Увы и ах, жизнь несправедлива! Облом подкрался незаметно. Доминик, предчувствуя недоброе, уволок моего папаню "решать важные вопросы предстоящей церемонии". Я честно дулся еще с полчаса, уплетая за обе щеки недоеденный мной завтрак, отнятый у вероломного слуги, который мою тарелку почему-то решил захапать себе. И отдавать он мне ее не хотел! Что значит, собакам? А я кто?! Отняв, в конце концов, нажитое мной непосильным трудом и благополучно с отнятым расправившись, я блаженно откинулся на стуле. Варнагар не пожелал со мной и дальше трапезничать, ускакав в неизвестном направлении. Я откровенно скучал и от нечего делать начал вспоминать, как у меня получилось вызвать файрбол. Раза с десятого мне все же удалось прожарить бифштекс с кровью до состояния подошвы солдатского сапога. Правда, все остальные девять раз пришлись в разброс на столовое серебро (серебро оплавилось и потекло, радикально сменив форму), ножку стула (на мой взгляд, трехногий раритет, скособочившийся по правую сторону от меня смотрелся даже несколько интереснее, чем был до этого), а так же в цветочек обуглившиеся шторы, и внезапно оволосевший в лицевой области портрет некой таинственной дамы, величаво смотрящей на меня со стены. Обозрев содеянное, я искренне умилился присущим мне талантом и оригинальным видением мира, и пошел в нашу с Виктором спальню, желая применить свой дар и там.
Но в спальне меня уже ждал Виктор, и я, расплывшись воском на его коленях, временно выкинул из головы грандиозные планы по переустройству нашего пристанища.
- Вик, где ты был?! Я тут чуть от скуки не помер! - наигранно возмущенно свел я брови.
- Это сюрприз, Вадик! Подожди до церемонии и все узнаешь. - мягко улыбнулся вампир, целуя меня в уголок губ.
Я согласно закивал головой и расплылся в дурацкой улыбке. Сюрприз от Виктора? Интересненько...
- Мне тут доложили, что ты с Варнагаром целовался... - как бы между прочим вкрадчиво прошептал мне на ухо Виктор.
- А тот нехороший человек, который тебе доложил, случайно не уточнил, как это было? - внутри у меня как-то неприятно захолодило. О Викторе я в тот момент, когда целовался, вообще не думал. Интересно, а что мне теперь за это будет?
- Ну, и как? - ласково приобняв меня за талию, осведомился вампир. Голос у него был спокойный и какой-то обволакивающий, что ли. Меня это почему-то настораживало.
- Технически или теоретически? - вскинув брови, спросил я.
- Практически! - криво ухмыльнулось мое клыкастое чудо, заправляя мне за ухо прядь волос.
- Не понравилось! - наивно похлопав глазками, ответил я.
- Что так? - Виктор играючи аккуратно прикусил мое запястье.
- Ну, видишь ли, когда один из участвующих в процессе слегка неживой, это несколько отвлекает.
- Да, мне говорили, что мой брат не выглядел очень воодушевленным. - подтвердил Виктор, слегка сдвигая меня, чтобы я мог почуствовать его возбуждение.
Не выглядел воодушевленным? Я даже оскорбился в душе!
- Ну, я думаю, он просто не успел оценить красоты момента. Ты знаешь, Вик, он у тебя слегка тормозит временами.
- Напомни ка мне, радость моя золотая, когда это я давал тебе разрешение целоваться с другими? - Виктор ненавязчиво стал расстегивать пуговицы моей новой рубашки, вольно или невольно задевая кожу, задерживаясь возле расстегнутого уже участка чуть дольше, чем следовало. Эта не ласка сводила меня с ума. Во рту пересохло. Кровь гулко стучала где-то в районе живота. Мышцы мелко подрагивали в предвкушении, приправленном толикой страха. Я ощущал себя практически как в первый раз, но все-таки это было лучше. Лучше потому, что страх не скручивал внутренности тугим узлом, а неизвестность не давила на плечи, мешая просто наслаждаться моментом. Я чувствовал малейшее прикосновение, каждый волосок, встающий дыбом на коже, как будто следующий за длинными, красивыми пальцами. Виктор играл на мне, словно на музыкальном инструменте, но теперь я уже и сам мог ответить, добавить к своей музыке еще и мелодию любимого.
- Ты, наверное, просто не успел еще. - провокационно улыбнулся я, дурея от своей наглости и безнаказанности. Я чувствовал свою власть над вампиром, я наслаждался этой властью, я впитывал ее, как губка, пропускал сквозь себя, как прибрежный песок. И в то же время, я отдавал ему ровно столько же, сколько и брал. И власть наша была абсолютно взаимна.
- И на что бы ты еще хотел получить разрешение? - Виктор уже добрался до пуговицы моих джинсов и ненавязчиво слегка поддевал ее пальцами.
