Я уже давно здесь. Привыкший слышать бредовые извинения, хвалу Господу и просьбу, маленькую такую просьбу о здоровье и капельке счастья. Я читаю молитву громко, почти властно (в конце концов, поступаю как истинный священник, разве не так?), а толпа вздрагивает в молитве, и я замечаю, как синхронно движутся их губы и закрываются глаза.
По утрам здесь необычайно красиво - солнечный свет переплетается с осколками витража, и вся церковь кажется каким-то святым, светлым, необыкновенно-хрупким местом. Отец Пётр (боже, как же он ворчлив) будет тяжелыми шагами расхаживаться, туда-сюда, и говорить что-то про то, что в последнее время мало кто ходит в церковь.
Да само понятие Бога уже давно забыто,- хочется мне сказать, но я смиренно молчу и несу какую-то чушь про то, что нужно исповедоваться.
Ночью церковь тоже прекрасна - свечи, оставленные "грешниками", как любит называть их отец Дмитрий, позволяют утопить всю церковь в священном полумраке.
В последнее время мне кажется, что лики святых плачут.
Но это не слёзы - это просто крыша протекает от сильного дождя. Наверное.
Я люблю наблюдать за теми, кто приходит сюда. Их можно было бы назвать как глупцами, так и людей с сильной верой.
А однажды, зимним вечером, к нам пришёл мужчина с мёртвой девочкой на руках. Он не плакал - глаза его были сухи, но, судя по тому, как тряслись его руки и побелели губы, можно было заключить, что внутри него всё было просто ужасно, не смотря на невозмутимый вид. Позже я подумал, что от своего горя у него просто не было сил плакать.
Он упал на колени перед иконой и смотрел на лик Божий с таким укором, что я просто поразился этому взгляду. Он сидел так долго-долго, прижимая девочку к себе и глядя на икону почти безразличным, холодным взглядом. Казалось, всё человеческое умерло в нём тогда. Он не молился - нет.
Ни я, ни другие священники почти никогда не вслушиваемся в их молитвы.
Можно конечно оправдаться и тем, что молитва - это всё-таки обращение к Богу, а мы не должны подслушивать. Но на самом деле никаких оправданий не было, и быть не должно - нам попросту лень делать печальный вид и слушать их.
В последнее время мне кажется, что это всё-таки чертовски неправильно.
Потом мужчина встал и понёс на руках своего маленького ангела к выходу. Она была ещё совсем маленькой, и когда я увидел её слабую ручку, внутри меня что-то немилосердно сжалось.
А ещё к нам часто ходил один паренёк. Кто-то из приходивших помолиться однажды (по секрету, конечно) сказал, что это на самом деле серийный убийца. Отец Пётр ещё тогда жутко удивился; мол, зачем молиться, раз у тебя руки по локоть в крови?
Паренёк всегда выглядел взъерошенным, одежда его была потрёпана, и сквозь ткань виднелось тело - всё в порезах и шрамах. Вот он переплёл пальцы в молитве. Только когда он молится, он никогда не закрывает глаза - напротив, смотрит на икону с каким-то упорством. Пьёт святую воду он с каким-то горьким отвращением, за что мне хочется стукнуть его по голове и заявить, чтобы он, богохульник такой, покаялся, наконец, в своих грехах и устыдился лика Божьего. А они (грехи) у него есть, я уверен.
Ещё к нам приходила одна актриса. Вот это женщина! Стройные ножки, а каблучок всегда отбивает своё коронное "цок"... Полные губы всегда лукаво улыбаются и мы, священники (да какие мы к черту священники), смущенно смотрим куда-то в сторону. Молится она тоже весьма сексуально. Растягивает губы в полу-усмешке, распустив длинные волосы и молясь так, как будто рассказывая какую-то сладкую сказку.
Я не помню, но кто-то однажды сказал нам, что нам должно быть стыдно за всё это. Что это сам дьявол явился и совращает нас, а мы спокойно киваем и следуем за ним. Отец Дмитрий махнул на всё это рукой и побежал за той женщиной.
Это потом уже мы узнали, что это была ****! Популярнейшая актриса, а ещё знаток ядов, которая, как оказалась, травила своих богатеньких мужей и таким образом всегда была при деньгах. Но, видимо, Дмитрий ей всё же понравился, раз вместе сбежали.
Я тогда завидовал ему, и весь день потом молился Господу о такой же крошке.
В последнее время я думаю, что это грех - завидовать тем, кто несчастлив.
Ещё к нам приходил какой-то богатый француз. Вернее, не он сам, а его невеста, с которой он пришёл. Девушка была необыкновенно бледна. Француз тогда остался стоять у входа, и чуть подтолкнув девушку, произнёс:
- Ma petite, вот мы и пришли! Только поторопись, иначе опоздаем на свадьбу.
Она кинулась к алтарю и я помню, как она беззвучно плакала, шепча молитву и... Да, пожалуй, отец Пётр был бы поражен этими словами. Я застыл.
- Господи, господи, я умоляю тебя, не дай этому случиться, пожалуйста, дай моей семье узнать, где я, господи...
Кажется, я тогда подумал, что она полная дура. У неё такой француз - богатый наверняка, а значит, может сделать её счастливой. А она своего счастья боится.
Я покачал головой. Когда она ушла, я в последний раз видел её бледное, заплаканное лицо.
Потому что чуточку позже она пришла с тем парнишкой, ну, который убийца. Они бежали, явно торопились и, забежав в церковь (отец Пётр долго ругался, что они оставили грязные следы) стали молиться - быстро, почти нервно. Но они улыбались. Они были счастливы.
В последнее время я думаю, что это грех - отнимать у кого-то счастье.
Она была в свадебном платье, а он, как обычно, в потрепанной одежде. Они торопились... Я вдруг понял, что они сбежали со свадьбы. О, как я возмутился! Это же так несправедливо!
Внезапно послышался высокий голос француза и я, обрадовавшись и притворно возмутившись несправедливости этого мира, заспешил к нему. На выходе меня остановил паренёк.
"Пожалуйста, Отец, не говорите, что мы тут!"- попросил он меня, и я кивнул. Ну конечно я не скажу. Как же иначе.
Однако я солгал.
Ну, наверное, потому, что у француза денег всё же больше было, да и статус в обществе как-то повыше. А это значило, что та девушка может стать счастливой! Ну и я, потому что мне за правду заплатят большую сумму.
Наверное, долго ещё буду помнить, как приехала полиция и парнишку забирали. Как оттаскивали плачущую невесту от него, как она старалась зацепиться хотя бы за длинный рукав. Как благодарил меня француз, а я лишь рассеянно кивал и смотрел на всё это безобразие.
Отец Пётр ещё долго ругался, что они побеспокоили его такой ерундой.
Кажется, в тот день я долго молился. Но совершенно ни о чем.
В последнее время я думаю, что зря я стал священником. Смысла или выгоды тут нет.