- And being so, canst thou leave them and walk with dust?
- I know the thoughts of dust, and feel for it, and with you.
- Кто ты, о дух?
- Я повелитель духов.
- Но если так, зачем ты их покинул для смертного?
- Я знаю мысли смертных, и сострадаю смертным; с вами я.
"Каин", Байрон
MWD : хроники одного дня.
В одной черной-черной стране был черный-черный город. В одном черном-черном городе... Да нет же! Все было совсем не так! В одной Отдельно Взятой Стране был отдельно взятый город, неважно какой город - просто Город-На-Реке. Не стану уточнять, а то всегда найдутся патриоты, которые закричат... Впрочем, названия же нет? Значит, не закричат, тем более, что Городов-На-Реке чертова уйма. Итак, в этом самом Городе-На-Реке, кроме прочих достопримечательностей, было, есть или будет некое музыкальное кафе, куда бы мне хотелось вас позвать. Я понимаю, что вам не очень понравилось время действия. Не исключено, что место действия понравится вам еще меньше... А поэтому я должна вас предупредить, что, хотя это кафе не какая-нибудь забегаловка, где "бистро-бистро" поел да и убрался, а солидное заведение, однако вещи там творятся довольно странные. Прежде всего, оно "музыкальное", т.е. в нем, как и ежу понятно, исполняют музыку. Это было бы еще не так удивительно, но вот коллектив, который играет... Право, я даже не знаю, как его назвать. Квартет? Бэнд? Извольте впихать в рамки четкого определения четверку музыкантов, которые классику почему-то играют в заплатанных свитерах и джинсах, размахивая хайрами, длина которых способна вызвать злость у старого и не очень старого поколения, а качество и цвет - зависть у молодого; зато самый что ни на есть "авангардный" рок исполняют в безукоризненных фраках с белыми рубашками! Которым ничего не стоит сыграть dolche Гимн Отдельно Взятой страны, и imperioso- "Чижик-Пыжик". А песенка Герцога, исполненная мрачнейшим басом Великого инквизитора, доложу я вам, вообще наводит на странные размышления.
Впрочем, последнее случается достаточно редко - Верди - это не "Чижик-Пыжик", с классикой здесь все-таки обращаются бережно, и если уж меняют что-то, то с согласия автора. Естественно, на такое шокирование публика возмущенно выдыхает "Ну, вы даете, ребята!".
Зачем все это делается? Мне трудно объяснить, ведь не я же это делаю; и повесьте меня на первом попавшемся райском дереве, если у меня когда-нибудь было 8 баллов по риторике. Не предоставить ли мне лучше слово одному из тех, у кого 8 баллов определенно было? Вот - дословно - высказывание одного из членов квартета: "Большинство людей, проживающих в Отдельно Взятой Стране, смотрят на жизнь, как смотрят фильм по старому телевизору - и черно-бело, и необъемно. Наша задача - убедить их, что на свете есть еще и радуга". Кудряво сказано, правда? Что сделаешь - все они там...Цицерусты. Я могла бы еще долго приводить высказывания о "преимуществе диалектического мышления перед догматическим" и о "вреде стереотипов", но боюсь, что вы соскучитесь, а посему - вперед, на-пра, на-ле, вот и кафе. О его местоположении я могу сказать только, что оно равноудалено от одного из городских вокзалов, одного из городских институтов и от одного из...нет, горком партии, к счастью, и так один. Внешний вид кафе не очень примечателен - круглое такое здание, металлическое, похожее на станцию метро, или, вернее сказать, на головастую запятую, потому что кроме "головы" имеется еще и небольшой "хвостик" - крытая галерея, в которой по вечерам частенько собирается народ с гитарами. Но кому, скажите на милость, пришло в голову назвать кафе "МВД"? Ох, сколько споров было в том самом недалеком горкоме партии, разрешать это название или нет! Ох, как долго болела по этому поводу голова у предисполкома тов. Х (икс)! Целую неделю в горкоме и горисполкоме мучались вопросами: не повредит ли? не уронит ли? не подорвет ли? Но в конце концов эти вопросы как-то сами собой разрешились, а вот вопрос, что, собственно говоря, означает это название, остался, и всяк отвечает на него по-своему: то возвышенно - "Музыка возрождает душу", "Мир вашему дому"; то простенько: -"Мы Вас Дожидаемся", или так - "Маэстро ВоланД". Честно говоря, последняя редакция мне нравится больше других, хотя я и не возьмусь утверждать, что она окончательная и наиболее верная. Я вообще в последнее время, вместо того чтобы утверждать что-нибудь, предпочитаю предполагать. В данный момент я предполагаю, что на стене из светлого рифленого металла как-то сомнительно смотрится солидных замковых размеров и даже, кажется, слегка замшелая двустворчатая дверь. Еще большие сомнения и душевный трепет вызывает надпись, выбитая на арке над дверью, или, вернее сказать, левая ее часть, идущая до замкового камня, которая гласит: "Оставь надежду, всяк сюда входящий..." Продолжение же надписи вызывает, скорее, трепет диафрагмы или чувство священного гнева по отношению к тем, кто столь вольно обращается с классикой мировой литературы, так как там написано: "...смолить в кафе. У нас ты - некурящий!". Однако если чувство священного гнева не перевесило в вас чувство юмора, мы можем войти.
Посильнее толкайте дверь - она тяжелая; не споткнитесь о порог - это дурная примета... так. Конечно, внутри, в кафе, тоже не все в порядке. Прежде всего, изнутри оно кажется гораздо больше, чем снаружи; затем - у двери почему-то горят б факелов - три с одной стороны и три с другой, что является вопиющим нарушением правил пожарной безопасности; посреди полупрозрачного цельнолитого, как линза, потолка красуется большая старинная люстра с хрустальными подвесками, которая здесь также к месту, как черкесское седло на корове; часть окон в кафе - готические, стрельчатые и заполнены витражами, а часть - обыкновенные, с зеркальными стеклами, причем промежутки между витражными окнами расписаны космическими пейзажами, которые по насыщенности колорита приближаются к цветовой галлюцинации, по тематике - к авангарду, а по прорисовке деталей скорее к соцреализму - так и кажется, что это рисунки с натуры. Зато у обычных окон висят четыре щита с гербами, потемневшими от времени и от дыма очага - черно-красно-бело-синим; голубым с золотом; коричнево-серо-серебряным, и наконец, зелено-золотым, на котором есть еще и девиз: "Amor sanat", что означает, если я не ошибаюсь, "любовь целит".
Пол в кафе вымощен блестящими черными плитками, в них отражается темно - и светлозеленая, мягких обводов, пластиковая мебель - столы и кресла.
