Силы не хватало. Бранко Вукович стиснул зубы, пошевелил пальцами, снова осторожно прижал их к вискам раненого. Тот моргал детскими непонимающими глазами и с присвистом втягивал воздух.
Объяснять и успокаивать Вукович уже перестал.
- Ты заснешь, хороший, - сказала из-за плеча сестра Рута. - Ненадолго.
Сосредоточиться. Почувствовать волну безмятежного покоя, которую нужно передать больному.
За окном свистело, гремело, горело.
Покой, ей-же богу.
Он прикрыл глаза, отрешился, ощутил, наконец, вязкую теплую слабость, заструившуюся из пальцев. Раненый перестал присвистывать, уронил голову набок, изо рта потянулась тонкая ниточка слюны. Все зелье, которое у них было, давно ушло, от богатых запасов винного погреба князя Томислава оставалась пара кувшинов. Но пилить по живому просто так - толку мало, все равно умрет от шока. А бревном по голове, как это делают на западе... "Плохой тон, будущие мои коллеги. Голова - предмет весьма ценный, и не позволяет жестокого с собой обращения, даже в тех случаях, когда наличие в ней мозгов научно не доказано"...
Знать бы, осталось ли что-нибудь от Академии...
Все это снобизм; роскошь, такая же бессмысленная, как дорогая плитка на полу, на которую теперь брызжет почти празднично-яркая кровь и летят обломки кости; как ковры, привезенные князю из дальних далей - теперь ковры эти только тем и хороши, что немного согревают раненых. И слава Разорванному, что сам князь этого не видит.
Куда проще было бы добивать - вот этого, к примеру, у которого нет больше правой ноги - сестра Рута бросила ее в огромную, тускло и богато поблескивающую напольную вазу. Рутка не бледнела больше, достигнув какой-то полной, почти святой обесцвеченности. Не морщилась уже от запаха распиленной кости, смешанного с запахом цветочной воды княгини - единственным, чем осталось убивать заразу. Спина ее чуть выпрямилась, задеревенела, но руки двигались все проворнее. Она одна у него осталась. Он надеялся, что остальные - те, из госпиталя - сумели уйти.
- Все, - кивнул он двум не-слишком-тяжелым, которые предпочли остаться в лазарете и помогали теперь таскать раненых.
Бранко их понимал. Если б только удалось затащить сюда Анте... Пусть даже с легкой раной, только б - убрать из-под огня...
Бранко распрямился, бессознательно удивившись простору залы - когда столько времени усилием сводишь внимание к одной ране, одному инструменту, пространство невольно сжимается. Он позволил сестре полить ему на руки, почесал наконец-то шею под пропотевшим воротником. Раненые, разложенные на дорогих коврах, с расшитыми подушками в головах, бредили, воняли, страдали, просили воды. Он указал Рутке:
- Это что?
- Ой, - покраснела, сжалась.
- Ждете, пока он сам уйдет? И так места не хватает, велите убрать немедленно!
В двери втолкнулся добрый брат с еще одним раненым на плечах.
- Я думал, тебя убило, - сказал Бранко.
- Пронесло, слава святым.
- Хотел бы я знать, какие новости из города.
- Говорят, главная новость - то, что города больше нет...
Какие аккуратные отверстия получаются от огнестрелов... Сквозная рана в плечо, ну и что тут плакать, это хорошая рана, это можно даже закрыть "руками", вот еще б от потери крови ты у меня не умер...
Он положил юноше одну руку на темя, вторую - на грудь, как учили. "Переливать" силу - занятие наблагодарное, но для переливания крови здесь нет условий.
- Вина, - бросил он через плечо. - Там еще было...
- Эй, в-вешниц, - человек ввалился в залу, и за ним стелилось ровное и яркое поверх уже засохшей крови; он держал живот руками, а там такое, что не удержать. - Сжарилась моя морковка... Не дашь микстурки?
Вдруг - ноги разъехались, будто поскользнулся. Повалился на добрую сестру.
