Я давно хотел написать рассказ об одном замечательном человеке, Беккермане Иосифе Савельевиче, но всё не хватало времени. Так прошло несколько лет работы, где уже всё было продумано, и оставалось только работать, а не строить новые планы.
И вот теперь, начав работу над новой книгой: "У истоков души", я решил отдать ему должное, начав книгу именно с этого рассказа, да и самоназвание книги сопутствовало этому. Ведь Иосифу Савельевичу в мае этого года исполнилось девяносто лет, а это по нашим меркам просто героическая дата. Потому что продолжительность нашей жизни, в нашей стране-победительнице в Великой Отечественной Войне, по официальным данным скатилась до пятидесяти семи лет. У женщин эта планка поднята чуть выше. Но всё равно это позор для победителя, и никто не расценивает это иначе, наверно и правительство тоже. Поэтому, нам всем есть чему позавидовать хорошему человеку, именно доброй завистью - молодец он!
Что сразу удивило меня, так это неиссякаемый поток хорошей энергии, которая исходит от этого можно сказать, уникального человека: его поразительное мышление и душевность.
Весь седой он, и очень подвижный, легко перемещается в своей чистенькой и уютной квартире, и никак ему не дашь его серьёзные года.
Я, как сейчас помню, как он в свои восемьдесят восемь лет, на презентации моей четвёртой книги: "Мы духом таёжным сильны", покорил весь зал своей мудростью, постановкой речи, и главное человеческой душевностью. Все люди присутствующие на этом творческом вечере ему аплодировали стоя, - это уникальный человек!
Сейчас все события происходят на фоне стремительного по взлёту мысли нового века. Непонятный нам ритм жизни: трудно ориентироваться, и не только молодым людям. События происходит, на рубеже двух разных веков. Всё движется, как в мираже: и новое видение дух захватывает, и от старого никак не избавиться. Люди очень осторожны в выражении своих чувств. И чтобы сломить, сложившийся стереотип мышления, нужен толчок свободной энергии - ясной мысли. И это случилось!
В один миг люди в зале, стали просто востребованными людьми, и теперь их лица выражали искреннюю радость: за хорошего автора, за хорошую новую книгу, и за всех нас здесь собравшихся, не часто такое бывает. А вот случилось же, эти минуты незабываемого для нас счастья, и всё это благодаря Иосифу Савельевичу. - Спасибо вам Иосиф Савельевич!
Лично я знаю его с самого раннего детства, и не только я один, ведь город наш совсем ещё молодой. Как говорится, "только жить начинает", всего восьмой десяток разменял. И ничего странного тут нет, что почти все жители города, друг друга знают в лицо.
А тогда в шестидесятых годах, по городу, аптек по пальцам посчитать можно было. В одной из них и работал наш, уважаемый всеми местными детьми Иосиф Савельевич Беккерман.
Что мы советские дети, брали тогда в этих, для нас чудесных медицинских магазинах: гематоген, различные витамины, глюкозу, короче всё, что сладко было. Сладкого очень хотелось.
И тогда он уже был для нас пожилым человеком. И ещё столько времени прошло, да, так быстро, что самому не верится.
С радостью отпускал нам этот штучный, и вкусный товар, аптекарь со стажем Иосиф Савельевич Беккерман. Всегда аккуратный он был, всегда подтянутый, бесконечно добрый и мудрый.
Улыбается нам детям, как своим родным, а кого и по голове погладит, и здоровья пожелает. Ведь он войну пережил: и голодал он, и в работе себя не жалел. И ему когда-то, как и нам, сейчас. Ведь все дети на свете одинаковы. Сладкого лакомства, очень хотелось.
Не было у него своего нормального детства. И чтобы всего в доме хватало, такого тоже не помнит. А потом, нежданно война грянула. Чувства у людей невольно, сразу же обострились. Восприятие мира тоже изменилось, стало совершенно другим и тревожным. Дети повзрослели, и почувствовали это. И свою ответственность тоже почувствовали.
Рос я, в большой многодетной семье, где детей было шесть душ. И где мать, как во всякой еврейской семье никогда не работала, а усердно занималась воспитанием детей, попутно решая множество других проблем. И это было закономерным явлением, иначе и быть не могло в то время.
Тяжело было отцу кормить всех домочадцев, хотя он много работал, и прослыл уже, на всю округу хорошим мастером. Шил он любую без разбора, одежду. Было у него много заказов, но денег всегда катастрофически не хватало. И при всей этой невесёлой раскладке нашей жизни, жили все члены семьи дружно.
И причём не только жили, а любили друг друга. А родителей своих, мы дети, просто боготворили - рассказывает мне о своей жизни, Иосиф Савельевич.