В глубине кафе - дощатая эстрада и... А, да мы здесь не одни! На эстраде, за конторкой, сидит загорелый молодой человек, погруженный в глубокую задумчивость, дна которой он явно еще не достиг; в той самой позе, в которой у нас любят изображать А.С. Пушкина, слушающего Арину Родионовну - т.е. с локтем на конторке и щекой на руке. Только вместо пера присутствует обыкновеннейшая шариковая ручка. Оно и к лучшему - грызя перья, всегда рискуешь прослыть молью...
Все, сейчас начнутся мои мучения. Во-первых, я не могу объяснить, что такое конторка. Во всяком случае, не пюпитр и не письменный стол. Во-вторых, сказавши "молодой человек", не худо бы определить это понятие поточнее. На вид - года двадцать три, (если он не улыбается), потому что тогда эта цифра вполне может быть уменьшена еще лет на пять), но дело в том что эта оценка будет розниться с истинной где-то примерно на 7 с половиной тысяч лет. Не правда ли, потрясающая точность? В третьих, ни одно произведение, за исключением разве что кулинарной книги, не обходилось еще без портрета главного героя, а это вообще непосильная задачка. Ладно, попробую.
Прежде всего - глаза, большие и совершение неправдоподобного темно-синего цвета. Если просто синие глаза еще встречаются иногда, правда, в основном, в романах, то это - что-то из ряда вон... Даже никаких сравнений в голову не приходит, разве что вечернее небо в городе, когда заря погасла, но фонари еще не зажглись и не наступила полная темнота. Почему, впрочем, не наступила? Как раз наступила - для молодого человека, который только что тряхнул головой, чтобы убрать волосы со лба, и вместо этого совершенно завесился черными вьющимися прядями; вьющимися бессистемно - то ли оттого, что каждая из них считает себя "суверенной и независимой", то ли оттого, что их владельцу было абсолютно некогда стричься последние лет 10.
Разумеется, брови тоже черные - черные, длинные и изогнутые. Сейчас они на приемлемом расстоянии друг от друга, но бывают моменты, когда они встречаются на переносице - и отнюдь не для переговоров; тогда все властное, с резкими, чеканно-четкими чертами лицо вышеозначенного молодого человека становится попросту мрачным. Впрочем, это бывает не так уж часто - и если вы не найдете во всем околоземье, включая Землю и семь уровней Верхнего Неба, ни человека, ни ангела, имеющего больше прав на мрачное состояние духа, то вы не найдете также ни человека, ни ангела, который так мало бы пользовался этими правами. Причин для первого - много, для второго - практически никаких, кроме собственного нежелания молодого человека (понимаю, как вам надоело это словосочетание - потерпите еще немного) наводить тоску на окружающих.
Перейдя от темных мыслей и тонов к светлой части палитры, я могу сказать, что над левой бровью у молодого человека - светлый шрам, резко выделяющийся на загорелой коже, что одет он в светлую же голубую "варенку" и что из-под "вареной" куртки выглядывает воротник белой рубашки - не совсем батистовой и не очень уж кружевной, но с претензией на оба этих названия - понимайте как хотите, тем более, что мне пора заняться следующим персонажем, который как раз входит в кафе вместе с усилившимся накалом утреннего света. Даже не входит, нет, а как-то внезапно является на пороге, без стука закрывает за собой дверь и бесшумно делает несколько шагов по проходу между столиками. Пламя факелов вытягивается и вспыхивает ярче, волосы вошедшего, попав в луч света от одного из окон, также вспыхивают золотом и медью. Одет он в белый летний полотняный костюм, на плече - холщовая сумка; черты лица одухотворенные, иконописно-тонкие, и красив он, надо сказать, необыкновенно. Можно было бы сказать: "ангельски красив", однако, если бы это был ангел, разве были бы у него такие зеленущие, как весенняя трава, а главное, хитрые глаза? И лукавая улыбка, только что скользнувшая по губам пришедшего, говорит о чем угодно, только не о святости и благодати. "Ах так, - опять подумаете вы, - тогда надо отыскать этому явлению место на Земле", и, отметив внимательным взглядом нос с горбинкой и рыжину кольцами спадающих кудрей, тут же отыщете его поближе к Палестине. Опять же - частично вы правы - антисемитов прошу выйти вон, то бишь, закрыть книгу. Оставшиеся - узнайте: это не человек, не ангел, а "Рафаил-целитель, спутник Товии" - читающий да разумеет. Добавлю еще - в свое время он вплотную занимался проблемами земной флоры и фауны; именно ему принадлежит герб с кое-как переведенным мной девизом, и, что самое странное, Рафаил продолжает этому девизу следовать, то есть любить и исцелять людей, усердно пакостящих и уничтожающих дорогую его сердцу Природу.
Впрочем, сейчас речь не о любви, а о том, что Рафаил, подкравшись (иначе не скажешь) к эстраде, где он давно заприметил задумчивого молодого чел... тьфу, в общем, того, кто сидит, произносит нежнейшим голосом пианиссимо*: - "Маэстро-о!"
Никакой реакции. "Пианиссимо" превращается в "пиано**", затем в "форте***", но Маэстро упорно не желает возвращаться в мир реальности из страны грез, где он пребывает. Тогда подвижное лицо Рафаила приобретает скорбное, прямо-таки удрученное выражение, он грустно говорит: "Эх, дунуть, что ли?" и в его руке тотчас возникает небольшая, хорошо начищенная медная труба. Нет, нет, нет, что вы! Дикая мысль использовать ее в качестве милицейской дубинки ни на миг не приходит Рафаилу. Для этого он слишком хорошо воспитан, но вот дунуть в трубу над ухом ничего не подозревающего человека - это завсегда пожалуйста.
М-да-а...Если покойников в день Страшного Суда будут поднимать таким образом, они, конечно, встанут - встанут все, даже те, кто хотел бы еще полежать, но - плохо придется протрубившему. В лучшем случае его схватят за лацкан куртки, хорошенько встряхнут и отпихнут от себя подальше, вместе с несносной трубой - как сейчас Маэстро отпихнул Рафаила, сказав при этом весьма сердито: "Нахал ты рыжий!". Так как это первые слова, им произнесенные, я должен обратить ваше внимание на одну деталь: хотя сказано вроде бы негромко, эхо по углам зала охотно подтверждает "...ый", и люстра, звеня, вздрагивает хрустальными подвесками. Впрочем, эту привычку Маэстро иной раз произносить обычные слова с такой интенсивностью звука, с которой нормальные люди поют патетические оперные арии, отличал в свое время еще ван Страатен.**** Да и мудрено было не отметить, если...Эк меня занесло! Я остановилась на том, что Маэстро назвал Рафаила "рыжим нахалом". И то и другое было верно, но, как это часто случается, пострадали третьи и совершенно посторонние лица. Толстая папка с нотами, лежавшая на конторке, от толчка заскользила неудержимо к краю, и, шлепнувшись вниз, издала мелодичный многоголосый стон, наподобие грузинского хора. Находящихся в кафе, впрочем, это ничуть не удивило - Рафаил с самой нежной улыбкой приложил палец к губам и сказал нотам "Тс-с", а Маэстро молча поднял папку, отряхнул и снова положил перед собой. Но так как при этом он даже не обернулся к Рафаилу, тот зашел немножко сбоку и спросил:
- Да ты сердишься, что ли?
