Я начал работать в группе, которой было поручено создание этого оружия, с начала 1962 года. Конечно, мы начинали не на пустом месте, уже была взорвана 60-ти мегатонная водородная бомба. Это значит, что многие принципиальные вопросы были уже решены. Но весила эта первая бомба 26 тонн, следовательно практического значения как оружие не имела, ибо не было никакой возможности быстро и скрытно обрушить ее на противника. Лучшие умы Союза, включая акад. А.Д. Сахарова, занимались этой проблемой , но безуспешно. Сначала надо было уменьшить вес и размеры бомбы так, чтобы она поместилась в боеголовке баллистической ракеты, т.е. имела , бы объем порядка 1m3 и вес не более тонны. Решение этой задачи было возложено на КБ, которое возглавлял Аркадий Адамович Бриш, герой соцтруда, доктор наук, Главный конструктор ядерных боеприпасов. Именно Бриш со своей командой разработал установку для промышленного производства тяжелой воды, одного из основных компонентов водородной бомбы. К 1961 году многие проблемы были решены и стало ясно, что наиболее серьезной задачей остается разработка малогабаритного взрывателя водородной бомбы, точнее его электронная начинка. Для начала термоядерной реакции, кроме указанной выше тяжелой воды и изотопа Li, которые удачно соединяются в виде дейтерида лития, нужны огромные температуры и давления, которые достигались взрывом небольшой атомной бомбы. Другого пути достижения таких температур и давлений не было. Затем в разогретый объем впрыскивался короткий, но достаточно мощный нейтронный импульс, причем задержка импульса относительно момента взрыва атомной бомбы должна задаваться с точностью до тысячных долей процента, потому что условия, необходимые для начала термоядерной реакции, существуют только короткие мгновения. Если в эти мгновения придет нейтронный импульс, начнется термоядерная реакция, не придет - и вся грозная многомегатонная бомба разлетится как простая бочка с водой. Создать этот нейтронный импульс должна была специальная электронная аппаратура. Проблема была в том, что этот блок, содержащий диоды и транзисторы, находился буквально в полуметре от взорвавшейся атомной бомбы и, хотя жить ему надо было всего несколько десятков микросекунд (микросекунда = 1 миллионной секунды) но это оказалось неразрешимой по тем временам задачей. Электроника погибала первой через 2-3 микросекунды после атомного взрыва. Блок взрывателя можно защитить от нагрева, от удара, но нельзя защитить от нейтронного и гамма-излучения. Точнее, защитить можно, но защита будет весить много тонн, и бомба становится неподъемной. Оставался единственный выход - сделать диоды и транзисторы малочувствительными к нейтронному излучению или как говорят - радиационно-стойкими. Причем, нужно было поднять стойкость приборов по сравнению с теми, что применялись в первой водородной бомбе, более чем в 10000 раз. КБ, которое могло бы разработать такую аппаратуру и заводов для ее серийного выпуска в системе Средмаша (министерство, ведавшее разработкой и изготовлением атомного оружия) не было и они обратились за помощью в МЭП (Министерство электронной промышленности) и тут они узнали, что в номенклатуре изделий МЭПа вообще нет раздела радиационно-стойких приборов. Их никто никогда не разрабатывал и не выпускал. Не было даже самой примитивной теории радиационной стойкости транзисторов и диодов , не говоря уже о технологии их изготовления. Все надо было начинать с нуля, организовывать новые лаборатории и опытные участки. Надо было решать вопросы финансирования, фондов, штатов и пр. Проблема страшно осложнялась тем, что каждая опытная партия, каждый технологический вариант должны были испытываться на радиационную стойкость, получилось или нет. А как? Взрывать атомные бомбы? Или испытывать на энергетических реакторах? Но реакторов в системе МЭПа не было, лабораторий , для работы с радиоактивными приборами, тоже. Арендовать в Курчатовском институте? Но реакторное время уже было расписано по крайней мере на год вперед . И т.д. и т.п.. Короче, МЭП никакого энтузиазма не высказал. Тогда Бриш решил организовать новое КБ в Средмаше, но эту попытку пресек Хрущев заявив
: " Не позволю МЭП по ведомствам растащить". И тогда в голове Бриша созрел план перепрофилировать какое-нибудь из мэповских КБ на решение этой задачи, минуя высокие инстанции и договорившись с местным начальством , соблазняя его высокими премиями и поддержкой могущественного Средмаша. И удача улыбнулась ему в Ташкенте, где готовился к сдаче большой 4-х этажный корпус нового полупроводникового КБ на ташкентском заводе электронной техники. Завод выпускал раньше радиолампы, но уже работал один цех , выпускавший полупроводниковые диоды и уже был утвержден план полного перепрофилирования завода на полупроводники в течение одного-двух лет. Специалистов по полупроводникам в руководстве завода не было, все были старые ламповики, и посему возлагали надежды на строящееся КБ , которое должно было обеспечить технологическую поддержку новым разработкам на заводе и посему отдавать его Средмашу никак не хотели. А вот Юровский , которого прочили в главные инженеры КБ, мечтал уже отделиться от завода и стать во главе самостоятельной организации и поддержка могущественного Бриша как нельзя лучше соответствовала его планам. Особую , прямо таки неоценимую ценность новому КБ придавало то обстоятельство, что буквально в нескольких километрах от завода размещался реактор Института ядерной физики АН УзССР. Реактор был построен более из престижных соображений, чем из практической необходимости и был в значительной степени незагружен, к тому же испытывал и финансовые затруднения и Бриш без труда откупил для будущих работ чуть ли не половину реакторного времени и "зеленую улицу" для этих работ. Итак, в конце 1961 года Юровский и Бриш ударили по рукам и дело завертелось. Бриш требовал бросить все силы на новую тематику, так чтобы к концу 1962 года уже были предъявлены Госкомиссии первые образцы . Легко сказать "бросить все силы...". По сути "все силы" состояли из Юровского и Васильковского. Третьим появился я. Мне в то время было 33 года и я работал и.о. старшего научного сотрудника Физико-технического института АН УзССР и Юровский меня усиленно уговаривал перейти в новое КБ туманно намекая на открывающиеся перспективы и в частности на возможность вернуться к работе по моей основной специальности - ядерной физике. Действительно, я окончил университет по специальности "Ядерная физика высоких энергий" и неплохо себя проявил в этой области, настолько, что зам. директора ФИАНа Ник. Ал. Добротин (ФИАН - крупнейший и престижный физический институт Акад. наук СССР) лично пригласил меня к себе в аспирантуру. Честь очень редко кому оказываемая. Но соответствующие подразделения вскоре объяснили и мне и Добротину , что еврей и ФИАН понятия несовместимые ( был 1952 год) . Я понял и вскоре переквалифицировался, но судьба все-таки вернула меня обратно. Итак, я был ядерщик с хорошей репутацией, имел опыт работы с полупроводниками, знал их технологию и полупроводниковую электронику. Немаловажную роль играло то, что у меня к 1960 -му году уже была первая форма допуска и я мог немедленно приступить к работе и ездить в командировки на самые секретные объекты. Юровский пустил в ход все свое обаяние, а умение доказывать недоказуемое и уговаривать сомневающихся было одной из характерных черт этого очень умного и очень подлого человека, и я приступил к новой работе в начале 1962 года. Пока КБ еще официально не было я был зачислен в цех полупроводников старшим инженером и на меня возложены обязанности руководителя группы разработки радиационно стойких диодов. Разработку радиационностойких транзисторов Юровский возложил на себя. К концу 1962 года первый советский радиационностойкий диод был разработан и передан в серийное производство. В отчете о его разработке я описал основы теории работы таких диодов и методы их расчета, а также пути улучшения их параметров. Прочитав отчет, Юровский очень удивился и спросил : где это ты нашел теорию радиационностойких диодов? Я такого нигде не видел. И я признался что тоже нигде не нашел таких материалов и посему сам все это придумал. Лет через пять подобная теория была доложена на закрытой конференции по радиационной стойкости, проходившей в Киеве, группой белорусского академика Сироты.
Вскоре перед нами во весь рост встала проблема контроля радиационной стойкости как опытных, экспериментальных партий новых приборов, так и серийной продукции уже внедренной в производство. Ведь не будешь же взрывать атомную бомбу для каждой новой экспериментальной партии приборов, но и совершенствовать приборы невозможно не контролируя результаты технологических или конструктивных изменений. Да, был в нашем распоряжении атомный реактор, но очень скоро выяснилось, что при равной интегральной дозе нейтронов, воздействие атомного взрыва на электронные приборы совершенно иное, чем у реактора. К тому же воздействие реакторного излучения, при том же общем нейтронном потоке , зависит от многих факторов, таких как мощность реактора, распределения загрузки в активной зоне, размещения других испытываемых образцов в реакторе и т.д. Т.е. прибор, показавший хорошие параметры сегодня может оказаться плохим завтра и уж совсем негодным после подземного атомного взрыва и совсем другим после испытаний в атмосфере. Такое положение обесценивало нашу работу, делало неопределенными ее результаты. И опять состоялся разговор с Юровским. Суть такова. С радиационно-стойкими диодами у нас ажур. Есть теория т понимание физики работы радиационностойкого диода. Выросли кадры технологов, которые могут сварить любую конструкцию. А вот с испытаниями на радиационную стойкость серьезная проблема, даже полный завал. Никакой ясности. Нужно бросить на это направление главные силы. Выделить испытания из диодной группы. Создать отдельную лабораторию, увеличить ее штат и поручить ей разобраться с этой серьезной проблемой. Ситуация такова, что мы оказались головными в этой проблеме. Нам поручается разработать методы испытаний и нормативные документы, которые будут обязательными и окончательными для всей такой продукции, а также для военной приемки. Другой кандидатуры в начальники этой лаборатории кроме меня нет. Я подумал и согласился. Около восьми лет я проработал начальником этой лаборатории. Все эти годы лаборатория росла и укреплялась, расширяя свои полномочия и вбирая в себя новые группы. Возникла научная группа, работавшая на перспективу, разрабатывались и проверялись новые методы контроля, разрабатывалась и утверждалась нормативная документация на методы испытаний всей продукции ОКБ, штат которого превысил 800 человек. Входил в наши функции и радиационной контроль серийной продукции , изготовленной на заводе. Затем выяснилось, что невозможно разработать критерии годности полупроводниковых приборов и было решено испытывать блоки в сборе. Если сработал блок, значит входящие в него диоды и транзисторы прошли испытания. Круг наших полномочий все расширялся. Росла ответственность. В 1970 году грянул взрыв, положивший конец моей работе в этой системе. Взрыв, который я сам и вызвал. Этому предшествовали некоторые события. В 1969 году должен был решен вопрос о запуске в серию окончательного варианта стратегического оружия - ракеты с водородными мегатонными бомбами. До сих пор производился временный вариант с заниженными параметрами. Но к концу 1969 году все разрешения на временные отклонения от тех. условий заканчивались , должны быть проведены окончательные испытания в наиболее приближенных к реальным условиям и по результатам этих испытаний решался вопрос о запуске нового оружия в серию и постановке этих ракет на боевые дежурства в шахты. В случае успеха этих испытаний коллективу была обещана закрытая государственная премия СССР. Испытания проводили совместно две группы - одна от КБ Бриша, другая от нашего ОКБ. Под контролем представителя заказчика, т.е. Минобороны. Ввиду особой важности этих испытаний возглавить группу ОКБ поручили мне, как начальнику лаборатории радиационных испытаний. Испытания проводились в одном из номерных Челябинсков, поскольку там имелась самая мощная в СССР критсборка, устройство выбрасывающее нейтронный импульс со спектром подобным спектру атомного взрыва. Специальным приказом министра предписывалось выжать все возможное из этой критсборки, даже нарушая условия ее эксплуатации, чтобы по возможности приблизить условия испытаний к реальным..