- Совсем плохой.., - одними губами сказала Рутка поверх его головы.
- Спасибо, сестра, я вижу.
Tertius ; печень у него в клочки, неясно, как он добрался до "лазарета", Оставалось только влить в горло "микстурки" и отпустить. Нет смысла заниматься художественной вышивкой...
- Лей не стесняйся, вешниц, то ж моя последняя выпивка!
Как, с суеверным каким-то ужасом подумал Бранко, как он с этим еще и разговаривает? Или шок такой сильный?
Рутка приняла кружку с зельем, опустившись на колени, напоила солдата.
- Пей, хороший, пей, сейчас все пройдет, сейчас...
Голос у нее от часа к часу становился мягче и слаже, как начинающее гнить яблоко, и все больше напоминал о смерти.
Человек, сидящий у стены, потрясенно сказал:
- Ох-х...
Вукович не знал, что сейчас чувствует раненый; вернее, знал, но только по сухим клиническим выкладкам, которые делал для Ученого совета. Но мог представить - мгновенный, перехватывающий дыхание удар бодрости, эйфорию от вдруг исчезнувшей боли. И надежду - неминуемую, ведь кровь остановилась, и даже рана затягивается на глазах.
Надежда - вот что хуже всего. Эликсир "Гордость уходящего" - задумывался вовсе не для такого использования. Его должны были давать безнадежно больным, чтоб последние свои часы они могли провести достойно и - без страданий; чтоб на самой границе смерти человек вспомнил, что такое - жизнь. Чтоб, сократив на несколько дней или недель то, что было теперь только безысходностью и болью, человек мог - еще раз - собрать семью, лечь с женой, искупаться в море.
В Совете долго спорили насчет формулы, которая слишком далеко ушла от обычной иллюзии. Едва ли не некромантия, как считалось на Западе - там "микстуру" так и не стали использовать. Вдобавок для здоровых - яд; но кто же это будет давать здоровым?
А теперь эликсиром поили смертельно раненых, чтоб те еще несколько часов могли подержать в руках оружие.
- Как наш князь? - спросил смертник, поднимаясь на ноги.
Нашему князю хорошо. Лучше, чем любому во дворце. Спокойнее - уж это наверняка.
- Да какой тебе долг, - кричала Дражанка, - о чем ты?
Крик не сошел еще в визгливый бабий плач, но был уже близок.
- Я не могу его оставить, - сказал он жалко. Смотреть, как Дражанка плачет, он тоже не мог. - Ну... Разорванный с тобой, мы же договорились...
Повозка уже ждала ее; повозка, которая отвезет Дражанку с детьми в затерянную деревеньку на границе с Драгокраиной; там, где не вспомнят, что она приходится ему женой.
Как всегда, зло пришло через чеговинцев. Поначалу к вестям из порта даже не слишком прислушивались - Саравия устала воевать, соседи тоже, худой мир тонким ледком сковал всегдашнюю черную лужу разногласий. Одного инцидента не хватило бы, чтоб этот мир разрушить. Но вмешался Цесарь Остланда - предложил князю Томиславу помощь против "чеговинских бандитов". Бранко мало заботила политика, но даже из Академии было видно - добрый Цесарь продвигается на запад, ему нужна опора. Вот и стал он заигрывать с так соблазнительно уложившейся в границы Саравией. А отказов Цесарь не понимал. Те, кто ему отказывал, чаще всего просто исчезали с карты.
Князь Томислав все же сказал "нет". Не дело Цесаря, когда и как им бить чеговинцев. Несколько веков уже дерутся, и, слава Разорванному, обходились без Остланда.
Но Цесарю - не отказывают.
Маршал Ратимир был одним из лучших полководцев князя. Тот хвастался им к месту и не к месту. Бранко казалось иногда, что князь маршала боится. Чеговинцы уж точно боялись. Чеговинцы Ратимиром пугали детей. Бешеный он был; бешеный пес, какого хорошо науськать на чужих. А Цесарь догадался - подманил и натравил на хозяев.
