Маяковский, Дерулюфт, Хемингуэй и мировая революция.
Возможно, происхождение образа "стальные руки - крылья" останется тайной навсегда. Разумеется, здесь вновь "оказался причастен" к теме "ведущий советский поэт" Маяковский. Ему в данной работе уделено большое внимание, поскольку именно он в первую очередь задавал тогда поэтическую моду, прежде всего в агитационных стихах. И в его творчестве отразилось большинство тем поэзии того времени. Он одновременно и "индикатор", и "генератор".
В заключительном стихотворении цикла "ответ Керзону" - "Кенигсберг", наиболее глубокому у Маяковского по проникновению в тему авиации, есть такие строки:
Вылазьте из гондолы, плечи!
100 зрачков
глазейте в каждый глаз!
Завтрашнее,
послезавтрашнее человечество,
мой
неодолимый
стальнорукий класс, -
я
благодарю тебя
за то,
что ты
в полетах
и меня,
слабейшего,
вковал своим звеном.
Стихотворение датировано: " Berlin, 6/IX-23".
Эпитет "стальнорукий" отзывается на темы "ультиматум Керзона" и "строй Воздушный Флот". Он возможное доказательство обратного заимствования Маяковским у Германа. Учитывая, что образ "сердце - мотор" заимствован Германом у Маяковского.
Впрочем, на Кавказе, откуда родом Маяковский (село Багдади близ Кутаиси) широко распространены предания о стальноруких героях. Например, осетинский миф о великане Карче. Тем не менее, до сентября 23-го Маяковский ни каких Карчах не вспоминал. Так что можно утверждать, что он ознакомился с текстом Германа до вылета в Германию.
Лирическое отступление.
Можно немного пофантазировать в духе конспирологии. Она, конечно, малоуместна в политике, но вполне применима к поэзии, поскольку поэты выстраивает очень причудливые ассоциативные связи.
В свое время бывший поэт Иосиф Джугашвили, став революционером, взял псевдоним Сталин. Есть версия, что он просто перевел свою фамилию с древнегрузинского, в котором "джуга" означает сталь, железо. Сталин скорей всего в семинарии соприкасался с древнегрузинским, чего нельзя с уверенностью сказать о Маяковском. Однако, упоминание Сталина (без Ленина или Троцкого) в начале 20-х еще как-то не вяжется ни с Германом, ни с Маяковским. А вот для 30-х перекличка "стальной - Сталин" уже явная. В те годы Авиамарш исполнители, часто меняя "разум" на "Сталин": "Нам Сталин дал стальные руки крылья".
Оценивая личность Сталина, противопоставление "молодой поэт - диктатор" обычно педалируют в ключе "невинный - падший". Вроде: "Неудавшийся поэт Сталин из сольерианской зависти уничтожил гения Мандельштама". И далее в том же роде. Версия соответствуют уровню исследователей, меряющих все по себе.
Без сомнения поэтическое чутье Сосо Джугашвили уловило главное настроение революционной эпохи. Золото - презренный и мягкий металл, символ роскоши, стяжательства, неправедного богатства. Железо - вот метафора наступающей эпохи революционных перемен. Твердое, тяжелое, в то же время основной металл цивилизации. Сталь - эпитет оружия, клинка, штыка. Одним словом Сталин - твердый, несгибаемый и беспощадный боец. Сталиным он назвался в 32 года, имея за плечами 15 лет революционного стажа. До этого носил кличку Коба - в честь древнегрузинского (верней древнеперсидского, во владения которого входили грузинские земли) царя Кобидаса, что приблизил к трону деятелей одной из средневековых коммунистических сект и сам стал ее членом.
Сталин угадал - среди пролетарских символов именно железо и сталь сделаются особенно популярными. "Железная пролетарская дивизия", "железный нарком"... "Железный поток", "Как закалялась сталь" - вот образцы новой революционной классики. Булгаков поиздевался над "железными" и "стальными" назвав Климом Чугункиным донора Шарикова.
Куда слабей воспринимаются иные псевдонимы, например, Каменев (Лев Розенфельд). Понятно, что камень тверд, а булыжник - оружие пролетариата, но в псевдониме слишком явно проступает библейская ассоциация с апостолом Петром. Всех тогда учили закону божьему, все понимали намеки, хоть давно стали атеистами. Тем не менее, Каменев в выборе основного "твердого" псевдонима опередил Сталина лет на восемь. Даже Молотов (Вячеслав Скрябин) со Сталиным не сравнится - "молоток".
Если с той же мерой подойти к Ленину, то в нем явно чувствуется самоирония. Явная ассоциация с ленью и с "принадлежащим Лене", и даже с романтичным Ленским из "Евгения Онегина". Ленин был ироничен, даже самоироничен.
Вопреки распространенному мнению, что псевдоним Ленин был взят в честь Ленского расстрела, его появление в партийной печати отмечено почти за 10 лет до трагических событиях на приисках. Но после них обрел новый смысл и стал употребляться Владимиром Ульяновым постоянно, став его главной фамилией.
В начале 20-х Маяковский больше впечатлялся личностью Тороцкого, чем Сталина. Потому следует отмести версию скрытой лести одному из вождей. Маяковский вообще был чужд всякой лести.
