-- Григорий, приезжай, хоть с Татьяной поговоришь, она совсем плохая. Голос его был печальным, но держался мужик. Я быстро собрался и уже через полчаса был у них дома. Сын Алексей был в институте, и мы с Сашей подошли к Татьяне.
Сашина жена была совсем плохая, тяжелая болезнь доконала ее.
-- Может, ещё и пожила бы она, -- сокрушенно говорит мой друг, -- если бы ей не сделали химиотерапию. После нее Тане становилось с каждый днем все хуже и хуже.
Стоит Саша и разводит руками:
-- А что сделаешь, ей уже лучше было, даже на поправку пошла, а тут и врач посоветовал ей химию эту, а сейчас он молчит, этот врач. А жена умирает, и ни за что врач не отве-чает, вроде и не он советовал... Вот такие у нас дела! -- и замолчал Саша, и спросить не с кого, не в суд же подавать? Да и толку-то от этого!
Татьяна бредила... Лицо ее было желтым, волос на голове почти не осталось, она редко приходила в сознание. Дыхание тяжелое и прерывистое. Она то и дело задыхалась, ей не хватало кислорода.
И муж спешит на помощь. Срочно подключает ей кислородную
подушку, чтобы хоть на время облегчить состояние жены.
-- Вот так я и дежурю возле нее сутками. А что сделаешь? И днем и ночью -- рядом.
-- Жалко Лешку, -- Саша тяжко вздыхает, -- ведь он еще ребенок, хотя и в институте учится, и ростом большой, но смерти не видел. А матери и то надо, и другое надо, и постель поменять, -- тяжело ему рядом с ней находиться и ухаживать за ней. И очень переживает он, ведь мама одна, и не надо ему ничего -- лишь бы жила она.
Не приходит Татьяна в себя, все бредит в тяжелом забытьи, и мы уходим на кухню. Да, сильно изменился Саша -- лучший бригадир стройки. Осунулся лицом и похудел.
-- Тут не до жиру, -- усмехается он, -- сам понимаешь, все ясно, яснее некуда.
И сидим мы за столом и вспоминаем своих товарищей. И чуть теплится наша беседа. Мы прислушиваемся: может, помощь нужна Татьяне, чтобы заспешить к ней на помощь. Александр бодрится, словно и не было бессонных ночей...
Вскоре пришла Галина, двоюродная сестра Татьяны. Она поздоровалась с нами и сразу засуетилась, не теряя ни минуты и в доме у нее много работы, и помочь, и к больной сестре надо, и на работу. Вот так и крутится, как белка в колесе. Но она никому не жалуется. Невысокого роста, очень подвижная, с большими добрыми глазами, Галя успевает везде.
И вдруг она зовет нас:
-- Таня пришла в себя и хочет поговорить с тобой, Гриша.
Я наклонился к Татьяне, ее слов почти не слышно;
-- Я рада, что ты пришел, -- шепчет она и еще что-то говорит, но я не слышу. Галя склонилась еще ниже и улав-ливает отдельные слова:
-- Саша хороший, но ему тяжело со мной, он устал...
Саша стоит рядом и ничего не говорит. Глаза его увлаж-нились:
-- Все хорошо, Таня! Ты -- молодец! -- и отходит, чтобы не расплакаться. А Таня шепчет мне:
-- Мне Лешеньку жалко! Сыночек мой! Ему учиться надо. Я все денежки собрала ему. Все у Гали -- пусть учится сын...
Отдышавшись, она продолжала:
-- Я обо всем подумала, я все постаралась предусмотреть... Я долго жить не буду -- устала. И опять все про Лешеньку; лишь бы ОН доучился... вышел в люди, жалко, что я не доживу,
-- и скатилась слеза на ее впалую щеку.
Я тихонько глажу Татьянину руку, тяжелую и непослушную, лежащую поверх одеяла, без кровиночки...
-- Не плачь, Танечка, ведь Саша любит Лешку больше себя и тебя любит. Все будет хорошо, и ты выздоровеешь, ты обязательно выздоровеешь!
Но она качает головой -- нет! Она стала задыхаться, ей не хватает воздуха, ее легкие уже не работают.
Мы еще что-то пытаемся услышать, а сердце Татьяны борется со смертью, оно с нами -- это хрупкое и нежное сердце -- и просит помощи. Саша дает ей кислородную подушку, и Таня опять проваливается в бездну...
-- Она была веселой и неугомонной, моя Танечка. Всегда что-нибудь да затеет и всех заразит своей энергией, -- говорит Саша, и тяжко ему.
И я, ее помню веселой и задорной:
-- Григорий, нырять в прорубь будем? -- и смеется.
-- А як же, -- отвечаю я, -- только лень мне идти.
-- Саша нас отвезет! -- говорит она. И везет нас к проруби Саша:
-- Ныряйте себе! Коль охота топиться!
-- А ты, почему не хочешь? -- пристаю я к бригадиру. Мы с Сашей из одной бригады.