И оказалось, что Ратимиру все равно, чьи деревни жечь - чеговинские или свои.
Маршал заявил, что князь, мол, продался Чеговине; что тщеславие заставляет его отказываться от искренне предложенной помощи. Что Томислав глядит не в ту сторону и ест не с тех рук, и не нужен такой князь его Саравии. Князь отправил его от лиха подальше, на север страны; и оттуда, с севера, Ратимир и пошел на столицу со своими полками.
Остландские "добровольцы", посланные на подмогу бунтующим войскам, были полбеды. Что там: вовсе они не были бедой - по сравнению с одолженным Цесарем черным порошком.
Из города надо было уезжать; из страны надо было уезжать и не возвращаться больше.
- Бранко... прошу тебя, Браничко... хороший мой, ведь никогда, ни о чем не просила... пожалуйста...
- Ради Разорванного! Разве я умирать остаюсь? Когда совсем припечет, уйдем. Или так, или через портал.
- С князем?
- С князем... Хватит, ну что ты, Янку напугаешь...
- Тебе и делать тут нечего, ты не военный лекарь, не военный маг, только и знаешь, что в книгах копаться - зачем?
- Я не могу его оставить, - повторил он глухо и уже бессмысленно. - Это... это долг.
Кое-чего Дражанка... не то что не понимала, просто для женщин такие вещи становятся не важны, когда на город идут войска. Особенно, если у них есть дети. Но он-то помнил, кто дал им особняк в центре Родно, кто пригласил жену ко двору, кто позволил ему не травничать всю оставшуюся жизнь в родном селе, а заниматься тем единственным, что он понимал...
Кто взял Анте в дворцовую гвардию.
И вот он остался с Томиславом, потому что тот опять стал плохо дышать, и потому что кто-то должен был проверить отворот от стрел.
А приспособили его в конце концов за полевого хирурга. Смешно, ей-же богу; у любого цирюльника больше опыта.
Сына Вукович увидел случайно. Мог бы и вовсе не знать. Углядел на площади перед дворцовыми воротами, где строился гвардейский полк.
- Анте, что за... Где мать? Вы не смогли уехать?
- Они уехали, - сказал он, насупившись. - Мать с Янкой... они, наверное, за Плао уже. А я...
Бранко увидел. Синий плащ, белый кушак, белый вышитый платок лихо обвязан вокруг шеи - форма "княжеских защитников".
- Ты же сам говорил про долг! Или что - откажешься теперь? Или эта форма только для парада? Я княжеский гвардеец, я обязан защищать дворец.
Яснолицый, красивый Анте. И форма красивая - форма потешных солдатиков, в которой следуют за праздничным кортежем, и которую портной вовсе не для того шил, чтоб в ней - воевать.
- Господи Разорванный, никому ты тут во дворце не нужен! Мать бы лучше охранял, как она вообще тебя отпустила?
- Ну тебя же, - сказал Анте, глядя исподлобья, - она отпустила. Ты же здесь.
Вукович про себя перебирал - как, куда, с кем его отослать теперь, повозки он не найдет. Многие ринулись из города. Площади становились гулкими, улицы - тревожно-тихими, и в недоумении бродил по ним оставленный хозяевами скот.
Анте приплясывал на месте:
- Отец, мне надо в строй. Да меня повесят, как дезертира!
А ведь могут. Такое время, когда от отчаяния бьешь своих, если до чужих не дотянуться.
Может быть, он успел бы забрать мальчика, сорвать платок и плащ и запереть, пока все не кончится.
Но в эту минуту его нашли и сказали, что князь ранен. .
Князь Томислав, отправившийся на переговоры со своим бывшим маршалом, с переговоров вернулся. На носилках.
- И что же - ничего нельзя сделать? - спросил комендант Стефан.
Комендант спросил, не княгиня. Та молчала, очень прямо сидя в кресле. Больше никого в кабинет не пустили.
