Аннотация: Написан для конкурса Рваная Грелка'17 (2009, весна). Вылетел в 1 туре.
Год, когда вешали журналистов
Мужчина лежал в гигантской ванной. Вода, расцвеченная ароматными снадобьями, приглушённый свет, лёгкая музыка, доносившаяся будто бы отовсюду - да, именно так представляют себе вершину жизни миллионы людей.
Стукнула дверь внизу, мягко мигнула лампочка у двери ванной, обращая внимание хозяина на экранчик системы наблюдения. П.К. (так звали мужчину) даже головы не повернул. Он знал, кто и зачем должен прийти к нему.
Он уже несколько раз успел нырнуть, вынырнуть, как дверь отворилась и кто-то вошёл. Пахнуло улицей - пылью, бензином, гарью. Диссонанс. П.К. сморщил нос. Такие мелочи в последнее время стали изрядно портить ему жизнь. Впрочем, это можно было исправить и даже превратить в игру.
- Если от тебя так будет вонять, шиш тебе, а не работа на телевидении, - не открывая глаз, медленно проговорил он. - Раздевайся и залезай сюда.
Молчание было ему ответом. П.К. открыл глаза, протер их.
Это был не Ахмед.
В его ванной, на его дизайнерском унитазе, сидел совершенно незнакомый молодой человек с поцарапанным носом, отчетливым синяком на скуле и пистолетом в руке. Одет он был под стать отвратно: кроссовки, джинсы, толстовка, легкая куртка, всё пыльное, дешёвое, ношеное - и, конечно, барсетка.
П.К. несколько секунд с изумлением смотрел на гостя. Гость тоже смотрел на медиамагната, и в глазах его было брезгливость и отвращение.
- Вы кто? - холодно спросил П.К.
- Андрей, - откликнулся незнакомец.
- Как вы сюда попали? - П.К. приходил в себя и начинал сердиться. Кое-кто за это ответит. Это уж слишком.
Молодой человек не ответил. Пистолет он вертел в руках, и было ощущение, что он его вот-вот уронит.
- Это что, игра какая-то? - спросил П.К.
- Да нет, пожалуй, - ответил ему тот с каким-то неприятным уху спокойствием. - Какие уж тут игры. Я вас сейчас убивать буду.
- За что? - автоматически спросил П.К.
Незнакомец, назвавшийся Андреем, пожал плечами.
- За всё.
К. понял, что надо вести себя также - уверенно и спокойно.
- Объясните, - сказал он.
Андрей снова пожал плечами.
- Что тут объяснять, - проговорил он. Нет, какой-то он слишком спокойный. Обдолбанный? Не похоже. - Вы, П.К., во всем и виноваты. Вы враг народа, вас надо убить.
П.К. сглотнул.
- Я ни в чем не виноват.
- Виноваты, - сказал Андрей. - Телевидение - значит виноваты.
- Я не всё решаю, - сказал П.К. Чёрт, он всё-таки оправдывается.
- Какая разница, - сказал пришелец. - Не вы решаете, но отвечать вам. Должность у вас такая.
- Я всё делал по совести... (так он говорил в одном интервью, фраза имела успех).
Молодой человек сморщился.
- Да прекратите вы, П.К. Это мне неинтересно, совсем.
- Так чего вы хотите-то? - Так, голос надо сдерживать.
- Убить вас, - просто ответил Андрей. - Вот, не могу решиться.
- За что? За что?
- Опять двадцать пять, - заметил гость. - Поймите, просто я так решил. Это окончательно и обжалованью не подлежит. Я считаю, главная вина лежит на вас. На самом деле виноват может быть кто угодно, но выглядит всё со стороны именно так. Вы не приложили усилий к тому, чтобы даже отмыться, вы не вступаете в дискуссии, не ведёте разъяснений, почему телевидение именно такое, а не другое. Вам это незачем, вы просто никого не боитесь, потому что вам не перед кем отвечать. Было не перед кем.
- За что отвечать-то? - тяжко спросил П.К. - Я делаю свою работу, она мне...
- Говно, а не работа, - Андрей его не слушал. - Выпустить в эфир очередной цирк уродов, вывалить помои в прайм-тайм, дать карт-бланш куче бездарей, вот ваша работа.
- Люди смотрят, - сказал П.К. - Людям нравится.
