Аннотация: Читатель! Если тебе понравился текст, можешь оценить его в рублях. Счет 2200 1529 8365 1612
Цзен Гургуров Маленькие русские Апокалипсисы
Уроки любви к ближнему на французский манер.
Барин вернулся в деревню. Барин был не бог весть какой богатый и родовитый, однако столичная жизнь навела на него известный глянец, от того жизнь в поместье представлялась ему невероятно скучной, даже более того: была, в его разумении, постоянным источником раздражения. Посему, трясясь на перекладных по трактам, стремился нарисовать он себе идиллические картины, отчасти подкрепленные детскими воспоминаниями, отчасти почерпнутыми из рассказов бывших товарищей по службе, частью образованными чтением просветительских романов.
Нарисовавшаяся было в его грезах аркадийская буколика вечерних чаепитий на верандах в часы заката, воспитание чад, в суете городской жизни подзабывших о вселенском величии природы, удали охот на мелкую птицу и крупного зверя, равно как и мечтательных прогулок по долам и весям с томиком Пиндара, а может и самого Руссо - все это рухнуло в пучину неистребимого варварства деревни.
Сельскохозяйственные работы не были его стихией, как и ежечасное вникание в дела хозяйства, невесть как запутанные управляющим и приказчиками. Разумением барин доходил, что хозяйство не делается само, его надо устраивать. Но сил на то, а паче желания к тому не было совершенно. Разум вступал в неравную борьбу с движением души, коей чувствовалось (из пасторальных настроений, очевидно), будто в лоне природы все должно образовываться само собой.
Нельзя сказать, что барин был совершенно чужд вопросам землеустройства. Как-никак в столице он служил по земельному департаменту, даже считался некоторым вольнодумцем, поскольку имел неосторожность считать царя-батюшку скупердяем, не пекущимся о нуждах соли земли Русской - поместном дворянстве. Особой критике подвергался венценосец, когда барину в руки попадала очередная цифирь, ответствующая о состоянии крестьян государевых-дворцовых и государственных-чернопашных. Тут уж тирады следовали самые что ни на есть философические: Как могут обеспечить себе сносную жизнь полторы сотни тысяч дворянских фамилий, владея лишь половиной крестьянского сословия, когда другая половина обогащает казну и двор? Почему отменена практика царских пожалований землей и людьми? Человек достойный должен идти в службу, держась одной рукой за поместье, которое не может устроить, будучи все время в службе, другой - за место, на котором служить противно за столь малое жалование. Volens nolens приходится брать. Брал он не много - как все, сообразуясь с представлениями о дворянской чести. Вольнодумствовал тоже в пределах дозволенных, но не установленных свыше. Иные о ту пору высказывались куда хлеще. Товарищи его не то чтобы мнения его разделяли, они скорей предпочитали выражаться о тех же материях более аллегорически: де, все под двуглавым орлом ходим, а он о двух лапах и на две стороны смотрит. А содержать себя в столицах довольно накладно, надо и чину соответствовать, и положению в свете. Жизнь же светская просто разорительна. И далее в том же духе.
Прямо рубили лишь любившие затесаться во всякую хмельную компанию подвыпившие гусары, низкорослые и кривоногие, как и все служившие в легкой кавалерии. Они тут же начинали утверждать, что дворянское сословие вовсе не для жизни существует, а токмо для службы. Службу они понимал на свой манер: в деревнях все давно друг на друге переженились, а из соседней деревни пару не возьмешь - там люди за другим помещиком записаны, посему следует дворянам, не щадя сил и живота своего, укоренять свое потомство в дворовых да сельских девках, и выдут славные племенные солдаты, которые и послужат на поле брани Царю и Отечеству. Пока же благородная кровь не прилилась в должной мере сиволапому мужику, не привив ему, тем самым, благородства, оного мужичка следует пороть и три шкуры с него драть, чтобы знал, кто есть на Руси барин. А вот была у меня в тульской губернии девка, да в городе Костроме мещанка, так они...
Столь бравые патриотические бойцовые речения были барину далеки, равно как и он был отдален от дворовых девок. Он предпочитал женщин своего круга, на которых пускал в распыл получаемую с просителей мзду.
На взятках барин и попался. Просто подвернулся под руку инспектору и был от места отставлен. Однако прежние его высказывания заставили барина думать, что отставлен он вовсе не за лихоимство, а по делу сугубо политическому. Таковое убеждение и заставило его перебраться в деревню, дабы спокойно переждать там опалу.
Спокойная жизнь не удалась из-за постоянных визитов соседей: фанфаронов-помещиков, не знавших иной пищи для бесед, опричь видов на урожай, охоты, а особенно - сальностей о женском поле.
Но более всего раздражало барина, лишало его душевного покоя и равновесия общение с собственными крепостными. Крестьяне его были самые обычные: в меру работящие и в меру ленивые, в меру пьющие и в меру набожные. Крестьяне как крестьяне. Если смотреть на их мир со стороны, то порой можно было и умилиться, а порой и восхититься их удивительной умеренностью, рассудительностью и спокойствием. Но ни управляющий, ни приказчики не разделяли этого умиления. Дня не проходило, чтобы не вволакивали они во двор барской усадьбы пахнущую сивухой и овчиной очередную смиренную душу на правеж и не просили у барина разрешения располосовать ее розгами по первое число. Наказуемые были более всего озадачены не столько предстоящим битьем, не самим проступком, состоявшим обычно в краже нескольких дерев из господского леса или непотребно пьяным поведении, или небрежении от которого сгорала копна сена (а то и вся деревня), или же приключалась иная беда, сколь дивились самим себе, как они смогли сподобиться на такое. Подобное отнесение проступка к области проведения ничему такого Емельку не учило, и через малый промежуток времени для него снова размачивали розги на скотном дворе.
Не то чтобы барин был вообще против телесных наказаний, но и рьяным сторонником их не числился, особенно после того, как убедился в их полной бесполезности, раз крестьянин воспринимал порку не как науку, а как неизбежную плату за дела не очень дозволенные, но крайне необходимые. Поразмыслив над этим, барин решил разъяснить своим людям смысл наказания, но добился эффекта совершенно противоположного: крестьяне толпами повалили к его милости за разбором собственных склок. Устав от бесконечных: "я-то понял, барин, однако, как же это?" барин и в самом деле не на шутку осерчал. Временами ему казалось, что они не только думают по разному, но и говорят на разных языках. Действительно - мужики не могли понять и половины слов, слетавших с его уст, а вторая половина им не была понятна из-за особо правильного построения фраз (барин привык думать на французский манер). Вроде бы все говорили по-русски, а на поверку выходило два языка.
Барина это открытие сильно раздосадовало. Он уединился в кабинете и взялся за науку лингвическую. Прошел сезон перепелок, соседи перестали к нему наезжать, сочтя это бесполезной тратой времени, особенно когда дичь вокруг так и шастает. Даже супруга забыла о ласках мужа (у нее были свои взгляды на пастораль, неотделимую в ее фантазии от фавнов и пастушек) и у барыни сделалась мигрень с меланхолией.
Однажды, в один из сумрачных дней ноября, барин приказал собрать общий сход на заднем дворе, дабы возжечь в темной глуши свечу просвещения. Как казалось барину, речь его была величественна, благородна, как у римского патриция, и, одновременно, выстроена нарочно на народном диалекте, потому кратка и убедительна:
"Ecoutez! Вы все есть вандалы, варвары, пребывающие во тьме невежества. Но с этой минуты для вас наступает новая эра - встает заря Просвещения. Посему я решил вывести из употребления розги и ввести в употребление язык французский. Вот вам messier Поль, теперь он есть ваше наказание. Будете брать у него уроки. И попробуйте не выучить урока - плохо вам через это сделается".
