Вот пришла зима-зимушка
Дитятко будить спящее.
Ты не бойся, я - сильная.
От беды тебя спрячу я.
Вьюга за окном бесится,
В белое наш дом кутает...
Вот тебе, малыш, песенка.
Вот тебе, малыш, куколка.
Положи её рядышком -
Вам пора давно баюшки.
А весна придёт - радуйся:
Будет у тебя бабочка.
Пусть тебе в неё верится -
Так она на свет явится.
А что воет ночь зверем-то -
Не переживай: я ведь здесь.
Засыпай скорей, маленький,
Времечко уже позднее.
Вспоминай лицо мамино,
А меня зови - под зиму...
...жила когда-то давным-давно на свете одна мастерица. Впрочем, тогда она ещё и сама не знала, что мастерица она, или даже так - ещё и вовсе не стала ею. Это была просто девочка, которая очень любила сказки. Поначалу она лишь слушала их да глядела на сказителей сияющими светлыми глазами - что же дальше, какое же ещё чудо ждёт её? А потом прошло время - и стала она и сама замечать, что истории, не дававшие ей покоя, она никогда ни от кого ещё не слышала, а значит, их она могла сочинить и сама. Это оказалось совсем не так трудно, как она раньше думала. Просто приглядись к тому, что вокруг делается - и посмотри, как красиво. Того и гляди случится какое-нибудь чудо...
Чудеса эти, рождавшиеся из её надежд и из картин, что девочка представляла себе, словно бы грели её изнутри, живя у неё под сердцем и заставляя верить, что однажды хотя бы одно из них непременно должно произойти на её глазах. Ведь она почти видела их, предчувствовала их! Ей было хорошо с ними - с этими чудесами, которых можно было ждать. Однако наступило время, когда они как будто бы обратились в пляшущие искорки, от которых щекотно и хочется смеяться без причины, а то и болтать без умолку, так, однако, и не сказав о самом главном. А сказать - боялась; это же всё равно что любимый саженец пустить расти в землю там, где бродят лошадиные стада. Растопчут ли? Съедят ли крошечный росток вместе с травой? Или всё-таки заметит его даже большое и сильное животное - и замрёт на бегу, чтобы не повредить маленькую жизнь?
И однажды к девочке пришла одна мысль - такая простая, что та едва не расхохоталась. Ведь сказки сочиняют для детей! И сама-то она, слушая их, никогда никого не передразнивала, не спорила и не перебивала, веря каждому слову рассказчика и подхватывая эти слова, как пузырьки спасительного воздуха в толще воды. А значит, если она поделится своими чудесами с другими детьми, они тоже могут прислушаться к ней и поверить. Только, конечно, это должны быть те, кто младше её самой. Только им не страшно довериться, потому что они и сами ещё беззащитны и не научились злым словам...
Поначалу ей было ещё очень страшно. Разве, думала она, можно сравниться с мудрыми и всезнающими странниками, что приходили со своими историями из далёких земель? Разве разделит кто-то её собственную веру в то, чего она не видела наяву, а лишь представляла в грёзах? Однако же - не смогла она остановиться, когда с любопытством посмотрели на неё глаза младших детишек - брата и сестры. Не смогла обмануть их ожиданий - и начала рассказывать...
Только тогда, в какое-то мгновение, девочка и поняла внезапную перемену. Она собиралась заговорить лишь затем, чтобы все искорки и краски, поселившиеся в ней, смогли выйти на свободу, и так должно было стать спокойнее ей самой. Однако теперь, глядя в широко распахнутые глаза, на то, как уголки детских губ поднимаются в улыбке, она подумала, что теперь у неё появился ещё один повод. Ей хотелось творить не только для себя, но и для других. Дарить - так, чтобы от этого случалась радость...
Однако даже здесь всё не было так просто.
- Что ты там всё сочиняешь? - услышала она однажды. - Не надоело ли?
То был голос её матери, и девочка вздрогнула, узнав его. Теперь она часто сидела при свете свечи или лучины в своей комнатке и, не отрываясь, записывала то, что приходило ей в голову. Боялась забыть. Боялась растерять драгоценные подарки. Входя же, мать распахнула дверь, и от того порыв ветра загасил свечу; тоненькая, словно бы испуганная струйка дыма поднялась от фитиля и тут же растворилась в воздухе, будто спасаясь от чужих глаз.
- Выгляни в окошко, женихи ждут, - мать вроде бы и смеялась, однако девочка насторожилась. То была какая-то нехорошая насмешка, а такие она узнавала безошибочно. - Девица-то уже на выданье, а всё с чужими детишками возишься и в игры играешь. Смотри, вот так вообще не вырастешь - и своих завести не сможешь.
Девочка замерла, но пера не выронила. Однако и ответа так и не нашла.
В тот вечер, после ухода матери, ещё долго сидела она, разглядывая лежащий под её ладонью листок с недописанной сказкой. Вспоминала, как отчаянно колыхнулись уголки от взмаха руки, словно это был не бумажный лист, а древесный, живой, висящий на тонком черешке - вот-вот скукожится и сорвётся в осенний костёр. "Не бросай меня! - обращался он к девочке, как к дереву-родителю. - Не бросай меня!"
Она не бросила. Потеребила в пальцах перо - и стала завершать задуманное, надеясь, что и в этот раз малыши выслушают её. И всё же поселилось в ней с того дня что-то тревожное, будто уронили в душу чёрную каплю-кляксу, и загустели те чернила, и обратились в яд и боль. Девочка смотрела на чужих детей - и голос её дрожал, хотя они нечасто это замечали; она смотрела на их лица и думала - неужели же и впрямь не увижу никогда лица, в котором узнаю свои черты? И тут же гнала эти мысли - рано ещё думать, рано... Разве же она и правда уже на выданье? Да кто её сейчас замуж-то возьмёт?
Не знала и её мать, какое семя она заронила в сердце дочери. Так тоже бывает: старший сказал и забыл, словно бы не наученный веками помнить о том, что материнские слова - всегда самые сильные для чада. У матери были другие заботы - прознала она о том, что очень скоро посетит их город красивый молодой граф. Семейство его стояло значительно выше положением, чем её... однако дочь красива, особенно если выкинет из головы свои глупости и научится женским чарам. Да и, чай, не простолюдинка она! Тоже хоть чего-то их род, да стоил.
Долго мать хлопотала, однако встреча всё-таки состоялась. Девочка, которая стала уже и впрямь девицей заметной и почти невестой, даже почти не переживала перед таким событием. Она и сама тому удивлялась, но не было в ней никаких чувств, словно бы кто-то душу её взял и вытащил из тела. Что ей танцы и платья? Что ей женихи? Не верилось ей, что что-то может измениться в её жизни. Граф просто взглянет на неё и уедет, а она потом и не вспомнит его. И будут, как ночь и день, раз за разом сменяться детские радости и материны насмешки...
Однако на этот раз предчувствие обмануло её.
Девушка запомнила старого графа - отца её возможного жениха, высокого, со смугловатой кожей и густыми чёрными бровями. От малейшего их движения взгляд его делался суров, а тонкие губы не расплывались в улыбке - однако же и не кривились в презрительной усмешке, как боялась мать. А потом, готовясь представиться, за ним вышел его сын. И тогда всё случилось.
На самом деле никто из присутствовавших не узнал, что же именно произошло, и даже не заметил этого. Девушка и сама не верила, что подобное бывает, хотя и писала сказки. Просто сказки её всегда кончались там, где мать принимала свои решения, а значит, и здесь всё должно было быть не по-сказочному, а по-обычному. Разве может быть такое, чтобы родитель заглянул в сердце ребёнка и понял, чей образ поселится там до конца его дней? Нет, нет, не может!..
Наверное, то просто была случайность.
Они увидели друг друга - девица-сказочница и юный наследник графа - и поняли, что с того мгновения жизни их связаны навечно, как бы эти жизни ни продолжились. То не было ярким отсветом костра или вспышкой дикой молнии, какие разламывают деревья и поджигают леса. То было тихое, тёплое счастье, которое, как обычно считают старшие, молодым непонятно. Однако же это было именно оно. Тонкая ниточка, хрупкая невидимая травинка, обвившая их пальцы... скромный лесной цветок, появившийся на тенистой поляне.