- Это вообще ни при чем, - холодно сказал молодой человек. - Мы сейчас про объективное качество вашей работы. Мнение публики нас не волнует.
- Какое объективное качество? - П.К. дернулся. - Нету же его! Одним нравится одно, другим другое...
- Купились, - неодобрительно сказал Андрей. - Объективное-шмобъективное.
- Вас, в конце концов, никто не заставляет смотреть, - сказал П.К. - Можно выключить. Можно смотреть западные каналы. Можно смотреть фильмы с дисков. Каждый решает сам.
- Точно, - Андрей кивнул. - Каждый решает сам.
Прямо в лоб П.К. смотрел чёрный зрачок пистолета. Телеолигарх не успел ни о чем подумать. Даже удивиться не успел. Выстрел прозвучал гулко, но не так громко, как ожидал Андрей. Пуля прошла навылет, треснула ванна, плеснула и зажурчала по полу быстро краснеющая вода.
Андрей глядел на пистолет, затем бросил его на пол и отошёл.
- Надо же, - произнёс он. - Настоящий.
Затем вынул телефон.
- Дежурная, - усталый женский голос.
- Приезжайте, здесь убийство.
- Ваша фамилия, имя, адрес.
Труп немолодого уже человека медленно колыхался в сиреневой воде.
Рабочий день - всё.
Значит, надо вызывать милицию.
Я набрал номер из факса МВД.
- Пульт охраны, - злобный женский голос.
- Телекомпания, - говорю. - Мне бы...
- Принято, ожидайте.
Гудки.
Вот так. Ещё примерно час - это в лучшем случае; можно, конечно, отправиться домой без охраны, на метро или на машине (чёрт, машину оставил), но сейчас так никто не рискует. Вчера избили Сережу из "Специальных расследований", лежит в Склифе, кома. Поймали у клуба, в три ночи. Можно, конечно, списать на гопников, но гопники вряд ли бы стали рисовать маркером у него на лбу логотип телеканала. А Костю на прошлой неделе... Костю, знаете ли, просто вздёрнули. За шею. Как говорится, на ближайшем столбе. Милиция приехала быстро, он и часа провисеть не успел, снимали автокраном, долго и мучительно.
Такие вот у нас времена.
Считайте меня беспринципным гадом, но в чём-то я людей понимаю. Теракт - это действительно страшно, тем более такие жертвы. Но то, что в этих жертвах виноваты именно журналисты - это, конечно, вопрос. Я лично думаю, что там напороли все, и в первую очередь силовики, "Альфа" эта пресловутая, мега-терминаторы. Неповоротливые они, понимаете. И безо всяких журналистов было ясно, что они будут штурмовать в ближайшие минуты. И безо всяких журналистов было ясно, что они собираются применять газ. И уж конечно, не журналисты были виноваты в том, что вообще это произошло.
Но людям разве объяснишь?
Первым был Роберт Кох, подданный Германии, с "Немецкой волны". Он так-то русский, родился в СССР ещё, немцем стал недавно совсем. Его повесила "группа бывших офицеров спецназа". Как повесили, так сразу и стали бывшими... Не скрываясь, не прячась - а кого бояться таким? - выбили дверь, выволокли из квартиры на улицу и повесили на рекламном щите. Ну вы видели эту фотографию, весь интернет обошла - Кох висит, а эти стоят строем, равнение держат. Дождались милиции, позволили себя арестовать, сидят сейчас в СИЗО. Суд будет... Если будет. Германия подала ноту протеста, но как-то вяло всё.
А народу понравилось.
На следующий же день повесили и второго, Синичкина. Этот уже наш, вышел в эфир на семнадцать секунд позже Коха, очень убивался по этому поводу ещё, сам видел - зато стэндап у него был посмачнее: мрачное здание захваченного центра, и какие-то вояки наизготовку, чуть ли не нашивки видать с группой крови. Минута славы как она есть. Кох-то из пресс-центра вышел в эфир, совершенно неубедительная картинка была, для бюргеров и то жидковата.
И таким вот макаром за неполных две недели повесили пятерых, тех самых, кто объявил в прямом эфире про начало штурма. Костя был последним, всё хорохорился. Нам уже и охрану выделили, после рабочего дня развозить по домам, а он ездил как ездил, в машине с логотипом канала. Сам дурак. Никогда я его не любил, если честно.