На том речь закончилась. Мужики почесали в затылках, поспрошали друг дружку: "Так что - пороть таперча не будут?" да и разошлись.
На следующее утро messier Поль жаждал приступить к занятиям, однако на урок к нему никто не явился. За неимением иных учеников "французик из Бордо" принялся учить родному наречию дворовых девок, но получалось так, что он все больше упражнялся в русском и еще кое в чем, чем французу по русскому разумению и пристало заниматься.
Барин, тем временем, расхаживал по большому усадебному балкону, вслушивался в тишину, щелкал хлыстиком по охотничьим сапогам, твердя: "Да что же это они, канальи, за ум взялись, что ли?"
Канальи, однако, стали очень осторожны, поскольку их насторожила отмена порок и предложение неизвестно чего взамен. По своему опыту они отлично знали: ничего лучшего взамен нипочем не предложат. О том и толковали промеж себя по углам, до того самого случая, когда один из деревенских ухарей не напился и устроил дебош у ворот господской усадьбы. Проступок его, между прочим, состоял в избиении дрекольем пожиравшей у ворот свежевыпавший снег любимой господской свиньи, за каковым занятием парень и был уличен приказчиком.
Ради такого случая во флигель для наказаний пожаловал сам барин, где прочел дидактическую лекцию возмутителю спокойствия. После внушения было устроено дознание.
- Для какой надобности ты забил господскую свинью чуть не до смерти?
Парубок был ушл и за словом в карман не полез.
- А чего она под ногами крутится!
За таковую дерзость барин хотел ударить наотмашь по хамской харе хлыстом, да вовремя понял - парень его нарочно подразнивает.
- Вот! Выучить от сих до сих. - Барин вытянул из-за пазухи томик Парни и ткнул в нос бунтарю. - Десять стихов к завтрашнему вечеру. Сам урок спрошу. Messier Поль, проследите.
Пробежав глазами по строчкам, бедокур понял, что попал впросак. Messier Поль, искренне сочувствовавший несчастному, попробовал было написать транскрипцию стихов в русском, как ему казалось весьма верном звучании, но полупьяный дебошир и русской грамоте был неучен. Единственное что оставалось - зазубривать строчку за строчкой. И здесь ухаря ждала неудача: он споткнулся на первом же стихе, выучивая следующую строфу, ученик тут же напрочь забывал предыдущую. Измучившись вконец и еще больше измучив француза, детина завалился на лавку и захрапел. "Авось пронесет. Утро вечера мудренее".
Не пронесло. Утром парубок мучился похмельем и отпивался рассолом, французская наука ему показалось еще мудрёнее, чем накануне. Вечером барин спросил урок, но услышал лишь унылое бессвязное мычание.
- Забрить в солдаты! - отрезал барин и удалился.
Это происшествие охладило горячие головы. Изучение закордонных языков в солдатчине никого особенно не прельщало. "Стало быть - хранцузский." - вздыхали мужики, почесывая лбы. - "Что еще за напасть такая?"
Следующей жертвой просвещения стал сам староста, застигнутый по весне на ловле осетров в барских ставках. Барин распорядился весь воз конфискованной добычи отправить на базар в Саратов, пока рыба не испортилась, а старосту велел привести под свои очи.
- Ты староста, с тебя и начинать. Отныне будешь делать мне все доклады по-французски. Pourquoi pas?
Староста уразумел: наказание назначено и отправился на розыски messier Поля. К утру из дома старосты были слышен зычный хмельной голос: "Ты мне растолкуй, в чем секрет. Тогда я этот язык - враз! Не говоришь... хитришь, басурманская твоя рожа. Да ты пей! Мне не жалко. Хошь еще ведро поставлю? Ты только секрет скажи, а я тебе и балычков, и икорки. Хошь денег дам? Бери сколько надо". Француз не признавался.
Утром староста пошел в деревню и сказал свою волю. Поскольку теперь барин говорит с ним только по-французски, то и он на ином языке говорить не желает. Деревня взялась за ум. Мигом сыскались нужные грамматики, приведены отставные солдаты - ветераны заграничных походов и умудренные опытом общения с офицерами денщики. На большой дороге был пойман и приведен в деревню перехожий калик, на поверку оказавшийся бывшим нантским аристократом. Калика отогрели чаркой хлебного вина, подкормили малость да усадили к печке вспоминать почти забытое им родное наречие. Решили навалиться на французский всем миром. Особо ретивые нарочито проезжали с ворованным лесом мимо усадьбы, в расчете попасть на урок к messier Полю. Участились случаи запашки из озорства барской межи, недоимки, воровской промысел красного зверя в дальнем бору и прочие невинные шалости. Скоро выяснилось, что наказывают только уроками, солдатчиной и не пахнет. Леса поредели, барщинный урожай упал, господскому скоту по неделе не задавали корму.
Самого барина эти обстоятельства нимало не смутили, поскольку с лихвой компенсировались удовольствием слышать от каждого встречного и поперечного "Bonjor, messier barin". От этого с самого утра барин делался весел, аппетит его не подводил, воздух был чист и прозрачен, по такому случаю седлались кони, и начиналась веселая скачка со сворой борзых по дичающим лесам и зарастающим бурьяном полям.
Энтузиазм его несколько поугас после ознакомления с состоянием доходов. Был снова собран общий сход, на котором барин выразил свое искреннее неудовольствие мужикам. Крестьяне отвечали ему на почти чистом парижском диалекте, что, де, об источнике господского гнева находятся в полном недоумении, поскольку со всем старанием исполняют барскую волю, все время уделяя изучению языков. А если кто еще в языках не преуспел, так это только Яшка Кривой - так он человек упрямый, с него много не возьмешь.
- Это точно, барин. Не дается мне франсез парле, хоть муа. А то и лоб забрей. Воля твоя, барин. Паркуа-а па, а?
Староста тут же нашептал барину, что этого никак нельзя допустить, раз у Яшки семеро по лавкам и жена на сносях. Однако барин решил не делать исключений и примерно наказать Кривого: отобрал старый надел и выделил новый у Трухлявого болота. Дом же его и хозяйство отнести на выселки у помянутой топи. С той поры болото стали называть Кривым.
Сходом барин остался очень доволен: все селяне демонстрировали превосходный парижский выговор, следовательно - первая часть его плана вполне удалась. Не мешкая ни минуты, кипя вдохновением, составил барин обширный список полезных книг по исправлению диких нравов, занятию различными ремеслами, виноделию, сыроварению, землеустройству и хлебопашеству, приписал в каталог несколько сентиментальных романов и приказал немедля все выписать в книжных лавках Петербурга, Харькова, а буде не сыщется нужных, то и в самом Париже.
Не в силах дождаться прибытия заказа, принялся барин самолично питать науками мужиков, бродя с ними по полям и беседуя о Жан-Жаке Руссо. После таких бесед он замечал в своей библиотеке заметную убыль французских книг, но дознаний не устраивал, полагая, что такое воровство идет исключительно во благо просвещения. Тем большей радостью было прибытие трех возов книг французской печати (прежние столичные знакомцы его поддержали благое начинание и выслали от себя книги из личных библиотек - книги давно читанные, равно как и совсем вышедшие из моды). Книги были тут же розданы селянам. Не обошлось без небольшой потасовки при дележе, но стоило вознице первой телеги - чернобородому мужику с хитрым прищуром глаз - вытянуть несколько раз кнутовищем по спинам собравшихся, как беспорядок тут же пресекся. Мужички, отягощенные немалой ношей продуктов типографского снаряда, разбрелись по избам.