В Кенигсберг Маяковский вылетел 3 июля 1923-го вместе с Лилей и Осипом Бриками. Четвертым пассажиром оказался член расширенного пленума Коминтерна английский коммунист Джон Уилтон Ньюбольд. Рейс авиакомпании "Дерулюфт".
Это советско-германское акционерное общество было создано в 1921-м году и эксплуатировало линию Москва - Кенигсберг. Поначалу линию обслуживали легкие пассажирские Фоккер 1 имевшие обшитый фанерой металлический каркас. Единственному пассажиру выдавали меховой комбинезон, теплый шлем, краги, унты. К нему предъявлялись почти такие же физические требования как к пилоту.
Более вместительные и комфортабельные цельнометаллические Дорнье и Фоккеры 3 пришли им на смену позже. Вот первые "фоккер 3" Дерулюфта. Есть легенда, что в их широких толстых крыльях пилоты любили прятать контрабанду.
Номера этих фоккеров III указывают, что это самолеты N 1, 3, 7 авиакомпании. А вот ее N2.
Да, это "Юнкерс 13 (Ф-1)". Вот он в другом ракурсе.
Снимок августа 1924 года. Очередная газетная сенсация - из московского зоопарка в берлинский особым рейсом доставлен медвежонок Татьяна. Очевидно, ранее этим бортом путешествовал Маяковский.
Судя по экспрессии стихотворения, Маяковский летел на самолете впервые. Несмотря на довольно эмоциональное восприятие происходящего понятие "руки-крылья" там не возникло, хоть имя Икар в стихотворении повторяется несколько раз.
Мемуары Лили Брик подтверждают версию о первом полете поэта, правда как обычно сопровождают рассказ уничижительными для Маяковского деталями. "Перед полетом Володя выпил", "...в полете заснул, был разбужен раскатом грома - попали в грозу". И так далее...
Это не первая "поэтическая пара" улетевшая из Советской России "в турне" на Запад. Годом раньше - весной 1922-го по той же трассе дюралевый "юнкерс" увозил из Москвы Сергея Есенина с Айсидорой Дункан. Имеются большие сомнения, был ли это именно "юнкерс Ф-1", а не "фоккер ф-3".
Айсидора взяла в полет целую корзину лимонов - сосать от укачивания, но в ажитации корзинку забыли. Написала завещание... на Есенина, не сообразив, что возлюбленный летит рядом с ней. Пассажирам выдали по брезентовому комбинезону - все-таки кабина не герметичная. Есенин спецодежду натянул, балерина из эстетических соображений облачаться категорически отказалась. Вспоминая ее страшный конец, можно задаться вопросом, обмотала ли она перед полетом шею длинным летным шарфом?
Полет четы Есенин-Дункан (сочетавшись браком 2 мая, молодожены приняли двойные фамилии) оставил неизгладимое впечатление среди богемных кругов Москвы, где еще долго пересказывали эпиграмму: "Такого-то куда вознес аэроплан? / В Афины древние, к развалинам Дункан".
Есенин поэтических воспоминаний о своем первом полете не оставил, но благодаря его полету дюралевый "юнкерс" отбрел известность в творческой среде. Катаев в мемуарах рассказывал именно о Есенение-Дункан на "дюралевом "юнкерсе". Даже если чета летела на обтянутом брезентом "фоккере", всем запомнился металлический "юнкерс". Настолько самолет впечатлял публику.
Первый (пробный) полет Дерулюфта по линии "Москва - Кенигсберг" состоялся 1 мая 1922. Есенин с Дункан оказались первыми пассажирами линии, вылетев из Москвы 10 мая. Поначалу рейсы совершались 2 раза в неделю. Примечательно, что официальное разрешение на перевозку пассажиров Дерулюфт получил только 27 августа. Как водится, для знаменитостей сделали исключение.
Для воссоздания духа эпохи уместно привести еще один семейный перелет, зафиксированный в прессе. 9 сентября 1922 года в газете "Торонто Стар" напечатан репортаж "Перелет из Парижа в Страсбург" Эрнеста Хемингуэя. Он сильно напоминает "воспоминания" Лили Брик 23-го года. Тоже первый в жизни четы Хемингуэев полет, только супруги поменялись ролями: жена Хэма в полете уснула, а писатель заворожено смотрел на квадраты полей и "начал понимать живопись кубистов". Перед полетом Хэм часто пил кофе, несмотря на то, что знакомый или булочник, или молочник предлагал ему вина. Пиит алкоголя на этот раз решил остаться трезвым. А вот Маяковский хорошо "поддал". Так же попали в грозу, так же волновались при посадке. И тоже в описаниях фигурировали "маленькие серебристые самолеты".
Пересечение двойное: в начале зимы того же 22-го года Маяковский из Германии заехал в Париж, где кроме всего прочего ему организовали экскурсию в Ля Бурже. Аэропорт вызвал у него бурный восторг. Можно сравнить описания.
Маяковский:
"Бурже - это находящийся сейчас же за Парижем колоссальный аэродром.