Маэстро поднял глаза с видом отсутствующим, посмотрел сквозь Рафаила и произнес:
- Ты мне такую мысль спугнул... Змеище подколодный...
Реакция Рафаила была странной - вместо того, чтобы извиниться или обидеться, он вдруг что-то
_____________________________________________________________________________________
*очень тихо ** тихо ***громко
****капитан "Летучего Голландца"
старательно начал выискивать у себя под ногами, затем пару раз обошел вокруг маэстровой
конторки, заглянул под нее и, наконец, протянул ему сильно измятый лист, спросив:
- Эту?
Маэстро быстро развернул зашуршавшую бумагу, глянул на ярко-зеленые, отдаленна похожие на ноты значки, которыми была испещрена внутренняя поверхность листа, опять же ничуть не удивился, сказал только "Угу", положил лист на конторку и начал вносить какие-то коррективы в свою чувствительную к ударам партитуру. Рафаил постоял около него, ничего не дождался, пожал плечами, отошел, вытащил из стены кресло, а из пола - пюпитр, разложил на нем какие-то бумаги, сел (в точности скопировав позу Маэстро) и сделал вид, что страшно поглощен работой. Некоторое время в кафе стояла тишина, нарушаемая только изредка шорохом листов.
Разумеется, вскоре появляется третий герой, но появляется он не с той стороны - дверь на улицу остается закрытой, зато открывается дверь, ведущая из внутренних помещений кафе на эстраду, и оттуда выходит опять же молодой (годом старше Маэстро и Рафаила) человек, в клетчатой коричневой рубашке, светло-серых брюках и такой же плащевой куртке, небрежно наброшенной на одно плечо. Глаза у него, кстати, тоже серые, а волосы - каштановые, но не следует из этого делать вывод, что он "серая личность" или "коричневая чума", хотя он и похож на итальянца, или, вернее сказать, на римлянина, причем тех времен, когда короткостриженые и малосентиментальные римские сенаторы, драпируясь в тоги, появлялись где-нибудь между колоннами портика, а легионеры приветствовали их, колотя широкими и короткими (римскими, разумеется) мечами по щитам... Просто, живя в ОВС*, приходится одеваться так, как большинство ее жителей, дабы не привлекать чрезмерно внимание овсчан. Зовут его - Габриэль, или, что на наш слух привычнее - Гавриил. Но кто там еще топчется у входа? Ба! Да это же концертный рояль! Он никак не может преодолеть порог - все время соскальзывают колесики... Что ж, этой беде можно помочь - Габриэль вытягивает вперед правую руку и поднимает ее ладонью вверх тем точно жестом, каким дирижер поднимает оркестр, а учитель, к которому на урок нелегкая принесла директора - своих учеников. Выглядит это не так эффектно, как пассы Алана Чумака, но действует замечательно - рояль приподнимается над порогом и чинно выкатывается на эстраду. Проходя вслед за ним, Габриэль дружески пожимает протянутую Рафаилом руку, извлекает из пола трехногий табурет, садится и начинает...гм...настраивать инструмент. Вначале на нем (на инструменте, конечно), вырастает лес бамбуковых труб разной длины, а клавиатура отчетливо жаждет разделиться на несколько слоев. Это Габриэля, по-видимому, не устраивает, и он начинает старательно запихивать трубы обратно. Они поддаются, зато снизу вылезает гриф виолончели. Габриель поступает с ним так же, как с трубами, но, выпрямившись, обнаруживает на краю рояля целое семейство медных тарелок, соединенных к тому же изрядным количеством струн между собой. Тогда настройщик, взяв табурет, попросту отходит от рояля и задумчиво наблюдает за тем, как тот обрастает всякой дрянью, плавится, меняет форму и в конце концов приобретает вид, совершенно не поддающийся описанию. Как только на- и в- рояле кончается отчетливое движение, Габриэль возвращается и погружает в него руку до самого плеча. Честно говоря, хочется зажмуриться и отвернуться, потому что из этого лабиринта или не вынешь руку вовсе, или вынешь по частям в разных местах; но все обходится благополучно - щелкает какой-то тумблер в недрах "рояля", и он тут же приобретает вполне благопристойное обличье - только небольшая тарелочка сиротливо пристроилась на педали, которая от этого стала очень похожа на поганку. Впрочем, не так уж и благополучно, потому что Маэстро, зябко передернув плечами, говорит:
- Менять поле пять раз за пять минут прямо за спиной...
Габриэль вопросительно смотрит на него, но продолжения не следует. Тогда он говорит:
- Извини, пожалуйста, я только хотел проверить, не повредила ли роялю транспортировка.
Ответа он опять же не получает - похоже, что Маэстро только что дал обет молчания.
Тогда Габриэль вопросительно смотрит уже на Рафаила. Тот разводит руками, пожимает плечами и поднимает глаза к небу - все это без единого звука. Почувствовав, вероятно, недостаточность этой мимической информации, Габриэль берет свой табурет, садится рядом с Рафаилом и заводит с ним разговор "в четверть голоса".
Створки дверей с треском разлетаются друг от друга и ударяются о стену, пламя факелов подпрыгивает, как обрадованная собачонка, а виновник всего этого переполоха возникает на пороге, заслоняя солнечный свет. Какой контраст с бесшумным появлением Рафаила!
Новоприбывший пинает стул, попавшийся под ноги, вздымает вверх кулак, в котором зажато что-то белое и кричит на все кафе: "Нет, вы только..." Тут он замечает, что кое-кто из находящихся на эстраде занят страшно, замолкает и быстро идет по проходу.
Чтобы его как-нибудь описать, придется сделать штуку, называемую "стоп-кадром". Итак, роста "выше высокого" и "косая сажень в плечах", одет в полосатую бело-синюю футболку и синие же клеши - напрашивается "флотский ремень", но ремень обыкновенный, волосы золотисто-русые и прихвачены хайратником*, хотя вошедший-то как раз менее всего в нем нуждается - волосы у него почти не вьются и подстрижены гораздо короче, чем у других (могу сказать по секрету, что однажды он попытался их обкорнать совсем, но против этого дружно восстали остальные члены квартета); подбородок упрямо выдается вперед, а голубые глаза в данный момент мечут молнии (Уж не знаю, насколько это расхожее выражение подходит к Князю Воды, которому скорее надлежит взметать валы). Нет, трудно все-таки описывать человека, чье лицо искажено яростью, но достаточно давно зная пришедшего, я могу сказать, что и "наци" времен третьего рейха, и современные "патриоты" приняли бы его за своего - по внешности, конечно...