Следующим утром барин имел удовольствие наблюдать с ротонды в зрительную трубу живописно раскиданные здесь и там кучки мужичков, в вальяжных позах разлегшихся на лужайках, опушках и завалинках. Мужички спорили на свой лад о положениях Монтескье и Декартов. Еще погодя малый промежуток дней при инспекции собственного хозяйства, забрел барин на задний двор усадьбы... и впал в легкое забытье, поскольку почудилось ему, будто заглянул он во двор из окна своей парижской мансарды, где квартировал в молодые годы и услышал отборную площадную брань податливых парижских прачек и зеленщиц. Суть перебранки дворовых девок сводилась к предметам банальным - какие ленты нынче модно в косы вплетать. Не зная, что и сказать им, совершил барин ретираду в свои покои, откуда вознамеривался в дальнейшем совершать набеги на девичью.
Из окон кабинета тянуло престраннейшим сивушным зловонием, однако, при всей мерзости своей не лишенной приятности. Был вызван управляющий, ответивший на вопрос: "Откуда вонища?" следующее: "Me laisse crore, попались среди всего medites книги промысловые, немцами правленые. В одной сказано про курение питейного спирту из поленьев, в другой - про выделку коньячных вин. Наши пейзане задним умишком пораскинули, да теперь курят le cognac прямо из дубовой коры, подслащая свекольным соком. С того вина веселья много. Давеча пришли цыгане продавать ворованных коней, так наши с ними хмельным расплатились. Фараоново племя сделалось весело и пошло плясать. Так шли и плясали до самого Тамбова, пока их не задержал тамошний пристав".
Барин остался доволен заведением в его вотчине полезных промыслов, сделался весел и приказал подать себе к столу настоящего коньяку, при том подумав: "А не выписать ли семян гаванского табаку?"
У обеденного стола его поджидал староста, занятый нервическим разминанием собственной шапки. Барин велел ему говорить, но староста окинул взглядом присутствующих при этом барыню, барчат, messier Поля и говорить не смел. Только густо зарделся, как красна девица, отчего лицо его, окаймленное густой рыжей бородой, стало похоже на кипящий самовар. Барин бросил салфетку и вывел старосту в курительную залу.
- Такое дело, mon cher amis, Ванька Переверзев effendriment дуб, что стоит на Rouge горке, тот самый, который посажен вашими праотцами. То есть не совсем поломал, только degrade, отломил, скотина, самый большой сук, тот самый, что по-над землей идет, отчего дуб дал трещину и теперь непременно declin.
- Беда, несомненно, большая. Этот дуб отмечал границу наших вотчинных владений и был, можно сказать, иероглиф дворян Дубоских. В жалованном Ее Императорским Величеством гербе, этот дуб нарочно помещен в верхнем картуше, что прямо указывает на эмблему родовой фамилии. Однако, как такое могло случиться?
- Не извольте гневаться, messier, но Ивашка забрался на дуб со своей femme, желая сойтись с ней в очень пикантной позе. Матрена у него (староста поискал глазами что-нибудь подходящее для сравнения и остановил свой взгляд на огромной дубовой столешнице), женщина размеров примечательных. Вот я и renversement - в смысле: повисла он на этом суку. Вот древо и не выдержало. Такую ничто не выдержит.
- Прискорбный случай. Надо учинить примерное наказание.
- Пороть прикажите или le lecon задать?
- Розги отменены. Пожалуй, приведи, любезный, эту Матрену сюда, да отдай на потеху дворовым людям.
Сказано - сделано. Чтобы не тревожить свой слух и нежные уши чад своих предстоящими криками, барин приказал запрячь открытый экипаж и отправился всем семейством на прогулку к реке. Все дорогу барин был рассеян и задумчив. Как-то так получалось, что идеально рассчитанное и обоснованное глубокими умами просвещение нравов не происходило. С грустью окидывал барин взором поля и луга, состояние которых могло порадовать только Руссо. С тоской вглядывался в жидкую рощицу на изъеденном глиняными овражками косогоре, силясь разглядеть издали их фамильный дуб, грубо оскверненный похотью низшего сословия. "Может их все-таки пороть?" - крутилась в барской голове предательская мысль.
У Бычьего ключа путь барскому экипажу и самому барину, ехавшего верхом, преградил невысокий мужичонка, потупивший очи долу, но смотревший на родную почву гордым и жестким взглядом.
- Извиняйте барин, пардону прошу... - молвил мужичек. - Я и есть Иван Переверзев. Проступок мой велик и неисправен. Всеми силами желаю искупить вину. По шести ден в барщину ходить буду, от зари до зари пахать. По три оброка сдавать буду. Только об одном прошу: смилостивься, барин, отмени срам.
- Пошел прочь, холоп! Воля моя непреклонна. Посягнувший на дворянскую честь - честью и расплатится. Ничем иным честь не купить. Радуйся, что сам жив, а не запорот до смерти.
- Как же это, барин? Созданы мы все равными, свободными и с правом на счастье. Мы все люди, барин...
- То-то и оно! Вы все - МОИ люди. Ступай!
Переверзев что-то негромко сказал, но голос его заглушил конский топот, щелканье бичей и скрип ступиц. Барин шел желчью, с ненавистью шепча слова: "liberte, egalite, fraternite, furete, propriete". С изумлением вдруг поймал он себя на том, что не употребляет артиклов, но как ни силился, не мог вспомнить какой употребить более правильно. Придя в себя, он приказал поворачивать к дому.
Дома его встретил сонм домочадцев и дворни. Их угрюмое молчание заставило подозревать нечто ужасное.
"Весь мир поднялся, барин. Требуют выдать Матрену".
Приказчик подошел и стал докладывать барину подробности, но голос его тонул в хоре голосов, распевавших за железной оградой знакомую, но давно забытую песню.
- Что они там еще поют?
- Марсельезу, ваша милость.
--
Мать их всех разэтак!!!
Exegi monumentum
Посреди главной площади стоял (может и сейчас стоит, и, полагаю, простоит еще долго) памятник жертвам всех наших диктатур, личным врагам всех диктаторов, тиранов, невинным агнцам всех репрессий, революций, бесчисленных гражданских воин, произвола и беспредела вообще.
Это - куб ребрами по 6 на 6 на 6 метра, сложенный из идеально отполированных и пригнанных друг к другу гранитных многоугольных брусов черного, красного и молочно-серого цвета. Внутри его пространство 5 на 5 на 5 метра. Итого 125 кубометров свободы. Изнутри камень отполирован столь тщательно, что кажется склизким. В каждой стене и в потолке окошко размером 1 на 1 на 1 метр, перебранные посередине мощными стальными решетками. Итого плюс еще 2,5 кубометра свободного пространства. Всего выходило 216 минус 125 минус 5, то есть 86 куба толщи, если сделать маленькое допущение, что все впуклости - выпуклости взаимно друг друга компенсируют. Таков был памятник.
Все эти исчисления произвел один тюремный сиделец, имевший большое влечение к арифметике, а через эту любовь склонный к банковским аферам. Но все по порядку.
