Совершенно случайно два друга оказались в Николаевке в сплавной конторе. Они не так искали романтики, как бежали от своих бед. Были у них неувязки в личной жизни, со своими женами. Никто не понимал их стремления жить по-своему, где и выпить можно, и покуражиться можно -- ведь молодые еще. А дома упреки одни и скандалы, и полное непонимание друг друга.
Не хотят их жены этого понимать -- хоть убей -- не хотят. У них своя позиция на этот счет: денег в дом побольше, а водки поменьше, и работай ты без всякого просвета. А бутылку в дом принес -- это уже трагедия. Соберутся они, две подружки-хохотушки, и смотрят на своих непутевых мужей. Они рядом жили, на одной площадке. Можно сказать, дверь в дверь.
-- Вам бы глотку свою залить и ничего вам не надо: ни
семьи, ни детей, -- разоряются Инна и Аля. А дальше их понесло, ох и понесло -- не остановишь!
Женщины давно дружат, и у них полное взаимопонимание между собой. И можно сказать, спелись уже. Ну и кто это выдержит? Да ни один нормальный человек не выдержит такого прессинга со стороны жен, ни один!
Молча собираются Иван да Никита, берут бутылку, которую не допили, и в гараж идут. Там и устроились -- около мотоцикла. Тот их понимает, хотя и железный, и ни слова не говорит верный и надежный товарищ.
-- А жены -- это змеи, пока в душу не ужалят, не успокоятся, -- разговаривают между собой друзья.
-- Ишь, спелись, будто сестрами стали, и полное взаимо-понимание у них!
-- Наливай, Ваня! -- говорит Никита -- Нам и здесь хорошо, пусть гадают, куда мы делись. Может, стыдно им станет?
-- Стыдно станет! -- смеется Иван. -- Ну, ты и скажешь тоже. Он старше Никиты года на три. -- Да они свой стыд давным-давно потеряли, красавицы эти. О чем ты говоришь, дружище?!
Слышен звон стаканов -- и короткое: "С Богом!". Занюхали хлебушком это дело и беседуют друзья дальше.
-- Надоела, Ваня, жизнь такая, -- жалуется Никита, -- ох и надоело! Рвануть бы куда-нибудь подальше от жен своих, пусть помыкаются одни и горя хватят. Тогда и понимать будут, что мужик, он, прежде всего уважения хочет, уважения!
Коренастый и подвижный и очень энергичный, он уже подпрыгивал на месте.
-- Нам бы горы ворочать, а мы в гараже вынуждены прятаться. Простор нужен, иначе съедят нас женушки наши, и не подавятся. Уезжать надо: с глаз долой, из сердца -- вон! -- закончил свою речь Никита.
Иван засомневался: не так уж и плохо все у него в семье, чтобы "с глаз долой". Дома и наварено, и чисто, и забот особых нет, а срываться с бухты-барахты -- тоже глупо.
-- У тебя, Никита, действительно плохо. Твоя Аля тебя вообще ни во что не ставит, -- заговорил Иван. -- Не сварить мужику, поесть, -- это же преступление! У меня такого ни разу не было, а у тебя чуть ли не каждый день, -- и глаза его голубые засверкали.
-- А что ты с ней сделаешь? Не убивать же ее -- ведь дети останутся, -- жалуется Никита.
-- Эх ты! Да у меня она бы по струночке ходила и танцевала, -- не унимался Иван.
-- Что ты душу травишь?! -- взъерепенился Никита. -- Все я, да я!
Сходил он в магазин, взял еще бутылку водки, и разговор пошел в нужном русле: ехать надо, куда подальше от этих опостылевших жен.
А тут, как на грех, и жены в гараж заглянули:
-- Вот они, наши верблюжата голубоглазые, уже и готовые!
Так и началось их противостояние. Вернее, оно уже давно шло.
Просто незаметно все было, а тут в завершающую фазу и вылилось. День так шло, два и три, но ни та сторона не уступала, ни эта!
-- Уедем мы от вас! -- кричали мужики своим женам.
-- Пожалуйста, хоть на все четыре стороны! -- отвечали жены.
-- Да вы же без нас пропадете! -- приводили им резон мужья.
-- Ничего подобного! Вы и десяти копеек не стоите.
Обидно было слушать такие слова мужикам. Ни во что
их не ставят. Ох, как обидно! А тут и газета на глаза попалась: Тунгусская сплавная контора набирает людей на лесосплав и
т. д. и т. п.