...Да - чуть не забыла - его зовут Михаил.
Белый предмет, оказавшийся газетой, Михаил сует Габриэлю так свирепо, как будто тот виновен во всех семи смертных грехах, да еще впридачу наступил ему на мозоль. Габриэль спокойно (он все делает спокойно) разворачивает газету, Рафаил, тряся пальцами, которые он имел неосторожность предоставить Михаилу для рукопожатия, присоединяется к нему и несколько минут они читают. Затем Габриэль бледнеет, споткнувшись на какой-то строчке, а Рафаил хватается рукой за щеку и морщится, как будто у него заболел зуб. Дойдя до конца листа, они долго и молча смотрят друг на друга и на Михаила, Наконец, Рафаил произносит: - Ну, Великое Пространство, ну что ты с ними сделаешь?
И безнадежно машет рукой.
Я до сих пор не знаю, что их так расстроило. Обыкновеннейшая газета - в ней фактически ничего и не было, кроме спортивных новостей да "Выступления Президента СССР тов. Горбачева М.С.", в котором речь шла, кажется о Литве, а может быть - о Латвии, не помню точно.
Поделившись своим возмущением с друзьями, Михаил тоже сел, не озаботившись при этом даже вытаскиванием чего-либо откуда-либо: сел просто на пустое место, которое тут же приобрело очертания пластикового кресла. Я понимаю - такое свободное обращение с материей и пространством может вызвать зависть, у нас, грешных, такими способностями не обладающих - но... но, но, но - разве я не говорила, что здесь не в почете запреты и законы?
Мало того, усевшись, он из-под этого же кресла вытащил черную, как жук, и изящную, как виньетка, маленькую скрипочку. Она была до того маленькой и выглядела так неуместно по сравнению с мощной - не рукой - дланью, которая ее держала, что, вероятно, Михаил и сам это почувствовал. Во всяком случае, скрипка начала все расти, расти, да и выросла - в виолончель.
А что же Маэстро? Увы, увы!
Ни шумное появление рассерженного Князя Воды, ни уныние, в которое повергла его друзей злосчастная газета, ни манипуляции, производимые со скрипкой, связанные, как я подозреваю, с очередным "изменением поля", словом, никто и ничто не привлекло его внимания; из всех явлений окружающего мира для него по-прежнему существовала только музыка. Однако эта преданность делу почему-то не очень понравилась его товарищам: молчание в кафе становилось все более напряженным, наконец, Рафаил встал, отставил в сторону кресло, взял у Михаила виолончель, без лишних разговоров трансформировал ее в гигантский геликон, прислонил его к креслу и полез внутрь. Я не шучу - он уже наполовину скрылся в трубе, когда Маэстро, почувствовав, видимо, что что-то неладно, резко обернулся. То, что он увидел, вызвало у него секундное остолбенение, затем он спросил:
- А что, собственно, происходит??
Не сомневаюсь, что вам бы тоже хотелось это знать, а поэтому поясняю - элейское "лезть в трубу" означает примерно то же, что наше "Лезть в бутылку"; другое дело, что у нас никто не следует ему так буквально...
Убедившись, что крайние меры возымели действие, Рафаил вылез из трубы, пребывание в которой, судя по всему, не доставило ему особого удовольствия, посмотрел в глаза удивленному Маэстро и сказал сурово:
''Насчет дня Рыжик, конечно, загнул - едва утро началось, но отрубился он действительно круто. Сколько же его ждут? И что теперь делать - сперва, конечно, поздороваться, а затем? Сделать вид,
что ничего не случилось? Извиниться, объяснив, что не заметил их прихода?" - подумав так или
примерно так, Маэстро избрал третий, как оказалось, весьма пагубный путь. Сперва он сказал как ни в чем не бывало:
- Здравствуйте, друзья,
затем отодвинул конторку, с наслаждением потянулся в кресле и добавил:
- Что-то я устал...
Едва он произнес эти слова, суровое выражение на лице Рафаила сменилось крайне сочувственным и он спросил:
- Тогда, может, ты завтра отдохнешь? - но немного переиграл в своем желании сделать вид, что эта замечательная мысль только что пришла ему в голову: точно такой же вопрос точно таким же невинным тоном задавался Маэстро за последние два дня по крайней мере трижды - по числу участников квартбенда.
Поняв, что все представление с трубой было только частью коварно подстроенной Рыжиком ловушки, Маэстро, конечно, очень рассердился, но внешне этого никак не выдал, скорее наоборот: голос его был спокоен и небрежен, когда он отозвался:
- Думаю, что в этом нет надобности, тем более - работы много.
Рафаил, рассчитывавший на возражения гораздо более бурные, был этим спокойствием несколько выбит из колеи, но сдаться, сразу, конечно, не пожелал. Но едва он произнес:
- И все же... - как за спиной его раздался адский грохот, заставивший ею буквально подскочить на месте. Это с гулом и стоном потревоженной меди рухнула на пол громада геликона... Но еще большее впечатление, чем на Рафаила, этот шум произвел, по-видимому, на расстроенные нервы Маэстро, потому что он закричал дико и раздраженно:
- Да уберите вы eго! - подразумевая геликон, а когда Габриэль исполнил это, то есть перевел трубу в виолончельную ''ипостась", продолжил совершенно иным тоном, сухо и отрывисто:
-Так что том у нас со вчерашним днем? - напрочь, судя по всему, позабыв про Рафаила.
Михаил, к которому явно относился этот вопрос, недоуменно уставился на Маэстро, припоминая, что и когда он говорил про "вчерашний день", однако затем полез в карман, достал оттуда кипу белых листочков, откашлялся, поднес их к глазам и начал читать скучным голосом: "Студенты брбрбрского института в количестве 18 человек...". При этом новом сюрпризе брови Маэстро полезли вверх и он спросил:
- Эт-та еще что такое?
- Не мешай ему работать под комсомольского секретаря, пригодится, - откликнулся Габриэль, а Михаил подхватил:
- Вот именно, мне послезавтра на собрание идти.
Узнав, что это не очередные козни Рафаила, Маэстро сразу успокоился и разрешил :
- Продолжай.
- ... в количестве 18 человек, побывавшие вчера в кафе под названием, "Эм-вэ-дэ", сдадут сегодня первый экзамен сессии по предмету (Заглянул в бумажку) "сопротивление материалов" на отлично.
- Все? - поинтересовался Маэстро.
- Все, - ответил Михаил и добавил уже нормальным, своим голосом:
- 18 "пятерок", деканат будет в отпаде.
- Прекрасно, - кивнул Маэстро, - а как дела с "шашлычником"?
- Полон раскаяния и желания начать новую жизнь: перевел вчера 6 тысяч на счет детского дома ?11, отчислил из кооператива тещу двоюродного брата жены свояка председателя райисполкома, решил с шашлыков перейти на снабжение мясными полуфабрикатами, (по приемлемым ценам), жителей своего микрорайона...
