В предшествующих рассуждениях исходной посылкой было наличие Полиса как такового, некой самодостаточной сложившейся структуры. Но Город "если смотреть на вопрос философски" полностью лишен этой самодостаточности.
Собравшейся вместе массе людей нужны не только пекари и кузнецы, им нужны зерно, железо и уголь. Задарма огромную ораву никто кормить не будет. От того Город вынужден постоянно что-то фабриковать, чтобы это "что-то" обменивать на растущее на земле и лежащее под землей или за семью морями. Неважно что: плуги и топоры, ружья, картины и телепрограммы, власть, деньги, кредиты, указы и рескрипты, мудрые советы, утешительные проповеди... Все пользующееся успехом за каменными стенами.
Неравнозначный обмен. Город потребляет уничтожая, продавая разрастается. Город вместе со своими товарами экспортирует сам себя, свой образ жизни, повсеместно ставя в зависимость от себя все на свете, всюду воспроизводя элементы городской цивилизации ad majorem hominis gloriam [(лат.) к вящей славе человека] насаждая везде агрессию Города.
Город альтернативное понятие, полюс оппозиции. Нет смысла перечислять все противоречия, как сделали историки античности, обнаружив в древнегреческом полисе семь классических противоречий, благодаря которым полисы распылялись спорами по всей Эйкумене, рассевались подобно семенам мака из лопнувшей перезрелой коробочки, поднимаясь всходами, прораставшие новыми поселениями. С тех давних времен число противоречий только возрастало.
Для краткости все сводится в ряд понятий: "столица" - "провинция" - "деревня" - "дикая природа". Чувствуете стройность как линейного, так и иерархического распределения понятий разлета в плоскости пространства, со всеми кристаллами городов, разбеганием от них дорог, словно ножек паука, словно паутина с ожерельем утренней росы? Каждая бусина этого ожерелья хранит свою правду и "свою истину".
Правды у всех свои разные, это взгляды на "объективную реальность" с разных сторон. Истина одна. Во всяком случае, тому нас учит классическая философия. Одна, даже если эта истина относительна. В данном случае феномен истины препарируется с иной стороны: данность места обитания определяет облик жителей. Вроде бы так...
Пресловутый "чукча" выглядит в столице совершенно инородным элементом, существом с иной планеты. Человек волен первоначально выбирать лишь климатические пояса дикой природной среды, формирующей его облик, в том числе внешний на уровне рас. Остальную среду создает сам - а искусственная среда, его в свою очередь формирует. Ущербный взгляд... Ему противостоит иное суждение: нечто в человеке, архетипы формируются в неких образованиях именуемых "типы поселений" достигая относительной гармонии между миром внешним и внутренним. "Столица" - "провинция" - "деревня" - "дикая природа" лишь материализация частей человеческой психики создающий свою среду и организующий себя в ней. Среда мегаполисов, городков, деревень, лесных заимок - концентрированная психическая среда, где тот или иной тип психики доминирует, достигает пика развития и гармонии. Один из ликов человека превалирует над иными ипостасями. Под этот лик и подгоняются в конечном итоге его жилище поселение, окружающая искусственная среда.
Столицы и Мегаполисы.
Столица это Мир. Orbis, non urbs [(лат.) Мир, а не город]. Мышление в "мировом масштабе", устройство и управление жизнью всей страны, ее "голос в мировом концерте". Провинция это мышление городка организующее под себя окружающую деревенскую среду. Деревня не организует ничего кроме собственной общины, да севооборота на полях вокруг. "Житие на природе" есть самоорганизация индивида, его семейного и социального пространства.
Противоположности сходятся. Кто из столичных жителей хоть на миг не мечтал вырваться из каменных джунглей в джунгли настоящие? Решимости достало единицам.
Житель лесов или степей и тундр воспринимает "природу" - окружающую среду как целокупное понятие, от того безграничное космическое в своей сути. Наделенный свободой передвижения, которая сплошь и рядом оказывается необходимостью, средствами и способами выживания, подчиненный естественным силам движения природы, миграциям ее стад, спасению от ее вечных угроз - словно столичный житель первобытный человек мыслит во всемирном, то бишь во вселенском, космическом масштабе. И не важно сколь велик его Космос, пусть обычно пространство первобытной Вселенной простирается лишь до горизонта.
Деревня сковывает человека по рукам и ногам, привязывает к самой реальной почве, к дому, хозяйству, семье, "обчеству"-общине, кругу рождения и смерти, к "общественному разделению труда" принуждая кидать в ненасытную утробу городов все новые скирды, туши и мешки, получая взамен "соль и спички" тракторов, телевизоров, серпов и молотов, сельскохозяйственных машин, асфальтированных дорог, городских соблазнов. Удел деревни нескончаемый труд, inutile terrae pondus [(лат.) бесполезное бремя земли], пахота. Исключение лишь кочевое скотоводство. Правда ходят упорные слухи что это путь в Никуда.
Провинция жива заботами окрестностей, соками "деревни", как бы та деревня не называлась: "кочевье", "рыбацкие поселки", "село". "Провинция" не переходный этап между деревней и мегаполисом, но Город в первозданной его сути еще не надевший венца верховной власти, не впавший в амбицию. Место для житья, центр внутреннего обмена, сердце круговорота, точка пересечения ремесла, торговли, не витающей в облаках мировых проблем местной власти. Правда провинциалов - правда разумной, упорядоченной жизни, опоры, кирпича мироздания. Провинция живая клетка государственного организма, до которой он может распасться. Хоть и обезьянничает со столиц, но и сама удала говором, диалектом, местной мыслью и лучшим знанием своей местной истории, собственной культурой, пусть слабой пребывающей в раздрае меж заезжими высокими умами и собственными чудаками. Провинция безжалостно обкатывает практикой идеи пришедшие в воспаленные умы столичных жителей, при этом претендуя на свой голос, на свои права, на свою часть целого будучи самоцельной, готовой отгородиться частоколом удельного княжества, обломав бока соседям. Провинция - незамутненная городская естественность жизни, пик городской цивилизации.
Именно пик, поскольку столица-мегаполис есть отрицание таковой цивилизации. Столица это государство прежде всего, город для государства а не город для жизни - "просто для жизни" горожан. Столица вмещает в свою голову вселенную, что переворачивает, извращает, доводит до абсурда присущие городу черты.
Названия столиц уже сами по себе означают государство "в его политическом аспекте", заменяя лаконизмами вычурные полные названия стран: вместо "внешнеполитический курс Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии" - "политика Лондона" или: "рука Москвы", "происки Вашингтона", "козни Парижа". Praeterea censeo Carthaginem delendam esse [(лат.) Кроме того, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен].
Маленький нюанс отделяет долгоиграющие государственные стратегии от насущных забот правительства, ныне пребывающего у власти. Здесь калибр пожиже - только адрес дома пусть и не самого маленького: "Даунинг стрит 10", "Кремль", "Белый Дом", "Елисейский дворец".
В ранге столицы Город не волен жить и развиваться, как того хочет или как придется, то есть по законам временно упорядоченного хаоса. Не волен поскольку столица есть обиталище власти. Город для власти почва (если ни "навоз"), среда произрастания. Столица обслуживает государство которое, в свою очередь, служит на потребу своей столицы. Вместилище аппарата, институтов, запутанных внешних и внутренних сношений, полиции, гвардии, генеральных штабов, чиновных структур, министерств, культурных сливок и выпавших в твердый осадок аутсайдеров, политических амбиций, интриг...
Столицу населяют сонмы существ служащих не Городу, но иерархии, стране, и, как многие из них полагают - "всему Миру". Столица кристаллизует науки и искусства в университетах и академиях, разбрасывая их позже щедрыми пригоршнями по всей стане. Столица это monstr monstrum [(лат.) чудовище чудовищ], угнездившееся в муравейнике Urbis. Будь это спокойный Геттинген с его толпами веселых школяров. Будь то Нью-Йорк - столица без корон имперской власти, но примеряющий корону власти мировой, от того назвавшей себя Empire City [(англ.) имперский город], а свой штат - Empire State [(англ.) 1. имперский штат 2. Имперское государство, империя]. Будь то Париж одно время бывший и поныне пытающийся оставить за собой титул "культурной столицы мира".
Творят ли свободные, анархичные художники и пииты в мансардах, корпят ли над формулами ученые в тиши лабораторий, все они производят не только творения ума. Они созидают власть, крепят жесткую диктатуру высшего авторитета мод, стилей, направлений, открытий, технологий становящихся непреложными законами для провинций территориальных, культурных, интеллектуальных. Словно собрание больших умов и талантов в одном месте уже само по себе рождает высшую власть.
Науки и искусства суть только планеты обращающиеся вокруг главного светила, носящего сакральное имя "Власть". По моде последних времен заведено приравнивать власть к столь простым понятийным категориям вроде фабрики производящий "интеллектуальный продукт", в данном случае "управленческие решения" - "политический продукт". Эвфемизм эпохи развитых демократий не допускающих декларации какого либо неравенства, потому опускающаяся до уничижения: "власть есть только нанятые менеджеры отрабатывающие деньги налогоплательщиков". Демократы старательно уверяют в этом всех, прежде всего себя.
Но достаточно бросить взгляд на историю, на максиму "всякая власть от Бога" и на всех "помазанников божьих" чтобы убедиться: и отраженного света власти прошлых веков достаточно для сакрализации любой власти управляющей сегодняшней демократией.
Власть священна всегда, пусть только где-то там - в глубинах сознания. Уже этим она превращает столицу в Auterna urb [(лат.) вечный город, т.е. Рим], Святой град. Таковое отношение гнездится на дне душ, вновь приводящее к идее "небесного града". Все божественное строится по принципам небесной иерархии, чему в реальности соответствует развитый аппарат, земное подобие. Пирамида, нарастающая и развивающаяся подобно живому существу.
Оборот чиновной власти нужно обслуживать, равно как и денежные и товарные обороты, проворачиваемые столицами. Денежные мешки проживают рядом с дворцами, власть денег не самая последняя в иерархии властей. В тоже время немалые суммы звенят в государственных карманах. И тех и других просто тянет в объятья друг друга. Потому в словообразовании прямая связь Капитал и Capital словно капитализм родился из столиц, как "буржуазия" из слова "Город"- Burg.
Скрипят перьями департаменты, громогласно устраивают разнос начальники сгорбленным подчиненным и брань эхом отскакивает от стен огромных кабинетов, шаркают по коврам дипломаты, позвякивая хрустальными бокалами официальных приемов, пряча за улыбками мысли, преклоняют подданные колени перед тронами, отдают приказы в генштабах, опускаются кулаки депутатов на головы друг друга на парламентских сессиях - власть живет своей жизнью требуя немалого содержания и достойного поклонения.
Стучат клавишами персональных компьютеров-арифмометров банковские клерки, шуршат купюрами кассиры, не отпускают от уха телефонные трубки дилеры - они созидают власть. Опутывают финансовыми и информационными сетями страну, мир. Словно пауки, словно грибницы прорезающие живые корни деревьев высасывая из них соки. Все покупается и продается. Прежде всего люди, в том числе и женщины, а так же пороки, преступления, политики и сама Власть, стоит ей хоть чуть ослабнуть. Urbs venalis! [(лат.) продажный город]
Сонмы журналистов, телевизионщиков, писак разных мастей, вообще называющие себя "четвертой властью". Словно выстроившийся к кассовому окошку четвертыми в очереди. О, пропаганда, смешанная с рекламой! Мнящая себя созидательницей "общественного мнения" индустрия. Равно обслуживающая и власть и денежные мешки. Равно бунтующая против первого, и против второго, третьего...
Без преувеличения можно утверждать, что в столице власть градообразующее предприятие. Инфраструктура и структура города вообще приспособлена к власти, обслуживает ее, выдает на гора. Даже если бюрократическая система выродилась и работает только на себя, даже если никакой реальной властью подобно японскому императору столица не обладает - механизм работает все равно.