Но всё печальней становится его доброе лицо. И уже слёзы наворачиваются на его серые глаза, заволакивают их. Ещё миг и он расплачется от нахлынувших на него чувств, но сдерживает себя ветеран, хотя очень тяжело ему даются эти душевные воспоминания.
Ты пойми меня правильно Гриша, никогда мне не снился отец мой. А вот недавно всего лет пять назад, приснился он мне, "как живой", и потерял я после этого всякий душевный покой.
Открывается дверь, и входит отец в мою комнату. Но я сразу не понял, кто это вошёл, что за человек такой. Тем более, что вошедший был с серым, и не бритым лицом, и вид, у него был растерянный. А отец мой Сруль Ермович, очень аккуратным человеком был в жизни, везде он порядок любил. Всё у него, всегда на месте лежало, для каждой вещи своё место отведено. А про внешний вид и говорить нечего, очень следил он за собой.
И не кинулся он обниматься со мной, как всегда это при наших встречах было. Хотя любил он меня: "очень любил!". Я в этом никогда не сомневался, всю свою прожитую жизнь.
Я долго искал тебя Иосиф, целых шестьдесят лет. Но теперь я спокоен. Я нашёл тебя, и я знаю, что ты жив!
После всего сказанного отец неторопливо пошёл на выход из квартиры, и вскоре исчез за дверью.
Я бросился за ним на улицу, что бы догнать его. Но подслеповато светили уличные фонари, выхватывая из уличной темноты, только то, что не могло скрыться там. - Отца нигде не было.
Метнулся я тревожно в одну сторону, затем в другую. Понял уже, что никогда не найду его, он канул в вечность. Куда нет нам живым людям дороги. Там бездна, и мы все на её краю находимся.
С этим расстроенным чувством я и проснулся тогда. Я всё жалел, что не поговорил с отцом, не приветил его.
Я плакал тогда, как ребёнок, осмысливая этот сон.
Именно так мог поступить только мой благородный отец, и я знал это. Ведь только он, так глубоко переживал за меня всю свою жизнь.
И на том страшном фашистском расстреле, где вся наша семья погибла, тоже переживал. И ему надо было убедиться сейчас, что я жив, остался. Хоть один сын жив!
Своего отца я и не представлял другим: святой он был человек, иначе поступить не мог.
Жив я! Жив отец! - невольно вырвалось у меня из глубины души: как стон, как не выносимая боль страдания. Но он ушёл!
И хоть я не был там, на расстреле, у меня перед глазами, невольно возникает страшное видение - продолжает свой взволнованный и необычный рассказ Иосиф Савельевич.
Строчит фашистский пулемёт по евреям, из местного гетто, что привезли на расстрел. И вся наша семья там, на краю одной общей могилы стоит, и все они вместе держаться, как и при жизни.
От крика и стона людского, застывала кровь в жилах, но фашисты неумолимы: "Юдэ капут!". А тех, кто падал и не хотел умирать, поднимали прикладами автоматов с земли и ставили, на убой.
Отец и здесь под пулями хотел прикрыть своих детей, и раскинул в стороны свои натруженные руки, как крылья. Но не охватить их всех: размаха не хватает. Лавина свинца опрокинула раненых людей умирать, в их общую могилу с мёртвыми, в глубину брошенного котлована. Палачи неистово смеются. Они сильно пьяны, и всё это страшное зрелище их очень веселит: "ещё живые там".
Юдэ, капут! Капут! - добивают из пистолетов: патронов не жалеют, ведь зрелище стоило того. И ошибок уже не было.
Меня не было в той общей могиле, где остались, навечно лежать два моих брата, три сестры, и мать с отцом, - так уже получилось тогда. - Судьба наверно!
И все эти годы отец упорно искал меня, пока не нашел живого, через шестьдесят лет. Трудно поверить, что такое вообще может быть, но сон сам говорит за себя. - Вот так я понимаю этот свой странный сон, и никак не иначе.
Скатились скупые слезы на впалые щеки Иосифа Савельевича, и потерялись там, в горестных складках. Но он нашёл в себе силы продолжить свой необычный и трогательный рассказ дальше.
Я не оказался в той общей могиле вместе с семьёй только потому, что учился в тот момент уже на втором курсе Фармацевтического института, в городе Харькове. Это была мечта всего моего детства.
Я не знаю, как всё это расценивать: рок, судьба, или воля случая, или что-то другое. - Не знаю!
И отцу моему, сейчас уже больше ничего не надо: покой и только покой!