- Так он разорится,- прервал его Габриэль.
- Не разорится, спрос будет - возразил Рафаил.
- Тогда его прирежут, - не сдавался здравомыслящий "глашатай божьих тайн", - мафия ж кругом...
- При слове "мафия'' Михаил что-то вдруг вспомнил и повернулся к Рафаилу:
- Слушай, сегодня c yтpa много народа будет?
- А что такое? - осторожно поинтересовался тот.
- Ничего, просто этот кооператор взял к себе двух ребят - помнишь, из ИТК? А у одного из них ломка, так можно он сегодня придет?
- Разумеется, что ж он мучиться-то будет? Пусть приходит - сердобольно отозвался Рафаил и предложил:
- Перейдем к сегодняшнему дню? - но при этом как-то нервно вздрогнул, что не укрылось от глаз остальных.
- Ну говори, кого ты там назвал... - потребовал Маэстро.
- Студенты будут, как обычно...несколько ребят с судоремонтного - афганцы бывшие...и эти.
- Какие - такие эти? - спросил Михаил, - я что-то не понимаю.
Несчастный Рафаил посмотрел на него полным страдания взглядом, попытался что-то сказать, но не сказал ровным счетом ничего. Какое-то слово прекрасного, ко всем случаям пригодного, благозвучного элейского никак не шло с его языка и ничерта не помогала "восьмерка" по риторике.
- Все ясно, "ночные бабочки", - догадался, наконец, Габриэль.
- "Черная моль и летучая мышь", - задумчиво добавил Маэстро и потащил за угол из папки чистый лист нотной бумаги.
Но Михаил - Михаил отнюдь не так спокойно отнесся к этому сообщению. По видимому, он недолюбливал все, что летает ночью, потому что прямо передернулся от отвращения, шагнул к Рафаилу и сказал:
- Да что ж это такое, а? Ни один твой день без них не обходится! Ведь им играть же невозможно, гадости этой!
При последних словах Рафаил, постепенно отходивший на заранее подготовленные позиции, то есть за Габриэлево кресло, остановился и воскликнул:
- Что я слышу?
И, уже сам наступая на Михаила, продолжил, сверкая глазами:
- Неужели ты считаешь, что эти несчастные должны быть впридачу ко всем бедам лишены права на элементарное сочувствие? На милосердие, наконец! - голос его взлетел под потолок, и вопрос прозвучал грозно, как знаменитое "Доколе?" Цицерона. Но ответил ему совсем не Михаил, а Маэстро, и как-то не по существу:
- Если уж речь зашла о милосердии, не мог бы ты сойти с моей ноги? Она все ж - таки не казенная, а хромота еще никого не украшала...
Когда совершенно сбитый с толку и изрядно смущенный Рафаил освободил Маэстрову ногу, на которую он и впрямь умудрился наступить в пылу спора, Маэстро взглянул на Габриэля и сообщил:
- Вопрос, по-моему, решен: предложение Рафаила принято большинством трех голосов против одного. Михаил ерзнул в своем кресле, Рафаил тут же закричал:
- Тише, слово имеет оппозиция!
- Нет у оппозиции никаких слов, - мрачно ответил Михаил, подумал немножко и добавил:
- Но есть вопрос. Что мы им будем играть?
- Есть какие-нибудь предложения, мессиры? - весело спросил Маэстро.
Рафаил протянул ему записную книжку, Маэстро уточнил:
- Ты мне предлагаешь играть первую партию?
- Зачем же, бери вторую! Я их позвал, я и начну игру.
Маэстро в ответ ухмыльнулся уголком рта и продекламировал:
- "Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, не проси об этом счастье, отравляющем миры, ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, что такое темный ужас начинателя игры". *
- Да справлюсь я!
- Я всегда на тебя рассчитывал - улыбка Маэстро была ослепительной и неожиданной, как вспышка сверхновой.
Разобравшись с утром, мессиры пожелали узнать, что у них на обед. Оказалось - блюдо крайне несъедобное - неоднократно упоминаемый мною горком почти в полном составе. Такого рода
публика требовала тщательно подготовленной встречи, поэтому довольно долго продолжалось обсуждение меня, в основу которого легла черновая заготовка Рафаила.
Первое блюдо - "лапша бумажная деловая" - было принято без возражений. Вместо "тараканов разбегающихся", обозначенных вторым номером, Маэстро предложил "тараканов, марширующих строем, с развернутыми знаменами", но заметил, что при этом не исключено разбегание публики. Оказалось, что Рафаил предусмотрел против этого кое-какие меры, то есть предложил попросту прикрепить посетителей к ножкам стола за левую лодыжку цепочками. Поинтересовавшись, имеются ли достаточные основания для подобного насилия над личностями, и выяснив, что "личности и так все прикреплены - кто к спецбольнице, кто к столу спецзаказов, кто и туда, и сюда, и еще много куда", Маэстро вписал предложение в меню. Затем предложения посыпались, как листовки с вертолета: Михаил высказал пожелание, чтобы все рюмки пересыхали, когда к ним протянешь руку, зато чтобы из одной все время бил чернильный фонтан, предложение (уже не помню, чье), напоить гостей водой из Реки и накормить тем, что выловится в заливе около дамбы, было отвергнуто ввиду очевидной опасности для жизни и заменено более гуманным - накормить их обычным обедом, взятым одной из общепитовских столовых; ну и так далее. Под конец был решен вопрос с обслугой - вместо экзотических дэвов и джиннов, предложенных Рафаилом, Габриэль предложил манекенов - в самом деле, что может быть страшнее вроде бы живого, но абсолютно бездушного аппарата?
После этого Маэстро поднял повыше вдоль и поперек исписанный лист и отпустил его; хотя в кафе не было ни малейшего ветра, он пролетел метров 25 и опустился точнехонько в 1 из факелов. А вы думали, они здесь только для красоты?
Итак, весь предварительный план был готов, настало время работы, Рафаил убедился в этом, взглянув на электронные часы, висевшие как раз над его гербом, затем вдруг заорал: "Ай, они же подгорят!", что, конечно, не к часам относилось, и с ураганной скоростью унесся внутрь кафе.
- Постой, кто гостей-то встречать будет? - крикнул вслед ему Маэстро, но Рафаил уже ничего не слышал.
- Только не я, - темнея лицом, сказал Михаил, - мне сегодня и без того тошно.
- Да идите вы спокойно переодевайтесь, - усаживаясь у рояля, предложил Габриэль, - я встречу.
Оба рыцаря одновременно (хотя и с разной интонацией), произнесли "благодарю", повернулись и пошли к двери. Впрочем, такая синхронность действий не должна вас удивлять - в конце - концов, они были побратимами и на Элее им часто приходилось действовать вместе.
