Аннотация: Сказка о сером городе и о его жителях; о душах, отданных в чужие руки, и о горячих сердцах; о маленькой девочке Пташке и о свете.
Был в одной большой дождливой стране крошечный городок, окружённый со всех сторон ещё более крошечными деревеньками. Стояли в том городке серые домики, как будто бы размокшие от постоянных ливней, и прятались за оградами из чёрного металла, который уже хорошенько поела ржавчина. Лишь изредка показывалось в тех краях солнышко: в начале лета, в нежном июне, в августе, будто бы прощаясь, да в случайные дни весны и осени, когда ему удавалось вырваться из-за заслона туч. Всё остальное время шёл дождь, кроме разве что зимы, потому что зимой он замерзал ещё в облаках и выпадал уже снегом.
В таком городке и жили Пташка и Фонарщик.
Фонарщик был стар - никто никогда не сумел бы сказать, сколько ему лет, потому что, спроси кто жителей города, любой из них ответил бы, что помнит его неизменным с самого своего детства. Если же любопытствующему попался бы кто-то нездешний, но уже успевший встретить Фонарщика, он пожал бы плечами, но, возможно, и решился бы предположить, что на вид странному старику дашь полвека да ещё, быть может, с десяток лет. Хотя вообще-то, если сразу рассказывать без утайки, вопрос бы и вовсе могли оставить без всякого ответа. В сером городке не любили говорить, а если и переговаривались, то чаще шепотком, который тут же заглушал дождь.
А Фонарщик на самом-то деле и не был фонарщиком - просто когда-то давно его окрестили этим прозвищем, а истинное имя позабыли, если, конечно, оно вообще когда-то существовало. Настоящий фонарщик давно уже не был нужен городку. Когда в темноте становилось опасно, то власти отдавали распоряжение зажигать электрические светильники, сцепленные между собой тонкими, но крепкими проводами, чтобы зажигаться в одночасье и не зависеть от воли одного маленького человечка. Впрочем, страхов ночных здесь водилось не так уж и много, а потому горожане обычно думали, что и вовсе не нужен им никакой свет. Зато вот что доподлинно было известно: сильнее всего иного пугал их сам Фонарщик.
Был он высок и широк в плечах, а борода у него росла короткая, но жёсткая и лохматая. Даже летом одевался он в тёплое коричневое пальто с меховым воротником, а из рукавов выглядывали крепкие и совсем не старческие ладони. На слова он скупился ещё больше, чем остальные жители городка, да настолько, что и среди них умудрился прослыть молчуном. Однако так его называли лишь за глаза, потому как если он говорил, то недовольно бурчал, а никому не хотелось, чтобы на него ругались. И без того тоска брала слишком часто.
Пташка же тоже не была пташкой, а была девочкой. Про неё тоже не так уж и много знали - только удивлялись, как может она жить с таким ворчуном, но при том улыбаться чаще других. Никто не помнил, как она появилась у Фонарщика и кем приходилась ему - то ли внучкой, то ли ещё какой родственницей, а то, может, и вовсе подбросили когда сиротку под дверь, как маленького котёнка. Ещё сильнее дивились люди тому, что она даже говорить научилась, и не то что словечками - а болтала порою без умолку, ни перед кем не робея. Не старик же её такому обучил? Куда там!
- Дедушка, дедушка, - так она сама к нему обращалась, - а что ты всё тихий-тихий, сонный-сонный, и встаёшь поздно-поздно, уже часы на башне двенадцать раз пробить успевают, а то и того больше! Дедушка-дедушка, я-то завтракать к друзьям бегаю, а ты-то когда покушать успеваешь? Дедушка, а что ты опять молчишь?
Так она щебетала нежным-нежным голоском, хотя и не всегда ждала ответа - привыкла к тишине. Порою Фонарщик просто уходил с насиженного места, устав её слушать, и запирался в одной из дальних каморок в своём доме, а порою ронял свои любимые ответы. Вроде:
- Молчу-молчу, это я так хочу. - Или: - Ну не словом же единым, не словом единым жив человек. - И повторял, будто желая, чтобы надолго сказанное осталось у девочки в мыслях, и она думала-думала и не тревожила его: - Не словом единым!
Однако Пташка не обижалась. Городок был, конечно, крошечным, однако и сама она была ещё дитёнком, а потому улицы и площади ещё казались ей просторными и манящими своей широтой. И туда она убегала каждый день: то в ближние переулочки, если совсем задождит и если сил маловато, то далеко, к старому вокзалу, куда изредка приходят ещё поезда. Поезда, думала Пташка, это очень здорово. Ей нравилось и просто так махать рукой или платочком проезжающим, улыбаясь им, и ловить в окнах их робкие, но всё же ответные улыбки. А ведь бывало и так, что даже новые люди сходили на перрон! И это означало, что с ними тоже можно поиграть в самую любимую игру...
- Эй, Пташка, Пташка! Иди сегодня к нам!
Идя по улице, девочка оглянулась и увидела двух ребят, бросающих камешки в глубокую лужу. По мутной воде расползались круги, и мальчики смотрели в воду сосредоточенно и тихо, будто надеясь разглядеть там какую-то тайну. Однако, стоило ей приблизиться, оба тут же заулыбались.
- Пошли, пошли, у меня мать пирожков напекла, - мальчишка постарше и посмелее, тот, что и позвал Пташку, заговорил опять, однако голос всё-таки понизил - побоялся, что кто-нибудь одёрнет за лишний шум. - Она любит, когда ты приходишь, сразу вся такая добрая становится.
Девочка немного смутилась, однако и расстроилась. Не хотелось ей идти к этим мальчишкам - с ними-то в любимую игру не сыграть, слишком маленькие ещё. И надо же было наткнуться именно на них - ведь так мало в городке детей! Всё взрослые, взрослые... но вот - тут как тут. Глядят и ждут, что пойдёт за ними маленькая Пташка, и тогда мать будет хорошая-хорошая, и, может быть, даже слова ласкового не пожалеет.
"Не словом, не словом единым", - вспомнила Пташка суровые дедушкины речи и вдруг подумала, что никогда не задавала ему вопроса, который так и напрашивался на язык. "А чем же тогда, дедушка?"
- Ну что, - второй мальчик не решился говорить вслух и сразу перешёл на шепоток, - пойдёшь с нами или тебе так, пирожка вынести? Ты ж небось голодная, бегаешь по всей округе...