С утверждением представителей прежних ступеней цивилизации, что в городе живут исключительно дармоеды, спорить нелегко. Сегодня нелегко. Вот век назад, в эпоху торжествующего картезианства то бишь промышленной революции, города являлись огромными мастерскими, мануфактурами, фабриками. В отдаленных уголках мира можно было сунуть под нос крестьянину-скептику штуку мануфактуры, сноповязалку, ящик гвоздей и торжествующе произнести: "это сделано в городе". И услышать в ответ только завистливо-восхищенное цоканье языка.
Дальше - больше. Жить рядом с чадящими заводами становилось невмоготу. К тому же заводам требуется пролетариат с которым трудно ладить всякой власти при любом режиме, даже социалистическом. Этот неспокойный элемент всегда похож на бочку пороха у порога департамента. Долой его! Пусть катится подальше.
И промышленность - гордость большого города - уходит. Сначала в промзоны, потом в провинцию. Фабрики-заводы могут переместиться даже в иное государство на "промышленную периферию цивилизации", лишь бы товары возвращались, а доходы от их продажи ссыпались в столичный банк. Город может послать подальше и ученых, которым нужна тишина для спокойной работы, комфорт, минимум суеты. Путь живут в университетских кампусах или академических городках. Кто знает какую химию, какую биозаразу или радиацию они там синтезируют в своих колбах.
Послав всех подальше Город власти останется при своем: будет производить исключительно экологически чистую информацию (и это эвфемизм власти): законы, распоряжения, печатать газеты и журналы, снимать кино и телесериалы, создавать моды и стили, заниматься искусством, рекламой, гонять деньги по кругу, связывать удаленные уголки планеты.
Производить фикцию. Все что современный город может предъявить - несколько картинок: банкноты, глянцевые журналы, на худой конец книги от которых в деревне меньше всего проку особенно если в них полно цифр и формул, бегущие картинки на экране телевизора или на полотне кинотеатра кино, эстрадные клипы с модными шлягерами, заставку на экране компьютера, и еще кипы каких-то документов с печатями. Правда эти картинки из своего потайного кармана Город может вытягивать бесконечной лентой.
Все остальное можно сфабриковать где угодно. Даже пластиковые детские игрушки с успехом штампуют в глухих вьетнамских деревушках, а роскошные авто стоящие порой как вся недвижимость небольшого городка в особом городе-фабрике где все сплошь автостроители стоящие у конвейера или вовсе операторы автоматических линий с рукастыми роботами-манипуляторами, автоматическими сварщиками, программируемыми сверлильщиками и фрезеровщиками, etc.
Столица-мегаполис торжествует, наконец, сделав человека царем природы и царем мира которому осталось не марая рук только шевелить извилинами. Столичный житель воплотился в прямое воплощение власти, "вершину эволюции" городской цивилизации, что автоматически делает его венцом исторического прогресса и эволюции всего живого. Как тут не возгордиться?!
Отсюда особенности столичных нравов. По основному закону Столицы - закону карьеры, жители обязаны восходить к вершинам, "прогрессировать". Даже если им глубоко наплевать на власть реальную, декларативно или искренне во всех своих поступках, делах, творениях они просто обязаны превосходить себя прежнего. Лишь достигнув вершины (своей вершины) могут позволить себе делать, что душе угодно.
Столичный житель вольно или нет, в силу всеобщности коллективного сознания, ощущает над головой бездну. Не страшащую, но манящую. "Сияющие высоты" к которым можно взлететь в единый миг если подвернется удача, взбежать или вскарабкаться по карьерной лестнице, заползти улиткой по склону. Высоты манят, принуждают рисковать. Карьеристов не страшит падение в бездну, ведь падать можно только с кручи, на которую взобрался. Низвержение вниз ожидаемо, психологически подготовлено. Потому страшит не пугая. Всегда выпадет шанс взлететь обратно.
Пугает иное: отступить на ступеньку вниз. Еще страшнее на две, что означает остановиться, застрять навеки. Под ногами не пропасть, но засасывающее болото высасывающее из человека соки времени. Полная безнадежность. Конец жизни, ноги застывшие в цементе. Подавляющему большинству придется это сделать, достигнув своей планки, предела возможностей. Останется создавать лишь видимость.
Столичное сознание всегда иерархично. При встрече люди первым делом стремятся вынюхать место собеседника в иерархии, его силу, степень влияния. Словно матерые преступники определить "кто под кем". А выяснив уже строят планы использования его для собственного возвышения, прикидывают способы манипуляции. Взаимодействие превращается "не в просто общение "просто людей", но в некую запутанную партию, в игру во имя собственной корысти. Избираются стратегии: угодить, повелевать, подкупить, очаровать, "запудрить мозги", "пустить пыль в глаза", обмануть etc.
Столичный житель ведет эту игру всегда вольно или нет поскольку игра в иерархию становится смыслом его жизни, поскольку она - смысл Власти, смысл жизни Столицы. Столичный житель будь он трижды свят и бескорыстен просто не может обойтись без выстраивания и упорядочивания всего и вся. Даже дружеские связи его складываются в некой иерархии: "ближний круг" - "близкие друзья" внутри его круга защиты. Знакомства "для души" просто необходимая вещь чтобы ощущать себя не винтиком механизма, не ступенькой лестницы но человеком. С друзьями можно вести себя "по-человечески", общаться, дурачиться, смеяться, делать глупости. Но только с ними! Даже в семье такого нельзя поскольку семья сама по себе иерархична, сего семья - его крепость, опора. Вольности могут ее разрушить. С близкими друзьями же можно и поругаться, даже порвать в порыве шекспировских страстей чтобы потом помириться и распить мировую. Жить!
Всё что дальше за этим кругом все меньше оставляет не только "простого человеческого общения", но даже эмоций. Чем дальше тем больше преобладает деловой интерес, пока не дойдет до "нужных знакомых". "Нужны" порой оказываются личности весьма сомнительные, даже преступники с которыми можно обделать щекотливые делишки. Выходит что основной круг общения начинают составлять люди "нужные", "выгодные". Те головы, по которым предстоит взбежать или шаг за шагом взобраться на вершину.
В том-то парадокс: для людей "выгодных" ты сам должен представать в том же качестве. Ты сам сознательно превращаешь себя в объект чужой манипуляции, подставляешь свою голову под чужую ногу. Как боксер на ринге чтобы нанести удар ушедшему в глухую защиту, ты сам должен "открыться", сымитировать возможность нанести удар тебе. Чтобы система не развалилась, не сорвалась в хаос помимо внешней власти должен действовать иной закон "обмена ударами". Ты мне - я тебе. Соблюдаться баланс. И столичный житель становится расчетливым как француз, планирует свою жизнь словно схватку, как игру с множеством партий. Он вообще все планирует поскольку живет в состоянии игры, следовательно - неопределенности. Завтра начальство может поглядеть косо и твой карьерный рост замедлится. А карьера в столице не только начальство. Даже самый свободный художник делает карьеру, идя от выставки к выставке, от успеха к успеху. И цены на картины все повышаются и повышаются. Не дай Бог какому-нибудь критику обронить злобную реплику. Не дай Бог изменчивой моде вильнуть хвостом.
Игра таит в себе приятные сюрпризы. Неожиданно откроется вакансия, сулящая прыжок в головокружительные высоты. Не прозевать, не упустить шанс. Всегда надо держать ухо востро, чтобы не упустит случай и в "случай попасть".
Непредсказуемость игры может все поломать. В иерархии все упорядочено, следовательно - довольно предсказуемо. Потому, имя в виду как возможность удачи, так и провала все же следует избирать "средний путь". Исчислить карьеру, расписать календарь, составить график и следовать ему неукоснительно. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой "расти", совершая тысячи ненужных нормальному человеку однако совершенно необходимых человеку иерархии ритуальных движений.
И большая часть времени "делового человека" тратиться на пустоту, на канцелярскую работу, на составление ненужных пустых документов. Одних только праздников сколько, юбилеев, памятных дат. Совершенно необходимо всем составить поздравительные адреса, вовремя разослать их, чтобы получить такую же кипу поздравительных бумаг место которым обычно не находится даже в сортире. Уж больно жестка дорогая бумага.
В цене поздравления только от очень высокого начальства. Их вывешивают на стену как икону чтоб посетители видели что ты "особа приближенная". Насторожить может только отсутствие поздравления! "Ах, он забыл! Следовательно не очень-то я ему стал нужен, а еще, чего доброго, затаил обиду на меня, или вообще стал явным врагом". Нет, отсутствие поздравления определенно настораживает. Поздравления только малая толика "деловой переписки". Все остальное очень похоже на них только ставки в деловых бумагах возрастают.
За стремлением упорядочить свое время на многие годы вперед кроется не только следование правилам аппаратных игр, за ними скрывается большее - выстраивание внутренней иерархии, установление в конце концов собственных правил игры и стремление навязать их всему и всем. В них скрыта воля, амбиции, диктат. Поскольку чтобы обрести власть человек должен не подчиняться а повелевать. Прежде всего, собственным временем, через него - всей жизнью.
Как следствие усердия однажды придет и управление окружающими, подчиненными, иерархией. Берегитесь деловых дневников.
Столичный человек подчиняя себе все, начинает подчинять и мораль. Неукоснительно требуя соблюдения ее от окружающих, он не терпит ее приложения к себе. Ради власти, ради победы в игре за власть он готов переступить и через собственную мораль, через самого себя. Вопрос в цене вопроса. Сколь велика ставка?
Провинциалы не зря недолюбливают и побаиваются столичных жителей именно за это: за возможность совершить то, что им не под силу. За "душевную силу" стать над моралью, на что большинство провинциалов не способны. За возможность попрать все нормы и правила, совершить немыслимое. Бедные провинциалы! в их городках просто нет таких вершин, ради которых стоит совершать такое.
Только приехав в Столицу, став стократ более "столичными" чем аборигены, провинциалы и не на такое становятся способны. Столица ослепляет, развращает, как развращает всякая чрезмерная сила и власть.
Впрочем, достигнув намеченной высоты и понимая, что выше уже некуда, столичный житель прибегает к иной стратегии игры: переходит к обороне. Заняв позицию отпихнуть всех претендентов на твое место, давить всех кто внизу. Становится сатрапом, тираном, мучителем. "Начальником". И начинает играть в начальника.
Так или иначе, игра в "царя горы" становится второй натурой столичного человека, если ни первой. Две натуры, двоемыслие, двоеделие. "Наружная" часть - "форма", даже "униформа" человека демонстрирует безличные качества "винтика", даже если ты огромный "болт" в системе. "Отличный работник" - набор деловых и личных качеств потребных начальству: не счесть эпитетов, которые хочет приложить к нам начальство. Для него подчиненные не люди, но суть служебные функции. От них требуется исполненная работа и еще соблюдение огромного свода корпоративных кодексов. Так же покорность. Раз "покорность", "трудолюбивый, настойчивый, умный" действенны только с уточнением: "но не очень". Мир движут вперед гении и таланты, но стоит мир на посредственностях. И стоять будет "до скончания мира". Потенциальному конкуренту, не дай бог еще и бунтарю "зеленой улицы" никто не предоставит. Поэтому "хороший работник" должен "не высовываться" в значении: "проявлять себя, но не слишком". Недаром к иерархии постоянно прикладываются механистические термины: "машина", "здание", "сошедшие с конвейера".
Большинство играющих в аппаратную игру знают, что все только форма. Но форма в иерархии есть "мундир", следовательно "звание", следовательно "власть". То есть имманентная суть. Все действия предписаны уставом, и выполнять их следует по "уставным нормативам". Во времени и пространстве. От тебя требует функций - "будь добр исполнять". Хочешь или нет, но придется уподобиться автомату, что означает превратиться в посредственность.
Степень твоей власти определяется тоже уставом: "градусом" в пирамиде. Парадокс, но власть представляет восхождение к своим вершинам как восхождение к свободе. Чем выше ты сидишь, тем шире можешь трактовать "уставы", даже нарушать правила. Прочем степень свободы "нарушения правил" тоже "уставная": от сих до сих.
