Аннотация: Дописан для конкурса МиниПроза-17, вышел в финал.
Человек с крокодиловой кожей
Всё это быстро произошло, махом. Никаких последствий у меня не осталось, это я для врачей и особо учёных отмечаю, и более в жизни я его не видел, и, думаю, не увижу. Звать его Гриша, фамилия у него - Лапоть. Мы работали вместе в одной конторе по лесу, да и сдружились, виделись и после его оттуда увольнения, и после моего.
Ну вот.
Пришёл он, значит, ко мне утром как-то и говорит:
- Я тебе щас спину свою покажу, - говорит, - только ты не пугайся сильно.
Я человек, в общем, пугливый, поэтому сразу начал шутить. Про крылья там, про ангелов. Про татухи на китайском. Очередью выдал ему пачку перлов, на восемь сторон света.
Шутки он слушать не стал, а просто стянул свитерок, март на дворе, задрал рубаху и повернулся.
Я сначала подумал, что его кто-то избил. Ногами или там палками, по почкам. Меня так били, я типа знаю.
- В милиции, - говорю, - что ли, был?
"В милиции" сказал, заметьте. Я уже отмечал не раз, многие так говорят: работают у них - в ментовке, но попадают и звонят - в милицию.
- Нет, - говорит. - Ты это. Ты смотри.
Ну, я смотрю, смотрю и понимаю, что это не милиция. Совсем не милиция, братья. Это кожа на пояснице сама так затвердела, пошла бугриться остро и крупно, да ещё и позеленела так хорошо. Очень экологично, сочно так позеленела, не однотонная такая заливка получилась, а, знаете, с тенями, с переливами и интонациями, можно так сказать.
- Чё за хрень, блин? - Я вообще человек очень находчивый. За словом в карман и всё такое.
- Сам не знаю, - рубашку заправил обратно и свитер натягивает. Я, уже зная, что там у него бугры и зацепы, вижу - а ведь заметно, ёкалэмэнэ. Похож на водилу-дальнобоя, которые собачьи пояса носят.
- К врачу ходил? - Находчивый я, говорю же.
Гриша на меня так внимательно посмотрел и сказал:
- Нет. Не ходил.
А потом так буднично:
- Меня ж ножом пырнули сегодня, - говорит.
Ну я - ах, ох. Кто да как.
- Да на автовокзале. Путь решил срезать, через дворы. А там не двор, а у-узенький такой проход, весь в говне. Я пошёл, а тут сзади топочут, и пыр ножиком. Прямо туда.
Я слушаю, глаза по пятаку, сопля висит. Он так театрально паузу выдерживает и говорит:
- Нож сломался у него.
Я подождал, потом спросил:
- И чё он, убежал?
Ну дежурный вопрос, "чем кончилось", обычное дело. А он, представляете, глаза в сторону - и вот тут где-то в пятках у меня тихонько и поганенько так звякнуло. Я два года с людьми работал, и такое вычисляю на раз.
- Вот, - говорит, - нож.
Взял нож, ну то есть обломок лезвия, без рукоятки. Лезвие как лезвие, сломанное.
- Острый, - говорю.
И молчу. А что мне, я вопрос озвучил. Не хочет - пусть молчит, но тогда и я разговаривать с ним не буду. Ну он понял.
- Он, - говорит, - типа припадочный был, что ли. Упал и дергается, я стою и не знаю, что делать. В куртке нож болтается, под ногами нарик дрыгается, потерялся я, в общем, а пока с ручника слез, он и того. Затих.
- А, - говорю, - понятно.
- Я оттуда через забор, во двор, потом куртку в мусорке сжёг и к тебе пришёл.
- А, - говорю, - то-то дымом от тебя тащит. А свитер, что ли, цел?
- Цел, - отвечает. - Ну, есть дырочка, маленькая.
Ну и опять сидим, друг на друга глазами лупаем.