На волне недавнего опьянения свободой, оставившей в душах ватный осадок, один известный художник осчастливил город и страну родную этим подарком, руководствуясь мыслью, будто суровое напоминание о прежней тирании делает людей более свободными. При известной вольности мысли можно понять ход его рассуждений: Дармовая свобода не ценится людьми - они растрачивают ее на пустяки и расстаются с ней легко и свободно. Но если напомнить, сколь больших жертв и лишений стоило людям их теперешнее состояние - они поневоле начнут беречь и охранять свою вольность. Если свобода имеет цену - с ней тяжело расстаться. Скоро в широких кругах смысл монумента приобрел и более свободную трактовку: "не сохраните свободу - вас ждет это".
Поначалу, когда люди побаивались этого напоминания, со свободой в городе было еще туда-сюда. Но во времени у мрачных мест лишь два исхода - или быть окончательно заброшенными, или освоенными и переиначенными на веселый лад. Конечно, если подобный символ не возьмут под свое крыло некие государственные службы. Крылу было не до подобных гнездилищ мрачного духа, оно всячески от подобных символов открещивалось, приписав их всецело ушедшей эпохе. Вскоре к памятнику определили уборщика - стирать неприличные надписи со стен и выгребать изнутри мусор. Последнее было особенно затруднительно, поскольку концептуальная конструкция предполагала только наглухо зарешеченные оконца. Если сделать нечто закрывающееся-открывающееся, то самое сокровенное нарушится - идея Может возникнуть впечатление, будто из тотальной несвободы существует частный выход, достаточно только кое с кем договориться время от времени отпирать замок. Такое восприятие может вызвать нежелательные реминисценции. Никому не ведомо, что произойдет, если нарушится первоначальный замысел, исказиться восприятие произведения искусства, за которым могут последовать новые нежелательные иллюзии по поводу изменения этого мира.
Пока призывали в родные палестины художника, как водится, предпочетшего творить может и в менее свободных, но зато более спокойных и сытых заграницах, уборщик мусора кое-как приловчился выуживать мусор двумя совками, насажанными на длинные палки. Мусора внутри заметно поубавилось, однако он не исчез вовсе. Если уж люди посчитали какое место за свалку - нечего думать отучить их от привычки мусорить и пакостить там. Тем более в свободной стране. Для укрепления общественной нравственности, поддержания порядка, равно и памятника культуры, организовали рядом и милицейский пост. Беда, однако, была в том, что пока блюститель доставлял в ближайший участок очередного злостного засорителя общественных мест и возвращался обратно, иные хулиганы успевали подтащить достаточно мусора и затолкать его внутрь.
Милиционер дежурил пять смен в неделю, остальное время использовал на законный отдых. В его отсутствие требовалась подмена постового дежурными из отделения или патрульными. Пробовали забирать нарушителей машинами - но в итоге выходило, что дежурит постоянно целый наряд. К тому же постовой отсутствовал в темное время суток, неизменно заставая поутру следы ночного мусорного вандализма. Его перевели на ночные дежурства, отчего он мгновенно запросил прибавки к жалованию. Мусорщик же выгребал теперь всякое непотребство на глазах пристойной публики при свете солнца. Публика цокала языками и возмущенно кивала головами. Иные морщились. Особенно когда мусорщик возвращался со свалки к месту работы с пустыми баками, вместимостью 70 кубов и вновь заставал непочатый край работы. Вскоре он тоже запросил прибавки - работа работой, но уборщику хочется хоть по полчаса в день созерцать плоды свой неустанной борьбы за чистоту.
Муниципалитет пришел к выводу, что содержание памятника отсасывает слишком большие средства, включая средства моющие, бензин для мусорных и милицейских машин. То ли дело старые добрые монолитные монументы. Раз в месяц с них смахивают пыль, смывают голубиные какашки да ототрут пару крепких пожеланий недоброжелателей. Памятник несвободе обходился в кругленькую сумму, будто солидное предприятие коммунального хозяйства.
Наконец художник прибыл и вошел в положение бывших сограждан, то бишь намерение властей по проведению референдума по переносу памятника в иное, менее доступное место. Кое-кто в кулуарах нашептал скульптору на ухо, что средств ассигновано ровно на сам референдум. Может еще хватит на разбор самого творения, но уж на новую сборку никак не хватит. Таким образом, если свободный художник не примет решение в ближайшее время, то окончательный исход затеи с референдумом ему ясен, независимо от окончательного его исхода. Ведь в референдовом бюллютне только два вопроса: или снести памятник, или перенести его в плане рекультивации и окультуривания городской свалки.
Служитель свободного ваяния и независимого зодчества, внутренне поразился столь иезуитскому плану, даже испытал некоторое восхищение его гениальностью, но лица своего не уронил, дав выйти пару. С негодованием пообещал призвать на свою сторону общественность и свободную прессу. На что ему резонировали: "Зачем кипятиться?" Если он так хочет - пожалуйста. Мы же на пропаганде свободного волеизлияния денег сэкономим. Нам это на руку, сам затеял, сам и подготовишь общественное мнение. Ко всему у нас на руках сильный козырь - официальное заявление, что бывший почетный гражданин города (вот, кстати, и не подписанное еще решение о лишении вас такового звания) набивает себе цену. За кордоном его теперь не очень берут, вот хочет вновь вернуться на отечественный рынок искусств, потому и затеял всю эту возню. У муниципалитета тылы надежные - санитарные и нравственные нормы не выдерживают наличия такого рассадника заразы в центре города. Налицо проблема, решение которой предполагает, заметьте, всецело демократическое решение. А что денег нет, так здесь ничего не поделаешь. Господин художник может собрать его наново на новом месте на свой счет. Уж этого ему никто запретить не может.
- В конце концов, для чего же вы меня вызывали?
- Решить проблему без особых хлопот и затрат. Это же ваш памятник - вот вы с его концепцией сами и разбирайтесь. С нас же достаточно оплаты вашего приезда и пребывания в муниципальной гостинице.
От того и вошел в положение сограждан свободный ваятель монументов. Задача была простая - сделать свое произведение доступным изнутри. Единственно приемлемое решение было заменить сверху глухую решетку решетчатой же дверцей.
Художник сходил к своему творению, от прохладного гранита которого на него повеяло столь забытой им душевной теплотой, что он даже приложился щекой к глыбе, потом облобызал стену.
Отойдя на несколько шагов и заглянув внутрь, он поинтересовался: как это люди умудряются закидывать столько мусора в столь высокое и малое оконце?
Сначала о том был спрошен мусорщик - тот ответил, что понятия об этом не имеет. Его дело мусор "энтот" выгребать, а не за хулиганством следить. Мало ему в отбросах копаться, так еще можно и по морде схлопотать за слишком длинный язык.
Ответ постового, приловчившегося штрафовать всех в округе за неправильную парковку и в настоящий момент обходившего дорогие лимузины, потому ему недосуг было калякать о пустяках со всяким там авторами, был в том же духе - его дело отловить нарушителя, вызвать по рации патруль, а ежели все машины в разгоне, то самолично доставить в участок хулигана - обычно сопливого мальчишку, метнувшего в окно скомканную в шарик обертку от мороженого или смятую банку из-под колы. Стоит ему вернуться на место - каменная будка уже под завязку полна. Возможно, его уход служит сигналом другим хулиганам. По уму ему надо стоять все время на месте, однако долг его - бороться с правонарушителями, составлять протоколы на задержанных и подвергать наказанию. Права без наказания не бывает.