Князь выглядел усталым и каким-то грязным, будто не за городские стены выехал, а вернулся из многомесячного похода. Его не донесли до спальни, уложили на диван в кабинете, на котором ему случалось отдыхать после приступов. К кому он хотел взывать? Кого остановить? Охрана пыталась удержать его, но он лишь отмахнулся - и зачем тогда нужны гвардейцы?
"У него кусок свинца в сердце, что, вы полагаете, я могу сделать?" - чуть не спросил Бранко, но устыдился княгини. Даже там, на месте, он бы ничего не смог. Даже если бы князь взял его с собой.
- Вы же маг, - сказал комендант.
- Той магии, которая нужна здесь, - зло сказал Вукович, - меня не обучали.
По полу у дивана разлился неуместно-мирный солнечный свет. В пузырьке с настоем эфедры, что князь привык держать под рукой, почти ничего не осталось; надо бы заменить...
- Хорошо, - вдруг сказала княгиня. Они оба на нее посмотрели. Прямая, с недвижным взглядом, она проговорила:
- Хорошо, что у нас не было детей.
Закостеневший этот взгляд Бранко очень не нравился. Даже когда он погрузил ее в сон, княгиня не обмякла, оставалась почти такой же прямой, будто это ее, а не мужа, сковал смертный холод.
Комендант Стефан удержал его в маленькой, пока еще тихой приемной. У коменданта было такое лицо, будто его что-то сильно разозлило, и он изо всех сил пытался держать себя в руках.
- Все говорили ему не ездить. Все!
Я тоже говорил, подумал Вукович.
- Генерал Душан заперт в Невице, с запада к нам тоже никого не пропустят, господин маршал устроил нам, по-гномьи выражаясь, кессель. А его Милость с ним разговаривал. Разговаривал! Вот что, вешниц, - сказал он, фыркая. Бранко вытирал руки - никак не мог перестать тереть одну о другую.
- Они там думают, что князь ранен. Я не сказал им. И вас прошу молчать. Говорите - тяжело, говорите... ну, вы же лекарь.
- Почему? - он оторвал взгляд от пола. - Люди будут сражаться за мертвеца?
- Надо прокричать об этом с крыши? Чтоб они разбежались, и мы потеряли город?
- Так ведь, - начал Вукович. - Пусть бы и разбегались. Прятались по домам, пока не поздно.
Тот поджал губы:
- Вы м-мирный человек, вешниц. Молчите пока о князе. Это не просьба, это приказ.
- Приказывайте... этим вашим, - сказал Бранко, глядя мимо
- Послушайте, - - тяжело сказал комендант. Он морщился: с чего ему объясняться перед каким-то лекарем?
- Полк генерала Войта в на подходе к городу. Им осталось каких-то десять верст. Если мы дождемся их - можем еще отстоять Родно.
Полк генерала Войта. Теперь чеговинцы сражаются с ними бок о бок... Понимают, что Саравия стала не первой зарубкой на мече Державы, и последней не станет.
И по лицу комендант а видно, что он не с генералом Войта - с Гнилым рядом готов встать.
- Если даже дойдут, что они могут - против этих?
Город укрылся за стенами, ощерился кольями, нагрел смолу. Но ратимирцы стреляют огнем и свинцом; что им стоит взломать стены, развеять камни по воздуху.
Да и не был Родно так уж хорошо укреплен. Те, кто строил его, больше заботился о красоте - правда, после Ратимира в нем вряд ли кто разглядит "саравскую Люмьеру". И леденцовый, сахарный дворец - не крепость.
- Молчите, вешниц, или я прикажу вас арестовать. Если Ратимиру достанется город, вот эти люди - куда они сбегут? Кто их станет прятать?
- Всадник бы вас взял, - сказал Бранко.
- Возьмет.
Когда он вернулся на площадь, гвардейского полка простыл и след. Не могли они хотя б оставить его охранять дворец. Семнадцатилетнего мальчишку. Господи.
Бранко стоял и думал: зачем же. Зачем же теперь. Надо было, пожалуй, в госпиталь; князю, как оказалось, он не очень и пригодился.