Вы поймите только правильно - мы вообще как бы не друзья. Приятели мы, не больше, ну собутыльники максимум. Я понимаю, банально и противно, но вот так. Мне тридцатник почти, у меня жена с ребенком уж два года скоро, хата в ипотеке, масло надо менять, резину летнюю ставить, электрику посмотреть, тёща ещё вот дом свой в своих кущах продаёт и у нас жить собирается, пока себе квартиру не купит, если купит. А Лапоть - он оттуда, из моих двадцати пяти. Даром что жена и сын, одногодки, кстати, с моей - всё равно он такой же раздолбай, бухает, работу меняет постоянно, и всё какие-то конторы у него подозрительные - то клубешник бандитский, то фирма алкогольная, то вообще в газету устроится, и всё должности типа маркетинга, пиара и по продвижению. Ни о чем должности, короче, студенческие, для баб незамужних. Мы с ним в своё время побухали славно, конечно, что тут спорить. Да и вообще интересно было, виделось мне будущее как-то иначе. Начитались сначала Коэлью, случайно, впечатлились, начали искать знаки, потом поняли, что Коэлья - говно, а мир волшебен сам по себе, как есть, и начали натурально изменять мироздание, и получалось ведь. Звонили друг другу охрипшими ночью - что, сработало? Сработало! Совпадения, конечно. А если не срасталось, то мы и не замечали, ну как обычно. Гудвины мы были, весь мир в кулаке, со всеми потрохами и энергоинформационными потоками. Уржаться.
Но я-то из этого магического реализма вырос. Вредно это для мозга, прямо скажем. Кастанед и Маркесов всех раздал, Сильву вместе Коэльей выкинул в мусорку без жалости. Начавшись со свадьбы и закончившись на рождении Наташки, приземление прошло в целом удачно, без травм. Да, скурвился, да, быт сожрал, ну и что?
А тут он, со своей зелёной спиной, об которую ножики ломаются. И неизвестно ещё, что он с этим нариком сделал. Ну правда ведь, неизвестно. Я тоже могу про припадок какой рассказать.
Куртку-то зачем надо было сжигать?
И Гришан понял. Он так-то сообразительный.
- Ну ладно, - говорит. - Пойду я.
И пошёл, даже чаю не попил.
Посидел я так минуты три, в стенку тупя, и только, значит, собрался как следует себя изгнобить - сука, трус, баба, сдал кента, предал, чего уж там, - как в дверь звонят. Я поначалу решил, что это Гришан вернулся мне всечь, вразумить, так сказать, по-мужски, с полным на то правом, кстати.
Поэтому дверь я открывать не стал, а приступил к гноблению.
Предать можно только близкого человека, это понятно. Ну а если человек думает, что он тебе близок, а ты так не считаешь, это как? Ну любой бомж с рынка придёт к тебе и скажет - друг! Вполне искренне, кстати, скажет, почему бы и нет. Ты от него отбежишь подальше - это, получается, тоже предательство, что ли? То есть - сначала надо помочь, а потом уже разбираться. Ага. Ага. С какой стати мне оправдывать ожидания, возложенные на меня другим, совершенно посторонним человеком? Значит, дело, как всегда, в деталях. Гришан, понятно, не бомж с рынка. Он меня во многих аспектах лучше знает, чем моя законная супруга. Он, таким образом, связан со мной. С-вязан. Грубо: он потонет, я потону. А то, что я сейчас сделал (или не сделал) - это попытка эту связь уничтожить. Получилось ли? Он же по-прежнему знает меня, знает, в конце концов, где я живу, знает, чего хочу (хотел когда-то), знает, чего боюсь (боялся когда-то). Связь никуда не делась, можно лишь рассчитывать на его благородство и гордость, что он не даст этим сведениям хода... Это получается, что предательство - ещё и крайне невыгодное и рискованное дело.
Крепок я всё-таки задним умищем, ох как крепок.
Я встал и пошёл к двери, она уж ходуном ходила, и звонок беспрерывно пиликал. Где-то краешком подумал - как это возможно, одновременно так грохотать и звонить, и не додумал, открыл дверь, даже рожу невольно сморщил и челюсти схлопнул - ща ведь как прилетит!
Но нет, не прилетело.
Стоит какая-то тётя среднего возраста, с сумками, очень злая.
- Женя, - говорит, - ты чего? Пьяный, что ли?
- Я Женя, - говорю. - Нет, трезвый. А вы - кто?
- Пьяный, - утвердительно произносит и в дверь мимо меня нацеливается с сумками, по-деловому так.
- Э, - говорю, - вы куда.
Тут она встала - нос к носу со мной.
Высокая.
И запричитала.
- Женя, ты когда успел, скотина? Я тебе комедию-то поломаю щас! А ну пусти меня быстро, и так целый день как сука взмыленная носилась, тебя мне тут ещё не хватало! Возьми вон сумки, нет, не бери, сволочь, разобьешь ведь ещё, ну гад, а ну пусти!
