Во второй истории о странствующем рыцаре мы знакомимся с его прекрасной дамой и тяготах, которые терзают ее в разлуке с возлюбленным; Констанца находит неожиданный выход при помощи сил преисподней; ее коварный отец замышляет недоброе и, чтобы не допустить срыва своих планов, заточил прекрасную деву в высокую башню.
...Про купальню Рогеранд знал уже очень давно, когда его еще мальчишкой привезли в подарок графу, соседские подростки показали ему место неподалеку от дороги, где среди могучих дубов притаилась статуя нимфы с кувшином и аккуратный мраморный бортик с парой ступеней, сделанный у истока теплого подземного источника (теплых источников в лесу не бывает, но это же фэнтэзи - прим. авт.), не замерзающего даже зимой. Но с наступлением холодов здесь было тихо, а летом частенько купались девки из Соресьона и, бывало, не брезговали даже знатные дамы. И сейчас, судя по плеску и игривому смеху, в купальне снова кто-то был.
Похотливо ухмыльнувшись в бороду, Рогеранд сошел с дороги и свернул в сторону от купальни, к густым кустам за поваленным стволом, откуда открывался прекрасный вид на всю сцену действия. Поколения неудовлетворенных юнцов успели протоптать тропинку, но гном бы не ошибся даже с закрытыми глазами. Несмотря на множество интригующих слухов, ходивших о его племени, еще ни одна из замковых девок не дала ему добровольно, а трахать их насильно ему было... стыдно. Кровавый сподручный графа, его раб и преданный пес стеснялся баб.
Скрывшись в кустах, гном обошел купальню и уставился между веток. Со стороны это было мерзкое зрелище - невысокий, но огромный, широкоплечий и могучий как медведь, он трясся и наяривал в холщовых штанах так, будто пытался разжечь огонь трением. Темно-русая борода, росшая густыми, неровно обрезанными клоками, топорщилась дыбом, гладко выбритая голова потела под кожаной шапочкой. Гном сопел и старался так, что его услышали даже в купальне, но девка, вопреки опасениям, не испугалась.
Стройная, светловолосая, она и сама чем-то походила на обнаженную шаловливую нимфу, только, в отличие от нее, мраморной, была гибкой и живой. Встав во весь рост на ступеньке, она повернулась вполоборота и села на бортик, задрав обнаженную ногу к самой теплой струе, бесконечно изливающиейся из кувшина. У гнома перехватило дыхание, когда вода заскользила по белой коже, омывая тонкие волоски на икре, округлое колено; потоки воды, как длинные пальцы устремились вдоль бедра вверх, к нежной поросли кудряшек цвета липового меда. Развратница изогнулась, повернулась спиной и провела руками по грудям, густые вьющиеся локоны, намокшие внизу, прилипли к напрягшемуся заду. Но неожиданно кто-то прошел между гномом и предметом его вожделения, тень, набросившая на плечи девки светлое покрывало, вышитое... вышитое... Рогеранд вздрогнул, по его закаменевшей руке лилась сперма и оглушительно капала в листья, но на висках проступил холодный пот. Он рассмотрел гербы на накидке, проклятые розы. В тот злополучный день купальню заняла дочка графа, но это было бы полбеды, с ней же была ее гадина, которая, несомненно, слышала его и видела и не преминула уже сообщить госпоже.
Гадина выпрямилась во весь рост и повернулась к кустам, лениво прислонившись плечом к бедру нимфы. Нелюдское вытянутое лицо и лошадиные уши сложно было с чем-либо перепутать, эльфов в Фрединаке было совсем мало, а те, что были, появлялись, в основном, как эта - бесправными рабами. Как и леди Констанца, эльфа была блондинкой, но, если на ту смотреть было приятно, мягкая кожа, округлая попка и медовые длинные локоны, похожие на золотую речку, то эльфа была тощей как доска, бледной и бесцветной, как чищенная картофелина. Условно-голубые, а на деле почти белые бешеные глаза, прямые как пакля волосы, которые разве только пьяный менестрель назвал бы серебряными, костлявые руки со страшными по-старушечьи длинными пальцами, и вся эта угловатая фигура до самого горла была обтянута скверно сидящим на ней темно-синим платьем. Ливэйн, по неизвестным причинам прозываемая челядью Веткой, по своему обыкновению лениво поигрывала тесаком, и у Рогеранда подвело яйца, когда он вспомнил, как она им однажды разрубила башку бросившейся на нее графской псине. Ну или не бросившейся, может, у Ветки просто было скверное настроение, как бы то ни было, этот самый тесак ровнехонько разделил надвое черный собачий нос, обе челюсти и остановился только между ушами. Чтобы освободить свое оружие, эльфке тогда пришлось сходить за молотком.