Пташка успела услышать, как его друг разочарованно вздохнул, однако, вдруг задумавшись о чём-то, оживился.
- Неси, неси, всем захвати, - тут же распорядился он, и младший даже немножко вжал голову в плечи от такой решимости. - Сегодня же дождя нет! И ладно, что тучи, мы с Пташкой все вместе гулять пойдём. А? Ты обещала рассказать, что ты там за игру себе выдумала.
- Ой...
Младший мальчик перебежал улицу и скрылся за дверью дома, а Пташка замолчала.
Вообще-то это была её собственная игра, которую она выдумала, когда в какой-то из далёких долгих дней старый Фонарщик опять ушёл в свой закуток. Перед этим они даже немножко поговорили - впервые за много дней, и Пташка радовалась, что ей не пришлось в очередной раз сортировать свои карточки с буквами или сидеть над рисунками в одиночестве. Она, конечно, любила и складывать буквы в слова, и рисовать, но ведь буквы всегда оставались одними и теми же, а карандаши Фонарщик держал одни только простые...
- Эх, маешься ты, всё маешься, - наконец, пробубнил старик, и Пташка сразу поняла, что разговор идёт к концу. - Вот были бы у тебя мамка с отцом, может, и не томилась бы ты так со скуки. Так нет, одну-одинёшеньку мне судьба подкинула!..
И столько было тоски в речах его, что сразу захотелось Пташке хоть как-нибудь утешить старого ворчуна - ведь, хоть и вреднющий он и вечно угрюмый, зато не гонит её, да и не ругает ни за что, только иногда отмахивается. А тут и вовсе - запереживал. Стала она думать, отчаянно и усердно, но никак не могла найти, чем его можно развеселить и можно ли вовсе. Однако иное пришло ей в голову - если не позабавится он, так хоть оставить его в покое, может? Вот были бы у неё мама и папа... И вдруг она сказала себе - так пусть же и будут!
Бродила-бродила Пташка по улицам города, близким и далёким, и наконец увидела тех, кого искала. Женщина с тоненькими морщинками на лице, стройная и в платье с высоким воротником, и юноша, низенький, зато очень-очень милый, потому что веснушчатый. Почти никогда не видела Пташка веснушек на лицах - ведь это подарок солнышка, а в городке-то с ним туго... Зато, сразу решила она, какой знак удачи, что именно эти двое встретились ей первыми! Девочка не знала их имён, но это и не было ей нужно - достаточно было того, что это мужчина и женщина, и они вместе. Хотя бы ненадолго. А значит...
- Здравствуйте! - пропищала она - тогда голосок у неё был ещё тоньше, чем теперь. - А давайте вы, - она посмотрела на женщину, - моя мама! - И, не дожидаясь не то что ответа, а даже растерянного возгласа, Пташка обратилась к юноше: - А вы - папа!
Они повернулись к ней так резко и одновременно, что Пташка, совсем ещё в те дни маленькая, захихикала. Тут же, однако, она спохватилась, потому что помнила, что не принято в городке смеяться, а тем более друг над другом шуточки шутить. Однако тут же она растерялась ещё больше, когда веснушчатый юноша взял и подхватил её смех!
- Ой, малыш, уморила ты меня, - произнёс он, даже не оглянувшись на свою строгую спутницу. - Как я тебе папой буду, если она тебе уже мама? Это же сестра моя, хоть и двоюродная только. Хотя, - он развёл руками и вдруг улыбнулся как-то совсем ласково, - я б только рад был, если бы у меня такая девочка росла, жаль, что ты не семья мне.
И не успела Пташка оробеть ещё больше, как вдруг женщина тоже улыбнулась ей. Очень медленно ползли вверх уголки её губ - так с трудом открывается старая дверь, у которой все петли давно проржавели. И всё же она справилась, а Пташка почувствовала такую радость и надежду, будто бы маленькое солнышко завелось внутри неё самой.
- А почему бы не поиграть нам, брат мой? - голос женщины шелестел, как листва плакучей ивы. - Забудем же на полдня-день, что кровные узы связывают нас, и побудем малютке как родные. Тебе ведь одиноко?
Не сразу Пташка нашлась тогда, что ответить - уже не от смущения, а от счастья, что замысел её получается удачным.
С тех пор и пошла у неё эта игра, полюбившаяся ей сильнее всех других - тех, которыми она развлекалась без спутников. Приходила девочка в город - и искала себе семью. Однако же ни у кого в городке не задерживалась она надолго - не хотелось досаждать, а ещё - разрушить хрупкое чудо. Ведь не сразу Пташка поняла, что каждый, кто бы ей ни встречался, почему-то всяко начинает ей улыбаться и не отворачивается от неё. Поначалу ей думалось, что это просто такая удача, принесённая веснушчатым мальчиком. Как же понравилось ей быть у него в гостях! Там и тёплый чай, привезённый из иных земель, и кошка, так и норовящая уткнуться носом в бок... и сам он, такой хороший...
За всё время он был ей папой больше всех. Мамой с ним становилась то его старшая кузина, которую Пташка и встретила в первый день своей игры, то такая же застенчивая, как сама Пташка, девушка с золотистыми волосами, то его соседка... Шла Пташка по городку, когда ей становилось печально, и говорила кому-нибудь:
- Ты сегодня мама!
Маму она почему-то всегда выбирала первой. А та уже могла и папу подсказать...
Так же поступила и девушка, к которой Пташка торопилась в то самое утро, когда окликнули её мальчишки. Странная это была девушка: то молчит, вроде бы как и все, но не угрюмое её молчание, а какое-то чуть-чуть тревожное, но и таинственное. А то вдруг идёшь под её окном, а оттуда небывалое слышится - поёт! И нежно-нежно так поёт, будто малыша укачивает. Порою надолго останавливалась Пташка, тайком замирала у окна - и слушала-слушала, пока не окончится пение. Иногда только приходилось отойти и немножко побегать вокруг по улице - а то и правда боялась уснуть.
"Вот если бы она мне как-нибудь на ночь спела!" - мечтала Пташка. Однако она знала, что это не сбудется - разве пойдёт кто-нибудь из городских в здравом уме в гости к Фонарщику, да ещё и под вечер? Никто не пойдёт.
- Так пошли? Научишь игре?
