.
Странно, что Касавир так цеплялся за свое упрямство. Я уже даже не знал, кого он только пытался переубедить? Не себя ли? Насколько я успел узнать людей, чем сильнее они доказывают что-то окружающим, тем меньше убеждены в этом сами. Но если это было именно так - значит, можно надеяться, что он не настолько безнадежен, как кажется.
Ведь по-настоящему спасти может только закон и подчинение правителю, жесткая структура - и никогда - сострадание. Излишнее милосердие ведет к анархии, как и излишнее сострадание. Проникаясь болью, можно и преступника помиловать, который заслужил наказание.
И все-таки мне было жаль его. Касавира. Он потерял все, что должно было принадлежать ему как паладину, рыцарю лорда Нашера и лорду. Он мог только видеть, как эти титулы достаются мне.
Я вновь хотел поговорить с ним. И вновь - наверняка безрезультатно - попытаться убедить, что его упрямство больше похоже на откровенную глупость, нежели на точку зрения. Он спутал все, что можно было спутать, вывернул и поставил с ног на уши. И пытался еще убедить в своей правоте меня, оставаясь на деле только сломленным человеком, который заслуживал жалости.
Он говорил мне о милосердии, и с таким страхом вспоминал войну, словно никогда ее не видел, хотя должен был принимать смерть спокойно. Словно там, в городе, было что-то настолько страшное, что можно было бы запомнить на всю жизнь взрослому мужчине. Та же кровь и та же смерть, которую он уже наверняка видел.
Мне было странно, что он оправдывал Арибет. Она предала город, предала людей, отвернулась от своего бога, стала клятвопреступницей и убийцей - преступления хуже даже придумать нельзя. Любовь - чувство губительное для таких, как мы. Как раз потому что большинство преступлений совершается из-за нее и во имя нее. И проще от нее отказаться, предупредив предательство, нежели потом бороться с последствиями. Удивительно, что Касавир, как и многие - зачем-то возводил это чувство слепой, связывающей по рукам и ногам привязанности - в священный культ. Арибет познала эту ошибку, и он должен был извлечь урок и того, что повиновение должно быть беспрекословным, и того, что воину бога недопустима потеря бдительности и лишние эмоции.
Речь обо всем, что и я, и Иварр хотели сказать - заходила лишь вскользь. Иварр пытался говорить, и потом сообщал мне, что убедить Касавира не удалось - паладин уходил от темы или замыкался. А то и вовсе не желал ничего обсуждать.
Касавира я нашел в храме. Он стоял, глядя на изваяние Покалеченного Бога - и тихо шептал молитву. Я видел, как двигались его губы, но не слышал слов. А потом он вдруг нахмурился, обернулся - и умолк, словно я застал его за чем-то непристойным. Хотя казалось бы - что такого? Каждый из нас произносит молитву Тиру. Впрочем, возможно, я его просто сбивал, но в таком случае он просто не умел сосредотачиваться.
- Я мешаю? - мой голос отдался эхом среди теплого камня, свечей в восковых наростах и цветных витражей.
Касавир только нахмурился еще сильнее. Покачал головой:
- Нет. Это храм. Все в порядке.
- Точно? - решил переспросить я.
Мне казалось, что я действительно отвлек его от молитвы, хотя он сам был виноват, что сосредотачивался на внешнем мире и том, что его окружает. Значит, молитва была неправильной. Чем больше я его знал, тем меньше понимал, как Тир его терпит в лоне своей церкви и как дает ему силы. Его нужно было изгнать еще тогда, когда он посмел ослушаться закона и своего повелителя.
Да, послушание трудное дело и я тоже часто сомневался, насколько прав - но молитвы и слова отца Иварра успокаивали меня.
Касавир вновь отрицательно покачал головой.
- Точно.
Какое-то время мы молились в тишине - я ушел в другое крыло храма, чтобы не сбиваться с мысли и самому. Произнес молитву - и вернулся. Касавир все еще находился перед статуей.