- На это. - я приподнялся и провел кончиком языка по ушной раковине вампира. - Или на это. - теперь уже мои губы жадно исследовали лицо Виктора, требовательно надавливая на гладкую кожу, прихватывая твердые косточки скул, спускаясь к шее, к голубоватой венке, под которой текла его жизнь. - А вот на это разрешения мне и вовсе не требуется. - Я мягко скользнул рукой по спине Виктора, вниз, вниз, туда, где под рубашкой, я знал, прячутся две хорошенькие ямочки чуть выше поясницы, туда, где позвоночник мягко изгибается, чтобы закончится трогательной косточкой, пережитком эволюции или божественным даром.
- Вадик, мне страшно даже представить, каким ты станешь лет через десять, если уже сейчас ты меня с ума своей чувственностью сводишь! - простонал Виктор, властно впиваясь в губы, поднимая меня на руки и опуская на прохладные простыни. Он дрожал, вызывая у меня ответную дрожь, электрическими разрядами проскальзывающими по нервам, заставляющими чувствовать каждую свою клеточку, каждую молекулу, каждый атом. Глаза Виктора стали совсем черными, словно смотришься в пропасть без дна и края, или в темное, ночное небо вдали от города, где ничто не мешает звездам вспыхивать и гаснуть причудливым калейдоскопом. Они затягивали меня в свой омут, обещая любовь и моля о взаимности, и требуя этой взаимности, и смыкая свои черные оковы так, что выбраться не представлялось возможным, да и не хотелось особо. Руки жадно и трепетно скользили по разгоряченной коже, слегка обжигая холодом. Властные, красивые губы вырисовывали дорожки узоров, клыки чувствительно, но не до крови, прикусывали, чтобы затем кончиком влажного языка, ощущаемого как нежнейший бархат, зализать покрасневшую кожу. И снова прикусить, спускаясь все ниже. Стоны сдерживать уже не получалось. Они рвались наружу тихими всхлипами, удивленными возгласами, когда ласки вампира становились чересчур откровенными, и щеки непроизвольно начинали предательски алеть в смущении, но не было сил отвести глаз от жестких узлов мышц, перекатывающихся под белой кожей, от черного шелка волос, струящихся по телу, гладких, мягких, блестящих, ласкающих нежнее, чем воздушные перья. И прохладные пальцы заставляли меня все откровеннее выгибаться навстречу в поисках бесконечного наслаждения. Не было запретов и табу, мы могли делать друг с другом все, что хотели. В любви не бывает запретных тем, нет запрещенных приемов, не существует грязи. Если любовь взаимна, то тело становится просто проводником, чтобы эту любовь донести до сердца, впаять в каждую частичку души миллионами оттенков тех ощущений, что дарят тебе прикосновения любимого. И снова стоны, громкие, жаркие, срывающиеся то на лишенный всякого смысла, но интуитивно понятный обоим, хриплый шепот, то на страстные крики, неудержимо рвущиеся в пространство. Я уже и не думал, кто сейчас будет ведомым, а кто ведущим. На данный момент это не имело для меня никакого смысла. Мы оба вели и оба отдавали. И жили как будто где-то в параллельной реальности, где нет ничего невозможного, где мы - Боги, где каждое движение или мысль правильны и незапятнанно чисты. А боль, которая пришла позже, воспринималась уже по-другому. Не было желания отодвинуться, как в первый раз. Наоборот, я сам подавался навстречу, ища эту самую боль, как нечто, что утверждает власть надо мной любимого человека. И невольные слезы в уголках глаз, выцелованные мягкими губами, больше не раздражали, потому что не заставляли Виктора останавливаться, потому что он так же, как и я, чувствовал всю важность, всю красоту, всю исключительную силу, которое давало нам взаимное обладание. Да, именно взаимное, потому что нельзя брать так много и ничего не отдавать взамен! А боль... Все правильно! Так и должно быть! Я давно уже уяснил себе, что если болит, значит жив! И не важно, сколько придется терпеть, потому что я уже точно знаю, что эта боль как-то исподволь, незаметно переплавиться в наслаждение. И выгнется тело дугой в сумасшедшем экстазе, и тяжелые капли пота будут скапливаться на теле, и скатываться, холодя разгоряченную ласками кожу, и крик разорвет тишину, отпуская на волю напряженно задержанный выдох. А мышцы расслабятся в сладкой истоме, и отяжелевшие вдруг веки устало сомкнуться. И, прижавшись к вампиру, накрытый его руками, уютно склонивший голову ему на плечо, я снова унесусь в страну сновидений. Но счастье и во сне будет играть на губах мягкой улыбкой, и зеленые-зеленые глаза моего черного ангела будут светиться теплом и нежностью. А смысл любви вовсе не в сексе, но без него сама любовь была бы далеко не такой!