И ломится в квартиру по-прежнему, внагляк. Я встал стеной, плечом проход закрыл, вторым дверь подпер и коленом ещё добавил. И потихоньку так её выпихиваю. Хватит мне чудил на сегодня, то Гриша со своей кожей, то эта мошенница. Жена ещё вон скоро придёт, увидит, вообще будет веселье.
А она ногу припихивает и как заорёт в глубь квартиры:
- А ну показывай, кто там у тебя! Вылазь, сучка! Отпуск у него, ишь! Домой баб водит, совсем охренел! Маринка, если это ты, убью-придушу сучку! Я тя сразу раскусила, ишь харю сквасил, под дурачка решил, вылазь, покажись, гадина!
И прорвалась таки, сумки по всей прихожей распотрошила: морковка, масло, продукты какие-то... И шнырь в спалью, а оттуда - шнырь в ванную. Ну, думаю, всё, дамочка. Щас мы будем говорить с вами с позиции грубой силы, а возможно, и силовой грубости. Пошёл за ней, аккуратно так прихватил её за жакетик. Думаю, щас будет драка, только бы не царапалась! Ногти у ней, я заметил, короткие, такими хуже всего достаётся.
А дамочка как куль - бдрынь на пол у ванной. И шепчет так трагически:
- Нету ж никого, Женя.
- Нету, нету, - а сам думаю, чего ж делать-то теперь.
Она глаза подняла и жалобно так говорит:
- Женечка, - говорит. - Ты что ж, меня совсем-совсем не узнаёшь, Женечка?
И так со слезой она это сказала, что я повёлся. Вгляделся - лицо как лицо, обычная женщина, чуть постарше меня, может, лицо усталое, морщинки вон пошли, мешочки под глазами, накрашена наспех...
- Я жена твоя, Женечка, Лена я!
И рыдает, на полу сидя.
Тут меня отпустило. Всё стало ясно.
Обычная сумасшедшая. Что там делают в таких случаях? Ноль три?
- Тихо, тихо, - говорю. - Найдётся ваш муж. Вот стульчик, садитесь, чего на полу сидеть. Сейчас мы позвоним, ваш муж приедет и заберёт вас домой.
Взял трубу, начал набирать ноль три, и тут подумал, что у неё, похоже, есть мобильник. Может, действительно позвонить мужу? Ну или кто там будет в телефонной книжке под именем "Дом".
- А у вас телефон есть? - спрашиваю осторожно.
Она смотрит на меня пристально и вынимает телефон. Есть.
- Давайте я позвоню к вам домой, - говорю максимально естественно и просто.
Получилось.
Даёт трубу.
Сонерик, отлично. Люблю эти телефоны. Нахожу "ДОМ", звоню. Показываю ей дисплей - ну чтоб чего не подумала, вдруг я в Зимбабве звоню за её счёт.
И тут у меня в руках труба, моя которая, домашняя - как зазвонит!
Я аж выронил - и мобильник этой, и трубу саму.
А она смотрит на меня, будто её у меня на глазах на куски разделывают.
Я трубу поднимаю, а она свой мобильник и говорит в него:
- Это мой дом, Женя, - говорит так тихо и медленно. - Я Лена. Я здесь живу. Ты мой муж, Женя.
И в трубке - то же самое, на полсекунды позже.
Ну, тут я, видимо, не выдержал, поплыл.
Очухиваюсь.
Лежу по прежнему на полу, но прихожая какая-то немножко другая. Или это от треволнений мне так кажется. И подушка диванная под головой. Лена эта успела переодеться, влезла в Наташкин халатик и тапочки.
Наташа!
Сейчас же придет Наташа!
Вы не подумайте чего - женщина она далеко не глупая. Но вот в этом вопросе у неё просто клин, у Наташи моей. На улице с ней ходишь - не дай бог глянешь на кого, дутья не оберёшься потом. Телек смотришь - похвалить никого не моги. Она сама знает, что глупости всё это, понимает, но ничего поделать не может, и, подозреваю, не хочет.
В общем, если Наташка увидит эту Лену в её халатике - то лучше бы я с Гришей пошёл и вместе с ним где-нибудь сгинул, в трещинах мироздания.