-- Нет-нет-нет! -- открещивается тот. -- Я еще с ума не сошел. Ты вон толстый, как турецкий барабан, и Татьяна -- ничего. А я совсем не подготовленный, я кости свои морозить не буду, не дурак.
-- Ну и не надо! -- летим мы в прорубь с Татьяной, только рябь пошла по воде, ломаясь о кромку льда. А солнце смеется, катаясь в своих же лучах: "Ну, что? Еще охотники есть? -- Есть!" И летят добровольцы в прорубь, и с каждым разом их все больше и больше.
И в любом деле Таня была заводилой и Сашу к своей суете немедленно подключает. Тот поворчит-поворчит, а все сделает, как надо. Умница он. Или опять ворчит на Татьяну:
-- Коты и собаки за тобой ходят со всей округи, ты их собрала.
-- Не ворчи ты, покорми их лучше, -- смеется Татьяна, -- тогда и за тобой пойдут!
Муж машет рукой;
-- Да ну вас! -- и больше ни слова. Он всегда больше отмалчивается, чем говорит.
Любила Татьяна сына Лешку больше своей жизни. Он был поздним ребенком у них, оттого и желанным. Много игрушек у малыша, а ему все новые покупают, и одевают красиво, денег не жалеют родители, пусть и сын добрым растет и умненьким.
А когда большим стал Алешка, то Татьяна мне и говорит;
-- Гриша, бери сына с собой в лес за ягодой или за грибами. Пусть привыкает, не хочу, чтоб нежным ребенком он рос. Ведь он защитник мой и опора моя в жизни.
Не любит Саша бродить по лесу, не его это стихия: "От-везти вас -- хоть куда отвезу, но ходить с вами -- увольте!"
И вот "жигуленок" летит по трассе к заветному месту. Лешка спокоен: комары не комары -- не жалуется парень, все терпит, собирает по ягодке в ведро:
-- Маме отвезу, вот ей радости будет! -- улыбается он.
Посмотрю я, посмотрю на него и из совка своего ягодки
в его ведерко досыпаю.
А Саша нас на дороге ждет, и радостно всем: один одно рассказывает, другой -- другое, а впечатлений у всех -- тьма тьмущая! Так и рос Алексей... Но вот его мама совсем плохая, а он уже большой и в институте учится, а помочь ей не может: обидно ему. И плачет тихонько Алексей, чтобы никто не видел;
-- Да я бы для тебя, мамочка, любую ягодку принес, любое лекарство достал, лишь бы ты жила долго-долго! -- и сотрясаются его плечи.
Уехал я домой после разговора с Татьяной, а через сутки ее не стало. Правду говорят, что перед смертью человеку легче бывает, и Саша так считает:
-- Я уже успокоился. Татьяне легче стало, и прилег отдох-нуть. И поспал-то немного, а будто кто-то толкает меня. Я сразу к Татьяне, а она уже не дышит. И хоть и знал, что так будет, а все равно растерялся. Надо "скорую" вызывать, а руки совсем отказали, и слезы текут, и ничего сделать не могу...
-- Увезли Татьяну, -- рассказывает мне Саша, -- а я всю свою жизнь вспомнил, все перед глазами ожило. Женился я рано, еще до армии. Познакомили меня друзья с одной девушкой: она из адыгов была, есть такой народ на Кавказе. Думал, что баловство, а влюбился не на шутку в нее. Так и
стали жить. Нина и институт бросила, а уже на третьем курсе была, и про родных забыла, и вроде все хорошо у нас, а тут и служить призвали. Пока я служил, она и уехала на Курилы, за большими деньгами. Там и познакомилась она с одним другом и, похоже, влюбилась.
Приходит мне письмо в армию: "Не ищи меня и прости, а люблю я другого. Нина". Еле пережил я такую измену. День и ночь она перед глазами стоит; невысокая и подвижная, и будто смеется надо мной: "Ты ведь любишь меня, Саша?" Чуть-чуть -- и был бы я уже на том свете. Но нашел в себе силы и пережил эту трагедию.
А из армии пришел, и через несколько месяцев -- письмо: "Саша, прости, если сможешь, а если любишь -- приеду". Ночь я не спал, писал письмо своей Ниночке. И как я ее только не называл; и нежной, и любимой, и единственной. Я весь извелся, дожидаясь ответа, и вдруг -- Нина на пороге! Я к ней кинулся, чтобы расцеловать ее, а она на живот показывает -- смотри, мол! А там уже месяцев шесть есть, если не больше. Видит мать моя такое дело, и решила прогнать ее из дома, а я не даю. Тогда она денег дает и говорит: "Живите, где хотите, снимайте квартиру, может и лучше, если отделитесь вы: трудно нам будет ужиться-то, ох и трудно!" Мудрая была мама, мудрая...
Родилась девочка, и назвали ее Жанной. Вся в маму! Как тут жить, если все языки чешут и пальцем показывают? Ну, мы и уехали на Дальний Восток. Не нравилась жизнь в поселке, все в город хотела. И жить в общежитии тоже не нравилось, а тут и с Татьяной она познакомилась. Она рядом жила. И стала Нина к ней в гости ходить -- подружились они.