А потом очень быстро оказалось, что до госпиталя уже не добраться. Зараза вошла в город, влилась в улицы и стала подниматься к сердцу. Зараза в коричнево-алых цветах Ратимира. Болезнь пришла со взрывами, с грохотом, в темном дымном запахе. С черным порошком, пожирающим жизни так же неутомимо, как чума. Чуму молодой вешниц Вукович сумел когда-то остановить, нашел средство. Но против этих не спасет никакая "паутина Визинского"...
Город менял очертания; будто оползал на глазах. Бои шли теперь на улицах, скорей всего, безнадежные - известно, что против остландского порошка разрешенная магия, что настой пустырника против холеры.
Бранко стал просить Господа. Когда заседаешь в Совете, обращаться к Богу как-то стыдно. Но сейчас он взмолился Разорванному. Пожалуйста, пусть он уцелеет. Пожалуйста, он где-то там, в городе, я недоглядел - хоть Ты присмотри... Но скоро испугался - сколько их там таких, разве его Анте Господь должен сберечь? С Него еще станется - после такой просьбы нарочно поразить мальчика, чтоб напомнить о всеобщем равенстве перед небом... И он перестал молиться, просто повторял про себя: пожалуйста, пожалуйста...
Во дворец повалил народ - тот, который в обычное время никак не мог бы там там оказаться И раненые повалили - кто спасся из-под огня, хромая или зажимая плечо, кто выбрался из разбитого дома, кого зацепило рикошетом. Бранко такие раны видел в первый раз. В книгах писали об отравленных стрелах и проклятых белтах, а описанием черного порошка побоялись марать страницы.
Места не хватало, им отдали под лечебницу одну из зал.
Не лазарет. Бордель, ей-же богу.
Primus, secundus, tertius... (и дохлиус, обязательно добавлял кто-нибудь с задних скамеек).
Три степени тяжести - первая, когда целитель может справиться "руками", вторая, когда повреждение требует интервенции, третья, когда ни сила целителя, ни интервенция не могут гарантировать выздоровления... Вспомнить бы еше что-нибудь, кроме того, что вбито насмерть на первом курсе. Этим подавай лекаря, им дела нет, что у Бранко почти не было практики с тех пор, как его взяли в Совет.
Secundus. И на том спасибо. Был у Бранко уже третьим - с куском свинца, накрепко вошедшим в грудную кость. Говорили, что державные мастера воссоздали саму смерть, но и смерть иногда ошибается. Повезло же этому раненому - отчего так не повезло его князю?
Если верить слегка устаревшим трактатам Сильвестра Сальванского, все они здесь прокляты, ибо все имели дело с черным остландским порошком. Впрочем, из-под пера Сильвестра Сальванского обычно выходило ненаучное. Проклят может быть тот, кто держит оружие, но не тот, кого ранят.
У эльфов было слово для остландского колдовства - fall. Гниль, темень, зло. От того, кто его использует, отворачивается судьба. Эльфам Бранко верил больше, чем Сильвестру.
- Горит, - сказал добрый брат. - Горит там все, на севере. Дым сплошной...
Госпиталь в городе был от Академии, и стоял почти у самых городских ворот - чтоб светилам не приходилось долго добираться.
- Вешниц?
Ну что, рад теперь? Рад, что оказался здесь, во дворце?
- Вешниц Бранко! Тут... еще двое.
- Да что вы... даже крови нет, - сказал ополченец. - Камень. Там летали... камни.
Он сидел, скрючившись, белее стены, к которой прислонился. Дернулся, когда Вукович осторожно положил ладони на его левый бок.
- Сейчас встану, - сказал он. - Там... Гнилой знает, что творится. Такой грохот... И камни.
Под руками Бранко кровь, заполняющая нутро, сворачивалась, останавливалась. Продавленные ребра - могло быть хуже, а этот дышит и разговаривает...
- Встанет он. Сиди пока здесь. Не двигайся.