Испытания прошли успешно, после набора дозы блок четко сработал и я подписал соответствующий акт в радостно торжественной атмосфере. Но после испытаний я засел за изучение графиков этих испытаний, изготовил их копии и переправил их спецпочтой в Ташкент. Дело в том, что у меня давно возникли подозрения о наличии серьезных ошибок в методике испытаний, об ошибках и даже подлогах в данных, предоставленным нам ведомством Бриша. Я видел как Юровский водил за нос представителей Минобороны, возглавлявших Госкомиссии по приемке в производство новых приборов, почти открыто издеваясь над их невежеством. Количество натяжек и прямых подлогов росло как снежный ком. Была даже организована группа под непосредственным руководством Юровского из работников завода и ОКБ, которая "толкала сдачу", т.е. добивалась удовлетворительных результатов испытаний любой ценой, в том числе путем прямых подлогов , например, искажались показания измерительных приборов, подменялись приборы, представленные военпредом для испытаний и т.п. Я знал, что два ведущих инженера из моей лаборатории входят в эту группу, ими непосредственно руководит Юровский через мою голову. Все это создавало заметную напряженность в наших взаимоотношениях. Я, по должности, был обязан визировать результаты всех испытаний, и нес за них ответственность. И был абсолютно уверен, что в случае какой-либо опасности вся руководящая компания сделает из меня козла отпущения. Однажды, на очередных испытаниях завалилась партия новых мощных транзисторов. Юровский "толкнул сдачу" путем довольно хитроумного обмана. Но этот врожденный порок транзисторов неминуемо должен был впоследствии проявиться и наделать бед у потребителей этих приборов. Я решил разобраться, выписал со склада готовой продукции партию этих приборов с военной приемкой, предназначенной к отправке заказчикам и начал честно замерять их параметры. Все приборы не соответствовали нормам технических условий, т.е. должны были быть забракованы. Они были работоспособны лишь в узком интервале напряжений и токов и проверялись в этих условиях. Но это нигде не оговаривалось, потребитель этого не знал, а в других режимах они горели как спички. И, конечно, этого не знал военпред, который немедленно бы остановил производство и коллектив цеха, да и завода, лишился премии. Вскоре возле меня возник Юровский и после короткого выяснения ситуации разъяснил мне свою позицию: " Ты говоришь, что хочешь разобраться в ситуации для себя и для науки. Но эти данные, что записаны на этом листочке, обязательно кто-то донесет до военпреда. И что тогда сделает военпред? Вот видишь, ты сам знаешь. Конечно, остановит производство. Что тогда скажут тебе руководство и коллектив завода? И вообще запомни: Нам не нужна наука, которая вредит производству! " Совершенно ясно, что при столь различных подходах к делу отношения между нами быстро портились. От дружбы первых лет совместной работы осталась одна видимость. Мы стали недоверять и опасаться друг друга. Я потратил оставшиеся мне несколько месяцев работы в ОКБ на то, чтобы внести ясность в методики испытаний. Я послал людей еще раз в Челябинск, чтобы спокойно, без свидетелей повторить испытания, уточнить расчетные коэффициенты, которые нам раньше поставлял Бриш, учесть влияние побочных факторов, оказавшееся весьма значительным и заново все пересчитать. Мне очень помогло в этом одно обстоятельство. Минобороны включило в план ОКБ научно-исследовательскую работу "Поляна1" в рамках которой нужно было дать полный обзор состояния разработки радиационно-стойких приборов в СССР. Уточнить параметры всех имеющихся приборов, методы испытаний, режимы испытаний, предельные параметры и все прочее. Руководителем этой работы назначили Кахрамана Алимджановича Кадыри, начальника ОКБ, который был чисто подставной фигурой,вроде английской королевы и ни в чем толком не разбирался. Он собирался на этой работе сделать себе кандидатскую диссертацию. Но поскольку он в этих делах совершенно не разбирался, выполнить эту работу поручили мне. В другое время я бы отказался, ибо был уже у меня конфликт с Кадыри из-за присвоения им моих научных результатов и я прямо сказал ему, что впредь я никакого соавторства с ним не допущу, ибо он непорядочный человек. Я знал, что в этот раз соавторство ему на пользу не пойдет, ибо напишу в этой работе всю правду. А правда состояла в том, что только один прибор из всех, разработанных за эти годы, соответствует заданным нормам - самый первый разработанный мной еще в 1962 году диод. Все остальное не соответствовало заданным нормам и в реальных условиях, а также при правильно проведенных испытаниях, взрыватель на все 200% не сработает и никакого взрыва не будет . Отношения с начальством были у меня, конечно, напряженные, но они еще не догадывались о масштабах задуманного мною бунта. Кадыри даже издал приказ об освобождении меня от всех прочих дел на две недели для написания мною отчета по теме "Поляна1". Я заперся в кабинете, обложился кипами Сов.Секретных документов, заключавших результаты нашего почти 10-ти летнего труда и все заново переработал в свете полученных за последние месяцы результатов, особенно калибровочных на Челябинской критсборке. Получился толстый том, который тянул даже, пожалуй, не на кандидатскую, а на докторскую диссертацию. Ведь в нем были обобщены результаты многолетнего труда большого и квалифицированного коллектива, на уникальном оборудовании в новой области науки и техники. Результаты были уникальными, т.к. мы были головными в этой области, пользовались мощной правительственной поддержкой и шли впереди других. Все выводы были подкреплены данными экспериментов, их графиками и соответствующими расчетами. Ответил я также и на сакраментальный вопрос, который мне впоследствии задавался в самых разных инстанциях - как же это так? Три года приборы шли в серию, многократно выдерживали испытания и вдруг все оказались браком и теперь ни один из них не может выдержать испытаний. А? В отчете я раскрыл всю закулисную кухню этих испытаний. Хитроумие Юровского и глупость военных кандидатов и докторов из ЦНИИ-22 и в/ч 25580. Хороший был отчет. Но он был уничтожен Юровским и Кадыри. Ознакомившись с ним они тут же поняли , что сдать этот отчет это значит затянуть петлю на своей шее. И отчет исчез. Его даже не стали обсуждать на техсовете, как это положено. Юровский сделал вид, что он вообще никакого отчета не видел и мне приказом по ОКБ был объявлен выговор за срыв сроков предоставления отчета. Но вскоре стало не до отчета. Я уже упоминал , что работа эта была выдвинута на закрытую Гос премию СССР 1971 года. И хотя я был одним из основных исполнителей работы от меня скрыли факт выдвижения и я даже не узнал, когда был научно-технический совет с обсуждением кандидатур, включаемых в список премируемых. Потом мне рассказывали, что некоторые члены совета не посвященные в курс дела недоумевали, где же Хавин и почему не фигурирует его (т.е. моя) фамилия. Им отвечали, что моя кандидатура была отведена горкомом партии. ( Под этой версией были некоторые основания, но это совсем другая история). Пока я оставался в неведении о Госпремии, события продолжали развиваться. Подошло время очередных испытаний . Я лично проконтролировал, чтобы все было честно и , конечно, приборы завалились. В графе "Результаты испытаний" я написал: "Приборы не соответствуют нормам технических условий" и производство этого типа приборов остановилось. На той неделе пришло время проведения испытаний еще двух типов приборов. Они также оказались неблагоприятными и производство еще двух типов приборов было остановлено. Без комплектующих остановился завод собирающий "бочки", т.е. головные части стратегических ракет. Разгорался всесоюзный скандал. Да еще на фоне выдвижения застрявшей работы на Госпремию. Надо было немедленно что-то предпринимать, ибо положение обострялось с каждым днем и, пока я оставался начальником лаборатории никаких подлогов провернуть было нельзя . А другого пути запустить производство не существовало . В своем отчете "Поляна1" я показал, что выпускаемые нами транзисторы достигли предела радиационной стойкости, возможной для таких приборов. И хотя она оказалась в несколько раз ниже требуемой техническими условиями, дальнейший прогресс даже теоретически невозможен. Юровский, ознакомившись с моим отчетом, понял, что я прав и сделал вывод в своем духе. Раз нет честных путей возобновить производство, надо пойти нечестным путем. Тут выбора нет. Но на этом единственно возможном пути стою я. Значит меня надо раздавить, уничтожить, убрать. Быстро и эффективно. Одним ударом и навсегда. Такова логика жизни. Он понимал, что и у него все поставлено на карту. Ложь - это трамплин, с помощью которого можно взлететь в высшие сферы коммунистической власти, но задерживаться на нем долго нельзя. Он планировал в течение года защитить докторскую диссертацию , получить Госпремию СССР и покинуть разложившееся под его руководством ОКБ, перебраться, пока он еще победитель и лауреат на теплое местечко в Министерство, и пусть горит голубым огнем вся эта проблема радиационной стойкости вместе с водородной бомбой. Он уже как жена цезаря будет вне подозрений. Звание Лауреата еще ни у кого не отбирали. А пока нужно торопиться. В марте 1970 г. я был приглашен на объединенный технический совет завода и ОКБ , где коллективу было объявлено, что я с целью саботажа и подрыва обороноспособности страны путем подлога и других преступных методов сорвал испытания и остановил производство важнейшей для обороны страны продукции. По мнению руководства завода я сделал это для того, чтобы отомстить за то, что меня не включили в список на Государственную премию СССР. Предлагалось передать материалы о моих преступных действиях в соответствующие органы для расследования. Отмалчиваться в такой ситуации было невозможно. Это могло быть воспринято как подтверждение справедливости обвинения. Поэтому я, выйдя из зала заседаний совета отправился в спецотдел и в спецблокноте, где записываются секретные документы написал письмо в два адреса ЦК КПСС и Министерство обороны СССР , где прямо написал, что Бриш и Юровский не справились с порученной им разработкой ракетного оружия с водородными бомбами, поскольку взрыватели оказались неработоспособны и теперь скрывают этот факт , опасаясь наказания за сорванную разработку и многолетний обман правительства, а также в погоне за Госпремией СССР, на соискание которой они выдвинули эту невыполненную работу. Чтобы скрыть этот факт они прибегают к подлогам и фальсификации результатов испытаний, преследуют честных работников. В результате их преступных действий создалась ситуация, когда ракеты, поставленные в шахты на боевое дежурство из-за неработоспособности взрывателей никакой опасности для потенциального противника не представляют. К тому же такие действия, скрывая истинное положение вещей, препятствуют исправлению ситуации путем разработки нового работоспособного взрывателя. Итак, началась открытая война и стороны обменялись первыми выстрелами. Прочитав мое письмо в ЦК , написанное на 5 листах , в котором подробно описывалась ситуация и приводились конкретные факты подлогов. Юровский понял, что я не капитулировал , не испугался и война только начинается. На следующий день он помчался в Москву к Бришу, спасаться. Через два дня они вместе вернулись в Ташкент. За день до этого, у моего дома остановилась белая "Волга" и вышедший их нее человек, примерно моих лет, предъявив удостоверение сотрудника КГБ ,представился куратором нашего завода , сказал, что он ознакомился с моим письмом в ЦК, а также с некоторыми моими отчетами, которые его очень заинтересовали и он желал бы получить ответы на некоторые возникшие у него вопросы, для чего просит зайти к нему завтра по известному адресу в такой-то кабинет . На мой вопрос сможет ли он разобраться в вопросах требующих специального образования, он ответил, что он тоже кончал университет и имеет специальность физика, так что надеется разобраться, в крайнем случае, у них есть возможность пригласить консультантов. Итак, некоторые действующие стороны определились и война началась. Многолетняя война.
Моими противниками оказались ЦК КП Узбекистана, ЦК КПСС, МинОбороны, МЭП и Сред Маш. Моим единственным союзником оказалось КГБ, которое приняло в моем деле сначала очень активное участие. У них оказались практически все документы по моему делу: отчеты протоколы испытаний, заявления, приказы и пр. Все тщательно проверялось и я давал разъяснения и затем все тщательно протоколировалось. Длилась эта работа месяца три, а встречались мы три раза в неделю. Ну и беседовали , конечно. Достаточно долго и обстоятельно Причем весьма откровенно. Мой собеседник задал тон этих бесед заявив мне: Вы совершили роковую ошибку , обратившись в ЦК. Они совершенно не заинтересованы в объективном расследовании вашего дела. Если вы правы, то полетят головы и неизвестно до какого уровня. А они, видимо, уже как и мы поняли, что вы правы. И для них сейчас самое лучшее, чтобы вас вообще не было. А куда же мне надо было обращаться? - растерянно спросил я. - Я, собственно других адресов и не знаю. . -А никуда не надо было писать! Вы должны были просто прийти к нам без всяких писем и все рассказать нам. - Ну, знаете ли! Мне такая мысль даже в голову не пришла. Я всегда считал вашу организацию таким местом, куда добровольно не ходят. - Ну и напрасно , быстро перебил меня мой собеседник. Не надо сравнивать НКВД и современный КГБ. Сейчас у нас другие люди и другие нравы.
Мы бы завели дело. Подшили бы необходимые документы. Официально бы зарегистрировали его и положили бы его им на стол с нашим заключением. Вот тогда им было бы гораздо труднее все это замазать. Но всё это "БЫ". А сейчас , после вашего письма в ЦК, все изменилось. Они полностью взяли ваше дело в свои руки. Они изъяли даже у нас все документы по этому делу и объявили его закрытым. Нам официально запретили вести следствие по этому делу. Так что я сейчас беседую с вами совершенно неофициально. Вашего дела более нет. О нем никто не слышал и более не услышит. Им нужна полная тишина вокруг этого дела. Кстати, это основа вашей нынешней безопасности. Убрать вас официально можно только через суд, припаяв какую-нибудь сфабрикованную липу. Обычно это нетрудно. Но любое судебное заседание связано с появлением "Дела" . А это им совершенно ненужно. И опасно. Они знают, что мы на вашей стороне. И что вы на суде будете говорить об истинной подоплеке этого судебного дела и этот документ окажется у нас и даст нам официальный материал для ходатайства о расследовании этого дела. Как дело повернется на этот раз совершенно неясно. Ведь не всё ЦК против вас. Только те круги, которые крепко завязаны с этой системой (этого типа стратегических ракет и бомб) . Но ведь есть и другие не менее влиятельные силы. Сейчас они ничего не знают и предприняты все меры, чтобы вы оставались в этом вакууме . Рисковать ещё раз возможностью прорыва этой страшной информации они не хотят. Так что суд вам не грозит. Есть еще возможность расправиться нашими руками. Но здесь уж вы должны сказать нам ( т.е. КГБ) спасибо. Без нашей поддержки вы уже давно бы сгинули в какой- нибудь спец. психушке. Вы , видимо, даже не представляете себе насколько просто это делается, даже и по куда более мелкому поводу. ( Вскоре я довольно детально ознакомился с этой процедурой . Правда по другому поводу.)
Конечно, все это было высказано мне не за один раз. Мы несколько раз возвращались к этому вопросу. Однажды я был срочно вызван по известному адресу и мне было прямо заявлено: На сегодня мы проиграли вчистую. И вы и мы полностью изолированы и оставлены на расправу местным стервятникам , включающим и местное , Республиканское ЦК. Вы нигде не найдете понимания и поддержки. Для начала вас уволят с работы. Но не приказом, что дало бы вам основание опротестовать этот приказ в судебном порядке. До суда вас приказано не допускать. Никаких дел не заводить. Но издеваться по мелочам не пренебрегая любой гнусностью и подлостью. И здесь мы вам помочь ничем не сможем. Впрочем, есть единственная возможность подключить нашу организацию к вашему делу... Собственно, я вас сегодня вызвал, чтобы обсудить эту последнюю возможность. Дело в том, что насколько я вас знаю за уже достаточно большое время нашего знакомства, вы вполне можете не согласиться с этим вариантом, но это единственный и последний вариант. Так что хорошо подумайте, прежде чем ответить. Итак, вы должны написать нам письмо о том, что главные действующие лица этой истории , т.е. разработчики новой стратегической системы обороны СССР скрыли от контрольных органов и правительства страны результаты испытаний этой системы, из которых следует, что эта система неработоспособна и на вооружение страны поставлена быть не может. Но не в этом суть. Это вы уже писали. И как видите безрезультатно. Потому, что вы сосредоточились на технических параметрах, методах испытаний и прочих деталях, которые могут проверить партийные органы и созданные ими экспертные группы. Теперь вы должны написать ясно четко, что вы считаете, что это было сделано по заданию иностранных разведок. А вот проверка такого сигнала это целиком и полностью наша, и только наша компетенция. ЦК не может самостоятельно проверять такие сигналы. Оно обязано поручить это нам. И тут уж мы проверим все снизу доверху . В том числе есть ли сам факт неработоспособности системы и кто и зачем это сделал. Мы тщательно и официально подготовим все материалы следствия, четко сформулируем официальные выводы и тогда развитие событий пойдет по совсем другому сценарию.
Да, - сказал я. Звучит очень соблазнительно. Но вы же знаете, и я в этом уверен, что вся эта история никак не связана с происками иностранных разведок. И если бы все получилось хорошо и вся система заработала, эти люди были бы очень рады. Но , не получилось. Избранный ими путь оказался тупиковым. Они прошли довольно длинный и успешный путь и уперлись в стену сравнительно недалеко от цели. И я первым понял и экспериментально доказал, что эта стена теоретически не преодолима. А оставшийся не пройденным отрезок пути, хотя и сравнительно мал, но достаточен, чтобы система не сработала. Представьте себе их положение. Пять лет они рапортовали об успехах, получали премии и награды. Развернули систему производства этого оружия, вогнав миллиарды. Поставили ракеты в шахты на боевое дежурство . Задавили конкурентов. Открыли рот, чтобы заглотать всякие награды, в том числе закрытая государственная премия СССР и пр. диссертации, повышения по службе. И вдруг, вместо всего этого скандал , выговоры, снятия с работы и пр. Вполне естественное желание все это скрыть. Тем более, что они прекрасно понимали , что возможности для этого есть и как показали последующие события, достаточно правильно оценивали ситуацию. Я помню, что когда в начале конфликта Юровский уговаривал меня подделать результаты очередных испытаний, я спросил его - А что скажет прокурор? Он ответил мне - Не боись. Прокурор свой парень. И он оказался прав!. Как мы сейчас видим, значительная часть правительства , ЦК партии и пр. органы определяющие функционирование государства оказались ихними парнями. Так причем тут иностранные разведки?. Неужели вы думаете, что все эти "свои парни" , благодаря которым и стала возможной вся эта история, которые , можно сказать, спровоцировали ее, создав у действующих лиц ощущение полной безнаказанности для них за любые преступления, забросили к нам иностранные разведки?. Нет! Их вырастили в недрах нашей партии. Именно они плоть от плоти её, ее суть. Разве то, что произошло с нами за эти годы не доказывает это. Здесь он меня перебил. Пожалуй вы резко высказываетесь. Ну, здесь, со мной, вы можете отвести душу. Но помните, что экстремизм сейчас не в моде и за стенами нашего здания будьте сдержаннее. Иначе вы поставите нас в затруднительное положение.