-- А что, -- говорит Никита, -- можно на сезон и съездить? Я очень люблю природу, а там все на реке будет, вся наша работа и отдых. Может, и вправду поедем, а они пусть подумают? -- Иван задумался. И не хотелось ему срываться с места, а видно, придется.
-- А приедем с деньгами, там и видно будет, что дальше делать. Может, и на море поедем или на Север подадимся.
Иван еще больше задумался. Не хотелось ему срываться с места, а видно, придется. Взял он газету, Инне своей показывает: вот, мол, видишь, куда мы ехать собрались. Та сразу помрачнела лицом, любила она Ивана и понимала, что плохо все это закончится, а пострадают дети.
А Аля только рассмеялась:
-- Раз собрался, то и езжай!
Не любила она Никиту, было ей по кому грустить, и все это невольно вырвалось наружу. Взял ее Федоров уже с ребенком -- нагуляла она его по молодости. Были у нее другие мужики, но никто долго не задерживался. А потом свела их вместе судьба и, оказалось, на долгие годы.
Понял Никита, что надо уходить уже, а Аля его не пускает:
-- Люблю я тебя, а если уйдешь, то отравлюсь, непременно! -- и слезы ручьем текут по ее лицу. Жалел Федоров всех: и животину всякую, и людей, и растения -- и не переносил, когда плачут женщины. Не ушел он тогда.
Затем расписались они и нарожали своих детей, но так и остался он немилым на всю последующую жизнь, навсегда чужой.
А через много лет она скажет ему открыто: "Ты всегда был для меня чужим. Я только прикрывалась тобой".
Такое сказать -- надо смелость иметь. Тем более в лицо.
А сейчас только начиналась прелюдия к большой семейной драме в жизни Никиты и Али.
-- Что с тебя толку в доме, если ты пьешь, а всю зарплату пропиваешь?
-- Что я больше других пью, что ли? -- возмущался Никита.
Поговори она с ним по-хорошему, может, в их жизни и изменилось что-то. А может, и надо было им пройти этот тернистый путь. Никто этого тогда не понимал. И хоть знала Инна всю подноготную своей подруги, но поддержала ее, может, из женской солидарности.
Так и оказались друзья на пороге сплавной конторы.
Женщина, которая работала, в отделе кадров изумилась.
-- Что вам дома не сидится? Ведь у вас семьи есть и дети. Здесь ведь кто работает? Сброд всякий, а многих и силой заставляют -- по принуждению, значит. В Хабаровске из спецприемника набирают и сюда везут. Подумайте, ребята.
Посмотрели друзья друг на друга, но, видно, поздно отступать -- оформились. Здесь же и прошли они медкомиссию. Все под рукой было. Осталось поставить прививку от клещевого энцефалита и все. В медпункте молодая девушка быстро сделала прививку и расписалась в бумажке. И тогда Никита спросил ее:
-- Я служил с одним другом, Сашей зовут. Он сам из Николаевки. Назвал и фамилию друга.
Та встрепенулась:
-- Застрелился он недавно, с полгода прошло всего. Изменяла ему жена. Очень красивая была, но не любила его. Вот и случилась трагедия... Хотел Саша и ее застрелить, но не стал убивать -- пусть живет... Себя застрелил.
-- Не может быть! -- изумился Никита. Моряк-подводник, столько всего пережил, и вдруг застрелился! -- Нет, не может того быть. Я с ним в учебке был, вместе учились. Хорошим парнем Саша был. Всегда мог постоять за друга и за себя. А перед женщиной спасовал. Сломала она его и не заметила и растоптала еще.
И почему такая трагическая судьба у моряков? Или так кажется? Что ни моряк, то беда рядом или забрала уже, так получается. Грустно стало Никите. И у него ничего хорошего нет в этой жизни. Лучшие дни -- это служба, верные надежные ребята, которые помогут в трудную минуту и спасут тебя от беды, себя не жалея.
Попрощались и вышли друзья в коридор. Оформили они документы, получили подъемные и двинулись к вокзалу. Что еще делать им, если сбор будет только через неделю. Хочешь, не хочешь, а домой придется ехать. И поезда еще долго ждать. Надо чем-то заняться.