Мальчишки и так уже почти под руки её схватили, и ничего Пташке не оставалось, как согласиться. Очень осторожно она отступила от них на пару шагов, чтобы масляными после пирожков руками они не хватали её за одежду, - пусть Фонарщик и не бранит её, а всё же и самой совестно пачкаться, а дождь таких пятен не смоет. Однако ещё сильнее тревожило девочку другое. Как же учить их игре-то, когда надо для неё всего-то три человека? Сама она, Пташка, мама и папа. А этих тогда куда подевать? Не велишь же им просто стоять и смотреть, как сама она играет со взрослыми - ведь такие жалобные глаза они делать умеют, что сердце так и заходится! Как же тогда...
- Пташка, Пташка!
Второй раз за утро окликнули девочку по имени, и поначалу она даже удивилась такому везению - вот ведь и её знакомая певунья, а стоило только подумать о ней! Однако тут же и растерялась Пташка, окинув взглядом своих внезапных спутников. Девушка тоже увидела их, и они сразу же стали прятаться друг за друга - не от страха, конечно же. Просто и они тоже очень сильно любили её и иногда подслушивали под окнами, а чем сильнее кого-то любишь, тем меньше хочется являться перед ним измазанным в дорожной грязи.
- Хочешь поиграть, малышка, да? - девушка на этот раз говорила совсем тихо, но Пташка легко разбирала её слова. - Хочешь, чтобы я сегодня была мамой?
Она смотрела на них, девушка с волосами цвета пепла, очень худая, как будто бы вся ломкая, и улыбалась - осторожно, словно солнечного зайчика пускала. И так не хотелось Пташке юлить и обманывать перед нею - ведь это всё равно что самой прямо при ней в грязь и плюхнуться! И поэтому она решила ответить честно:
- Хотела, хотела я поиграть. Но... - и вдруг нелепая и смешная, но такая верная мысль пришла ей в голову: - Но только сегодня у меня два братика ещё. Тебе ведь с ними, наверное, тяжко будет?
Девушка как будто бы задумалась ненадолго, и Пташка уже успела залиться краской, подумав, что сейчас её прекрасная знакомая испугается и наконец-то решит, что достаточно уже девочка досаждала ей. Однако ответ её был совсем иным, чем Пташка ожидала.
- Два братика - это же здорово, - и девушка протянула ладонь и, не страшась никакой чумазости, погладила по голове сначала одного, потом другого. - Вот только папа, боюсь, от них измучается весь, так что придётся мне с вами одной... Но вы ведь не против? К папе пойдём?
Оба названых пташкиных братика так и разомлели, а сама девочка просто кивнула.
Она уже знала, куда певунья поведёт их. В самом большом доме из тех, что стояли на окраине, жил Чёрный Принц, который, конечно же, не был принцем, а лишь носил звучное имя, подаренное жителями. Был он всегда спокоен, и ничто, казалось, не могло нарушить мира в душе его; однако же многие горожане сторонились его почти так же, как самого Фонарщика. Странным это казалось даже им самим - ведь вроде бы и мало отличался он от других, так же тих и так же строг. И всё же единственной, не считая детишек, не боялась его лишь певунья, которую за то, видно, и прозвали - Подснежник, в честь цветка, которому нипочём страшная зима.
- А я знаю, почему не хотят с ним знаться, - вдруг поведала она однажды Пташке. - Они всё говорят - тих, конечно, да только он как синева перед грозою. Зато я-то вижу - просто они все трусишки, а он смелый. Это они все от молний попрячутся под крепкие крыши, а его отвагу и злая непогода чует - и ни одна молния даже рядом вонзиться не посмеет!
Это и попросила её Пташка рассказать мальчикам по пути - знала, что любят они всё великое да героическое. Вот жалко только ей было, что вырастают все эти ребята такими же пугаными, как и весь городок. Однако же о том ей думать пока не хотелось - печальная это история и не годится для такого большого дня, когда она решила так чудесно изменить правила своей игры.
Встретил их хозяин скромно, однако не укрылась от глаз маленькой чуткой Пташки его радость, когда он увидел её названую маму. Девочка и сама не понимала, как умудряется всё это замечать: вот его взгляд направлен в сторону певуньи Подснежник, и таинственные искорки рождаются в глазах; вот он берёт её за руку - и так крепко, что она будто бы даже вздрагивает, однако не спешит высвободиться, а хлопает-хлопает светлыми ресничками и даже чуть-чуть краснеет. Разве где ещё увидишь такое?
"А вот мальчишки глупенькие, - говорила про себя Пташка, - ничего они не видят".
Вслух, конечно же, она никому такого не говорила - не хотелось обижать. Да и что с того, если мальчишек-то расшевелить? Ведь в городе такие все - будто туманом им глаза заволокло, серым и мутным, похожим на молоко, наполовину разбавленное водой. Фонарщик делал так - говорил, воды много, а молока мало, беречь надо, а Пташка терпеть это не могла. Невкусно же! Уж лучше простой воды напиться, а то так - будто бы ни воды, ни любимого молочка.
- А сегодня у тебя, значит, целый выводок, - так сказал в этот день Чёрный Принц. - Не одна Пташка, а сразу три птенца. Хорошо, что в городке не так много детишек водится, а то ты бы всех их когда-нибудь тут собрала.
А потом они много смеялись, но Пташка вдруг поняла, что не может забыть этих слов. Птенцы - это же вон как звучит! И сразу представились ей три воробышка в гнезде, только-только пухом покрытые, едва оперившиеся. Серенькие... потому, должно быть, и селились тут одни воробьи - цветные птицы летели в другие края. "Интересно, где они их находят, если повсюду большая наша страна, и по всей стране льют тоскливые дожди?"
И вот ещё о чём девочка размышляла: "А почему меня саму-то все зовут Пташкой?"
Она подумала, что надо и об этом спросить старого Фонарщика, и убежала играть.
Как же хорошо было ей в этом доме! Пусть даже и не пускал их с мальчишками суровый хозяин во все свои комнатки, пусть и приказал у самого входа снять грязные башмаки, а всё равно не было ничего веселее, чем пробежать босиком по его винтовой лестнице, закутаться втроём в большое-большое пальто, которое дала им Подснежник, когда они замёрзли, а главное... Девочка и поверить в такое не могла - в одной из комнат хранились книжки с настоящими цветными картинками!
- Это мои, на самом деле, - вдруг проговорила девушка, только смущённо, будто признаваясь в какой-нибудь глупости. - Я их сюда принесла хранить. У меня дом бедный, а значит, сырость туда проберётся легче лёгкого; разве же можно скормить ей такое сокровище?
