И - бац, по лбу. За что никогда не переносил братца - так это за этот жест. Хотя, пожалуй, это единственное, что нас еще связывало... просто как братьев. Как нечто родное и близкое. Я этой связи упорно не понимал и не ценил. И его редкие улыбки принимал просто как данность, а не как нечто теплое и дорогое.
Нас связывали жесты.
Простая улыбка или там щелчок в лоб. Или даже когда он, просто, убирал прядь волос со лба. У него еще серебряный браслет тонкий на запястье висел - подарок от очередной поклонницы.
Сколько себя помню - все время его копировал. Восхищался ним. Может, даже, завидовал. И волосы также подправлял. И даже манеру речи старался копировать. Носил те же браслеты, кольца.
Завидовал ему жутко.
Восхищался и бегал за ним, как щенок за хозяином.
По правде говоря, он был единственным, кто меня хоть как-то поддерживал. В отличие от родителей, например. Хотя, родителей у нас и не было - всего лишь тетенька в юбке, которую отчего-то нужно было называть мамой, хотя нашей матерью она и не являлась, и дядька с пивным брюшком и прозвищем - папа.
- Потому что писатель всегда прав?- спрашиваю я, и потираю лоб.
Он на секунду застывает. Чуть щурится. Затем вздыхает и громко говорит:
- Да нет. Просто потому, что писателя невозможно переубедить.
Он сам писатель - по себе судит. Ему виднее... Впрочем, я всегда был уверен, что он знает все.
Все боялся, что он мою ревность по глазам прочтет. Или в душу заглянет - я уверен был, что он и души видит насквозь.
Я был его маленьким зеркальцем, уменьшенной копией... Правда он всегда был талантливее меня. Может, именно за это родители любили его чуточку больше. Ну, вы поняли. Которые ненастоящие. Те, которые просто рядом. Те, которые были фальшивы и...
Знаете, они даже не могли обнять тебя просто так. Просто за то, что ты есть.
Обнимали они лишь старшего братика - он всегда был красив, умен, необычайно талантлив и он... он был каким-то особенным, оригинальным. И его обнимали. А я никогда не знал, что это такое - когда тебя прижимают к груди твои "родители".
Может, именно это и было поводом для ревности.
Знаете, когда он из дома ушел...
Глупая ревность куда-то тоже ушла. Вместе с ним. Может, потому что ревностью являлся он сам. Тонкий, бледный, ничей - совершенно ничей.
Помню, что вся эта родительская любовь куда-то тоже ушла. Никто его останавливать не стал. Мать безразлично посмотрела ему вслед, отец лишь пожал плечами, а он сам остановился в дверях, оглянувшись на меня. Как будто бы ждал меня. И в то же время колебался - стоит ли тащить меня с собой?.. Куда, к кому?..
А я не знал, как реагировать.
Я был в шоке. Почему, почему его никто не останавливает?..
Кто, кто же еще способен полюбить меня?
Кому я еще нужен?
Кто будет щелкать меня по лбу, и смеяться над моими вопросами?
А он чуть улыбнулся.
И мир рассыпался на пыльцу. Рассеялся, как самый счастливый сон.
Помнится... слишком холодное вышло лето. Никто ни склонялся над белыми листами бумаги, ни писал новых рассказов, ни подправлял прядь волос.
Весь мир превратился в сплошное НИКТО.
Я писал письма и отправлял их на вымышленный адрес. Все надеялся, что они каким-то неведомым образом дойдут до брата...
Ждал хоть какой-то весточки.
Хоть какого-то тепла.
Плакал в подушку по ночам от одиночества и собственной ненужности.
Винил брата во всем.
Подслушивал разговоры родителей.
- Как думаешь, как он...?
- Не знаю. Он с такой компанией водился, что я удивлюсь, если узнаю, что у него все хорошо.
- И тебя это не волнует?
- Он взрослый, самостоятельный человек. Если он сам выбрал себе такой путь - то пускай...
- Он подсел на наркотики. Тебя это...
- Ты же сама была в курсе на счет его увлечений. Ты - мать, вот и занимайся воспитанием своих детей.
Наркотики?..
Да нет же, он не такой.
Не мог мой, мой родной, любимый братец, оказаться...
Он сильный.
Он сильный,- думал я и кивал своим мыслям. Не будет он на поводу у такой гадости. Он сильный, он справиться.
Он же пишет такие замечательные тексты...
Нет-нет, это все холодное лето виновато. И дурацкие слухи. О хороших людях всегда так говорят. О тетушке Лейле вон, какие слухи шли, и что? Разве оказалось все это правдой?
Просто люди не могут верить в абсолютную чистоту. Они не верят в то, чего нет у них самих. И он бы тоже так сказал, я уверен.
И я весело смеялся, веря в свой идеал.
Мой уход не был оригинальным и красивым. Он просто был - простым, холодным. Движения налегке, словно я человек, которого уже ничто не держит... Меня и вправду ничего уже не держало.
Меня ждало длительное путешествие.
Больше всего мне хотелось вновь получить щелчок по лбу от братца.
И его улыбки - доброй и мягкой.
