Annotation

     Когда находишься в чистом поле, покрытом нетронутым снегом, а над тобой холодно сияет февральское солнце, есть ощущение, будто тебя поместили в сердце огромного бриллианта, ярко освещённого со всех сторон. Небо изменчиво и до странности близко: кажется, подними руку – и коснёшься гладкого хрустального свода. Нет ничего: только ты – и мир, полный света.

     А, может быть, нет и тебя.

     Только свет.

     …Автобус в Петрозаводск уходил в три часа дня, а сейчас над Сямозером царил ясный зимний полдень. Страсть, которая занесла меня едва ли не на самый край карельской Ойкумены – литература – могла, наконец, отойти в сторонку. Все тренинги, беседы и семинары окончились, участники получили симпатичные свидетельства, и теперь прощались с тихой деревенькой Корза – каждый по-своему.

     Несмотря на загруженность во время учёбы, я нашла время побродить по округе. За неделю я даже успела попасть в аварию на снегоходе прямо посреди леса, чему не удивился никто из моих новоприобретённых знакомых – одинокий перелёт на Север из тёплого Ташкента просто ради того, чтобы увидеть снег и любимого автора, произвёл на них вполне однозначное впечатление. Думаю, они приписывали мне большую степень авантюризма, чем было на самом деле, но им, возможно, виднее.

     Встречи с лесом вышли, конечно, запоминающимися. Первая, на снегоходе, оставила мне на память отметину под коленом – падая, я обзавелась довольно глубокими порезами, которые по форме напоминали следы от когтей, будто лес захотел попробовать моей крови. Вторая прошла мирно: я бродила среди сосен два часа, нашла крупную шишку и вернулась домой в таком умиротворении, какого не испытывала уже несколько лет.

     Сейчас должна была состояться третья – и последняя.

     Шагая из сонной деревни в сторону леса, я беспорядочно озиралась, пытаясь запомнить как можно больше снега. В отличие от большинства моих спутников, у меня были все шансы не увидеть ни единой снежинки в ближайшую пару-тройку лет, и мне хотелось увезти зиму с собой – хотя бы в памяти. И с корабельными соснами хотелось побыть наедине – я успела обратить внимание, что в присутствии хотя бы двух-трёх людей они скрипят и шепчут гораздо тише. Любопытно, это от стеснительности – или от недоверия?..

     Задумавшись, я и не заметила, как пересекла границу леса. Карелия – земля холмов: где бы ты ни находился, ты всегда либо поднимаешься, либо спускаешься. Человек, привычный к ровным дорогам и улицам, первое время будет чувствовать свои ноги гораздо сильней, чем обычно, но для меня эта стадия уже миновала. Прислушиваясь к собственным мыслям и чувствуя нестерпимый писательский зуд в руках, я тихонько ползла вверх, а меня всё гуще обступали сосны.

     Соседки по комнате уже спрашивали меня, не страшно ли мне бродить по лесу одной. Разумеется, мне не было страшно: во-первых, я недостаточно умна, чтобы бояться таких вещей, а во-вторых, здешний лес казался безобидным, как хорошо знакомый двор – может быть, даже более. Через него ездили на автомобилях, снегоходах и верхом, ходили пешком и на лыжах, выгуливали собак – если он пускает через себя столько людей, почему бы ему ополчиться персонально на меня?

     Поняв, что иду всё той же хорошо утоптанной дорогой, ведущей к соседней деревне – Рубчойле – я остановилась. Разумеется, далеко от Корзы я в любом случае не уйду: не с руки – всё-таки, скоро уезжать. Но леса тоже хотелось увидеть как можно больше, а этот путь я уже знала. Значит, решил мой простодушный мозг, надо выбрать ту тропу, по которой я ещё не ходила – например, вот эту, резко уходящую наверх, на очередной холм.

     Сосны поскрипывали, что-то напевали и периодически роняли на меня снег. Пронизывающего ветра почти не было, снег алмазно поблёскивал – последняя прогулка обещала стать идеальной. Солнечный свет путался в ветвях и рождал многочисленные перекрестья синих теней под моими ногами; всё ещё утоптанная поверхность была такой твёрдой, что я почти не оставляла следов.

     Подъём я преодолела быстро, и он вывел меня на вершину. Открывшийся вид имел нечто общее с тем, что обычно называют «лунным ландшафтом» – пустые, пологие холмы с редкими следами шин и продолжением леса на горизонте. Внизу, по левую руку от меня, виднелась Корза, и я удивилась тому, какой маленькой она выглядит: высоты я совершенно не ощущала.