И Пташка согласилась - конечно же, нельзя.
Очень давно она так сильно не уставала, однако же и счастливой под конец дня была необыкновенно. Мальчишки проводили её почти до самого дома Фонарщика, и, хотя улепётывали они оттуда со всех ног, Пташка всё равно была им благодарна. И, преисполненная этими радостями, она нашла в себе даже ещё немножко сил, чтобы до дома бежать вприпрыжку.
- Долго ты сегодня, долго, - Фонарщик заговорил первым, и почему-то настороженно, будто чуя подвох. Девочка подумала, что он, должно быть, ожидает от неё долгого рассказа о приключениях и потому сразу готовится выслушивать много-много слов. - Ужинать будешь?
- Нет-нет, - Пташка покачала головой. - Покормили меня уже.
И на том умолкла, наверняка удивив угрюмого старика.
А на самом-то деле девочка готовилась к тому, на что долго-долго не могла решиться. Придя домой, она очень скоро забралась в кроватку и притворилась, что вот-вот уснёт. Когда Фонарщик зашёл проведать её, она только поворочалась и легла на другой бок. Пташка не забыла ни одного вопроса, которые поначалу собиралась задать этим же вечером. Однако великая радость позволила ей так осмелеть, что она решилась на большее. Этим вечером она встанет и проследит, куда же ходит её воспитатель тёмными ночами!
Как только смолкли все ночные скрипы и стуки, выбралась Пташка из-под тёплого одеяла, оделась в уличную одежду и прокралась вниз по ступенькам к входной двери. Страшновато ей было идти: вдруг скрипнет доска или половица? Дом-то старый! Однако не зря, видно, прозвали её так, как прозвали - шаги её были лёгкими, словно не ступала она, а порхала на крыльях.
Очень скоро увидела девочка на улице маленький огонёк. То и был единственный фонарик, который Фонарщик держал у себя, и девочка пошла на этот свет, стараясь, однако, не нагнать его - а то заметят. По траве она шла, по пыли, по заросшей кустарником тропке, о которой она и не знала... и, наконец, пришёл Фонарщик к спрятанному за деревцами большому сараю.
Удивилась Пташка, увидев тот сарай. Вроде ж и сарай - а кажется, будто бы выстроен он лучше иного дома, где люди живут: ни крыша не дырявая, ни дверь не перекосилась, ни стены не расползаются трещинками. Смотрела она, будто зачарованная, как достаёт Фонарщик огромную связку ключей (как только носит такую тяжесть?), как выбирает из них один и открывает висящий на двери замок... А ведь сейчас, вдруг подумала Пташка, он так и скроется за дверью этой, и ничего будет не узнать! Как же она об этом не подумала?
И то ли так закопошилась она шумно в той траве, то ли тихонечко вздохнула, но в ту же минуту Фонарщик замер, а потом обернулся. "Надо убежать!" - подумала Пташка. "Надо убежать!" - и всё равно осталась на месте.
Несколько шагов было от неё до Фонарщика, и старик прошёл их скоро-скоро. Так и съёжилась девочка, прижимаясь к деревцу, что стояло рядом, и не знала, чего теперь ждать - ведь она и обманула, и проследила тайком! Однако быстро поняла она, что старик не злится и не собирается ругать её. Только чуть заметнее стали морщинки на его лице - и сказал он, спокойно, как умеет говорить Чёрный Принц:
- Эх ты, ворона ты любопытная, а не пташка... Ну что, долго я, значит, ночами пропадаю, совсем тебя тоска взяла? Эх ты... - и помолчал, а потом сказал странно и будто бы ещё грустнее: - Ну что ж, значит, пора. Пошли за мной, всё тебе сам покажу.
Обмерла было Пташка, но любопытство сильнее было, и пошла она следом за стариком. Вновь раздвинул он кустарник большой ладонью, потянул на себя крепкую дверь - и у самого порога девочка зажмурилась, потому как ударил ей в глаза невозможный и чудесный свет.
- Не боись, - тихо и как-то даже почти ласково сказал Фонарщик. - Гляди, не укусит.
"А я и не боюсь", - ответила Пташка самой себе и открыла глаза.
Ей показалось, что внутри сарайчик ещё больше, чем показался ей с первого взгляда. Высокий потолок, длинный коридор... Как всё это могло поместиться здесь? Кто всё это построил? Однако эти вопросы не так уж взволновали девочку, потому что остальное было ещё чудеснее.
У всех стен, до углов и по углам, стояло множество птичьих клеток. Те, что не уместились на полу, расставлены были по полкам и развешаны под самым потолком. К тем, что оказались выше человеческого роста, тянулись несколько стремянок, не рассохшихся деревянных, а металлических и даже не покрытых ржавчиной. А внутри клеток, в каждой из них, горело по свече.
- Не боись, - повторил Фонарщик. - Ближе подойди.
Вслушиваясь в его голос, Пташка насторожилась, и даже увиденное будто бы чуть померкло. Она знала, как говорят взрослые, когда показывают младшим чудеса. Так - немножко торжественно, немножко нежно - рассказывала ей легенды Подснежник, давала ей в руки яркие книжки, показывала, как заваривает чай, и из чайничного носика течёт тёплая вода... Нет, не так заговорил Фонарщик. Нехорошее было в речи его, словно вокруг делается не чудо, а что-то очень печальное, о котором, однако, каждый должен рано или поздно узнать.
- Не укусит оно, - так же странно добавил он. - Смотри. Только громко не пищи.
Наконец, Пташка послушалась и пригляделась - и тут же прикрыла рот ладошкой, чтобы не вскрикнуть.
Каждый из свечных огоньков, если прищуриться и всмотреться внимательнее, был на самом деле крохотной огненной птичкой. Застыв, чтобы не спугнуть ни одну из них, девочка рассматривала рыжие крылышки, длинные перья на хвостах, хохолки и клювы... Внутри каждой птички был тоненький фитиль, почерневший уже от горения, а капли медленно воска сползали по свече и падали на пол клетки.
- Нравится?
И снова Фонарщик задал вопрос, на который не могло быть иного ответа - только: "Да! Да!", но почему-то Пташка так и не сумела его произнести, словно это было бы обманом. Она не сходила с места и всё разглядывала прутья клеток, крохотные живые огоньки, свечи, которые словно бы плакали...
- Что же это? - вместо ответа Пташка сама задала вопрос. - Что это такое?
И Фонарщик сказал ей:
- Слушай.