Сходили они к реке Тунгуске, посмотрели ее силу. Вся припоселочная акватория реки была заполнена бревнами -- это все могучая река вынесла на себе, где притопила, а где разбросала по берегам. Но нигде она не обходится без человека, везде видны следы его присутствия -- это он заставил работать реку на себя. С одной стороны, гордость берет за свое могущество, а с другой -- приходит мысль, что человек враг всему живому в тайге и на реке.
-- Если дальше в таких масштабах все уничтожать, то рано или поздно, но отольются кошке мышкины слезки, как говорят в народе. Ведь и дерево живое и говорит о чем-то нам, только мы его не понимаем и не хотим понять. Возомнили себя хозяевами природы, но это все боком нам выйдет. Всему человечеству.
-- Ох, и понесло тебя, Никита! -- остановил его Иван. --
Я понимаю, что тяжело тебе сегодня, вот и мысли всякие в голову лезут. Пошли отсюда!
Возле магазина шевелилась толпа народу -- из пушки не пробьешь. Вина дожидаются. Посмотрели друзья на это столпотворение, но впереди у них -- уйма времени. Друзья тоже в очередь встали. Хоть этим как-то скоротать часы до отъезда.
Все разные люди вокруг, а стремление у всех одно -- выпить! Вот впереди них цыгане стоят, они здесь в гостях и палатки свои возле вокзала табором развернули. Ещё когда приехали сюда, удивлялись друзья этим палаткам. Все цветные да яркие, они сразу приковывали к себе внимание людей. А цыгане жили своим укладом и на окружающую среду, никак не реагировали. Лица их были озабочены: у них, видимо, свои проблемы. Подивились тогда друзья, поглазели чуток и пошли по своим делам, не до цыган им было.
А здесь снова свидеться пришлось -- все в одной очереди стояли. Потихоньку и разговорились. Ехали они в Приморье, на заработки, а тут в документах что-то не сходилось, вот и разбирались они с начальством -- бумаги правили.
Цыган был коренастый, с черной бородой и, видно, не последний в таборе. Подходили к нему сородичи, что-то тихо говорили и отходили в сторону. Или вообще уходили. Получалось, что все они вокруг него вертелись, и вся информация сюда стекалась. Открыли магазин, и началась давка. С этого момента здесь не стало родных и знакомых.
Все были чужие друг другу. Так и норовили в ребро ткнуть.
Первоочередные счастливчики уже пили портвейн и смотрели на очередь весело. Лица их сияли от радости: не пришлось им с похмелья умереть, раньше срока, значит, долго жить будут. Так почему же не выпить? Не дали душе пропасть зря, и то хорошо!
А цыган набежало, точно из-под земли выросли. Но друзей в сторону не теснили, а помогли и им взять вина, вроде познакомились уже. Отошли ребята метров пятьсот от магазина и сели на скамеечку, возле чьего-то дома. Открыли бутылку, а выпить не из чего, ничего подходящего нет. Тут старенькая бабушка вышла, поздоровалась с ними.
Усмехнулась, и стакан принесла, да еще и закуски немного.
Сидят Иван да Никита и поминают Александра, так нелепо погибшего из-за любви своей. Рассказывала им медсестра, что не хотела его жена замуж за него идти. А тот любил ее сильно и добился своего. А результат, мы с вами уже знаем, какой получился.
Допили друзья бутылку, отдали стакан бабушке, поблагодарили ее и двинули стопы свои в сторону вокзала. А там прилично идти, километра три будет, если не больше, но времени впереди -- уйма. Прошли друзья с километр и сели опять на чью-то скамейку, и снова им стакан дали и что-то закусить,
-- Смотри, какие люди добрые, -- говорит Никита, -- Саня тоже был добрый парень. Я его по учебке хорошо помню, как с москвичами он схлестнулся. Заносчивые те хлопцы, были. Он не уступил им тогда, чуть до драки дело не дошло. И не стали те драться -- спасовали тогда.
Не мог успокоиться Никита: такая нелепая смерть, она так и косит друзей. Очень обидно это. На атомоходе служил Саня Филатов, так и не пришлось им встретиться больше, и уже никогда этого не будет. Горько Никите и Ивану за мужика, помянули его еще раз, и печально пошли к вокзалу. Шли медленно, будто Саню в последний путь провожали. А на перроне суматоха, гвалт стоит аж до небес. Цыгане свернули свои шатры и бегают вокруг, все им неймется: и то надо и другое необходимо.