А я все на работе да на работе; хочу денег побольше заработать, и не до них мне вовсе -- я сразу спать. У Татьяны был муж, но не расписаны они были, а жили себе потихоньку, и никого это не касалось. Но нашел он другую женщину, и выгнала его Татьяна к ней, не простила измены; жили-то мы все в одном поселке. Однажды исчезла Нина с вещами и Жанкой. А на столе записка; "Не ищи меня, я тебя не люблю. Нина". И что самое интересное -- уехала она с мамой Татьяны, моей будущей тещей; она вещи Тане привозила, холодильник и еще что-то, и забрала с собой Нину с Жанкой в город.
Пережил я и второй раз ее измену. И как-то в кино встретился с Таней, поговорили мы с ней и стали чаще встре-чаться. Незаметно и сблизились, и прожили без малого двад-цать восемь лет -- душа в душу. И даже мысли совпадали у нас. Я только о чем-то подумаю, а она уже высказывает ее вслух, и обоим смешно -- бывает такое...
А Нина вышла замуж, за Таниного родственника, -- снова совпадение, и уехали они в Майкоп. Теперь уже наши с Ниной дороги разошлись навсегда...
Грустно Саше рассказывать обо всем этом: ведь до сих пор не поймет он, почему так поступила Нина, почему?
Рассказывает он и курит сигареты -- одну за другой.
-- А если бы не встретилась Таня тебе? -- спросил я, -- ты стал бы опять искать свою Нину?
-- Нет! -- сказал он, как отрезал.
...Татьяну хоронили весной. Природа только-только про-снулась, но и зима совсем не ушла. Подует холодный ветер и сорвет тучку, зацепится за верхушки деревьев, но ветер гонит ее прочь...
Ежатся на холоде цветы, которые принесли Татьяне, и людям неуютно на ветру, и слезы текут по щекам. Но вот ударила траурная музыка, словно из поднебесья, и рухнула тишина у изголовья Татьяны, и отзывается стоном мать- земля, и принимает в объятия свою дочь...
Тяжело было пережить такую боль Алексею, очень тяжело. Он замкнулся в себе и плакал, когда оставался один. Нет больше его доброй мамы, пусто без нее и в доме, и в душе. Но надо жить дальше, надо учиться, чтобы не пропали те денежки, которые собрала его мама. Не о себе она думала, а о сыне. И отцу тяжело; нет его половины в этой жизни -- двадцать восемь лет прожить вместе -- не шутка.
Нальет отец стакан и выпьет: "Танечка, где же ты?", но молчат стены, и ударит он кулаком по стене: "Почему ты молчишь?" Тяжело Саша выходил из стресса, но вышел из штопора -- это уже во второй раз. Первый раз такое случилось, когда Нина бросила его. Но в ту пору помогла ему Татьяна, его добрая Танечка, и не было роднее и ближе ее за всю их совместную жизнь.
А сейчас и жены не стало, и совсем отчаялся мужик, и Алешка замкнулся в себе, и не могут они найти общий язык,
-- два самых близких друг другу человека на всей земле. И
каждый по-своему переживает и плачет порой, а высказаться не могут, и еще дальше отдаляются они друг от друга.
-- Тяжело было бы мне, -- говорит Саша, -- и нёизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не брат мой Сергей да Ивановы -- Галина с Володей. Они все время были рядом со мною и столько сделали мне добра, что и не сочтешь. Да и как сосчитать можно, я не представляю...
Рассказывает мне все Саша, а самому нелегко, столько хлопот людям доставил.
-- Спасибо всем, кто помог мне, -- спасибо!
-- А вот это, Гриша, тебе, -- и подает мне листки бумаги.
-- Я никому их не показывал; очень и очень переживал, но лучше пусть об этом знают все люди, а то и с ума сойти можно.
-- Что это? -- тихо спрашиваю я, и смотрю на друга.
-- Это Таня писала перед смертью, это тихое эхо ее уходящей жизни. Она уже ничего не могла сказать, а слова написанные, они здесь вот остались. Видишь -- большие буквы разметались по листам, они сбиваются, как и стук ее сердца, но они, слова, живут...
Она писала их после обезболивающего укола, после подпитки из кислородной подушки, которую приносил Саша. Поднабрав сил, Таня в упор спрашивала, имея в виду свою кончину:
-- Скажи честно, ты ждешь или же ждёшь, скажи честно, когда?
Ничего Саша не отвечал Татьяне, а только слезы преда-тельски лились из глаз. Она писала:
"Я безумная, мне кажется, они все знают про меня и ждут..." А вот и последние слова из этих листков: "Папочка и сыночка! Я вас очень люблю!" -- и все...
Отвернулся Саша, и я не могу слов найти, и что первое пришло на ум, то и сказал:
-- Царство тебе небесное, Танечка, и пусть будет тебе земля пухом!