Если подумать, то посредственности счастливейшие люди на земле: они точно знают что хорошо и плохо, поскольку знают что хорошо им и плохо для них. Следовательно ведают что такое "Добро" и "Зло". Поскольку основной вопрос метафизики для них разрешен, то их вообще не волнуют "основные вопросы философии" - они сугубые материалисты. Их гедонистические интересы ограничены этим миром. Им известно чего надо достичь, в смысле суммы, недвижимости и общественного положения. Следовательно, знают "как этого достичь" - вопрос о цели существования и смысле жизни ими уже решен. Они знают все, от того не любят мудрствовать: в душах гармония, потому пышут бодростью, веселостью, целеустремленностью. Не то что какие-то умники непонятно чем мучимые "наверно, чтоб повыпендриваться" или неудачники, не могущие заработать на жизнь. Посредственности всегда успешны, поскольку их антипод пребывающий на низших ступенях в той или иной степени ущербен (по множеству причин), то есть выделяется из серой массы.
Из досуга посредственности предпочитают развлечения и всегда и везде найдут массу себе подобных, то есть "единомышленников", что за кружкой или стаканчиком быстро превращаются в друзей. Образуются компании, для которых проигрыш своего футбольного клуба страшней кокой-то там войны на другом конце света.
Разумеется у них есть жена, семья, дети в категории ценностей стоящие на уровне "дом, машина", потому не вызывающие бурю страстей, но только эмоции положительные. Счастье!
Но для достижения этого счастья надо порадеть. Именно к такому "раю" стремится большинство карьеристов. Здесь и сокрыта тайна, и если acu rem tetigisti [(лат.) "ты иглой коснулся дела", попал в самую точку. Здесь: обнаружил скрытый смысл] то обнаружишь под маской лани льва. Или шакала - как повезет. Лев жаждет власти, шакал - объедков.
Чтобы двигаться вверх к намеченной цели надо на многое быть готовым, на многое пойти. Прежде всего к труду часто бесполезному, к изматывающему психику повторению одних и тех же функций изо дня в день, из месяца в месяц. Надо запастись терпением и волей. Надо уметь улыбаться начальству и сослуживцам, ненавидя их в душе до чертиков. Надо постоянно скрывать свои чувства, не давать выходы эмоциям подчинив их расчету ради высшей цели.
Для чего же терпеть такие муки? Ради карьеры, что редко дается в один даже два прыжка. Чтобы терпеть надо верить в себя, в свои силы, иметь невероятно высокую самооценку: "я достоин большего". Людям творческим, талантливым свойственно сомневаться в своих способностях, в оценке очередного творения. Карьерист не сомневается никогда - он изначально выше всех, он боле всех достоин высших должностей, на том простом основании что "он это он". Что "иной" - это все другие, в сущности такие же как он, потому обойдут на повороте и ототрут. Он не может позволить себе сомнений, поскольку кроме самоуверенности и эгоизма больше ничего не имеет. Усомниться в себе означает проиграть. Ну уж дудки! Главное не упустить шанс, даже не ждать удачи, а самому ее устроить. То есть заняться интригами. Вот уж занятие для чинуш, их любимая игра заменяющая межличностные отношения на службе. "Перетянуть на свою сторону отдел, добиться симпатий секретарши начальника, попасться в нужный момент на глаза боссу, а главное - пустить слух что этот выскочка NN в курилке хает руководство, рассказывает непристойные анекдоты про правительство и вообще скрытый заговорщик".
Обман, предательство, мелкие пакости, крупные подставы - типичная обстановка "нормально работающей" конторы. Но там все такие, или почти все поскольку нужны еще специалисты могущие дело делать и своим умением вытаскивающие весь отдел. Впрочем это "вечные замы", "вечные и.о." - их терпят, их поощряют, но и только в силу необходимости, как терпят в полицейском нескольких честных полицейских, что являются вывеской всего предприятия мздоимцев и держиморд.
Основная масса - существа предназначенные "следовать уставу" внутренне оказываются менее всего подходящими для этого личностями. Они всегда готовы нарушить любые законы и правила, предать всех и всегда. Поскольку цель их выедает их изнутри - они радеют только ради своего личного рая проходя через бесконечную череду самоунижений рождающих постное унижение начальством и унижение коллег и подчиненных. По сути это монстры, дай таким власть в чрезвычайных обстоятельствах и они сотрут всех в порошок. Такие, случается, выходят в опереточные диктаторы в трудные времена и развязывают отнюдь не опереточный террор и гонения. Полой даже не из жажды власти, а из стратегии "обороны" - слишком высоко взлетели, потому надо оборонять вершину. Следует заметить, что "великие диктаторы" - личности совсем иного склада - но рано или поздно тоже оказываются в окружении подобных посредственностей: им нужны не соратники, но исполнители, покорные проводники высшей воли.
Воистину если бы не существовало иерархии то ее следовало бы выдумать: как иначе удержать в узде этот паноптикум? Всех в тюрьму не посадишь, в лагеря не загонишь, хоть и случались такие попытки. А тут человек добровольно надевает мундир или униформу, добровольно и почти без принуждения соблюдает законы, правила, порядки и уставы поскольку всю жизнь карабкается по карьерной лестнице, словно ослик за морковкой что подвешена у него перед мордой. Да еще хорошо ли плохо но радеет на благо общества. Лишь бы кара за проступки была достаточно строгой. Если же нет, то формальному "уставу" внутри системы будут противопоставлены "неуставные отношения", то есть произвол, коррупция, взяточничество и воровство. Обычно основная серая масса быстро перенимает правила новой игры и выстраивает удобные для себя отношения. Коррупция неискоренима поскольку послушные власти аппараты управления комплектуются из монстров-карьеристов. Ее можно только свести к приемлемому для социума и государства минимуму.
Не впадая в долгие рассуждения об идеальном государстве остается только обозначить вековой парадокс. Создатели утопий стремились измыслить такую систему управления, которая сама отбирала в управленцы "наиболее достойных". Но что это за система для которой не важны "кадры", которые, как известно "решают все". Будучи заполнены людьми достойными даже самый отсталый аппарат окажется более совершенным. Но какие донкихоты пойдут корпеть в канцелярии? Никакое идеальное устройство государства невозможно, пока не созданы "идеальные управленцы" для него.
Китайцы тысячелетиями пытались идти по такому пути: выращивали кадры "идеальных чиновников". Без получения ранга невозможно было рассчитывать на занятие самой мизерной должности, для чего сдавали экзамены... по каллиграфии, литературе, стихосложению. Чиновник должен быть в первую очередь образован, изящно мыслить, излагать изящные мысли в доступной форме. Китайцы не упускали главное - основное занятие чиновника документы, так чего там мудрствовать. Сочинения вкладывали в чистые конверты, проверялись строгими экзаменаторами, проверявшими знают ли соискатели главную добродетель китайского чиновника: "быть полезным просителям и по возможности облегчать их долю". Ведь в строгих законах и жестоких указах в Поднебесной не ощущалось недостатка во все времена. Равно как в коррупционерах, мздоимцах, расхитителях. До сих пор самое страшное преступление в Китае - коррупция. За нее казнят публично.
Более того, в Китае родилась удивительная религия лишенная богов, чудес и таинств - конфуцианство. Во главу угла ставилось учение о "достойном муже" - "идеальном нравственном человеке" с предписанными нормами поведения в семье, обществе и на государственной службе. Разумеется предназначавшееся прежде всего для чиновников, для кадров государственного аппарата, она стала "нравственной одеждой" всех китайцев. "Уставом", когда как "телом души" - даосизм, а "эфиром души" - тан-буддизм. Но даже на столь прочном основании Поднебесная не избежала пороков иерархии - люди остаются людьми.
Власть слишком уж хорошо думает о себе, полагая что только правильно выстроенным и укомплектованным аппаратом управления, вообще государством, даже социумом можно решить все людские проблемы.
Описание членов столичной иерархии может показаться слишком суровым, от того тенденциозным. Но разве столичный антипод власти - богема сильно от нее разнится? По сути те же установленные нормы "свободной жизни", эксцентричной одежды и поступков, наркотиков, кутежей и пьянства как форма "поведения в обществе". Тот же "террариум единомышленников" в труппах театров, балетов, оркестров и филармоний. Та же скрытая зависть, стремление к собственному доминированию, к "творческой карьере". Тот же вал посредственностей "творческих профессий", постоянное заискивание перед власть и деньги имущими, а если не перед ними, то перед авторитетами "изящных искусств". Те же интриги, кланы, семейства. Коррупция. Принципы схожи даже на полюсах.
Будь столица местом обитания чиновников и только, то казалась бы населена монстрами, ни будь она мегаполисом. Как правило.
В отличие от столицы мегаполис не связан столь жесткими условными связями (5). Чем больше мегаполис, тем свободней поскольку переходит качественную грань, определенную исторической матрицей средневекового "вольного города" - города за стенами, превращаясь в бесконечный городской пейзаж, в Город-Край, в Город-без-границ, во "вторую Природу". Город от горизонта до горизонта, где житель одного его конца не ведает не только что творится на другом конце, но и вовсе не зная существует ли другой конец вообще. Город с десятками локальных центров заменяющих Единый Центр в принципе бесконечен, поскольку бесконечно для одного его жителя число вариантов движения и перемещения. Мегаполис бесконечен, т.е. бесконечно свободен внутри себя, поскольку не ведает своего конца.
(5) В терминологии данной работы противопоставлены понятия местопребывание власти - "Столица" и "Мегаполис" город, рост которого приводит к качественному пределу его отрицания.
Чем больше поселение, тем больше в нем образуется горизонтальных связей, единых интересов, групп, кружков, партий. В большой куче легче найти единомышленника. Даже анархиста, даже ярого антиурбаниста легче всего найти в большом городе. Поток самых разнообразных идей и мнений циркулирует свободно несмотря на все препоны тоталитарных режимов, на прессы идеологий, на самоцензуру правового общества, погрязшего в судебных исках за случайно брошенное слово. В Мегаполисе легче выбрать-сменить место жительства, следовательно - окружение, соседей, социальную среду обитания. В большом городе легче спрятаться чем в глухой тайге, поскольку город состоит из миллионов сот, лабиринтов, а лес необитаем и в такой пустыни опытный следопыт выследит чужака. В городе все соты проверить невозможно, всегда найдутся трутни умеющие собирать пыльцу и мед оброненные трудолюбивыми пчелами.
Люди столиц устремляясь ввысь мало интересуются мнением окружающих, только мнением "начальства", которое, в перспективе, должно превратиться в "сослуживцев" или "подчиненных". Житель столицы сам себе на уме. Наличие огромного количества специализаций еще больше разобщает соседей. Можно прожить всю жизнь так и не узнав имени человека, живущего за дверью напротив. Правило большого города: безразличие к мнению сторонних людей. Независимость от него. Свобода. Свобода избирать "свой круг" и вращаться в нем.
Мегаполис выявляет звериные стороны человеческой природы. Недаром именно большие города именуют "каменными джунглями", где свобода превращается в безразличие, раз все безразличны к чужому мнению. Свобода показывает агрессивную свою сторону, поскольку неограниченная воля высвобождает все скрытое под культурными и прочими оболочками. Как хорошее так и не очень. Свобода высвобождает скрытую агрессию живого существа, потому необходима жесткая власть. Если таковой нет, скажем центральной власти не до окраинных трущоб, то амбиции местных удальцов скоро организуют собственную местную власть, основанную на законах стаи.
Мегаполис гарантирует любую свободу вплоть до "абсолютной" - романтизированными носителями которой становятся бездомные, верней особая их часть: клошары или "бомжи". Лишенные дома, работы, даже имени и прошлого (они все забыли, чтобы воспоминая о "нормальной жизни" их не мучили) бродяги представляют ярчайшее проявление полной городской свободы. Им абсолютно нечего терять потому жизнь им не особо дорога. У них нет планов на будущее, даже на реальное "завтра", даже на ближайшие часы. Их не тяготит собственность, социальные и семейные обязательства, перипетии политики и экономики, культура, наука, ужасы мнимых и реальных войн, потоки информации, стрессы города. Они ко всему безразличны в том похожи на философов и стоиков во всяком случае в глазах суетных горожан.
Клошары живут случаем: подаянием, мелкой кражей. Их казино - помойка куда то выбросят недоеденный деликатес или поношенную тужурку или то тухлятину и старую газету. Их мир - мир таких же им подобных, потому невелик. Даже в крупнейшем Мегаполисе наберется не более среднего провинциального городка. Вместе же их не собирается более пары сотен.