Вскакиваю я с пола, значит, этаким дельфином - и опаньки! - а ручки-то вот они! Связаны, и привязаны к ногам, и ноги тоже связаны и скручены, и лежу я такой в прихожей своей как лента Мёбиуса, весь в веревках бельевых, в проводах и в скотче.
Ай да Лена, когда успела?
Или это я так долго лежал?
Или это она меня так уложила?
Чтобы вот как раз связать?
- Женя, ты прости меня, - это Лена. - Но щас дедушка Серёжку привезёт, а ты, кажется, с ума сошёл.
Какой, блин, Серёжка? Какой дедушка?
Дёргаю руку, ногу, извиваюсь как уж. В принципе, из веревок и проводов вырваться можно было - видать, силенок у неё маловато затягивать понадёжнее, но скотч! Какая, блин, мерзопакостная штука, оказывается, скотч этот! Поди ж ты, лежит на каждом углу за три копейки, а вот ведь - и не вырвешься, вообще, никак. И трещит, зараза.
Минуты через две я дёргаться устал и решил, что если Наташка рассудит здраво (и если к тому моменту от меня что-нибудь останется), то она поймёт, что Лена эта в нашей квартире против моей воли. Вот так.
И тут же в дверь позвонили.
Это, конечно, Наталья. Всё, Леночка, ховайся. Мне, конечно, достанется тоже, но сначала - тебе, роднуля. Моя зайка - чемпионка универа по волейболу и лучшая подающая всех времен и народов - очень не любит непрошеных гостий, особенно тех, кто без спросу её халаты напяливает.
Ну, эта Лена открывает дверь, и с кем-то там трындит.
- Вам кого?
- Мне нужно... эээ... Женю. Он здесь живёт?
Женский голос, но, кажется, не Наташа.
- Да, здесь. - Это Лена. - А вы кто?
- Понимаете, это долго рассказывать...
Точно не Наташа. Ещё какая-то баба.
День визитов, блин.
- А вы покороче. Самую суть.
- В общем, его укусил крокодил.
- А, - говорит эта Лена так саркастически, но с истеринкой. - И то я думаю, чего это с ним сегодня такое. Точно крокодил?
- Да. Но это не совсем обычный крокодил. Понимаете.
- Да уж понимаю. Я даже думаю так, что не крокодил, а крокодилица.
- Нет-нет, с этим строго, это точно крокодил. Это "он". Тёмное начало всего сущего.
- Сущего, говоришь, - Лена совсем уже взвизгивает. Чую - что-то будет. - А ты, вы кто ему будете?
- Э...э... не знаю, как вас зовут, в общем, я Таня. Мне он нужен как мужчина.
Тут, как пишется в книжках, на мир рухнула звенящая тишина.
Которая была очень недолгой.
- Ах ты...
И слышу короткие такие звуки: туп, туп, тыщ, тыщ.
Всхлипнули и заорали они одновременно.
Ах ты сука, орала Лена, вот кого он привел (образец бабской логики, Таня эта пришла после неё, но кого это волнует?), порчу навела, да я тебе! Да я тебе!
Таня отбивалась и орала уже что-то совсем бредовое. Какой-то крокодил, укусил меня, крокодил необычный, значит, со мной надо срочно переспать. Такая у неё была позиция. Вполне, кстати, внятная и даже довольно логичная. Не вижу, почему бы свободной женщине не переспать с кем-нибудь, особенно если этот кто-нибудь - я.
Через минуту-другую в подъезде (они цапались в подъезде, стало быть) всё притихло. Слышу - неразборчивое какое-то гыр-гыр-гыр, напряг уши изо всех сил, аж в башке зазвенело. Мужской голос выяснял, что тут происходит. Сосед, наверное.
Дверь открывается, я башку поворачиваю и вижу целую делегацию: Лена эта, потом какая-то брюнетка примерно того же возраста или постарше, Таня, видимо, какой-то почтенный тип в черном советском квадратном пальто и совсем маленький ребенок, лет двух-трёх. Все на меня глазами лупают.
Несколько секунд тишины, и только я собираюсь потребовать меня освободить, а не пялиться, как тип в квадратном пальто говорит Лене решительно:
- Собирай вещи. Хватит с тебя.
А Лена будто только этого и ждала, кинулась сразу в комнаты.
Собственно, здесь я их и раскрыл. Обычное ворьё. "Собирай вещи". Только к чему был весь этот цирк? Может, они актёры какой-нибудь разорившейся труппы, подумал я, почему бы и нет.
