Предупреждение! В романе описывается однополая любовь. Негативно настроенных прошу не читать. Спасибо!
Начало конца...
Все, что мы напридумывали себе тогда, было всего лишь отчаянной попыткой понять самих себя, обрести нечто ценное внутри, чтобы затем безжалостно и глупо раздавить это ценное, потому что оказались не в силах понять и принять себя такими. Потому что это ценное легло на плечи неподъемной массой страхов, запретов, снобизма, непонимания. Мы увидели себя другими, с головой окунувшись в самые темные уголки души, вытаскивая на божий свет все то черное и гадкое, что, оказывается, всегда жило внутри нас, и ждало своего часа. Расплата за трусость стала горькой, сломала нас изнутри. Если бы можно было повернуть время вспять, отказаться от всего с самого начала! Вскрытие душ прошло мастерски, профессионально точно. Не учли мы только того, что зашивать будет уже нечего. Да и как можно сшить из трех составляющих что-то единое, не нарушив при этом целостности самих составляющих? Вопросы... Бесконечные вопросы, ответы на которые были очевидно пугающи и также очевидно бесполезны. Ну что ж, стоит поздравить нас с успешной нездачей главного жизненного норматива - любви. Для других она становится точкой опоры, для нас стала началом конца. Извечный вопрос "Кто виноват?"... Кто виноват в том, что наша любовь была и не любовью вовсе? Извращенцы, говорят люди. Да, извращенцы, потому что позволили извратить светлое, по сути, чувство во что-то отталкивающее и грязное. Потому что позволили другим заклеймить любовь, поставив на ней тавро "грех", "нельзя", и тем самым нарушили причинно-следственную связь, перевернув все с ног на голову. Что было сначала - курица или яйцо, наша любовь и грех, или все же сначала грех, а потом любовь. И чем для нас стала сама эта любовь - грехом или отпущением, раем или все-таки адом?
Мы всегда были близки друг к другу больше, чем кто-либо еще в нашей жизни. Мы дышали одним воздухом, как и миллионы других, но только для нас двоих этот воздух всегда был особенным, с легким привкусом мяты и кардамона. Нам нравились одни и те же запахи, одни и те же вкусы, одни и те же девочки. Как-то так получалось, что мы находили компромисс. До тех пор, пока в нашу жизнь не ворвался маленький ураган по имени Ник. Откуда вообще могло взяться это кудрявое, вечно лохматое чудо? Зачем появился он в наших жизнях, принеся с собой боль?
Родители страстно хотели третьего ребенка, потому что весь смысл жизни у них сводился к одному - дети. Но бесконечные попытки не давали результатов. Они мучились, сходили с ума, проходили всевозможные обследования. Все впустую. Страшный для них диагноз "бесплодие", по сути, для нас с братом стал освобождением. Освобождением потому, что наш привычный мирок представлял собой до предела накаченный воздушный шарик, маленькую вселенную, центром которой были мы сами. И этот шарик просто не мог вместить в себя кого-то третьего.
Радость была скрытой и недолгой. Сразу же после диагноза, родители развернули бурную деятельность по усыновлению. Так и появился в нашей жизни Николай Царев, просто Ник - кудрявый, голубоглазый ангелочек с кругленькими ямочками на щеках и почему-то совсем недетским взглядом огромных глаз. В его глазах светилась, казалось, вся скорбь мира. Его история была печальна, и не менее банальна. Родился в семье алкоголиков без роду и племени, рос в спартанской обстановке вечного холода и голода, и таких же вечных побоев. Научился кусаться в юном возрасте, просто для того, чтобы выжить, потому, что обладал одним неоспоримым преимуществом перед своими слабыми, нежизнеспособными братьями и сестрами - желанием жить. В любовь он верил, как в Деда Мороза. Проще говоря, никак. Да и как мог верить ребенок, никогда не получающий подарки в виде ласковых слов и поцелуев? Пожалуй, как это ни цинично, самым большим подарком для тебя стала смерть родителей. И так ты оказался у нас.