Что немало: два - четыре на тысячу жителей Мегаполиса (разумеется, в западных Мегаполисах. В Третьем Мире таковых бывает чуть ли не до трети населения). По одному на каждый большой дом. Бомжи находят закоулки, подвалы, подземелья коммуникаций, просто тротуары. Солидные граждане морщатся при встрече с ним, иногда призывают полицию прогнать с глаз долой, но иногда являют милосердие бросив пару монеток успокаивая и очищая на день свою совесть. По большому счету бездомные необходимы "добропорядочным" как упоминание о границах свободы которые не следует переходить, и в то же время напоминание о самой Свободе: "Мы не виноваты! Это их выбор жить как им хочется, и в этом часть нашей Свободы. Мы свободны поскольку свободны они!". "Вынесенная совесть".
На другом полюсе - "управленцы": "столица" всегда гнездится в Мегаполисе. Посередине - "атомарный субстрат". Свобода предполагает броуновское движение частиц. Пусть даже осознанное. Но в основе его все равно индивидуум-"атом" радеющий прежде всего о своем благе. Пусть жители разбиты на категории, подобно атомам: "водород", "гелий", "уран". Атомам в принципе все равно с кем вступать в электронные связи: со "своим" молекулярным весом или с "чужим". Его протоны столь дистанцированы от других атомов роем электронов что в сущности безразличны к понятию "свой-чужой". До известной степени, конечно.
"Атомарная" модель человека предоставляет его самому себе, бросая в одиночное плаванье по жизни. (Рассматривается идеальная модель). Обостряется инстинкт выживания: строительства защитных барьеров, приобретение "лат и мечей", поскольку "играть" (здесь: жить) предстоит по правилам установленным обществом. Для нормального существования в обществе человеку не так уж много надо, но норма и успех сильно разнятся. Норма есть необходимое для жизни (как известно являющееся одновременно "достаточным") делается совершено "недостаточной" для жизни в обществе. Для "нормы" необходим еще большой "социальный резерв" - независимое положение, "жировой запас" превосходства, ограждающее от растворения в хаосе других "атомов". Из атома (вроде водорода) надо превратиться в "молекулу водорода Н2", то есть в семью проживающую доме на своей земле. "Нормой" становится "успех". Простое чувство самосохранения и собственности развивается в корысть и алчность, поскольку "второй путь" превосходства - богатство.
Первый, как было сказано, власть. Но власть априори дело "избранных", то есть небольшой части общества. Хотя бюрократический аппарат можно раздувать бесконечно, все равно чиновников не может быть бесконечно много - им необходимо управляемое население. "Низы". Каждый этаж иерархической пирамиды на порядок меньше "нижнего", поэтому шансы на его занятие уменьшаются в геометрической прогрессии.
Богатым же теоретически может стать каждый. С каждой монетой отложенной в кубышку, с каждым бонусом полученной прибыли человек автоматически поднимается выше в иерархии богатств. Он может создать собственный аппарат управления и превратится в верховного властелина собственной фирмы.
Другие объяты тем же желанием. Дух всеобщей конкуренции приводит к разнуздыванью основной страсти - корысти, приводя к "ret race" [(англ.) крысиные бега]. В конечном итоге "второй путь" становится "первым". Власть же объявляется лишь "слугой народа" и "арбитром" в этих гонках: предоставить всем "равные стартовые возможности". И в определенной степени теряет власть, то есть извращает свое естество. Становясь чем-то похожей на безземельного короля среди "жирных баронов" средневековья. Только баронами теперь становятся "короли нефти", "стальные магнаты" etc.
И "воротилам бизнеса" приходится таким же путем уступать свою власть "обществу", поскольку, став "властью", они должны тоже стать "арбитрами": делиться с "народом" своей "властью", то есть деньгами. Корпорации становятся акционерными обществами - машинами для извлечения прибылей в пользу акционеров, которыми (тоже теоретически) может стать каждый.
Ложь
В современной интерпретации корысть одна из наиболее привлекательных, "естественных" мотиваций выстраивания индивидом взаимоотношений с людьми. Поскольку эгоизм, забота в первую очередь о личном благе априори не просто заставляет человека трудиться от зари до зари, но и рассчитывать ("продумывать") свои действия во благо своего процветания, обуздывать свои страхи и страсти, подчинять их расчету, планировать на месяцы и годы свою карьеру, доходы, жизнь. В том числе личную. С другой стороны мириады эгоистичных атомов в борьбе за лучшую долю создают "здоровую конкуренцию", активируют рыночные механизмы, а конфликты между "атомами" улаживаются посредством суда и права. Таким образом общество приобретает не только инициативу и динамизм питаемые каждой своей клеткой, но и самодисциплинируется, выводя в "управленцы" самых лучших: расчетливых, волевых, трезвомыслящих, напористых, талантливых. Инициатива и трезвый ум которых в свою очередь делает общество "самоуправляющимся".
Не стоит слишком уповать на идиллию "организованного хаоса", поскольку корысть более принадлежит не к миру логики но к вселенной страстей. Прежде всего в своем корне - алчности. Ценностный мир "человека алчущего" приобретает ярко выраженный "марксов" оттенок, то есть в первую очередь сводится к материальной (денежной) оценке всех предметов и явлений. Для корыстной личности все в этом мире имеет цену только на весах с золотыми гирьками, приводя к "монетарному обскурантизму". Человек представляется владельцем товара и покупателем. Нельзя оставаясь в рамках "законного обмена" - быть покупателем товара не будучи продавцом. Всегда надо что-то предложить взамен становясь рыночным субъектом. От простого обмена "ты мне - я тебе", алчность требующая увеличения собственного богатства ведет к иной формуле "Т-Т' или товар - товар плюс прибыль". Главенствует закон рыночной игры, ставший одновременно нравственным законом(6): продавец изначально заинтересован в максимальной прибыли для себя, что ведет к манипуляции с покупателем, то есть завуалированном или явном обмане. Что достигается посредством навязывания имиджа своего товара - рекламы.
Уже не сама потребность изначально приведшая покупателя на рынок, но образ товара становится абсолютом в конечном выборе и покупке. Продавец начинает "накачивать" реальное содержание воздухом обмана, чем порождает весьма конкретные понятия фиктивного (теперь еще и виртуального) капитала, ставок по банковским вкладам и ростовщическим процентам, круговорота бирж с их дутыми фьючерсами, информационные и рекламные рынки. В итоге в цене любого товара личного потребления накапливается до двух третей цены фиктивной. Аналогичное явление наблюдается на биржах в периоды бума: до двух третей условной стоимости бумаг - не цена реальных предприятий и фирм, а цена "радужных ожиданий" грядущих прибылей этих заведений.
Политэкономические категории уводят от сферы мотиваций слишком далеко, на каком-то этапе и вовсе абстрагируясь от них. Фиктивный капитал объявляется вполне приемлемой "платой за прогресс". Если западное общество считает это нормой, это дело самого общества где рыночная модель предполагает прежде всего зависимость полностью свободного индивида от рынка, его конъектуры и формируемых им общественных условий, называемых "правилами игры". Чем выше зависимость, тем шире оборот разнообразных товаров и услуг, длинней и ветвистей производственные цепочки - "сложнее" структура общества в конце концов опутывающая этими взаимосвязями весь мир.
В таком мире любой "не я" рассматривается индивидом как реальный или потенциальный объект влияния и использования - как источник выгоды. Или как субъект негативного влияния - конкурент, что в любом конечном итоге делает "другого" противником. Существование "других" становится вызовом личности. Homo homini lupis est [(лат.) человек человеку волк]. Но, другие смотрят на мир точно так же. Личность вынужденная проявлять "здоровую агрессию" одновременно становится жертвой множества других личностей, поэтому вынуждена наступать и обороняться одновременно. Возникает не только рыночная абстракция "продавец - покупатель" но и властная зависимость "палач - жертва".
"У верблюда два горба, потому что жизнь-борьба". Однако "асфальтовые джунгли" не дикий лес. Здесь все плотно прижато властью, законом, культурой. Демократия есть компромисс в обществе, чтобы составляющие его индивиды не сорвались с цепи(7). Взяться за топор означает нарушить правила игры и уйти с игрового поля. Играть можно только "цивилизованными методами", то есть с помощью все того же расчета. Потому системы счета, разнообразных "научных" расчетов прогрессируют невероятно, активизируется интерес к информации которая уже сильно искажена рекламой товаров, хотя реклама товаров - частный случай на фоне все того же тотального искажения информации.
(7)Что случается почти постоянно. Стоит прийти какому-нибудь бедствию, как власти покидают какой-либо "культурный" город или район. И он тут же наполняется вооруженными бандитами - возбуждаемыми кучкой уголовников по большей части еще недавно законопослушными гражданами, обывателями увидевших кучи оставленных на произвол материальных ценностей.
Чтобы противостоять им, другая половина населения тоже берется за оружие, для собственной безопасности начинает палить во всех приближающихся к их жилищу, независимо от того пришел ли человек грабить или просить о помощи.
Предлагающие себя на продажу люди (на рынке труда, на "ярмарке тщеславия" etc) вынуждены создавать рекламу своему главному товару - самому себе, оценка которого исчисляется в деньгах - главной цели мира расчета. Вольно или невольно даже вопреки внутренним позывам человек вынужден мистифицировать окружающих, навязывать образ своих способностей реализованных в преуспевание, преувеличивать или всячески подчеркивать размеры своего капитала - реального или мнимого, "потенциального и кинетического". Не только денежного но и интеллектуального, духовного, социального. Постоянно внушать всем образ преуспевания, в том числе и самому себе, чтобы не пасть духом равносильному падению в пропасть. Тем самым распространять всеобщий обман не только на других но и на себя. Заниматься самогипнозом собственного превосходства над окружающими, деловитости и удачливости, избегать глубокого самоанализа, рефлексии, уныния, тоски - наркотизировать себя успехом. Реальность собственной личности вытесняется иллюзорным рекламным образом многих, имиджем успеха других, коим следует подражать. Человек попадает в зависимость как от стойких, так и от быстросменяемых рекламных стереотипов. Превращаясь из "человека для себя" (вещь в себе) в "человека для других" (вещь для нас). Нормами поведения становятся нормы стадности в понимании "мода", институированного эгоизма поскольку "стадо" генерирует стереотип личного - индивидуального и индивидуалистского успеха. Человек начинает соответствовать представлениям "Другого" об удаче, успехе и внутренние аспекты его жизни все более становятся привнесенными извне. Вместо самосоздания личности происходит ее внешнее высевание и произрастание, что при абсолютном внешнем влиянии ведет к деградации индивидуальности.
Еще один парадокс - в многогранности природы лжи. В первоначальной основе своей "ложь" есть сознательное искажение фактов с целью корыстного обмана окружающих. Но обман может быть в известной мере бескорыстным: веселым розыгрышем, шуткой чтобы развеселить объект обмана. Сочувствием, состраданием, "ложью во спасение". Банальная ложь возрастает до "всевозвышающего обмана". Дальше - больше. Мечта тоже является обманом, представлением о том чего нет, пока нет. Но к чему следует стремиться, чтобы мечта (ложь) стала реальностью (правдой). Самообман и обман других в мечте заключается только в степени ее достижимости, а достижимость в огромной мере зависит от приложенных усилий, которые в свою очередь возникают из увлеченности мечтой. Грань между мечтой и реальность, правдой и ложью размываются, порой стираясь вовсе.
Следующий парадокс: ложь (мечта) порой более реальна и продуктивна, чем правда (действительность), поскольку задает вектор движения, задает алгоритм действий, то есть стратегию поведения. Обладание стратегией пусть даже ошибочной дает в руки ее обладателя целый ряд преимуществ пред индивидуумом или социумом, вовсе не придерживающегося никакой стратегии. Хотя верная стратегия всегда превосходит ошибочную. Вопрос только какая стратегия и на какой временной отрезок она более эффективна. "Чья ложь правдивей, чья правда более ложна".