Ну и по стране тоже понеслось. Во Владике утопили в ванной главного редактора местного канала. В Екатеринбурге тоже вздернули парочку либералов. Там, кстати, даже кого-то поймали, справедливости ради. Это всё громкие дела, а негромкие - журналистов начали просто щемить со всех сторон. На улице ходить стало опасно. Наши фотки кто-то слил в интернет, с телефонами, фамилиями, именами и адресами. Слил и, что характерно, продолжает сливать. Вот сейчас только милиция зашевелилась, и в Москве принято решение нас охранять. Охрана заключается в том, что двадцать-тридцать журналистов набивают в ПАЗик, где сидят пять-шесть омоновцев, и медленно и мучительно развозят по домам. Четвертый день так езжу, раньше одиннадцати дома не был ещё. Утром приезжаю на работу на их служебном автобусе, в половине седьмого.
Двадцать-тридцать - это с нашего канала только, и только в первый день. Уже на второй раз осталось человек семь, остальные решили, что время им дороже. Вчера было пятеро, а сегодня, наверное, мы вдвоём с Саней поедем. Саня - это оператор мой. Куча премий, был в Чечне, снимал Тайланд, чувство кадра феноменальное. Мне, в общем, повезло, так мне и сказали, когда его отдавали. Санька делает из простых журналистов суперзвёзд эфира.
Хотя сейчас я уже не уверен, что хочу стать суперзвездой эфира.
Телефон зазвонил, я взял трубку.
- Автобус подъехал, - тот же злобный женский голос. Ни здрасьте, ни до свидания.
Выхожу - точно, подъехали. "МВД ОВО бла бла бла". Типично ментовское поведение, встали нараскоряку посередь стоянки, ни пройти ни проехать.
Как-то сегодня их много в салоне, человек пятнадцать. У каждого - короткий автомат, стволом в пол. Смотрят мрачно, неприветливо. Ну нам не привыкать.
- Общий привет, - говорю. Прохожу назад.
- Кто-нибудь ещё будет? - видимо, командир.
Пожимаю плечами.
- Ещё пять минут и поедем, - говорит он.
Я киваю. Мне-то что, Санька взрослый человек. Поеду один, быстрей доеду...
И тут какая-то холодная лапа мягко проводит мне по спине.
Я один тут, совсем.
И пятнадцать здоровых вооружённых недружелюбных мужиков. И окна из бронестекла и с мелкой решёткой. И мне кажется, или они и в самом деле коротко, нехорошо переглядываются? Я отчетливо представил себя, висящего на рекламной конструкции возле моего дома, и этих омоновцев, отдающих честь командиру.
Досчитаю до трех и ухожу, и плевать.
Раз.
Дверь открывается, и входит Санька.
- А, ты уже здесь, а я тебя снаружи высматриваю, - говорит он и плюхается рядом. - Поехали, командир. Больше никого не будет.
Командир не реагирует, но автобус тут же трогается.
В салоне был телевизор, и в этот раз он даже работал. Санька, базарный и общительный, начхав на мрачные рожи и общее недружелюбие, поболтал с одним, с другим, перекинулся парой слов с водителем и в итоге завладел пультом. Пощелкал и включил наш, естественно, канал. Шёл "Открытый микрофон", обсуждали то же самое, что и на прошлой неделе - убийства журналистов и почему народ безмолвствует.
- Тоска, - сказал Санька и выключил. - Почему, почему. У нас народ такой, его резать будут, он промолчит. Пока не поднимешь рогатиной из берлоги, медведь не шевельнётся.
Рогатину, которой поднимают медведя из берлоги, я тактично пропустил. Но причем тут журналисты и народ, я действительно не понял.
- А при том, - ответил Санька. - Вас, журналюг, (каков, а?) убивает не народ вообще. А вполне определённые лица. При попустительстве властей. Я в общем, - добавил он, увидев, как у командира ОВО шевельнулись брови. - Но журналисты это тоже граждане. И государство из должно защищать, и желательно эффективно.
Ну, нас вроде как вполне эффективно защищают, заметил я. Не сочтите за прогиб, товарищ командир пятнадцати ментов.
- Это нас, в Москве, - сказал Санька. - А в Задрищенске каком ни о какой защите и речи не идет.