Мы с братом сразу же развернули бурную деятельность по устранению противника, но на побои ты не реагировал, потому что привык, наверное; на мелкие подлянки отвечал глухим молчанием; на грубые слова - смехом. И скоро нам это надоело. Тогда ты стал неинтересен нам, как скучная книга. Из постоянных нападок мы ушли в глухую оборону, не давая тебе и малейшего шанса пробиться к нам. Но, по правде говоря, ты и не пытался. Ты привык к одиночеству, и тебе было хорошо самим с собой. С родителями ты вел себя неизменно вежливо, и неизменно прохладно. Нас с братом, казалось, вовсе не замечал. Так прошли первые шесть лет нашей совместной жизни. За эти годы мы видели тебя очень редко. Родители, непривычные к безразличию, не умеющие оставить в покое того, кто не нуждался в их заботе, не понимающие очевидного - того, что ты взрослый, запертый в детском теле; так вот, наши родители в конце концов сдались, отправив тебя учиться с глаз подальше сначала в закрытую школу, а потом и вовсе на туманный Альбион. Ты стал приезжать все реже и реже, и, наконец, исчез вовсе, сменив адрес, бросив университет, неожиданно пропав со всех радаров. Родители винили себя, пытались отыскать Ника, вернуть в лоно семьи. Но ты никогда не был частью нашей семьи, поэтому так и не вернулся. В конечном итоге все стало на свои места. Папа забросил попытки тебя отыскать; мама умерла, сломленная внезапно подкосившей ее болезнью; мы с братом выкинули тебя из головы так же легко, как когда-то выкинули из сердца.
Я точно помню тот день, когда ты вновь неожиданно возник на нашем горизонте, принеся с собой что-то темное и страшное. Было двадцать восьмое июля двух тысяче десятого года. Я с братом завис на очередном корпоративе по случаю дня рождения шефа. Мы отрывались по полной, радуясь неожиданному повышению Славки, когда в дверном проеме возник смутно знакомый образ голубоглазого ангела. Мы и не узнали тебя сначала, пока шеф, сверкая лысиной и самодовольством, не представил тебя, как нового совладельца фирмы - Николая Владимировича Царева. Вот тогда-то и екнуло что-то внутри меня, глядя на холеное, породистое лицо, безразлично-презрительное выражение которого поставило меня в тупик. На тебе был черный и безумно дорогой костюм от известного модельера, великолепно подчеркивающий твою фигуру. Золотые запонки, шелковая рубашка, начищенные до блеска ботинки из последней коллекции... Ты был богом от идеально уложенных кудрей до кончиков ногтей. Все взгляды наших сотрудниц невольно загорелись внезапно вспыхнувшим азартом, предчувствием новой жертвы. Но ты не был жертвой. Ты был хищником, уже выбравшим свою добычу. Поприветствовав кивком головы меня и брата, ты вальяжно развалился в кресле директора, не спуская с нас ледяных глаз. Мы не видели Ника пять лет. За это время ты изменился. В повороте мощных плеч появилась властность, в твердом пожатии рук - уверенность в себе, во взгляде - арктический лед и презрение ко всему миру. Я помнил тебя совсем другим. В моем представлении ты оставался голубоглазым ангелом, скорбь которого плескалась не пролитыми слезами в глубине огромных, цвета голубого весеннего неба глазах. Но сейчас твои глаза стали другими, как и выражение в них. Теперь они были светло-серыми, настолько светлыми, что казались серебряными, а в глубине их уже не угадывался больше потерянный, всеми отверженный, никем не любимый мальчик. Сейчас я видел перед собой другого Ника Царева, и почему-то по спине пробегали мурашки, когда твой взгляд останавливался на нас с братом. Славка, казалось, был, так же как и я, загипнотизирован стальным блеском твоих глаз. Мы стояли посреди банкетного зала с бокалами вина в руках, не обращая внимания на кружащиеся в танце пары вокруг нас, и неотрывно глядели в твою сторону. В конце концов, игра в гляделки тебе наскучила. Ты улыбнулся нам, надменно скривив губы, и поднявшись из-за стола, не обращая внимания на шефа, который усиленно что-то пытался донести до тебя, и даже не извинившись перед ним за внезапный уход, направился к нам. Походка хищного зверя, пока расслабленного, но в любой момент готового бросится при малейшем признаке угрозы, напугала меня. Я и сам не понял, почему вдруг развернулся и кинулся прочь от тебя в туалет, пытаясь защититься, спрятаться. Защититься? От кого? Спрятаться? Зачем? Я стоял над раковиной и усиленно плескал на лицо холодную воду, не заботясь о том, что невольно забрызгиваю рубашку и волосы. Мне было муторно оттого, что я бросил Славку один на один с тобой, но заставить себя вернуться не мог. Так я и стоял над раковиной, потерянный, ошарашенный своей трусостью и бегством, когда дверь в туалет открылась, и в помещение шагнул Ник. Наши глаза встретились в зеркале на секунду, а затем с бешено бьющимся сердцем я развернулся, упираясь руками в края раковины, вцепился в них, как в последнюю надежду на спасение. Ты медленно подошел ко мне вплотную, нависнув надо мной с высоты своего немаленького роста. Хищный прищур глаз и странная улыбка играли на твоем лице. Ты протянул руки, зажимая меня в кольцо, притискивая к своему сильному телу так близко, что мне стало трудно дышать. Мое сердце стучало где-то в горле, паника захлестывала с головой, но я понимал, что на помощь звать бесполезно. Это будет выглядеть крайне глупо - взрослый мужик позволил зажимать себя в туалете, как сопливая девчонка. Затем ты резко отстранился, недобро усмехнувшись, глядя на растерянное выражение моего лица:
- У тебя вся рубашка сзади мокрая. - сказал ты, и я не узнал в этом глубоком, насыщенном баритоне твой голос.