Человеку в большинстве случаев дано внутренне чувство отличать реальность от вымысла. Для одних увлечение мечтой занимательная игра, бравая эскапада из "мира лжи" в "мир вымысла" где господствуют мифологические законы рыцарства, чести, есть место волшебству. Для других тоже эскапада но уже на манер седативного наркотика - лекарство от страха, стресса, болезни, боли. Для третьих вполне реализуемое, реально калькулируемое и достижимое: путешествие в экзотические страны, отпуск на островах Теплых Морей, вилла с бассейном, дорогая машина, прекрасная женщина, кругленькая сумма в банке. Последних всегда большинство: они уверяют себя что это и есть цель их жизни, и такой образ жизни действительно становится их целью. Такой ложью-мечтой действительно можно обмануть и соблазнить себя, тем более что окружающие в массе своей тоже поддаются этой лжи.
Круг обмана ("искажения информации") возвращается бумерангом. Нельзя обманывать других не обманываясь самому. Поддавшись рекламе и приобретя ненужную вещь, невыносимо осознавать что тебя в очередной раз провели, что ты стал объектом рекламной манипуляции. Для психологической реабилитации необходимо уверить себя, что вещь тебе если и не очень нужна, то все равно делает тебя богаче, поднимает твой престиж в глазах близких, соседей, сослуживцев. Конечно человек по своей природе склонен выбирать необходимые ему вещи, не транжирить деньги на безделицы и в большинстве случаев приобретет "нужный" товар. Но в "обществе успеха" для успешного функционирования просто необходимы "престижные вещи" и приходится немалые деньги инвестировать в престиж. Даже в "необходимых" вещах интегрально заложено до двух третей фиктивной стоимости, что становится очевидным при периодических уценках вещей по мере утраты ими "модности" - актуальности потребления. Рачительные индивиды предпочитают подождать эти полгода-год или отложить покупку до очередной праздничной распродажи. Тем самым играя в игру "обмануть продавца": измором заставить того назвать "истинную", а не "обманную" цену. У продавца свои козыри: если обыватель покупает "старье", то "портит вывеску" самому себе. "Старье" означает бедность - крах имиджа "успех". Покупка всегда компромисс между откровенной жадностью и расчетом - "отложенной алчность".
Подобные взаимоотношения напоминают азартную игру. Поскольку все знают что все обманывают, тем не менее принимают правила этой игры, то все вывешивают вывеску на фасад "я говорю правду". Игра похожая на парадокс про критских врунов и правдивых когда на вопрос "ты врун?" вдруг следует ответ "да", и вопрошающий остается в замешательстве "кто пред ним?". По правилу игры все отвечают на этот вопрос "нет", и в быту ведут себя "правдиво" опасаясь быть разоблаченным на мелкой лжи. Если признаешься что обманул - проиграл. Подорвал престиж, уронил свой кредит. Внешне такое общество выглядит правдивым, очень щепетильно к явной лжи. Демонстрировать обман означает обнажить правду, в том числе и об устройстве общества, то есть о каждом конкретном индивиде поскольку основное психологическое течение подспудно и "возвратно".
Индивиды изощряются в изобретении способов сокрытия "двойной жизни", ее маскировки. Происходит водораздел "жизнь для общества" напоказ, и "жизнь для себя", то есть "истинная". Парадокс что обе жизни (вернее - обе стороны одной жизни) являются истинными и расщепляются прежде всего в сознании. Причем индивид признает легитимной - "законной и оправданной" скрытую сторону своей жизни не признавая такового права за другими, то есть не признавая за другими право ее демонстрации, что было бы ответом "да" на вопрос "ты врун?", явным покушением на правила игры "тотальный обман".
Не позволяя обманывать себя явно, индивиды мирятся с всеобщим обманом, выступая под маской "честные люди" являются скрытыми обманщиками. Здесь возможна бесконечная череда обменов кредитами доверия, известная как феномен "я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты...". Парадокс что люди мирятся с тотальным обманом поскольку знают истину про каждого (или думают что про каждого). В основе своих движений, в глубинной мотивации своих поступков все одинаково равны раз в каждом сидит стремление обогащаться. Это самая большая святость, это "Бог" каждого. "право личной собственности священно и...".
О Боге всуе не говорят, но знают о постоянном его присутствии. Отсюда истинное знание "почему" (цели) Другого, и незнание "как" (средств достижения). Ощущение себя обнаженным перед другими и масса уловок завернуться в разнообразные "одежки", доказывая другим и себе что ты "не такой". Ложь просто необходима такому обществу, иначе оно погрязнет в бездне стыда и разрушит себя. Порой правду как куски сырого мяса бросают в лицо обывателям различные морализаторы, неожиданно обнаруживающие истинную суть общества. И общество стыдится... на время, исходит праведным гневом играя в игру "обмани".
"Мы" и "Я" - становятся разными категориями, и совесть расщепляется превращаясь в "коллективную" и "личную". Человек может ужаснуться: "неужели мы такие!" при этом не думая: "и я такой". Индивид готов нести коллективную моральную ответственность, но никак не личную. Последняя - только через суд, только за лично совершенные проступки. Он подпишется под коллективным покаянием, но никогда - под личным ибо это есть нарушение не только личных прав, но правил игры в обществе: "презумпция личной невиновности". Позволяя "невинно" обвинить себя индивид нарушает всеобщий закон справедливости. Во всяком случае так думает большинство членов общества, потому готовы глотку перегрызть отстаивая личные права, поскольку этим "борются за права других".
С другой стороны тотальное искажение действительности ведет к тотальным просчетам общества. Система взаиморасчета рушится, приобретая стохастичность, даже хаотичность. Всеобщий расчет ведет к хаосу. Периодически возникающие кризисы - не только и не столько кризисы износа основного оборудования, не столько кризисы неплатежей, накопившегося кома взаимных вексельных обязательств или "перегрева" биржи.
В деиндустриализированных странах современного "информационного общества" кризисы возникаю примерно с той же периодичностью, что и при Рикардо, и при Марксе, и при Кейнсе. Маркс выводил периодичность кризисов из перенакопления капитала, вызванного необходимостью смены устаревших средств производства. Однако уже с середины ХХ века станочный парк, как правило, окупается в первый год-полтора и служит не более пяти-семи - прогресс! Однако период наступления кризисов остался "верен" десятилетнему периоду.
Периодичность экономических кризисов есть периодичность кризисов доверия. Рынок схлопывается: ранее котируемые акции преуспевающих компаний неожиданно превращаются в туалетную бумагу финансовых пирамид, тонкая биржевая игра вдруг обнажает свою сущность детской забавы "веришь - не веришь". В низовой ячейке дело представляется отношением двух субъектов: "я верю что ты мне отдашь - я уверяю что верну". Однако каждый из субъектов входит в такие же отношения с третьим лицом. Дело в том, что в действительности и кредитор, и заемщик говорят друг другу: "я верю что... с вероятностью 99 или 90 процентов". Проценты вероятности "неудачи" означают "если...", обычно означающие "если мне отдаст третий". При таком рассмотрении проценты представляются "платой за риск" и плюсуются в сумму кредита. Разумеется, данная схема не учитывает реальная экономическая модель функционирования ссудного капитала по законам рынка: спрос и предложение на ссудный капитал, поскольку она очень близка к "психологической" модели.
Финансовый кредит представляется "кредитом доверия", проценты - "оценкой недоверия". Ведь низкий процент даже не ссуда ради процента, а "дружеский заем", предоставление собственного капитала в чужое распоряжение. Средняя процентная ставка - "нормальная корысть", жизнь за счет собственных капиталов без особого труда. Очень высокая ставка процента свидетельствует о разыгравшейся алчности, вроде бешеной ставки в казино. "Не верю, но даю".
Из столкновений "атомов" выстраиваются "молекулы" - цепочки взаимных обязательств, ведущих к взаимному учету рисков, фактическому их сложению. "Проценты риска" плюсуются рано или поздно приводя к раздуванию взаимных обязательств. Складывается удивительная ситуация: все знают, что уже не могут отдать долги, соответственно получить назад свои деньги. Остается только получать проценты, поэтому процентные ставки взлетают до небес. Наступает "период бума". Все уверяют друг друга, что дела идут как нельзя лучше, хотя все уже знают "что он знает, что я знаю, что он...". Все ждут когда распространится импульс паники, кто первый посмотрит правде в глаза и спросит: "где мои деньги?". Тогда паника начнет распространятся снежным комом. Чтобы вернуть хоть часть все начнут требовать со своих должников. Игра превратится в свою противоположность: "кто первый успеет вернуть свой капитал". Крах!
Биржа обычно "сдувается" на те две трети фиктивного капитала что присутствуют в любом товаре и услуге. "Истинное положение вещей" это реальные цены товаров, но одновременно и реальная цена доверия. Получилось что общество верившее самому себе ("в себя") вдруг в одночасье утратило эту веру. Начинается мучительная посткризисная рефлексия - "застой", стагнация. Взаимное выяснение обид, подсчет убытков, тяжбы.
Схема "застой - оживление - бум - кризис" напоминает классическое построение сюжета "завязка - развитие действия - кульминация - развязка". Следовательно общество живет по законам драмы. Накопление лжи, ее завязка в клубок превращающийся в Гордиев узел, который невозможно распутать, лишь разрубить. "Развитие драматического сюжета" экономического цикла необходимо социуму для полноценной жизни, раз большую часть времени обществу необходимо смотреть на мир через "розовые очки" дабы ценой взаимных иллюзий обогащаться удовлетворяя страсть алчности. Равно необходим периодический взгляд на мир "реальности" через катарсис кризиса.
В пору "классического" развития капитализма "драматическая схема" склонялась к трагедийным развязкам. Множество "субъектов рынка" разорялось вчистую, стрелялось и выбрасывалось из окон, еще больше массами выбрасывались на улицу совершенно лишенными средств к существованию. Рабочие вновь и новь лицезрели "изнанку общества". Вскипал котел классовой ненависти, улицы перегораживались баррикадами, гремели выстрелы, лилась кровь. "Капитализм демонстрировал свой "звериный оскал". "Атомы" ранее вольно переходившие с работы на работу, перекочевывавшие с места на место вслед за большей зарплатой теперь сбивались в макромолекулы - фактически переставая быть атомами и становясь звеньями классовой цепи.
Через пару лет после кризиса те же рабочие вполне лояльно уживались с прежде ненавистным "классовым врагом". Чтобы еще через несколько лет опять быть готовым перерезать ему глотку.
10 лет - период смены поколений. Возможно, здесь одна из разгадок периодичности кризисов: новые поколения не доверяют "старикам" по вполне "естественным" причинам - надежда на реализацию собственных амбиций. "Молодые" желают ухода "старперов" с командных постов. Уже это вызывает взаимное недоверие: идеи старшего и младшего поколения воспринимаются соперниками как демагогия. Ведь всякая вывеска лишь обман, скрывающий истинные цели.
Амбиции поколений лишь внешняя сторона. Как в циклах Шлезингера, так и в циклах Клинберга, причины и последствия "конфликта поколений" гораздо глубже. Собственно и сам "конфликт поколений" может быть только запалом к более глубоким тектоническим подвижкам. С оттенком иронии можно перефразировать тезис Маркса о "смене основных средств воспроизводства" в приложении к воспроизводству самого человека. В данном случае "работника".
Еще одна немаловажная деталь искажения картины мира: всеобщая зацикленность на материальном богатстве, что акцентирует внешнюю сторону материальности, желании представить ее во все большем разнообразии оттенков и форм. Желание удовлетворяется в виде "лавин благ" обрушивающихся на человека. Разрекламированные и не приобретенные блага суть соблазны. Желание владеть всем несоразмерно возможностям, даже если возможности постоянно расширяются. В конечной точке мотив приобретательства утрачивает смысл: никакое богатство уже не в силах расширить возможности потребления. На него нет ни времени, ни сил растраченных на добычу денег или на трату ради получения удовольствия. "Работа" (добыча) конкурирует с "отдыхом" - "чистым" потреблением, а один вид удовольствия (например: секс) начинает конкурировать с другим (например: с чревоугодием). На смену реальному потреблению приходит "виртуальное": переживание возможности потребления того или иного блага уже тешит чувство обладания собственника. Гипотетическое "обладание всем" превращается в комплекс Креза. Перед мистифицированной рекламой разнообразием товаров возникает чувство нищеты обусловленной нищетой духа. Если нет возможности реально потребить товар, можно потребить его рекламный образ вызвав иллюзию потребления, и уже неважно есть ли для этого средства или нет. В конце концов можно взять кредит. Потребление все больше становится виртуальным. Равенство потребителя перед товарной массой есть равенство перед коллективным обманом.