А тип этот в пальто говорит брюнетке Тане:
- А вы, надо понимать, его следующая пассия будете?
А та так готовно отвечает:
- Ага. Ненадолго.
- Ну, - говорит тип в очках, и реально слышно, что он придушить её готов, - ненадолго - это понятно. С таким, знаете ли, долго не задержишься. Максимум года на три! - повышает он голос, для Лены, видать. Хорошо играет, убедительно. Отец и отец, точнее - тесть и тесть.
Тут ребёнок заревел, все сразу давай сюсюкать, даже Таня эта. Тоже прокол в их цирковой труппе, кстати. Ясно же всё - ребёнок для отвода глаз. Я ещё сто лет назад читал, что самые лучшие воры-карманники выглядят очень респектабельно: костюмы-тройки, начитанные, свежие, образованные. А эта шайка, надо полагать, самые лучшие грабители-квартирники. Будь я хоть двести раз самым отмороженным пэпээсником, ни в жизнь бы не остановил ни Лену (замужняя работящая женщина идёт домой после работы), ни Таню (бездетная офисная стерва средних лет, ну её нафиг связываться), ни этого типа в пальто (зам или директор в какой-нибудь организации, возможно, даже государственной), ни, естественно, ребенка (хорошо упакованный трёхлетний пацан, где-то рядом мама, папа и, скорее всего, бабушки с дедушкой). И на помощь звать бесполезно. И даже, наверное, опасно.
Здесь у меня явственно и одновременно закололо в стянутых ногах, руках и в спине. Тут же вспомнилось тоже читанное где-то, как на зоне малолетки, чтоб загреметь в больничку, сгибали ногу в колене и связывали крепко на ночь; потом иногда приходилось и ампутировать... У меня, конечно, ноги не в колене схвачены, и в основном скотчем, по всей поверхности тела, но кто знает...
Гляжу, а эти снова вокруг меня собрались.
- Пап, а с ним что? - Лена так шепчет. Снова одетая и с сумками опять. Собрала, надо полагать, всё более-менее ценное. Хана мне.
- Да выберется, чего ему, - тип отвечает. - Или вон ипохондричка его поможет.
- От ипохондрички и слышу, - отвечает брюнетка из кухни. - Помогу, конечно. В пределах стоящей, гм, передо мной задачи.
- Тьфу ты, срам какой, - кричит этот тип. - Лена, поехали. Серёжик, иди к деде на ручки.
И ушли. Брюнетка на кухне посудой гремит моей. Наташкиной. Нашей посудой гремит. Сторожит, стало быть, меня. Зачем?
Где же Наташа, блин? Наверное, Олесю забирала и в садике задержалась...Хотя чего там задерживаться. И как вовремя, самое главное.
Брюнетка Таня эта вышла из кухни и говорит:
- Ау, - говорит.
Я смотрю на неё молча. Потом говорю:
- Развяжи.
Секунду я думал, что развяжет.
- Позже, - говорит так нехорошо. У меня снова заныло в пятках, как тогда, утром, когда Гриша приходил. Эх, Гриша, надо было пойти с тобой... Вот мне и наказание. Магический, ёкарный бабай, реализьм как он есть. Я потом понял, что вот именно в этот момент у меня в голове мелькает какая-то мысль. Но я её не поймал.
Секунд пять она на меня так смотрела, потом пошла в зал и принесла нашу свадебную карточку в рамке.
- Сейчас мы, - говорит, - кое-что проверим.
Я не реагирую, а она мне под нос карточку суёт.
- Гляди, - говорит.
Я отворачиваюсь. Кажись, и правда, извращенка. А нам почти не страшно, ай-яй-яй...
- Гляди, дурак, - просит почти. - А то порву.
Я дрогнул здесь, конечно - из-за Наташки, главным образом. Я и так, в общем, уже покойник, а если и свадебная фотка исчезнет, то вообще.
Гляжу -
- и снова поплыло всё перед глазами.
На снимке мы с этой Леной вдвоём в свадебных костюмах!
На снимке мы с Леной в свадебных костюмах!
На нашем с Наташей снимке! В рамке, которую заколебались искать по всем магазинам!
Да что ж вам ещё надо-то, суки вы рваные?