Я непонимающе развернулся снова к раковине, только сейчас ощутив ледяные струйки воды, скользящие со спины под ремень моих брюк. Удивленно уставившись на закрытый кран, я не знал, что думать, и что сказать тебе. Ты просто закрыл воду, в то время как мое воображение рисовало перед собой сотни картинок от грубого изнасилования до страстного поцелуя, на который я вполне охотно отвечал. Смутившись, не зная, что теперь о себе и думать, я боялся развернуться в твою сторону, боялся поднять глаза с блестящей поверхности смесителя, как будто только одно это могло спасти меня от позора. Как будто по выражению моих глаз ты мог прочитать, как жаль мне того, что ты всего лишь закрыл кран. Наконец, немного справившись со смущением и непрошеными мыслями, прошептав чуть слышное "Спасибо!", я развернулся в твою сторону. Но Ника уже не было. Занятый своими переживаниями, я даже не заметил, что ты ушел. Вот так вот просто взял и ушел. Мне стало отчего-то так невыносимо горько. Огромный ком в горле не давал нормально дышать, непрошеные слезы текли по щекам, но я заметил их только тогда, когда снова развернулся к зеркалу над раковиной. И вот тут то, глядя на свое отражение, на дрожащие губы, на слезы, на бесконечную тоску в глазах, я почему-то испытал такой приступ ярости, какого у меня не было никогда. Я грубо сорвал свою рубашку через голову, при этом все же оторвав несколько пуговиц, и стал с остервенением выжимать ее над раковиной, потом с той же дикой яростью я тряс ее, разбрызгивая воду по всему туалету. Я совсем не думал о том, как одену теперь свою измятую, влажную рубашку и выйду к коллегам. Честно говоря, я вообще не мог тогда думать ни о чем, кроме твоих рук, в кольце которых я умирал и рождался вновь. Но ты подумал об этом за меня. Снова войдя в туалет, ты с ходу бросил мне совсем новенькую, еще упакованную рубашку. Я еле успел ее поймать, и застыл, не в силах осмыслить происходящее. Ты обвел мой голый торс тягучим взглядом, от которого я просто забыл, как дышать. Снова презрительно усмехнувшись, подошел ко мне, потянулся к бумажным полотенцам, висящим возле раковины, оторвал приличный кусок и, зайдя мне за спину, начал меня вытирать. От твоих мягких, но уверенных движений, мелкая дрожь прошила мое тело, предательски реагировавшего на прикосновение мужчины, моего брата. Я закрыл глаза, не в силах сопротивляться себе самому. Руки мертвой хваткой сжимали упакованную рубашку, в то время как моя собственная валялась под ногами. Не знаю, сколько это продолжалось, но в какой-то момент я нашел в себе силы развернуться, собираясь прекратить эту сладкую пытку, наорать на тебя, спрятать свои истинные чувства за яростью, и никогда больше близко тебя к себе не подпускать. Не знаю, прочел ли ты это в моих глазах, или же тебе просто было все равно, и твое поведение было продиктовано местью за все те издевательства, которые мы с братом над тобой творили в детстве. Да, по сути, это и не важно. Ник не дал мне и слова сказать, обхватил руками, притиснул спиной к холодному кафелю, отчего я вздрогнул, и склонился надо мной, безжалостно терзая мои губы. Мысли взорвались в моей голове, грозя напрочь погрести разум под своим мощным потоком. Я видел сотни картинок пред глазами одновременно. Вот мы с братом утаскиваем твою одежду, когда случайно находим тебя, резвящемся в озере, и ты вынужден идти домой в одних плавках через