Я ехал домой, оставив Ника утрясать все формальности по подписанию договора. Просто не мог сейчас бросить брата, хотя Коля и был против моего отъезда, мотивируя это тем, что Славке надо дать время подумать и успокоиться. Но я хотел объяснить, хотел рассказать так, чтобы брат действительно услышал меня, чтобы постарался понять и простить. Чтобы чего не натворил сгоряча. И Ник в конце концов сдался, соглашаясь с тем, что ехать сейчас со мной - не лучшая идея, а о том, чтобы идти к Славе вдвоем и речи быть не могло. Я должен был сам поговорить с ним, без свидетелей, и, тем более, без Ника.
Поездка меня вымотала. Издерганный постоянными тревожными мыслями, я не смог заставить себя хоть немного поспать, отчего черные тени залегли под глазами, до нельзя ухудшая и без того не презентабельный вид. Мне было плевать! На тот момент интересовал меня только Слава, а предстоящая встреча и пугала до дрожи, и вселяла крохотную надежду. Брат всегда понимал меня лучше других. Неужели сейчас не поймет?
Влетев в нашу общую со Славкой квартиру, которую мы купили несколько лет назад, переехав из пригорода поближе к работе, оторопело уставился на царящий вокруг беспорядок. По комнатам были разбросаны пустые бутылки, какие-то бумаги, книги. В гостиной грудой дерева валялся журнальный столик, с окон уныло свисали практически оторванные занавески, в стене виднелись внушительные вмятины, из которых сыпалась штукатурка. Увиденное привело меня в ужас. Славка всегда был очень аккуратным, не выносил беспорядка. А еще он никогда ничего не ломал, презирая тех, кто крушил все вокруг в приступах агрессии, говоря, что вещи не виноваты в людском идиотизме.
Кинувшись в спальню брата и не обнаружив его там, решил было, что его нет. Но пьяный храп из моей спальни заставил меня вздрогнуть. Брат лежал на кровати, прижимая к груди мой свитер. На тумбочке стояла практически пустая бутылка водки. Если я выглядел отвратительно, то Славка - вообще никак. Грязная, разорванная во многих местах одежда, черная щетина на внезапно заострившемся лице, руки в порезах и ссадинах. Смотреть на это было выше моих сил. Не раздеваясь, я улегся позади Славки, прижимая к себе до боли родное тело, гладя спутавшиеся черные кудри и беззвучно роняя на подушку соленые слезы. Что же ты делаешь с собой, брат? Зачем мучаешь себя? Зачем скрывал от меня правду столько лет? Как ты мог с этим жить? И что теперь мы будем делать, когда я узнал правду? Что делать нам с этой правдой? Молчать и притворяться, что все осталось по-прежнему? А ведь теперь в моей жизни появился еще и Ник... И что мне делать с вами обоими? Как смотреть в глаза брату, зная, что у него сердце кровью обливается при мысли о нас с Ником? Как сказать своему любимому, что не можешь быть с ним из-за брата? Кого из вас двоих я должен предать? И как мне жить потом со всем этим? Мысли крутились в голове сотней вопросов, сливаясь в один мощный поток боли. Но, наконец, усталость взяла свое, и я уснул, тесно прижимаясь к спине брата.
Проснулся я от того, что кто-то навалился на меня, прижимая к постели, страстно терзая губы. Еще не до конца придя в себя, я зарылся руками в волосы, думая, что это Ник, но, поняв, что волосы значительно длиннее и мягче кудрей моего любовника, оторопело открыл глаза. Сверкая абсолютно дикими глазами, мой брат продолжал настойчиво впиваться мне в губы. Его руки уже расстегнули ремень моих брюк, пытаясь забраться глубже. Шок от происходящего на миг лишил меня дара речи. И Славка воспользовался моим минутным замешательством, и удвоил свои попытки забраться ко мне в трусы. Когда его рука обхватила мой член, я изо всех сил дернулся, содрогаясь от отвращения смешанного с непозволительным желанием. Я прекрасно осознавал, что это именно родной брат, близнец терзает мое тело, но в его грубых ласках было столько давно подавляемых им эмоций, столько горечи, столько невысказанного и непонятого, что я растерялся окончательно. Что мне делать? Чего я хочу? И что я на самом деле должен сделать? Меньше всего хотел я причинять брату боль, понимая, что именно его невменяемое состояние стало причиной происходящего. А должен был я его оттолкнуть, ударить, обозвать, привести в чувство любой ценой, потому что то, что сейчас делали его руки и губы, никогда не должно было произойти между нами! Это было грязно! Даже в своих самых страшных кошмарах я не мог бы вообразить такого! Но хуже всего было то, что тело мое отвергало все доводы разума, где-то очень глубоко внутри наслаждаясь теплом такого родного, такого знакомого тела. И это пугало меня больше всего остального. И именно это заставило меня произнести как можно более спокойным голосом, хотя внутри все на части разрывалось от дьявольского коктейля эмоции, обрушившихся на меня:
- Отпусти, Слава! Сейчас же!
На какой-то короткий миг мне показалось, что мои слова не возымели никакого эффекта, но через секунду ты оторвал от меня безумный взгляд, скатился с кровати на пол, уткнулся лбом в мое плечо и зарыдал так отчаянно, что у меня в сердце отозвался болезненный спазм, а горло перехватило от жалости. Ты плакал, содрогаясь всем телом, глотая слезы, с таким усилием делая еще один отчаянный вздох, пытаясь протолкнуть в себя комок горечи, вставший поперек горла. Я не мог, просто НЕ МОГ винить тебя! Я скатился с кровати, прижимая родное, дрожащее тело, не обращая внимание на расстегнутую одежду, не думая о себе, движимый единственным порывом - утешить, забрать хоть часть твоей боли себе... И в тот момент не было ничего неправильного в том, что ты потянулся ко мне дрожащими губами, несмело касаясь моих горячих губ, не в поиске наслаждения - нет! В поисках ласки и утешения, потому что покров молчания наконец то был сорван, и можно было открыто признаться в своих чувствах, а не нести этот груз в себе, как ты много лет нес его в одиночку. Мне было наплевать на все нормы морали, если мой родной брат, человек, в жилах которого текла такая же кровь; человек, чья внешность была моим зеркальным отражением; тот, с кем всю жизнь я делил свои беды и радости, кто защищал и оберегал меня, разрывался сейчас на части в персональном аду, пытаясь унять свое больное мной сердце, стараясь вырвать из души небратскую любовь с корнем, и проигрывая в этой неравной битве. А я обнимал тебя, до синяков стискивая руки, покрывая голову и плечи судорожными поцелуями, боясь хоть на миг отпустить тебя. Боясь, что если сейчас разорву контакт, то твое сердце не выдержит и остановится. Или на самом деле я боялся того, что это мое сердце разорвется от боли?