Никто не понял этого. Все видели торжественное приветствие и званый вечер, последовавший за напыщенными словами. Как это часто и бывало, девушка заметила чудо, непонятное другим, однако в этот раз она всё же наблюдала его, притаившееся, не в одиночестве. Может быть, и остальное случилось лишь потому, что это чудо было слишком хрупким и беззащитным - и всё равно решилось не подчиняться никаким законам, ни прописанным в книгах, ни надуманных людьми в жизни.
Следующим же днём девушка заболела.
Почти неделю женщина-лекарь не отходила от её постели. Хворь, так внезапно случившаяся, была загадкой даже для неё; вроде бы и не было ничего такого, что бы вызывало ужас, - только румянились щёки, только ослабли руки, а потом и вовсе силы ушли из юного тела, столько ушло, что девушка не могла даже встать. Женщина ходила уже и за порошками, и за новыми травами - и лишь постепенно стала закрадываться к ней одна догадка. Такая горькая и такая злая, что даже высказать её она смела лишь тогда, когда убедилась во всём окончательно и когда сама, покинув комнату больной, разрыдалась.
- Поправится она, поправится, - шептала женщина, путая слова под строгими взглядами отца и матери девицы, - да только вот детишек у неё, наверное, не будет уже, совсем их у неё никогда не будет.
Она не знала, что услышала её слова и сама девушка.
В те мгновения она даже не плакала. Ей и самой странно было, что слёзы не катятся по щекам, однако же - не катились, а словно бы загустели внутри, обратившись в такой же чернильный сгусток боли, какой когда-то нечаянно заронила в её сердце собственная мать. Тогда девушка и поняла - она и ожидала такого. Она знала, что всё равно не вырастет и не бросит свои сказки, а значит, сама она и принесла себе эту беду, о которой её предупреждали. Не будет уже детишек, совсем их у неё никогда не будет, и в том была только её собственная вина.
Медленно и тихо здоровье её поправлялось; вот она уже смогла встать с постели, а вот снова стала садиться за стол - да так и почти перестала выходить из той тёмной комнатки, где лежали перо и бумага и горела нежным, но неярким светом свеча. Только неверной походкой иногда стала возвращаться она к юным слушателям и всё больше приглядывалась к ним. К чужим детям, для которых ей вдруг захотелось сделать ещё больше - посвятить им всю-всю свою жизнь.
А однажды она заметила, что одна из девочек держит в руках маленький свёрток и баюкает его, словно это младенец. Подошла - и вдруг увидела, что из того комочка ткани высовывает мордочку котёнок, растерянно и отчаянно оглядывая мир вокруг.
- Ох, полно тебе, выпусти ты его, - девушка улыбнулась, но не засмеялась и говорила мягко-мягко, почти мурлыча, чтобы не обидеть маленькую подругу и не испортить ей сказку, которую та, возможно, для себя тоже придумала. - Посмотри, его же не надо качать на руках. Он сам может по земле бегать, и ему хочется, чтобы лапки ему не прижимали. А то ещё и саму тебя возьмёт и поцарапает...
Её услышали, и котёнок, неуклюже барахтаясь, выкарабкался из сковывающих его движение тряпочек. Не убежал, однако, сразу - повертелся вокруг, потёрся о детские ноги и о юбку девушки, оставив там несколько серых шерстинок. Дал себя погладить - а потом юркнул в подвал...
- Он ещё придёт, - с уверенностью проговорила девочка, его хозяйка. - Придёт-придёт.
Однако сказочница уже думала о другом.
С тех пор, когда видели её, с детьми или в одиночестве бродящей по комнатам, она прижимала к груди маленький тряпичный комочек. То просто так девушка баюкала его и обнимала, то напевала колыбельные, что сама помнила из детства, которое - как теперь ей казалось - ушло давным-давно, потому что больше не была она так беззаботна и не станет никогда. Самые внимательные замечали, что там, где складки ткани, которая служила будто бы пелёнкой, расступаются, видно старательно, но некрасиво нарисованное лицо. Девушка ещё не была тогда мастерицей. И тем более не умела рисовать.
- Безумная, - поползли змейками слухи. - С ума она сошла, как узнала, что рожать не сможет. А какая девица от такого не сойдёт? И по хозяйству ей никто помогать не будет, и в старости не поддержит, да чего там - и замуж-то теперь никто не возьмёт.
Девушка знала о слухах и не могла сказать, что они не ранили её. Однако же верила она и в другое. Не забывала она своей встречи с юным графом - и тайное знание наполняло её. Она всем сердцем чувствовала, что ещё предстоит им увидеться, и их совместный путь не мог оборваться, едва лишь начавшись. Не догадывалась она лишь о том, как и что может случиться и что к этому приведёт.
А потом стало не до догадок.
Потому что случилась война.
Маленький город, стоящий на пути к большим дорогам и большому королевству, взяли в кольцо осады. Страх потёк по его улицам, как холодная речная вода в наводнение. Мужчины ушли на войну ещё раньше, и остались лишь управляющие да старики с мальчишками; женщины читали молитвы в храмах, прося, чтобы поскорее закончилось это бедствие. И боги услышали их даже раньше, чем они могли предположить.
Спящую девушку разбудили поздней ночью, в час, когда утра ещё нет и в помине, но и темнота такая, будто разом все ослепли. Женщина-лекарь стояла около её постели с большим подсвечником-фонарём.
- Идёмте, юная леди, идёмте, - поторопила она. - Не знаю, известно ли то вам, однако под вашим домом проходит подземный ход. Вместе с детьми вас отведут в тайное убежище, пока опасность не минует. А город... - она понизила голос, - сегодня его сдадут.
Девушка ничего не понимала в ведении войны и не думала ни о смелости, ни о доблести, как мужчины. Ей просто хотелось, чтобы дети не плакали - их, напуганных и усталых, очень часто не могла отвлечь словами и она, а потом и сказки у неё стали иссякать. Всё, что она могла, - обнять, прижать к груди и вновь надеяться на чудеса. Она не могла бы сказать, хорошо это или плохо - что городом теперь будет править кто-то другой. Старый управляющий, говорили, был трусом... а может быть, он просто устал и хотел, чтобы поскорее закончилась эта осада?
Поняв, что её ждут, и не желая задерживать провожатую в столь опасный час, девушка стала торопливо собираться. Она догадывалась, что будет выглядеть неопрятно - даже на самом простом из своих платьев надо было подвязывать ленты и тесёмки, до которых сложно дотянуться самой; однако знала она и то, что в эту ночь никто не обратит внимания на неряшливый вид леди. Разве до платьев, если война идёт?
Оделась девушка быстро - и тут же поймала на себе странный, чуть жалостливый взгляд женщины-лекаря. И тут же поняла причину - глаза их встретились тогда, когда девушка наклонилась за маленьким свёртком, чтобы, как всегда, поднять его и прижать к груди. Однако ничего ни одна из них не сказала... а женщина, поглощённая тревогой и жалостью своей, не заметила, как девушка взяла с собой ещё кое-что из своих ценностей. Исписанные мелким почерком листы... их она зачем-то спрятала в том, что называла пелёнкой, хотя и сомневалась, что кто-то будет их у неё отнимать.
Так они покинули дом.
Убежище было сокрыто далеко от центра города, на окраине, хотя и не за границей, под кварталом, где проживали мастера ремесла и их ученики-подмастерья. То были гордые и даже чуть высокомерные люди, которые, как потом девушка узнала, поначалу даже пожалели, что теперь им, возможно, придётся помогать шумным и неугомонным детям, пряча их и подкармливая. Однако у многих за тем высокомерием всё же проступила та доброта, что присуща истинным мастерам, и они ничего не возражали, а потом и обрадовались. А кое-кто даже заявил, что так и лучше - а вдруг скорее отыщутся ученики? Вот только бы война кончилась!
Так девушка, бывшая когда-то знатной, и встретила свою наставницу.
Высокая и полноватая женщина стала одной из первых, кто вызвался помогать маленьким беглецам. Она приносила еду и вести в убежище, сокрытое от глаз врага, и оказалось, что вроде бы никто и не собирается трогать ни детишек, ни самих мастеров. Враг был умён, а значит, не было в нём глупой и бессмысленной жестокости. Он желал владеть городом, а не уничтожать его; он желал видеть детей подросшими, чтобы они помнили, как он пощадил и принял их, а мастерам он позволял создавать свои товары и дальше, чтобы городок богател. Не было вестей лишь об управляющих... а может, женщина скрывала их.