Да-а-а! - после всего услышанного мне трудно придти в себя. Тем более что и у меня самого, и мама моя, и бабушка моя Агриппина Дементьевна находились долгие годы в оккупации на Брянщине, знаменитых партизанских местах. И я много слышал от них о тех страшных временах, когда от многолюдных сёл оставались одни печные трубы. Невинных людей расстреливали каратели, и довершал всё дело огонь.
Долго ещё горбились обгоревшие печи на пепелище. Стояли они и многие годы после войны, как онемевшие от скорби люди на кладбище, как укор фашизму. И я их сам видел своими глазами, когда был маленький, хотя много лет после войны прошло. Не могут люди прикоснуться к ним, потревожить покой погибших жителей села. "Здесь были сёла, и жили люди! Страшно это видеть, и понимать!".
Везде гибли люди, разных национальностей, по всей России, и счёта им не было никакого. Была общая беда для всего советского народа, для всей нашей многострадальной страны.
Пока я думал об этой трагедии, ветеран нашёл в себе силы продолжить свой рассказ дальше.
Мой институт был эвакуирован в город Барнаул, про нас просто забыли тогда, и мы студенты были предоставлены сами себе. Не до порядка было тогда, когда наша армия так хаотично отступала на всех фронтах. Но деморализации войск не было, и всеобщей паники тоже, хотя ситуация порой была критической. Только чудом держались тогда: и наши солдаты, и гражданские люди, как одно целое, как единый народ! И мы победили в той неимоверно тяжёлой и кровавой войне.
И, что ещё самое удивительное, - продолжает Иосиф Савельевич. - В день начала войны, я сдавал зачет по немецкому языку, а тут войну объявили. Так всё чудно совпало тогда, в один узел завязалось. И как это ни странно звучит, "всё было подвластно случаю".
В армию меня не забрали, потому что у меня ещё в детстве была сломана правая рука. И срослась она тогда неудачно, так что врачи из призывной комиссии законно признали меня инвалидом.
Помыкал я горя вместе с беженцами по дорогам войны, потому что немцы очень быстро наступали, и непонятно было где фронт, а где тыл находится. И нам беженцам на любых работах приходилось работать, чтобы просто выжить, и не попасть в руки к фашистам, ведь, и такое могло случиться.
Тогда весь северный Кавказ мне пришлось исколесить на машинах, да телегах, но больше приходилось топать своими ногами, в разбитых ботинках. Не намерены были немцы оставлять такой лакомый для них кусочек с огромными запасами нефти, как Кавказ. И не жалели они своих сил рвались к этим запасам: кровь там, лилась рекой. В итоге со многими беженцами я оказался на Урале. И всё ещё не мог поверить, что избавился от постоянных бомбёжек. Ужас, какой, всё это пережить. "Когда на моих глазах гибли ни в чём не повинные люди. Когда самому в землю хочется зарыться, как мышонку, потому что казалось нам, что все бомбы именно в тебя летят". Мне от этого видения войны, уже никак не избавиться, хотя всю свою жизнь я стараюсь это сделать.
Всю войну я проработал на военном заводе, который выпускал самолёты-истребители для фронта. А после войны вернулся на Украину, что бы продолжить свою прерванную учёбу в институте, в городе Харькове.
Навестил я и свои родные места, где от еврейского местечка Чемировцы ничего не осталось, всё было сожжено фашистами дотла. Одна общая могила. И чьей-то твердой рукой на фанерной дощечке было написано предупреждение всему человечеству на будущее.
Помните люди, что это фашизм сделал! Здесь он прошёл!
Поплакал я тогда вволю, ведь круглым сиротой я остался, во всём свете никого из родных. И как мне горько это всё понимать было. Но что поделаешь, жизнь моя ещё не закончилась, и жить мне теперь надо было за всех родных сразу.
Я мечтал ещё мальчишкой стать аптекарем. И всегда вспоминаю, как отец послал меня купить цинковую мазь в нашу местную аптеку. А эта мазь, чуть ли не от всех болезней лечила тогда, смешно и подумать сейчас.
Поразила меня чистота в аптеке, и сам аптекарь в халате, как волшебник какой-то из сказки. И его учёная обходительность с людьми, мне очень понравилась.
Вот вам мазь сударь! Пользуйтесь, пожалуйста!
А сам аптекарь уже колдует над другим снадобьем, иначе я все его действия, и не воспринимал тогда. Именно волшебник!
Пришло время, ехать мне в Харьков, что бы поступать в такой институт, а у меня и одеть из одежды совсем нечего. Тяжело мы жили тогда, и я понимал всё это. Где моим родителям можно было, денег на костюм взять, когда нам, на еду только-только хватало.