Над Городом разгоралось утро. Где-то, звеня, проехал трамвай, прогулявшие всю ночь уличные коты заспешили по подвалам, а пролетавшие всю ночь "ночные бабочки" потянулись к кафе. Вот одна из них - в фирме, лейблах и косметике, все честь по чести - подошла к двери, несколько раз дернула ее, наконец, толкнула от себя, перешагнула порог и... тотчас застряла каблуком-шпилькой между неплотно пригнанными плитами пола. Надо сказать, эта ночь была для нее весьма неудачной: сперва какой-то кретин поставил ей бланж под глазом, потом поехали итальянские колготки, и в заключение всего Нинка (стерва такая! Воображает себя Нинон Ланкло!*), увела клиента прямо из-под носа, почему она и осталась без "зелени".
Немудрено, что еще и застряв впридачу, она сказала вслух нечто весьма неласковое.
-Потише, не в ресторане все-таки - тотчас отозвался кто-то. Она недоуменно посмотрела вокруг и увидела в глубине зала, на эстраде, какого- то мэна, который, судя по всему, возился с роялем. Единственное, что было непонятно- это как ее услышали. Эстрада была довольно далеко. Решив пока ничего не отвечать, она вылезла из туфли, вручную извлекла ее из пола, и одела опять, но, сделав шаг, застряла другой ногой. Тот же голос посоветовал ей "Да что ты мучаешься, одень шлепанцы!" В самом деле, на полу стояли ухмыляющиеся меховые шлепанцы. На одном было написано "Самое время", а на другом "Нас надеть". Эта идиотская надпись и фамильярное
* знаменитая французская куртизанка времен Людовика XIII
обращение "на ты" окончательно испортили ей настроение. Она выпрямилась (насколько позволила туфля) и закричала в сторону эстрады:
- Что вы мне тычете? Я с вами брудершафтов кажется, не пила! - и хотела еще что-то добавить, но тут этот, на эстраде, вдруг встал, церемонно поклонился, показав себя окончательным психом, и произнес: "Oh, pardon, non, of couse, lady, no"* отменно грассируя в начале и растягивая букву "о" в конце фразы, так что нельзя было понять- то ли он 5 минут, как из Парижа, то ли 5 минут, как из Лондона.
Эта явно преувеличенная франко-английская вежливость совершенно сбила с толку нашу "леди", тем более, что непонятно было, по-каковски отвечать. Она опять промолчала, вылезла из туфель и босиком (все равно колготки испорчены...) подошла к одному из столиков, стараясь не смотреть на чокнутого настройщика. С этой же целью (не смотреть), она углубилась в меню, лежавшее на столе, но это оказалось не меню, а старинным полууставом написанные правила поведения в кафе. Почитав их немного, она возмущенно отбросила лист, он перевернулся, и оказалось, что меню на второй стороне. Оно было напечатано обычным шрифтом, хотя, по логике вещей, для него как раз подходил полуустав - большинство блюд, в нем указанных, да-авно перевелись в ОВС... Начитавшись всяких вкусных вещей, "леди" пожелала узнать, когда их можно будет получить в материальном виде, но, подняв глаза, обнаружила, что узнавать не у кого - эстрада была пуста. Окончательно созрев для хорошего скандала, она встала, и тут ее внимание было отвлечено сразу в две стороны. Во-первых, очередная стая "бабочек" с шумом влетела в кафе, а во-вторых - и это главное - на эстраде появился Рафаил, в черном фраке с зеленой искрой, белой манишке, со здоровенным репейником в петлице,
(вот еще новость! разве цветет весной?) и сияющий дежурной улыбкой. Обратившись к нему за разъяснениями по поводу завтрака, "леди" узнала, что "завтрак непременно будет, но попозже - когда все соберутся". После этого Рафаил извинился и опять исчез внутри кафе. Волна "бабочек" тем временем докатилась до столика, где сидела "леди". Все расселись вокруг и начали разговоры на узкоспециальные темы. Кто-то, вытащив зажигалку, ругнул обманщика-японца: хваленая техника не желала работать. Впрочем, и другие зажигалки, вынутые из сумочек и карманов, тоже почему-то не действовали, хотя вроде бы были в полном порядке. Не успели еще "представительницы древнейшей профессии" уяснить причины этой странной забастовки, как открылась дверь и в кафе влетела еще одна "бабочка".
- Какой ты сегодня...школьницей, - сказала одна из ранееприлетевших, оглядев ее. Действительно, по сравнению с остальными новоприбывшая была и не накрашена, и не одета. Ни спичек, ни исправной зажигалки у нее тоже, к сожалению, не оказалось, поэтому к появившемуся Рафаилу обратилось сразу несколько голосов, прокричавших: "Мужчина! У вас не найдется огоньку?"
- Рафаил, в свою очередь, спросил: "Вы надпись-то прочитали? Нет?" и спрыгнул с эстрады вниз. Жрицы любви слегка оторопели, обнаружив, что и до плеча ему не достают, несмотря на каблуки- сперва как то было незаметно, что мужчина такой лонговый. Рафаил, впрочем, мало обращая на них внимания, направился прямо к той, что пришла последней, и обменялся с ней несколькими словами. После этого он повернулся к остальным и сказал:
- Прошу всех занять свои места.
- Согласно купленным билетам? - сострила какая-то из девиц.
- Нет, - спокойно отозвался Рафаил - согласно платкам.
Действительно, на столах, оказывается, лежали маленькие белые батистовые платки с кружевами... и не только с кружевами, а еще и с ФИО каждой из "жриц".
- Вы что, в КГБ работаете? - развернув платок, возмутилась "леди"
- Нет, в "МВД" - ответил Рафаил и "сгинул" - в полном смысле этого слова, то есть внезапно исчез посреди зала. Это было уже слишком - хорошо еще, в этот момент появились тележки с едой - судя по всему, самоходные.
Тут же раздались восхищенные вопли и восклицания, все поспешили усесться. Небезынтересен разговор, произошедший при этом между опоздавшей девочкой и ее соседками. Соседка справа, которая обычно представлялась клиентам, как Зайка, но судя по платку, была Машей, спросила:
- Слушай, он еврей?
На что ей довольно сердито ответили:
- А если да, тогда что?
- Ничего, жалко просто - такой красивый мальчик, и еврей.
Высказав эту умную мысль, умная Маша принялась за бутерброд с икрой, но теперь уже соседка
* "Извините, нет, конечно, нет, леди" ( фр.-англ.)
слева поинтересовалась:
- А о чем это ты с ним говорила?
- Я спросила, когда в воскресенье клуб открыт! - ответила ее собеседница, и, чтобы избежать новых расспросов, поспешно поднесла к губам чашку с кофе.
Кафе быстро заполнялось народом. Через десять минут вы бы уже не разобрали в этой толпе молодежи, кто здесь "бабочки"; кто студентки, кто бывшие "афганцы", а кто бывшие уголовники - все одинаково оживленно ели, разговаривали и смеялись.