весь город. Вот мы со Славкой по досочке разбираем твое убежище, построенное тобой высоко на дереве в нашем саду, жжем твои книги, найденные там же, а ты только молча сжимаешь кулаки, и сверлишь нас ненавидящим взглядом голубых глаз. И самый отвратительный, самый гадкий, самый низкий и подлый поступок за всю мою жизнь - я увожу твою девчонку, ту с которой ты встречался уже два года, когда приезжал из Англии. Ты был влюблен в нее, но я легко просчитал, что девочку не вполне устраивают ваши редкие встречи. Она хотела гордиться своим парнем, хотела демонстрировать его подругам, чтобы те сгорали от зависти, но ты вечно был далеко. И я воспользовался этим. Стал ухаживать за ней, дарить подарки, водить в кино, ходить под ручку на виду у всего города. Я все рассчитал тогда верно. К лету, когда ты скоро должен был уже вернуться, я все-таки затащил ее в постель, очень удивившись, когда понял, что она еще девочка. Но отступать было поздно. Я переспал с ней, бросив на следующий же день. А глупая девчонка, не рассказав ни о чем, просто свела счеты с жизнью. Узнав обо всем с легкой руки Славки, ты собрал свои вещи, укатил обратно в Лондон, а затем исчез. Тогда природный эгоизм защитил меня от потрясения. Я просто выкинул эту историю и тебя заодно из головы, продолжая жить так, как будто ничего и не было вовсе. Сейчас же моя подлость как-то сама собой выплыла наружу, сдавив сердце стальным обручем вины и запоздалого раскаяния. Вспоминая все это, и сотни других менее жестоких, но не менее отвратительных своих поступков, я просто позволял тебе терзать мои губы, понимая, что если ты захочешь меня убить, я не стану защищаться - я слишком много тебе должен, тебе и той маленькой наивной дурочке, с которой я так жестоко поиграл тогда. Ты же грубо сжимал меня руками, оставляя синяки, но мне было плевать. Именно в этот момент и появился Славка. Застыв в дверном проеме с открытым ртом, он молча смотрел на то, как Ник пытается расстегнуть мой ремень, как вжимает колено между моих ног, как его руки жадно, с какой-то дикой злостью, шарят по моему телу. Потом я услышал сдавленное: "Сволочь!", и Славка бросился на Ника, со всей силы пытаясь оторвать его от меня. Я еще никогда не видел своего брата в таком состоянии. Он был белым, как мел, руки дрожали, сжатые в кулаки. Наконец, ему удалось откинуть прочь от меня Ника, и он изо всех сил врезал ему в челюсть, разбив губу. Сплюнув кровь на кафель, Ник достал из нагрудного кармана белоснежный платок, оттер кровь, развернулся и вышел. Славка кинулся ко мне, потому что я начал медленно оседать на пол. Ноги не держали меня больше. В голове плавал какой-то туман. В ушах звенел крик брата.
- Анрюха, что с тобой сделал этот гад? Я убью его! - яростно рычал Славка, подхватывая мое тело на руки. Из моих ослабевших рук выпала новая рубашка Ника. Я безразлично стоял посреди мужского туалета, позволяя брату одеть меня и привести в порядок. Смутно помню, как Слава вывел меня из туалета, как, распрощавшись и извинившись перед шефом, увез домой. Все это время я боялся поднять глаза и встретить насмешливо-презрительный взгляд ледяных глаз Ника. Этот взгляд, окинувший напоследок нас с братом, перед тем как Ник вышел из туалета, впечатался раскаленным железом мне в сердце. В нем не было ненависти, только желание унизить, потому что мы с братом заслужили это, потому что это заслужил я...