Тут и друзья подошли, и смотрят на все со стороны. Первый раз они видели такое переселение, а зрелище захватывающее. Палатки были свернуты в тюки и на перроне уложены, и еще что-то таскают цыгане. А тут и дождь начался со снегом. Холодно, как в погребе, стало.
Все цыгане попрятались, кто куда, а одну женщину так и оставили на перроне. Сидит на асфальте беременная женщина, месяцев восемь уже, и никому до нее дела нет.
Посинела она от холода и дрожит уже всем телом. А цыганам хоть бы что -- и в ус, те не дуют. Забеспокоился Никита, толкает Ивана в бок.
-- Что это такое? Не почеловечески все получается! -- и смотрит на друга.
-- А тебе это надо? -- сердится Иван. -- Сами во всем разберутся!
Но неймется Никите;
-- За что они наказали ее? Мне и кошку жалко и собаку жалко, а тут -- женщина беременная под снегом сидит. Взял он бутылку вина недопитую и пошел к цыганам. Стал он перед ней, а она сидит со своим "арбузом" под платьем и смотрит на него снизу вверх и трясется вся.
-- Возьми вина и согрейся хоть чуть-чуть, -- и бутылку протягивает. Не поняла та ничего, а Никита ей показывает, что холодно вокруг.
-- Выпей и согрейся немного.
Улыбнулась ему цыганка посиневшими губами и взяла бутылку и рядом ее поставила. Ушел Никита к другу своему, а тот аж подпрыгивает от гнева:
-- Ты что делаешь, придурок?! Зачем с ними вяжешься?
-- Да, иди ты! -- обиделся Никита и ушел в туалет. А когда он вышел оттуда, то табор кипел, как улей. Все бегали, все что-то искали и не могли найти. А тут и Никита им нарисовался. Вот и попался хлопец. Не поймет он сразу, что к чему, опьянел уже, а его под белы ручки к цыганке тащат и Ивана к нему прицепом. Все цыгане злые и настроены решительно, а что у них на уме -- одному Богу известно, все по-своему талдычат. Как сидела цыганка, так и сидит под дождем и снегом, ничего не изменилось, только бутылка с вином пошла по рукам. Дали на пробу цыганенку вина, тот отхлебнул из бутылки. Лицо его растянулось в улыбке, чумазая рожица восторжествовала; "Ништяк".
Для них это -- нормальный ход вещей; ведь цыганенок -- мужик уже, хоть и маленький. А для русских все диким кажется.
Иван объясняет цыганам, что он вообще ничего не знает, зачем его притащили сюда, и понять не может. Тут все и прояснилось: цыганка указала на Никиту и по-своему что-то добавила.
Смотрит на нее Никита и думает: "Сделай человеку хорошо, так он тебя и обвинит еще в чем-то. Скажет сейчас, что отравить ее хотел и ее ребенка и все -- приплыли!"
Но еще бегает другой цыганенок, жив, здоров, чертенок, и до него вино достало -- улыбается во весь рот.
Тут же у него бутылку забрали цыгане, и отец пацана опрокинул ее в утробу свою -- неплохо пошла! Крякнул цыган от удовольствия. Загалдели цыгане о чем-то своём и, видимо, жалеют Никиту. А отец пацана сказал им, что Никита -- хороший человек, и лица цыган сразу посветлели. Они стали хлопать его по плечу и что-то говорить ему. Тут и подошел тот цыган, который в очереди с ними стоял, когда вино брали, и что-то сказал сородичам.
В один миг все разлетелись по своим местам. Цыган что-то говорил друзьям, но те не слышали его. Они еще не пришли в себя от пережитого и непонимающе хлопали глазами.
Объявили посадку на поезд, и задвигались цыгане по перрону с тюками своими мимо Никиты и Ивана -- не до них им уже было. Пожал им руку цыган на прощанье и пошел к своим. Через десять минут перрон опустел...
Иван орал на Никиту:
-- Не знал я, что ты такой дурак, а то бы вообще никуда не поехал, а дома сидел.
-- Да иди ты подальше со своим домом! -- горячился Никита, и лицо его стало злым и решительным. Что я сделал плохого? Ты мне объясни, пожалуйста! Ведь разобрались же, и все стало на свои места.
Долго ругались они, а затем и разобиделись друг на друга.
Так и приехали к женам своим "верблюжата голубоглазые". А дальше предстоял обеим сторонам серьезный разговор.
Но об этом -- в другом рассказе. Ведь история эта не закончилась -- это только первая глава на их лесосплавном пути...