Так в Задрищенске и не убивают, вроде как.
- Откуда ты знаешь? - возмутился Санька. - Ясное дело убивают. Это же истерия, по всей стране. И мы сами гадим ещё в эту кучу, вон (он ткнул пультом в темный экран) ток-шоу собираем, ах, ох, убили двадцать журналистов! Народ смотрит и видит - опа, их же можно убивать!
Чё-то как-то ты хватил, говорю я.
- Да ничего не хватил, - неожиданно спокойным тоном говорит Санька. - Прогнило тут всё.
По этой фразе опытному человеку станет понятно, сколько лет Саня работает на телевидении. Правильно, около десяти лет. Примерно после седьмого года работы наступает разочарование - и периодами накатывает тоска, вперемешку с цинизмом. И контора прогнила, и жизнь дерьмо, и бабы дуры, и друзья предатели, а про начальников и речи нет, с этими гомосеками давно всё ясно.
- Эй, командир, а куда это мы свернули? - Санька следит за дорогой таки. Опыт не пропьёшь. Может, и правда в Чечне был.
- Сигнал поступил, на той улице журналиста избивают, - отвечает командир.
Ого, думаю я. Не с Ленты-Ру какой-нибудь? Тут их офис как раз...
Я подбираюсь поближе к водителю, чтобы сразу увидеть, что к чему - и тут же автобус тормозит, а я зверски стукаюсь лбом о поручень, меня отшвыривают в сторону - ну правильно, нехрен стоять на дороге, им надо действовать быстро, а то ведь ещё один труп будет.
Трясу головой, выбираюсь из автобуса.
Толпу, метелящую кого-то ногами, вижу сразу. Пинают одного, светлая куртка мелькает между топчущихся ног. Ну сейчас вам покажут... Интересно, им можно применять резиновые дубинки?
Поворачиваюсь и вижу странное.
Пятнадцать ОВОшников с автоматами и дубинками, в две шеренги, стоят по стойке смирно. Напоминаю, в десяти метрах толпа кого-то отчаянно метелит, и этому кому-то, кажется, худо. Командир же неторопливо катает:
- Становииись! Рррравняй-йсь! Смиррррна!
Я смотрю на Саньку. Он тоже ничего не понимает.
- Товарищи бойцы! - говорит тем временем командир. - Руководство поставило нам задачу обеспечить охрану улицы Ленинская Слобода, на участке от пересечения с улицей Восточной до дома номер 20. В данный момент на вверенном нам участке имеют место происходить хулиганские действия. Приказываю: в соответствии с поставленной задачей, руководствуясь федеральным законом "О милиции" и подзаконными актами, хулиганские действия прекратить. Столкновения с гражданскими лицами избегать. Приступить к выполнению! Напра-во! В боевой порядок - рассредоточиться!
Тут эти ребята неторопливо разошлись этаким веером и зашагали по направлению к творящимся на улице Ленинская Слобода беспорядкам. Беспорядки, к слову сказать, немедленно прекратились. Те, кто пинал - их было человек шесть - перестали пинать, поглядели на приближающихся милиционеров, стали отряхиваться, поправлять одежду, да и пошли потихоньку себе.
- Уважаемый, - обратился командир к одному из них.
- Да, - с готовностью откликнулся тот.
- Тут избили журналиста, какие-то хулиганы, вы никого не видели подозрительного?
Уважаемый глубоко задумался.
- Да нет, пожалуй, - ответил он наконец.
- Жаль, - сказал командир. - Ну что ж, не смею задерживать.
Двое омоновцев подняли избитого. Это оказался чернявый молодой человек. Его лицо было разбито, но в целом он чувствовал себя бодро, взор был ясный, руки-ноги вроде целы.
- Господин журналист, - командир был само уважение и почтительность. - Мы довезём вас домой.
- Довезите, довезите, - сказал чернявый. - Гады.
- Не понял, - ответил командир.
- Гады вы, говорю, суки рваные, менты, уроды.
- Боец Омельченко, - позвал командир, не меняя голоса.
Боец Омельченко подошёл к чернявому и без лишних разговоров врезал ему под дых. Чернявый согнулся в три погибели, заперхал, тоненько заскулил.
- Боец Омельченко, за превышение должностных полномочий при исполнении служебных обязанностей объявляю вам устное предупреждение, - скучным голосом проговорил командир.