Следующие две недели прошли в относительном спокойствии. Ника мы больше не видели. Он не пришел даже для того, чтобы просто поздороваться с отцом. Мое настроение раскачивалось как маятник, от злости к унынию, от облегчения к ожиданию новой встречи... Славка пытался помочь мне хоть чем-то. Взвалил на себя большую часть моей работы, не позволял заниматься домашним хозяйством, хотя раньше мы делили все обязанности поровну. Я был благодарен ему за это, но постоянное бездействие снова и снова возвращало меня к сцене в туалете, не позволяя забыть о Нике ни на минуту. А потом шеф отправил меня в неожиданную командировку в Москву, четко дав понять брату, что ехать со мной он не может - и так дел в фирме выше крыши, к новому году полно заявок, и Славке, как только что назначенному начальнику отдела, придется все это утрясать. Брат злился, но сделать ничего не мог.
Так я и оказался в Москве. Встретившись с заказчиками, обговорив с ними все детали контракта, который составили их юристы, мне обещали прислать на днях договор, чтобы я мог ознакомиться с ним до подписания. Я очень удивился тому, что со мной не отправили нашего юриста. В конце концов, я не очень то разбирался в тонкостях юриспруденции. Позвонив по этому поводу шефу, я узнал, что у Анжелики Дмитриевны серьезно заболел ребенок, поэтому она в последний момент не смогла поехать. Но чтобы я не волновался, так как сегодня ближе к вечеру подъедет другой юрист, и чтобы до тех пор не подписывал ни одной бумажки. Я не стал спрашивать, кто именно заменит Анжелику. По правде говоря, меня это мало интересовало. В штате у нас числился только один юрист, поэтому тот, кто должен приехать, будет человеком со стороны. Оно и к лучшему, в общем-то. Не придется изображать из себя того человека, которым привыкла видеть меня Анжелика, да и все остальные коллеги тоже. Того Андрея больше не было. Тот Андрей умер, когда осознал, насколько же низким, подлым, жестоким, насколько же эгоистичным он был по отношению к Нику. Тот Андрей умер, когда понял, что теперь готов позволить Нику сделать с собой все, что тот захочет, чтобы только хоть немного унять бесконечную агонию своего вдруг проснувшегося от спячки сердца. И все же тогда я был еще не готов принять то, что просто влюбился в Ника с того злосчастного поцелуя...
До встречи с Ником я вел бы себя совсем по-другому. Я бы наслаждался поездкой, позволив себе развлекаться на полную катушку. Я бы ходил по клубам, театрам и наверняка подцепил бы себе девочку, чтобы бурно проводить свои ночи, чтобы заглушить в себе извечную тоску по брату, когда его не было рядом со мной. Но теперь все изменилось. Я уныло слонялся по номеру гостиницы, не в силах занять себя хоть чем-то, и думал о Нике. Когда я все же решился спуститься, наконец, в бар и напиться до невменяемости, в дверь неожиданно постучали. Открыв, я оторопело уставился на Ника, стоящего в коридоре с извечной самоуверенно-презрительной улыбкой на губах. Он нагло оттеснил меня с прохода, протопав в номер не разуваясь, а я все так же по-идиотски стоял у открытой двери, и мое сердце сжималось от радости и страха. Из этого состояния меня вывел неожиданно-громкий телефонный звонок, заставивший меня вздрогнуть. Не стесняясь, Ник подошел к телефону и снял трубку. Выслушав то, что, наверное, предназначалось мне, он усмехнулся:
- Поздно предупреждать, Слава. Он уже в курсе.
Я понял, что это звонит мой брат, пытаясь сказать мне о приезде Ника. Крик в трубке расслышал даже я. Брат орал, чтобы Ник не смел и близко ко мне подходить, что он его собственноручно в бетон закатает, если он сейчас же не покинет мой номер.