Конечно, я все понимаю - ответил я. Но я надеюсь, что друг с другом мы должны быть полностью откровенны. Иначе наши контакты не имеют смысла. И он с этим согласился. Он был порядочным человеком. Это доказано тем, что я сейчас пишу это письмо. Своими высказываниями я не раз давал ему основания свернуть мне шею. Ведь наши беседы продолжались около 10 лет. Все грозные и грязные 70-ые годы.
На этом тема не была исчерпана. Я рассказал ему еще одну историю. Уже после моего бунта, я встретил в Москве на улице Володю Лобанова. Одного из инженеров из КБ Бриша, бывшего как бы постоянным представителем ихней фирмы в нашем ОКБ. Мы много работали вместе, участвовали в совместных испытаниях. У нас были прекрасные отношения раньше, но сейчас он встретил менявесьма прохладно. Отчасти это было связано с реальной опасностью для него нашего разговора. Руководство обоих наших предприятий настолько ненавидело меня и опасалось, что запросто могли уволить с работы любого сотрудника замеченного в связях со мной. Я коротко объяснил ему свою позицию. Затем спросил - Как мог столь многоопытный политик как Бриш вляпаться в такую некрасивую историю. Разве можно раздавать обещания и вкладывать такие средства в работу, исход которой совершенно неясен. Ведь не было никакой теории радиационной стойкости подобных приборов и нельзя было рассчитать пределы наших возможностей. Не было даже надежной дозиметрии при испытаниях. Всё в тумане, только план и сроки - железные. Это же авантюра. Конечно, авантюра. - согласился Лобанов, только Бриш в этом не повинен. Вы не знаете как принимаются решения в верхах. Собирается совещание ведущих специалистов и правители говорят - Надо!!. Тот кто говорит - это невозможно - лишается своего поста, а авантюрист, который скажет - я это сделаю, оказывается руководителем проблемы. Так что Бриша , можно сказать, изнасиловали. Он бы добровольно в эту неизвестность не полез.
Так вот, где корни нашей и многих подобных историй - подытожил я. В волюнтаризме и безграничной власти наших безграмотных правителей. Когда человека загоняют в тупик , а он потом выкручивается как может. Так причем тут иностранные разведки.
Вы совершенно правы, - ответил мой собеседник, и мы в результате проведенного нами следствия придем к такому же выводу. Но в ходе этого следствия мы установим также , что действиями подследственных стране был нанесен серьёзный урон. И все факты будут документированы и запротоколированы. Чего собственно мы и добиваемся на данном этапе наших действий.
Нет... Нет... Этого я не могу вам написать - воскликнул я. Вот такого ответа я и опасался - горько отреагировал мой собеседник. В войне с этими подонками вы хотите оставаться джентльменом. Воевать с нми в белых перчатках. Это заранее проигранная позиция. Вы бы посмотрели , что они нам на вас пишут. Они-то не останавливаются ни перед какой подлостью.
Ну это их дело - ответил я. Каждый воюет своими способами. Ну, что ж. Вы сами выбрали свою судьбу , заключил мой собеседник. На том и расстались.
Но, как я понял впоследствии, я тогда выбрал не только свою судьбу, но в значительной степени определил и его будущее, да и всего отдела, занимавшимся этим делом. Вскоре отдел этот был расформирован и его сотрудники оказались кто где. Я, конечно, не мог проследить судьбу всех его сотрудников, но мой собеседник, который в момент знакомства со мной был в чине старшего лейтенанта и в должности куратора завода Электронной техники им. В.И.Ленина, вскоре был отстранен от этой должности и назначен на должность помощника президента АН УзССР по связям с зарубежными странами. Вернулся он обратно на оперативную работу непосредственно в КГБ только года через три или четыре, со значительным повышением и в звании и в должности. Когда я покидал СССР он был звании полковника, а может быть и генерала и в должности начальника УКГБ по Ташкентской области. Куда печальнее сложилась судьба начальника отдела т. Соколова. Он был назначен начальником первого отдела на тот самый Ташкентский завод электронной техники. Обнаружил там кучу нарушений и вступил с ними в борьбу . Проиграл и был с треском изгнан и навсегда исчез из моего поля зрения.
Активная борьба продолжалась еще года три. Письма, высокие комиссии, угрозы. Я познакомился с ведущими работниками МЭПа. Главными инженерами головных НИИ, главным инспектором МЭПа по качеству продукции, начальником управления по кадрам Министерства. Имел приватные беседы. Дело в том, что эта работа, из-за которой шла описываемая война, трижды выдвигалась на закрытую государственную премию СССР, от МинОбороны, МЭПа и Средмаша при поддержке Оборонного Отдела ЦК КПСС (тов. Устинов Д.Ф.). В список будущих лауреатов включались весьма уважаемые люди, но я трижды становился поперек дороги и они оставались за бортом. Так и не получили премию. Ведь признание их Лауреатами этой высокой премии делало их как жену Цезаря выше всяких подозрений , а меня автоматически клеймила как официального клеветника. Вот я и был вынужден бороться и побеждать.
Был я и в Минестерстве Обороны в отделе,который руководил военной приемкой вооружения. Беседовал с руководящими полковниками. Рассказал им и сам наслушался очень интересных историй из жизни их отдела. - Мы вас поняли - сказали они мне. Но наши Генералы вас не поймут. Им просто нельзя вас понимать. Если вы правы - у них же погоны послетают и, возможно, вместе с головой. И дали мне побеседовать с одним из главных Генералов. Чтобы я лично послушал какой у него мощный звериный рык. Очень впечатляет.
Но все это уже далеко выходит за рамки аннотации. Потому на этом заканчиваю.
Однако, прежде чем приступить к описанию последующих событий, мне хотелось бы изложить морально-этические и психологические основы позиций сторон, ибо именно эта сторона вызывала наиболее ожесточенные споры при обсуждении в дальнейшем этих событий, даже в кругу моих друзей и сторонников. Да и читателю легче будет понять как такое вообще могло произойти.
До прихода на завод я работал в Университете и Академии Наук и поэтому впервые столкнулся с этой триадой определяющей атмосферу внутризаводской жизни - "план", "премия" и "толкать сдачу". Для рядовых членов коллектива самым важным элементом производственных отношений была премия. Премия составляла 60 процентов от начисленной зарплаты и ее лишение существенно подрывало материальное положение семьи. Поэтому главной задачей среднего руководящего звена было - толкать сдачу, т.е. любой ценой добиваться отгрузки изготовленных деталей на склад готовой продукции. В качестве примера мне рассказали легенду о хитроумном подвиге Лидии Александровны Лазаревой ,которая тогда была начальником полупроводниковой лаборатории и по должности должна была контролировать качество продукции, а на деле "толкала сдачу". Завод тогда производил в основном электронные лампы и военпред поймал на контроле бракованную лампу. Это грозило остановкой приемки. Для составления акта вызвали Лазареву. Они быстро оценила ситуацию. Твердо и решительно взяла лампу из руки военпреда и, пока он не опомнился, вскрикнув - Ах... - уронила лампу на бетонный пол. Улики больше не было. Сдача пошла дальше, а Лидия Александровна вскоре стала Главным технологом завода и на ее примере воспитывали новых сотрудников.
Хитроумный Юровский говаривал: Пока от нас требуют показатели они будут иметь показателей сколько угодно. А вот продукции не будет.
Для высшего руководства завода главным элементом триады становился ПЛАН. За план давали ордена, за план снимали с работы. План превратился в самодовлеющего бога.
Мне разъяснил ситуацию один высокопоставленный сотрудник КГБ.
- Вы правы. Проверка показала, что на заводе под руководством директора функционирует система подлогов и обмана. Парализована система контроля. Но... Завод регулярно выполняет и перевыполняет план. Он на доске почета как лучшее предприятие республики и пр. и пр. Я могу принципиально поставить вопрос и добиться снятия директора завода. Приходит другой директор. Система толкания сдачи, созданная предыдущим директором, рассыпается. План летит под откос. Гордость Республики становится отстающим предприятием и очень надолго. И все это результат моей борьбы за правду. Вы думаете, высшее партийное руководство простит мне это?
Как же это возможно толкать сдачу путем подлогов и обмана? Приведу конкретный пример. По техническим условиям диоды должны держать долговременную влагу и морской туман. Для проверки они помещались в специальную камеру, где создавались требуемые условия, военпред пломбировал камеру и она оставалась на попечении автоматики. Через месяц представители заказчика т.е. сотрудники Мин. Обороны или в просторечьи военпреды, вскрывали камеры и проверяли диоды. По нормам отказ одного диода означал повторные испытания на удвоенном количестве и новый отказ это уж точно прекращение приемки. Но шел месяц за месяцем и все было благополучно. Вдруг грянул гром и какой!
Оказывается, эти проклятые диоды длительную влагу совсем не держали. Поэтому в последнюю ночь перед военпредом у камеры появлялись люди. Они аккуратно вскрывали военпредовские печати и проверяли диоды. И, как правило, не один, а гораздо больше, оказывались негодными. Их заменяли новыми под теми же номерами и камеры опять пломбировались поддельными печатями. Одну ночь диоды выдерживали и на следующее утро военпред актировал высокий уровень отечественной электроники. И все были довольны. Показатели были прекрасны, план перевыполнялся.
Так кто же были эти люди, бессонными трудами которых держалось это благополучие. Возглавляла группу уже известная нам Лидия Александровна Лазарева уже в статусе Главного технолога завода. Имя лаборантки я забыл. На комиссии, расследовавшей эту историю, она плакала и говорила, что ее заставил этим заниматься директор завода Мушкарев. Она была студенткой вечернего института, а Мушкарев в этом институте был председатель ГЭКа - Государственной экзаменационной комиссии и он угрожал, что добьется ее отчисления из института. Третьим был Татеосов, молодой и здоровый сотрудник той самой полупроводниковой лаборатории из которой выросла Лазарева. Двери в камерах влаги были большие и тяжелые и для их вскрытия требовалась сила. Вот Татеосов и был носителем этой силы. Но не следует жалеть Татеосова, что его использовали в этой истории как неквалифицированную силу. Оказалось, что ночное вскрытие опломбированных камер и последующее пломбирование их поддельными печатями может составить фундамент очень неплохой карьеры.
Четвертым в этой компании был инженер Голубенко. Вот тут-то и вышла промашка. Он оказался каким-то боком связан с КГБ и то ли по личной инициативе или при чьей-то поддержке написал о своих ночных приключениях в МЭП (Министерство электронной промышленности) к которому и относился Завод электронной техники имени В.И.Ленина. Завод не маленький. В то время на нем работало более 10000 человек.
Комиссия полностью подтвердила факты, сообщенные Голубенко, и по ее материалам было принято решение: лаборантке и Голубенко объявить по строгому выговору, а Лазареву и Татеосова из МЭПа уволить без права когда-либо работать в системе МЭПа. А что ж вы думаете? Испытания оборонной продукции это вам не игра в бирюльки.
Казалось так быстро и бесславно закончилась карьера молодого инженера. Нет. Это только так сначала показалось. Вскоре стало проясняться, что Татеосов здесь почему-то ни причем. Виновата одна Лазарева. Но она срочно легла в больницу и исполнение решения было отложено до ее выздоровления. Но она не выздоровела. У нее оказалась особая форма скоротечного рака и через два месяца после комиссии весь завод очень тепло и торжественно проводил ее в последний путь. Своей смертью она дала полное отпущение грехов Татеосову. И начальство не забыло самоотверженность молодого специалиста в борьбе за показатели завода. Вскоре Татеосов назначается начальником полупроводниковой лаборатории и еще чуть позже на место погибшей на трудовом посту Лазаревой, т.е. Главным технологом завода и, еще через несколько лет он становится Генеральным Директором объединения "Фотон" образованным на базе завода. Вот как важно заложить правильный фундамент в основание своей карьеры.
И, когда в начале 1961 года я влился в заводской коллектив, я принял и правила игры. Я понимал, что оставаться совершенно честным и принципиальным в условиях загнивающей социалистической экономики было невозможно. Да и в первые годы мне не приходилось идти на сколько-нибудь существенные компромиссы со своей совестью. Мне была поставлена задача разобраться с радиационной стойкостью выпрямительных диодов и разработать конструкцию и технологию выпрямительного столба, сохраняющего свои параметры после интегральной дозы 1015 н/см2 спектра деления. Причем прибор должен был сохранять работоспособность в течение 1 сек после атомного взрыва. Мы сначала не обратили внимания на это примечание к техническим требованиям, которое впоследствии оказалось очень существенным. Кроме того, на меня были возложены все обязанности связанные с радиационными испытаниями. А это оказалось совсем не просто.
Сначала казалось, что здесь нет особых проблем. Сунули приборы в активную зону реактора, выдержали необходимое время, затем замерили параметры. И все дела. Но с ходу ничего не получилось.
1015 оказалась весьма серьезной дозой. Облученные приборы приобретали такую наведенную активность, что вынуть их из реактора для замера параметров было никак невозможно. Даже тяжеленный 80-килограммовый контейнер заметно не снижал рвущееся из прибора гамма-излучение. И оно не спадало месяцами.
Пришлось разрабатывать специальную автоматическую аппаратуру для телеизмерений Огромные проблемы возникли с дозиметрией. Главным образом с пересчетом плавающего реакторного спектра к спектру деления. Стандартные методики по активации изотопов здесь не годились. Поэтому была разработана прекрасная методика параллельного контроля полученной дозы и параметров приборов с пересчетом к спектру деления. К сожалению, это не была методика абсолютных измерений. Она содержала некоторые коэффициенты, которые нам поставляло ведомство Бриша. И именно эти коэффициенты и погубили впоследствии всю работу. Я не сразу почуял заложенную в этой методике опасность. В начале я верил в Бриша как в бога. Через несколько лет у меня появились сомнения, которые сильно укрепились после критического ознакомления с отчетами этой конторы. Я увидел там серьезные методические ошибки, а скрупулезно пересчитав арифметику, нашел и арифметические ошибки. С тех пор я стал стремиться перепроверить всю дозиметрию самостоятельно. Такую возможность я получил только в 1969 году. Они, т.е. в первом приближении, Юровский и Бриш не сразу поняли какую опасность с точки зрения "толкать сдачу" несет мое стремление перепроверить и уточнить дозиметрию. Нет. Это не была их беспечность или близорукость. Они просто не подозревали возможность столь значительных ошибок при первоначальных измерениях. Они считали этот вопрос решенным и закрытым навсегда. Поэтому я смог, даже при их поддержке получить официальные данные для расчета дозиметрии. И только когда я провел официальные испытания на основе новых коэффициентов и все завалилось, они поняли что произошло. Но обратного хода уже не было. Я тоже лихорадочно искал выход. Но выхода не было. Это был теоретический тупик.