Давным-давно, в незапамятные времена, каждый день вставало над землёю солнышко. Было оно всегда радостным и щедрым, и столько было в нём счастья и любви ко всему сущему, что решило оно не держать это в себе, а поделиться с землёй. И стало оно бросать свои лучики повсюду, улыбаясь, и там и сям они падали на землю золотыми каплями: в мягкий мох, в горячий песок, в рыжую глину... Те капли и были яйцами, из которых вылуплялись первые огненные птицы.
И так обрадовалась земля этому необыкновенному дару, так расцвела и так запела! Однако очень скоро подумала она: "Ведь я знаю, что такое птицы. Они вылупятся из своих яиц и будут крепнуть в гнёздышках, а потом однажды расправят крылья и улетят к солнцу обратно, и останусь я опять одинокой. Не хочу я их отпускать! Вот бы остались они со мной навсегда".
И тогда она придумала - зашевелилась, затряслась, и родились из неё маленькие глиняные фигурки. Каждую из них приставила она к солнечному гнёздышку и стала ждать, пока проклюнутся птенцы небесного светила. Однако и солнце следило за своими отпрысками, а потому заметила, что и на земле творятся престранные дела. И спросило оно землю:
- Что же ты делаешь? - и тут же пригляделось получше к её творению и сказало: - А ведь красоты ты натворила, прекрасная земля! Нравятся мне твои создания, только вот грустно, что ни одно из них не шевелится, не ходит и не говорит. Если бы они были живыми!
- А мне грустно, - ответила тогда земля, - что твои сыны и дочери сейчас спрятаны в скорлупках на земле, а чуть вылупятся - так вновь устремятся огнём к небесам, и быть мне одной. А ведь в них великая сила, о прекрасное солнце! Каждый из твоих птенцов своим пламенем сумел бы оживить одного моего маленького человечка.
- А ведь права ты, о цветущая земля, - согласилось солнце. - Пусть же тогда сливаются наши творения воедино: ты будешь давать им крепкое тело, а я - горячую душу. Вот моё слово! - и начало солнце произносить волшебные слова: - Свет! Любовь! Жизнь!
И тотчас же стали проклёвываться маленькие птицы, словно почуяв силу, сокрытую в словах, и тут как тут при них оказывались фигурки, что слепила земля. И вот зажжётся огонёк - и становятся единым пламя и глина. Именно так и появились на земле люди.
Однако же не всё оказалось так легко, как поначалу решили солнце и земля. Слишком были крохотными лучики, оброненные солнцем, и быстро они перегорали. Тогда угасало сияние небесной птицы, и вновь обращалась неживая уже человеческая фигурка в то, что и принадлежало изначально земле: в пыль, глину и траву.
Стала плакать по ним земля, и скоро так много стало у неё воды, что она стала рассыпаться на маленькие капельки и подниматься к небу тяжёлыми унылыми тучами. И так много стало этих туч, что само солнце встревожилось, что не удаётся ему их высушить. Так оно старалось, так много тратило сил, чтобы самому не промокнуть, что не заметило оно, как появилась от этих туч серая тень.
А тень выросла большая-большая - и обняла землю.
- О, солнце великое не слышит моего плача - так хоть кто иной утешит меня! - воскликнула тогда земля. - Кто ты такой, как нашёл ты меня и как догадался прийти ко мне и успокоить?
- Я тень, - сказала тень. - И я знаю, как помочь тебе.
И впрямь знала тень, что говорит, потому что, пройдя по земле неощутимой, сумела заглянуть в человеческие глаза, а значит, понять и тела их, и души. И вот что она увидела там: страх.
"Я вижу, - думали люди, - как становятся мёртвыми такие же, как я. Падают они на землю и становятся землёй, и словно бы не было счастливого голоса, прекрасного лица, быстрого танца. Неужели я всегда так и должен буду видеть, как смерть отнимает у меня всех, кого я знаю? И неужели же и самому мне предстоит обратиться в ничто, когда выйдет мой срок? Не хочу я этого, как же страшно мне!"
И другое заметила тень. Видела она множество прекрасных огненных птиц, и вот что поняла она, сравнив их: та, что ярче, и отгорает много быстрее. Диким огнём пылает она, а потом пропадает после самой яркой вспышки. По таким особенно и горюют, потому что они дарят своё жизненное пламя другим. Однако всё меньше и меньше становилось безумцев, потому что сильнее и сильнее становился страх - никому не хотелось обратиться в ничто, каждый желал оставаться на земле ещё хотя бы немного.
- Скажи же им, чтобы они не горели, - посоветовала тень земле. - Пусть они только едва-едва тлеют, и тогда время их будет тянуться медленно-медленно, и они смогут оставаться с тобой долгими веками. Только вот совсем угасать им нельзя, но об этом уж я позабочусь.
И отправилась тогда тень к людям, избрав поначалу своим логовом ту страну, куда и без неё реже всего заглядывало солнышко. И сказала она:
- Слушайте меня! Я не солнце, но я дорожу вами сильнее солнца. Оно не бережёт вас и сжигает, как сжигает самое себя, не понимая, что вы люди, вы слабее и беззащитнее, чем огромное светило. Но я знаю, что сделать! Я могу защитить вас от солнца, закрывая собой, а тучи, которые наплакала земля, помогут мне в этом. Я спрячу вас - а главное, я сохраню ваши души. Только отдайте их мне, а я назначу среди вас главного, и он будет помогать мне. Или - нет! Пусть он сам назовёт себя, а я скажу ему, что делать.
И тогда вышел вперёд высокий и сильный, но уже поседевший старик.
- Любопытны твои речи, - сказал он. - Есть в них зёрнышко истины. Пусть я ещё крепок телом и умом, знаю я - не так уж далёк мой час обращаться вновь в сырую землю. Жалко мне, однако, своей силы и своему разума - не каждому удаётся в мои годы быть равным мне. Так дай мне стать твоим помощником! Ну-ка, скажи, что я должен буду делать? А то вдруг я ещё передумаю.
А тень уже давно-давно знала, что отвечать.
- Ты построишь дом, - начала она, - и там мы с тобой спрячем людские души. Каждая из них прирастёт к тонкому фитильку свечи - тогда она станет такой же маленькой, как этот фитиль, и не сможет разгореться костром. И кроме того, я подарю вам чёрный металл, из него вы скуёте клетки, куда и будете ставить свои свечи. Клетка не уничтожит огня, ибо живой воздух может проникать туда, однако и не выпустит шальную птицу, если душа начнёт становиться сильнее разума, который желает не отгореть, а жить. Ведь верно же, хорошо придумано?