- Все сказал? - безразлично бросил Ник в трубку, когда красноречие брата, наконец, иссякло. - А теперь послушай меня, щенок. Если еще раз ты позволишь себе поднять на меня голос, я превращу твою жизнь в ад! А заодно и жизнь твоего драгоценного братца. Я здесь по делам, так что не лезь в это, братишка. - с этими словами Ник положил трубку и обернулся ко мне. Телефон зазвонил снова, но Ник просто выдернул его из розетки, досадливо поморщившись. Я стоял, прислонившись спиной к двери, не зная, что мне делать и как себя вести. Ник решил все за меня. Подойдя вплотную, стал бесцеремонно стаскивать с меня одежду, не отрывая холодного взгляда своих ледяных глаз. Я не сопротивлялся. Позволил ему стянуть мою рубашку, расстегнуть ремень брюк, но когда его руки нырнули за резинку плавок, я вдруг с неожиданной отчаянной яростью ударил его по лицу, отскакивая в сторону. Ник недобро усмехнулся, доставая платок и стирая кровь с разбитой губы. У меня возникло стойкое ощущение дежавю. Все это уже было, сейчас он развернется и выйдет из номера, одарив меня напоследок презрительным взглядом. Но я ошибся. Ник невесело рассмеялся, бросая окровавленный платок прямо на пол:
- Это становится у вас неприятной привычкой, дорогие братья. - издевательский тон его голоса заставил мое сердце болезненно сжаться. Я не хотел, чтобы Ник говорил со мной так. Почему-то не хотел. Почему-то мне было больно. А еще страшно...
Ник запер входную дверь, повесив снаружи табличку "Не беспокоить". Затем развернулся, хищно прищурив глаза, в которых я увидел свой приговор. Он неожиданно оказался возле меня, так быстро, что мой отупевший мозг не смог заметить его движения. Схватил в охапку, и бросил на кровать, как будто я ничего не весил. С замиранием сердца смотрел я на то, как он скинул ботинки, пиджак, аккуратно расстегнул пуговицы рубашки, повесил ее на спинку кресла. Вид его загорелого, накачанного, красивого тела, заставил меня покраснеть от тех картинок, что промелькнули в моей голове, глядя на это совершенство. До этого момента я никогда не задумывался, что мужчина может быть красив. Конечно, я знал, что женщины считают меня и брата достаточно привлекательными, но сам не оценивал с этой точки зрения других мужчин. Я не понимал еще своего возбуждения от предвкушения того, что вот сейчас смогу прикоснуться к Нику, обвести дрожащими руками темные кружочки сосков, спуститься ниже... Такие мысли еще пугали меня, вводя практически в состояние транса. Ник внимательно наблюдал за выражением моего лица, продолжая неспешно раздеваться. Но в прищуре его глаз я видел что-то темное, что-то страшное и прекрасное одновременно.
Раздевшись полностью, Ник подошел к кровати, рывком подняв меня с нее. Он был возбужден, и я затрясся, когда его член уперся в мой голый живот. Утробно зарычав, Ник впился в губы, одновременно сдирая с меня остатки одежды. Я не сопротивлялся и не отвечал ему, что, вероятно, его раздражало. Потому что он вдруг отстранился от меня, взяв мое лицо в свои руки, проведя по дрожащим губам кончиком большого пальца, пытаясь что-то найти в моих перепуганных насмерть глазах.
- Я хочу, чтобы ты запомнил эту ночь, малыш. Навсегда! - его жаркий шепот мне в ухо заставил мое сердце сделать отчаянный скачок. Он опустился на кровать, увлекая меня за собой, продолжая целовать с такой страстью и яростью, что я задыхался под грубым натиском его губ. В тот момент я вдруг понял, что ненавижу его настолько же сильно, как и люблю. Его руки жадно тискали меня, заставляя замирать от никогда ранее не испытываемых мной ощущений безраздельной власти над моим телом. Это было страшно и прекрасно одновременно. Неожиданный звонок сотового заставил меня подпрыгнуть. Ник молча, не отпуская меня ни на минуту, дотянулся до тумбочки, ответил на звонок Славки.
- Мы сейчас заняты, братец. Перезвони попозже. - рыкнул Ник в трубку и отключил сотовый. Я со страхом и нетерпением ждал развязки. Ник перевернул меня на живот, приподнимая и ставя на колени. Когда его палец, предварительно смазанный его же слюной, аккуратно вошел в меня, я весь сжался, вскрикнув от неожиданности.
- Расслабься, малыш. Ты же знаешь, что это неизбежно. - сказал он, вводя свой палец глубже в мое тело.
- Знаю. - пискнул я, не узнавая своего придушенного голоса. Ник раздвигал мои узкие стенки, одновременно лаская меня спереди. Я уже не сдерживал стонов, рвущихся наружу. Просто не мог сдержать! Не знаю, сколько это продолжалось, но Ник наконец-то убрал свои пальцы. Я почувствовал, как он встает сзади меня, как властной рукой заставляет прогнуться мою поясницу, как его головка упирается в мое тело, слегка подрагивая от нетерпения.