И сейчас она смотрела на него и, скаля мелкие по-эльфячьи острые зубки, вертела в руках этот самый тесак. Давно уже заметила и просто ждала. Наверное, если бы Рогеранд не обнаружил, что его заметили и вышел из-за дерева, эта штука полетела бы ему в голову, но гном пригнулся и принялся ждать. Вблизи он бы свернул шею десяти таким Веткам.
- Мне кажется, там, за кустами, кто-то есть, как ты думаешь, Вэйн? - Вдруг громко заметила леди, не спеша одеваться.
- О, вы так думаете? - Эльфка обернулась, поддержав игру, вновь посмотрела на кусты и так же громко предположила: - Госпожа, быть может, кто-то хотел воспользоваться купальней, но смутился, увидев нас?
- Да, наверное, ты права, в Соресьоне все такие робкие. - Констанца сделала вид, что ищет перед и зад у своих кружевных панталон. - Может быть, это одна из моих фрейлин там скрывается? Выходи, не бойся, милая, я буду рада уступить тебе место.
Рогеранд тихо прошипел ругательство и снял шапку, чтобы смахнуть со лба пот.
- И впрямь, такая трусишка. - Ливэйн лихо прокрутила тесак; казалось, это оружие, по весу равное доброму одноручному мечу, противоестественным образом липнет к ее ладони.
- Может быть, мы уйдем, чтобы не смущать ее? - Спросила Констанца, неспешно зашнуровывая ворот сорочки.
- А может, мне сходить и привести ее? - озабоченно предложила Ветка. - Вдруг, она там плачет в кустах, совсем одна?..
Перешучиваясь, женщины неспешно собирались, и Рогеранд не смущался их посулами и предложениями. Обе были жестокими стервами, и обе друг дружки стоили, леди и ее нелюдь-дуэнья. Они обе не особо привечали свиту отца Констанцы, с которым та уже давно, хотя и безнадежно боролась за самостоятельность. Господь был безжалостен к графу и его покойная жена подарила ему одну лишь дочь, ее старшие братья умерли во младенчестве, а, когда Констанце было двенадцать лет, на тот свет отправилась и сама графиня. Говорят, старый Родриго, утомленный бабьими капризами, сам приказал ее отравить. Теперь все надежды и чаяния графа были связаны с его единственной наследницей, и он уже определился с ее дальнейшей судьбой, говорят, руки Констанцы просил какой-то рыцарь, младший сын графа Корсини, но это всего лишь означало, что сам Корсини и его старшие отпрыски отныне обречены.
Наконец, леди закончила одеваться и эльфка привела лошадей; обе неспешно уехали к дороге, но гном, прежде, чем отправиться следом, еще час сидел за проклятым деревом и выжидал, напряженно вслушиваясь в звуки леса. Ливэйн была непредсказуемой полоумной тварью, опасной, как змея. Наконец, он выбрался из зарослей и, напившись из источника, похлопал мраморную нимфу по ляжке и двинулся к замку.
Несколькими часами позже гном уже докладывался графу, в духоте и ярком свете его кабинета, в котором горели десятки свечей. Граф имел привычку лично вести счета, не доверяя управляющим.