Здесь я получил действительно удовольствие. Один за другим стоят стальные (еле видимые верхушками) аэропланные ангары. Провожающий нажимает кнопку, и легко, плавно электричество отводит невероятную несгораемую дверь. За дверью аккуратненькие, блестящие аэропланы - вот на шесть человек, вот на двенадцать, вот на двадцать четыре. Распахнутые "жилеты" открывают блестящие груди многосильнейших моторов. С каким сверхлуврским интересом лазим мы по прекраснейшим кабинкам, разглядываем исхищрения и изобретения, любезно демонстрируемые провожающим летчиком.
Рядом второй - ремонтный ангар. Показывают одни обломки,- вот в этом летели через Ламанш, и сошедший с ума, в первый раз влезший пассажир убил выстрелом из револьвера наповал пилота. Погибли все. С тех пор пилотов и пассажиров размещаем иначе.
Рядом обивают фанерой длинненькую летательную Игрушку. С гордостью показывают особый холст на крыльях - не уступит алюминию, но секрет.... Хорошо-то хорошо, только бы если отнять у этих человеко-птиц (выделено мной М.Х.) их погромные способности".
Хемингуэй более сдержан:
"Вчетвером мы поехали в большом закрытом лимузине в Бурже - самая неинтересная поездка, какую можно сделать по Парижу, - и в павильончике на летном поле выпили еще по чашке кофе. Француз в промасленном свитере взял наши билеты, разорвал их пополам и сказал, что мы полетим в двух разных самолетах. Они были видны из окна павильончика, маленькие, серебристые, аккуратные и сверкающие в лучах раннего солнца. Мы были единственными пассажирами. Наш чемодан втолкнули под сиденье рядом с местом пилота. Мы вскарабкались по двум ступенькам в душную тесную кабину, механик дал нам ваты заткнуть уши и запер дверцу... ...колеса нашего самолета коснулись земли, подпрыгнули, и мы с треском покатили по гладкому полю к павильончику, совсем как на мотоцикле. Там стоял лимузин, готовый доставить нас в Страсбург. А мы пошли в павильончик для пассажиров, чтобы дождаться второго самолета. Официант спросил нас, не собираемся ли мы продолжить наш путь в Варшаву. Все было неожиданно и очень приятно. Раздражал только запах касторки из мотора. Но потому, что самолет был маленький и очень быстрый, и потому, что мы летели рано утром, нас не укачало.
- Когда у вас была последняя катастрофа? - спросил я официанта.
- В середине июля, - сказал он, - погибло трое.
В то же самое утро на юге Франции медленно ползущий поезд сорвался с вершины крутого подъема, врезался в другой поезд, поднимавшийся вверх, и разнес в щепки два вагона. Погибло свыше тридцати человек. После июльской катастрофы наступил резкий спад в работе авиалинии Париж-Страсбург. Но число пассажиров, пользующихся услугами железной дороги, остается прежним".
Летели Хемингуэи не на Юнкерсе Ю-13 (Ф-1), а на неком "маленьком и быстром" с двумя пассажирскими местами. Возможно, это Блерио СПАД-27. Переделка истребителя конца войны СПАД-20, который в свою очередь был развитием знаменитого СПАД-7. Каким-то чудом внутри удалось устроить салон на пару пассажиров. И даже с такой нагрузкой СПАД 27 давал рекорды скорости и дальности полетов.
СПАД 27 фирмы "Блерио" 20-е годы.
Хемингуэй, правда, упоминает, что ему весь полет были видны "руки плюгавого и замызганного пилота", а в S. 27 пилот сидит спиной к пассажирам.
Скорей всего они летели на Бреге XIV. Прогрессивный по тем временам и надежный самолет, на пару лет предвосхитивший металлические монопланы Хуго Юнкерса. Каркасы фюзеляжа и крыльев изготавливались из металлических труб, обшивка передней части корпуса из дюраля. Архаичный вид ему придавала бипланная схема, матерчатая обшивка крыльев, а так же использование деревянных элементов конструкции.
Именно этот тип самолета правительство Франции заказывало и тут же отправляло в резерв, потом списывало, часть аппаратов просто разламывая. Другая часть списанных "вояк" попадала на гражданский рынок. После переделки переднего отделения штурмана в грузовой отсек, "бреге" отправлялся возить почту. В 1918-м году компания "Латекоеэр" организовала на Бреге XIV авиапочтовую линию в Африку. Позже была переименована в "Аэропосталь" в которой летал Экзюпери и увековечил те бипланы в книге "Южный почтовый".
Реклама "Аэропосталь" 1929 год. (В изображении "бреге" явное влияние логотипа компании "Добролет" Родчекно-Малевича).
Но "Аэропосталь" летала на юге Франции. Из Ле-Бурже пассажиров возила другая авиакомпания. В 1919-м Конструктор самолетов Бреге совместно с первым французским авиатором Блерио и автопромышленником и конструктором автомобилей Рено (всех компаньонов звали Луи) организовали фирму СМА поначалу летавшую из Ле-Бурже на внутренних авиалиниях. Именно оттуда вылетела чета Хемингуэев в Страсбург. Для таких линий "Бреге" строила особые пассажирские вариант Бреге XIV "Салон" на двух пассажиров, сидящих друг против друга. Хэм, очевидно, сел спиной к моторному отделению.
Бреге XIV Т.2 "Салон" компании СМА. Видны две ступеньки для подъема пилота в кабину. Для пассажиров была отдельная дверь по правому борту. Под верхним крылом два контейнера аэродинамической формы для перевозки почты.