- Ох, а ты кто? - в один момент, запнувшись в разговоре, она вдруг перевела взгляд на сжавшуюся в углу девушку, обнимающую тряпичный свёрток. Девушке показалось, что женщина просто хотела сменить тему, уйти от каких-то страшных слов... однако не задавала вопросов, а просто встала и выпрямилась. - Ах да, помню, мне говорили...
На самом деле девушка давно понимала, что вместе с детьми привели её в убежище не потому, что она была из знатного рода. Нет, её сочли безумной - а значит, больной; значит, почти что впавшей в детство. Она сочла это удачей - не столько для себя, сколько потому, что видела - кто-то детям нужен, чтобы говорить с ними. Слушать и успокаивать их, пока матери далеко...
- Надо же, - женщина заговорила вроде бы и грубовато, однако и странно ласково, и даже удивлённо, а потому девушка не обиделась на внезапные её слова: - Что-то не похожа ты на умом тронутую. Разве ж ты сумасбродка? Вон, глазки-то вроде ясные... О, а это что там у тебя за лоскутки?
Если бы девушка могла, то в этот миг непременно отпрянула бы. Однако она стояла у самой стены, в углу, а потому у неё не было пути к отступлению, и она лишь чуть-чуть сильнее вжалась в стену. Сейчас, подумала она. Сейчас над ней и посмеются, как над безумной. При всех детишках, которые раньше ни о чём таком не думали - и вели себя с ней так же, как и прежде...
- О, так это куколка твоя? - голос женщины прозвучал как будто издалека, из затянутой туманом неведомой земли. Однако почти сразу девушка поняла, что в нём нет ни насмешки, ни враждебности. Только... как будто бы любопытство. - Ну, не боись, не боись... Хочешь, я тебя таких ещё лучше мастерить научу?
Так девушка узнала, что эта дама - лучшая в городке швея.
И согласилась остаться.
Очень скоро всё затихло, и стала жизнь как будто бы прежней. Только сновали порою по улицам незнакомые стражники, да подозрительнее стали взгляды горожан, однако для большинства из них мало что изменилось. Что простым людям за дело, под кем им жить? Лишь бы их не трогали. И лишь для самых знатных семей всё стало идти прахом.
Очень долго девушка не спрашивала о своей семье. Она не знала, надеется ли на что-то - ей просто не хотелось слышать новостей. Она вдруг поняла, что желает оттянуть время расставания, которое, как ей казалось, непременно должно было прийти. Вот узнает её мать, что она жила с простолюдинами!.. А ей с ними - понравилось.
Сначала мастерица-наставница давала ей резать выкройки да сшивать маленькие подушечки, как обычному подмастерью. Наблюдала, кивала, оценивала, однако почему-то одежду не давала - только иногда, всё сказав и показав, подсовывала края рукавов или подол - расшить узорами и цветами. Девушка же была любопытна - и иногда, глядя на оставшиеся бесформенные лоскуты, складывала их рядом, будто собирая мозаику. Ей виделись в них новые черты. Силуэты зверят, о которых были написаны её сказки...
- И на кого похоже? - наконец, спросила её мастерица. - Мышь, что ли?
- Да, - девушка ответила с готовностью и даже покраснела. - Вот это мышонок, а это уже, наверное, крыска. Только она не злая, не такая, какие все боятся. Разве она укусит? У неё и зубов-то нету...
Каждый раз, ловя себя на том, что в речи её, раньше такой чистой, почти до надменности, появились простые словечки и такие же грубовато-ласковые ноты, как у наставницы, девушка смущалась и замолкала. Так было и в этот раз. Тогда мастерица тоже задумалась - и вдруг сказала странное:
- Да... - протянула она. - Да ты так и меня ещё обскачешь.
Тогда девушка не спросила её, о чём речь, но догадалась, что это очень большая похвала. Так и начала она сама становиться мастерицей - и, хотя она о том не подозревала, потянулась новая её жизнь. Та, где были иголки и разноцветные нитки, лоскуты и - новая сказка.
- Так это куколка твоя?
Девушка сидела у окна за делом, но дети снова стали приходить к ней. Свёрток с нарисованным лицом, который она привыкла баюкать, она не оставляла и всегда держала рядом с собой, хотя теперь и улыбалась от того, насколько неумелые руки делали эту "куколку". И всё же она была дорога ей. Как память - и о старой жизни... и о зарождающемся мастерстве.
- Да, - ответила она и погладила свёрток кончиками пальцев. - Куколка...
И вдруг, взглянув в окно и увидев, что на клумбе у хозяйки расцвели цветы, а над ними кружатся насекомые, девушка взмахнула рукой. И чуть не вскочила с места, внезапно заполненная до самой глубины души этой яркостью лепестков и солнечным светом. Она едва успела вспомнить, что на коленях у неё лежит её работа, и, встав, она разбросала бы по полу все лоскуты.
- А сейчас я расскажу вам сказку.
- ...жила когда-то давным-давно на свете одна мастерица...
Сидящая за столом девушка на мгновение осеклась и поправила сползающую с плеч шаль. Серую, выцветшую, кое-где даже прохудившуюся и не раз залатанную, но - очень дорогую ей. Связанную собственными руками. Почему-то похожую на крылья - то ли на усталые, то ли на сломанные. Зато - тёплые. Зато - как будто под ними ещё можно согреть другого... только вот в последнее время больше всех, кого бы она ни встречала, девушка зябла сама.
- Мастерица? - от удивлённого голоска, казалось, холодный воздух вокруг заворочался, как недовольный сонный зверь. - А что она умела делать?
Вопросы посыпались один за другим, и девушка устыдилась. Она не должна была останавливать свой рассказ на первых же словах - но ведь она и не забыла продолжения, потому что теперь эта сказка давно перестала быть для неё новой. Она повторяла её уже столько раз, что давно сбилась со счёта, зато хорошо запомнила, на каких моментах нужно позволить любопытствующим самим приоткрыть завесу тайны. И, конечно, пока ещё этот момент не наступил... великие боги, что же сбило её? Что же заставило её голос дрогнуть и свернуться во взволнованный клубочек?
- Она умела... - девушка заставила себя ответить, - очень многое. Но тогда ещё она только-только родилась и не знала, что сможет всему этому научиться. Тогда это просто была маленькая девочка, которая верила в сказки. - Медленно, но верно слова стали возвращаться, и девушка продолжила: - Бывали, правда, сказки, которые расстраивали её, а иных она и вовсе пугалась. Однако, услышав то, что было ей не по нраву, она редко переживала долго. Откуда-то она знала - если что-нибудь закончилось плохо, то, значит, герои просто не успели ещё придумать, что можно изменить, прежде чем рассказчик услышал их историю. А потом он так торопился кому-нибудь поведать её, что так и не узнал, что на самом деле она ещё не закончилась. Зато девочка помнила, что всё может измениться. Всегда. И поэтому больше всего она любила сказки про чудесные превращения...
Здесь, с облегчением сказала про себя сказочница, уже пора остановиться. Можно - чуть таинственно прищурить глаза, можно - протянуть ладонь, словно обещая ласку или подарок... На этот раз она, однако, просто ненадолго подняла взгляд и улыбнулась уголками губ, наблюдая, отразится ли интерес на лице её маленькой слушательницы. Что ж, она снова не ошиблась... и девушка уже приготовилась выслушивать весёлое воркование новой недолгой знакомой, а самой продолжить свою работу, плод которой потом предстояло ей же и вручить.
- Превращения? - девочка хитро улыбнулась - мол, не маленькая я, много читала и представляю, о чём речь. Дети любят угадывать, задавать вопросы... или даже просто похвастать своими знаниями, как в этот раз; девушка знала об этом и не лишала их таких шансов. - Это когда в страшилках кто-нибудь в волка превращается? Или когда принца или принцессу в лягушек заколдовывают, а потом распревращают обратно?
И лишь выслушав ответ и попытавшись вновь поймать хитрый взгляд маленькой всезнайки, девушка-сказочница поняла, почему с таким трудом сумела начать свой рассказ и почему работа тем утром почти у неё не шла. На мгновение позволив себе замереть и задуматься, она поняла, что смотрит не на маленькую собеседницу, а то и дело пытается заглянуть ей через плечо. И - что так повелело ей предчувствие.