Ошибка была допущена в самом начале, когда в качестве исходного материала для разработки радиационностойких транзисторов и диодов временной задержки был выбран германий. Впрочем, выбора не было. В 1961 году, когда решался этот вопрос, в СССР вообще не было полупроводникового кремния, на котором можно было бы изготовить мощный радиационностойкий транзистор. А германий был. И транзистор на его основе был. И первые испытания показали, что при некоторой доработке вполне можно получить требуемые параметры. Но дозиметрия была ошибочной. Через 9 лет стало ясно, что после 10 14 германий уже вообще не полупроводник, транзистор - не транзистор, а диод - не диод.
Надо было как-то выбираться из этой ситуации. Здесь мнения существенно разошлись. Я считал, что надо честно признать, что работа зашла в тупик и бросить все силы на разработку новых транзисторов и диодов. Что теперь, когда у нас уже есть опыт и оборудование это отнимет не так уж много времени.
Юровский попросил у меня отсрочки на принятие решения. Дело в том, что им удалось выбить испытания на радиационную стойкость из разряда периодических, где они раньше были и которые проводятся ежемесячно, в разряд конструктивных, проводимых ежеквартально, т.е. раз в три месяца. Вот эти три месяца и просил у меня Юровский. Ведь при следующих испытаниях приборы опять завалятся. Я не понимал, зачем это нужно. Не понимал потому, что подходил с точки зрения проблемы, а Юровский подходил со стороны своей личной карьеры. И в этом вопросе три месяца в корне меняли ситуацию. В ближайшие полгода он планировал получить Государственную премию и перепрыгнуть в руководящее кресло в Министерстве. Выйти на защиту докторской диссертации. Три месяца спокойной жизни были ему позарез необходимы. По его расчетам все получалось. Я же этих расчетов не знал. Мне он приводил совершенно другие аргументы. Он говорил об интересах коллектива, который останется без премии, о том, что провал испытаний вобьет клин во взаимоотношения ОКБ с руководством завода, которые и так весьма напряженные и пр. и пр.
Мое положение было тоже не из приятных. Я нарушил неписаные правила игры, отказался "толкать сдачу", поставил под удар премию и вокруг меня бушевали холодные вихри злобы. Я нигде не видел опоры. И тоже искал способ разрядить ситуацию. Ну что ж, думал я. Ничего в принципе не меняется. Три года сдавали с неверной дозиметрией, еще три месяца ничего не изменят. И еще я подумывал о том, должен ли я, ставя под удар свою судьбу и возможно жизнь, в одиночку защищать интересы государства от самого государства. Я понимал, что в такой ситуации честный человек всегда проигрывает, в выигрыше оказываются только подонки. В итоге, поколебавшись, я согласился с просьбой Юровского. Т.е. мы, вопреки фактам пишем, что приборы выдержали испытания и за этот подлог я получу право в следующий раз провести испытания честно. Но я совершенно не представлял себе как конкретно все это сделать. Я знал что в моей лаборатории два ведущих инженера Павленко и Фатхиев это люди Юровского, которыми он управляет через мою голову. Знал, что в цеху существует группа, руководимая технологом Анатолием Константиновичем Кузнецовым, которая подпольно изготавливает и подбирает приборы специально для военных испытаний. Приборы маркировались теми же номерами, что и отобранные военпредом для испытаний. Затем Павленко или Фатхиев подменяли коробки с приборами. Делали это они, или точнее пытались это делать втайне от меня. Но вся эта механика была для меня прозрачна. Ведь методику проведения испытаний составлял я и там был пункт об обязательной фотофиксации начальных параметров приборов поступивших на испытания. Сравнив начальные параметры я четко определял подставные партии приборов. Все документы хранились в первом отделе с грифом "Сов. Секретно" и уничтожить их было непросто. Юровский понимал, что у меня есть возможности контроля их действий и тоже опасался открытой конфронтации. Поэтому и пытался договориться со мной.
Хорошо, - сказал я. Я дам вам последний шанс что-то сделать. Хотя я убежден, что выхода нет. Это тупик. Но я просто не представляю, как это практически сделать. Ты же знаешь, что приборы не просто уходят за предельные параметры. Они вообще теряют работоспособность. И как сделать, чтобы военпред этого не увидел, я не знаю. Это моя проблема - быстро ответил Юровский. Ты просто закрой глаза и ни во что не вмешивайся. Больше нам от тебя ничего не надо.
В этот раз я так и сделал и все были очень довольны. Коллектив получил премию. Коммунисты драли горло на партсобраниях объясняя достигнутые успехи мудростью партийного руководства. В общем, жизнь продолжала катиться по уютной накатанной колее. Но часы неумолимо продолжали отсчитывать минуты и часы из отпущенных нам последних трех месяцев.
Жизнь катилась по накатанной колее, но это не значит, что ничего не менялось.
В начале марта 1970-го года на моем рабочем столе зазвонил телефон. Говорил Игорь Альтман, мой приятель, работавший на том же заводе, но в другом отделе. Раньше он работал в моей лаборатории и мы с ним очень неплохо сработались. А потом, волею судьбы и Юровского он оказался в другом отделе. Это очень интересная история ярко высвечивающая характеры действующих лиц. Мне не хочется сейчас прервать линию текущего сюжета, но я постараюсь попозже рассказать её.
- Ну, и что ты думаешь о последней новости - сказал Игорь.
- Какой новости? - удивился я.
- Как, - в свою очередь удивился Игорь - вы ничего не знаете? Тогда подходите прямо сейчас к воротам третьего цеха. И положил трубку.
Я помчался к месту встречи, ломая себе голову, что же такое сногсшибательное могло произойти. - Разве вы не знаете, что ваша работа выдвинута на закрытую Государственную премию СССР - сразу взял быка за рога Игорь. Вчера на техсовете обсуждался состав участников. От завода выдвинуты директор Мушкарев, главный инженер Самодуров, Юровский, Сандлер. Пару деятелей из Министерства. От Бриша - его заместитель Сбитнев. Всего 12 человек. Под завязку. Кто-то из зала спросил, а где же Хавин? Ему ответили, что эту кандидатуру отвел Ташкентский Горком партии.
Да! Новость действительно была важная. И неожиданная. Хотя по размышлении в памяти стали всплывать некоторые детали. Как-то просматривая почту на столе у секретарши Юровского я наткнулся на инструкцию "О порядке выдвижения работ на Государственную премию 1970-го года". Зачем здесь этот документ - спросил я Юровского. Да, это просто так - замялся он. Это по всем НИИ рассылают, в циркулярном порядке. И с тех пор никакие известия об этом до меня не доходили. Только теперь я понял, как хороша была конспирация.
- Вот зачем Юровскому были обязательно нужны три месяца отсрочки - понял я. А затем мне стало страшно. Это четко означало что они решили со мной кончать. Никаких компромиссов ждать не стоит. Мне послана "черная метка". Они твердо вступили на путь подлогов, хотя и понимают, что у дороги этой нет конца. По ней надо идти пожизненно или, по крайней мере, до конца карьеры. Впрочем, Юровский надеется перерасти эту "детскую болезнь". Настолько высоко взлететь в своей карьере, что никто не посмеет припомнить ему старые грехи. Что ж! Шансы на удачу у него есть. Человек он умный и достаточно подлый, чтобы преуспеть в социалистическом обществе. Да! Ума и подлости у него хватает. В узком кругу он элементы своей жизненной философии излагал так: - Если у тебя не хватает мужества ударить в спину своего врага, или друга, ставшего у тебя на дороге - ты просто недостоин находиться на вершине власти.
Он не был членом партии. Близким друзьям он это объяснял так: - Я никогда не вступлю в партию, убившую моего отца. Его отец, профессор, был расстрелян в 1937 году из-за хорошей квартиры, которая досталась тому, кто на него настучал. Но в минуты откровенности он излагал другую версию: - Я хочу доказать, что достаточно силен, чтобы добиться своей цели без этих партийных подпорок, костылей, за которые цепляются слабые люди.
Он был убежден до маниакальности в своей гениальности. И это делало иногда неприятным общение с ним и особенно совместную работу. Он был очень талантливый физик и толковый инженер. Работая с ним, я многому научился. В его маниакальности была и его сила и слабость. Он был убежден, что все мысли, пришедшие в его голову верны и гениальны. Он настолько проникался этим убеждением, что заражал этой верой других. Он мог вести за собой аудиторию, убеждать ее в чем угодно. Это была его сила. Но, гипнотизируя других, он в первую очередь гипнотизировал себя, теряя критичность. Это была его слабость. Он пытался гипнотизировать даже измерительные приборы, чтобы они показывали то, что ему нужно, то, что он хотел на них увидеть. И часто это видел. А это уже очень плохо.
Меня он гипнотизировать не мог и поэтому я был через некоторое время исключен из его "близкого круга". Совершено не поддавался гипнозу и Игорь Альтман. Он мог на семинарах, когда Юровский распускал хвост и аудитория млела от восторга, несколькими продуманными и компетентными репликами доказательно посадить его в лужу. Поэтому Игорь и оказался в другом отделе. Причем, проделано это было вполне в духе Юровского, с иезуитской подлостью. Но об этом дальше.
Сейчас мне хочется продолжить важную для этой истории тему моих взаимоотношений с Юровским. Для этого я должен временно оставить себя в самую критическую минуту своей жизни, у ворот завода и, выражаясь фигурально, с черной меткой в руке, и вернуться в более благополучные времена. К моменту внедрения в производство первого разработанного мною прибора - радиационностойкого высокочастотного выпрямительного столба, которому был присвоен цеховой код - 906. Опытная партия, изготовленная нами практически вручную в лаборатории ОКБ была отправлена заказчику, т.е. в КБ Бриша для испытаний. И вскоре оттуда пришел прекрасный отзыв. Было принято решение о создании опытно-производственного участка в цеху и серийном выпуске этих приборов.
Тут же появилось постановление партии и правительства о скорейшем развертывании производства этих приборов. На следующий месяц уже был спущен план производства этих приборов - 12000 штук. Эта цифра меня удивила. Я знал, что в один блок идет 12 приборов. Значит для начала собирались выпускать 1000 ракет в месяц. Ничего себе размах. Вот это гонка!
Подключился к этому мероприятию и Узбекский совнархоз. Со своей стороны он обещал за выполнение плана премию в сумме 1 рубль с каждого выпущенного в срок прибора. С одной стороны немного, если учесть, что цена прибора была установлена 98 рублей за штуку. С другой стороны месячная премия маленького участка набегала 12000 рублей. Это было очень даже о-го-го!
В связи с этим мне вспоминается анекдот, как английская королева посетив обсерваторию и увидев бедность её директора распорядилась существенно прибавить ему зарплату. Астроном пришел в ужас и попросил королеву не делать этого. На недоуменный вопрос королевы, что же он увидел плохого в увеличении зарплаты, мудрый ученый ответил: - Я хочу, чтобы и в будущем эту должность занимал ученый.
Совнархоз повторил ошибку английской королевы. Поэтому, когда я пришел в цех на будущий участок, я застал там кипучую деятельность, которой управляла уже известная Л.А.Лазарева. Встретила она меня весьма неприветливо и посоветовала уйти обратно в свое ОКБ и разрабатывать там следующие приборы. - А с внедрением этого мы и сами справимся - сообщила она мне. И я ушел. А они создали участок и выполнили и перевыполнили план производства. За первый месяц они выпустили 18000 приборов, вогнав в эту продукцию 18 кг золота. Впрочем золото - один из наиболее дешевых материалов в полупроводниковом производстве, алюминий гораздо дороже.
Все шло прекрасно. Они пришили себе большие карманы, чтобы было куда складывать премию, а я уехал с приятелем в отпуск на Иссык-Куль. Он работал в другом КБ, которое имело на Иссык-Куле свою базу отдыха. Мы получили на двоих маленький деревянный домик на берегу озера и занялись ловлей чебачков - таких маленьких рыбок, которых надо было нанизывать на веревочки и вялить на солнце. Там вся база прямо с ума посходила с этими чебачками. Отдыхать было некогда. Развернулось убийственное соревнование: кто опояшет свой домик более длинной веревкой с сушенными чебачками. Однажды я забастовал и отказался рано утром выходить на работу. Я на эту каторгу не нанимался - заявил я своему приятелю. Сегодня выходной. Я хочу погулять по окрестностям. А то я кроме этих несъедобных чебачков тут ничего не видел. И мы пошли гулять. И догуляли до магазина. А в магазине стояли коробки с сушенным чебачками. По цене 80 копеек за кг. А это минимум недельный улов. И мы обвешали наш домик самой длинной веревкой с сушенными чебачками и пошли отдыхать дальше. Представляете как были ошеломлены чемпионы ловли, вернувшись с веревочками длиной 20 см, на которой разместился дневной улов и обнаружив наш домик увитый метровыми гирляндами. Все помчались в магазин и соревнование потеряло стимул. Мы начали спокойно отдыхать. И тут я получаю телеграмму, подписанную главным инженером завода Самодуровым. "Прошу прервать отпуск немедленно приступить работе". Закон был на моей стороне и я игнорировал этот вопль. Через день опять телеграмма "Категорически требую приступить работе. Самодуров" Что-то такое важное у них стряслось. Мне самому интересно стало, да и не хотелось накалять отношений с начальством. Поэтому я сел на автобус и прибыл на работу.
Первым делом я, конечно, пошел к всезнающему Юровскому. Ты просто не представляешь, что здесь творится - сказал он. Все 18000 отгруженных заводом приборов вернулись обратно. Их поставили в "бочки" (головные части ракет с ядерным зарядом) и ни одна бочка не прошла испытаний. Всего было испытано 6 бочек. Все завалились. Если у Бриша оставалась еще пара черных волосков на голове, то они с гарантией поседели. Комиссия установила, что причина в твоих приборах. Местная команда вся разбежалась. Какие тут премии? Головы бы не потерять! Производство остановлено. Участок ликвидирован. Они все хором кричат, что ты сдал в производство негодный прибор. Приказом по заводу тебе поручено организовать производственный участок на новом месте и через две недели начать серийный выпуск. Вся ответственность за производство возложена на тебя. Всем службам завода приказано оказывать тебе всяческую помощь в организации работ. Они уверены, что ты это дело завалишь, также как и они. Они уже приготовили кирзовые сапоги и хорошо измазали их в дерьме, чтобы топтать тебя этими сапогами. Так что постарайся не доставить им этого удовольствия.
В тот же день я приступил к исполнению своих новых обязанностей. Я остался в прежней должности Начальника диодной лаборатории ОКБ и с той же зарплатой. Просто приказом директора по заводу на меня были временно возложены дополнительные обязанности и ответственность. Нужно отдать должное руководству завода, мне были созданы идеальные условия. Все мои заказы исполнялись немедленно. Пустая комната на глазах превращалась в производственный участок. Стоило мне на что-нибудь указать, как появлялась бригада рабочих и исполняла указание. Казалось, если я потребую доставить мне стол из директорского кабинета вместе с его креслом, то и это указание будет немедленно исполнено. Но не было и никакой помощи. Если я ошибусь, то и это будет также тщательно исполнено. Вокруг меня явственно ощущался какой-то вакуум, какая-то гнетущая предгрозовая тишина. Как будто строилась гильотина для приведения в исполнение приговора и тщательно отлаживался ее механизм. Было тревожно. Ведь я был все-таки научным работником и мой стаж заводского технолога был невелик. К тому же я еще не догадывался на чем погорели заводские зубры. Повторяя их путь, я неминуемо повторю их результат.