Это был пожилой, но все еще крепкий сухой старик с совершенно седыми волосами и аккуратно подстриженной острой бородкой и длинными усами. Он был одет в строгий черный камзол с золотым шитьем, как будто не сидел за своим столом с документами, учетными книгами и остатками обеда, а собрался на званый ужин. У ног, на толстом узиарском ковре лежали его любимые гончие, остромордые, массивные звери, способные задрать медведя или кабана. На стенах, увешанных для тепла гобеленами, слепо таращились перед собой головы лосей и оленей, мантикор и выверн, там висело оружие и знамена, все перечисленное - трофеи графа, взятые им на охоте и на войне. Гном казался совершенно неуместным существом на этом величественном фоне, напоминающем об опасности и азарте сражений, а еще о больших деньгах и власти. Гном был из другого мира, мира челяди и слуг, одиночек, от которых не зависело ровным счетом ничего. Таких, например, как будущий зять графа, что ездил по Фрединаку с нелепым алым вымпелом на копье и отчаянно пытался выполнить простое поручение.
- Очень интересно, - безо всякого интереса кивнул Родриго. - Соблазняла в купальне, значит. Тебя?
Светлые, серо-голубые глаза старика пригвоздили Рогеранда к месту. Непонятно, был это гнев, вызыванный допущением какой-либо связи между рабом-гномом и его дочерью, или искреннее желание услышать ответ.
- Ваша светлость, мне кажется, ей было все равно, кто подсматривал за ней, - пролепетал гном. - Но сук... э-э... Ливэйн должна была меня узнать, хотя, может быть, и не сразу.
- Ясно, - граф нахмурился, с отвращением рассматривая что-то на своем столе, по-видимому, письмо, которое он писал, а потом отложил в сторону, чтобы высохли чернила. - Об этом случае никому ни слова. Я с ней поговорю.
Гном топтался на месте, хозяин явно уже не желал его видеть, но оставалось еще одно, очень важное для Рогеранда дело.
- Но сук... э-э... Ливэйн меня зарежет, если вы накажете леди Констанцу, - наконец, решился он.
- А, Ливэйн. Нет, не тронет, - отмахнулся Родриго и закончил почти задумчиво: - У меня будет для нее особое поручение.
...Графская столовая в замке Соресьон поражала своей монументальностью и размахом. Собственно, для размаха как раз дед Родриго Дучче и вынужден был снести перегородку, что отделяла пиршественный зал от небольшой, но уютной комнатки для трапез и все семейство с той поры принуждено было обедать и ужинать в огромном и гулком соборе, разукрашенном гербами, драпировками и гобеленами. Длинный стол, единственный из выставленных, сиротливо жался к растопленному очагу, рискуя своей белоснежной скатертью, и все равно в зале было ужасно холодно для летней поры. Огромное расшитое полотнище покрывало только однин конец стола, сервированный для скромного графского ужина из пятнадцати блюд.
На одном из двух стульев, более похожих на небольшой трон какого-нибудь средней руки великовельгского королька, восседал сам граф, напротив, через четыре метра скатерти и пары десятков серебряных блюд и плошек леди Констанца мрачно ковыряла вилкой в тарелке. Последним был внесен небольшой салатник со странным содержимым - аккуратно нарезанной морковью, судя по всему, довольно крупной. Леди рассматривала похожие на монетки морковные кружочки и примерно предполагала, о чем сегодня с ней будет говорить отец. Отец, однако, не спешил, с истинно графской неспешностью вкушал телячьи щечки и паштет из перепелиных сердец и только посматривал на дочь. Леди молча размазывала паштет вилкой по тарелке и думала о том, как ненавидит тупого гнома.
- Констанца, дочь моя, - наконец, обратился к ней отец, промакивая усы салфеткой и жестом отослав слуг. - Мне не нравится твое поведение. Ты понимаешь, о чем я?
Он взглядом выразительно показал на морковь. Леди не заметила его жеста, она рассеянно рассматривала вылепленную ею из паштета круглую башенку с двумя сферическими куполами у основания, аккуратно отчертила вилкой вершину, вероятно, тем самым обозначив галерею для лучников.
- Ты помолвлена, Констанца.