- Почти... - прошептала она, шевеля губами едва ли не бездумно. - Второе чуть-чуть ближе к истине... Ещё что-нибудь знаешь, малыш, или мне продолжать? Хочешь слушать дальше?
Однако сказочница, вопреки сказанному, замолчала.
Там, в нескольких шагах от ларька, где она выставила свои работы - те, что были рукотворные, - стояли две женщины. Совсем маленькая и старая. Девочка с золотистыми волосами, заплетёнными в косички, и её бабушка. Бабушка тянула внучку за руку, но как-то несмело, ненавязчиво, а та и не думала уходить. Она притаилась, как маленький лесной зверёк в засаде, но - сказочница уже заметила это - несмотря на все старания застенчивой малышки не попасться на глаза, её любопытный взгляд всё же выдал её. И теперь, заглядывая через плечо её сверстницы, оказавшейся посмелее, сказочница поняла, что всё это время говорила только для неё одной. И что, нарушая все свои неписаные законы, она не слушает собеседницу, а разглядывает маленькую любопытную девчушку, стоящую в стороне, и ждёт правильных догадок только от неё.
- Я тоже хочу слушать дальше.
От неожиданно прозвучавшего голоса белокурой малышки сказочница вздрогнула. Ей показалось, что только что эта девочка прочитала её мысли - и уловила её невозможное, невысказанное желание услышать её голосок. Голос оказался именно таким, как представлялся девушке. Тонким, чуть жалобным... и певучим, как у птицы.
- Я знаю... - совсем уже робко продолжила она, но, стоило ей подойти чуть ближе, как голосок её обрёл уверенность. - Это как про гадкого утёнка, да? Который в конце сказки превратился в белого лебедя?
Не удержавшись, сказочница ахнула. И, протянув ладонь, погладила девочку по голове - очень осторожно, почти испуганно. И сразу же, уже увереннее и теплее - погладила и свою первую собеседницу, пока та не успела обидеться и почуять неладное.
- Верно, - сказочница кивнула. - Верно.
Чтобы скрыть внезапную дрожь рук, она вновь попробовала приступить к работе.
Начиналось всё с длинного чулочка - так называла заготовку девушка с те самых пор, как только начала шить подобные игрушки. Иногда она шила эти чулочки из остатков тканей, иногда - вязала из мягкой шерсти. В самом начале должно было оставаться светлое пятнышко, хотя бы немножко светлее, чем всё остальное. Там предстояло вышить лицо будущей куколки. Иногда, впрочем, бывало и такое, что девушка забывала об этом, но и тогда находился выход. Она брала светлый лоскут - и просто пришивала его сверху, уже оживлённый улыбающейся мордашкой.
Потом нужно было брать пух, мягкую ткань или что-нибудь ещё, чем можно заполнить чулок. Начало было не самым главным - надо было только следить, чтобы голова куколки выходила ровной и круглой. Потом она перехватывала её, обшив вокруг и чуть стянув... вот и зарождается гусеничка. А дальше начиналось самое главное - то, что девушка считала почти колдовством. Потому что в том "колобке", что шёл следующим после гусеничьей головы, она представляла сердце.
Сердце бывало разным. Иногда мастерица осторожно подкладывала вместе с набивкой листочек, травинку или лепесток цветка. Иногда - связывала узелки из нитей. Иногда писала короткие записки, складывала их много-много раз, пока не получался крошечный квадратик, и тоже прятала внутри будущей игрушки. Иногда, изредка, находила лишнюю бусинку, а то и бубенец - уже ненужные, но почему-то приглянувшиеся, и тогда душой существа становились они, наделяя его тайной и неведомыми чертами. А потом, когда черёд колдовства проходил, снова - перехватить, затянуть... и унять бешено бьющееся сердце.
Затем был последний шарик, и потом уже получалась гусеничка. Оставалось всего-ничего - взять красивый и самый большой лоскут и спеленать её. Так, чтобы снаружи оставалось только улыбающееся лицо.
- ...а потом на пути её встретилась одна колдунья. Может быть, даже и не злая, а так - чем-то в жизни недовольная и ужасно завистливая. Не нравились ей ни детская вера, ни невинные глаза, и очень захотелось ей, чтобы ещё один человечек перестал верить в чудеса добрые. Если бы она добилась своего, то тогда, может быть, спустя много лет эта девочка вернулась бы к ней - и уже просила у неё чудо злое. Приворот ли, порчу... как знать? Колдунья была убеждена, что тех, кого постигло разочарование, однажды непременно заинтересует её умение. И тогда они будут платить ей звонкой монетой...
На этом момента сказочница всегда совсем чуть-чуть, но стыдилась, как и в первый раз, когда только-только эту сказку придумала. Всё-таки это была ложь, и никакой колдуньи никогда не существовало. Ложь эта вроде бы была и спасительной... не повернулся бы у сказочницы язык, чтобы плохо заговорить о своей матери. А ведь женщина-лекарь когда-то осмелилась - мол, а не она ли тебя, сама того не желая, заколдовала, не сглазила ли? Нет, девушка не могла сказать об этом. Отчасти - потому что нельзя бередить детские сердца, зря вселяя в них мысль, что материнские речи могут принести им зло. Может быть, их матери - добрые женщины, которые и помыслить-то не могут о том, чтобы насмехаться над своими детьми. Так зачем? Однако была и другая причина, тёмная и печальная. Девушка боялась, что, сказав, она сама поверит в то, что её мать где-то ошиблась. Она не хотела этого. Как, однако, не хотела и вспоминать свою вину - в том, что не выросла. А может быть, осмеливалась она задуматься, и не было то виной?
Это ей и предстояло когда-то узнать.
- ...и наложила она на неё заклятие. Сказала - уйти тебе из дома, потому что теперь никто там не узнает и не примет тебя. Скитаться тебе по миру в поиске, пока не найдёшь способ расколдовать себя. А способ этот непрост - надо тебе совершить такое чудо, чтобы и ещё одна душа, юная, поверила в него. На то отмеряно тебе будет девять жизней, как у кошки, и если не успеешь - значит, ждёт тебя окончательная смерть, и уйдёшь ты, ничего после себя не оставив. И, сказав это, колдунья рассмеялась и пропала...
В первый раз за долгие годы, пересказывая эту историю, сказочница вдруг поняла, что не сможет сдержать слёз. Память настигла её, окутав мягким облаком, которое готово было расплакаться дождём. Точно так же всё было, когда она ещё только-только выдумала эту сказку, сидя в тихой комнате, глядя на цветы за окном, на серого котёнка, который уже вырос в большого кота, но всё так же гонял клубки и воровал лоскуты. Тогда она так удивилась, что этого малыша встретила вновь именно там - в своём новом доме, который ещё не посмела бы называть домом.
Тогда, под взглядами детей и зверёныша, она и сшила свою первую гусеничку.
- ...а потом она завернула её в тряпицу и сказала - вот так гусеница превращается в куколку. Разве не чудо? И тут же поняла она, как ей себя расколдовать, как вновь обрести место, где её приютят и узнают. Чудо превращения, которые она так любила, должно было продолжиться. Она, мастерица, каждой сделанной куколке должна была отдавать частичку себя, вдыхая в них жизнь. И тогда однажды, попав в руки того ребёнка, что всем сердцем и несмотря ни на что верит в сказки и чудеса, куколка, сшитая из простых лоскутов, обернётся бабочкой. И сама сказочница улетит к себе домой - как будто на крыльях.
Подняв взгляд, сказочница поняла, что обе девочки смотрят на неё. И - смотрят совсем-совсем по-разному.
- Так это ты, значит?! - та, первая, что пришла к ней слушать сказку и хвастать знанием, ошарашенно разглядывала куколку, которую девушка только что дошила. - Ты эту сказку про себя рассказывала?!
Этот вопрос девушка слышала не впервые - и в этот раз почти ждала его. Она знала ответ. Она даже в самый первый раз почти не раздумывала, когда подбирала слова, а в этот раз произнесла их тихо и плавно, почти не вникая в суть.
- Как знать... - бормотала она. - Как ты думаешь? Может быть и такое, что это я. А может быть, я просто всё это придумала. А может, и вовсе от кого-нибудь услышала, и мне понравилось шить вот таких вот гусеничек. Но возможно и такое, что одна из них и правда станет бабочкой.