Другому повезло меньше. Tertius... Третья стадия, плавно переходящая в четвертую, упомянутую в глубине аудитории. Уже привычно Бранко отмерил еще одну дозу "микстурки".
- Лучше б вы вместо эликсира открыли секрет того порошка...
Бранко обернулся на доброго брата. Хотя... что удивляться: в Остланде тоже верят в Разорванного, и это не помешало им создать fall.
- Никто бы не разрешил нам работать над таким. Тем более - использовать.
- Сейчас бы разрешили.
Наверное, он был прав. Уже с этой стороны стены доносился грохот трофейного оружия...
Добрый брат смотрел на Вуковича, сжав губы и сощурившись. Так смотрят, когда прицеливаются. Благостности в нем осталось только на раненых, а так - огнестрел в руки и...
Сильвестр Сальванский не ошибался. Все они прокляты.
Бранко казался себе все легче. Ощущение было приятным, хоть он и знал, что оно означает. Вот только дыхания стало не хватать.
- Что творится, - вздохнул старый Жужан. - Сядь, я говорю...
Жужан, княжеский магик, спустился с башни. По тому, как он охал, качал головой и прятал глаза, Бранко понял, что защитные покровы дворца у магика расходятся под руками так же неумолимо, как под его пальцами - кожа и плоть.
Бранко рухнул на пуф, уронил голову на руки. Стало хорошо. Он подумал отстутствующе, что сейчас заснет.
Нет, нет, нельзя. Анте...
- На вот, - старик сунул ему самокрутку. Он со всех сил втянул драгоценный дым. С первой же затяжки боль в голове почти прошла. Исчез туман перед глазами, мир, который он видел через грязное стекло, как во сне, прояснился.
- Вот тебе война, я говорю. Весь дом вверх дном. Воюем на рынке, больницу вот устроили во дворце, а хороним где? Смешно сказать - в парке. Никакого порядка, я говорю.
- Портал, - сказал Бранко хрипло. Здешний, насколько он знал, вел к южным соседям, которые ни с кем не воевали.
- Нагнули нас с порталом, добрый человек, будто ты не знаешь...
Порталы считались нерекомендованным колдовством. Путешествовать по ним опасно, и, как считалось, не нужно. Если такой и открывали, то из Совета и в исключительных случаях. Но на сей раз портал оказался политикой, а политикой Совет не занимается, и в войны не вмешивается. Там сказали, что в теплой стране, где находится Зал Ученого совета, приветят любого из членов с семьей и прочим. И - все. Наверное, не надо было чувствовать себя виноватым. В конце концов, он остался.
- Здесь дверь совсем старая, - сказал Жужан, забрав у него коччу. - Эльфы строили... Возьми вот вампирьего корня, пожуешь...
Вокруг порталов, выстроенных эльфами, незнающий человек мог ходить вокруг веками - и ходил, богобоязненно ступая по холодному полу часовни - и не чуять магии. Знающий чуял сразу, в прежние благословенные времена Дивные своих переходов не прятали. Но чуять - одно, открыть - другое. Эльфы, дети - наиграются, цветочными лепестками разбросают иллюзии, им - одно движение ладони, Совету - годами голову ломать. Но скорее всего, портал заперт на триаду, а о триадах написано... написано в старых трактатах, должно быть, и у самого Энвеля Мак Роана.. впрочем, даже если из дворцовой библиотеки еще не таскают растопку, таких книг там нет.
Магик поднял откровенно слепые глаза:
- Тебе оно надо, я говорю? Что ты вообще здесь делаешь - ты-то? Предлагали ведь, в Луриччи... Забрал бы семью, сейчас бы уже пил чикийское...
Все знали, что означает для Совета "нерекомедованный".
- Тут, кажется, совсем плохо. Комендант говорит - кессель. Триады я, наверное, смогу вспомнить...
И он стал рассказывать, позволяя рукам делать уже привычное ; позволяя душе унестись всего на несколько недель назад, вспоминая о неизбежном вкусе чернил на губах, о том, как руки касались страниц - самое сладкое прикосновение на свете...