- Виноват, товарищ старший лейтенант, - сказал боец Омельченко. - Не повторится.
Сели в автобус. Чернявый представился Алексеем, работает в Ленте-Ру. Узнал, что мы с телевидения, заволновался страшно, прорезался явственный кавказский акцент. Я это просто отмечаю, без всякого этого. Как факт. Двадцать минут пытал нас, каково это, работать на телевидении, как туда берут, и правда ли то, это, пятое, десятое и тридцатое. Санька плёл ему обычную лапшу с три короба, я кивал и усмехался про себя.
Тут автобус опять остановился.
Подошёл командир, кивнул Алексею.
- Выходи.
- Мне не здесь, - затравленно сказал он.
- Выходи, говорю, - повторил командир. - Автобус дальше не идет.
- Ответишь за это, - сказал Алексей.
- Я с тобой, гамадрилом, на брудершафт не пил. Выметайся. Вы, - он обратился к нам с Санькой, - можете оставаться, мы вас довезем как обычно.
- А с ним что не так? - спросил Санька.
- Всё с ним нормально, - отрезал командир.
- И всё-таки, товарищ лейтенант? - сказал я. Командир слегка удивленно посмотрел на меня и сказал:
- Не наша зона ответственности. Его через пять минут другой отряд подберёт, они уже связались с нами.
- А, - сказал Санька. - Ну понятно. Понятно же?
Алексей оскалился и пошёл на выход.
- Стой, - сказал я. - Я с ним пойду.
- Андрюха, не дури, - предостерегающе сказал Санька.
- Всё нормально, - сказал я, махнул рукой ему на прощание и вышел вслед за Алексеем.
- Зачем ты это? - спросил тот хмуро.
Я пожал плечами.
- Ладно, сам знаешь, спасибо, - несвязно сказал Алексей и крепко сжал мне ладонь. Автобус было тронулся, но тут же остановился, снова зашипела дверь, и выскочил Санька.
Я поднял брови - правда удивился.
- Да нет, - скривился Санька. - На. На всякий случай. Спрячь.
И сунул что-то тяжёлое мне в руку.
Повернулся, запрыгнул на подножку, помахал рукой и нырнул в салон. Автобус взвыл и уехал.
- "Макаров", - сказал Алексей. - Боевой. Ты его лучше выкинь.
- Зачем это?
- Опасно, - ответил Алексей. - На дурь тянет, на подвиги.
- Не потянет, - заверил я его и спрятал.
- Может, он и не заряжен, - безразлично сказал Алексей. - Или вообще не боевой, травматический или газовый.
- Неважно, - сказал я. - Пойдём.
- Куда? - спросил Алексей.
- До метро, куда.
- А! Не, я в другое место поеду. К знакомому одному.
А, вот как, подумал я.
- Хочешь, поедем со мной, - вдруг сказал Алексей. - Он большой человек на телевидении. Я скажу ему, что ты меня... ну, что не бросил. Начальником станешь. Серьёзно, клянусь тебе. Он мой хороший друг.
- Да нет, - говорю. - Спасибо. Я лучше домой.
- До метро тогда вместе доедем.
- Доедем.
Тачку поймали не сразу, несколько машин вроде тормозили, но, увидев лицо Алексея, ехали мимо. Не моего же лица они пугались. Затем остановился... его земляк, так я решил.
Алексей сунул ему бумажку с адресом. "Через метро". Водитель кивнул, мы поехали. Алексей повернулся с переднего сиденья ко мне и начал рассказывать.
Он, оказывается, давно в Москве. Поступил в МГУ, по блату, конечно. Вот, устроился на Ленту-Ру, родственники помогли. Типа молодой, а тут интернет, перспективно, интересно. А он хочет на телевидение.
Телевидение, это такая штука! Как хочешь, так и повернёшь. Хочешь, чтоб все любили пряники - все будут любить пряники. Хочешь, чтоб все стегали себя кнутом - будут кнутом. Можно, чтоб все строем ходили? - пожалуйста. Можно, чтоб все друг с другом могли спать когда захотят? - легко. Дайте время.
Водитель внезапно подал голос:
- Сейчас опасно на телевидении же работать! Вон что творится!
Алексей машет рукой.