Вскоре появился и квартбэнд, во главе со своим квартбэндмейстером, в руке которого, когда он вышел на эстраду, блеснул, как шпага, длинный скрипичный смычок. Маэстро подошел к краю эстрады, и, слегка прищурившись, оглядел зал. Шум как-то сразу и невольно стих, и глубокий, звучный голос его легко раскатился по залу
- Рад видеть вас всех в нашем кафе. Вы мои гости, и, как должно быть, вы уже поняли, нам не нужно никакой платы, кроме вашего внимания.
- Лафа! - тут же крикнул кто-то из неугомонной и безденежной студенческой братии,- а поужинать здесь можно?
Этот радостный вопль вызвал смех в зале, Маэстро тоже улыбнулся, затем сказал серьезно "Можно", и отступил назад, давая место Рафаилу. Тот посмотрел на зал невидящими и темными от волнения глазами и поднял смычок.
Бешено вскрикнула и зарыдала скрипка, сдержанно отозвалась ей вторая, светло и печально запел альт в руках Габриэля, а невидимый, но мощный оркестр во главе с виолончелью Михаила подхватил и развил тему... Но согласитесь - описывать музыку словами - занятие неблагодарное, поэтому я временно откладываю ручку.
Студенты убежали, торопясь к началу лекции, "афганцы" уехали на свой судоремонтный, "ночные бабочки" которым некуда было спешить, медленно вышил из кафе. Какая-то вдруг отчаянно вскрикнула "Ай!" и принялась тереть мокрые глаза, в которые попала тушь. Тут как раз пригодился батистовый платок, и - о чудо!- глаза тут же перестало щипать - предусмотрительность Рафаила воистину не имела границ...Разлетаться им как-то не хотелось, в конце - концов они всей гурьбой решили поехать на дачу к "Леди", которая обещала прогулку по парку с "воот-такими елями - в три обхвата, прудами и церковью из желтого пудожского камня". (Не исключено, что вы тоже знаете это место, но прошу вас - молчите, иначе город будет расшифрован, и найдутся патриоты, которые закричат....все то же - что в их городе нет, не было и не будет никакого кафе с названием "МВД", что все это клевета и чернуха, а я ...оставим, впрочем, меня, оставим, теперь уже окончательно, наших травиат, и вернемся в кафе.)
Как бы назвать картину, представшую нашим глазам? "Натюрморт с музыкантами ", вероятнее всего. Они, правда, не совсем умерли, но изрядно вымотались. Михаил, утирая пот со лба, бурчит: "Нет, и не говорите вы мне, и не уговаривайте - уголовникам играть легче". Маэстро и Габриэль просят Рафаила позаботится о кофе- кофе приносит манекен. Он мерзко выглядит, и описывать его мне что-то не хочется. Когда кофе выпит, Габриэль утешает Михаила сообщением о том, что уголовники будут вечером, а Рафаил, чтобы окончательно поднять настроение, берется за гитару и собирается петь, но против этого поспешно и неожиданно возражает Маэстро. Рафаил удивлен так, что его глаза занимают минимум пол-лица - ведь участники квартета ( уж на что голосисты сами), всегда с удовольствием его слушают. Дело в том, что у него (когда он не валяет дурака и не поет басом) прекрасный тенор; золотисто-прозрачный, теплый, именно что ангельский голос. Недоразумение, впрочем, скоро разъясняется: Маэстро протестует не против пения, а - конкретно - против игры на гитаре, и у него есть на то веские основания. Оказывается, наш певец вкладывает в свою игру на этом инструменте так много неподдельной экспрессии, что не далее, как вчера, искра, слетевшая с грифа его гитары, прожгла дыру в Маэстровой куртке. И в подтверждение своих слов Маэстро сердито хлопает по свежей кожаной заплатке на рукаве.
Да...если варить джинс- дело благое, то вот жарить его... Но Рафаил не был бы Рафаилом, если бы у него не было уже готово оправдание. И оно есть, его нужно спеть, и лучше всего- под гитару. Увидев, что этого все равно не избегнуть, Маэстро принимает меры предосторожности - отодвигается подальше от Рафаила и ставит рядом с собой недопитую чашку кофе, пригрозив, в случае чего, вылить ее на гитару или на владельца - как придется. Рафаил, ответив, что "ради искусства он готов на все", берет кресло, ставит на него ногу, на ногу пристраивает гитару, выпутывает ее гриф из собственных волос, по причине изрядной длины вечно оказывающихся там, куда их никто не звал, и поет с джазовыми завываньями:
Я не могу сегодня больше петь,
Без риска, чтоб не развалилось все кругом.
И звук любой струны сечет меня, как плеть,
И искры с грифа сыплются - гори оно огнем!
Только не синим - это слишком красиво,
Только не красным - это слишком опасно,
Только не черным - да на кой же мне черт он?
Ведь, как известно, надежда синего цвета,
Красное пламя - страстей эмблема и знамя,
Черное горе - бездонней неба и моря.
Это трехцветье приводит в ужас столетья.
Маэстро, скептически хмыкнув, спрашивает:
- Твое?
На что Рафаил, даже обидевшись, отвечает:
- Ну что ты! Там в четвертой строчке два лишних слога и вообще - я такого не пишу. Просто в клубе кто-то пел.
Прошу вас, оставим теперь кафе еще раз. Скоро придут партактивисты, а мне с ними очень не хочется встречаться. Прогуляемся к Реке?
Вид с моста над рекой действительно хорош: справа - красные стены и золотая игла собора, воткнутая в небо; слева - красные флаги и зеленая трава поля...Город, Город, придет ли тебе на помощь твоя звезда из созвездия Свободы, Глобами предсказанная, станешь ли ты, наконец, первым среди равных, или это все пустые мечты?
Коварнейшая вещь - лирическое отступление. Можно так отступить от темы, что потом въезда не найдешь...
Ну вот, кто-то уже стоит в дверях кафе - весь снаружи, голова внутри. Нет, теперь уходит, даже убегает - низенький такой человечек с неприметным лицом, с портфелем в руке. Змей с ним!- заглянем-ка и мы внутрь. Публики - полно, вон первый секретарь со своей секретаршей, дальше замы, завы, инструктора, инспектора - сидят и слушают музыку (а куда ж им деваться), наполняющую их закаленные в канцелярских битвах души каким-то крайне неуютным чувством. Так им и надо - ничуть не жаль! Но что такое? К кафе, шурша шинами, подъезжает длинная черная лакированная "волга", из нее вылезает тощий молоденький лейтенантик в форме того министерства, которое поделилось с кафе своим названием, затем толстый милицейский чин, а третьим - тот самый человечек с портфелем, и все они направляются к дверям. Хотя нет, не все, а только менты;- человечек, исполнив свой гражданский долг, остается около машины, подхватив портфель под мышку.