Жужан слушал и исчезал - незаметно, шел в часовню, суетился над толстой каменной плитой в центре пола Потом возвращался.
Бранко теперь было не до того, что творилось снаружи; ясно было только, что город сужается, стискивается, и его пожирает, будто гангреной. Грохало, хлопало, гремело все ближе. Потом взрываться стало совсем рядом, и аккуратные ранения скоро сменились совсем неаккуратными.
- Артил-лерия, - выругались у стены.
То ли Живко, то ли Здравко звали этого мальчишку, приятеля Анте. Бранко ринулся к нему, потому что на секунду показалось ему, что это Анте он тащит на себе- с наполовину снесенным черепом. Глупо; человек был тяжелым, немолодым. Синий плащ, пропитавшись кровью, на плечах стал сиреневым.
- Это кто?
- Это капитан...
Таким и эликсира не положено.
- Он же дышит! Он... вы не видели просто, как он сражался!
Ровными чистыми бинтами, на которые пошли, скорее всего, простыни их милостей, Рутка осторожно замотала то, что осталось от головы.
- А капусту не бери, - наставительно сказал капитан, глядя ей в лицо. - Не бери у него капусту, слышь? Он за кочан пять грошей дерет.
Вуковича вдруг разобрал хохот; отворачиваясь от мальчишки, у которого закривился рот, он сделал вид, что кашляет в кулак.
- Анте велел вам сказать, что он живой.
Смех прошел.
- Не ранен?
- Не-а. Мы с баррикад ушли, там все уже. Он у Летних ворот командует, потому что Горана убили.
- Командует? Твою ж...
А взгляд у Живко блуждает, нехорошо... Он удержал мальчика, усадил, осмотрел. Раньше он бы долго прощупывал череп, всматривался бы закрытыми глазами, пытаясь понять, не сбился ли где сложный узор здоровых тканей.
- Сестра, уложите его где-нибудь...
- Не, я извиняюсь, мне обратно надо, там наши...
"Мне надо, пап, мы еще не доиграли, отпусти, меня ребята ждут!"
Сволочи, четко и ясно подумал Вукович. Ненавижу.
- Давит, - пожаловался капитан.
- Сейчас не будет давить, - тихо сказал Бранко. Рута глядела на него, замерев у стола.
- Что застыла? Отвернись, - сказал он зло, ломая барьер, который всегда так четко устанавливал с сестрами. - Не смотри, Рутка, кому говорю!
Она отвернулась, отошла. Упрек, ей-же богу, а не спина. Бранко сглотнул. Это даже не снобизм, это пропросту неумение. Дражанка была права, он не годится на военного лекаря.
Cовсем близко - тонко, отчаянно, как юношеский голос, зазвенела струна лютни. Бранко даже сейчас, когда удивляться было уже нечему и некогда, поразился человеческому стремлению раскрашивать войну цветными красками, искать - и находить - в ней красоту.
Зайти бы им в лазарет да полюбоваться, ей-же богу.
Добрый брат влетел в залу но на всех парах, поскользнулся, проехался по полу.
- Наши Летние ворота отбили, сейчас туда подводы подгонят.
- Куда? Мост же...
- Да не по мосту. По Нижним улочкам. Пока еще можно выбраться из города...
Если можно... Если Родно не окружен полностью, и повозку с ранеными не перехватят на выезде. И все же это - шанс. Ратимирцам понадобится время, чтоб с наслаждением овладеть городом. За это время гвардейцев разберут по домам и приютам, и будет у них время - хотя бы встать на ноги и уйти в леса...
У тех, кому больше всего повезет.
Раненых, которых лучше было не трогать, устраивали у дальней стены, У них был еще шанс - эликсира эти солдаты не заслужили. Но путешествия на трясущейся подводе им не вынести. Остальные оживлялись, поднимались на ноги, теперь только стало ясно, как сильно поверх боли их давил страх. Страх, пропитавший воздух густо, как вонь цветочной воды. Бранко тоже о нем вспомнил - и выскочил через окно террасы, поймал какого-то порученца, попросил разыскать Анте.