Предположение его полностью подтвердилось. Художник сам увидел это, стоило блюстителю закона исчезнуть за углом, таща за шиворот отчаянного малолетку, как изо всех ближайших подъездов и подворотен повыскакивали мальчишки с кульками мусора. Солидные домохозяйки подносили им свои домашние мусорные ведерки. Из-за угла вырулил самосвал с бытовыми и промышленными отходами. Это походило на наваждение. Художник, было, призвал толпу остановиться и одуматься. Не тут то было. Его грубо оттерли, сказав, что на то и свобода, что бы делать что хочешь, в том числе и гадить на памятники ненавистного прошлого. "Но почему именно сюда?" - "Потому стоит здесь мент поганый". - "Выходит вам еще не дали всей свободы!" - "Дали, дали да еще добавили..." - "Значит, сами вы не доросли до свободы!" - "Что ж нам, обратно в зону возвращаться?"
Гипотезы его, по сути своей, возможно, и правильные, не имела практического разрешения в той плоскости, в которой стоял его куб. Его предложение убрать сначала постового, потом и уборщика ни к чему хорошему не привели. Через неделю куб его был скрыт в недрах десятиметрового мусорного кургана.
"Хорошо," - сказали в муниципалитете, вызвав отделение дезактиваторов и саперную роту, которые в спешном порядке дополнили первоначальную концепцию несколькими рядами колючей проволоки на бетонных надолбах, отчего издалека памятник стал смотреться как усиленно охраняемый командный пункт. Скрипя сердце, художник вынужден был согласиться на такое соавторство.
Радость бюрократов от искусства была преждевременна. Весь город ринулся преодолевать полосу заграждений, орудуя кто стропорезами, кто садовыми секаторами и монтерскими бокорезами с изолированными ручками. Через два часа упорного штурма заграждения были прорваны по всей окружности и растащены по домам на сувениры в память о великом штурме. Толпа готова была приобщить к сувенирам и сам памятник, но вокруг него по периметру были расставлены цепями омоновцы, по столь торжественному случаю экипированные в бронекостюмы, пуленепробиваемые шлемы и вооруженные большими щитами и длинными дубинками, удары которых не очень приводили в чувство (разве лишали всех чувств разом некоторых) собравшихся, скорее возбуждали, как хороший тоник перед выпивкой. Испить хулиганствующему элементу в тот день пришлось немало, особенно когда подтянули пару десятков брандспойтов, а под завязку вспрыснули всех крепким рассолом слезоточивого газа - только так насилу разогнали толпу по ближайшим барам, которых в последнее время завелось слишком много в округе, как метание мусора и выливание грязи сделалось самым популярным видом спорта в городе.
Ваятель он из гордыни еще пытался ерепениться, стремясь, к чести для него, модернизировать первоначальную концепцию, состоявшую, как известно в абсолютной замкнутости свободного пространства. Застеленные окна разлетались мелкими осколками, толстый прозрачный плексиглас был подожжен, оставив следы копоти и черных инфернальных подтеков. Возжегание пламени пришлось по вкусу злоумышленникам, тем самым дополнительно обременив городскую казну вызовами пожарной команды для тушения горящего внутри мусора.
Вставлено было всюду толстое бронестекло. Его не выдержала сама натура, разогревая воздух днем и охлаждая ночью, оно выдавило и его. Когда воздуху был дан свободный ток, то люди методично крошили стекло булыжником, в образовавшиеся трещины втыкали ломы, двигая ими туда-сюда, выковыривали куски стекла диковинной формы и цвета.
Последней отчаянной попыткой было установление стальных щитов в окна. Чтобы не нарушать свободное хождение воздуха, верхнюю решетку не тронули. В городе появился новый вид спорта - навесное кидание мусора.
Попадали, конечно, не все. Беда была в ином - сверху вынимать мусор было почти невозможно, потому такая очистка доводила уборщика до слез. Эти слезинки ранили сердце художника. Он еще пытался придать всем решеткам взломанный вид развороченных прутьев, однако комиссия по памятникам нашла торчащие наружу железяки небезопасными и в переделке отказала. Скульптор лично установил наверху открывающуюся дверцу, вручил ключи уборщику и с тяжелым сердцем улетел восвояси творить многофигурные скульптурные группы беснующихся толп.
Уборщик обзавелся двумя стремянками, одну из которых, ту, что приставлял он снаружи, вскоре стащили. Оказалось это к лучшему. По одной лестнице он взбирался, по ней же спускался внутрь, где и наводил порядок.
Буйные страсти горожан понемногу улеглись. Мусор хоть и приносили, однако складывали его теперь к стенам в большие пластиковые мешки аккуратными рядами. Пост охраны стал не нужен. Казалось, появление замка и дверцы разрешили все противоречия.
Уборщик, оставлявший внутри памятника совки и метлы приметил, что пропадает в общем то неплохое помещение в 25 квадратных метров. Он завел там табуретку, тумбочку с напитками и низкий топчанчик. Жизнь налаживалась. Стали захаживать на огонек собратья по профессии распить припасенное в тумбочке, перекинуться в картишки и поматериться всласть.
Известно, что за публика мусорщики. Особенно новой формации. Не хочу обвинить всех, особенно весело машущих метелками в тихих дворах, но когда имеешь дело всю жизнь с отбросами, даже отбросы общества смотрят с пренебрежением и заводят компанию с неохотой. Но все же заводят. Так и случалось. Сначала размякший сердцем уборщик пускал внутрь якобы влюбленные парочки. Пускал за плату, позволяющую скоротать эти часы в одном из ближайших опустевших питейных заведений. Постепенно у "кубика" образовалась очередь из парочек, для экономии времени взявшие моду проводить время внутри скопом. Начались оргии и скоро там завелся притон. А как завелся, никто уже не рисковал подходить туда с мусором. Это вам не милиция.
Милицию тоже заинтересовал этот феномен, особенно странные ночные тени, карабкающиеся по стенам, таинственные отблески света в окнах и приглушенный шум. Как известно милиции незнаком праздный интерес, потому однажды в разгар одной оргии всех собравшихся в прямом смысле накрыли, а когда один из воров разбил лампочку и призвал всех сигать в окна, внутрь была брошена граната с нервно-паралитическим газом, что рассеялся только поутру.
Таким образом, и до муниципалитета дошло, что он обзавелся каменным строением с помещениями в двадцать пять квадратных метров. Помещения оприходовали, поставили на учет и стали ломать голову, как лучше его использовать в хозяйстве. Транспортники сожалели, что протянули новую нитку метро немного южнее, а то бы вышла превосходная вентиляционная будка. Расторопный глава УВД предложил использовать будку под строгий карцер, пообещав выделить городу охранника за счет тюремного бюджета. Кое-кого подобное предложение по началу шокировало, но, во-первых, в городских тюрьмах был острый дефицит помещений, особенно одиночек для буйных погромщиков, которых в городе после известных событий развелось чрезмерно. Во-вторых, помещение было идеально приспособлено под карцер, поскольку и олицетворяло собой тюрьму. И в третьих - имеет же право город творчески поддерживать и развивать новаторские идеи, сообразуясь с текущим моментом.
Отдел культуры был не против творческих экспериментов. "Пусть живое сердце бьется в холодном граните. Оно и укором толпе, и грозным напоминанием будет".
И живое сердце забилось.
Над кубом установили особо секретные преграды, излучавшие какое-то там силовое поле, окруженное высокими токами. Заключенный все время подскакивал к потолку, повисал на руках, подтягивался, жадно втягивал в себя чистый воздух, созерцая небо. Он все время вынужден был перемещаться, гоняя скапливающийся углекислый газ. Вскоре убрали стальные листы с боковых окон, после того как обнаружили одного из уснувших в карцере на утро посиневшим. Воздух теперь притекал свободно, заодно давая узнику возможность смотреть на улицу и кричать в толпу разные проклятия. Зимой ему было холодно, летом жарко, весной и осенью - мокро. В каморке его не убирали за весь срок пребывания, впрочем, отходов было мало. Подача питания и воды не предусматривалась.