И спросил старик:
- А что же делать мне потом, когда дом будет выстроен?
- А ты поселишься в нём, - ответила тень, - и будешь следить за теми птицами. Будет приглядывать, чтобы они не плавили замков на клетках, чтобы не тянулись к небесам, чтобы не разгорались слишком сильно. В этом и тучи помогут тебе - если воздух отсыреет, то ещё труднее будет огню разгореться пуще дозволенного. Однако и стереги их, чтобы нечаянно не погас огонь, а не то придёт смерть и заберёт ещё до того, как наступит старость.
- Да как же это? - вдруг раздался голос из многоликой толпы. - Это значит - душу свою должны мы будем доверить в чужие руки? И как же так - не гореть, а только лишь тлеть долгими годами? Разве же это жизнь?
Тень промолчала, лишь хитро улыбаясь, и заговорил старик. Ответил он:
- Это ваш выбор; я не вор и не выкраду ваш огонь. Однако я слышу речи тени и понимаю, что верны они. Что вам будет от ваших огненных радостей, когда потом ничего от них не останется? Хоть пылай, хоть тлей - всяко завершится одним. Так не лучше ли тогда продлить жизнь свою, если дают? Я согласен на то, что предлагаешь ты, тень! Я выстрою дом и поселю там души тех, кто пожелает жить долго.
И затрепетали собравшиеся, загудели, однако не было ликования - поняли люди, что опасна для них теперь радость. И лишь немногие вышли из той толпы, смеясь и прижимая ладони к груди. То были редкие смельчаки, что последовали за единственным, кто решился возразить тени. А остальные смотрели им вслед: кто с тревогой, кто с презрением, нарекая их безумными. Когда же несогласных не осталось, выстроились люди в очередь, чтобы тень забрала у них души, оставив лишь невидимые ниточки, тянущиеся от них. И каждый после того чувствовал непонятную пустоту, однако и вздыхал с облегчением.
И, конечно, слушая, догадалась уже Пташка, что страна эта была её страной, а тем стариком был Фонарщик. Ибо как же ещё иначе он мог получить своё прозвище? Ведь так похожи были птичьи клетки на маленькие фонарики!
- Так все эти свечи, - вдруг прошептала девочка, только теперь понимая, что происходит, - это души людские? И все они прячутся здесь? Какие же они маленькие и перепуганные!
Ничего не ответил Фонарщик - только высыпал себе на ладонь несколько крошек хлеба. Потом подошёл к первой из клеток, где сидела совсем-совсем несчастная птица, и протянул к ней руку.
- Не словом единым жив человек, - вспомнил он тогда свою любимую присказку. - А можно иногда и просто хлебушка поесть.
И увидела девочка, как, изо всех сил вытягивая тоненькую шею, собирает маленькая огненная птица хлебные крошки с широкой старческой руки. Не просто ела она, а быстро-быстро склёвывала каждый кусочек пищи - и тут же сжигала его.
- Вот и отлично, - сказал Фонарщик. - Смотри, вот так она и жить будет всё равно, и сожжёт не фитилёк, не свечку и не саму себя, а всего лишь хлебушек. Главное-то, конечно, не перекормить, но я-то знаю, я-то уж наловчился.
Тогда Пташка и догадалась, что один из мучивших её вопросов она может уже не задавать.
Ходил-ходил Фонарщик от клетки к клетке, и смотрела девочка на его неторопливые движения. Нисколько не боялся он пламени: слишком слабы были огненные птицы, чтобы обжечь его, и даже согреть они едва ли могли бы. И так странно-горько стало от этого Пташке, что она едва не заплакала - лишь в последний миг поняла, что нельзя разводить в этом месте ещё большую сырость.
- Ай! - вдруг воскликнул Фонарщик и отдёрнул руку. - Ты опять за своё?
Осторожно подошла к нему девочка, очень удивившись такому внезапному возгласу, и захотела увидеть, что же за птицу он кормил в этот миг. И тут же, как только взгляд её упал на ту клетку, поняла она - на неё глядит пламенным взором смелая душа Чёрного Принца. А в клетке рядом, поднимаясь ввысь, на тонкой-тонкой свече отчаянно машет крыльями птица певуньи Подснежника, и фитилёк её нежно и печально потрескивает.
- Вот злая птица, непокорная, - начал ворчливо объяснять Фонарщик. - Сколько его ни подкармливай - а он кусается. И рад бы и вовсе к нему не подходить, да ведь куда его денешь! А как-то он и вовсе чуть не вырвался - открыл я дверцу, а он тут же - кусь! - и еле-еле успел я справиться с замком, хоть и больно было руке. Эх, ты, дурачок... Да где бы ты был, если бы не я?
А потом перевёл он взгляд на соседнюю клетку и продолжил:
- И вот ещё одна дурочка. Ты взгляни, как у неё свеча оплыла! Это значит - душа плачет. А над чем ей плакать? Хорошо ей здесь, сухо, так, иногда лишь ветерок впускаю, и то осторожно, разве что припугнуть. Хлебушком кормлю. А она берёт - и не ест, воротится от меня. Будто я ей пыль даю!
Смотрела-смотрела девочка на тонкий, но смелый огонёк - и вдруг задала совсем не тот вопрос, который думала весь день, а другой, только что пришедший в её разум:
- Дедушка, я не понимаю! Неужели же и эти двое когда-то согласились души свои отдать? Им же гореть хочется, на свободу им хочется, как могли они так поступить? Не верю я, что они такими глупыми были!
- Да что ты, милая, - Фонарщик покачал головой. - Это же совсем юные пташки, они родились-то всего-ничего... Городок уже стоял давно, когда они появились. Это просто мудрая тень так придумала - когда дети рождаются, им уже не нужно ничего решать. Да и что они решат, если они такие маленькие? Только и умеют, что кричать. Нет, это родители их приносят маленькие души туда, где будет им безопасно и хорошо. Только вот, говорю, дурачки попадаются. Ничего они не понимают...
Слушала его девочка - и вдруг сильно-сильно захотелось ей выбежать из этого домика и укрыться где-нибудь, хоть за деревцем, хоть под кустом, хоть в подвале. Как будто иначе, если она не укроется, и саму её где-нибудь запрут на ключ и подвесят тот ключ к страшной связке. Вспоминала она своих самых любимых маму и папу - и так хотелось ей выпустить их души на волю! Вот только...