- Будет немного больно, мой мальчик. Потерпи... - услышал я голос Ника, как будто сквозь вату. Его слова не достигли моего сознания. Когда Ник сделал первое движение, я непроизвольно весь сжался, но он и не собирался меня отпускать. Ник проник глубже, и я закричал, впиваясь пальцами в подушку, сминая простыни. Было так больно! Так страшно! Я вдруг ощутил себя маленьким мальчиком, которого жестоко наказывают. Обида обожгла слезами щеки, а Ник все шептал мне что-то, неумолимо продвигаясь дальше, пока не вошел весь. В отчаянном крике я сорвал голос, и теперь мог только жалобно стонать, глотая горькие слезы. Ник замер, позволяя мне привыкнуть к вторжению, а потом, поняв, что я расслабился, начал двигаться. Сначала осторожно и медленно, постепенно наращивая темп. Я уже не мог контролировать себя: стонал, извивался под ним, молил прекратить эту сладкую пытку, при этом подставляясь ему, раскрываясь для него, позволяя брать меня снова и снова.
Я кончил, шепча имя Ника непослушными губами, вложив в этот безумный шепот всю свою боль, всю свою ненависть... всю свою любовь. Ник застонал, наваливаясь на меня сзади, и горячая сперма обожгла мне внутренности. Через несколько минут он перекатился на бок, прижимая меня к себе как нечто очень драгоценное, не позволяя мне поднять голову от своей груди, словно боялся увидеть там презрение или ненависть. Но во мне не осталось больше ненависти к нему. Я, наконец, принял то, что случилось. Принял не как наказание за грехи, а как самую большую радость в моей жизни. Я хотел сказать ему об этом, попросить еще раз прощения, но сил больше не было. Я не заметил, как заснул на его груди, тесно сжимая в объятиях.
Бешеный стук в дверь разбудил меня. Славка кричал за дверью, а я не в силах был даже руку поднять. Все тело ломило от вчерашнего. Мозг еще не начал работать.
Ник встал с кровати, прошел к двери не одеваясь, и широко открыл ее, пропуская брата. От картины, представшей его взору, брат на секунду потерял дар речи. А затем кинулся на Ника, крича, что убьет его. Мой слабый голос с кровати заставил его вздрогнуть:
- Не надо, Слав. Я сам хотел этого. - я встал с кровати, не стесняясь своей наготы, неуверенно подошел к Нику и прижался к нему, недвусмысленно подтверждая свои слова. Брат дрожащими руками потянулся ко мне, но затем, резко опустив руки, кинулся прочь из комнаты. Я успел заметить слезы на его щеках, которые стали для меня, как пощечина. Славка никогда, НИКОГДА не плакал. Я не мог понять его реакции, но от этого было только больнее. Ник развернул меня, прижав к своей груди, ласково гладя спину, пытаясь успокоить.
- Он любит тебя, малыш. - нежно прошептал он, смахивая с моего лица прядку волос.
- Я знаю. - непонимающе уставился я на своего любовника. - Я тоже его люблю.
- Нет, мой мальчик, ты не понял. Он любит тебя не только, как брата. Ему больно оттого, что он застал нас.
- Не понимаю. Ему и раньше приходилось видеть меня с женщинами. В чем разница?
- Вот именно, малыш, что с женщинами. Но не со мной.
- Неправда! - закричал я, отскакивая от него. - Как он может любить меня?! Я его брат!!!
- Не знаю, Андрей... - задумчиво протянул Ник, направляясь в душ. - Я просто говорю то, что вижу.
Я оторопело стоял посреди комнаты, изо всех сил пытаясь осмыслить услышанное. Страшные слова Ника рвали мою душу изнутри. Я не выдержал, кинулся за ним в ванную:
- Я не понимаю Ник... как... как это возможно?! - кричал я и бил кулаками о стену, как будто она была в чем-то виновата передо мной. Ник протянул руки, втащил меня под душ, крепко прижимая к себе.
- Андрей, ты старше меня на пять лет, но по сути еще совсем ребенок. В жизни и не такое случается, малыш. Но мне очень жаль, что именно я вскрыл эту рану.
Я позволил себе расслабиться под горячими струями, в руках Ника. Но предательские слезы никак не хотели останавливаться. Я вспоминал все те мелкие случаи с братом, когда тот проявлял ко мне такое внимание, такую заботу... Но я и помыслить не мог тогда!