- Ну и что, отец? - небесно-голубые глаза леди были наполнены слезами. - Сэру Уллису не нужна моя девственность, ему нужен только твой протекторат.
- Ну да, разумеется, сэр Уллис с большим удовольствием женился бы на мне, - пробурчал граф. - Но мы живем в обществе, которое не потерпит ошибок, и мы должны уважать традиции... или хотя бы соблюдать приличия.
- Я обещаю, приличия будут соблюдены, - Констанца скромно потупилась, являя собой кроткого ангела во плоти. Раньше подобный прием срабатывал безотказно, однако теперь отец не купился.
- Ни с кем, - сурово отрезал граф, - ни с кем вообще, чтобы до приезда Уллиса к тебе на десять шагов не приближался ни один мужик. Да, и перестань отсылать своих фрейлин, это хорошие девочки и должны находиться при тебе.
- Они дуры, отец.
- Познакомь их с хорошими женихами, в конце концов, бароны Хольример и Меллегош именно для этого и прислали мне своих дочек.
- Но мне же нельзя приближаться к мужикам?
- Констанца!
Остаток ужина прошел в напряженном молчании. Граф непринужденно и по-армейски быстро ел, а, уходя, бросил напоследок:
- Либо ты держишь себя в руках, либо... - с нового ракурса ему стала хорошо видна конструкция в тарелке леди. - Да, либо я запру тебя в северной башне.
Ливэйн вернулась в зал, прислуживать хозяйке за столом, сразу же, как оттуда вышел граф. Заметив, однако, что Констанца не особо заинтересована едой, эльфийка забрала блюдо с морковью и уселась напротив, на место старого Дучче. Как и все эльфы, она не ела мяса и была приятно обрадована, увидев на столе что-то съедобное для себя.
- Леди, я должна вас предупредить кое о чем, - наколов морковную монетку на свой тонкий "столовый" кинжал, Ливэйн с аппетитом захрустела и продолжила с набитым ртом: - Грах выывал ыня хчера.
- Что говорил? - Констанцу, судя по всему, совершенно не огорчали манеры ее дуэньи. Скорее напротив, раздражали отцовские вышколенные слуги, боящиеся лишний раз пернуть, и потому рядом с ней смогла удержаться только начисто лишенная лакейских замашек, но при этом безукоризненно вежливая, когда это требуется, Ливэйн.
- Приказал устроить несчастный случай всем, на кого вы положите глаз, - эльфийка, наконец, прожевала.
- А если я положу глаз на какого-нибудь сынка одного из его друзей с востока?
- Его светлость велели доложить и согласовать с ним.
- И что ты будешь делать?
Неожиданный вопрос застал Ливэйн врасплох, подумав, она наколола на кинжал еще моркови и, покрутив им в воздухе, призналась:
- Боюсь, буду вынуждена выполнить это распоряжение, леди. Он же меня повесит, как давно собирался.
- Да уж, ловко, - признала Констанца, аккуратно отложив вилку.
Тарелка саворского тонкого фарфора полетела в стену и разлетелась на части. На гордом гербе Дучче из семи роз и перевязей красовалось паштетное пятно.
- Он вас сделал, леди.
- Замолчи.
В напряженной и гулкой тишине эльфийка громко захрустела морковью.
...Ночью замок Соресьон становился обителью призраков. Они охали, стонали и вскрикивали, частенько раздавался странный скрип, причем особенно громко около людских, где спали горничные и кухарки, к которым частенько заходили ночные стражники. Но сегодня к этим привычным звукам добавились осторожные шаги. Леди Констанца, в теплом покрывале, наброшенном поверх ночной сорочки, кралась вниз по лестнице, а следом за ней, отстав шагов на двадцать, вдоль стены бесшумно стелилась тень с лошадиными ушами, потешно выглядывающими из-под ночного колпака.
В коридоре глубоко под замком леди зажгла свечу и в тусклом свете перебирала ключи; изящные вещицы, выкованные гномами, отчаянно звенели и не желали подходить к нужному замку. Ливэйн аккуратно забрала их из вздрогнувших пальцев и открыла с первой попытки.