     Стоило мне покинуть сосновые тени, и идти стало куда сложней – место было нехоженое, и мои ноги провалились в снег почти по колено. Пейзаж выходил таким неожиданно скучным, что мне захотелось вернуться и продолжить играть в лесного духа, прячась за стволами от редких путников. Однако, врождённое упрямство и дурацкое желание «позырить» воспротивились этому простому решению – если я хочу видеть что-то, чего ещё не видела, значит, так тому и быть.

     В хрусте снега под подошвами мне почудилось что-то насмешливое. Но отдалённый лес выглядел не более враждебно, чем тот, что я только что оставила за спиной, а холмы казались и вовсе ручными: после трудных треков к обсидиановым скалам и вершинам-трёхтысячникам в родном Узбекистане было бы странно испугаться этих простых и милых склонов. Высоко задирая ноги, непривычные к такому уровню снега, я побрела вперёд.

     Нарушая своими следами совершенство зимних одеяний, я испытывала что-то вроде вивисекторского удовлетворения. Можно было, конечно, идти по колеям шин – или, что вероятнее, снегоходов – но необходимость попадать сапогами точно в узкую полосу мне быстро надоела. Надо заметить, что моя одежда едва ли была приспособлена для долгих прогулок на морозе – флисовая куртка, перчатки с обрезанными пальцами и никакого головного убора, кроме капюшона. Но до сих пор мне этого хватало даже в хвалёные карельские минус тридцать пять, что крайне удивляло морозоустойчивых россиян. Секрет мой был, впрочем, довольно прост: как можно меньше стоять на месте. На скорости в шесть километров в час по шагомеру замерзнуть нелегко…

     Путь через холмы вышел скучным. Пересечение «лунного ландшафта» заняло примерно полчаса; времени оставалось вполне достаточно для того, чтобы углубиться в лес и успеть вернуться.

     Я не сразу обратила внимание на то, что оттенки вокруг несколько изменились – возможно, потому, что в небе появилась стайка туч, затеявшая спор с солнцем. Тени деревьев, которые раньше поражали чистотой синевы, здесь казались теплее – красновато-сиреневые, приглушённые и будто расплывшиеся по снегу. Да и сам лес почти не походил на ту безупречную картинку с туристических проспектов, которую я наблюдала на берегу Сямозера и вокруг Корзы. Здесь сосны росли гораздо гуще, и пространство между ними было тёмным, точно под их ветвями притаился далёкий ещё вечер в ожидании часа своей силы. Неровная тропа выглядела достаточно широкой, чтобы по ней мог проехать снегоход или небольшое авто; кое-где были заметны следы присутствия человека – например, куски ткани и полиэтилена на ветвях.

     Звуковая картина тоже стала другой. Ветер усиливался, шалил, и меж сосен гулял странноватый хрип, будто кто-то большой и бесплотный пробудился и кряхтел со сна. Вскоре дорога сильно усложнилась: как бы ловко я ни прыгала по валежнику, от снежных ям меня это не спасало. Как-то незаметно, но ощутимо похолодало – морозный воздух начал мучительно колоть щёки.

     Дальнейший путь не обещал ничего интересного, моё упрямое любопытство было удовлетворено, и я решила возвращаться. Стоило мне повернуться спиной к темноте, таившейся за соснами, как воображаемая шерсть на моём условном загривке встала дыбом от неопределённого, но пугающего предчувствия.

     Ветер разгулялся уже не на шутку, и у меня начали мёрзнуть уши. О безалаберности, которая не дала мне взять с собой обычную шапку, я жалела уже не впервые, но на этот раз как-то особенно остро. До сих пор капюшон меня неплохо спасал, но сейчас ветру как будто очень хотелось сбить с меня эту единственную защиту. Какое-то время я пыталась придерживать её руками, ругаясь сквозь зубы и клятвенно обещая себе проявить больше ответственности в следующих путешествиях, но, в конце концов, мне это надоело.

     Всего полчаса ходу, и я не на станции «Восток». Мои уши и не такое переживали, не отвалятся же они за это время? Вздохнув, я сама сдёрнула с головы капюшон.

     Одновременно с этим окружающий мир словно снял маску. Ветер взревел, и вокруг меня спиралью закружился разбуженный снег; в торжествующем вое сосен мне послышалось что-то вроде «Ага, попалась!». В странном приступе головокружения я принялась тереть глаза; стряхнув с себя совершенно неуместную сонливость, я обнаружила, что безобидная стайка туч привела с собой друзей, и моё бриллиантово-ясное небо превратилось в тяжёлый серый потолок, предвещающий близкий снег. На всякий случай я взглянула на часы, но никаких неожиданностей не обнаружила.