Она говорила - однако в те мгновения видела сказочница лишь взгляд другой девочки. Полные странной тоски глаза, в которых словно бы отражалась вся её, сказочницы, долгая и невозможная жизнь.
...она вспоминала, как радовалась новой выдуманной сказке, но и сама удивлялась ей. Девять жизней? Разве может такое быть у человека, а не у кошки? Человеку отмерян срок, и он проживёт его, с честью или нет. А вот верить в бабочку, конечно, хотелось... и лишь когда девушка узнала правду, вера эта стала отчаянной.
Разговор она услышала почти случайно.
"Они мертвы, - говорила незнакомая безжалостная женщина. - Отца казнили, когда взяли город, вместе со всеми управляющими, а мать, говорят, то ли сама выбросилась из окна башни, то ли это муж, когда того арестовывали, сам столкнул её. Не отдам, мол, никому..."
"А девочка? - это спрашивала женщина-швея, и в голосе её был испуг. - О ней говорят?"
Здесь её собеседница понизила голос.
"Девочка, - проговорила она, тяжело, как будто желала вдавить эти слова в засыхающую глину, - была больна. И умерла, так и не встав с кровати, ещё во время осады. Ты поняла меня?"
Ответа девушка не услышала.
Чувства её смешались.
О родителях она подумала... однако не знала, называется ли это ощущением потери. Ей не хотелось представлять, как всё случилось. Одна отчаянная мысль билась в голове - только бы всё это произошло быстро. Только бы они не успели почувствовать боли. Этого она никогда не желала им - и не пожелала бы и теперь. И...
Ничего она уже не пожелает никогда. Не услышит от матери ни слова похвалы; не узнают ни мать, ни отец, как она жила здесь, чему она научилась... Вроде бы и тянет плакать, и горько - а нет слёз. И только одно не даёт покоя - девять жизней. Вот, значит, чем обернулись её слова. Сбывалась её сказка, которую сама она придумала. И первая жизнь уже закончилась.
- Я была бы не против, чтобы у меня была своя бабочка, - первая собеседница оборвала мысли девушки. - Ведь вот из этой она тоже может получиться, да? Вот из той, которая у тебя сейчас на коленках лежит?
Сказочница только чуть-чуть крепче вцепилась в уголок шали - и кивнула.
Две девочки. И одна - только что сделанная - куколка. На двоих. Так не должно было случиться, думала она. Нельзя обмануть ребёнка, что пришёл к ней раньше, а значит, куколка, за созданием которой она наблюдала, уйдёт к маленькой всезнайке. Но... И ту, вторую, она не может отпустить без подарка. Ведь предчувствие...
Может быть, подарить ей не куколку, а другую игрушку? Сколько она шила их, самых разных, зверей и человечков, за всю свою жизнь! Каких-то дарила, каких-то - продавала... однако даже при беглом взгляде на оставшиеся игрушки девушка поняла, что ни одна из них для этого случая не подойдёт. Не подойдёт и последняя сшитая гусеничка, на которую другая девочка уже предъявила права. Должно быть что-то особенное...
Совсем ненадолго сказочница закрыла глаза, вновь уйдя в воспоминания.
Когда она заметила, что время остановилось для неё? Когда закончилась её вторая жизнь или третья, когда вновь её объявили умершей, но она была жива, жива... жива - и не изменилась ни на чуточку. Даже морщинок у неё не появилось. Только сохла и тяжело дышала душа её - от грядущей невозможной усталости. Как такое возможно? Как вышло, что и впрямь она не взрослела? Было ли то злое чудо - или доброе?
Одно ей было известно теперь - после всего, после увиденных ею войн, после побегов и скитаний, началась её последняя, девятая, жизнь. Та, что, должно быть, тоже очень скоро готова была подойти к концу.
Сколько раз такое предчувствие охватывало её? Сколько она протягивала на ладонях куколок детям, думая - вот уж в этот-то раз... вот у этого-то малыша чистые глаза и нежная улыбка, он - поверит... Девочки, конечно, желали такие игрушки намного чаще мальчишек. Сказочница хорошо помнила лишь одного мальчика, который тянулся за гусеничкой не в насмешку, не в шутку, а взаправду - и даже уже погладил кукольное личико. Однако принять подарок ему так тогда и не удалось. Увели за руку, а он, вздрогнув, как от удара, от родительского взгляда - подчинился. Которая из жизней это была? Пятая? Сказочница не помнила.
Так всё и шло... И - не случалось чуда. Конечно, девушка не винила детишек - слишком хорошо видела, как безжалостно время, как всё легче и легче оно затуманивает детские глаза и ломает души. Всё больше власти обретает звонкая монета, о которой и говорила колдунья - так может, та злодейка и вовсе не выдумана, а просто невидима, но охватила всё вокруг? Не нужны старшим никакие сказки. Им нужно лишь, чтобы их чадо получило кров и богатство... точно так же, как когда-то об этом беспокоилась и её собственная мать. А дети - что? Слушают и внимают. Разве ей самой, сказочнице-скиталице, не хотелось когда-то слышать слова одобрения?
И всё же... ошибалась ли она с самого начала и каждый раз, обманывала ли себя? А в этот раз? Не пора ли себя одёрнуть?
Белокурая девочка смотрела на неё, и сказочница придумала решение.
Очень осторожно, запустив руки в корзинку, стоявшую у её ног, она достала оттуда самое сокровенное. Маленький свёрток, очень похожий на тот, что лежал в этот час у неё на коленях, только чуть-чуть выцветший. Вдруг, снова едва не разрыдавшись, сказочница прижала его к груди и незаметно коснулась его губами.
Самая-самая первая куколка. Её талисман. Она собиралась отдать его.
Девушка ещё раз поправила пелёнку, всмотрелась в вышитое личико. Нитки должны были растрепаться, а ткань полинять от дождей, под которые они попадали вместе... однако ничего из этого не случилось. Время словно бы застыло для творения точно так же, как и для самой мастерицы. И даже строчки на листе, спрятанном среди пелёнок, не поплыли... листок сказочница вынимать не стала.
Нельзя ошибаться, сказала она себе в последний раз. Такая ошибка будет стоить ей всего. Однако же - и отступиться уже нельзя. Слишком мало осталось времени. Может быть, и нечего ей уже терять... а кто заберёт самое дорогое её творение, если она очень скоро замёрзнет где-нибудь на пустой улице? Нет уж, лучше так. Даже если это ошибка - сказочница была уверена хотя бы в том, что куколка останется в надёжных руках.
"Я доверяю тебе, - хотела сказать сказочница напоследок. - Свою жизнь доверяю я тебе". Она, однако, так и не произнесла этих слов. И потому, что знала, что чудо, если оно свершится, не должно быть вымученным, не должно произойти из-за страха неудачи и страха за чью-то жизнь. И потому, что... просто не смогла она взвалить свою тайну на детские плечи, как тяжёлую ношу.
Когда она глядела вслед малышке, принявшей её самый ценный дар, то думала, что, может быть, это была последняя куколка, которую она сумела сшить.
...Птица летела по лесам, по городам, по мирам, и не было ей покоя, не было надёжного убежища, куда перепутанная память позволила бы ей вернуться. Занёс её, наконец, какой-то шальной ветер в новый незнакомый мир. Многое потеряла она на своём пути; много ушло сил и много забылось песен, и место для нового гнезда пришлось искать как можно скорее - без надежды, но от нужды хоть немного отдохнуть, чтобы не упасть на землю и не замёрзнуть. Может быть, необходимость и привела её к мёртвому дереву.
Дерево лежало на земле, переломанное и давно потерявшее свою зелень, а вместе с нею и жизнь. Однако птица не испугалась умершей сути; она колебалась из-за другого - не могла она даже гадать, как может измениться судьба гнезда, возведённого на мёртвом стволе. И всё же подул морозный ветер, поднялась снежная буря, и тогда птица решилась. Она спряталась в высохших ветвях, а потом, когда стало безопаснее, начала собирать сучки и ветки.
Почти никто не замечал птицу; сама же она и вовсе заметила лишь одну-единственную девочку, всё чаще и чаще наблюдавшую за ней. Девочка приходила и садилась на ствол; сначала она была совсем скромна, но потом, чуть осмелев, даже стала помогать. Она выкапывала из-под снега кусочки мха и клала их поближе к гнезду, чтобы птица увидела их, а ещё зачем-то приносила обрывки бумаги, исписанные с двух сторон. И ими, и мхом птица устилала гнездо; бумага размокала, и никаких слов на ней нельзя уже было разобрать.