- Леди, а что это? - глаза эльфийки испуганно забегали, когда свечка в руках Констанцы осветила небольшую круглую комнату, стены которой были исписаны загадочными символами.
- Невинное увлечение моего деда, ты же слышала, что он был колдуном?
Безграмотная Ливэйн воззрилась на стены, магические знаки сначала показались ей смешными картинками, она даже протянула руку, чтобы дотронуться до одного из них, но при упоминании колдовства испуганно отдернулась.
- Мой дядя тоже пытался, - леди, ползая по грязному полу на коленях, принялась ладонями сметать пыль, чтобы рассмотреть, что выбито на камне, ее дуэнья бросилась помогать. - Но погиб, трагически. У дяди, говорят, был отвратительный почерк и демонам показалось, что он перепутал символы, они не стали слушать объяснений и разорвали бедолагу на части.
- Какой ужас! Леди, зачем вам это? - искренне испугалась эльфийка, неловко сев на пол.
Под ногами все яснее стал проступать контур зловещей пентаграммы.
- Воспитанные служанки, Ливэйн, не задают вопросов. Встань сюда и никуда не сходи с места.
Констанца указала на центр круга и принялась его обходить, обводя что-то мелом. Эльфа в ужасе сжалась, очевидно, предположив, что ее, несомненно назначат в жертву инфернальным чудовищам, если пошевелится. Однако ее хозяка всего лишь закончила ползать по полу, встала рядом и извлекла из-под ночной рубашки густо исписанный смятый кусок бумаги.
- Леди, я боюсь.
Констанца обернулась, посмотрела на свою дуэнью. Это всегда была ее роль - бояться лошадей, собак и мышей, бояться темноты и таинственного воя в камине по ночам, это эльфа всегда была отчаянной и бесстрашной. Теперь произошло нечто странное, и юная дева почувствовала дурную радость, убеждение, будто все делает верно.
- Все дикари боятся магии. Это нормально, Вэйн.
- Леди, не надо!..
Дрожащая Ветка спрятала лицо и намертво вцепилась в ее подол, но Констанца уже читала странные слова, переписанные из дедовской книги. Нет, бесспорно, вполне может статься, что многие другие ведьмы и маги употребляли свое искусство иначе, в более подобающей обстановке и атмосфере, с черепами и благовониями, с черными свечами, книгами с сомнительной репутацией и затаившими дыхание зрителями. Леди же ухитрилась потерять даже единственного зрителя - дуэнья от нервных переживаний лишилась чувств. Однако, как показало дальнейшее, это не имело ровно никакого значения.
Многие демонологи уверяют, что их питомцы являются смертным в клубах серного дыма, в языках красного пламени, с шумом и вонью, с летучими мышами и мухами, однако господин с золотой кожей и красным рубиновым глазом просто вышел из стены. Он оправил темно-вишневый сюртук, обошел оторопевшую Констанцу кругом, осмотрел символы, коряво выведенные мелом и встал прямо перед ней, прокашлялся, поправил берет с вороньим пером.
- Э-э... - леди издала совершенно неизящный и неподобающий звук. - Это вы - Лефиас, граф восьми бездн и предводитель пятнадцати адских когорт?
- Да-да, к вашим услугам, мадемуазель.
- Я право, представляла вас иначе.
Гость недоуменно развел руками и отошел в угол - что-то увидел на стене, там, где они стерли пыль со странных письмен. Констанца воинственно подбоченилась и пнула Ветку - нечего валяться, когда хозяйка в замешательстве. Несколько неказистый вид графа ее обескуражил - в подобном наряде в нынешнем году и в свет-то выйти стыдно, подумаешь, золотая кожа. Только огромный кровавый камень вместо левого глаза убеждал, что хотя бы немного магии в странном существе наличествует. Оставалось только надеяться, что этот доходяга хоть что-то сможет сделать для нее.
- Эй, вы, сударь, я вас пригласила не для занятий научными изысканиями!