"Ведь они погибнут тогда! - говорила себя Пташка. Неужели же я желаю им зла?"
Совсем она растерялась - и только об одном могла теперь уже спросить Фонарщика.
- Дедушка, - и голос её дрожал, - а можешь ли показать мне мою свечу?
И тут старик покачал головой.
- Нет, Пташка, не могу, - ответил он вдруг. - Нет её здесь. Твоя птица живёт внутри тебя - потому и имя у тебя такое. Ты же не местная, не городская, а откуда ты - никто не знает. Только вот явилась ты сюда, когда никто уже не мог у тебя душу взять и в сильные руки передать; беда ты моя, ибо привели тебя ко мне - думали, заскучаешь, и нечему будет светиться. Но нет, горишь, горишь, а значит, так скоро останусь я без тебя!
Поняла тогда девочка, почему Фонарщик был всегда с ней так неразговорчив, и поняла же, почему всё равно никогда не ругал её. Вот только не знала она, кого ей сильнее всех жалко, и впервые не хотелось ей много говорить, а хотелось куда-нибудь уйти и помолчать - подумать.
"Ведь не может здесь всё быть правильно! - говорила она себе. - Вроде бы и кажется, только что-то не так здесь, не хватает здесь чего-то, вот только я, наверное, маленькая совсем и потому никак не могу понять!"
Целый день думала она над всем этим, даже не выходя поиграть. Ни о чём не спрашивал её старик Фонарщик - понимал, видно, что просто так не уйти от мыслей после того, как увидишь тайну всего города, а то и всей страны, если не всего мира. "Но я такая маленькая, - всё ещё печалилась Пташка. - Зачем я такая маленькая?"
И, наконец, совсем она устала и поняла, что не решить ей такого вопроса одной, а если она хоть с кем-нибудь не поделится великой тайной, то просто не сможет дальше жить. Да и, вдруг спросила себя Пташка, разве кто говорил ей, что это тайна? Это только она ничего не знала раньше, а жители городка наверняка всё знают и сами!
Вспомнила она двух птиц, сильнее других мечтавших вырваться на свободу, и направилась следующим же утром к дому певуньи Подснежник. Она бы была рада рассказать и Чёрному Принцу тоже... но всё-таки, вспомнив бешеное пламя, укусившее Фонарщика, даже сама немножко испугалась. Может быть, его подруга расскажет ему сама?
- Ты опять пришла поиграть, Пташка? - девушка, как и всегда, улыбнулась ей при встрече. - Почему-то я не видела тебя в городе вчера, да и никто, кажется, не видел. Не заболела ли ты?
- Нет, нет! - Пташка поспешила сразу успокоить девушку, но так и расцвела от такой заботы. - Только вот... не играть я пришла. Я сегодня, наверное, не смогу играть.
Долго-долго рассказывала девочка своей старшей подруге всё, что узнала, а та слушала её, не перебивая. И вдруг, когда Пташка заканчивала уже пересказывать историю про солнце, землю и тень, вдруг самой ей пришёл в голову нежданный-негаданный вопрос, который она не успела задать Фонарщику, потому что тогда ещё не придумала его.
- Так значит, я от солнышка родилась? - воскликнула она. - Но ведь так давно оно не заглядывает к нам и не разбрасывает свои лучики вокруг. Как же тогда я успела? Я ведь зимой появилась, говорят, а оно вообще никогда-никогда не является, когда снег идёт!
Задумалась Подснежник - и как будто бы начала даже тихонько напевать какую-то из своих песенок. Пташка уже успела заволноваться, что девушка так растерялась, что забыла о её вопросе, однако вдруг та воскликнула:
- Уж не знаю, солнышко ли само тебя нам подарило, милая Пташка, но ведь и сами мы, люди, не хуже солнышка! - и так засияли её глаза при этих речах, что не могла бы девочка не согласиться. - Ведь не зря же оставило оно нам слова: свет, любовь, жизнь. То была великая тайна, которую не всякий сумел разгадать. А ты смотри: вот появились двое, и светят они друг другу. И тогда зарождается у них любовь из этого света. А потом из любви появляется жизнь - так и берутся на свет малыши, такие, как ты! И разве же можно поступать так, как эти глупые люди из нашей истории? Нельзя свет утихомирить, нельзя душу в чужие руки отдавать. Хочет она светить - пусть светит, и никто за неё того не решит! И пусть я отгорю - зато как хотела бы я, чтобы у нас с любимым появился малыш. Вот только выпустили бы меня на свободу...
И тогда Пташка открыла для себя новое знание, а точнее, теперь она знала для него слово. Так значит, когда она смотрела на Чёрного Принца и на певунью Подснежник, вот что видела она - любовь! "А глупые мальчишки не понимали..."
Хотела Пташка ответить, но вдруг услышала она с улицы страшный шум и гам. Испугалась она, но Подснежник не испугалась, а просто взяла её за руку и зашептала быстро-быстро:
- Пошли узнаем, что такое! Только ты держись за моей спиной, а я уж никому не дам тебя обижать.
Взглянула девочка на тонкую фигурку - и закралось в её мысли сомнение, что девушка выстоит, однако всё же не стала возражать.
А люди на улице кричали:
- Смотрите! Смотрите! Наше солнце!
Однако впервые на памяти маленькой Пташки солнце встречали иначе, чем радостью и восхищением. На этот раз все, кто бы ни находился рядом, стояли, поражённые ужасом, и могли только пальцем указывать на небо. А всё было потому, что на светило, ставшее бледным-бледным, наползала злая и чёрно-бурая тень.
И догадалась Пташка, что это та самая тень, которой и вызвался служить Фонарщик.
А потом обрушился на землю голос тени:
- Вот и кончается ваш век, люди! Как славно вышло с вами! Долгие годы я строила козни солнцу, а вы лучше всех помогли мне. Вы жили в страхе перед смертью, не желая гореть, а когда слаб огонь - его заменяют слёзы. Страшные тучи поднимались к небу, и я росла, а теперь я так сильна, что поглощу и землю, и солнце. Тогда никогда больше не будет света, и вы только и сможете, что дожить свой век в темноте, только лишь тлея, а потом не останется ничего и никого, кроме меня.
- Неправда! - крикнула тогда Пташка, сама удивившись своей смелости. - Мы, люди, не хуже солнышка, и в нас есть огонь - надо только выпустить его на свободу. Вот я пойду сейчас - и выпущу!