Не случайно столь часть смакуемый западной культурой процесс выбора товара представляет порой больший источник удовольствия, чем сама покупка и потребление. Выбирая, покупатель потенциально "владеет всем миром" не тратя при этом денег, только время затрачиваемое на виртуальное потребление. Приобретя, он имеет дело с конкретной вещью (услугой) бесконечно малой по сравнению со всей массой товаров на рынке. Купив, потребитель из "богача" превращается в "бедняка".
В итоге обман, надувательство становятся формой жизни. Иначе теряется смысл корысти. Как уже сказано выше установленным внешним "честным" правилам игры следуют реальные правила, которые не воспринимаются обществом как неприемлемые. Стоит открыться нише не перекрытой законом, как начинается "законная" вакханалия грабежа. "Халява". Всеобщий обман обращается в закон, "трезвомыслящее" общество оборачивается обществом надувательства не столько в отношении иных индивидов, сколько самих себя. Трезвый расчет превращается в поиск случая, "конъюнктуры". Общество лжецов делается самонепереносимым, периодически вынуждено испытывать катарсисы "заглядывая в глаза реальности" (что случается во время кризисов и банкротств), или искать простачков на стороне. Например в иных формациях или иных континентах.
Парадокс "поиска реальности" что ищут не реальность а новые иллюзии. Не в реалистичном взгляде на себя, но в создании системы "сдержек и противовесов", строительстве компенсирующих друг друга пирамид обманов. Т.е. "мира наоборот": мира альтруизма (любви) или миров искусственного избавления от хаоса и всевластия случая - "мира страха" - тоталитаризма и авторитаризма. Поиски мира любви в мире всеобщего расчета идеалистичны, хотя довольно часто можно найти такие мирки как "частный случай" - индивидуальная любовь, семья, круг друзей. Нахождение же миров страха во времена "взгляда в бездну реальности" (то есть тяжелых кризисов) вполне реально.
СМИ вроде бы призванные сообщать людям правду только усиливают иллюзии. Большая часть печатной и телевизионной продукции: сериалы, построенные по законам сказки для взрослых. Как ни странно они оказываются более правдивыми, чем сама жизнь. Зритель-читатель знает что потребляет иллюзорный мир тем самым отбрасывая лицемерную "игру в правду". И в сериалах ему преподносят мир его мечты - то есть реальных желаний. Он хочет видеть мир таким.
Как при всяком равенстве страх отделяется от частного источника и обобщается в носителях. Страх начинает окружать человека всюду: как объект приложения враждебных сил, конъюнктуры, банкротств (боязнь потери части и всего достояния), т.е. обмана человека "случаем". Страх быть ограбленным или убитым грабителем, страхи стать жертвой стихии сменяются боязнью себя - страхом совершить "неверный" шаг, поставить в рулетке жизни не на тот номер. Надо все время следить за "игрой".
Конкретика ежедневного страха превращается в битву за настоящее и боязнь будущего. Человек одновременно и желает перемен и боится их. Однако боязнь будущего есть и борьба с этим будущим. Если борьба за переустройство мира разрушает во имя будущего настоящее, то борьба за настоящее превращается в желание не только сохранить имеющееся, но и потребить все "здесь и сейчас" - в видимом пределе жизни, что подталкивает к истреблению "ничейного" окружающего мира. "Реальное потребление". Иллюзорный мир разрушает не только личность, но и реальность. Самообманывающееся общество рискует остаться у разбитого корыта, когда взаимозависимость индивидуалистических атомов и самонадеянность оказывают ему плохую услугу.
Мир строится на парадоксе обмана, причем прошедшего множество бурных стадий и усложнившегося до невероятности. Общество откровенных алчных хапуг пребывает где-то в далеком пиратском прошлом, бесхитростных обманщиков - исторически где-то ближе, но так же далеко. В этом социуме все давно научены: откровенный обман не выгоден поскольку в обществе всеобщего обмана говорящий правду окажется самым главным обманщиком, будь им хоть сам Сократ. Вариантов обмана может быть бесконечное количество - правда одна. Но поскольку никто не верит никому, то не верят и правдецу, принимая его правду за очередной обман, тем обманываются наверняка не веря в правду. Неверие в ложь подразумевает поиск (разгадывание и угадывание истины), неверие в правду есть самообман. Поэтому правдивый будучи в абсолютном меньшинстве оказывается в выигрыше, подобно тому как лжец выигрывает в обществе абсолютно правдивых.
Делаясь мудрецом и пророком дающим точные предсказания, смельчаком не боящимся сказать правду, надежным партнером, теряющим от обмана других на каждой операции но извлекающим стратегическую пользу из своего образа честного человека тем привлекающего к себе множество клиентов. Завороженные успехом "правдеца", стратегии "правды" начинают следовать многие не склонные по натуре к правде но понимающие ее выгоды. Их поведение есть имитация правды, имиджевая реклама собственной правдивости, честности, неподкупности.
Так социум обмана изобрел изощренную модель: слоеный пирог совести. В нем уже невозможно узнать истину ни коем образом. Невозможно отличить правду ото лжи. Диагноз клинический, поскольку в западной судебной психиатрии "умение отличить правду ото лжи и добро от зла" является первейшим признаком вменяемости подсудимого.
В быту выгодней не обманывать по мелочам (8) поскольку это подрывает репутацию, следовательно благосостояние, личное богатство. Однако о многих вещах говорить "не приято" чтобы не выдать "коммерческих секретов" и не заставить человека врать. Кроме того известную часть своей личной жизни приходится скрывать, другую часть выставлять на показ в известной степени обманывая окружающих, особенно в части о чем говорит не принято.
(8) или прятать свой обман столь искусно, чтобы комар носу не подточил: пекарь может выпекать булочки из всего натурального, а может ловко имитировать натуральное, лишь бы вкус не отличался. Об ман ближнего всегда не только выгоден но еще и "приятен". Пока не пойман за руку, все ему верят.
В 60-е годы в США проводились исследования по допустимой степени разбавления апельсинового сока водой, чтобы вкус не отличался от натурального. Оказалось разбавлять можно на 10%. С той поры "натуральным соком" считается именно разбавленный на1/10. В противовес обману больших компаний распространилась мода на "фреш" - причем сок из апельсина в стакан принято выжимать на глазах клиента. Однако, как клиент узнает о качестве самого апельсина? "Я знаю, что ты..."
Существует еще большая доля лжи, которую принято считать правдой. Общепринятый обман: политики делают вид, будто говорят правду избиратели делают вид будто верят им. Мужья и жены притворяются, что говорят друг другу все и честно про свои расходы, друзей и подруг, любовные связи на стороне или вовсе не говорят о них. Обе стороны делают вид что это так и есть, иначе большинство браков распадется под ударами правды.
А бизнес построенный на "создании имиджа" сиречь уже окончательно узаконенном обмане? Но бизнес этот обманывает кого-то Другого - далекого и безличного потребителя, но не соседа или друга с которым "все по честному". Впрочем, обманщики бумерангом подвергаются такому же обезличенному обману со стороны Других.
То есть ложь в таком обществе упакована в такие глянцевые обертки правды и проложена столь мощными "уплотнителями" умолчания, как будто вовсе отсутствует, что есть самый сложный и утонченный способ обмана. Отброшены на периферию правдолюбцы, включенные в сложную структуру взаимоотношений: на манер блюстителей нравов или докторов сообщающих истинный диагноз. Равно отодвинуты откровенные лжецы, поскольку чистая ложь примитивна и долго не живет. Лидерствуют "совмещенные" типы.
Но "плюс на минус дает минус". Манипулирующий правдой и ложью, равно молчанием и секретами - лжец изощренный, циничный. Причем лжец с совестью как орудием лжи, как необходимым для жизни кошельком. Из него он достает благородные поступки, откровенность и одаряет всех кто ему ближе. И почти не остается тем кто "дальше".
Современный человек Мегаполиса самый сложный продукт цивилизации, изделие фабрики "Город". Ему присвоен артикул "полноценная личность" (В научной литературе используется термин "автономная личность", однако он более подходит к социализму, указывая на зависимость, не окончательную замкнутость на себя privacy личности).
Все прежние исторические стадии развития личности совмещены: первобытная правдивость и фанатичное требование правды от других, равно и первобытное чувство свободы, деревенская "роль" в обществе, отражение во мнении провинции, иерархии социального, государственного и корпоративного положения. Венец исторического развития! Атом огромной макромолекулы запутанного социума.
Фактически такая личность уже и есть само общество, как в простом фрактале: сколько его не дроби все время будет воспроизводиться одна и та же структура. В отличие от "совокупной деревенской личности", где мир = личность (об этом подробнее в главе "Деревня del'arte"), здесь формула обратная: личность = мир как весь социум повторяя его многочисленные бумы, стагнации, кризисы: моральный, финансовый etc. Равно похож на личность провинциальную с той лишь разницей, что провинциал похож на каплю ртути отражающую весь мир, а житель мегаполиса на прозрачную каплю воды. Там отражение от поверхности, здесь - в линзе. Ну и упомянутое подобие свободному жителю леса, равно иерархии, будь то воинской орды или тирании.
Взамен столь сложной конструкции горожанами принята упрощенная манихейская схема. Де, в нас поровну "ангельского и дьявольского" и именно это делает нас людьми. Как видно из предыдущих тез в горожанине живет как минимум три стороны (правда, ложь, тайна - "безмолвие") и четыре разных типа личности. Причем ни одна из четырех частей не превалирует в большинстве особей, поскольку их сумма образует совокупную пятую. Чтобы свести концы с концами следует покрывать их изоляцией ложи, поскольку правда как плавиковая кислота может разъесть что угодно (9), а смешавшись разные стороны личности могут дать взрывоопасную смесь.
________________________________________________
(9) Не так давно в мобильные телефоны было внедрено устройство по тембру голоса и интонациям указывавшее степень откровенности собеседника. Изобретению предсказывали большое будущее: в любых переговорах теперь можно было знать правду. Во всяком случае насколько Другой кривит душой. Новшество, однако, не прижилось. Собеседники обоюдно знавшие что абонент врет, не давало возможности связать нить разговора - на ложь надо отвечать ложью, или обвинять другого во лжи.
Но похоронил новинку иной аспект: знание, что тебе постоянно лгут или хотя бы лукавят вызывало у большинства не чувство тайного превосходства над собеседником, но ощущение неполноценности, унижение. "Тебя держат за дурачка, которого легко обмануть"
Социум мегаполисов будет держаться пока обман будет выгоден каждому члену общества. А в атомарном обществе он будет необходим всегда. Каждый атом оставит правду о себе "про себя", для индивидуального пользования. Наружу выйдет только "препарированная правда", удобная для стороннего потребления, то есть с приправами из лжи и обильными гарнирами умолчания. Съеденная другими эта правда "обманет" самого "повара": "раз они верят, значит это правда, теперь послушаем что расскажут они про себя. Я, конечно, не поверю, но сделаю вид что верю. Хоть из вежливости".
Ложь будет необходима всегда, прежде всего для самообмана. Таким образом само общество может исчезнуть только от глобального самообмана. Например, уверенностью что спокойно можно прожить с одним ребенком или вовсе не имя детей. Отдельно каждая семья - да, народы состоящие из таких семей - нет. Ну и от множества иных иллюзий.
Власть
Мегаполисом трудно управлять, да и нужно ли все заорганизовывать? Если существует возможность лишь задавать векторы движения, "рулить", ведь каждая ступень иерархии это излом, сочленение, искажающее первоначальный импульс. Мощные разовые толчки ни к чему хорошему не приведут, только сломают. Необходимо постоянное давление, чтобы сдвинуть махину с места.
Чем больше столица тем больше власти концентрирует. Еще одно противоречие полиса. Ведь все ее жители, так или иначе, служат власти. Власть есть порядок. В любом случае видимость оного. Механизм более или менее отлаженный. И всякий член его - винтик или зуб шестеренки, будь то глава государства или кухарка.