И голос его услышать, который твердил, что "все хорошо".
Верилось в него. Хотя многие и говорили, что это всего лишь образ, созданный ним самим, я знал его настоящего.
Я знал, как он умеет улыбаться. Я знал про него все - все его привычки, все его жесты.
За это время мы стали слишком похожи - и мое отражение в зеркале напоминало мне о том, что мне предстояло сделать.
Да,- думал я,- я совершенно точно это сделаю. Я щелкну его по лбу, я скажу ему, что терпеть его не могу за то, что он меня бросил, я буду намеренно копировать его длинные речи, и... я просто буду. Я ему скажу тогда, что я очень по нему скучал.
А потом я пришлю нашу совместную фотографию родителям. Я напишу им о том, что никакой он не наркоман, а самый лучший брат на свете.
Или не напишу... пусть думают, что думают.
По правде говоря, единственное, что оставалось у меня от брата - это его недописанные повести. Но я обязательно узнаю его по почерку, по стилю письма, по привычке подправлять пряди волос, по...
Да я просто не могу его не узнать!
Воодушевленный своими мыслями, я щелкал свое отражение по лбу.
Один мудрец сказал, что нет ничего лучше, чем ожидание, и нет ничего хуже, чем результат.
Что ж.
Я не был склонен доверять мудрецам.
У меня было только мое отражение, мягко улыбающееся мне.
Знаете... Наверное, все-таки, лучше всего отпускать человека, когда он уходит.
Потому что... Я никак не ожидал увидеть его тут.
Я вообще... Разглядываю худых девушек, облаченных в чулки и открытые платья. Парней, пьяно бормотавших что-то. И... никогда не любил табачный дым. Меня всегда тошнило от алкоголя. И находится в таком месте... Я все гадаю, у меня глаза слезятся от этого едкого дыма, или...
Гляжу на бледные руки в бесконечных следах от уколов и синяках.
- Ты... а я помню, ты рассказы писал...
- Ммм,- растягивает слова и слабо улыбается. А я вижу, что у него в глазах радуга тает и все думаю - это оттого, что он под наркотической эйфорией, или потому что он меня не узнает?..- Правда?
- Ты не помнишь?- у меня голос дрожит, и я ничего с собой поделать не могу. Все пытаюсь дрожь унять, да только не получается. И руки трясутся, а я их все в карманы прячу. Сжимаю его серебряный браслет в ладони.- А когда уходил... ну, когда ты из дому ушел... помнишь, ты еще оглянулся так... Я подумал, что... Впрочем, неважно,- я нервно смеюсь и пытаюсь хоть как-то ему напомнить о себе.- Помнишь, у нас соседская девчонка была, как же ее там...
- Маиса?
- Да, точно!- я радостно подпрыгиваю на месте.- Ты когда ушел от нас, она плакала и все тебя звала. Думала, ты вернешься еще... Знаешь, у нее сейчас семья, дети... Недавно видел ее на улице, так что ты думаешь, она мне сказала?..
А он не улыбается. И я понимаю вдруг, как тяжело ему, каково это сейчас - сидеть пред абсолютно здоровым, нормальным человеком, который никогда не сидел на наркотиках, не был послушной марионеткой и...
Как тяжело это - понимать, что ты сейчас в таком состоянии перед тем, кто считал тебя своим идеалом.
Я замолкаю, не зная, что сказать. Когда я искал его, когда я шел в этот бар, просто для того, чтобы выпить, у меня было столько мыслей. Я думал радостно обнять его, думал передать ему его серебряный браслет, думал обсудить с ним, как я копировал его на протяжении всего того мгновения, названного "детством"...
Но я ни мог вымолвить, ни слова - в горле пересохло, а колючий ком так и вовсе лишал попытки говорить.
- Может... выйдем?- вдруг говорит брат и, не дожидаясь моего ответа, тянет меня на улицу.
- Да не трогай меня, идиот!- ору я сорвавшимся голосом.- Не трогай меня, придурок!
- Не спорь.
И мы идем - долго-долго идем. Я ничего не вижу, лишь разглядываю его худую спину. Он потом тормозит резко и громко вздыхает. Я думаю, что ему слезы мешают говорить и ком этот дурацкий, и... отчего-то смеюсь так, всхлипывая в голос, тычась лицом ему в спину, совсем как в детстве, когда родители ругали. А он не поворачивается - долго-долго так стоит, не обернувшись.
И радостно мне оттого, что мечта сбылась - дурацкая такая детская мечта. И что я ему в спину уткнулся - совсем как в детстве. И ,что, если глаза закрою - то так оно и будет, и пахнет он совсем как в детстве - дождем... Только сейчас - с привкусом алкоголя и табачного дыма. И что он все тот же - и если ладонью его следы от уколов прикрыть,- то все совсем как в детстве...
И плачем мы - я рыдаю в голос, совсем как в детстве, а он, как обычно, слезы прячет.
- Никогда не спорь с писателем,- вдруг говорит он тем самым, прежним голосом. А потом щелкает меня по лбу пальцем.- Потому что писателя невозможно переубедить.
И улыбается. Мягко так, светло, как только он умеет улыбаться.