На голодные вопли сердобольные старушки кидали сдобные булочки и пирожные с кремом. Злые обыватели, сами голодные, возобновили метание мусора в отместку за преступление арестанта и благодушие кумушек. Мальчишки пулялись камешками. Охрана не могла теперь противится изъявлению благородных чувств граждан, следя
лишь за тем, что бы в окно друзья не подбросили наркотики, бутылки с хмельным, пилку или яд, а враги - бомбу, бутылочку с коктейлем Молотова или яд. Заранее предотвращая подобные инциденты, тюремное начальство заключало в карцер исключительно не имевших влиятельных и богатых друзей или смертельных врагов. Тогда и произвел расчеты кубатуры тот несчастный. Надо сказать определение это с успехом применимо ко всем заключенным "Башни свободы" - так по-новому окрестила молва монумент.
Художник, тем временем, наваял и привез в город новый дар в дополнение к имеющемуся памятнику - безликие беснующиеся толпы в натуральную величину. По своему разумению, подозревая, что толпа теперь остережется метать нечистоты в свое собственное изображение. Новый дар город не принял - отчасти опасаясь новых непредвиденных последствий, более же оттого, что скульптурная группа затруднит доступ к вновьоткрытому мусорометательному треку.
Известие о легализации нового вида спорта, возросшего на родной почве или, что, вернее, асфальте ввергли скульптора в шок. Очнувшись, он решил лично удостовериться, что это никакой ни розыгрыш. Действительно, трек был устроен на славу, судьи свистели в свистки, узник кричал благим матом и метался после каждого удачного броска, будто язычок колокольчика. Вокруг монумента сновали лоточники, предлагая, кто напитки и мороженое (причем товар ценился более по упаковке, которую потом можно было со смаком скомкать зашвырнуть подальше), а также узаконенные спортивные снаряды - тухлые яйца, гнилые помидоры и упакованные в полиэтилен котяхи.
Он увидел все и поразился творению рук своих. Ему показалось, будто запах слезоточивого газа еще не выветрился с прошлого его посещения этого места. С недоумением смотрел он на мечущих румяные свежие плюшки сердобольных старушек и на суровых металлистов, бросающих раскрученных за хвост дохлых крыс. Из ступора вывел его один верткий парень, предложивший из под полы пальто запрещенный на треке товар - гранитные булыжники.
Художник повертел в руке товар, хватил им наглеца по голове, повалил наземь и попытался затолкать булыжник в глотку подлеца. За этим занятием его застигла милиция, препроводила в отделение, оттуда в тюрьму, оттуда в карцер на метательном треке.
Стоит ли говорить, что в дни его заключения городской чемпионат по метанию мусора прошел с невиданным энтузиазмом при большом скоплении народа. Праздник удался на славу.
Exegi monumentum
Посреди главной площади стоял (может и сейчас стоит, и, полагаю, простоит еще долго) памятник жертвам всех наших диктатур, личным врагам всех диктаторов, тиранов, невинным агнцам всех репрессий, революций, бесчисленных гражданских воин, произвола и беспредела вообще.
Это - куб ребрами по 6 на 6 на 6 метра, сложенный из идеально отполированных и пригнанных друг к другу гранитных многоугольных брусов черного, красного и молочно-серого цвета. Внутри его пространство 5 на 5 на 5 метра. Итого 125 кубометров свободы. Изнутри камень отполирован столь тщательно, что кажется склизким. В каждой стене и в потолке окошко размером 1 на 1 на 1 метр, перебранные посередине мощными стальными решетками. Итого плюс еще 2,5 кубометра свободного пространства. Всего выходило 216 минус 125 минус 5, то есть 86 куба толщи, если сделать маленькое допущение, что все впуклости - выпуклости взаимно друг друга компенсируют. Таков был памятник.
Все эти исчисления произвел один тюремный сиделец, имевший большое влечение к арифметике, а через эту любовь склонный к банковским аферам. Но все по порядку.
На волне недавнего опьянения свободой, оставившей в душах ватный осадок, один известный художник осчастливил город и страну родную этим подарком, руководствуясь мыслью, будто суровое напоминание о прежней тирании делает людей более свободными. При известной вольности мысли можно понять ход его рассуждений: Дармовая свобода не ценится людьми - они растрачивают ее на пустяки и расстаются с ней легко и свободно. Но если напомнить, сколь больших жертв и лишений стоило людям их теперешнее состояние - они поневоле начнут беречь и охранять свою вольность. Если свобода имеет цену - с ней тяжело расстаться. Скоро в широких кругах смысл монумента приобрел и более свободную трактовку: "не сохраните свободу - вас ждет это".
Поначалу, когда люди побаивались этого напоминания, со свободой в городе было еще туда-сюда. Но во времени у мрачных мест лишь два исхода - или быть окончательно заброшенными, или освоенными и переиначенными на веселый лад. Конечно, если подобный символ не возьмут под свое крыло некие государственные службы. Крылу было не до подобных гнездилищ мрачного духа, оно всячески от подобных символов открещивалось, приписав их всецело ушедшей эпохе. Вскоре к памятнику определили уборщика - стирать неприличные надписи со стен и выгребать изнутри мусор. Последнее было особенно затруднительно, поскольку концептуальная конструкция предполагала только наглухо зарешеченные оконца. Если сделать нечто закрывающееся-открывающееся, то самое сокровенное нарушится - идея Может возникнуть впечатление, будто из тотальной несвободы существует частный выход, достаточно только кое с кем договориться время от времени отпирать замок. Такое восприятие может вызвать нежелательные реминисценции. Никому не ведомо, что произойдет, если нарушится первоначальный замысел, исказиться восприятие произведения искусства, за которым могут последовать новые нежелательные иллюзии по поводу изменения этого мира.
Пока призывали в родные палестины художника, как водится, предпочетшего творить может и в менее свободных, но зато более спокойных и сытых заграницах, уборщик мусора кое-как приловчился выуживать мусор двумя совками, насажанными на длинные палки. Мусора внутри заметно поубавилось, однако он не исчез вовсе. Если уж люди посчитали какое место за свалку - нечего думать отучить их от привычки мусорить и пакостить там. Тем более в свободной стране. Для укрепления общественной нравственности, поддержания порядка, равно и памятника культуры, организовали рядом и милицейский пост. Беда, однако, была в том, что пока блюститель доставлял в ближайший участок очередного злостного засорителя общественных мест и возвращался обратно, иные хулиганы успевали подтащить достаточно мусора и затолкать его внутрь.
Милиционер дежурил пять смен в неделю, остальное время использовал на законный отдых. В его отсутствие требовалась подмена постового дежурными из отделения или патрульными. Пробовали забирать нарушителей машинами - но в итоге выходило, что дежурит постоянно целый наряд. К тому же постовой отсутствовал в темное время суток, неизменно заставая поутру следы ночного мусорного вандализма. Его перевели на ночные дежурства, отчего он мгновенно запросил прибавки к жалованию. Мусорщик же выгребал теперь всякое непотребство на глазах пристойной публики при свете солнца. Публика цокала языками и возмущенно кивала головами. Иные морщились. Особенно когда мусорщик возвращался со свалки к месту работы с пустыми баками, вместимостью 70 кубов и вновь заставал непочатый край работы. Вскоре он тоже запросил прибавки - работа работой, но уборщику хочется хоть по полчаса в день созерцать плоды свой неустанной борьбы за чистоту.