Перефразируя одного классика можно сказать: "всякая власть тогда чего-нибудь стоит, когда умеет себя защитить". Основное ее занятие - самоутверждение, самоукрепление, борьба с противниками реальными и потенциальными. Превращение их в подданных и управление ими.
Посему столица более всего занята упорядочиванием самой себя, борьбой свободы и власти, причем все тенденции, направления, идеи борьбы так или иначе повторяются и повторяют жизнь всего государства.
В столице все пропитано духом власти, каждый столичный житель в провинции будь он самым последним, самым заштатным червем все равно несет в себе этот заряд, невольно распоряжается словно полномочный представитель на местах. Провинция недолюбливает столичных за этот напор, да и как можно любить людей ведущих себя подобно оккупантам. Сюда же примешивается толика вечного недовольства политикой правительства, отождествляемого с названием столичного города и его жителями.
Для деревенских столичный житель, прежде всего горожанин, возможно, горожанин в квадрате. В любом случае - чужак. А для "лесовика" существо даже более близкое, чем провинциал.
Итак, столица, как мегаполис, обнаруживает один из главных парадоксов человеческой природы: стремление к свободе приводит его в замкнутые стены города-тюрьмы. И, как ни странно, человек более всего получает ее в городе, потому что получает большее количество степеней свободы, значительно больший выбор. То есть иллюзий свободы. Свободы разума, мысли, идей. Главного в человеке. Естественно идеи не произрастают на земле или на асфальте. Место их рождения - головы людей, что движутся по разнообразным кругам и ступеням.
Лесного отшельника тянет к людям, деревенского - в город, провинциала - в столицу. Расширение общества, круга общения, следовательно, перспектив реализации в обществе, в социальной среде. Ток человеческой жизни со стремнинами и заводями, турбулентностью, вихрями, внутренней циркуляцией. Одиночка выдержавший искусы поселения вновь вернется на свою пасеку, крестьянин - к своим баранам, провинциал будет жить мечтой вернуться на родину и всех несказанно удивить.
Столичный житель приговорен карабкается и срываться с лестницы столичной карьеры, но иногда по великим нуждам власти вынужден отправится править службу на окраину считая ее лишь трамплином для триумфального возвращения. В любом случае вернется ли победителем или побежденным, он вернется уже не таким как прежде. "Искупавшись в in medias gentes [(лат.) в гуще народов]", даже если этого не случилось на самом деле, даже если изменившиеся взгляды лишь верхоглядство, он будет считать что прошел магический ритуал "припадения к корням".
Достигший своего предела, осуществления своей мечты обладающий достатком столичный житель сбежит из шумного и затхлого центра в пригород, попробует вернуться если не в лоно дикой природы, то во чрево Провинции. На сию патриархальную почву попадет уже обработанный продукт - индивидуалист, поскольку все устремления: служба его, бизнес, "призвание" останутся в Центре. Идиллия прежней провинции не возвратиться, дикая природа не возникнет вновь. Горожанин осядет в собственной даче-коттедже в пограничной полосе загородного столичного поселения.
Скажут: это циркуляция жизни, крови государства через ее сердце, нормальное функционирование государственного организма, все элементы которого находятся во взаимной зависимости, необходимости друг другу, взаимодополняющие, борющиеся и сотрудничающие меж собой. Только в таком единстве создается самодостаточное сообщество. Насколько оно долговечно, гармонично не современникам судить, но лишь потомкам. "Мы созидаем прогресс а в джунглях до сих пор живут племена не знающие железа, порой и огня, и уж точно - всего остального человечества". По крайней мере, жили лет пятнадцать тому назад, пока не настало время тотальной мировой цивилизации, где почти все столицы обречены участи провинциальных центров, а о реальной столице Мира речи пока нет. Во всяком случае никто за таковую не хочет признавать выдвигаемые кандидатуры.
Опасаюсь, что слишком увлекся описанием сего мнимо-сложного, весьма занимательного механизма-организма забыв о приводящих его в движение силах. Может показаться, будто существует столица-мегаполис сама по себе, не затрагивая ничего, что сила его движения происходит из сложившихся совокупностей разнообразных клеток, их стремлений, желаний, общественных законов, личных амбиций, необходимости жить, жрать и творить, плодиться и размножаться, общаться и т.д.
Ничего подобного! Цивилизация существует благодаря некому первоначальному заряду, вытолкнувшему человека из мира Природы в Город, заставившего бежать этого адского рая на земле в райский ад Города, скрываться в пещерах и жилищах, возделывать поля и приручать животных. Бегство - не благо прогресса, но нечто иного. Ведь слово "прогресс" изначально окрашено в розовые тона и надо с этим считаться. Никакого радужного прогресса не было, как не было изначальной свободы выбора, как не было достаточной экологической ниши для свободы выбора. Не было разуму места в Природе. Он ее антагонист.
Natura non nisi parendo vincitur [(лат.) природу побеждают, только повинуясь ей]. Всякий мечтающий о мире с внешней природой угнетает природу внутреннюю. Разум дал нам непосильную ношу осознания самих себя, знания о своей кончине, усугубив жесткий природный инстинкт страха смерти. Занес в души людей страх не животной, но несколько иной природы, в той мере насколько уместно говорить о животном-человеке. Породил в нем сознательное желание сохранения жизни, создания новой природы исключительно для себя, построения темницы, склепа, саркофага. Нет слов на этом поприще человек превзошел саму Природу заставив жить себя очень долго.
Парадоксальное бегство! Человек бежит из рая, разрушая и уничтожая этот рай, и оставляя после себя пустыню. Solitudinem facunt, pacem appellant [(лат.) они созидают пустыню и называют это миром]. "Пустыня" главное творение человека, живущего меж диким, кишащим зверями лесом и безжизненной пустыней. "Пустыня" - мертвое и мутное зеркало безжизненных вод, над которыми парит "чистый дух".
Утверждение можно назвать красивой фигурой речи, риторическим оборотом, если бы реальность не стояла за ней. Оставим в стороне давние, потому малодейственные причитания о том, что производство все большего количества предметов потребления уничтожает окружающую среду, что само по себе верно, однако затрагивает человека лишь косвенно. Хотя налицо все та же "Пустыня" позади. Верней обратиться к человеческому эгоизму, а не к альтруистической заботе о "братьях наших меньших".
Второе десятилетие демографы бьют тревогу. "Депопуляция! Смертность превышает рождаемость! Коэффициент фертальности ниже 2!" Чем выше уровень цивилизации тем разрыв больше, тенденция к отрицательному приросту все сильнее. При росте продолжительности жизни увеличивающей долю населения нерепродуктивного возраста (стариков). "Цивилизованная" семья не может позволить себе более двух детей, но правилом становится только один ребенок. Для роста популяции надо минимум трое. За жалобами на дороговизну содержания детей забывается, что уровень жизни даже за последние полвека поднялся в разы, что скученность населения есть тысячелетняя данность Города. Во все века люди плодились и размножались. И вдруг, когда наконец "люди зажили по-человечески" им отказало утробное чувство размножения. Разве содержать пять-шесть детей в бедных странах дешевле?
Глубоким теоретическим просчетом идеологов "общества потребления" оказалось непринятие во внимание банального философского тезиса: "потребитель потребляет, в первую очередь не товары и услуги - но жизнь". Следовательно жизнь в обществе потребления начинает пожирать себя. Что философия ближе всего к реальной жизни показывает демографическая ситуация, которую можно было просчитать загодя. Возрастание товаров и услуг может исчисляться валово, может и на душу потребления. Соответственно, увеличение неработающих членов семьи (детей) снижает "душевое потребление". Даже если установить компенсационные выплаты на детей чтобы внутрисемейный уровень потребления не снижался, мера все равно не решит проблемы. Учитывая что дети тоже являются "фактором потребления" собственными родителями поскольку доставляют им радость - положительные эмоции, будто детство сродни услугам шоу-бизнеса.
Кроме доступного ассортимента потребления товаров-улуг существует еще и фактор времени затрачиваемый на потребление. Дети же отбирают у родителей огромную массу времени. Большинство семей общества потребления нашло "разумный компромисс" заводя только одного ребенка, тем самым оставляя больше времени на личное наслаждение товарами, недвижимостью, услугами, путешествиями, отдыхом и развлечениями. "Общество потребления" пожирает себя, свое живое начало и свое продолжение в собственных потомках обрушиваясь в демографическую бездну.
Сосредоточие пороков - Город всеми своими девиациями делает секс самостоятельным развлечением а не просто приятной прелюдией деторождения. По не волне доказанным утверждениям антропологов так было и в первобытном стаде, когда акт соития и беременность не складывались в умах людей в причинно-следственную связь. Посмотрев на стаю павианов или шимпанзе в это не очень верится.
Ныне в стадии "высококультурной дикости" секс ради удовольствия уже гарантирован от зачатия всей мощью гигиены, санитарии и медицины. К тому же сексменьшинства не принуждаются больше строгим обществом к деторождению, но выделяются в отдельный непродуктивный слой который может разрастись и "сожрать" весь небольшой естественный прирост.
Мегаполисы превращаются в "черные дыры" всасывающие в себя народонаселение Планеты, уничтожающие тысячелетиями создававшийся генофонд. Мегаполис - наглядное опровержение Мальтуса ставившего на голод, войны, эпидемии. Убийственность мегаполисов для Рода Человеческого оказалась страшней Большой Чумы и мировых воин. Мегаполис наглядное опровержение неомальтузианцев упиравших на стерилизацию и контрацепцию. Даже вызывавшие футуристический ужас у западных политологов темпы рождаемости стран "третьего мира" начали стремительно падать. Всего два-три десятка лет назад в "Азии, Африке и Латинской Америке" нормой было 10-12 детей на семью, сегодня 5-6 а еще через лет через десять детей в семьях беднейших стран окажется не более трех. Человечество встало у порога тотальной "депопуляции". Далее - Пустыня. Solitudinem facunt, pacem appellant.
Во что превратятся через полвека огромные города, если население сократится вдвое? Кто-то возрадуется: наконец-то разрешится вечная проблема перенаселенности. Но на поддержание сильно изношенной городской инфраструктуры, на которую и сейчас расходуется уйма средств, начнет уходить так много ресурсов что ни на что иное не хватит. Город замкнется на себя, станет работать только на самосохранение. Бесполезно! Рано или поздно начнется коллапс, поскольку размер города - пропорция к его населению с поправкой на коэффициент уровня цивилизации.
Судороги. Сначала заброшенные районы, потом целые покинутые города. Может, именно такую картину будущего увидели майя в хрустальном черепе для медитаций. И покинули свои города загодя, бросив все в том числе обсерватории, капища, мастерские, пирамиды и храмы. Закопав и магический череп, чтобы потомки не ведали будущей судьбы.
Возможно в этом свойстве "естественная", "природная" архетипическая сущность Мегаполиса. Что разрослось само собой до невероятных размеров агломираций и конурбаций, так же само собой замедляет и направляет вспять вектор размножения. Естественный противовес демографическому взрыву. "Розовый Освенцим".
"Естественный предел". Еще век назад только один процент населения планеты жил в Городе, сегодня - две трети (по другим подсчетам - половина). Рукотворный рай становится Чистилищем. Место где все создано для человека, для его удобства и комфорта, уничтожает человека как вид. Лишает смысла жизни и надежды. Даже уровень самоубийств зависит от уровня жизни: чем лучше жизнь, тем меньше надежды. Бегство от Природы в Город закончилось смертью. Naturam expellas furca, tamen usgue recurret [(лат.) гони природу вилами, она все равно возвратится].
"Культурная столица"
Феномен культурных столиц следует осветить особо. Их "империи" чаще всего не расчерчены границами, их владения - совершенно разные культурные провинции, разные области все той же культуры. Хотя в основе любой современной культурной столицы лежит "Иерусалим" - Град Небесный., Хотя бы на том простом основании, что современная цивилизация принадлежит "библейской" культуре: христианству, исламу, иудаизму. Все остальное: национальное, историческое, автохтонное - к сожалению лишь декор. "Над небом голубым есть город золотой...". Абсолютная духовная власть, сосредоточие духовности оплодотворяющей весь Мир. Но каждая из вариаций трактовала эту власть по-своему.