- Скажи - новости о князе!
Рутке в повозку не хотелось. Она, мол, сестра, и здесь нужна.
Пришлось рявкнуть:
- Пошла, я сказал!
- Что такое, отец? - запыхался, вспотел, глаза блестят. Весь в грязи, и на плаще бурое - но сам не ранен.
И в руках - подобранный у врага огнестрел.
Что тут сделать? Выбить эту штуку из его рук, закричать, чтоб не смел трогать? Чтоб оставил это врагам, а самому хватит самострела?
- Помоги, - Бранко кивнул на носилки. Сын взялся за ручки с недоумением. Его вытащили из боя, будто из теплой воды - в холодный воздух.
На повозки навалилась толпа; точно, кого-нибудь придавят. А Бранко дворец казался пустым... Но они не встанут на пути у гвардейца с огнестрелом.
- Уходи с ними, - велел он сыну. - Выедете из города, там этих быть не должно... Постарайся найти мать.
- С какой стати, - звонко спросил Анте, только что отвоевавший Летние ворота. - Мы ненадолго отбились, они сейчас вернутся. Не поеду я никуда, я служу князю.
- Погиб твой князь ! Нет его больше, князя.
Мальчик задохнулся.
- Он был мертв, когда его привезли, - тихо сказал Бранко.
- Так почему ж вы..,- остаток вопроса сын проглотил. Вокруг кричали:
- Живей! Живей!
Раненого втащили на телегу. Рутка, смирившись, положила его голову себе на колени.
- Их охранять надо, Анте!
- Тут найдутся, - взгляд мальчика пренебрежительно скользнул по телегам, - охранники.
- Анте, я сказал! - схватил его за плечи, ощутив под руками твердую ткань плаща. Новенькую ткань. Сын вывернулся, отшатнулся, в черных глазах метнулся - и угас - гнев.
Он больше Анте не указ; мальчик теперь будет слушать только тех, кто в доспехах и с оружием, чей голос оправдан командой. А у отца нет над ним власти.
- Не могу я сейчас! Ничего, мы их обратно отправим, - на губах его плясала неровная злая улыбка. - У них народу-то мало! На колдовство свое понадеялись, заразы!
Анте сплюнул. Должно быть, он казался себе дико взрослым.
- Сынок, - он по собственному голосу вдруг понял, что постарел. - Сынок, я тебя прошу...
- А... - он сглотнул, - а ты ?
- У меня... У меня там тяжелые. Их тормошить нельзя. - Я... попозже. Порталом.
- Тогда и я с тобой. Порталом.
Перед ним стоял лихой молодой воин с огнестрелом. Без обычной упрямой мины, с выражением безличного ожидания - когда этот разговор кончится и можно будет заняться делом.
- Я с тобой уйду, - сказал он. - Мне мать голову снимет, если я тебя оставлю!
Из самого Бранко не вышло мужчины - вышел ученый. Как только у него получился Анте?
Уже несся к ним встрепанный порученец - зрачки расширены, происходящее никак в них не вместится. И, выслушивая его скороговорку, сын виновато смотрел на Бранко.
Виновато - и с облегчением, как в детстве, когда получалось вытребовать лишние полчаса игры.
- Анте! - окликнул его отец. - Скажи своим, что князь погиб.
Вроде только было утро; а за окнами уже темнота, и зала с зажженными свечами выглядит неожиданно покойно, как школьный дортуар.
- Ну, слушай, вешниц, размотал я кое-как иллюзию. Но саму дверь открыть...
Магик покачал седой головой.
- Ничего, - ровно сказал Бранко. - Откроем вместе.
Он махнул в воздухе рукой. Старик торопливо порылся в толстых карманах мантии, вытащил еще одну самокрутку, сам прикурил и сунул Бранко в зубы - как скелету в анатомическом театре.
- Ты дверь в сортир не откроешь, я говорю. У тебя трясучка.