Муниципалитет пришел к выводу, что содержание памятника отсасывает слишком большие средства, включая средства моющие, бензин для мусорных и милицейских машин. То ли дело старые добрые монолитные монументы. Раз в месяц с них смахивают пыль, смывают голубиные какашки да ототрут пару крепких пожеланий недоброжелателей. Памятник несвободе обходился в кругленькую сумму, будто солидное предприятие коммунального хозяйства.
Наконец художник прибыл и вошел в положение бывших сограждан, то бишь намерение властей по проведению референдума по переносу памятника в иное, менее доступное место. Кое-кто в кулуарах нашептал скульптору на ухо, что средств ассигновано ровно на сам референдум. Может еще хватит на разбор самого творения, но уж на новую сборку никак не хватит. Таким образом, если свободный художник не примет решение в ближайшее время, то окончательный исход затеи с референдумом ему ясен, независимо от окончательного его исхода. Ведь в референдовом бюллютне только два вопроса: или снести памятник, или перенести его в плане рекультивации и окультуривания городской свалки.
Служитель свободного ваяния и независимого зодчества, внутренне поразился столь иезуитскому плану, даже испытал некоторое восхищение его гениальностью, но лица своего не уронил, дав выйти пару. С негодованием пообещал призвать на свою сторону общественность и свободную прессу. На что ему резонировали: "Зачем кипятиться?" Если он так хочет - пожалуйста. Мы же на пропаганде свободного волеизлияния денег сэкономим. Нам это на руку, сам затеял, сам и подготовишь общественное мнение. Ко всему у нас на руках сильный козырь - официальное заявление, что бывший почетный гражданин города (вот, кстати, и не подписанное еще решение о лишении вас такового звания) набивает себе цену. За кордоном его теперь не очень берут, вот хочет вновь вернуться на отечественный рынок искусств, потому и затеял всю эту возню. У муниципалитета тылы надежные - санитарные и нравственные нормы не выдерживают наличия такого рассадника заразы в центре города. Налицо проблема, решение которой предполагает, заметьте, всецело демократическое решение. А что денег нет, так здесь ничего не поделаешь. Господин художник может собрать его наново на новом месте на свой счет. Уж этого ему никто запретить не может.
- В конце концов, для чего же вы меня вызывали?
- Решить проблему без особых хлопот и затрат. Это же ваш памятник - вот вы с его концепцией сами и разбирайтесь. С нас же достаточно оплаты вашего приезда и пребывания в муниципальной гостинице.
От того и вошел в положение сограждан свободный ваятель монументов. Задача была простая - сделать свое произведение доступным изнутри. Единственно приемлемое решение было заменить сверху глухую решетку решетчатой же дверцей.
Художник сходил к своему творению, от прохладного гранита которого на него повеяло столь забытой им душевной теплотой, что он даже приложился щекой к глыбе, потом облобызал стену.
Отойдя на несколько шагов и заглянув внутрь, он поинтересовался: как это люди умудряются закидывать столько мусора в столь высокое и малое оконце?
Сначала о том был спрошен мусорщик - тот ответил, что понятия об этом не имеет. Его дело мусор "энтот" выгребать, а не за хулиганством следить. Мало ему в отбросах копаться, так еще можно и по морде схлопотать за слишком длинный язык.
Ответ постового, приловчившегося штрафовать всех в округе за неправильную парковку и в настоящий момент обходившего дорогие лимузины, потому ему недосуг было калякать о пустяках со всяким там авторами, был в том же духе - его дело отловить нарушителя, вызвать по рации патруль, а ежели все машины в разгоне, то самолично доставить в участок хулигана - обычно сопливого мальчишку, метнувшего в окно скомканную в шарик обертку от мороженого или смятую банку из-под колы. Стоит ему вернуться на место - каменная будка уже под завязку полна. Возможно, его уход служит сигналом другим хулиганам. По уму ему надо стоять все время на месте, однако долг его - бороться с правонарушителями, составлять протоколы на задержанных и подвергать наказанию. Права без наказания не бывает.
Предположение его полностью подтвердилось. Художник сам увидел это, стоило блюстителю закона исчезнуть за углом, таща за шиворот отчаянного малолетку, как изо всех ближайших подъездов и подворотен повыскакивали мальчишки с кульками мусора. Солидные домохозяйки подносили им свои домашние мусорные ведерки. Из-за угла вырулил самосвал с бытовыми и промышленными отходами. Это походило на наваждение. Художник, было, призвал толпу остановиться и одуматься. Не тут то было. Его грубо оттерли, сказав, что на то и свобода, что бы делать что хочешь, в том числе и гадить на памятники ненавистного прошлого. "Но почему именно сюда?" - "Потому стоит здесь мент поганый". - "Выходит вам еще не дали всей свободы!" - "Дали, дали да еще добавили..." - "Значит, сами вы не доросли до свободы!" - "Что ж нам, обратно в зону возвращаться?"
Гипотезы его, по сути своей, возможно, и правильные, не имела практического разрешения в той плоскости, в которой стоял его куб. Его предложение убрать сначала постового, потом и уборщика ни к чему хорошему не привели. Через неделю куб его был скрыт в недрах десятиметрового мусорного кургана.
"Хорошо," - сказали в муниципалитете, вызвав отделение дезактиваторов и саперную роту, которые в спешном порядке дополнили первоначальную концепцию несколькими рядами колючей проволоки на бетонных надолбах, отчего издалека памятник стал смотреться как усиленно охраняемый командный пункт. Скрипя сердце, художник вынужден был согласиться на такое соавторство.
Радость бюрократов от искусства была преждевременна. Весь город ринулся преодолевать полосу заграждений, орудуя кто стропорезами, кто садовыми секаторами и монтерскими бокорезами с изолированными ручками. Через два часа упорного штурма заграждения были прорваны по всей окружности и растащены по домам на сувениры в память о великом штурме. Толпа готова была приобщить к сувенирам и сам памятник, но вокруг него по периметру были расставлены цепями омоновцы, по столь торжественному случаю экипированные в бронекостюмы, пуленепробиваемые шлемы и вооруженные большими щитами и длинными дубинками, удары которых не очень приводили в чувство (разве лишали всех чувств разом некоторых) собравшихся, скорее возбуждали, как хороший тоник перед выпивкой. Испить хулиганствующему элементу в тот день пришлось немало, особенно когда подтянули пару десятков брандспойтов, а под завязку вспрыснули всех крепким рассолом слезоточивого газа - только так насилу разогнали толпу по ближайшим барам, которых в последнее время завелось слишком много в округе, как метание мусора и выливание грязи сделалось самым популярным видом спорта в городе.
Ваятель он из гордыни еще пытался ерепениться, стремясь, к чести для него, модернизировать первоначальную концепцию, состоявшую, как известно в абсолютной замкнутости свободного пространства. Застеленные окна разлетались мелкими осколками, толстый прозрачный плексиглас был подожжен, оставив следы копоти и черных инфернальных подтеков. Возжегание пламени пришлось по вкусу злоумышленникам, тем самым дополнительно обременив городскую казну вызовами пожарной команды для тушения горящего внутри мусора.