Сознание, как бы, раздвоилось. Одна половина следила за монтажом оборудования и его наладкой, а другая неотступно осмысливала всю, в общем-то несложную, технологию. Я чувствовал, что разгадка придет, если ответить на вопрос: в чем отличие технологии одиночного диода и выпрямительного столба. Собственно разницу я обнаружил в первый же день. В диоде была одна оловянная прокладка, а в столбе при расплавлении олова сливались две. Ну, и что? Больше олова, крепче спай. И лишь на третий день я понял, что это не всегда так. И тут же набросал эскиз новой кассеты и сдал его в мастерскую. На пятый день заработала технологическая линия и пошла первая партия приборов в новой кассете.
Успех или неуспех? Пока было неясно. Предыдущие приборы тоже успешно прошли все цеховые испытания. Партия приборов нового участка была отправлена на завод для сборки "бочек". Ждали результата. Наконец пришел ответ. Все "бочки" успешно прошли испытания.
Впоследствии этот прибор фигурировал в отчетах как самый надежный из выпускаемых МЭПом. За пять лет на него не пришло ни одной рекламации.
В этом эпизоде явно столкнулись две Школы. Школа завода и Школа ОКБ. Я не сразу понял их отличие.
В первое время, когда я еще знакомился с реалиями новой обстановки в которую попал, я как-то зашел к Юровскому, уже старому заводскому волку, и удивленно сказал. - Слушай, Саша. Я сейчас беседовал с Вайнлагером, Главным Конструктором завода, по производственным вопросам, и у меня сложилось странное впечатление, что он ни черта не понимает в физике работы полупроводникового диода. Юровский в ответ иронически фыркнул. -Тоже мне открытие. Это все знают.
- А как же он работает? - удивился я.
- Это уже не его, а твоя проблема. Ты просто неправильно понимаешь функции Главного Конструктора на заводе.
- Слушай и запоминай. Каждый прибор имеет, можно так сказать, душу. Эта душа состоит из трех папок. На одной написано КД - Конструкторская документация, на второй - ТД -Технологическая документация и на третьей - ЧТУ - Частные технические условия. В папке КД хранятся чертежи всех деталей прибора: кристаллов полупроводника, прокладок, корпусов, выводов и пр. И отдел Главного конструктора следит, чтобы на сборку попадали детали, соответствующие чертежам из папки КД. И все! При чем же здесь физика диода?
Точно так же отдел Главного Технолога следит за неуклонным исполнением требований документов из папки ТД.
А Библией ОТК служит ЧТУ.
По сути своей эти службы - консерваторы, хранители традиций. Им противопоказано иметь творческую душу. Если водитель трамвая ищет новых путей, вагон сходит с рельс.
Говоря современный языком можно сказать, что эти три папки - это геном прибора, а все эти службы, это рибонуклеиновая кислота, которая по генетическим кодам из заветных папок производит новый белок, в данном случае, новый прибор. И рибонуклеиновая кислота не должна рассуждать. У нее другие функции.
Возвращаясь к этой истории со столбами и подводя итоги, можно сказать, что в этой истории виноваты все.
Я, конечно, сдал прибор с недоработанной технологией. Но он был вырван у меня из рук, не пройдя нормального пути нового прибора. Сначала НИР (Научно-исследовательская разработка), потом ОКР (Опытно-конструкторская разработка), затем сдача прибора госкомиссии в ходе которой под контролем изготавливается опытно- промышленная партия, серия испытаний и т.д. Этот же прибор был сорван с первого этапа.
Виноват Бриш, который испытав прибор в своем КБ, ничего не выявил и передал его на сборку серийной продукции.
Виноват Совнархоз, который вытащил такую вкусную "морковку", что "зайцы" просто с ума сошли.
Руководство завода было ошеломлено тем, как ловко я ушел из под неминуемого удара. На некоторое время они даже прониклись ко мне уважением. Премии, правда, не дали. Ни копейки! Между прочим, когда была сдана тема "параллель", в ходе которой и был разработан этот прибор, ответственным исполнителем которой был я, завод и ОКБ получили премию. Я не знаю сколько. Но знаю, что мастер цеха с которым я обсудил параметры деталей идущих на сборку корпуса, получил 400 рублей, сотрудницы бухгалтерии оформлявшие расходы по теме, получили по сто рублей, и я, как Главный конструктор разработки, получил 40 рублей.
С этой жалкой премией в кулаке я примчался к Юровскому.
- Такова участь ученого на заводе - утешил он меня. Наша судьба бескорыстно заниматься наукой, а мастера на заводе будут получать премии за наш труд. Так уж сложилось, и я не смогу сломать эти традиции.
Я ушел выслушав эту очень сомнительную сентенцию.
Потом я узнал, что сам Юровский за эту работу, которой он в общем-то и не занимался, получил премию 600 рублей.
Я понял, что таким способом мне указали, что я в коллективе чужой.
И все-таки мой успех был отмечен. Вскоре на заседании профкома мне была выделена 3-х комнатная квартира.
Однако "выделена" это слишком громко сказано. Никакой квартиры не было. Была финансовая комбинация. В плановом социалистическом строительстве есть работы выгодные и невыгодные. Возведение стен - работа выгодная. Она дает большой процент выполнения плана. А вот отделочные работы - невыгодные. И получилось так. Дом был построен по отчету на 80%. Денег затрачено - 100%. А дома не было. Точнее стояли голые кирпичные стены. Без окон, дверей и полов. Без сантехники. Даже труб не было. Завод принимал этот "дом" как достроенный под заселение сотрудниками. Из "счастливчиков" получивших "квартиры" была организована стройбригада. И мы должны были достроить дом практически бесплатно. Все мы были переведены в стройцех завода подсобными рабочими на 70 рублей зарплаты. Строить предполагалось полгода. Я был поставлен на штукатурные работы. И пару месяцев спокойно себе штукатурил. С деньгами конечно стала напряженка, но кое какие запасы, конечно, были. И тут мне удалось провернуть рацпредложение. После введения новой кассеты, брак на участке резко уменьшился. И при огромном плане производства набегала солидная сумма экономии. Конечно, набежала толпа соавторов. И начальник цеха и мастер участка и технолог участка, всего 6 человек. Где они все были, когда я ломал себе голову над причиной брака? Это, конечно, риторический вопрос, но без них я бы и трех рублей экономии не насчитал. А все вместе мы насчитали сотни тысяч рублей. Даже республиканская газета "Правда Востока" не смогла пройти мимо такого события и напечатала заметку, что на Ташкентском заводе им. Ленина трудовой коллектив подал рацпредложение давшее какую-то умопомрачительную экономию.
Хоть мне достался небольшой кусочек этой премии, но и это было сосем не плохо. 600 рублей, которые я получил, помогли удержаться на ногах.
Пока я себе спокойно штукатурил и получал премии, на нашем заводе, вокруг Бриша и в Новосибирске, т.е. во всех точках, связанных с треклятыми столбами, опять разгорался скандал. Во первых, не была поставлена точка в истории с многократным провалом испытаний "бочек", в которые попали столбы из первой партии. Пока никто не был наказан. И это сильно тревожило чью-то начальственную душу.
То, что виноваты столбы, никто уже не сомневался. Значит надо наказать Юровского, как главного инженера КБ - разработчика. Но Юровский имел другую точку зрения. Да, говорил он. Столбы действительно оборвались. Но потому, что их неправильно монтировали. Вообще, в соответствии с ЧТУ любое отклонение от стандартного монтажа должно согласовываться с разработчиком. Вы же вообще превратили их в какой-то монолит, в котором могут возникать термомеханические напряжения, изгибающие усилия. Никто этих условий не исследовал. И сделали все это без согласования с нами. Т.е. нарушили Технические условия. Так о какой ответственности может быть речь.
После этих слов карающий мечь повернулся против Бриша. Оказалось этот завод находится под протекторатом Бриша и он несет ответственность за все, что там происходит. А они действительно не исследовали, что происходит внутри этого монолита. Так что здесь напрямую столкнулись интересы Бриша и Юровского.
И в этой накаленной обстановке, в напряженных поисках козла отпущения, вдруг вспомнили, что есть еще один кандидат в эти самые козлы. Главный конструктор прибора, получивший за эту разработку аж 40 рублей. Который зажав денежки, спокойно себе штукатурит, когда большие люди пламенно бодаются на грани инфаркта. И все тут же закричали: - А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!
Меня немедленно отозвали со стройки, а чтобы коллектив "строителей" не роптал, заменили профессиональным штукатуром. И отправили в командировку в Новосибирск разбираться в этом мутном деле.
Я прилетел один, а интересы Бриша там представляла целая команда, во главе с его заместителем Сбитневым. Они подвергли меня массированной обработке, уговаривая подписать акт, что причиной отказа являются конструктивные недоработки прибора. Не подписывай акт- кричал из Ташкента по ВЧ Юровский. Они никогда не докажут, что внутри их блока нет постоянных механических напряжений.
Но я то знал, что в партии столбов имени Лидии Константиновны Лазаревой контакты были плохо пропаяны. Был уверен, что в новых столбах этот дефект не повторится, и потому подписал акт, запрещавший применение приборов первой партии в "бочках" и как Главный конструктор столба свидетельствовал, что проведена доработка технологии прибора, гарантирующая его надежность.
Я прекрасно понимал, что надежность столба гарантируется только конструкцией кассеты. Если в кассете что-то нарушится, например лопнет пружина, и оператор этого не заметит, пойдет брак, который распределится по всей продукции и мы его не сможем выявить никогда. А один бракованный прибор в сборке и вся система не сработает. Это было очень слабым местом и нужно было срочно этим заняться. Но мне нужно было возвращаться к своим штукатурным обязанностям и надолго.
Идиот - таким дружеским возгласом встретил меня Юровский Зачем ты подписал акт? По двум причинам - ответил я. Во первых, это правда. А во вторых, если бы я его не подписал у твоего друга Бриша был бы инфаркт.
Это был первый крупный конфликт между мной и Юровским. За ним последовали следующие. И у всех была одна особенность. Они все разгорались, когда я отказывался поддерживать его лживые и опасные авантюры.
Пока я штукатурил, на складе лежали 18000 забракованных столбов. Лежали, но не молчали, потому, что стоили они почти 2 миллиона рублей. Сумма по тем временам внушительная, даже для такого богатого предприятия как наш завод. И, видимо, не только меня беспокоила надежность приборов идущих в "бочки".
В ОКБ состоялось совещание на высоком Всесоюзном уровне посвященное этой проблеме, на которое Юровский меня не допустил. После нашего конфликта он старался изолировать меня от внешнего мира. Совещание наметило ряд мероприятий по проверке и повышению надежности спец. приборов. Юровский вызвал меня в свой кабинет и положил передо мной Решения этого совещания . Я сразу понял, что Совещание попало под влияние Юровского и его Решения написаны им. Я сразу узнал его идейку. Он исходил из того, что приборы обычного применения должна сохранять работоспособность много тысяч часов. И из этого условия рассчитывалась их надежность. Но электроника в "бочке" должна работать всего одну секунду и ее надежность должна рассчитываться исходя из этого времени. При этом расчетные показатели надежности должны возрасти в тысячи раз. Мне сразу этот фокус не понравился. Юровский, сказал я. Свежесть может быть только первой. Прибор или надежен или нет. Я не понимаю секундной надежности. И работать по этой программе не буду. Я займусь разработкой метода выявления потенциально ненадежных приборов.
Мы этим уже занимались - ответил Юровский и только зря потеряли кучу времени. Нам нужно срочно избавиться от этих 18000 приборов. Они душат нашу экономику. И я хочу доказать, что с точки зрения односекундной надежности их применять можно. Я докажу, что за одну секунду отказов у них не будет.
А как же провал испытаний 6 "бочек" - спросил я.
Была неправильная методика испытаний - быстро ответил Юровский. Их держали включенными часами. Мы запретим это. Только одну секунду, как в реальных условиях. И за одну секунду отказов не будет.
- Бог тебе в помощь, - сказал я. А я этим заниматься не буду.
Он не запретил мне пойти своим путем, а мог бы.
В итоге он потерпел фиаско со своей секундной надежностью. Десятки приборов отказали в первую секунду. Загипнотизировать контрольные стенды ему не удалось.
Мне же удалось разработать оригинальный и надежный метод отбраковки потенциально ненадежных приборов, который был включен в технологию и других приборов и других цехов. Удалось доказать, что после проверки и отбраковки этим методом злосчастные лазаревские столбы абсолютно надежны. Почти половина из 18000 их, лежавших на складе, были отгружены потребителям. Рекламаций не поступило.
Но проблемы были не только со столбами. Чтобы читателю стала ясней проблема придется еще немного приоткрыть карты. На борту ракеты имеется внутренняя электрическая сеть напряжением 24 вольта. А для взрывателя нужно 3000 Вольт. Их получают с помощью полупроводникового транзисторного преобразователя, работающего на частоте 100 килогерц Такая частота нужна для снижения габаритов и веса преобразователя. Это высокочастотное напряжение выпрямлялось нашими столбами и заряжало конденсатор. В нужный момент это напряжение через вакуумный импульсный разрядник подавалось на рентгеновскую трубку, создававшую импульс рентгеновских лучей мощностью до 600 киловатт. Рентгеновские лучи, попадая на специальную мишень, вызывали фотоядерную реакцию с выходом нейтронов. Нейтронный импульс, пронизывая разогретую и сильно сжатую смесь паров дейтерида лития, инициировал начало реакции термоядерного синтеза, при которой выделялось энергии в сотни раз больше, чем при взрыве обычной атомной бомбы, в пересчете на единицу реактивного материала. Разогрев и сжатие "начинки" вызывалось предшествующим взрывом небольшой атомной бомбы.
В описанном процессе есть два ключевых момента. . Разогревающий предварительный взрыв, сопровождается мощным нейтронным излучением, повреждающим электронную аппаратуру. И условия, при которых возможно начало термоядерного синтеза сохраняются очень короткое время - всего несколько наносекунд. Наносекунда - это одна миллиардная доля секунды. Значит, в устройство должен быть встроен точнейший таймер, который отсчитав время, необходимое для разогрева смеси, выдаст нейтронный импульс точно в заданную наносекунду. Если он придет на несколько наносекунд раньше или позже - взрыва не будет.
Я так сравнительно подробно описал условия, которые надо соблюсти , чтобы произошел взрыв, потому что выполнение каждого из этих условий давалось с боем, а там где бой кончался поражением, победа все равно добывалась, но уже подкупом и предательством. Отступать было некуда.
Список необходимых разработок был невелик. Транзистор для преобразователя, выпрямительный столб для выпрямителя и диод для таймера. Всё! Но каждый из этих трех верблюдов должен был пройти в игольное ушко. Порог в 1015 н/см2 оказался ужасно высоким для существовавших тогда материалов и технологий.