Спады 27 и Бреге XIV являлись частью взноса пайщиков Блерио и Бреге в уставной капитал компании СМА. Ее гордостью были самолеты Фарман Ф-60 Голиаф. Созданный в подражание русским и английским бомбовозам, этот гигант (по тогдашним меркам) на войну не успел, и несколько выпущенных бомберов были переделаны в самолеты-салоны возить армейское начальство.
Открывшийся рынок авиаперевозок позволил фирме Фарман выступить на нем с готовым "лайнером" на 15 пассажиромест. В рекордный перелет Париж-Брюссель "лайнер" перевез 24 пассажира. Наверное, они разместились в салоне, подобно горожанам в трамвае в час-пик. Но потом можно было похвалиться перед заезжими знаменитостями: "На 24 пассажира!". Маяковский поверил.
СМА купила 15 штук "голиафов" для обслуживанья международных авиалиний.
Фарман Ф-60 "Голиаф"
Служащий СМА грузит багаж на "Голиаф"
Два отсека пассажирского салона "Голиафа" по тем временам считались комфортабельными.
В 1923-м году СМА слилась с авиакомпанией CGEA в единую фирму "Айр Юнион", ставшую одним из крупнейших авиаперевозчиков Франции. Через 10 лет получила новое название - знаменитый бренд "Айр Франс".
Плакаты "Айр Юнион" и "Айр Франс" 20-3- гг. На первом виден "голиаф".
"Голиаф", "Айр Юнион" и тогдашний Ля Бурже летом 1923-го года оказались увековечены в киношедевре Рене Клера "Париж уснул". Именно на "голиафе" под собственным именем "Вандея" на травяное поле "аэропорта" прилетают основные действующие лица фильма. Современный зритель, посмотрев "Париж уснул", может оценить кто более прав в описании Ля Бурже: Маяковский или Хемингуэй.
Разумеется, столь пространные отступления про Ле Бурже я привожу не просто так, поскольку история здесь вновь поворачивает к "ультиматуму Керзона". Опыт гражданской эксплуатации вновь пробудил интерес военных к "Голиафу". Его новую версию - уже переделку гражданского лайнера в бомбовоз стали закупать сначала французские ВВС, а потом и иные страны. В Чехии "голиафы" даже производились по лицензии.
В 1926-м году вариант "голиафа" с моторами "Лорен Дитрих" (да, той самой марки, что и знак "Антилопы гну") под индексом Ф62 ВН 4 был приобретен СССР для формирования двух эскадрилий. Разработка Туполевым АНТ-4 запаздывала, и нишу решили временно закрыть "французами".
Ф62 ВН 4 "голиаф" в КВФ.
ФГ-62 (советский индекс "голиафа") был прост в постройке и эксплуатации. К тому же произвел впечатление на командование КВФ мощной радиостанций и "продвинутой" электросхемой. На "голиафе" имелась даже автоматическая система пожаротушения двигателей!
Начальник авиапрома Петр Баранов "пробил" закупку еще одной партии "голиафов" по цене 70 000 долларов штука, "выбив" на сделку почти 3 миллиона долларов. Но конкуренты из "Юнкерса" сорвали подписание контракта, срочно организовав поставки металлических ЮГ-1, которые раньше затягивали. Вместо трех миллионов на "голиафы" всего один миллион долларов пошел на оплату "юнкерсов".
Ставился вопрос о копировании "голиафов" без приобретения лицензии, но Поликарпов предложил взять "француза" за основу, и построить за отведенный под копирование срок новый советский бомбардировщик. В результате внедрения множества оригинальных решений от "голиафа" в ТБ-2 мало что осталось.
ТБ-2
Самолет получился неплохой, но устарел уже в процессе создания. Фанерно-деревянно-полотняного ТБ-2 от "короля истребителей" Поликарпова обошел доведенный до серии АНТ-4 (ТБ-1) Туполева из стали и дюраля.
ТБ-1
В сентябре 1929-го ТБ-1 под собственным именем "Страна Советов" совершил рекордный перелет в Америку. Сначала из Москвы на Дальний Восток, затем на Алеутские острова, Аляску, Сан-Франциско. Там "переобулись" с поплавков на колесное шасси и "махнули" в Нью-Йорк.
ТБ-1 "Страна Советов" в Америке 1929 г.
При столь дальнем и трудном перелете не обошлось без аварий, поломок и различных накладок. Тем не менее, прилет "Страны Советов" вызвал у американцев шок. Они неожиданно поняли, что досягаемы для бомбардировщиков других стран. Что у них нет ничего и близко похожего на ТБ-1. И спешно развернули проекты будущих "летающих крепостей" и истребителей нового поколения. С предъявления ультиматума Керзона прошло 6 лет, а Америка почувствовала угрозу с воздуха от страны, ранее не имевшей боеспособных ВВС. "Всего" или "целых" шесть лет - можно считать по-разному.
Фото членов экипажа "Страны Советов" и их автографы на плакате, изданном в США. 1929 год. Как видим, художники во всех странах зачастую имеет довольно приблизительные представления о внешнем виде самолетов.
Ремарка к тесту.