- О, прошу прощения. Я вас внимательно слушаю, мадемуазель, - отозвался граф, обернулся, сверкнул красным из глазницы. - Должен заранее предупредить, что не даю консультаций по оккультным делам, это вам нужно призывать почтенного Рекулуса или обратиться к моему коллеге Вагусу. Я ведаю исполнением желаний, по возможности, сокровенных.
Леди подозрительно осмотрела неказистую нечисть.
- У меня и есть весьма сокровенное желание. Строго конфеденциальное.
- О, это прекрасно!
Граф потер руки, а Констанца слегка покраснела, насколько это можно было рассмотреть в свете единственного огарка. Тогда она сделала жест, требуя от собеседника приблизиться. Тот подошел на несколько шагов, к самому краю круга, очерченного знаками и выразительно указал на него взглядом. Мелко переступив вперед, девушка встала на цыпочки и что-то зашептала в подставленное ухо. Граф несколько изменился в лице, недоверчиво посмотрел на леди, а та что-то показала руками, отмерив между указательными пальцами чуть больше семи дюймов.
- Вы уверены? - с сомнением уточнил граф.
- Я всю жизнь об этом мечтаю, - мрачно заверила Констанца.
- Настоящим ставлю вас в известность, что сделка, заключаемая с нечистой силой, ставит под угрозу вашу бессмертную душу и противоречит церковным законам. Если все равно согласны, распишитесь вот здесь и здесь.
Палец с острым ногтем ткнул в пустые строчки, а, когда обнаружилось, что женщины позабыли взять с собой письменный прибор, граф протянул невесть откуда появившееся полосатое перышко и маленькую чернильницу, аккуратно, чтобы не пересечь невидимую границу, сунул документ через меловой круг.
- А я читала, что договоры с настоящими демонами подписывают кровью, - с удовольствием заметила Констанца, ставя аккуратные росчерки там, где указано.
- О, увольте, это так старомодно. Всех благ вам, мадемуазель.
- Эй! А как же желание?
Все же Констанца была дочерью своего отца и в любой момент ждала подвоха, потому и не дернулась с места, когда господин в вишневом сюртуке собрался было снова выйти в стену. Но, кажется, тот и не замышлял ничего особенного, только обернулся на полдороги:
- Не извольте беспокоиться. Возвращайтесь в спальню и отдыхайте, наутро все будет сделано.
Он исчез, а Констанца, скептически хмыкнув, все же принялась читать заклинание задом наперед.
* * *
...Горничная Милдрэд была хорошенькой, светлоглазой, беленькой, изящно бледной и трогательно-невысокого роста. Она была хорошенькой и очень послушной, потому и не успела намозолить глаза капризной молодой соплячке, которой прислуживала. Заодно ей повезло не вызвать подозрений у психопатки-Ветки, которая уже нескольким девушкам из замка порезала лицо, и два этих факта вместе прочили Милдрэд хорошую карьеру - быть может, ключницы или даже экономки.
Хозяевам нравилась пунктуальность, и потому ровно в назначенный час Милдрэд спускалась со своего чердака, чтобы помочь с туалетами графской дочки и ее эльфийской псины, а потом прибраться в спальне, пока те завтракают, однако сегодня все пошло не так. Ливэйн зачем-то под самое утро полуодетая заявилась в спаленку служанок, ухмыляясь, рассматривала замерших под одеялами девушек, а потом ткнула пальцем в Милдрэд:
- Ты, пошли со мной.
Аккуратно вырываясь, та попыталась дотянуться до своей одежды, но эльфийка была гораздо сильней и выволокла перепуганную служанку за дверь босой и в ночной сорочке.
- Госпожа Ливэйн!
- Заткнись.
- Ай-и-и!
Блондиночка только негромко попискивала, пока ее не скрутили за волосы и еще раз не приказали замолчать. Дорогу до покоев миновали в полной тишине. Наверное, это у эльфов так принято.
Милдрэд мелко дрожала, в совершенно непотребном виде оказалась перед госпожой, в столь ранний час, ясное дело, еще нежащейся в постели. На всякий случай она начала тихонечко плакать и поправила, как могла, бесформенную серую сорочку с нелепыми кружевами у горла.