Я неоднократно ставил вопрос о снижении этого порога, но каждый раз натыкался на бетонную стену. Они шли на любые подлоги, чтобы доказать, что именно этот порог достигнут. Интересный разговор произошел у меня с Бришом в 1971 году. Это была наша последняя встреча. Ситуация была ужасная. Я ввёл новую дозиметрию и все приборы завалились. Я все это официально оформил. Каждый акт испытаний кончался криминальной фразой: "Испытанные приборы не соответствуют нормам технических условий". Военпреды остановили приемку. План трещал, премии улыбались. Руководство завода и ОКБ на объединенном Техническом совете проведенном совместно с Профкомом и Парткомом завода официально объявило меня саботажником и еще не выявленным английским шпионом. Но я, сжав зубы, отчаянно бодался. Проходил месяц за месяцем, а производство стояло. Пока я был на заводе, а за моей спиной маячила тень КГБ, они боялись идти на подлоги, а честных путей восстановить производство не было.
Почти каждый день ко мне приходил юрисконсульт завода, некий товарищ Окопник и начинал меня уговаривать: Ради бога, увольняйтесь. Вы же должны понять, что работать на заводе вы все равно больше не будете. Они любыми способами доведут вас до инфаркта. Сейчас они согласны на любые, самые льготные условия увольнения. Только уйдите.!
- Передайте им, - отвечал я, что сердце у меня крепкое. Инфаркт будет у них раньше. Пусть они меня уволят приказом за развал работы или за что-нибудь в этом роде. На этом разговор заканчивался и Окопник уходил, чтобы через день-два опять прийти канючить.
Насчет инфаркта я оказался прав. Первого мая 1974 года главный инженер завода Самодуров умер от инфаркта у себя дома. А вскоре и всесильный в то время директор завода Мушкарев, был снят с работы и как бы в насмешку назначен заведующим Музеем заводской истории. С намеком!. Но все это было потом. А в то время я чувствовал себя как герой американского фильма ужасов, за которым гонятся бандиты. Улицы пусты, все двери закрыты. Нигде не мелькнет лицо человеческое.
Я ведь написал в ЦК КПСС, в Министерство Обороны, в МЭП, в республиканское ЦК очень резкие и откровенные письма, прямо провоцируя их привлечь меня к ответственности за клевету. Но все молчали. Как будто какая-то могущественная рука заткнула им рты.
Правда, однажды вызвали меня в местное ЦК к зав. Промышленным отделом товарищу Назарову. Едва я вошел в кабинет, он начал орать.
- Ты кто такой! Мы выдвинули лучших людей Республики на Государственную премию СССР. А ты кидаешь в них грязью. Плюёшь на знамя Республики!
- Зачем кричать - подчеркнуто тихо ответил я. Мы же с вами не на базаре. И мы с вами взрослые люди. Знаем Уголовный кодекс. Если я написал неправду, вы можете привлечь меня к ответственности за клевету. По этой статье мне грозит 5 лет. А кричать не надо.
На этом разговор закончился. На приеме меня сопровождал инструктор отдела науки ЦК Марат Мухамедович Мухамедов, между прочим, кандидат физико-математических наук. Когда мы вышли из кабинета он спросил меня: - Вы действительно можете доказать ваши обвинения?
- Конечно! - ответил я . Я же не мальчик и понимаю, чем мне все это грозит. Я изложил в письме лишь малую долю фактов, но все, что написано четко подтверждается документами, хранящимися в Первом отделе с грифом "Сов. Секретно", так что уничтожить их бесследно довольно трудно. Начните копать это дело и оно разбухнет как снежный ком.
Марат Мухамедович промолчал. И далее тишина. Ответа на свое письмо я не получил.
Вот в это смутное время в Ташкент прилетел Бриш.
Сначала он пошел в Республиканское ЦК, где двери он открывал ногами. Там он всячески поливал меня грязью. Утверждал, что все это просто буза и моиутверждения гроша ломаного не стоят. Все приборы прекрасно работают в реальных условиях, я же просто "качу на них бочку". Это его выражение.
Встретились мы с ним на заводе. Не в кабинете. Зашли в свободную комнату и сели за стол. По одну сторону сел Бриш, справа от него Юровский, а слева Главный военпред завода Гелий Александрович Шитов. Я в одиночестве расположился по другую сторону стола, что было даже символично.
Я думаю, что здесь нужно хотя бы очень кратко рассказать, что же за люди сидели против меня. Ну, о Юровском я уже говорил и буду вынужден при дальнейшем изложении событий расширять и дополнять его образ.
Официальные сведения о Брише я почерпнул из юбилейного сборника, посвященного памяти Юлия Борисовича Харитона, в котором приведена статья А.А. Бриша : "Мой дорогой учитель". В краткой справке об авторе сказано: - "Род. 1917, с 1947 по 1955г. во ВНИИЭФ, с 1964 по 1997 - главный конструктор ВНИИ автоматики, в настоящее время - почетный научный руководитель ВНИИ автоматики, доктор технич. наук, профессор, Герой Социалистического труда, Лауреат Ленинской и Государственной премий."
О себе Бриш пишет: В 1958 году Ученый совет под председательством И.В. Курчатова присудил мне вместе с группой других сотрудников ученую степень доктора технических наук без защиты диссертации. Отзыв о моих работах дал Харитон.
В 1964 году я становлюсь Главным конструктором ядерных боеприпасов, предсказание Ю.Б.Харитона, высказанное в 1954 году сбылось.
Интересная цитата из того же сборника: "Идея метода была выдвинута В.А.Цукерманом, В.Я.Зельдовичем и реализована группой физиков, работающих под руководством А.А. Бриша".
У меня складывалось впечатление, что Бриш не ученый, не генератор идей, а организатор исследований или производства. Нечто вроде Курчатова.
КБ или НИИ Бриша черпало свои кадры среди выпускников МИФИ - Московского Инженерно-Физического Института. На территории и в коридорах КБ я встречал много молодых людей со значками МИФИ на лацкане пиджака.
Связь между Бришом и моей лабораторией осуществлялась через троих молодых инженеров с такими же значками. Главным в этой группе я считал Володю Лобанова. Очень интеллигентным и толковым инженером. Как то я спросил Володю: -Что вы думаете о Брише, как ученом?
Не задумываясь, он ответил : - Мы называем его "политехником". Причем больше политиком, чем техником. Ответ прозвучал как уже давно сложившийся афоризм.
Необходимо упомянуть такую яркую деталь как высокую контрастность этой фигуры. Когда он впервые появился у нас в Ташкенте в 1962 году он произвел на всех яркое впечатление своей броской элегантностью, интеллигентностью и шармом. Контрастом свежего и молодого лица с благородно седыми волосами.
Я был просто потрясен, когда присутствуя на планерке в кабинете Бриша увидел другое лицо этого человека. Грубого матершинника с истерично визгливым голосом. Двуликий Янус и не только внешне. С Юровским они спелись прекрасно. Две половинки нашли друг друга.
Не менее интересна личность и история другого участника этой беседы - Гелия Шитова. Он впервые появился у нас на заводе в 1963 году в образе молодого прекрасного морского офицера в парадной морской форме с кортиком на боку. Однако быстро исчез. Говорили, что он написал какое то клеветническое письмо на майора Штыркина, тогдашнего главу службы военной приемки. Имел крупные неприятности и едва не лишился так идущего ему мундира. Раскаялся и был частично прощен. Назначен в службу военной приемки Ташкентского же завода "Электроаппарат", но значительно меньшего по размерам и престижу (кстати, и по размерам премий). Такой перевод расценивался как значительный прокол в его карьере.
И вдруг, через несколько лет он опять появился на нашем заводе и уже в качестве Руководителя службы военной приемки, т.е. вместо Штыркина.
Закулисную сторону этой истории рассказал мне технический куратор нашего завода подполковник Лифанов из Технического управления армии. Это управление руководило всеми службами военной приемки. ( Официально они назывались Представительствами заказчика. Всякое упоминание о их связи с военным ведомством считалось секретным. Но это был секрет Полишинеля.)
Вот что рассказал мне Лифанов. - Наше представительство на Ташкентском заводе считалось одним из лучших. Поставки шли регулярно. Никаких конфликтов, как на других предприятиях, не возникало. Штыркин считался образцовым руководителем и наше начальство его ценило. И вдруг такое письмо. Развал работы, развал коллектива, пьянство, подкуп... Просто ужас какой-то. Никто не поверил. Даже проверять не стали. Шитову дали по мозгам и опять наступила тишина. Через некоторое время я приехал в Ташкент с текущей плановой проверкой, от которой ничего не ожидали. Плановая текучка. Приезжаем на завод. Штыркина на работе нет. Посылаем за ним домой - говорят пьян в усмерть. У него сейчас запой. Даю распоряжение : Протрезвить и завтра доставить на работу. Комиссия приехала. Завтра его протрезвить не удалось. Кто-то доставил ему очередную дозу спирта. А на третий день он повесился. Или его повесили. Я не разбирался. Штыркин не помер. Его удалось откачать. Схватили мы его в охапку и в Москву. Положили его в военный госпиталь, а после отправили на почетную пенсию. С повышением в звании.
Но даже за один день стало ясно - работа службы контроля полностью развалена и такое положение очень устраивает руководство завода. Я думаю, что это они и споили Штыркина, чтобы установить нужные им порядки в коллективе, оставшемся без руководства и контроля. Мы поняли, что Шитов в своем письме был абсолютно прав. Его надо реабилитировать и вернуть на место. Но пороть горячку не стали. Пока на укрепление кинули Буланова. Молодого упрямого парня. Он их там подтянет.
О царствовании Буланова я знал уже лучше Лифанова. С его приходом для завода настали тяжелые времена. Зам. главного инженера завода, выходец из ОКБ, Наум Миндлин, приходил иногда к нам, отвести среди друзей душу. Упав в кресло он хватался за сердце и говорил: Этот Буланов прямо разбойничает. Он ничего понимать не хочет. Тычет пальцем в нормы и останавливает приемку. Решено его любой ценой убрать. Но эта сволочь не пьет, не берет и на женщин не смотрит. У него, видите ли жена есть. Тут Миндлин опять хватался за сердце. Нет, нет еще две недели и я не выдержу!
Вскоре он появился умиротворенный. Прямо таки с печатью ангела на лице.
- Мы победили. Попался он таки на крючок. Его любимая жена устроила грандиозный скандал и увозит его отсюда. Кого пришлют - неизвестно. Но хуже не будет.
Прислали Шитова. Но это был другой Шитов. Он постарел, поседел. Душа его была сломлена. Он боялся начальства и стал угодлив. Мне он был не помощник. Я несколько раз обращался к его помощи, но он юлил и уходил от ответа.
И вот я сидел против этой команды. Против двух волков и одного теленка.
Первый заговорил Бриш - Ну, что вы все бочку катите. Цепляетесь за какие-то частные параметры и не хотите видеть что устройство- то работает. Вы же сами подписали акт о работоспособности блока.
- Подписал - согласился я. Но я ошибся. Точнее прохлопал, что методика испытаний была неправильной. Мы не учли отжиг за время набора дозы. У меня не было официальных данных для его учета и мы закрыли на это глаза. Но в реальных условиях взрыва отжига не будет. Обрабатывая материалы этих испытаний я увидел как велик этот эффект. И если переработать методику испытаний с учетом этого эффекта можете и не мечтать, что блок сработает.
И вообще, как может сработать блок , если приборы его составляющие теряют работоспособность.
Опять бочку катите - подскочил Бриш. Ведь предельные параметры достаточно произвольны и если вместо указанных в ТУ предельных 20 вольт будет 22 или 25 ничего страшного не случится.
Если бы 25 - вздохнул я. Я ведь четко выразился. Не уход параметров за допустимые пределы, которые достаточно произвольны, но обоснованы, а потеря работоспособности прибора. Т.е. практически его обрыв.
Я ведь не с потолка устанавливал предельные параметры. Дело в том, что после 20 вольт начинается область неконтролируемого роста, через секунду на приборе может оказаться и 30 и 300 вольт. Это область очень ненадежной работы. В эту область заходить нельзя. Если хотя бы один прибор из партии зашел в эту область, то за соседний прибор уже нельзя ручаться. Вся партия ненадежна. И мы в этом неоднократно убеждались. Если один из приборов партии дошел до 20 вольт, то несколько приборов из этой партии имеют за 200. Я говорю за 200 потому, что эта предельная отметка шкалы наших приборов. Дальше мы не знаем, да и не хотим знать. Это уже полный отказ прибора.
О чем вы говорите, забеспокоился военпред. Я таких цифр в отчетах испытаний вообще не видел.
А вы вообще не в курсе дела, отмахнулся от него я.
И, обращаясь к Бришу, сказал: - это достаточно трагичная ситуация, Аркадий Адамович. Чтобы не травмировать нежную душу военпреда созерцанием запредельных цифр, мы вообще блокировали систему контроля настолько, что полностью утратили контроль за качеством продукции и сейчас плохо представляем, что творится на производстве. Я вижу единственный на сегодня честный выход из ситуации. Признать, что приборы 1015 н/см2 не держат и определить другую приемлемую цифру.
Об этом речи быть не может - оборвал меня Бриш. Затем он сменил тему.
- Вы лучше объясните мне, почему это приборы три года благополучно сдавались, а сейчас приемка почти всех типов приборов, испытания которых вы контролируете, перестали приниматься.
Этот вопрос уже мне задавался неоднократно, но сейчас я решил ответить на него предельно честно.
Главное это то, что я пресек практику подлогов при испытаниях, которые в последнее время стали нормой. А тому, что мы дошли до жизни такой есть несколько причин.
- Первая -это дозиметрия. Тот отчет, что вы нам прислали на основании испытаний в Загорске просто читать смешно. Из графиков ясно видно, что часть контрольных приборов вообще не попали в активную зону реактора. При обработке материалов были нарушены элементарные правила статистической обработки результатов испытаний. И наконец, просто арифметические ошибки. В вашем отчете дважды два вовсе не четыре. И все это скреплено вашей подписью. Я только сейчас все это обнаружил. Раньше я просто верил в престиж вашей конторы.
В первые пять лет такая дозиметрия обеспечила нам легкую жизнь. И все эти годы мы копали себе тупик. Теперь мы знаем правду, но пока не знаем где выход из этого тупика.
Во вторых, мы не учитывали отжиг радиационных дефектов за время набора дозы. Мне и сейчас не дают его учесть. Но когда-нибудь это придется сделать и ситуация станет гораздо хуже. Особенно плохо будет "Песне" и она лопнет как мыльный пузырь, потянув за собой всю систему, если у вас нет принципиально иного пути. Но я об этом пока не слышал.
Уточню, что "Песня" это шифр разработки того самого таймера, от которого зависит работа всей системы.
Когда мы ввели более правильную дозиметрию, уже тогда приемка должна была прекратиться. Но этого не случилось потому, что мы стали "толкать сдачу". Для этого есть несколько способов
-Во первых, мы испытывали приборы не в тех режимах и мерили не те параметры, которые заданы в ТУ.
Что вы несете - вскинулся военпред. Это невозможно! Аппаратура автоматическая и я проверял ее перед каждым испытанием. И пломбировал после проверки.