Я дождался, когда он окончит собственный ритуал, - и только тогда вошел внутрь и окликнул его.
- Касавир. Мне кажется, что нужно поговорить.
Он вздохнул - как-то устало. Но ничего страшного - выслушает. Мы все устали. И я отвечать за жизнь крестьян, как и воевать - устал тоже.
- О чем?
Я указал ему на выход из храма. Незачем тревожить это место разговорами.
- О том же, о чем и раньше.
Мы вышли из здания. Я свернул на дорожку, окружавшую храм - раскидистые липы тихо шелестели под мягким ветром, распространяя тонкий, сладкий, теплый аромат. Рыжее солнце проникало сквозь листву теплыми лучами.
- Я не согласен с тем, что ты говорил мне раньше - о долге, милосердии и твоем уходе из города. По-прежнему, пусть и обдумал твои слова.
Он только кивнул, сосредоточенно глядя куда-то перед собой.
- Я знаю.
- Ты не придаешь должного значения воле лорда.
Я видел, как он странно - едва заметно - дернул уголком рта, словно насмехался. Это мне не понравилось.
- Над чем ты насмехаешься сейчас?
Он покачал головой.
- Это горечь, а не насмешка, Аламир.
Я его не понимал по-прежнему. Хотя - да, ему точно было, о чем сожалеть:
- Если это горечь, то я могу ее понять. У тебя сейчас не осталось ничего.
Опять! Нет, эта едва заметная безнадежная усмешка была какой угодно, но не подлинно горькой. Только безнадежной, как у того, кому было уже нечего терять. Но - ни тени сожаления.
Касавир прищурился на солнечный свет.
- У меня осталась совесть и моя душа. Это больше, чем "ничего".
Я устало вздохнул. Не этим они меряются. Ох, не этим.
- Ты говоришь о химерах. Твоя совесть - твой долг, а твоя душа должна принадлежать службе лорду и богу.
На этот раз его лицо осталось спокойным. Мы все также равномерно шли по усыпанной гравием дорожке садика возле храма. Надо будет отдать приказ ее вымостить, и безразлично, сколько это будет стоить.
- Я уже говорил тебе и повторю еще раз, - в голосе паладина звякнул металл. Потом тон вновь смягчился. - Я служу людям. И присягал на верность Невервинтеру и Тиру, а не одному правителю, - он помолчал. - А ты сейчас судишь за всех.
Касавиру ли говорить об этом? Я остановился и посмотрел ему в глаза:
- Я сужу, потому что имею на то право. Я не клятвопреступник, в отличие от тебя. И точно так же служу людям - управлением и спасением их от тени.
Он молчал, бегло посмотрев мне в глаза. Почему? Чувствовал правду?
- А ты - ты не защищаешь людей ни законом, ни волей - у тебя только щит и оружие.
Касавир вздохнул, и как ни в чем не бывало - пошел дальше. Мы уже дошли до задней стены храма, и здесь солнце исчезло. Осталась только примыкающая вплотную толстая и глухая крепостная стена.
- Про клятву мы уже говорили. И - ты считаешь, что воином быть менее достойно, чем правителем? Ты сам - воин.
Снова это перемешивание всего и вся. Любой правитель должен быть воином, иначе он - не защитник. Но не в том была суть.
- Я не растратил свой потенциал, как ты. Ты мог управлять землями, помогать подданным, защищать их - и потратил это во имя собственных амбиций.
Меня удивляло не столько его непрошибаемое упрямство - сколько то, что он по-прежнему был спокоен, словно слова его даже и не задевали, хотя были должны.
- Зато я спас тех людей, которые погибли бы. Невмешательство Невервинтера убивало их.
Еще одно странное утверждение. Спасение отнюдь не в том, чтобы разогнать орков. Это может кто угодно.
- Ты должен был принести туда закон, а не анархию.
Паладин вновь вздохнул:
- Для начала - нужно принести хотя бы жизнь. А потом уже закон, - он посмотрел мне в глаза, обернувшись. - Неужели ты не понимаешь этого?
