Аннотация: Нет ничего хуже, чем остаться одному. И не понимать, за что.
Последняя молитва
Памяти jokereet
...ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне.
Иов.3:25
Меня раздражает эта темнота. Она сейчас всегда. Куда бы я ни пошел, везде она. И ветер. Визгливый, как базарная баба. Дующий в уши, как будто хочет вынуть мне мозг. Куда бы я ни шел - темнота. Ветер. И воздуха не хватает. Ветер его забирает от меня. Уйди, прошу. Уйди. Я не хочу тебя. Я сейчас уйду в свой подвал. Зажгу свечу. Встану на колени. И буду говорить с этой сволочью.
- Боже. Верую в тебя. Верую в тебя, сука ты такая. Зачем ты это сделал? За что ты это сделал с нами?
...
Медовый вкус губ Маши не оставляет ни на минуту. Она так классно целуется...
-Эй, девчонка, где ты научилась так целоваться? Ты же мне говорила, что я у тебя первый!
Смеется.
Короткая юбка развевается на ветру. Вдруг ветер дунул так, что оголил бедра и розовые трусики.
- Эй, хохочет Маша, - не подсматривай! Рано тебе еще!
- Да я и не смотрю,- густо покраснев, ответил, - надо мне больно.
А в глазах - розовый треугольник, и белые стройные ноги.
Взялись за руки и идем.
- Куда пойдем-то? -спрашивает Маша.
- В кино может? - с надеждой спрашиваю. В кино - темно. А я хочу целоваться с Машкой. И она тоже хочет, я же знаю. Только вредничает.
- А что идет?
Смотрим на афишу. "Маленькая Вера".
- Эй, я не пойду, - хмурится Маша, - и ты не пойдешь.
- Почему?
- Потому что. Не пойдем и все, - капризничает.
- Да почему, Маш? - не понимаю я.
- Там сиськи голые показывают. Все, разговор закончен. - Маша берет меня за руку, так, что мурашки пробегают по коже, и ведет меня сквозь толпу.
...
Свеча тускло горит. Нет, запас у меня есть. Примерно месяцев на пять. И еды хватит. Года на полтора. Если консервы не испортятся.
Встаю на колени.
-Боже. Прости меня. За все, что я скажу тебе.
Пусть будет проклят тот миг, в который я был зачат. Лучше бы в тот день, или в ту ночь, мой отец не хотел мою мать. И лучше бы, если бы в тот миг, моей матери был противен мой отец. Чтобы была та ночь, когда я был зачат, холодна.
И пусть будет проклят тот день, когда я родился. Господи, почему я не умер, когда рождался? Почему мать не сжала колени, когда из нее выходила моя голова? Зачем она дала мне увидеть свет? Зачем она позволила мне закричать?
Мама, зачем ты дала мне свою грудь? Зачем ты дала мне жизнь?
...
- Куда вот ты лезешь? - шепчет Машка, убирая мою руку. - Совсем что ли оборзел?
Я только что коснулся машиной... Коснулся там. Там волосики, горячо и скользко. Хочется пальцем дальше, но Маша кусает за ухо
- Блин! Маш! Больно же! - держусь за ухо. Хочется засветить ей в хохочущий рот.
- Ну все, все, Кость, прости, - подлизывается Машка, - пойдем ко мне. Предки в ночь сегодня.
Идем по залитой фонарями белым молочным светом улице.
- Раз, два, Фреди Крюгер идет.
Три, четыре, он ножи достает. - шучу я.
-Кость, перестань, - Машу передернуло.
- Пять, шесть, Машку хочет он съесть
Семь, восемь, кто-то к ней придет без спросу! Я! - хватаю Машку за талию и прижимаю к себе.
Целуемся... Ладонью дотронулся до упругой груди. И Маша всхлипывает и царапает мой затылок пальцами...
...
Огонек свечи чуть колышется, освещая подвал. Здесь очень пусто. Холодильники вдоль стен. Это я удачно попал тогда. В холодильниках еда. Они работают автономно. Уже год. Когда закончится заряд, все продукты протухнут. Но когда это случится - я не знаю.
Я - молюсь.
-Боже, если бы я сдох при рождении, я бы не видел ничего, что я видел. Зачем ты мне позволил видеть это? За что? Что я тебе плохого сделал, ты тварь, ты сука, сдохни, сдохни, гад!
Бьюсь головой об пол, и не чувствую, как брызнула кровь
- За что дал мне жизнь? За что ты наказал меня? Ты дал мне жизнь и отобрал у меня все. Все! Все, боже.
Ложусь на пол и засыпаю. У меня еще будет время все сказать ему. У меня его много.
...
Она меня целует... Ее поцелуи сводят с ума. Как вино. Нет. Сильнее. Гораздо.
Твои щеки. Любимые. Зарделись. От стыда. И не только от стыда.