- Э! Это всё специально, точно говорю. Чтобы рейтинги повысить, у населения пар стравить, внимание отвлечь. Это ФСБ убивает, ясное дело, а показывают, будто народ. Когда наш народ чё-то сможет сделать? Пфе! Но народу это не нравится, поэтому решили ему показать, что ты, народ, ты можешь собраться, если тебя довести. Дураки сидят возле телека и радуются - во, общественность поднялась, люди чего-то делают. Где они, эти люди? Только в телевизоре, опять в телевизоре. Говорю же, телевидение - это власть. Это больше, чем любая власть. Хочешь прорваться - иди на телевидение!
На этой фразе Алексей замолкает, победно оглядывает меня и водителя, и мы несколько минут едем в молчании.
И тут водила даёт по тормозам.
- Вылезайте, - хмуро так говорит. - Сами дальше едьте.
- Э, что случилось, брат? - говорит Алексей.
- Я тебе не брат, - отвечает водитель и выразительно тянется куда-то под сиденье. - Вылезайте. Журналисты.
Да что за вечер-то такой.
Вылезаю, потягиваюсь. Где мы находимся - бог его знает.
Трепло Алексей с бранью вылезает из машины, и мы снова торчим на обочине.
- Да мы уже близко от станции, - оглядевшись, говорит Алексей. - Можно пешком. Минут пятнадцать-двадцать.
Пешком так пешком. Я шел, уткнувшись носом в землю, поэтому и не заметил, как сзади начали останавливаться машины. Из них вылезают люди, и явно чего-то хотят.
Вижу среди них давешнего таксиста, Алексеева земляка, который ему не брат. Он показывает на нас пальцем; мы ускоряем шаг, почти бежим - и втыкаемся в ещё одну группу людей. Обложили.
Нас догоняют сзади, прижимают спереди. Со стороны - чисто стрела а ля девяностые, и мы посередине.
Первому врезали мне, молча и без разговоров, если не считать матерных междометий. Я дерусь плохо, попытался сунуть одному, другому, третьему даже попал по лицу - он очень удивился, пошёл на меня, обнял двумя руками - и вот я уже лежу на земле, прижатый кем-то очень тяжёлым и не могу даже шевельнуться. Кто-то врезал мне ещё раз, затем положили ничком и накинули на шею петлю.
- Не-не-не! - голос водителя. - Этот не журналист. Другой, чернявый!
Петлю с моей шеи снимают. На спине сидят сразу двое, и ещё один прижимает ноги. Чувствуется, что им неинтересно сидеть со мной, центр событий явно не здесь. Ободрав нос об асфальт, выворачиваю голову в другую сторону.
Это очень похоже на сон - когда смотришь и ничего не можешь сделать. Мне даже дышать было трудно, поэтому я просто наблюдал, как верещащего Алексея поволокли к столбу, перекинули через перекладину, на которой висел какой-то дорожный знак, толстую веревку, и стали тащить. На раз-два-взяли - очень бестолково, сумбурно, как это обычно бывает. Руки у него были перехвачены за спиной - почему-то мне кажется, что скотчем - а ноги связаны такой же веревкой.
Через пару минут он перестал дрыгаться и булькать. Кто-то распорядился спустить его пониже, и к нему на грудь прилепили листок А-4. Все стали садиться в машины, трое сидевших на мне слезли с моей спины и ног и тоже уехали.
Подошёл водила. С барсеткой и курткой.
- Это его, - сказал он. - Твоего... коллеги. Нам чужого не надо.
Я молча сидел на асфальте, стараясь отдышаться. Водитель постоял немного, посопел, затем выругался и пошёл к машине. Коллеги, значит. Тоже мне эра милосердия.
Куртку я решил оставить здесь, повесил её на ограждение, а барсетку надо было надо было куда-то деть, прицепить её к поясу, подумал я, откинул куртку и увидел пистолет.
Совсем про него забыл.
Напрочь.
Ноги у меня ослабели, слезы хлынули из глаз. Что за дерьмовая жизнь.
Поехать домой и нажраться в однова.
До станции метро я дошёл за минут десять, успел обсохнуть и утереться. В метро поймал себя на том, что оглядываю всех, как бродячая собака: ударит - не ударит. Взял себя в руки и доехал до своей станции как нормальный гражданин, только с разбитым и расцарапанным хлебалом, грязной курткой, чужой барсеткой, красными глазами и общим выражением отчаяния на лице. Вечер трудного дня; офисный планктон едет домой.