Тут я засмеялся. - Бог предполагает, а человек располагает. После вашей проверки мои сотрудники вскрывали ваши пломбы, регулировали как нам надо и опять пломбировали. Вот у меня в кармане такие пломбы и я могу показать вам как это делается. Я протянул им руку. На ладони лежали копии военпредовских пломб.
Но и это Шитов перенес и ворча уселся на место.
Во вторых, - продолжал я, когда первый способ не помогал, мы испытывали не те приборы.
- Что... Что.. - стал бледнеть и подниматься Шитов. Это совершенно невозможно.
-Ещё как возможно - засмеялся я. Вы что не знаете традиций и возможностей завода. Как серьезно здесь "толкают сдачу". В цеху работает группа известного вам Анатолия Константиновича. Они тоже делают приборы на испытания, только бог их знает чего они туда закладывают. Затем маркируют их вашими номерами и тоже несут нам. Вот их приборы мы и испытываем. Их приборы выдерживают испытания, конечно, при нашей поддержке, а ваши нет. Я уж так их, для интереса, проверял.
- Учтите, что я могу все это документально доказать. В первом отделе хранятся отчеты о всех испытаниях. Есть там фотоснимки начальных параметров приборов, поступивших на испытания. Сравните их с вашим протоколом параметров приборов, переданных на испытания. Вы сразу увидите, что это не те приборы.
Всё! "Гусак" был произнесен.
- Всякие там дозиметрии, отжиги - это ваши ученые дела. Меня это мало касается - хриплым голосом произнес Шитов. Но испытывать не те приборы... Это уж слишком. Больше мы без прокурора в таких делах разбираться не будем!
- Бог вам в помощь - сказал я Шитову.
На этом совещание закончилось. Больше меня никто ни о чем не расспрашивал. Бриша я больше никогда не видел.
Дней через десять я столкнулся с Шитовым в заводском коридоре. - Где же ваш прокурор - ехидно спросил я. Шитов смутился и даже начал оправдываться.
-Я доложил по инстанции и даже в ЦК, но они заняли какую то странную позицию.
- Ну, вам не впервой докладывать по инстанции и сталкиваться со "странной" позицией - жестоко сказал я, понимая, что говорю в доме повешенного о веревке. Но меня уже ничто не сдерживало.
Теперь пора вернуться ко времени, когда я впервые узнал, что работа выдвинута на Государственную премию СССР. Это знание помогло мне многое уяснить. Я понял, что вокруг этой работы идет очень крупная игра, в которую втянуты очень высокопоставленные фигуры, сделавшие крупные ставки. Вскоре я узнал, что для того чтобы примкнуть к этой премии, зам. Бриша Сбитнев отказался от ордена Дружбы Народов, которым его собирались наградить, потому, что опасался быть вычеркнутым из списка, как уже награжденный за эту работу. Он предпочел пока еще гипотетическую премию гарантированному ордену. Видимо, был уверен в успехе. Я понял, почему Юровский так категорически требовал толкнуть сдачу любой ценой. И какую глупость я совершил, уступив его требованиям. Ибо теперь стала совершенно ясна роль, отведенная мне в этой игре. Я и раньше всячески противился, когда Юровский втягивал меня во всякие комбинации. Саша, - говорил я - я, как и Остап Бендер, привык уважать Уголовный кодекс. - Не беспокойся - отвечал Юровский - прокурор наш человек. Будущее показало, что он был прав. Прокурор был действительно их человек. Но я был не в их команде. Впоследствии мне не раз угрожали, что если я не прекращу свою оппозиционную деятельность, то я первый пойду в тюрьму. На что я отвечал, что почту за честь возглавить такую блестящую команду.
Но пока еще не наступил момент истины, когда станет ясна позиция всех участников этой игры и мы по инерции играли роли друзей и сотрудников. Поэтому я договорился с Юровским, что в ближайший выходной мы встретимся у него дома, чтобы детально обсудить накопившиеся вопросы.
Мы встретились днем и, поскольку его жена была дома, вышли на улицу и беседуя пошли по улице. Саша, - начал я издалека. - Сначала я хотел бы обсудить производственный, но весьма деликатный вопрос. Коллектив теряет работоспособность. Он занят обсуждением насущнейшего и животрепещущего вопроса. С кем ты провёл прошлый вечер - с Диной или Олей. И кто кому на сей раз бил морду. Ты пойми, я не ханжа и все прочее, но история принимает уже недопустимые размеры. То люди не могли работать, обсуждая историю с Олей и Янкевичем, причем большинство было не на твоей стороне. Потом этот мордобой на вокзале... Я понимаю. Темперамент и все прочее, но нельзя же их всех сажать в одном коридоре. Ходи, ради бога, в соседнее КБ.
Реакция Юровского меня удивила. Он остановился. Уставился в одну точку, а затем ударяя в такт словам кулаком правой руки по ладони левой, раздельно произнес: - Я... Так...Хочу... Я...Так...Буду! На этом первый вопрос был закрыт и мы перешли ко второму.
- А теперь разъясни мне историю с государственной премией - сказал я.
- Это не я - быстро ответил Юровский. Я включил в список всех. Но меня вызвал Зам. Министра и сказал, что три еврея для одной премии это много. Юровский, Сандлер и Хавин... Так не пойдет. И я был вынужден снять твою кандидатуру. Но, если ты так принципиально ставишь вопрос, я готов попытаться переиграть. Я сниму свою кандидатуру.
Если ты говоришь правду, то ты поступил плохо - ответил я. Если этот Зам. считает, что три еврея это много, то он должен был вычеркнуть меня сам, а не делать это твоими руками. Ты стал исполнителем грязного дела.
Как стало известно чуть позже, Юровский все врал. Я был изначально не включен в список и настоял на этом Юровский. Осторожный Мушкарев, понимая, что ситуация конфликтная, и зная, что обычно при возникновении конфликтов в группе при дележе мест, всю группу снимают с дистанции, был за включение моей фамилии в список. Но Юровский уперся как осел. И, как всегда настоял на своем.
Между прочим, сваливать свои пакости на происки антисемитов, это был его стандартный прием.
Леня, - перебил меня Юровский. Не волнуйся. Все можно переиграть. Эти дураки, Мушкарев и Самодуров, даже не подозревают, как легко они могут вылететь из списка. В инструкции о порядке присуждения Государственных премий четко указано, что претендовать на включение в список могут лишь лица, внесшие существенный ТВОРЧЕСКИЙ вклад в данную работу. Никакие административно-руководящие заслуги не дают такого права. А эти два дурака только и твердили, что о своей организующей и направляющей роли. И вошли в список именно с такими формулировками. Так что ничего не стоит вышибить их оттуда.
Хитрый Юровский. Он выдал мне своих соратников на блюдечке с голубой каёмочкой. Он думал, что я со злобы вцеплюсь им в горло и вышибу их из списка. И ему больше достанется. Но я вовсе не собирался бороться за место в этой обреченной команде. Я больше, чем кто-нибудь иной понимал, что это схватка пиратов за золото в трюме тонущего корабля.
Я оказался прав. Трижды они добивались выдвижения этой работы на Государственную премию, причем от таких организаций как МСМ и МЭП, при поддержке ЦК КПСС. Но премию они не получили. "Бедный" Сбитнев остался и без ордена и без премии. Что тут сработало, я не знаю. Я, конечно, старался из всех сил. Ведь получение ими премии, насколько укрепило бы их позиции, настолько бы ослабило мои. Они могли стать Героями, а я, оказаться официально признанным Советским Государством клеветником и саботажником. Но этого не случилось. Может быть, и КГБ здесь сработало. Не знаю.
А сейчас небольшие комментарии к первому вопросу - о Дине и Оле. Я, может быть, в этом повествовании и прошел бы мимо этих, как говорил Карлсон, "дел житейских". Подобные истории не считались чем-то чрезвычайным на заводе и Верховное Руководство на это баловство обычно закрывало глаза. Так, например, известная вам уже Л.А.Лазарева была любовницей директора завода Мушкарева, а начальница управления кадров завода, симпатичная внешне, но уж очень малообразованная баба, была любовницей секретаря Парткома. При ее несущественном образовании, возможно именно эта связь была главным движителем ее карьеры. Так, что дело совершенно житейское. Но если чин проштрафился, то подобные "грешки" немедленно вспоминались и человек увольнялся не за развал работы, а за моральную неустойчивость, несовместимую с гордым званием члена Коммунистической партии.
Вот и Юровского постигла такая участь. Года через четыре, после этой нашей встречи, Юровский был уволен именно за моральное разложение. В причастных кругах это вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Эта глыба казалась неколебимой. Это был не главный инженер, а отец коллектива. Который, по отечески мог наградить, а мог и выпороть.
Вот видите, сказали мне в КГБ, а вы говорили, что никаких мер по этому делу не принимается. - Я продолжаю это говорить - возразил я. Юровским пожертвовали, чтобы спасти и укрепить его дело. Он ушел триумфатором, а гвардия его осталась продолжать его дело. Они ведь попали в ситуацию, когда сдавать приборы без подлогов невозможно. А они в плане, их постоянно требуют, регулярно проводятся испытания. Юровский слишком запачкался и привлекал внимание к этой ситуации и им пожертвовали, чтобы обезопасить дело.
Но самому Юровскому первое время пришлось туго. Он, как всегда, кинулся к Бришу, спасаться. Но ситуация была такова, что даже Бриш от него отступился. Чья то могучая рука закрыла перед ним все двери. Конечно, не защита интересов бедных Дины и Оли, двигала этой рукой. Более полугода Юровский стучался в двери в Москве и Подмосковье, Но двери были закрыты. Он все расширял границы своих поисков. Приходили от него вести из Александрова и даже из Калининграда. Но все было безуспешно. И только в захолустном Саранске эта таинственная рука отпустила его душу на покаяние Он устроился начальником лаборатории на Саранском ламповом заводе. И просидел там два года, постепенно теряя накопленный им в предыдущие годы политический капитал. Связи и влияние слабели и утрачивались. Надо было возвращаться к большим людям, в Москву. И, наконец, судьба вновь улыбнулась Юровскому. Умер его друг Виктор Вайнштейн. От рака легкого. После пяти лет отчаянной борьбы с болезнью. Юровский немедленно женится на его вдове Музе, натянув нос старой жене, двум любовницам и четырем детям от разных матерей.
Как всегда, одним точным ударом он решил все свои насущные проблемы. Он получил прописку в Москве, личный кабинет в прекрасной квартире и новую, хотя и немножко старую жену.
С этого момента возобновляется, так некстати прерванное восхождение Юровского к вершинам благополучия. Бриш опять берет его под свое крыло, он защищает докторскую диссертацию и появляется в Ташкенте как Победитель. Нет, нет. Не возвращается, а только наносит триумфальный визит, встреченный ликующим народом.
Я хотел бы немного остановиться на любовных историях Юровского, ибо они играли существенную роль в его жизни и в работе ОКБ.
Я прекрасно понимал почему Юровский высаживает всех своих любовниц в одном коридоре. Он не мог иначе. Несмотря на всю наглость и напористость в стенах родного ОКБ, в неделовой обстановке он был очень застенчив. В обществе незнакомых женщин он просто терял контроль над собой. Он начинал дико гоготать, нести околесицу, задирать ноги и чесать яйца. Как другие чешут в затылке, он чесал в паху. Это была совершенно неконтролируемая рефлекторная реакция. В сочетании с некрасивой внешностью такое поведение совершенно лишало его шансов на взаимность при первом знакомстве. Он действительно был некрасив. Маленькие глазки за сильными стеклами очков. Большой мясистый нос. Толстые некрасивые губы. Ходил он большими, не по росту, шагами, за что и получил прозвище "землемер", сутулясь и глядя в землю. При ходьбе он почему то вел пальцем по стене. Но если судьба надолго сводила его с женщиной и она была сначала вынуждена терпеть его общество, то постепенно он обволакивал ее своей эрудицией, оригинальностью мысли и, наконец, идущим изнутри обаянием. Он был лжив и коварен. Когда Дина устраивала ему сцены за шашни с Олей, он совершенно искренне клялся и божился, что он просто жертва Олиных домогательств, но любит он только Дину. Через час он не менее искренно разыгрывал такую же сцену с Олей. Обе они были его студентками в Университете, которых он пригласил на преддипломную практику в ОКБ. Дина была лет на пять старше Оли. Так со сдвигом в пять лет они и появились в ОКБ. Обе они были умные и работящие. Очень амбициозные. Особенно Оля. Обе отлично защитили диплом и обе получили к нему приложение. Дина - дочку Катеньку. Оля - сына Толика. Правда, не сразу к защите, а года через два. Обе искренне любили Юровского. К Дине сватался очень симпатичный парень, тоже выпускник физфака по фамилии Пель. Это ей счастье привалило, ибо Дина была внешне очень несимпатичной. Худая, без намека на фигуру, некрасиво рыжая, с красным носом и желтыми зубами. В ОКБ говорили, что надо быть таким гигантом секса, как Юровский, чтобы переспать с Диной. Никто не чувствовал себя в состоянии тоже совершить такой подвиг. Дина отказала Пелю, ради Юровского, который неоднократно клялся ей, что женится. Но в итоге оставил с носом, точнее с Катенькой. Правда, он назначил ее зав. лабораторией полупроводниковых датчиков и она прекрасно справлялась со своими обязанностями. Приобрела в научных кругах Ташкента немалые связи и влияние. Когда я защищал диссертацию, я с трудом прорвался через выставленные ею барьеры.
Она очень болезненно реагировала на шашни Юровского с Олей. Юровский отправил Олю в длительную командировку в Москву, чтобы заглушить накал страстей в коллективе ОКБ, и частенько ездил к ней в командировки. Во время одной из таких командировок его на вокзале провожали жена и несколько сотрудников ОКБ. Вдруг на перроне появилась Дина с ребенком на руках и с воплями стала хлестать его по щекам. Юровский убежал и спрятался за углом вокзала. Когда Дина с плачем умчалась Юровский вернулся к жене со словами: - Сейчас я тебе все объясню... Но был прерван. - Не надо мне ничего объяснять. Вот когда мне будут бить морду, ты объяснишь за что. А за что тебе бьют морду все и без твоих объяснений знают.
Эту историю долго и горячо обсуждали в коллективе ОКБ и завода, где работала жена Юровского, Мая.
Оля работала в моей лаборатории, но руководство ее дипломной работой Юровский возложил на себя. И нередко, уходя домой я оставлял их за столом, обсуждающих какую-нибудь физическую проблему. Для более удобного руководства работой, Юровский выделил Олю и еще несколько человек в отдельную лабораторию У меня и без Оли и ее работы проблем хватало и я был не против. Но Оля, переспав с Юровским, немедленно потребовала назначить ее зав лабораторией. А Юровский, даже чисто формально не мог назначить молодого специалиста на эту должность. Он решил для прикрытия назначить на эту должность опытного инженера Янкевича, думая, что он согласится с ролью марионетки. Но Янкевич не согласился. На первом собрании коллектива он стал излагать свое видение задач лаборатории. Встала Оля и сказала: - мы этим заниматься не будем. - Ты кто такая? - оборвал ее Янкевич. -Ты увидишь, кто я такая - нагло ответила Оля. Я уже могу сказать, что ты заведующим этой лаборатории не будешь.