Ты прекрасна, Маша...Твои синие глаза... твои белые зубы... твои нежные мягкие губы...твоя нежная шея, на которой бьется темно-синяя тонкая жилка... твоя грудь... не прячь... не бойся... розовые острые соски...
- Не бойся, Машенька, ну что ты, - опьяненно шепчу, как слепой щенок, тыкаясь...
И тихий стон.
И тонкие пальцы на плечах.
И напряженные ноги.
И вверх бедра. Навстречу...
...
Утро. Но все равно темно. Темно всегда. И холодно тоже всегда. Надо смыть кровь со лба. Черт, шишка-то какая. Вышел из подвала. Снова ветер. Я никогда не увижу, что осталось от города. Потому что всегда темно. И фонари не горят. За все это время я не видел ни одного человека. Ни одной собаки. Ни одной крысы. Ни одной кошки. Вообще никого. Только я. Ни каких вампиров, как в кино со Снайпсом. Я просто один. Совсем. И еще черви. В голове.
Когда я закрываю глаза, то вижу, как умирают люди. Их много, этих людей. Тысячи. На моих глазах. Они рассыпаются в прах. В пепел. Это первые. С ними проще.
А вот вторые - которые не превратились в пепел. Они сгнили в несколько часов. На моих глазах.
Солнце скрывалось в серой пелене, люди умирали, фонари гасли. Один за другим. Никого не было. Никого нет. Уже давно.
Зажигаю свечу. Наливаю стакан водки. Пью. Сижу молча. Долго. Жду, когда же встанет радужная пелена перед глазами. Но ее нет. Нет. Встаю на колени. - Боже, если бы все мои слова связать с моим горем и положить на весы, то оно бы перевесило песок со дна всех морей. Бог, ты ранил меня. Ты убил меня. Зачем ты не убил меня совсем? Зачем ты оставил меня? Могу ли я в себе найти силы, чтобы не убить себя?
Ты дал мне самые горькие ночи. Я не могу уснуть, Господи. Я не мылся год, Господи. В моих волосах копошатся черви, кожа моя покрыта струпьями и язвами.
Бог! Почему ты оставил меня? Как своего родного сына когда-то? Ведь он же просил тебя, пронести эту чашу мимо него. Но ты - не пронес, злая мстительная сука. И сейчас не пронес.
...
Родители не сопротивлялись. Они поняли, что все, что они скажут, мы пропустим мимо ушей. Собрали их вместе.
- Папа и мама. Мама и папа, - начала Маша, одергивая узкую футболку. - В общем, мы с Костей решили, что любим друг друга. И мы хотим пожениться. И я - беременная.
Родители молчали.
- Мам, - продолжаю, - надо сходить в ЗАГС, и написать заявление, что вы не возражаете, чтобы мы поженились.
- А если нет, то отключим газ, - давится смехом Машка.
Люблю ее. Я в ней весь. Живот ее - круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино...
Мы идем по городу. Весна уже прошла. Акации цветут. Сирень вот-вот нальется цветом. Почему я так счастлив?
За что мне это счастье?
Сидим с Машкой на скамейке. Набережная. Ветер ласковый. Укрываю ее своей курткой.
- Маш, люблю тебя.
- Костенька, люблю тебя.
- Всегда буду любить тебя.
- И всегда.
- Маша.
- Костя. Молчи. Иди сюда.
Я люблю ее губы. Люблю ее. И буду любить всегда. До конца дней своих. И детей ее тоже буду любить. Моих детей.
...
-Бог, мне надоела моя жизнь, наплевать на нее, скажи мне, за что? За что ты наказал нас так? Всех? Ведь ты спасал Содом ради десяти праведников, но не помешал уничтожить миллиарды невинных детей... Боже, боже, зачем ты нас так ненавидишь? Зачем ты оставил нас, детей своих?
Я лежу навзничь на каменном полу. Я не простужусь. Мне наплевать. За год я не заболел ни разу, хотя ходил в сырой одежде по морозу, босиком по снегу. Хожу по кругу и возвращаюсь в этот подвал. Холодильники гудят ровно. Пока гудят.
- Отступись от меня. Отступись. Я ненавижу тебя. Я не покончу с собой, если ты этого хочешь. Хера тебе!
Я встаю с пола и ударяю правым кулаком по сгибу локтя.
- Вот! Видел, сука? Самоубийцы не узрят царствия небесного? Так я тебе не доставлю радости, пидор бородатый! Явлюсь пред очи твои и наплюю в гнусную твою харю!
Мне плохо. Я устал. Я устал быть один. У меня болит голова. Я не могу забыть этого.
...
Так смешно. Никто не верит в коммунизм, но все с радостью идут в колоннах на демонстрациях седьмого ноября. У Машки такое большое пузо. Смешно. Она такая хрупкая, нежная, и с таким пузом...