Я, кажется, это вслух сказал. Брюнетка подошла поближе:
- Же-енечка, - говорит. - Ты не пониматеньки ничеготушки. Это обычное дело, когда тебя кусает Он. Благодари его, что он тебя заметил. Ты его разбудил, а он тебя тяпнул. Ты теперь, Женечка, избранный. Укус его - это милость, это счастье, это знак. Про знаки знаешь? На каждом шагу у нас знаки. Ветер судьбы шевелит листья древа нашей жизни, и на каждом листочке - его отпечаток. Тот, кто дремлет в реке...
- Ты про что вообще? - спрашиваю. Тупым таким голосом. Отрезвляет таких дамочек моментально.
Эту не отрезвило. Она присела рядом и продолжила:
- Есть Тот, кто дремлет в реке. Река - имеется в виду всё это, - она описала рукой круг. - Жизнь наша.
- А, понятно, - сказал я. - И он, значит, дремлет по жизни.
- Да, - нисколько её не задели мои слова. - Но иногда он просыпа-а-ется.
Интонации её стали одновременно и игривыми, и таинственными.
- Показывает нам хво-о-стик. Спи-и-нку. Или зу-у-убки - кому как повезёт. Как крокодил. Он, собственно, и есть крокодил. Крокодил всех крокодилов.
- В гости приходила большая крокодила, - сказал я.
- Ну вот он показался и укусил тебя. А мог утащить. А он просто укусил. И теперь ты немножко другой. И жизнь твоя другая. И вот так всё...
Не успела она закончить.
У нас снова были гости, но на этот раз никто не звонил и не стучался, а тупо выбили дверь, тяжеленную внутреннюю деревянную дверь. Прямо на меня.
Что-то хрустнуло в районе моего затылка, и стало темно.
Но я успел подумать: всё, умер.
Ан нет.
Открываю глаза.
Сидит какой-то мужичок не совсем русского вида, а вида, прямо скажем, откровенно семитского - чернявый, горбоносый, наглый - и хлещет меня по мордасам. Надо отдать должное, безо всякого удовольствия хлещет, исключительно по разнарядке, так сказать, сверху. Я открываю глаза, болбочу что-то - всё, всё, отстань, мол. Он выдаёт мне ещё оплеуху и закругляется, а я диспозицию оцениваю.
По-прежнему связанный, и по-прежнему в прихожей, но уже не лежу, а сижу. Прислонили меня к стеночке - не из-за заботы обо мне, чувствуется, а чтоб под ногами не путался, скорее. В квартире гул, басят мужские голоса. Человека четыре-пять, вместе с семитом этим.
Голову поворачиваю - и будто медным тазом мне по башке шваркнуло, потому что вижу я часть дивана, а на диване лежит давешняя моя пассия, Таня-брюнетка, с тонюсеньким красным ожерельем на шее, и язык вывален набок. Тихо лежит и спокойно, потому что, ясно-понятно, безнадёжно мёртвая. Удавили родимую мои гости. Насовсем.
И здесь я испугался по-настоящему. Адреналин скакнул так, что чуть-чуть не вырвался из этого скотча.
- А ну тихо! - крикнул кто-то со стороны. И ещё кто-то кричит:
- Не вырубай его, и так еле расшевелили!
И неожиданно у меня над ухом кто-то говорит угрюмо:
- Не боись.
И сразу в глазах темнеет и дышать становится нечем. Гад сзади стягивает мне горло, а второй гад спереди ловко и умело перетягивает по новой мне руки и ноги, уже не скотчем и бельёвкой, а какой-то эластичной байдой.
- Всё, - говорит гад спереди. Гад сзади снимает удавку, и я могу дышать. Говорить уже не могу, не пробовал, но знаю точно, что не могу.
Гад спереди подтягивает стул и садится передо мной.
- Если "да", то кивай головой, если "нет" - мотай, - говорит он скучно. - Понимаешь меня?
Как долго тянется секунда!
Киваю головой.
- Хорошо, - говорит гад. Выглядит он обычно - типичный такой зажравшийся менеджер полусреднего звена. Только фигура уж больно плотная, для менеджера. И глаза ледяные.
- У тебя сегодня была вон та, - он мотнул головой в сторону зала, где был диван, где лежала брюнетка.
Меня непроизвольно затошнило. Киваю.
- До неё здесь были твои родственники - жена, её отец и твой сын. Так?