Когда гнездо было закончено, девочки рядом не оказалось; птица очень удивилась, поняв, что огорчена из-за этого. Ещё сильнее она была поражена, вдруг вспомнив, что находит обратную дорогу к гнезду без всякого труда, и так случалось не раз и не два, даже в бешеную вьюгу.
О том, что произошло чудо, первой узнала не птица, а девочка. Неслышно подкравшись, боясь потревожить хозяйку, впервые заглянула она в построенное, наконец, гнездо и вскрикнула от восторга. Среди мха и кусочков бумаги лежало крошечное яйцо.
Птица была мудрой и проницательной, но чудо поразило её не меньше, чем человеческого ребёнка. Она не откладывала этого яйца, и никто из чужих птиц не мог отложить его здесь посреди зимы; более того, едва ли кто-то из них вообще знал о гнезде - почему-то птица была уверена в их неведении.
Однако чудо было, и птица должна была сохранить его. Накрыв собою гнездо, она стала согревать яйцо своим теплом и почти перестала покидать это место, понимая, что иначе будущая жизнь замёрзнет и погибнет. От голода она ослабла; тогда девочка, ставшая ей уже доброй знакомой, снова помогла ей. Иногда она стала приносить еду, а пока птица сама улетала на поиски хоть каких-то крох, девочка забиралась на ветку и держала яйцо в ладонях. Тогда приёмная мать могла быть спокойна.
Кто же, кто вылупится из этого яйца? Об этом думали обе; девочка - с нетерпеливой радостью, птица - с тревогой. Она боялась, что так и не увидит своего воспитанника; что однажды она не вернётся в гнездо, и виной тому будет уже не потеря направления. Нет, птица чувствовала, что скоро путь её будет окончен, и теперь уже навсегда...
...мальчик и девочка встретились около огромного ветвистого дерева, ещё несколько лет назад рухнувшего наземь тёмной поздней осенью. Никто почему-то не мог вспомнить, что это было за дерево: то ли дуб, то ли ясень, то ли и вовсе клён с резными листьями. Просто дерево, которое возвышалось здесь много лет, а потом повалилось и высохло. Кто-то видел в этом дурной знак, кто-то смеялся над суеверными, а дети, которые раньше доказывали смелость и ловкость, взбираясь на верхушку, приспособились к иному положению дел раньше всех. Теперь раскидистая крона - переплетение ветвей - казалась им похожей на клетку, и сюда, как в тюрьму, сажали теперь тех, кто во время очередной игры попадал в плен.
Этот мальчишка был едва ли не самым высоким из всех местных ребят, однако и единственным, кто, пока дерево стояло, не добрался до кроны. Зато теперь, после его падения, ему доводилось быть усаженным среди его веток и смотреть на мир сквозь колкие сухие сучья чаще, чем кому бы то ни было.
Девочки всё это не касалось. Она не была здешней, а её семья, богатая и уважаемая, приехав сюда, не выказывала желания отпускать дочь играть с чужими детьми, пачкаться об их ладони и уподобляться им, разбивая коленки. Если она и выходила на прогулки, то или с няней, или с бабушкой, или одна, когда все остальные гурьбой убегали строить снежную крепость на площади. Однако в этот раз произошла неожиданность. Случайность.
Мальчик и девочка у дерева. Они только что столкнулись друг с другом.
Она разглядывала его лицо, пока он не встал. Только так ей не пришлось бы поднимать голову и изучать его снизу вверх, и она пользовалась выпавшим ей шансом. Девочка таких возможностей никогда не упускала - привыкла. Она была маленькой как ростом, так и возрастом, и в отношении первого даже не питала больших надежд, потому что в семейном альбоме все её бабушки и прабабушки на портретах оказывались ниже мужей хотя бы на голову.
- А ты откуда? - мальчик заговорил первым. - Я тебя тут что-то не помню.
Девочка задумалась, потом махнула рукой в том направлении, откуда она пришла. По снегу тянулась тонкая цепочка маленьких следов: подошва - каблучок, и так много-много раз. Ей не нравилось ходить на каблуках, особенно по снегу, но всегда выходило так, что другой обуви в доме нет. Она даже не была уверена, что к резиновым сапогам, которые купили специально для неё, взрослые не умудрились прицепить каблук.
- А ты почему не со всеми?
Незнакомый мальчик не выглядел опечаленным, однако она всё-таки спросила - и тут же очень удивилась его ответу.
- А... - он передёрнул плечами. - Меня тут забыли.
Девочка растерянно захлопала ресницами, и он хихикнул, заметив её удивление, хотя тут же и немного погрустнел.
- Ну, понимаешь, - начал объяснять он. - Мы играли в войну, а я был из вражеского лагеря. Поэтому меня захватили и посадили в тюрьму, а потом должны были освободить или выкупить, а пока сказали сидеть здесь. Ну и... Ушли в свой гарнизон, наверное. На площадь. Разве они заметят, что кого-то нет?
Слушая его, девочка улавливала в его словах что-то не то - какую-то неправильность. И она угадала. Мальчишка не мог понять, расстроен ли он, что его бросили на произвол судьбы, или ему скорее повезло - и стало спокойнее так, одному, когда остальные убежали по своим делам. В любом случае, он подозревал, что они поступили не очень верно, и это грызло его. Не очень сильно, и совсем не так, как если бы он вообще ожидал, что за ним вернутся.
- А ты-то чего одна?
Девочка снова не ответила и только смущённо отвела взгляд и пожала плечами. Она уже не рассматривала незнакомца, а обходила крону дерева кругом - и в один миг остановилась и всем телом приникла к могучему, но потерявшему жизнь стволу.
- Эй... - мальчик протянул руку к её плечу, думая, встряхнуть ли её легонько или погладить, но в итоге не решился ни на то, ни на другое. - У тебя всё хорошо?
Повернувшись к нему и прислонившись к дереву уже спиной, девочка кивнула, но как-то неуверенно. По крайней мере, ему так показалось.
- Просто оно такое большое, - невпопад ответила она. - Как будто оно... Очень важное. Ну, это же дерево. И вдруг лежит вот так и не встаёт.
Мальчик удивлённо вздёрнул брови. Её слова были просты, однако он почувствовал в них что-то очень необычное, особенно для такой маленькой девочки, а уж в словах он хоть немного, но разбирался. Целые стопки листов у него дома были усеяны его собственными словами, и он даже думал - и надеялся - а не произрастёт ли когда-нибудь из этих посевов что-то большое и ценное...
- Гм... - он поколебался, глядя то на упавшее дерево, то на девочку. Потом, так ничего и не говоря, встал с толстого сука, на котором сидел, и стал разминать озябшие ноги. - Ты веришь в приметы, что ли?
Его не очень волновал ответ, к тому же он сомневался, что такая малышка может и впрямь всерьёз задумываться о таких вещах и верить, что падение одного дерева может навлечь беду на всю округу. Тем более если она и в этой округе не живёт. Просто ему очень захотелось разговорить её.
- Какие приметы?
Чего и следовало ожидать, она не знала, и мальчик, чтоб не тревожить её, фыркнул и махнул рукой - мол, чушь, пусть кто хочет, тот и думает.
- А я вот думаю, - проговорил он, поглядев в хмурое заснеженное небо, - что это не ветки, а рога...
И вновь девочка не обманула его ожиданий - и рассмеялась. Он не обиделся, а всё ещё размышлял, хотя на самом деле отступать ему было уже некуда, раз он проговорился. Мальчик знал это - и вообще-то обычно он не был так неосторожен не то что со сверстниками, но даже с малышами, такими, как эта девочка. Он редко выдавал свои сокровенные тайны. Однако его забыли здесь, и среди прутьев, ставших ему клеткой, он пробыл слишком долго, чтобы не вспомнить об этом секрете.
- Да это просто я сказку такую писал, - наконец, решился он. - Про дерево, которое упало. Стоял здесь - и придумал, только её ещё не читал никто.
Говоря так, он не сразу понял, что сделал неправильно. Может быть, надо было просто сказать "придумал". Или просто взять и сразу рассказать. Теперь же девочка смотрела на него, полная восхищения, и он, понимая ошибку, смутился.
- Написал?! - отчаянно повторила она. - Сам? Так ты книжки пишешь? А как же это так тогда - что не читал никто?