Всякая культура стоит на веках традиции, на классическом, неизменном основании. Всякое творчество, по сути своей, создает новое, отрицая старое в той или иной форме этого отрицания. Потому внешне очень похожие "Париж" и "Венеция" - антиподы. "Париж" должен постоянно изменяться, меняемый изнутри молодой порослью, "богемой". Трансформироваться согласно их замыслам, воплощенным в произведения.
"Венеция".
За налетом легкой лени, расслабленности, необязательности, вечного меланхоличеного отдохновения, за растянутой на целый день сиесты скрыты жесткие формулы организованные Городом - бесконечным музеем. Городом согласно Vademecum [(лат.) путеводитель] наполненному множеством чичероне, сонмом праздных трудяг мануфактурным способом редуцирующих вековые традиции и символы: гондолы, коней святого Марка, муранское стекло, тяжелые зеркала под старину, маски баута, маскарадные костюмы "домино"... Город, сумевший канонизировать, превратить в подобие церковное шествия стихию карнавала. Сумевший трансформировать в ненавязчивый канон модернизм и авангард Биеннале (10), новации киноискусства, придав им утонченность за которой таится коварство сладкой смерти. "Смерти в Венеции".
"Венеция" обязана хранить культуру потому оставаться неизменной. Реальный город Венеция давно приспособился к такому состоянию, изменяя приходящих в нее, она продуцирует традиционные формы вовсе не смущаясь что большая часть новых туристов уже японцы и русские. С равным успехом Венеция приспособится и к инопланетянам если у тех отыщется свободно конвертируемая валюта. Венеция абсолютно замкнутая на себя, абсолютно закрытая культурная система и столь же абсолютно доступная, столь же открытая на обозрение всему миру.
(10) Сей смотр "самых современных" искусств, вкупе с кинофестивалем, по своей сути остается глубоко средневековым, традиционным действом. Так в древности молодые подмастерья демонстрировали патриархам цехов свои поделки, чтобы начать обучение на мастера. Метры оценивали способность к творчеству молодой поросли, но хранили верность традиции, не гнушаясь приобщить к сокровищнице цеха вновь изобретенные неофитами технологии. После сказочных триумфов мастеров ХХ века на подмостках Венеции, мало что изменилось в сути этого Города.
Путь традиции - быть принятым, "приобщенным" в клан хранителей вечного мастерства. От ученика к подмастерью старательно впитывать, постигать древние секреты, осваивать становясь подобием древних мастеров. Все возможное на пути "венецианского мастера" - достигнуть к старости уровня великих, перенять в точности их стиль, манеру, виртуозность, чтобы получить титул magister bonarum artium [(лат.) учитель изящных искусств]. И передать традицию дальше. Произведение искусства становится не целью и самоцелью, а средством продления традиции, дубликатами Великого, реперными точками показывающими насколько жива традиция.
Цех есть "мафия", поскольку мафия тоже цех - цех преступников, пришедший из средневековья. Всякая цеховая организация уже в своем определении хранит замкнутость, избранный круг, жесткую иерархию и агрессию в отстаивании своих вечных устоев. Цех - реликт времен когда художник еще не делал Искусство но был мастером, представителем цеха исполняющим заказы на роспись, портреты, скульптуру. Одна из древнейших частных монополий. В данном случае монополия на искусство, на культуру, но главное - на культурную традицию, историческую память. Nam tentum scimus, quantum memoria tenemus [(лат.) Ибо мы знаем столько, сколько удерживаем в памяти].
Только познавший все, постигший секреты может быть признан в кругу мастеров. Nam tentum possumus, quantum scimus [(лат.) Ибо мы можем столько, сколько знаем]. Только признанный в этом круге имеет право на заработок. Только возведенный на Олимп может претендовать на самые жирные куски крупных заказов. Мастер приводит с собой целую свиту подмастерьев, учеников, чернорабочих. Мастер вычерчивает замысел и лишь в конце проходится "рукой мастера". Размашистая подпись, "продано!" и на вырученные деньги можно строить дворец. Ты академик, "ты бессмертный", ты мастер школы, и к тебе на поклон идут сотни начинающих талантов, что рукой мастера будут отшлифованы словно бриллианты.
Всякий шаг ученика есть открытие для него новой эпохи, очередная ступень посвящения как на масонской лестнице. Если "созерцать историческую перспективу" вольные каменщики переняли от реальных средневековых строителей соборов этот средневековый ритуал назвавшись хранителями "истинного знания", "потаенной культуры", все той же всемирной библиотеки, выкинув из него собственно мастерство, искусство. Ритуал сильнее религии, обряд сильнее божества. Столетиями возводимая пирамида, "храм искусств" увенчан короной - Академией, синклитом избранных стократ руганного за "застывшие формы", за пресловутые "академизм" и "классицизм". Академики вовсе не признают критики, терпя сравнение себя только с давно умершими титанами былых времен, которые ведали какие-то особые секреты мастерства, секреты творчества ныне утраченные. "Мы - современные академики - ниже их только потому, что древние секреты ignoramus et semper ignorabimus [(лат.) не знаем и никогда не узнаем]".
Утверждения подобного laudator temporis praesentis [(лат.) хвалитель былых времен] не лишены резона. Без мастерства нет подлинного искусства, нет глубокого постижения, утверждения непревзойденных образцов, что являются мерилом всех последующих произведений. Без высшей классической школы невозможно движение авангарда, которому постоянно необходимо что-то отвергать и опровергать пытаясь "превзойти" (чаще всего безуспешно), поскольку соревнование с тысячелетним опытом занятие под силу только гениям.
"Венецианский период" наложил неизгладимый отпечаток на все Возрождение и западную цивилизацию в архитектуре и в живописи. Уже тогда тщательно хранимые "венецианские секреты письма" стали объектом охоты художников всей Европы. Дюрер открыл новую эпоху не только как великий мастер и основоположник нового стиля, он покусился на основу основ - цех, введя свободный набор учеников вольных покинуть учителя. Еще один удар по средневековым цеховым устоям Дюрер нанес написав и массово издав трактаты раскрывшие множество секретов живописи. Одним из стимулов к такому шагу великого реформатора изобразительного искусства была борьба с монополией на масляную живопись итальянских мастеров, сковывавшей развитие искусств в Германии.
Несмотря на сложность, метафоричность, аллегоричность и прочую туманность классического искусства оно устроено довольно просто, даже элементарно в динамике развития и постижения: "букварь - словарь - энциклопедия". Ученик постигает мастерство начиная с элементарного, впитывает знания и навыки, пока не перейдет качественную грань. Грань эта - способность создать самостоятельное творение, тоже складываемые от простого к сложному: замысел - эскиз - картина.
Основа универсальна, как текст сам по себе восходящий от простого к сложному по мере этого восхождения вбирающий в себя все больше правил построения текста. Правил создания красоты, гармонии, соразмерности частей и целого, формы и содержания. Чем прилежней новое творение следует высоким образцам, чем больше вбирает их в себя, тем больше насыщается смыслом, словно пустые ячейки огромной кассы заполняются разнообразными драгоценностями. Высшие смыслы в новом произведении возникают словно сами по себе, поскольку уже открыты гениями прежних веков, автор лишь дает к ним отсылку, прилагая новую интерпретацию или собственный смысл.
Словарь и энциклопедия в основе своей остаются букварем, поскольку организованы по алфавитному признаку, отличаясь лишь последовательностью сочетания букв в алфавитном порядке и объемом текстов. Поэтому классика имеет иерархическую систему восприятия и постижения. Даже ребенок может понять фабулу картины "Персей и Андромеда" на уровне понятной ему сказки: принц спасает принцессу от дракона. Возможно ребенок окажется более правым, чем высоколобые критики трактующие ту же картину как "аллегории свободы, разрыв оков тирании в избавлении от химер прошлого посредством образа отрубленной головы Медузы Горгоны, подразумевающей необходимое очистительное зло гильотины". Изначально заложенное множество смыслов порождает многоуровневое восприятие уводя зрителя в чисто эстетические или интеллектуальные эмпирии. Потому одно и тоже классическую ораторию могли слушать и советские солдаты перед боем, и начальник немецкого концлагеря, и американские каратели во Вьетнаме. Потом каждый уходил за своим: одни клали жизни чтобы не было на свете концлагерей, другие шли "на работу" укладывать в печи крематориев очередную партию "неполноценных" третьи - расстреливать сотню-другую "краснопузых желтолицых".
Истинна классики столь высока, затрагивает столь тонкие струны души человеческой, что почти не имеет отношения к современности, к ее морали, политике, нравственности. Воодушевившись классикой, человек больше веруют в правоту своего дела, поскольку классическое произведение "магический кристалл" - многогранник, в котором каждый при желании может нащупать сопричастную со своими мыслями и чувствами грань. Классика вызывает слишком высокие чувства, пробуждает в душе слишком возвышенные стремления, поэтому будет востребована всегда при любом режиме, строе, формации. Говорит о вечном, смыслы ее вечны, приложимы к любому времени и реальности (11).
Достаточно мастерски вложить их, согласовать в новом творении и "вот вам рецепт шедевра. Творите мальчики. Non fingendum aut excogitandum, sed inveniendum, quit scientia antiqua faciat aut ferat" [(лат.) надо не выдумывать, не измышлять, а искать, что творит и приносит древнее знание. Парафраз выражения Френсиса Бекона: Non fingendum aut excogitandum, sed inveniendum, quit natura faciat aut ferat - надо не выдумывать, не измышлять, а искать, что творит и приносит природа].
(11) Не случайно во время Второй Мировой Войны нацисты охотились именно за произведениями классического искусства. Конечно играла роли их огромная коммерческая стоимость, но "завоеватели мира" собирались не торговать ими, но выставлять как образцы "арийского искусства". Столь же активно шедевры классического искусства приобщали к своим трофеями союзники и коммунисты.
Необходимо пройти все ступени, приобщиться ко всему, прежде всего к древнему цеховому духу что и есть "дух древности". Самому стать частью этой древности. Только на склоне лет доказав тысячу раз свою профпригодность получаешь из рук академиков "право на творчество", когда творить уже особенно не хочется. Мастер встает на место выпавшего от ветхости куска мозаики, и картина вроде бы остается прежней. Заменивший умершего новый мастер становится главным творением традиции. Культура воспроизводится но ничего не меняется. И ей не надо меняться столетия назад достигшей совершенства, и изменяться не должна, лишь обязана оставаться "живой" (воплощенной в мастере) и насыщать собой все остальное.
Насыщать за счет этого Мира. Подобная система сложилась более четырех веков назад и никакие пертурбации современности ее не смогли поколебать. Первая туристическая Мекка западного мира в пору своего расцвета описанная Вольтером в "Кандиде": карнавальный рай любви, манифестация творческой свободы, праздника искусств. Система динамичная, суть которой насыщение собственным культурным наследием всего остального мира. Вечное клише, эталон, матрица штампующая оттиски великой культуры.
В том величие сего грандиозного "печатного станка". Культура вещь хрупкая. Много ли остается даже от самых великих мастеров? Крупицы, рассеянные по миру. Что можно увидеть из наследства прошлых блистательных веков если вчерашние отживало, становясь архаикой рушилось, выкидывалось на свалку, безжалостно разрушалось в бессчетных войнах, сгорало в пожарах дворцов и музеев, воровалось и навсегда исчезало в частных собраниях?
Осталось всего несколько городов: Вена, Прага, Венеция. При желании можно назвать еще десяток поменьше, но суть от этого не переменится. Старая культура растворяется в коктейлях новых времен, возможно и вкусных, и манящих запахами, и пьянящих. Но что новомодные коктейли по сравнению со старым выдержанным вином из почерневших от времени бочек? Как в хорошем коньяке в древней культуре смешаны десятки коньячных спиртов, отборный купаж выстоян, насыщен, пропитан вековым ароматом. Его пьют маленькими глотками смакуя каждую молекулу, не торопясь, придаваясь гамме чувств, ассоциаций, аллюзий. Так и картины старых мастеров в музеях словно бочки в покрытом патиной благородной плесени винном погребе. Полотен сотни, каждая достойна отдельного музея, зрительного зала похожего на комнату для медитаций.