Мотаю головой отчаянно. Гад спереди глядит куда-то за мою спину, и кажется, что меня опять будут душить, но нет.
- Не помнит он. Цапнул он его, - говорят у меня за спиной.
Гад кивает и продолжает, совсем медленно и внятно:
- Кто-то - был - у тебя - сегодня - ещё?
Киваю.
Видно, что гаду очень хочется спросить - "Кто?", а мне очень хочется ответить, правда. Лишь бы всё скорее кончилось.
А то ноги затекли уже, сил нет.
Гад встаёт, и на несколько минут меня оставляют в покое.
Меня начинает тошнить и трясти одновременно.
Наташа придёт сейчас. С Олесёнком.
Именно сейчас.
Я уверен в этом.
Такова цена предательства. Кроме того, что это глупость, помимо того, что это невыгодно, без учёта того, что это рискованно, предательство - это ещё и грех. Аз воздам. Ох как воздам. Но как? Как это можно организовать? Да никак. Баб этих, старика этого, мальчика - никак ты не организуешь. То есть получается, по логике Гриша здесь и ни при чем, но я-то чувствую - он тут ещё как при чём.
Ко мне подходят двое, крепко хватают и тащат в зал. На мертвую брюнетку я стараюсь не пялиться, а особенно на её синий язык, мягко свисающий вдоль щеки, хочу отстраниться, но хрен там - сажают меня прямо на её ноги, на диван. Все пятеро гадов в комнате. Тесно. На компьютере открыта папка с моими фотографиями.
Главный гад говорит:
- Тот, кто был сегодня утром, есть на этих фотографиях?
Несколько секунд мне позволено подумать, но потом семитовидный бьёт меня ладонями по ушам.
Я киваю.
- Хорошо, - говорит гад. - Здесь?
"Семейные". Мотаю головой.
- Здесь?
"Друзья". Нет.
"Коллеги" - нет, "разное" - нет, "Олеся-роддом" - нет, "Тачки", "Праздники" - нет.
"Старьё".
Киваю.
Гад открывает папку и начинает проматывать фотографии, одну за другой, следя за мной.
Гриша всё не попадается.
- Не бойся, мы тебя не убьем, - говорит он тем временем. - Ты просто потерпевший, один из многих. А эта - служила ему, и получила своё.
Вдруг что-то меняется в комнате. Все, включая и гада, смотрят мимо меня. Наташа любила меня так разыгрывать, терпеть блин не могу этого. Но сейчас, похоже, не разыгрывают.
Слегка поворачиваю голову - горло режет страшно - и вижу Гришу Лаптя.
Собственно.
Он стоит в дверях с видом совершенно бытовым. Так опоздавший на полузнакомую гулянку человек застревает в дверях комнаты с гостями.
- Общий привет, - небрежно говорит он.
Дальше всё происходит очень и очень быстро, а возможно, даже одновременно.
Одновременно все пятеро гадов бросаются на него, причем двое - через меня, и одновременно - не знаю как, не спрашивайте, - Гриша кидается навстречу всем пятерым. Так-то он дерется плохо. Однажды мы с ним сцепились с какими-то студентами на остановке поздно вечером. Студенты отпинали нас безо всякого труда, разбили мне плеер и расквасили ему лицо. Помню, что больше всего я поразился я не тому факту, что нас избили, а тому, что Гриша, как маленький ребенок, прорыдал всю дорогу до его дома, до которого пришлось переть пешком.
Но сейчас всё было по-другому. В тесном зале двухкомнатной квартиры в ипотечной новостройке творилось вот что: Гриша бросался на одного всем телом, руками вперед, одновременно с легкостью уворачиваясь от остальных, хватал его руками и даже, кажется, зубами и отбрасывал от себя. Уже мёртвого.
Первый.
Второй.
Третий.
Четвёртый.
И главный гад.
Всё.
Одну секунду он оглядывает врагов, чьи трупы усеяли пол моей квартиры, одну секунду он с легким сожалением смотрит на брюнетку, и одну долгую секунду он смотрит на меня. Ничего не выражающим янтарным взглядом.
И тут я, кажется, понимаю.
Тот, кто дремлет в реке.
Я ору, я кричу, я булькаю и сиплю.
Что ты сделал с Гришей, сукин сын, кричу я, но только хрип, хрип, и горло будто снова режут удавкой. Что ты сделал с Гришей. Что ты сделал со мной.