Но где же бронетранспортеры, вертолеты? Где, наконец, доблестный ОМОН со щитами и в касках? Не думают же они, в самом деле, вдвоем арестовать весь квартет? Ха, ха, и еще раз - ха!
Милиционеры незамеченными проскальзывают в кафе и усаживаются в задних рядах. Этакие голубки в сизом оперении... Впрочем, это они считают, что не замечены - Рафаил, доиграв несколько тактов, опускает синтезатор и кричит, легко и звонко преодолевая мощный накат музыки:
- Здравия желаю, Владимир Кузьмич! Как я рад Вас видеть, Владимир Кузьмич!!
Но Владимир Кузьмич не разделяет этой радости. Напротив, глядя на его физиономию, можно предположить, что эта встреча пробуждает в нем какие-то крайне неприятные воспоминания: посмотрев на Рыжика, он сперва вздрагивает, потом багровеет, потом вдруг выхватывает из кобуры пистолет и стреляет, к вящему ужасу своего подчиненного, прямо в стоящего на эстраде человека... Да еще попадает, скотина этакая!
Все последующее происходит почти одновременно: музыка стихает, как ножом обрезанная, Рафаил медленно и неотвратимо бледнеет, и, как ни крепко он прижимает руку к груди, из-под нее расползается по белому пиджаку красное пятно; Маэстро с лицом, искаженным яростью, делает шаг к краю эстрады, пространство между ним и выстрелившим в Рафаила милиционером делается, плотным, напряженным, как - будто бы наполняется электричеством; в следующее мгновение Владимир Кузьмич исчезает бесследно, и только на полу дотаивает кучкой пепла то, что осталось от табельного "макарова"...
Затем он поворачивается к Рафаилу и спрашивает:
- Что?
Рафаил открывает глаза, осторожно отнимает руку (в ней матово поблескивает пуля) и отвечает слабым голосом:
- Ничего...
Затем голосом посильнее:
- Все в порядке.
И заканчивает уже своим, нормальным:
- Костюм он мне испортил, мерзавец!
Затем он смотрит через плечо Маэстро в зал, но мерзавца там не обнаруживает. Надо сказать, что зал молчит, и - более того - не шевелится: идет "немая сцена", как в последнем явлении "Ревизора", только сидячая..
Итак, Рафаил мерзавца в зале не обнаружил, и потому спрашивает у Маэстро:
- Где же он?
На что Маэстро необыкновенно сухо отвечает:
- Там, где ему самое место, - и отворачивается.
Тут происходит что-то странное: Рафаил бросается к Маэстро, хватает его за плечо и спрашивает:
- Ты его...убил?!
Тишина делается все невыносимей, наконец, Маэстро произносит:
- Просто поразительно, до чего ты печешься обо всяком...(тут он подбирает слово и продолжает, дернув углом рта) ...мусоре. Вот он, твой Владимир Кузьмич, по крыше гуляет.
Все дружно поднимают головы и видят, что линзу потолка в самом деле пересекает какое-то смутное пятно: это Владимир Кузьмич, очутившись на скользком и выпуклом стекле, бредет через него на четвереньках в состоянии, близком к умоисступлению. Увидев, что все обошлось, Рафаил облегченно вздыхает и просит Маэстро:
- Сними его оттуда, пожалуйста... Но Маэстро, сбросив движением плеча его руку, говорит по-прежнему холодно:
- Сам слезет. По пожарной лестнице. И командует:
- Играем дальше.
Что делать? Михаил и Габриэль хором говорят в зал "отомри" и работа продолжается.
Что касается Владимира Кузьмича, то он дошел-таки до пожарной лестницы; правда, сперва чуть не сунулся слезать по ней вниз головой, но потом как-то сориентировался, добрался до земли, бросился к машине (необычайно проворно для своей комплекции), промчался мимо остолбеневшего владельца портфеля, сел за руль и "дал деру". Проснувшись на следующее утро, он никак не мог вспомнить, где он вчера так надрался, а подъехав к месту службы, обнаружил новое печальное обстоятельство: вывеска "ГорМВД", которая радовала раньше его глаз золочеными внушительными буквами, теперь вдруг вызвала у него нелепое, но совершенно непреодолимое желание убежать без оглядки... Целую неделю по утрам подъезжал Владимир Кузьмич к родному, до слез знакомому зданию и бочком-бочком, мимо доски пытался пройти внутрь, и каждый раз дикий и беспричинный страх гнал его прочь. Намучившись за 5 дней так, как не мучился за все годы безупречной службы родине, Владимир Кузьмич решил взять длительный отпуск для поправки пошатнувшегося здоровья и исчез из моего поля зрения. Для его молодого коллеги, волей-неволей оставшегося дослушивать концерт, это происшествие не имело особо неприятных последствий. Правда, вышел он из кафе в каком-то смутном состоянии духа, но увидав знакомое лицо Первого Секретаря, вспомнил, что начальник отрядил его для охраны порядка и обеспечения безопасности партийных работников. Проводив Первого к ожидающей его машине, он лихо взял под козырек, развернулся направо кругом, и, насвистывая какой-то мотивчик, пошагал в ГорМВД отчитываться о благополучно выполненном задании.
О, я понимаю! Я прекрасно понимаю, что гораздо больше, чем все милиционеры мира, вас интересуют хозяева кафе. Ну что ж.
По крайней мере двое из них сейчас в прескверном настроении - один из-за того, что своими дикими обвинениями обидел друга, второй- из-за того, что проявил несдержанность, неподобающую Командору Ордена и вообще цивилизованному человеку. Когда Рафаил пошел провожать до дверей партийную братию, Михаил и Габриэль тоже ушли с эстрады.
Разговор начался далеко не сразу - сперва Рафаил поставил попрямее свое кресло, затем параллельно установил соседнее и хотел уже приняться за третье, но не смог этого сделать, так как на спинку его опирался Маэстро. После этого Рафаилу ничего не оставалось, как произнести:
- Извини, я не имел права...
Но маэстро перебил его:
- Оставь.
После этого он переставил свое кресло ровно на полсантиметра вправо (а по-моему, оно и так прекрасно стояло...) и не без некоторого труда продолжил:
- Я и вправду едва не отправил этого...Владимира Кузьмича намного дальше. Но будь же, в самом деле, осторожнее с этими блюстителями порядка! У них же чуть что - и мозги набекрень, и хвать за пистолет!
- Постараюсь, - ответил Рафаил и уточнил:
- Нет, ну почему все-таки на крышу?
Несколько мгновений музыканты еще сохраняли соответствующую разговору серьезность, а затем рухнули в кресла, сраженные воспоминанием о четвероногом милиционере. Когда же Михаил и Габриэль вернулись узнать, в чем дело, и присоединились к их и без того нетихому веселью, с люстрой под потолком сделалась истерика....