Обоссанный лифт, две с половиной секунды на этаж. Темная площадка, втыкаюсь в свою дверь, хлопаю по карманам, ищу ключ, уф! - нашёл; не потерял, не выронил.
А дверь-то - открыта.
Примерно три минуты я стою, не шевелясь и почти не дыша. Затем рука будто сама нащупывает пистолет, и я вхожу в квартиру, словно сыщик на задании.
- Эй, - говорю негромко. Отзывается короткое дребезжащее эхо - вещей в этой съемной однушке немного, голые стены с вросшими обоями - отличный резонатор. Подсознание уже сообразило, что в квартире никого нет, и дало порезвиться сознанию: я как Жан-Клод Ван Дамм лихо вкатился в единственную комнату и пребольно треснулся лбом об угол тумбочки.
Включаю свет, и вижу краем глаза что-то на стене. Мощная волна страха приподнимает волосы - но нет, это просто надпись, и даже не кровью.
"Увидимся".
Опять зависаю на несколько минут. Вещи разбросаны, коробки, служащие мне вместо шкафа, выпотрошены, компьютера нет, а на столе - аккуратно вырванные и разложенные листки записной книжки с телефонами, мыслями, адресами, и прочими случайными записями. Я ей не пользуюсь почти, но некоторые важные телефоны там у меня есть... Теперь они есть и у них.
Я сидел на диване, одетый, обутый, прижимая к себе чужую барсетку, и глядел на надпись. Никаких мыслей, чувств, эмоций. А зачем? Надо просто сидеть и ждать, когда за тобой придут. Можно связать себе руки, вымыть шею, чтоб не пачкать веревку, нацепить бэджик или куртку с логотипом телеканала - чтоб всем было сразу понятно, за что я вишу.
"Увидимся".
Я, если честно, не совсем отчетливо помню, что я тогда делал, о чем думал. Могу только предполагать. Так вот, предположительно всё было следующим образом: одна часть меня тупила в надпись и рисовала картины моей бесславной гибели, а вторая что-то задумала и немедля начала претворять задумку в жизнь. В барсетке, помню, был паспорт и журналистское удостоверение на имя какого-то Ахмеда с фотографией Алексея, связка ключей, презервативы, детский крем, дезодорант, несколько сотен рублей, и маленькая визитка без имени, но с адресом. Адрес был хороший, монументальный. Как в анекдотах почти: Москва, Ленину. И чем-то знакомый.
Мне стало легко. В голове тихонько что-то звенело, даже пело. Такое ощущение, будто я парил над своим телом. Тело куда-то шло, у него была цель, а я летел следом и сверху, как воздушный шарик, обозревая окрестности, удивляясь миру. Смутно помню ночные огни Москвы, тонущие в серо-черном смоге. Помню хмурого мужика в старом фольксвагене, который довез меня до адреса с визитки - почти.
Помню дома, словно игрушечные, в окружении леса, высокий забор с проволокой, КПП на въезде. Словно по наитию, протягиваю в окошечко визитку с адресом. Охранники - их двое - смотрят на меня странным взглядом, но дверь в воротах открывают, и один из них даже указывает мне дом. Я говорю им "спасибо" и, чтобы окончательно развеять подозрения, бренчу ключами.
Если ключи подойдут - значит, так тому и быть.
У дома стоит машина - черная, красивая, дорогая.
Значит, дома.
Прикладываю таблетку, дверь издает писк и открывается. Доводчик не очень отлажен - дверь громко стучит. Щерюсь в камеру у потолка. Красивый дом. Если я когда-нибудь достигну чего-нибудь, то буду жить именно так.
Похоже, хозяин на втором этаже. Я вынимаю пистолет, внимательно и осторожно разглядываю его. Над рукоятью у него торчит какая-то штучка, пробую её сдвинуть - щелк! - она сдвигается. Предохранитель, надо полагать.
Кто-то плещется в ванной - тяжко, солидно.
Открываю дверь и вижу его, причем узнаю его не сразу, потому что никогда не видел его вблизи, а только на экране. Его глаза закрыты, он бултыхается в ванной.
Откуда-то - непонятно откуда - играет тихая музыка.