Целый год я работал везде, где можно было, чтобы себя в божий вид привести, и костюм себе хороший купить: "иначе, как мне в городе показаться: деревня - деревней". И костюм я всё же, купил тогда сам. И поступил в институт, на радость своих родителей. Потому что везде трудился на славу. И если бы не война прошла тогда по нашим душам?
Что там говорить: "всё она перечеркнула, не одну мою жизнь изломала: "один я остался".
Закончил я институт, и направили меня работать в город Луганск. Но я хотел ехать на Дальний Восток, на край земли нашей, потому что романтиком был. И поехал я тогда в Москву, и там уже добился направления в город Биробиджан, который только-только городом стал. Очень удивились тогда чиновники странному моему желанию, но просьбу мою уважили: "езжай путешественник!".
Романтика влекла меня тогда, да и не только одного меня. Со всей земли нашей тут люди были, жили и трудились на стройках. Иностранцев тоже много было, и им романтики хотелось. Но главное, что все люди работали на совесть, иначе и быть не могло. Слабых духом людей никто здесь не держал, все люди одержимые мечтой были: "строить и созидать для поколений, на века строить!".
Вот так мы все здесь и жили, и трудились, и отдыхали. Красота-то, здесь, неописуемая была тогда, первозданная. И я все сопки здесь исходил: и на лыжах, и так, "пешим порядком". И не один я такой романтик был, много у меня соратников было в этом деле.
И жена моя тоже была романтик, везде вместе со мной путешествовала: моя любимая Бронечка, Броня Моисеевна. Вот уже шесть лет прошло, как её не стало, тяжёлая и невосполнимая для меня, и всей семьи утрата.
Приехала она со своими родителями в нашу Еврейскую Автономную Область, из Самарканда, новый город строить. Работала медсестрой в нашей больнице, где мы и познакомились.
Сама она чёрненькая и невысокого роста. Зато красавицей она была, каких мало, огонь девка! Как увидел я её первый раз, так и понял я, что это мечта моя, моя сказка наяву. И уже ни на минуточку я в этом не сомневался: "и так, всю свою жизнь".
Троих детей мы с ней воспитали: два сына и дочку. Всех их вырастили, и всех выучили, дали им высшее образование. И внуки уже есть у меня, и правнуки: не это ли счастье для меня.
Что ещё надо нормальному человеку? - и добавил рассказчик. - Вот, только бы войны не было, "зачем она нам!".
Вон сколько наград у меня за доблестный труд. Так и жить надо всем людям: "мирно!", но не получается почему-то у нас!
Без счёта, мы людей потеряли в ту Великую войну. Не родились дети у них, и у тех внуки, и так далее: невосполнимая для страны потеря. А у многих людей, весь их род прервался! Как будто и не было их на свете, не жили они.
А каких великих умов не стало? Не это ли невосполнимая утрата даже для великой страны как наша?
Я не беспокоил Иосифа Савельевича, ему надо было высказаться, и я не мешал ему это делать.
Что я мог сказать этому умудрённому жизнью человеку - "ничего!". Его надо только слушать, и стараться больше запомнить, таких людей, как он, у нас в городе по пальцам можно пересчитать.
Но тут улыбнулся Иосиф Савельевич, своей доброй улыбкой.
И мне не один раз по настоящему страшно было, до сих пор не поверю, что жив остался. В походе всё это было, когда все мои товарищи ушли на табор, а я один остался и под лёд провалился.
Не знаю, как я изловчился тогда, и спиной на лёд ужиком выполз. Никогда бы не подумал, что такое возможно: такой акробатический этюд, да ещё в ледяной воде проделать. Со смертью не наиграешься в прятки, не любит она этого. И риск часто неоправданный бывает, "гибнут люди!".
А вот со сном своим, я никак не могу справиться, хотя уже много времени прошло. Всё, так и думаю я, "это же надо так, через шестьдесят лет отец пришёл". Сразу же, и еврейское гетто мне представляется, где все мои родные находились. И лай немецких овчарок, и колючая проволока, разделяющая вроде бы внешне похожих людей. А оказывается, что все мы разные люди были, и одни должны быть непременно убиты, а другие уже пришли убивать.
Разговор как-то сам по себе, зашёл в тупик. Ведь мы уже об этом говорили, и это опять о войне будет: кровь, и слёзы!
Не можем мы сейчас, как говорится у лётчиков, из штопора выйти, крепко захватила война: ум, и сердце ветерана. Устал он. Прощаться надо!
Желаю вам Иосиф Савельевич здоровья и счастья, и долгих лет жизни! И что бы вам снились только хорошие мирные сны, вы заслужили это всей своей трудной жизнью. До свидания!