- Ник, как мне вести себя с ним теперь? Что сказать? Что сделать? Я не хочу причинять ему боль. Он - самое дорогое существо в моей жизни!
Ник понимающе смотрел в мои несчастные глаза, но теперь я не видел в них больше арктического холода. В них светилась уверенность, что все будет хорошо, что мы найдем выход. А еще я видел в них тепло и нежность, желание защитить. Именно это выражение глаз всегда было у Славы, когда он смотрел на меня. И теперь я знал, что значит это выражение!
- Я не знаю, малыш... Но что бы ни случилось, я буду с тобой.
Слава сидел над очередной стопкой водки, задумчиво обводя пальцами хрустальные края. В его затуманенном алкоголем сознании проносились образы брата, с самого детства и до последнего мгновения. Но вспоминать сцену в Москве он не хотел. Она причиняла ему нестерпимую боль. Слава ненавидел Ника, предпочитая винить во всем случившемся его. Он поклялся себе, что размажет того по стенке, разотрет в порошок! Он представлял себе, как использует Ника так же, как тот посмел использовать его брата. Слава не думал о том, что может причинить боль Андрею. Впервые в своей жизни, он не думал об этом. И все же Андрюшку он не винил ни в чем.
Всю свою жизнь он видел в брате свое отражение. Они были близнецами, но их души все-таки были очень разными. Андрей был вечным заводилой: придумывал каверзы, разыгрывал друзей и знакомых, уверенный в том, что брат поддержит его не смотря ни на что. Порой его шутки были глупы, а игры жестоки, порой нелепые слова брата несли другим боль, но Слава всегда был на его стороне. Что бы ни придумал Андрей, Славка всегда шел за ним, с самого детства, еще не осознавая истинной причины... Он доверял Андрею, легко находя оправдания всем его поступкам. А еще Слава знал, насколько на самом деле раним его брат. Под беспечностью и эгоизмом Андрей прятал свои многочисленные страхи и комплексы. На самом деле Андрюша был слабым, боялся боли, как душевной, так и физической. Он родился вторым, менее крепким, менее здоровым ребенком. И за это практически никогда не болеющий Слава винил себя. Он думал о том, что обрек своего брата на лишние страдания еще в утробе матери, когда невольно поглощал жизненную силу, предназначенную его брату. Именно по этому Слава всегда защищал Андрея, готов был биться с целым миром только для того, чтобы брат никогда не почувствовал себя чем-то обделенным. А еще Слава любил брата. Он осознал, что питает к брату не совсем братскую любовь еще в период полового созревания, когда один вид бледной, обнаженной кожи Андрея заставлял его замирать, когда понял, что ненавидит девочек, с которыми встречается Андрей, что ревнует его к общим друзьям, пытаясь найти в их взгляде что-то пошлое, не достойное его брата. Это открытие стало для Славы шоком. Одно время он даже боялся лишний раз подходить к брату, по ночам во сне шепча его имя, постоянно видя его в своих эротических снах, и безумно стыдясь этого. Один единственный раз Слава предпринял отчаянную попытку сблизиться с братом так, как давно уже мечтал. Разработал, как ему казалось, отличный план. Предложил сыграть Андрею и нескольким их друзьям в бутылочку, но не на раздевание, а на поцелуй. Все, естественно, были возмущенны, но Славка обошел их с тыла, взяв на "слабо". Вот так он и поцеловал впервые брата. Слава помнил этот поцелуй в мельчайших подробностях, но Андрея, казалось, он не взволновал вовсе. Именно тогда детство Славы закончилось. Он внезапно осознал себя взрослым, ответственным не просто за жизнь и здоровье брата, но и за его счастье. А еще Слава понял, что Андрей не сможет быть счастливым, если к его комплексам добавить еще парочку, таких как любовь к мужчине и любовь к родному брату. Слава решил тогда, что Андрей никогда не узнает о его чувствах, что он оградит его от этого во что бы то ни стало. Вячеслав смирился с тем, что не сможет ни быть с братом так, как он того хочет, ни даже признаться ему в своих чувствах. Поэтому то, что произошло у Андрея, ЕГО Андрея, и Ника подкосило Славу. Когда он думал о том, что Ник делал с Андреем, у него глаза от ярости кровью наливались, а в голове сквозь пьяный дурман уже зрели страшные планы мести...