     Со всей возможной скоростью я дала задний ход. Идти оказалось неожиданно сложно: разозлённый ветер дул прямо мне в лицо, и, хоть меня никак нельзя назвать пушинкой, я чувствовала себя так, будто меня вот-вот унесёт. Сосны ритмично раскачивались, скрипели, и их голоса отчётливо напоминали горловое пение. Валежник глубоко проваливался в снег с таким истошным хрустом, точно звал на помощь.

     Вернувшись на холмы, я невольно вздрогнула, но не от холода. Искристое зимнее веселье полностью угасло: небо и снег были теперь одного цвета, точно заключили союз. Только тёмно-рыжеватый лес не давал миру стать большим серебряным полотном. Изменчивость здешней погоды меня удивляла не впервые, но сейчас это выглядело немного жутко.

     Ветер уже не свистел, а буквально завывал в ушах. Глаза стало трудновато держать открытыми: от непогоды и белизны они слезились и плохо выполняли свою основную работу. Окружающий мир постепенно туманился и превращался в бледную, растекающуюся акварель. Ноги безнадёжно увязали в снегу, и мой шаг замедлился; визги воздушных потоков слились в сплошной гул, который словно обладал физическим весом и давил меня вниз.

     Будучи хорошо знакома с этой дорожной усталостью, я запретила себе анализировать собственные ощущения и сосредоточилась на ходьбе и дыхании. Чувство собственного ритма позволило мне сопротивляться давлению сбрендившего ветра, но в опустевшей голове тут же воцарилась та же самая какофония, что и снаружи, словно я стала её частью. Каждый шаг давался мне всё с большим трудом, и странные, безголосые мысли предлагали мне растянуться здесь, посреди холмов, на мягкой снежной постели.

     Зачем идти, когда можно просто упасть, спрашивали они.

     Не то, чтобы я действительно знала, зачем. По крайней мере, в тот момент. Но привычка не отвечать на провокационные вопросы выручала меня уже не один раз.

     Метель резвилась вокруг меня, и я чувствовала себя случайно уцелевшей травинкой, которую непогода пытается сорвать с насиженного места, но лишь пригибает к земле.

     Упади. Поддайся, и мы отстанем. Прояви слабость, прояви уважение. Упади.

     Со стороны я, должно быть, смотрелась странно. Глаза мне совершенно не служили, и я их закрыла; ноги невыносимо отяжелели, и путь на вершину последнего из холмов казался нескончаемым. Один раз я едва не покатилась вниз, к подножию, а удержало меня только животное чувство самосохранения – словно это падение обязательно должно было кончиться чем-то непоправимым. Что-то снова менялось, но менялось неосознаваемо.

     Только оказавшись наверху, я поняла, что ветер почти стих.

     Дружелюбный, ласковый корзинский лес тянул ко мне сосновые лапы, а полог туч теперь напоминал побитое молью одеяло; сквозь прорехи в мир возвращался живой свет. От невыносимого гула осталось только эхо в моей собственной голове, не более; вытряхнув его из ушей, будто воду после купания, я потёрла глаза и поняла, что зрение вернулось в норму.

     Машинально достав часы, я взглянула на циферблат и выругалась: обратный путь через холмы занял почти полтора часа.

     Следовало поторопиться, и под сосны я вернулась почти бегом. Перед тем, как пуститься вниз по утоптанной и смирной тропинке, я в последний раз обернулась к холмам и зачем-то поклонилась заснеженной пустоте, в которой таяли последние следы короткой метели.

     …Только оказавшись у затопленной печи в писательской избушке, я поняла, насколько промёрзли мои конечности. К этому моменту день снова стал таким безоблачным, словно хотел прикинуться летом. Вещи были собраны, фотографии сделаны, и думать не хотелось. Вообще. Закрывая глаза, я видела очертания кромки леса на обратной стороне века. Что-то подсказывало мне, что там она и останется.

     Перед тем, как мы погрузились в холодный микроавтобус, который должен был доставить нас в Петрозаводск, меня нашла одна из участниц семинара – бывалая походница, гроза Белого моря и такая же любительница бродить на природе в полном одиночестве, как и я.

     Протянув мне маленький клубочек мха, она сказала, что нашла его в лесу во время прогулки и почувствовала, что его следует отдать мне.