Несмотря на смущение, мальчишка рассмеялся.
- Нет, - мягко ответил он. - Книжки - нет. - И, чуть помолчав, всё-таки не удержался и добавил: - Пока ещё.
Он сказал это совсем не затем, чтобы похвастаться или обмануть её. Ему вовсе не хотелось даже производить на девочку впечатления. Слова эти он произнёс только затем, что ему и впрямь очень хотелось верить и надеяться. Собственных веры и надежды пока не хватало - их заменяло лишь упорство, не дававшее отложить карандаш и выбросить все исписанные листы, отчаявшись создать из них хоть что-то стоящее. Поэтому ему хотелось, чтобы кто-то поделился с ним и надеждой, и верой.
- Хочешь, расскажу? Про дерево и рога? - мальчика неожиданно охватил азарт. - Или прочитаю? Пошли, у меня на столе листок остался...
Девочка почти не колебалась.
- Хочу!
И вдруг, всплеснув руками, она поникла.
- Только мне ходить далеко нельзя...
Опустив взгляд, она переминалась с ноги на ногу, отчего следы её на снегу становились всё глубже и глубже, заставляя её увязать в них. Мальчик задумался. Потом, подойдя поближе, отряхнул шершавый ствол, освобождая место сначала для себя, а потом для неё.
- Ладно, - сказал он наконец. - Пока расскажу, в чём там дело, а как-нибудь в следующий раз принесу тетради и что-нибудь почитаю. Садись... Считай, это за то, что спасла меня из плена.
Сказав это, мальчик и впрямь впервые за этот день обрадовался, что его забыли. И, усмехнувшись про себя, он пришёл к выводу, что умудрился даже не нарушить никаких правил. Никто не говорил, кто именно должен его вызволить.
- Ты же знаешь, что олени иногда сбрасывают старые рога? - девочка кивнула, что не могло быть ложью. Если до этого она и не знала, то он только что ей сообщил. - Так вот...
И вот о чём он рассказал ей.
Жили когда-то древние люди, а "древний" - это как будто от слова "древо" и есть. Они верили, что существует дерево, которое и есть весь мир; они поклонялись и лесным деревьям, но знали, что всё это - только отростки одного большого, самого старого дерева. Дома они строили из камней и глины, чтобы не рубить стволы, а их верховный шаман следил за тем, чтобы всегда было здоровым дерево-символ, которое бережно выращивали всем селением.
И вдруг оно однажды заболело. Никак не распускалось на нём достаточно листьев, чтобы крона весело шелестела на ветру, словно подпевая бубнам и барабанам. Ветви становились тоньше и легко отламывались, не набираясь сил. И, словно отвечая этому зловещему знаку, в это же время начались вражеские набеги.
Сначала чужое племя только подбиралось к окраинам, нападая на путников на дорогах. Потом они стали врываться в крайние дома, грабя неудачливых. Наконец, пришёл день, когда враги пробежали по улицам селения, и в главном дереве, и без того измученном болезнью, осталось несколько стрел. И только тогда к жителям пришёл настоящий страх.
"Мир наш кончается", - сказал однажды шаман. И все затрепетали, сами как хрупкие листья на ломких черешках.
Однако он всё равно не оставлял своих обязанностей. Пусть он не мог воевать, он обращался ко всему, что могло дать силу и защиту, молился и задавал вопросы, надеясь получить откровение. И однажды он дождался.
Во сне шаман увидел оленя. Это был огромный олень, каких никто никогда не видел, но не только это делало его чудесным. В глазах этого зверя светилась великая тайна. И то было потому, что из его головы произрастал мир...
- Рога?! - вдруг перебила девочка. - Ты про них поэтому говорил?
Рассказчик кивнул ей, скорее удивлённый таким восхищением девочки, чем обескураженный тем, что его историю прервали.
- Да, - отозвался он. - То, что принимали за дерево, на самом деле оказалось оленьими рогами. Которые он просто сбрасывает, а потом у него вырастают новые.
...И мир вместе с этим как будто бы начинается заново, но и одновременно остаётся прежним, потому что оленья голова защищает его. То, что нельзя срубить или ранить стрелой, то, чего нельзя коснуться - но можно почуять разумом или сердцем...
Слова мальчика, когда он рассказывал о дереве и олене, были иными. Простыми, ещё нестройными, и он мог сам не знать, что в действительности в них скрыто. Однако в какой-то момент ему всё-таки показалось, что он ещё поймёт это, а значит, главное - не забыть эту историю и носить её с собой. Её и много других, выдуманных сейчас. Они протянутся ниточкой сквозь годы и нарастят новые слова, окрепнут и станут ясными. Даже если под этими, новыми, словами уже не разглядеть будет ни дерева, ни шамана, ни оленя. Мальчику показалось, что он это понимает.
Однако его сказка была совсем иной. И очень далёкой от того, что творилось в эти мгновения в его жизни - и о чём он ещё не имел и понятия. А девочка, сидя с ним рядом, думала о своём. Она гадала, увидит ли его ещё. Это было ей очень нужно. Просто необходимо.
- Сказка о превращении, - шептала она себе под нос. - О чудесном превращении.
Придя домой, девочка сразу юркнула в свою комнату, сбросив только сапожки. За спиной у неё висел маленький рюкзак, и она вдруг поняла, что не хочет снимать его при старших. Поэтому, оглядевшись, как вороватый зверёк, она прошла к себе прямо в пальтишке - и лишь потом, поставив рюкзак на свою кровать, сбросила и пальто. Потом, прокравшись в прихожую, повесила его на вешалку.
У себя, за надёжной дверью, она расстегнула молнию рюкзачка - тихое жужжание... осторожное движение, чтобы маленькая железка ни на что не зацепилась, и молнию не заело. Внутри, на мягкой подстилке, лежала игрушка, которая была для неё не совсем игрушкой. Маленькая гусеничка... куколка... завёрнутая в нежного цвета тряпицу. Сев на кровать с ней на руках, девочка уткнулась в куколку лицом. И стала вспоминать.
Ошибиться она не могла. Тот день, когда она получила куколку в подарок, вспомнился ей как один из самых лучших в её маленькой жизни. Праздничная ярмарка. Разноцветные ларьки со сладостями, сувенирами и украшениями. Скромная, будто забившаяся несчастной мышкой в самый угол палатка сказочницы. Сама девушка с усталыми мягкими руками... холодными, но всё равно ласковыми. Её голос...
А потом - сегодняшняя встреча. Мальчишка. И тоже сказочник.
Их голоса слились воедино в памяти девочки - и в её сердце.
Они были похожи, как близнецы. Конечно, она - чуть постарше. Может, и чуть покрасивее, но это не в счёт. Главное - то, как они говорили. Как будто просили о чём-то. Очень тихо и ненавязчиво просили - и желали немногого. Может быть, хотели, чтобы кто-то подсказал им нужные слова. Может быть, просто обнял их. А может, доверил тайну.
В прошлый раз, на ярмарке, девочка поняла всё это не сразу. А в этот - просто ни на что не решилась. Но ведь теперь-то - ещё не поздно... Она так старалась не думать о том, что больше не увидит таинственную сказочницу - однако мальчишка-то сам звал её и ждал новой встречи!
Задумавшись, девочка ещё крепче обняла игрушку-гусеничку. Пожалуй, подумала она про себя, так же обнять малознакомого мальчика, да ещё старшего, она всё равно не осмелится, даже если очень сильно пожалеет его. Нужных слов она для него тоже не нашла бы - и тоже потому, что совсем его не знала. А вот тайна... О тайне она подумала, когда от её объятия под тонкой тканью тихо зашуршал спрятанный там листок.
Сказка о птице.
Сказка о сказочнице.
Правда о сказочнице.
Только перечитав её ещё раз, в эти мгновения, девочка поняла, что всё это - и птица, и колдунья, и заклятие, - это истинная правда. Она вроде бы и раньше так думала... однако теперь эта вера обрушилась на неё, захлестнула с головой, и непрошеные слёзы вырвались наружу.
- Так ты настоящая, - зашептала девочка, а от её слёз пелёнка становилась влажной, - если ты настоящая... если ей это так нужно-нужно... так ты превратись, ну превратись, пожалуйста...