Только вдруг замолчала тень, не дав ответа - и, как и много лет назад, дала слово людям. Увидела Пташка, что теперь её старшая подруга Подснежник снова закрывает её собою, а люди города кричат на них:
- Не надо! Не надо! Не выпускайте нас - души наши сломаются под ветром и погибнут без солнца, которое поделилось бы с нами светом и теплом. Да разве можем мы противиться тени? Мы же отгорим, и всё, а мы не желаем умирать!
И каждый из них подступал всё ближе, и только и успела крикнуть Подснежник:
- Не трожьте её!
И так все удивились её голосу, всегда такому нежному, а теперь отчаянному, что не посмели ещё возражать.
- Пусть же Фонарщик освободит мою душу, - заговорила она, - я взлечу к небесам, и пусть я отгорю - зато тень будет знать, что мы, люди, не все боимся её, и не все боимся умирать. Свет, любовь, жизнь! Отпусти же меня на волю, Фонарщик, это ничего не изменит для тебя. Ведь, если тень победит солнце и землю, не станет и тебя!
И в то же самое мгновение, когда распахнулась под рукой Фонарщика дверца её клетки, раздался новый крик, а потом второй столп пламени рванулся к небесам. Уже догадывалась Пташка, в чём дело, но всё же взглянула, чтобы убедиться, что была права. И верно - стояла рядом с пустой клеткой другая, тоже пустая, только прутья её были искорёжены и оплавлены, словно это был не металл, а простая бумага.
Встали рядом двое: певунья Подснежник и суровый Чёрный Принц, и вдруг закричала им Пташка:
- Нет, нет, не надо! Мама, папа!
Однако девушка сказала ей:
- Ты, милая Пташка, была удачливее нас - ты с самого рождения была свободна. И этой свободе ты учила нас; ты напомнила нам, как прожить свой срок верно и как вырваться из чужих рук. Ты и сама - свет, любовь и жизнь. Спасибо тебе!
И соединились тогда их души и тела вновь, и у двух людей выросли огненные крылья, согревая их, а потом и вовсе обернулись двое любящих друг друга огромными сияющими птицами. Много было людей, кто не выдержал и заслонил лицо ладонью, пряча глаза от такого света, какой не видели уже много-много лет.
...Долго думала тень, как же это так выходит: уж и загородили всё солнце унылыми тучами, и людей заставили плакать и злиться, а всё равно никак оно само не погаснет! А вот где секрет: не зря были даны людям слова - ведь зная их, они учились преумножать свой свет. И как бы ни загоняла она их в клетки, как бы ни обманывала их разум, а всё равно нет-нет - да и появлялась на земле новая жизнь...
Взмахивали крыльями две птицы, и не понять было, на что больше похож их полёт: на танец или на бой. Взмывала вверх первая, а вторая летела следом, но вдруг вырывалась вперёд, будто преграждая открытой грудью путь. И словно бы становился их свет единым, и таким ярким, что даже Пташка в одно мгновение не выдержала и закрыла глаза...
Когда она снова смогла видеть, только один пепел лежал там, где до этого стояли, держась за руки, двое. А чуть дальше, там, куда не смел приблизиться ни один из горожан, лежало маленькое сияющее солнышко. Не сразу Пташка поняла, что это откуда ни возьмись появилось птичье яйцо.
- Ты глянь, - сказал кто-то рядом, - сгорели!
- Ага, - подхватили другие. - Но смотри, смотри, тень ушла! А вот солнце!
И видела Пташка, как все радуются вокруг, только вот самой ей хотелось заплакать. Не знала она, кто вылупится из того яйца, да и не хотела знать. Ведь нет больше тех, с кем она столько играла! Сгорели они, и ничего не осталось, а другие даже не замечают! И бросилась она к тому месту, где видела их в последний раз - и тут замерла.
- Мама! - вдруг крикнула она. - Папа!
И был ей ответ:
- Пташка!
А что увидела она - сияющий уголёк под пеплом...
- Посмотрите! - тут же заговорили и другие. - Они не сгорели!
Девочка стояла, едва живая от восторга, и смотрела, как появляются вновь над землёй силуэты двух птиц - тех же, что до этого горели в своих клетках и так отчаянно желали вырваться. Становились они всё ярче и ярче, отливали их перья золотом и золотились же клювы, а уж какое пламя бушевало в глазах...
- Знайте же, люди! - птичьи голоса слились в один. - Вот вам тайна. Мы не сгорели, и из вас никто не сгорит совсем, и тем более - если он познал любовь. Смотрите, мы возродились! И вот почему тени не одержать победу: тела наши возвращаются к земле, а пламя душ - к солнцу, чтобы подарить ему новые силы. Мы оставляем его, чтобы родить новую жизнь, и тогда света становится всё больше и больше, и больше вернётся к нему. Даже птицы огненные, что были рождены на земле людьми, всё равно попадут к прародителю-светилу. Солнце не боится отпускать нас; оно знает, что мы не желаем покидать его навсегда и любим его, сколько бы раз ни уходили на землю возрождаться. А из вас каждый может однажды последовать за нами и стремиться к небесам; лишь одного не забудьте - подарить и на земле своё тепло другому. Не хлебом единым живы мы, но словами: свет, жизнь, любовь!
И так отступила тень в тот раз, не сумев достичь своей злой цели.
Слушали люди небесных птиц, которые были когда-то подобны им, и внимали им, и лучше всех слушала Пташка. Золотое яйцо, похожее на солнышко, лежало у ног её, и была его скорлупка тонкой и хрупкой, но очень тёплой. Теперь девочке захотелось защитить его - и тогда она поняла даже ещё больше, чем сказали ей возрождённые.
...много-много времени пройдёт, и когда-то всё это забудется. И снова появится тень, и начнёт она обманывать людей, и будет говорить им то же самое, что и в прошлый раз. Будет много тех, кто послушает, но найдутся и сохранившие веру и силу своего пламени, как и те, кто - теперь девочка догадалась - позволили ей самой явиться в мир. Может быть, однажды случится и то же, что в этот день, а может, и не однажды.
"Только бы, - думала Пташка, - нашлись те, кто сразится с тенью и в этот раз!"
И на самом деле, совсем немножко, ей тоже хотелось бы быть одной из них.
Только вот старому Фонарщику, который стоял у своего крыльца, она ни за что бы о том не сказала.