Я понимал. И знал, что это была... теория. Желание утопического мира, когда действовать было нужно в реальном.
- Всем дать жизнь невозможно - нужно попытаться хотя бы улучшить ее у большинства.
Лицо Касавира ничего не выражало, кроме странного смирения - точнее, безразличия к ситуации. Я пытался прочесть реакцию на мои слова по голосу или взгляду - и не мог. Они оставались совершенно непроницаемыми.
- Значит, те, кто без защиты - пусть умирают? Аламир, себя со стороны послушай.
Я слышал. Прекрасно слышал.
- Нет. Не умирают, но это долг лорда. И не твое дело.
Он пожал плечами. Голос у него тоже оставался спокойным. До странности спокойным:
- А чье, если не мое? И если не тех, кто обязан защищать людей?
Опять все то же. Но - я ведь элементарные вещи говорил.
- Только - правителя. Не твое - точно.
- Правитель тоже может ошибаться.
Да кто он - чтобы судить об этом? Меня поражало, с какой легкостью он делал такие выводы, не имея никаких доказательств.
- Но он будет отвечать перед богом - сам. Не забывай, что и лорд Нашер служит Тиру.
Я не отводил взгляд, когда он смотрел мне в глаза.
- Как и я. И я тоже буду отвечать только перед Ним. Как и мы все.
Он прищурился и умолк, словно к чему-то прислушиваясь и выискивая взглядом в листве лип. Я молчал. А потом, спустя буквально несколько секунд, понял, что он услышал - по саду откуда-то разносилась соловьиная трель. Когда та оборвалась, я собирался уже ответить, что Касавира накажут на небесах, но он меня опередил:
- Тем более что ты не знаешь, по каким правилам здесь ведутся игры. Я знаю, какова справедливость лорда.
Мне уже надоела эта тема. О том, что он один это знает.
- Если лорд убьет меня - на то его воля. Без вины - здесь - никогда не осудят. Лорд Нашер защитит невиновных, как защитил меня на суде.
Странно, что его так задевала эта тема. Касавир резко обернулся ко мне, глядя в глаза:
- Скажи это тем, кого казнили. К примеру, генералу первой войны с Королем Теней, которого обвинили в измене уже через месяц и который был виновен только в любви народа к нему. Скажи это герою, которого вынудили покинуть Невервинтер сразу же после убийства королевы Созидателей. Скажи - всем тем, кто мог заслужить у людей чуть больше доверия, чем лорд Невервинтера и лежит теперь в Гробнице Предателей.
Я не знал, стоит ли ему верить. Да, я слышал и мутную историю о генерале Асхэйле. Я видел имена преступников в склепе. И все же - считал, что правды не знает никто. Возможно, преступления были так страшны, что лорд предпочел умолчать о них из уважения к павшим.
- Я не знаю ситуации. И не могу судить, кто был виновен. Но раз казнили - было за что.
Касавир по-прежнему смотрел мне в глаза.
- Ты сам только что сказал, что судить не можешь.
- Я имею в виду, что не могу тебе верить без знания, что произошло.
Он вновь слегка усмехнулся - невесело - и мы уже пошли к выходу из территории храма.
- Я не знаю, как тебе что-то объяснять. Лучше берегись своего доверия, Аламир. Мне остается только молиться, чтобы предателем за победу над Королем Теней - не назвали тебя.
Мы разошлись. Каждый по своим делам. Я не верил ни одному его слову. Лорд Нашер не мог так поступить незаслуженно, и тем более - со мной.
И все же - почему-то в памяти всплыла лояльность Брелейны к преступникам в городе, пока не уничтожат Муар. Странный подход сэра Нивалля к тому, чтобы требовать от меня максимум, когда могло не хватать средств. Имена, сотни имен в Гробнице Предателей - те, чьи поступки порой казались надуманными и сам по себе возникал вопрос - неужели желавших предать правителя - было настолько много?
На сердце появилась неясная тревога, которую я поспешно отогнал прочь.