Предвижу упреки: "Страна Советов все за границей покупает, ворует, на худой конец переделывает в лучшую сторону. Очернительтсво! Вот в советское время нас учили, что все сами. И ведущие конструкторы так писали в мемуарах". Или, тем паче, восторги: "Я так и знал, что сиволапые большевики ничего сами не могли, все перли. Шариковы!"
Ни коем образом очернять не намерен. Из текста ясно, что "перли" все у всех, как идеи, так и конструкции. Обычным делом было, скажем, для японцев объезжать мировые выставки авиации и вооружений и скупать все образцы по одному экземпляру "для испытаний". Затем беззастенчиво копировать узлы или аппараты целиком. Все равно на экспорт они не предназначались, а японские армия и флот ревностно хранили военную тайну. Страна была "догоняющей", военным требовались надежное и эффективное вооружение, а не экспериментальные образцы.
В случае войны оставался единственный надежный канал поставок оружия - собственное производство. Освоение чужих технологичных решений поднимало собственный уровень производства и мастерство конструкторов.
И никто тогда не заморачивался моралью. Разве что патентным правом и выплатой роялти. Вопросы престижа возникли гораздо позже. В СССР можно было говорить разве что про "Дакоту" "позаимствованную" в военное время. Но ведь и Америка - не последняя авиационная держава - позаимствовала у Туполева идею ТБ-1. И не просо идею, но и очень многие конструкторские решения.
Это случится через 6 лет, а пока 4-х местный "Юнкерс" несет Маяковского, чету Брик и английского тред-юниониста в Давау. Через год - в 1924 м - рейсы Дерулюфта совершались уже ежедневно с аэродрома им. Троцкого в Москве до Давау - первого гражданского аэропорта Германии в Кенигсберге.
.
Здание аэропорта Давау в Кенигсберге 20-е годы.
Удовольствие было не из дешевых. Вот более поздний "прайс" Дерулюфта: цены и курсы валют не сильно изменились за 2 года. Там же цены в немецких марках (уже стабильных), литовских литах и польских злотых.
.
Доллар тогда стоил 2 "новых" рубля или 1/5 червонца. Есенин с Дункан, Маяковский с Бриками могли себе позволить такой полет. Поэзия была на подъеме и хорошо оплачивалась.
Схема маршрутов и логотип (знамя) Дерулюфта. Из рекламного буклета конца 20-х годов.
Та, вторая, по счету поездка Маяковского в Германию вызывает больше вопросов, чем дает ответов. Поэт называл ее чуть ли ни "отпуском" или "каникулами". Внешне все так и выглядело: вот "семья Бриков-Маяковских" на железистых водах в курортном Флинсберге близ Геттингена. Вот они на балтийском курорте Нордерней едят огромных крабов и плещутся в море. Имеется и традиционное "пляжное фото" с курорта.
Маяковский с сестричками Брик.
Рядом еще писатель Виктор Шкловский...
... и выдающийся лингвист Роман Якобсон. Слева Лиля и Осип Брик,
Вот Маяковский посещает Лейпцигскую ярмарку. Вот поэт встречается с деятелями немецкого авангарда. Вот торжественный прием в его честь в Берлине. "Светская", почти буржуазная жизнь. Вот вам такая гламурная хроника одного путешествия или "творческой командировки"...
Не следует забывать, что Осип Брик до конца 1923-го года состоял штатным сотрудником ГПУ, Лиля Брик до самой смерти - внештатным. Что Шкловский, в начале 22-го года еще болтавшийся то в Москве, то в Петрограде, тоже к лету 23-го оказался в Германии.
Шкловский известен не только своими литературными опытами и лингвистическими теориями, но и авантюрным революционным (в основном эсеровским) прошлым. Выведен Булгаковым в "Белой Гвардии" одиозной демонической фигурой под фамилией Шполянский.
В 1922-м Шкловского вроде бы хотело арестовать ГПУ, но он сумел как-то скрылся, перешел финскую границу и летом оказался в Германии. Причем мзду контрабандистам за переход выплатил из гонорара в полученного утром того же дня в ленинградском "Детгизе". О чем любил вспоминать Самуил Маршак, пропустивший Шкловского в очереди к кассе.
Все странно в той истории - детский сад какой-то! А может неряшливо состряпанная легенда про "гонимого органами писателя"? Шкловский хоть и был эсером и "жертвой ГПУ", вернулся в Москву осенью 23-го и нормально прижился в СССР, пережил репрессии, постоянно вещал с экранов телевизоров еще в начале 80-х годов. Кстати, оставил занимательные воспоминания о своем "побеге" в суровых тонах. Он был мастер нагнать драматизма. Дескать, "чекисты жену в заложниках держали".
Романа Якобсона за полгода до этого власти Чехословакии выдворили из страны как "шпиона и провокатора при Советской Дипмиссии". При этом лингвист представлялся фрондером к советской власти, позже перейдя в статус "эмигранта". "Теплая" подобралась компания. Причем, все кто в большей, кто в меньшей степени принадлежали Большой Литературе, как впрочем, и Революции.
Домой Маяковский отсылает целый ворох весьма актуальных политических стихотворений, словно он на родине в гуще событий. Одновременно публикует очерк "Берлин", про произвол французских оккупантов, про готовых восстать рабочих, про 200 000 русских эмигрантов в одном только Берлине.