Коллектив был очень заинтересован. Чем кончится противостояние? Кто победит - Оля или Янкевич? Победила Оля! Янкевич вернулся на старую работу. Эхо этого события долго не стихало.
Хотя Юровский переместил Олю в Москву, она и оттуда крепко брала его за жабры. Дважды в Москве назначалась свадьба и собирались гости, но жених на свадьбу не являлся. На третий раз он получил повестку в суд ответчиком по делу о признании отцовства и назначении алиментов на сына Ольги Шильцовой - Толика. Это было очень неудобное для Юровского время. Конфликт со мной был в самом разгаре и судебные заседания, на которые рвалась половина заводского коллектива, были Юровскому совсем не нужны. Поэтому он без всяких экспертиз подписал признание отцовства и в бухгалтерию завода поступил исполнительный лист на взыскание алиментов с Юровского Александра Владимировича. И это при законной жене и двух детях. Коллектив горячо реагировал на все эти события.
Это даже странно, но последнее время перед этими событиями Юровский усиленно обхаживал еще одну Дину. Правда, она была не Ундина, как первая, а Динара. Она была татаркой, что свидетельствует о полном интернационализме Юровского. Динара работала бухгалтером в бухгалтерии ОКБ и Юровский обещал сделать ее Главным бухгалтером. А пока он, как школьник, поджидал ее за углом после работы и провожал на трамвае до дома. Усиленно охмуряя ее во время поездки.
И опять коллектив раскололся - будет Динара Главным бухгалтером или нет?
Теперь, когда мы немного познакомились с руководителем коллектива и его методами руководства, вернемся к производственным проблемам.
Первый радиационностойкий столб был создан и запущен в серийное производство. Он оказался абсолютно надежным прибором и выдерживал без всяких натяжек все виды испытаний. В том числе и на облучение. И никакие изменения в дозиметрии его не коснулись. Он держал все и с запасом.
Но технология должна развиваться, а свои люди должны расти. В карьерном плане. И такой человек появился. Его привел к Юровскому папа. Лева Сандлер закончил физфак Университета и был круглый отличник. Папа привел его к Юровскому для обсуждения перспектив работы в ОКБ и вариантов его будущей карьеры. И Юровский клятвенно заверил папу, что у Левы в ОКБ прекрасные перспективы во всех смыслах и он, Юровский, лично будет следить за этим. И эту клятву он сдержал. В ответ на свои старания он получил верного выкормыша, на которого он мог положится во всем. А Юровскому верные люди были очень нужны.
С моей точки зрения у Левы Сандлера был один существенный недостаток. В науке он видел только прямые дороги и, если на этой дороге стоял столб, то Лева с упорством настоящего отличника, пытался пробиться сквозь это препятствие, и ему в голову не приходила мысль, что это препятствие можно обойти. А в остальном он был вполне знающий специалист. Честь и хвала Среднеазиатскому Госуниверситету.
Юровский счел, что диодная лаборатория неплохой трамплин для карьеры своего человека. Посему я с комплиментами был назначен Начальником вновь созданной лаборатории "Специальных физических измерений", в которой должны были быть сосредоточены все радиационные проблемы. Такое назначение дало в мои руки контроль над всеми работами, проводимыми в ОКБ в этом направлении. А это направление было главным. Юровский пошел на это назначение скрепя сердце. Я был явно не свой человек, но уж больно широкий круг проблем охватывала новая лаборатория. Проведение испытаний на реакторе, разработка новых методов испытаний, разработка аппаратуры для телеизмерений, дозиметрия, разработка документации, сдача приборов госкомиссии. Вскоре лаборатория контролировала параметры всех приборов, разрабатываемых в ОКБ, как до, так и после облучения, готовила документацию на все приборы для Госкомиссий и пр. и пр. Штат лаборатории составлял 43 человека.
А Лева Сандлер занялся разработкой нового выпрямительного столба. Столб был сдан Госкомиссии и пошел в серийное производство. Но прямо скажем - прибор не получился.
Во первых, он не мог работать в схеме, для которой был создан.. В специальном стенде он должен был проработать 100 часов, выпрямляя переменное напряжение частотой 100 кГц и заряжая конденсатор. Каково было наше удивление, когда, открыв стенд после испытаний, мы обнаружили, что от 20 до 50 % испытанных приборов просто взорвались. Обуглились и лопнули. И так они поступали регулярно, несмотря на все усилия Сандлера и Юровского. Сначала была надежда, что за время оставшееся до Госкомиссии удастся их доработать. Но время шло, а приборы продолжали гореть. Приехала комиссии, а они продолжали гореть. Другой бы капитулировал под давлением столь неблагоприятных обстоятельств, но не Юровский.
- Наше спасение в том, что военные дураки - говорил он. - Этого дурака Гуськова, я за его длинный нос введу и выведу куда угодно. Гуськов - это был председатель госкомиссии, зав. лабораторией военного Научно исследовательского института 22ЦНИИ МО Министерства Обороны.
И действительно, каким-то мистическим или гипнотическим путем ему удалось убедить Госкомиссию, что приборы надо испытывать не заряжая конденсатор, для чего они и предназначались, а по нагреву обычного сопротивления - резистора. И такие испытания были включены в Технические Условия. Проверка на работу в реальном режиме была навсегда исключена из испытаний.
Потом, когда я проводил ликбез с полковниками Технического управления армии я тыкал их носом в эти параграфы ТУ и они ужасались. Но сделать уже ничего не могли.
Еще одно "гениальное" изобретение Юровского касается уже проверки предельной рассеиваемой мощности транзисторов при нормальной температуре. Казалось бы, чего проще. Подведи к транзистору заданную мощность, т.е. задай требуемое напряжение и ток и посмотри, будет он работать или пробьется. Но проверка показала, что почти все транзисторы пробиваются. А Госкомиссия уже приехала. Казалось бы положение безвыходное, но не для Юровского. С целью экономии времени и средств он предлагает Госкомиссии объединить испытания предельной мощности транзисторов при нормальной и повышенной температурах, поскольку эти данные связаны однозначной формулой, приводимой во всех справочниках. Измеряем предельную мощность при высокой температуре, а затем вычисляем ее значение при температуре нормальной. Ведь во всех же справочниках так делается. И госкомиссия согласилась. И сделала грубую ошибку.
Когда меня выгнали из этой системы МЭП - СредМаш, я перешел на работу в Институт Ядерной физики Академии наук УзССР и занялся там поиском ответов на вопросы, на которые не смогли найти ответ в ОКБ. В моей диссертации приведен ответ на этот вопрос: почему для германиевых диффузионно-сплавных транзисторов не работает формула линейной экстраполяции мощности к другой температуре? Но тогда ни я ни комиссия этого не знали. В итоге незаконного применения неправильной формулы в производство были запущены приборы, которые уверено сгорали при допустимых по паспорту режимах.
Поскольку качество Советских приборов было не ахти какое и приборы часто не соответствовали паспортным данным, практически на всех сборочных радиоэлектронных заводах был введен входной контроль. Все покупные приборы перед подачей на сборочные участки проверялись специальной заводской службой на соответствие паспортным данным. Предприятия поставщики вечно сражались с входным контролем, доказывая, что входной контроль неправильно измеряет параметры, а на самом деле приборы хорошие. Я сам в качестве такого толкача вылетал как-то от нашего завода на Киевский "Арсенал", где входной контроль забраковал крупную партию диодов. И мне удалось доказать, что диоды хорошие.
Для борьбы с подобными толкачами предприятия-потребители выработали ряд правил. Одно из них: - Начальник отдела входного контроля должен быть дурак и невежда. Тогда все научные аргументы ученых толкачей разбиваются о его невежество. Он ничего не понимает и тычет пальцем в параграф и говорит : вот здесь написано, что должно быть 10, а у вас 9.5! И все аргументы типа: для физики работы прибора в данной схеме эта разница несущественна, понятные умному и образованному человеку, до этого дурака совершенно не доходят. И его упрямство часто спасает завод от крупных неприятностей.
В отличие от начальников входного контроля Госкомиссии состояли из людей полуобразованных, но остепененных и амбициозных. И Юровский творил с ними прямо таки цирковые трюки.
Раз уж мы коснулись этой темы мне хочется рассказать об оригинальной системе взаимоотношений заводов-изготовителей и потребителей, сложившейся к середине 70-х годов, т.е. в годы развитого застоя.
Если входной контроль забраковывал партию приборов, то это был удар и по изготовителю и по потребителю. Очень часто изготовитель был монополистом на поставки данного типа прибора. А даже если и не был монополистом, то в плановом хозяйстве смена поставщика была связана с пересмотром планов производства, что было крайне тяжелой бюрократической процедурой.
Потому потребитель забраковав партию приборов, оставался вообще без комплектующих и сборочные линии останавливались. Срывался план, горела премия. Кому это надо?
Поэтому стороны предпочитали договориться между собой не ставя об этом в известность партийные и советские органы. Специальный посланник привозил чемодан с другой, может быть более удачной партией приборов и забирал чемодан с погоревшей на входном контроле. Все это было выгодно обоим сторонам. Производство потребителя продолжало гнать план за счет новых подпольных поставок приборов, а изготовителю шли в план забракованные приборы. Но взаимовыгодные чемоданные поставки полностью парализовали систему контроля качества. Это во первых. А во вторых, нужно было иметь подпольный обменный фонд приборов. А это были десятки и сотни тысяч приборов, которые стоили крупные суммы, находившиеся в подпольном обороте. Особенно был интересен вопрос об источниках золота, которое находилось на особом учете. А приборы обменного фонда содержали многие килограммы золота. Откуда это золото?
Когда я уже не работал на заводе, кто-то стукнул в компетентные органы о наличии на заводе крупного обменного фонда. Была комиссия и нашла этот фонд. Кто-то ее прямо носом ткнул в эти чемоданы. И немедленно всплыл вопрос о золоте. У начальства завода был большой перепуг. И в это самое время кто-то вскрывает золотую кладовую завода, вскрывает сейф автогеном, предусмотрительно оставленным рядом с сейфом ремонтными рабочими и похищает несколько килограмм чистейшего полупроводникового золота. Эта кража золота оказывается крупнейшей в истории СССР. К расследованию подключается лично Косыгин и Министр МВД СССР. Но поиски безуспешны.
Интересна позиция занятая директором завода Мушкаревым. Не надо поднимать шум, дайте нам спокойно работать и через пару месяцев я верну в казну эти несчастные килограммы.
К сожалению, дальше эта сюжетная тропинка заводит нас уже в совершенно уголовную и ненаучную область и я не могу по ней следовать.
Скажу лишь, что украденное из сейфа золото где-то через год нашли, когда грабители не поделили его и убили одного из подельников, а его жена, спасаясь, примчалась в КГБ с подробным рассказом.
А вот чемоданная история потихоньку рассосалась и все ее участники остались на своих постах. Закон всеобщей выгоды работал и при социализме.
Я рассказал об этом, чтобы читатель понял в какой атмосфере произошла описываемая история и ничему не удивлялся.
Разработанный Левой выпрямительный столб сначала получил шифр разработки "Параллель2", а после запуска в серию 2Ц103А. Кроме того, что он взрывался в приборах для которых был предназначен, у него оказались еще большие проблемы с радиационной стойкостью. Пока была ошибочная, сильно заниженная дозиметрия проблем не было. Но как только дозиметрия была уточнена и приблизилась к истинной, хотя и была еще занижена, начались массовые отказы приборов после облучения. При максимальной норме на прямое напряжение 20 вольт, реальные значения этого параметра уходили за 200. Это означало полную потерю прибором работоспособности.
Когда в последний раз проводились испытания под моим контролем, почти все приборы оказались неработоспособными и я остановил приемку.
На этой стадии "толкать сдачу" стал Бриш. Когда я находился в Техническом Управлении армии, мне там показали документ за подписью Бриша, в котором он просил увеличить предельную норму на прибор 2Ц103А до 25 вольт вместо 20 как сейчас, и возобновить приемку, поскольку и при значении 25 вольт прибор сохраняет работоспособность.
Врет Бриш - сказал я подполковнику Лифанову. При испытаниях многие приборы ушли за 200 вольт, а это уже потеря работоспособности. Если честно , то изменение нормы на 25 вольт совершенно не изменит положение. Им просто нужен предлог, чтобы возобновить испытания, а там уж они подделают их результаты как надо.
В ответ Лифанов только беспомощно развел руками. Если документ завизировал Бриш, считай, что на нем есть подпись министра Славского. А в армии приказ начальства не обсуждается.
Три дня я провел в этом управлении с документами в руках доказывая им, что приборы неработоспособны и они обманом запущены в производство. Задача моя облегчалась там, что в этом управлении собраны все материалы Госкомиссий, все Технические условия, все акты приемки. Как только у них возникали сомнения, мы брали соответствующий документ и они убеждались в моей правоте.
Потом они принесли мне спецблокнот для секретных записей и я написал докладную на имя начальника Управления генерала Сугробова, доктора наук. Там я писал, что благодаря некомпетентности членов Госкомиссий, а также из-за подлогов на испытаниях в армию поставляются неработоспособные приборы, что приведет к отказам ракетного оружия. Указал исполнителей этих подлогов и методов, которыми они пользуются.
Этот документ был достаточным основанием для привлечения меня к судебной ответственности по очень серьезным статьям. Я таких бумажек наплодил достаточно много, но ... Далее тишина!
Когда полковники, которым я все рассказывал, к концу третьего дня собрались на итоговое совещание, воцарилось долгое тягостное молчание. Мы вас поняли, но наши генералы вас не поймут. Это понимание может стоить им погон или даже головы. А то, что их несколько лет водили за нос, их совершенно не оправдывает. Нет, не поймут.
Чтобы я лично в этом убедился, они дали мне телефон одного из ведущих генералов ихнего управления, кажется, Константинова. Через день я ему позвонил. Он был в курсе дела. Если выделить цензурную часть его ответа, ее смысл был: Хочешь уцелеть, не лез не в свое дело!
Его ответ был точно спрогнозирован полковниками. Один из них еще сказал: я не вижу вообще никакой силы, кроме КГБ. Я думаю, что только они могут помочь вам. Но точно предсказать их реакцию тоже невозможно.
Я к тому времени уже был в контакте с КГБ и твердо знал, что они совершенно бессильны в вопросах, где их мнение расходится с мнением крупных фигур ЦК.
Тем не менее, я зашел в приемную КГБ на Кузнецком мосту и на вопрос дежурного по какому вопросу я пришел, ответил, что у меня есть основания утверждать, что водородные бомбы в стратегических ракетах не работоспособны. Они не взрываются.
Вскоре за мной пришли и повели подземными переходами куда то вглубь. Потом мы оказались в обычной светлой комнате. Начался допрос, который длился шесть часов. Наконец, я устал и сказал, что я есть хочу и прошу сделать перерыв. Я никуда не сбегу, и если вам нужна еще информация вы всегда можете ее получить. И мы сделали перерыв до сего дня. Но когда я вернулся в Ташкент, меня немедленно вызвали в местное КГБ и пожурили за несанкционированные самовольные действия. Вы находитесь под нашей опекой - сказали мне. И что бы вы не предпринимали все равно все вернется к нам.