Строчки, хотя и написанные красивым ровным почерком, плыли у девочки перед глазами, и взгляд её выхватывал лишь отдельные слова. Птица... гнездо... упавшее дерево, мёртвое дерево... навсегда. Они будто плясали, кружась, меняясь местами, образовывая новые фразы... и вдруг, ещё раз вспомнив только что прошедший день, девочка поняла, что она должна сделать.
Несколько дней она ждала встречи с мальчиком-сказочником. То выглядывала в окно, то говорила, что ей жарко и она очень-очень хочет на улицу. Дважды она выходила на прогулку не одна и видела его издалека, однако в такие моменты понимала, что не может приблизиться. Ведь тайной можно было делиться только наедине.
Девочке казалось, что вокруг неё сплелась целая паутина из недоговорок. Она боялась расспросов, боялась выдать себя; ей казалось, что любое неосторожное слово, сорвавшись с языка кого-нибудь из старших, нарушит хрупкое равновесие, связь, мостик между двумя. Взрослые начнут говорить глупости. Они могут сказать, что она влюбилась. А могут - что и не нужна она вовсе этому мальчишке, и тот просто посмеялся над ней, легковерной. Нет, девочка не могла даже допустить, чтобы подобное прозвучало в её присутствии.
И, наконец, удача пришла к ней.
- ...Ведь ты сказочник, - проговорила она. - Ты можешь сочинять. Значит, если ты это прочитаешь, то сможешь придумать, чем эта сказка закончилась. А пока у неё нет конца. А он... очень-очень важен.
Девочка рассказала не всё. Она не говорила о бабочке и не пересказывала той истории, что сказочница поведала им тогда - ей и её незнакомой ровеснице. Девочка только сказала, что эта куколка - её талисман, и о том, кто ей подарил его. И - протянула мальчику листок, исписанный почерком сказочницы.
- Вот как... - мальчик будто бы растерялся, а может, смутился. - Но... это же чужая сказка. Разве я имею право придумать к ней свой конец? Может быть, тот, кто писал её, предполагал бы вовсе не такое.
Девочка ответила не сразу. Она увидела, что мальчишка, хотя и говорил одно, думал уже совсем другое. Взгляд его жадно впился в попавшиеся на глаза строчки. Он хотел продолжить эту историю. Он мечтал об этом - и уже, может быть, сам того не понимая, думал, как это можно было бы сделать. И эта жажда заворожила девочку.
- Нет, нет! - наконец, она опомнилась и всплеснула руками. - Понимаешь... вы очень похожи. - Тут же она испугалась - стоило ли говорить мальчишке, что он напомнил ей девушку? Не обидится ли? Однако эта тревога занимала её недолго. - Поэтому я и думаю, что... ну, что это сможешь только ты. Правда-правда сможешь. Я верю.
И в тот же миг девочка поняла, что она выполнила ещё одну задачу.
Нашла нужные слова. "Может, всё-таки обнять его?"
- Хорошо, - мальчик глубоко вздохнул, как будто готовясь к долгому и трудному пути. - Можно, я возьму это с собой домой и там прочитаю? Обещаю, я не потеряю... всю ночь буду думать...
По тому, как он осёкся, девочка поняла, что он заметил разочарование в её глазах.
- Ты хочешь, чтобы я сейчас прочёл?
Она кивнула - и поняла, что готова захныкать, как будто ей ещё меньше лет, чем есть.
- А ты тут не замёрзнешь?
Уже поняв, что вместо ответа собеседница только начнёт торопить его, он начал читать.
...убегая домой, девочка думала о том, что едва ли за всю ночь сумеет проспать хотя бы час.
Она вспоминала, как шевелились губы мальчика, когда он беззвучно читал доверенную ему сказку. Девочка смотрела на него - и в какой-то миг поняла, что не волнуется о том, поверил ли он ей хоть немного. Это не было важным. Ведь, как говорила сказочница, достаточно веры только одной юной души. И у неё, у девочки, эта вера уже была - и стала непоколебима.
"Это же синяя птица счастья... - мальчик улыбнулся, дочитав, и его маленькая собеседница поняла, что эту улыбку не забудет ни за что на свете. - Синяя птица, летящая по мирам. Конечно, она совершила чудо, только не поняла этого. Думала, что уже не сможет, потому что никто в неё не верил..."
"Но девочка поверила?"
"Но, - мальчишка кивнул, - девочка поверила".
Его собеседница затаила дыхание.
"Интересно, - шепнула она тогда, - кто же вылупится из яйца?"
Мальчик потеребил уголок листа кончиками замёрзших пальцев.
"А вот это надо подумать... - осторожно произнёс он. И проговорил быстро, будто снова боясь разочаровать девочку: - Наверное, какая-нибудь фея. Знаешь, такая красивая, с крыльями, как у бабочки. А что? Волшебная бабочка. Вдруг и из твоей гусеницы когда-нибудь такая появится... малыш, я ещё дома подумаю и запишу уже получше, хорошо? А потом тебе прочитаю..."
Перед тем, как умчаться домой, девочка всё-таки обняла его, повиснув у него на шее.
Она знала, что оставляет его, ничего не объяснив, в полной растерянности. Его лицо, ошарашенное, такое, словно бы в него только что посветили фонариком, так и стояло у неё перед глазами... и всё же девочка больше не оборачивалась. Она ещё объяснит ему - потом. Обязательно. Пока она только убеждалась в его - и собственной - правоте. И ждала своего чуда, хотя и не представляла, как долго ей предстоит его дожидаться.
Каждый день она клала куколку около своей кровати, не решаясь больше закутывать её или убирать на дно рюкзака. А вдруг, вылупляясь, бабочка повредит свои крылья, тонкие, как едва проклюнувшиеся из почек листья? Вдруг испугается, что ей некуда лететь, и она заперта, как в тюрьме?
Мальчик-сказочник ничего не узнал об этом. С ним девочка почти и не виделась больше - лишь один раз сумела пробраться к нему, хотя для этого, скрепя сердце, соврала няне. Она должна была так поступить, потому что это было единственное, что мучило и тревожило её - а значит, мешало ожидать чуда.
Девочка дёрнула его за рукав.
- Эй, - тихо сказала она, не зная, как ещё обратиться. А ведь, вдруг поняла она, и имя-то не спросила! - Я... - девочка попыталась улыбнуться, но поняла, что лучше остаться серьёзной. - Я не обижаюсь на тебя. Если ты так думал... Я правда на тебя не обижаюсь.
Он обернулся раньше, чем она закончила говорить - и на последних её словах они смотрели друг другу в глаза. Мальчик замер на несколько мгновений - и успел только примирительно улыбнуться и махнуть рукой, прежде чем ему на затылок опустился чей-то снежок. От холода его передёрнуло, и он потянулся рукой за голову, чтобы стряхнуть снег прежде, чем он упадёт за воротник.
- Ой, - девочка растерялась ещё сильнее. - Извини...
Ей нужно было убегать, потому что её ждала няня, но она не могла сдвинуться с места. Лишь когда мальчика кто-то резко потянул за свесившийся до земли край шарфа, она опомнилась и воскликнула:
- Мы ещё увидимся!
И убежала, вновь не дождавшись ответа.
Её чудо произошло, когда наступила весна.
Как всегда, спала девочка у окна, и осторожные, но уже тёплые и яркие лучики солнца, коснувшись её сомкнутых век, мягко разбудили её. Глаза она открыла не сразу - ей нравилось пребывать на грани сна и яви, ощущать это тепло и удерживать последние образы, увиденные в грёзах. Той ночью ей снилось, что она идёт по городской улице, а вокруг неё порхают золотые бабочки.
- Подожди, - пробормотала она, - не улетай...
И проснулась совсем.
На прикроватной тумбочке, там, где она оставляла куколку, опавшими лепестками лежали цветные лоскуты. Тряпичный чулочек, перехваченный когда-то нитками, остался среди них, наполовину пустой, и лишь голова бывшей гусенички была на месте и напоминала сердцевину волшебного цветка. Пух, перья и обрывки ткани - то, что служило набивкой, - рассыпалось по полу.
Девочка хотела что-то шепнуть себе под нос - и тут же, всё забыв, онемела.
Она увидела окно.
Между двумя рамами, стучась о стекло и пытаясь вылететь наружу, промелькнула бабочка с лимонными крыльями. Словно почувствовав на себе взгляд человека, она вспорхнула чуть выше и в то же мгновение вылетела в форточку - на свободу.