В Германии бушуют гиперинфляция и безработица. Социальное напряжение нарастает. Не самое лучшее место и время для светской тусовки. Одно преимущество - иностранец с 10 долларами в кармане здесь чувствует себя миллионером. Напомню, билет на рейс "Москва-Кенигсберг" стоил 76 долларов.
В то лето Коминтерн готовил революцию в Германии. Дату восстания выбрали весьма символичную 24 октября (резервный день - 8 ноября). Однако превентивные контрмеры Веймарских властей сделали восстание невозможным. Коминтерн восстание отменил. Известие об отмене не успело дойти до Гамбурга. 23 октября там подняли восстание коммунисты и социалисты. Мятеж утопили в крови. Другой "сюрприз" преподнесли национал-социалисты, устроив 8 ноября "пивной путч" в Мюнхене, тоже быстро подавленный.
"Факты - упрямая вещь"... Предложение об организации восстания в Германии на заседании Политбюро ЦК РКП(б) Карл Радек внес только 23 августа. Ленин уже сильно болел и практически не влиял на решения ЦК. Фанатик мировой "перманентной" революции Троцкий активно поддержал предложение. Сталин отнесся к нему скептически. В сентябре Исполком Коминтерна принял окончательное решение о восстании в октябре-ноябре. Очагами восстания должны были стать Саксония и Тюрингия, главными противниками считалось не правительство Веймарской республики, а крайне правые в Баварии (и не зря!).
Председатель КПГ Генрих Брандлер отнесся к идее восстания прохладно. Левое крыло партии - Эрнст Тельман и Рут Фишер всегда ратовали за вооруженное выступление по образцу Октября. Подчиняясь общему решению, 10 октября Брандлер принял пост главы Саксонского правительства, что было частью плана. Поскольку не удалось осуществить некоторые иные важные части плана, шансы на успех оказались весьма шаткими. 21 октября Брандлер отменил восстание. До Гамбурга решение не дошло. В других землях Германии тоже прошли стихийные столкновения частей рейхсвера с рабочими отрядами. Причем никакого официального приказа сверху частям Рейхсвера на силовое подавление не отдавалось. Военные "проявили инициативу".
С другой стороны, у Радека идея восстания в Германии возникла не вдруг. Левое крыло КПГ с начала года бомбардировало Коминтерн письмами о революционной ситуации в Германии. Радек - секретарь Коминтерна, а с 20-го года - еще и член Исполкома КИ. Естественно, идея "помощи германской революции" муссировалась в Коминтерне долго.
Через партийную печать Радек был связан с Анатолием Луначарским, да и неформально "интересовался" культурой. Именно Луначарский хлопотал о замене частного паспорта Маяковского на служебный, присвоив тем самым, поэту статус "полпреда советской культуры". Учитывая, что все члены "отпускной команды" были литераторами (даже Л. Брик имела небольшой литературный опыт, не говоря о ее официальном муже О. Брике) и все имели отношение к советскому авангарду, то их можно считать своеобразной агитбригадой "грядущей германской пролетарской революции". "Сеятели бури".
Веймарское правительство левоцентристского толка не препятствовало распространению в Германии социалистических идей. Коммунисты и социал-демократы легально вели агитацию. Маяковский убыл в Германию в начале июля, а в середине сентября вернулся в Москву почти одновременно со Шкловским. За этот период изданы два его стихотворения, обращенные непосредственно к немецким рабочим: "Германия" и "Рабочая песня". Оба требовали перевода, возможно, должны были стать маршами германского пролетариата. Версия не совсем убедительная: стихотворение "Германия" и очерк "Берлин" опубликованы в январе 23-го, по впечатлениям первой поездки Маяковского 22 года. Но в Германии их издали как раз летом.
Маяковского только начали переводить на немецкий, потому в Германии его стихов почти не знали. Знакомства среди немецкого авангарда поэт заводил при личный встречах "на харизме". В поездке основной круг его общения составляли эмигранты или "полууехавшие".
Всего в Германии в тот год обитало до 600 000 русских эмигрантов(!), в одном Берлине более 100 000. Маяковский писал о двухстах и даже четырехстах тысячах "русских берлинцев". Здесь все! От разделявших крайние антисоветские взгляды белогвардейских карателей, от недавних либеральных пассажиров "философского парохода" до личностей с неясным статусом "временно уехавших" из Советской России (но с ней не порвавших) вроде Алексея Толстого или того же Шкловского. Про Толстого позже рассказал Иван Бунин. Находясь в "творческой командировке" "красный барин" одновременно исполнял задание Луначарского вернуть в Россию всемирно известных деятелей культуры, того же Бунина.
По свидетельству перебежчика Якова Хенкина инотдел ОГПУ, а позже и НКВД постоянно вели работу по разложению русской эмиграции, по поддержке в ней левых, социалистических или лево-патриотических идей. Особо сознательных вербовали в агентуру. Для разложения использовались и мнимые "беглецы от ГПУ", внушавшие гораздо больше доверия эмигрантам, чем официальные "культурные полпреды".
Вряд ли Маяковского просто отправили на отдых. Вероятно, к отдыху прибавили "общественную нагрузку" или вообще сделали тур прикрытием некой миссии.