Вставлено было всюду толстое бронестекло. Его не выдержала сама натура, разогревая воздух днем и охлаждая ночью, оно выдавило и его. Когда воздуху был дан свободный ток, то люди методично крошили стекло булыжником, в образовавшиеся трещины втыкали ломы, двигая ими туда-сюда, выковыривали куски стекла диковинной формы и цвета.
Последней отчаянной попыткой было установление стальных щитов в окна. Чтобы не нарушать свободное хождение воздуха, верхнюю решетку не тронули. В городе появился новый вид спорта - навесное кидание мусора.
Попадали, конечно, не все. Беда была в ином - сверху вынимать мусор было почти невозможно, потому такая очистка доводила уборщика до слез. Эти слезинки ранили сердце художника. Он еще пытался придать всем решеткам взломанный вид развороченных прутьев, однако комиссия по памятникам нашла торчащие наружу железяки небезопасными и в переделке отказала. Скульптор лично установил наверху открывающуюся дверцу, вручил ключи уборщику и с тяжелым сердцем улетел восвояси творить многофигурные скульптурные группы беснующихся толп.
Уборщик обзавелся двумя стремянками, одну из которых, ту, что приставлял он снаружи, вскоре стащили. Оказалось это к лучшему. По одной лестнице он взбирался, по ней же спускался внутрь, где и наводил порядок.
Буйные страсти горожан понемногу улеглись. Мусор хоть и приносили, однако складывали его теперь к стенам в большие пластиковые мешки аккуратными рядами. Пост охраны стал не нужен. Казалось, появление замка и дверцы разрешили все противоречия.
Уборщик, оставлявший внутри памятника совки и метлы приметил, что пропадает в общем то неплохое помещение в 25 квадратных метров. Он завел там табуретку, тумбочку с напитками и низкий топчанчик. Жизнь налаживалась. Стали захаживать на огонек собратья по профессии распить припасенное в тумбочке, перекинуться в картишки и поматериться всласть.
Известно, что за публика мусорщики. Особенно новой формации. Не хочу обвинить всех, особенно весело машущих метелками в тихих дворах, но когда имеешь дело всю жизнь с отбросами, даже отбросы общества смотрят с пренебрежением и заводят компанию с неохотой. Но все же заводят. Так и случалось. Сначала размякший сердцем уборщик пускал внутрь якобы влюбленные парочки. Пускал за плату, позволяющую скоротать эти часы в одном из ближайших опустевших питейных заведений. Постепенно у "кубика" образовалась очередь из парочек, для экономии времени взявшие моду проводить время внутри скопом. Начались оргии и скоро там завелся притон. А как завелся, никто уже не рисковал подходить туда с мусором. Это вам не милиция.
Милицию тоже заинтересовал этот феномен, особенно странные ночные тени, карабкающиеся по стенам, таинственные отблески света в окнах и приглушенный шум. Как известно милиции незнаком праздный интерес, потому однажды в разгар одной оргии всех собравшихся в прямом смысле накрыли, а когда один из воров разбил лампочку и призвал всех сигать в окна, внутрь была брошена граната с нервно-паралитическим газом, что рассеялся только поутру.
Таким образом, и до муниципалитета дошло, что он обзавелся каменным строением с помещениями в двадцать пять квадратных метров. Помещения оприходовали, поставили на учет и стали ломать голову, как лучше его использовать в хозяйстве. Транспортники сожалели, что протянули новую нитку метро немного южнее, а то бы вышла превосходная вентиляционная будка. Расторопный глава УВД предложил использовать будку под строгий карцер, пообещав выделить городу охранника за счет тюремного бюджета. Кое-кого подобное предложение по началу шокировало, но, во-первых, в городских тюрьмах был острый дефицит помещений, особенно одиночек для буйных погромщиков, которых в городе после известных событий развелось чрезмерно. Во-вторых, помещение было идеально приспособлено под карцер, поскольку и олицетворяло собой тюрьму. И в третьих - имеет же право город творчески поддерживать и развивать новаторские идеи, сообразуясь с текущим моментом.
Отдел культуры был не против творческих экспериментов. "Пусть живое сердце бьется в холодном граните. Оно и укором толпе, и грозным напоминанием будет".
И живое сердце забилось.
Над кубом установили особо секретные преграды, излучавшие какое-то там силовое поле, окруженное высокими токами. Заключенный все время подскакивал к потолку, повисал на руках, подтягивался, жадно втягивал в себя чистый воздух, созерцая небо. Он все время вынужден был перемещаться, гоняя скапливающийся углекислый газ. Вскоре убрали стальные листы с боковых окон, после того как обнаружили одного из уснувших в карцере на утро посиневшим. Воздух теперь притекал свободно, заодно давая узнику возможность смотреть на улицу и кричать в толпу разные проклятия. Зимой ему было холодно, летом жарко, весной и осенью - мокро. В каморке его не убирали за весь срок пребывания, впрочем, отходов было мало. Подача питания и воды не предусматривалась.
На голодные вопли сердобольные старушки кидали сдобные булочки и пирожные с кремом. Злые обыватели, сами голодные, возобновили метание мусора в отместку за преступление арестанта и благодушие кумушек. Мальчишки пулялись камешками. Охрана не могла теперь противится изъявлению благородных чувств граждан, следя
лишь за тем, что бы в окно друзья не подбросили наркотики, бутылки с хмельным, пилку или яд, а враги - бомбу, бутылочку с коктейлем Молотова или яд. Заранее предотвращая подобные инциденты, тюремное начальство заключало в карцер исключительно не имевших влиятельных и богатых друзей или смертельных врагов. Тогда и произвел расчеты кубатуры тот несчастный. Надо сказать определение это с успехом применимо ко всем заключенным "Башни свободы" - так по-новому окрестила молва монумент.
Художник, тем временем, наваял и привез в город новый дар в дополнение к имеющемуся памятнику - безликие беснующиеся толпы в натуральную величину. По своему разумению, подозревая, что толпа теперь остережется метать нечистоты в свое собственное изображение. Новый дар город не принял - отчасти опасаясь новых непредвиденных последствий, более же оттого, что скульптурная группа затруднит доступ к вновьоткрытому мусорометательному треку.
Известие о легализации нового вида спорта, возросшего на родной почве или, что, вернее, асфальте ввергли скульптора в шок. Очнувшись, он решил лично удостовериться, что это никакой ни розыгрыш. Действительно, трек был устроен на славу, судьи свистели в свистки, узник кричал благим матом и метался после каждого удачного броска, будто язычок колокольчика. Вокруг монумента сновали лоточники, предлагая, кто напитки и мороженое (причем товар ценился более по упаковке, которую потом можно было со смаком скомкать зашвырнуть подальше), а также узаконенные спортивные снаряды - тухлые яйца, гнилые помидоры и упакованные в полиэтилен котяхи.
Он увидел все и поразился творению рук своих. Ему показалось, будто запах слезоточивого газа еще не выветрился с прошлого его посещения этого места. С недоумением смотрел он на мечущих румяные свежие плюшки сердобольных старушек и на суровых металлистов, бросающих раскрученных за хвост дохлых крыс. Из ступора вывел его один верткий парень, предложивший из под полы пальто запрещенный на треке товар - гранитные булыжники.
Художник повертел в руке товар, хватил им наглеца по голове, повалил наземь и попытался затолкать булыжник в глотку подлеца. За этим занятием его застигла милиция, препроводила в отделение, оттуда в тюрьму, оттуда в карцер на метательном треке.
Стоит ли говорить, что в дни его заключения городской чемпионат по метанию мусора прошел с невиданным энтузиазмом при большом скоплении народа. Праздник удался на славу.