- Да здравствует семьдесят первая годовщина Великой! Октябрьской! Социалистической! Революции! Ураааааааааа!
- Урааааааа! - хором кричит заводская колонна.
Падает сырыми хлопьями снег. Машка, в сером пальто, с обочины машет мне красными шариками.
- Костяяяяя!!!! Урааааа!!! Ой.
Я прохожу мимо в колонне, и не вижу, как Машка побледнела и села на снег. Как ее подхватили под руки. Как она ойкает, сжимая ноги, и приговаривает:
Я снова выхожу на улицу. Снова холод, темнота и ветер. От этого можно сойти с ума. Темнота - всегда. Холод - всегда. И ветер тоже всегда. Одиночество.
Поднимаю лицо к небу. Звезд не видно. И луны тоже. Не видно вообще ничего.
- Боже, ты велик. Ты лишил всех достоинства, ты заставил струсить храбрых, ты отнял язык у красноречивых, ты лишил разума мудрых, ты опозорил праведных, ты лишил силы могучих, ты позволил людям истребить себя. Ты опьянил их иллюзией всемогущества. Ты позволил им поверить, что они могут что-то решать. Это подло, Бог. Ты дал детям спички. И помог им чиркнуть по коробку...
Жизнь существа, рожденного женщиной, краткая и несчастливая. Как у цветка. Вот он расцвел, и его срывает безжалостная рука. Как у тени, которая живет лишь миг, когда тело заслоняет солнце перед землей.
И ты, великий, создавший все на этом свете, мстишь малым этого мира? Ты, создавший людей, безучастно смотрел, как они уничтожают друг друга?
...
Это же Машка кричит.
Побегаю к деревянному одноэтажному роддому на территории больницы.
- Костяяяяяяяя!
Врываюсь в приемный покой.
- Что? Что? Что!
- Молодой человек, вы кто? - очкастая тетя в белом халате, пытается меня схватить за рукава.
- Там! Там!
- Аааааааааааа! - несется по коридору машкин крик.
- А ну, сидеть! - заорала мне тетка. - Нечего тебе там делать! Сидеть говорю! Без тебя там помощников много!
Я сажусь на кушетку. Тетка уходит, притворив за собой дверь с мелкими стеклышками.
В комнате с белым потолком, с право на надежду.
Какой-то утробный вскрик. И тишина. Встаю. Приоткрыл дверь.
- Эй, вы. Кто там есть?
Тишина.
-Эй, говорю! Я зайду сейчас! - распахиваю дверь.
И громкий детский плач на весь коридор. Ноги становятся ватными. Это же... Это же...
Боже, спасибо тебе!
Тетка выходит:
- Ну, парень, богатыря ты сделал, еле выворотила твоя тростиночка.
- Она.. она как?
- Зашивают. Да не переживай ты. Куда торопитесь то, молодежь? Жили бы еще в свое удовольствие...
...
Я все решил для себя. Сейчас я выпью свой стакан водки, и пойду. Я не знаю, куда я пойду. Мне некуда идти. С тех пор, как мы выходили с Машей и Ванечкой из роддома, прошло шесть лет. С тех пор, как Ванечка пошел - пять. С тех пор, как он начал хорошо говорить - четыре. С тех пор, как он стал ходить в детский сад - три. С тех пор, как он привел девочку из песочницы домой и сказал, что она его невеста - два. С тех пор, когда я ушел на работу, прошел год.
Я до сих пор не знаю, что это было.
Война?
Как будто ударило молотом в уши. Когда я выкарабкался на улицу, то там стояла пыль от уже несуществующих домов. И свет. Нестерпимый. И люди, превращающиеся в пепел на моих глазах. А когда свет угас, то оставшиеся люди умирали. От них отваливалась кожа кусками, а они ее пытались прилеплять на место. А потом не стало никого. И тьма покрыла город.
И Машу с Ваней.
Сейчас я уйду из подвала. Потому что только что гудение холодильников прекратилось. Через пару дней здесь будет нестерпимая вонь.
А я не хочу умирать так.
Оделся.
- Господи, это моя последняя молитва. День мой угасает, я вижу перед глазами своих... Тебе этого не понять. Ты сына отправил на смерть. Ты не представляешь, что значит знать, что он погиб. Насовсем. Не как у тебя, понарошку.
Боже, ведь я так любил тебя. Зачем ты не уничтожил меня вместе со всеми? Зачем ты дал мне увидеть тьму? Для чего? Ты просто мудак, Бог
Я выхожу на улицу. Затворяю дверь. Меня ждут темнота, холод и ветер. Я буду идти, пока смогу. Я должен дойти до места, где умерли мои жена и сын. До своего дома. Там я смогу умереть, вдыхая родной пепел. Прости меня, господи. Спасибо за то, что позволишь мне сделать это.