Есть версия, что в преддверье готовящейся революции Маяковский вытребован немецкими деятелями Коминтерна, прежде всего Тельманом, на которого постановка на немецком языке "Мистерии буфф" к 3-му конгрессу Коминтерна в 21-м году произвела неизгладимое впечатление. Возможно, поэт поехал агитировать русскую колонию в Германии "за социализм". Во всяком случае, произвести на нее своеобразный "культурный шок" - нейтрализовать, чтоб не втянулись в предстоящую германскую смуту на стороне немецких "белых".
Из биографии Маяковского:
По воспоминаниям В. Л. Андреева (1958) Маяковский выступал недалеко от Потсдамерплац на Лейпцигерштрассе: "На сцене Маяковский был один и весь вечер -- не помню даже был ли перерыв -- заполнил чтением своих стихов и разговорами с аудиторией, стараясь сломать неприязнь, что ему не всегда удавалось. Он начал свое выступление словами: "Прежде чем напасть на Советский Союз, надо вам послушать, как у нас пишут. Так вот -- слушайте", -- и он превосходно прочел замечательный рассказ Бабеля "Соль". Впечатление от этого рассказа было огромное. После сравнительно недолгого чтения своих произведений -- я помню только, что читал он отрывок из "Флейты-позвоночник", "Прозаседавшиеся" и опять "В сто сорок солнц", начались разговоры с аудиторией. Кто-то крикнул -- почему вы больше не надеваете желтой кофты? Маяковский ответил сразу, не задумываясь:
-- Вы хотите сказать, что я на революции заработал пиджак?
В зале засмеялись. Маяковский улыбнулся и, переменив тон, очень серьезно начал объяснять, что всему свое время -- было время кофтам, а теперь вот пиджакам, так как советская литература занята теперь гораздо более серьезным делом, чем дразненьем буржуев. Помню, что, обращаясь к сотруднику "Накануне", он сказал несколько слов в защиту небольшой книжки Брика "Не попутчица", незадолго перед тем неодобрительно этой газетой прорецензированной".
"Накануне" - то самое эмигрантское сменовеховское издание, в котором публиковался М. Булгаков, в частности репортажем о демонстрациях в Москве 12 мая.
До сих пор критики не могут договориться была ли "Смена Вех" "ловкой провокацией советов по разложению эмиграции" или те сами начали разлагаться, рефлексировать, приходить в выводу, что интеллигенция и вызвала в России революцию, которой потом сама же испугалась. Раз так - надо принять сей факт, равно реальность существования СССР и как-то уживаться с ним.
Есть вопросы, на которые лучше не искать ответа. Сменовеховство нашло широкий отклик среди эмигрантов, значит, было созвучно их настроениям, а советская власть сотрудничеству своих писателей с "Накануне" никак не препятствовала. С другой стороны, летом 1924 года "Накануне" разорилось и закрылось. Чекисты не повезли в Берлин чемоданы долларов, чтобы поддержать "свой проект" на плаву.
В это издательство в сентябре Маяковский сдал сборник стихов "Вещи этого года (до 1 августа 1923 г.)". О нем не раз вспоминал Катаев в мемуарном романе "Алмазный мой венец":
"В Москве находилась контора "Накануне", куда мы и сдавали свои материалы, улетавшие в Берлин на дюралевом "юнкерсе" или "дорнье комет", а потом тем же путем возвращавшиеся в Москву уже напечатанными в этой сменовеховской газете.
Мы все подрабатывали в "Накануне", в особенности синеглазый (Булгаков), имевший там большой успех и шедший, как говорится, "первым номером"".
Под "мы все" Катаев подразумевает авторский коллектив сосредоточенный вокруг редакции московской газеты "Гудок": Булгаков, Олеша, Катаев, его брат Петров с Ильфом, многие прочие известные авторы 20-х. Кстати, первая проба пера Евгения Петрова состоялась именно в "Накануне" по протекции Валентина Катаева, да и писать начал после жесткого нажима брата, и новую "фамилию"-псевдоним Петров получил от него же.
"Я тотчас отвез его на трамвае А в редакцию "Накануне", дал секретарю, причем сказал:
- Если это вам даже не понравится, то все равно это надо напечатать. Вы понимаете - надо! От этого зависит судьба человека.
Рукопись полетела на "юнкерсе" в Берлин, где печаталось "Накануне", и вернулась обратно уже в виде фельетона, напечатанного в литературном приложении под псевдонимом, который я ему дал.
- Заплатите как можно больше, - сказал я представителю московского отделения "Накануне".
После этого я отнес номер газеты с фельетоном под названием "Гусь и доски" (а может быть, "Доски и Гусь") на Мыльников и вручил ее брату, который был не столько польщен, сколько удивлен.
- Поезжай за гонораром, - сухо приказал я. Он поехал и привез домой три отличных, свободно конвертируемых червонца, то есть тридцать рублей, валюту того времени".
Три червонца 1923 года.
Очень важен в этих воспоминаниях, что связующим звеном между Москвой и Берлином все тот же "юнкерс" (даже "дюралевый"), что увез в Берлин Маяковского, полет которого, возможно, обеспечило множество факторов: и Тельман попросил, и Радек вдохновил, и Луначарский направил. В 1920-23 гг. Маяковский горячий энтузиаст мировой революции, не раз пишет о ней в своих стихах. Его и вербовать не надо, и особого задания не нужно, только намекнуть на "высокую миссию".