- Плохо, - Констанца только головой покачала, нахмурилась и откинулась на подушки. - Вэйн, сними это с нее.
Милдрэд принялась поскуливать погромче, когда увидела тускло сверкнувший здоровый нож - острющий, потому что ткань он располосовал так, что удержать ее на себе оказалось невыполнимой задачей для двух трясущихся рук. Обойдя девушку, Ливэйн расстегнула оставшийся на ней кружевной воротник и сдернула ночной чепец, высвободив спутанные светлые волосы. Тонкие губы чуть скривились - она не понимала и не разделяла канонов человеческой красоты, эта лилипутка, не доходящая ей до плеча, казалась рослой эльфийке слишком пухлой, и слишком округлой, как маленький ребенок, а не зрелая женщина ее рода.
- Я бы тебе срезала вот здесь, - зашептала Ливэйн на ухо, когда острие ее ножа, щекоча, прошлось по налитой круглой груди, молочно-белой, с ореолом светлого соска. - И вот здесь...
Холодный металл скользнул по заду, по бедру, и Милдрэд, забыв бояться наблюдающую за этим хозяйку, попробовала отстраниться, спастись от неприятных жестких рук. Нож почти мгновенно взлетел к самому лицу, развернулся назад и прижался к трепещущей жилке под челюстью. Охнув, девка схватилась за держащую его руку и почти сразу почувствовала, как на живот легли чужие пальцы и похотливо поползли вниз.
Нельзя сказать, чтобы происходящее было для Милдрэд новостью. Ей и раньше доводилось трахаться и со стражниками, и с гостями графа, и даже избавляться с помощью ведьминских трав от разных неприятных последствий, но то, что было сейчас, было каким-то неправильным. Раньше ее по-простому загибали раком и пользовали, безо всяких ножей, раздеваний и прочего - знай, задирай юбки да попискивай от наигранной радости. Сейчас же она боялась. Боялась Ливэйн, впрочем, ее все всегда боялись, боялась леди Констанцы, которая с интересом наблюдала за унижением, но еще сильней она испугалась, когда та встала с постели и вздернула подол шелковой ночной рубашки.
- О-о-о... - в изумлении проблеяла Милдрэд, не в силах оторваться и поднять глаза на хозяйку.
Между стройных девичьих ног юной графини, подобно рыцарскому копью, рогу единорога или осадному тарану торчал огромный орган любви, полностью готовый к бою.
- Иди сюда, девочка. - та швырнула ее на постель лицом вниз и спустя несколько секунд это грандиозное орудие пробило Милдрэд, как ей показалось, насквозь. Мыча и возясь в перине, бедная горничная не подозревала, как дожила до финала этого противоестественного акта, как не погибла от позора и ужаса.
Спустя полчаса, однако, и ужас, и позор приотпустили и, глупо хихикая, она забавлялась с медленно поднимающимся членом, то гладя его розовыми пальчиками, то обхватывая губами покатую красную голову. Констанца медленно целовалась с дуэньей, краем глаза умилительно наблюдая за играми юной служанки, а потом зарыла пальцы в ее светлые волосы и надела горлом на член.
Эти ночные приключения так и остались бы тайной за семью печатями, если бы Милдрэд, все эти дни ходившая исключительно враскорячку, не сделала выбор между тем, чтобы умереть, залюбленной насмерть и выжить, предав свою хозяйку. Она все-таки решилась напроситься на аудиенцию к графу.
Никто не знает, о чем они долго говорили, однако свидетели отметили жест, который она все показывала, даже когда его стража выпроваживала ее за дверь - отмерив между указательными пальцами чуть ли не фут, девка трясла руками и клялась, что именно столько и не меньше.
А на следующий день граф, сделав странный ночной визит в спальню дочери, принял волевое решение все же запереть ее в башне. К башне приставили стражу, Ливэйн высекли на конюшне, а старый Дучче день ото дня становился все мрачней.
Теперь у него появилась крупная проблема, требующая немедленного решения.