Маяковский еще не раз летал в Кенигсберг на "Дерулюфте". Выдержка из статьи на сайте Калининградской Областной Научной Библиотеки:
Второй раз Маяковский побывал в Кёнигсберге 25 мая 1925 года. Снова воздушный рейс Москва - Кёнигсберг. Прилет в столицу Восточной Пруссии. Телеграмма к Лиле Брик: "Долетел. Целую". Затем письмо из Парижа к Лиле Брик: "Долетели хорошо. Напротив немец тошнил, но не на меня, а на Ковно. Летчик Шебанов замечательный. Оказывается, все немецкие директора ("Дерулюфта") сами с ним летать стараются. На каждой границе приседал на хвост, при встрече с другими аппаратами махал крылышками, а в Кёнигсберге подкатил на аэродроме к самым дверям таможни, аж все перепугались, а у него, оказывается, первый приз за точность спуска. Если будешь лететь, то только с ним. Мы с ним потом весь вечер толкались по Кёнигсбергу".
Летчик Николай Шебанов вспоминает: "В 1925 году я получил новую пассажирскую авиамашину "Фоккер", развивавшую скорость до 145 километров в час. Особенно памятен мне рейс летом 1925 года. Я вез за границу на своем самолете Владимира Маяковского. До этого я с ним знаком не был, хотя был его поклонником, поэтому очень обрадовался представлявшемуся случаю. В Кёнигсберге Владимир Маяковский выбрал меня своим гидом, и весь вечер мы гуляли по городу. Я хорошо знал Кёнигсберг, так как бывал в нем через каждые 2-3 дня, и сумел Маяковскому показать все достопримечательности. Осмотрев город, Владимир Маяковский и я отправились в ресторан ужинать. За ужином долго беседовали. Он расспрашивал меня об авиации, я интересовался поэзией".
Конец цитаты.
Николай Шебанов - первый пилот-"миллионер" СССР, то есть налетавший миллион километров. В последствии летчик-испытатель самолетов Бартини, руководитель группы подготовки пилотов в НИИ ГВФ.
Николай Шебанов. Фото 20-х годов.
Парный полет с Родченко.
После возвращения из Германии в Москву тема мировой революции на время уходит из творчества Маяковского. Её запал на этот раз дал в Германии осечку - мировая революция отодвигалась на неопределенный срок. Одновременно Маяковский пишет: "Я окончательно разочаровался в любви" (т.е. в Л. Брик). У него оба вида любви (к революции и к женщине) связаны воедино.
Тут в Москве Маяковский обруч с Александром Родченко возобновляет работу в совместной мастерской, пишет сотни рекламных слоганов. Дело не только в приличных гонорарах от совторговли, но и в принципиальной позиции. Их дуэт создает рекламу только для государственных предприятий, помогая им побороть не просто конкурента- нэпмана, а в лице его еще и классового врага. Доказать, что советская торговля может быть не менее успешной, чем частная. О прямых целях рекламной войны говорят многие их плакаты.
Рекламный плакат Родченко-Маяковский 1925 год.
Даже реклама пива была политически актуальна - в августе 23-го года были разрешены производство и торговля спиртными напитками.
Выпущена тридцатиградусная водка "рыковка" по цене 1 рубль за "поллитру". "Новоблагославенная", как назвал ее булгаковкий доктор Борменталь. До этого формально был "сухой закон", неформально все гнали самогон. Особо "отличались" китайцы из многочисленных прачечных, гнавших на продажу китайскую водку - "ханжу". С 22-го года официально разрешили продажу пива, с начала 23-го года настоек до 20 градусов. Акцизы заметно пополнили бюджет, расходуемый, в том числе, и на авиационные программы.
Народ воспринял разрешение продажи питий, как возвращение к нормальной жизни. Фактическая продажа водки-"рыковки" началась с января 24-го года. Государство ввело монопольное право торговли водкой, то есть получения быстрых доходов от "монополки". Кстати, действие булгаковского "Собачьего сердца" происходит зимой 24-25 гг.. "Рыковку" продают уже год, а Дарья Петровна продолжает выгонять нелегальный самогон для стола профессора Преображенского брюзжащего на "новоблагословенную": "...что они туда плеснули?".
Ныне опыты мастерской Родченко-Маяковский признаны революционными открытиями в области рекламного дизайна. Да и тогда их нашли международные награды, вроде серебряной медали на парижской выставке дизайна. Постеры, афиши, листовки Родченко-Маяковского заполонили всю Москву, выгодно отличаясь от "нэпмановского" дизайна, калькировавшего рекламу начала века в стиле "псевдорусь" или "арт-нуво".
Корней Чуковский вышутил подобное увлечение своего давнего знакомого Маяковского в детском стишке 24-го года (опубликован в 26-м) "Телефон":
"Кто говорит? - Слон.
Откуда? - от Верблюда.
Чего надо? - Шоколада!"
Сравните:
Маяковский:
"Не могу не признаться: лучший шоколад абрикосовый N 12.
