Темное небо низко нависло над утомленной зноем землей. Высокая полевая трава, казалось, касалась кончиками хмурых туч. Уже угрожающе гремело где-то за горизонтом. Ветер разгуливался, колыша луговую поросль, и от него разбегались яркие волны насыщенного спектра зеленых тонов. Временами среди густой волны вспыхивали темно-лиловые или желтые чашечки неизвестных полевых цветков. Вдали темнела лесная граница, под обрывом неслышно текла мелкая речушка, иногда она посеребривалась от случайного солнечного луча. Свет уже потускнел в преддверии желанной непогоды.
Вдали, на уровне горизонта, виднелась одинокая человеческая фигура. Своим присутствием она уже создавала атмосферу обреченного отчаяния, хотя сама не могла объяснить себе причину охвативших ее чувств. Фигура видела и ощущала, всем внутренним содержанием откликалась на окружающее, но не могла уловить и задержать в себе всю гамму посещавших ее чувств. Рядом, плотно вкопанный в рыхлую землю, стоял мольберт с незаконченным карандашным наброском пейзажа, отдаленно напоминавшего вид, открывающийся с этой точки на луг. С другой стороны, на смятом покрывале с ярким этническим орнаментом был в отчаянии брошен блокнот с недописанным рассказом или миниатюрой - фигура так и не определилась, что должно было из этого выйти. Карандаши, палитра и остатки еды в изобилии были раскиданы вокруг. В последствии они будут собраны в отдельный ярко-синий пакетик, произведенный из нефтяных отходов и выдерживающий до двух килограмм веса, и равнодушно отправлены в мусорный бак.
Что-то снова было не так с внутренними весами молчаливой фигуры. Они явно находились в странном диссонансе, на них как будто ежемгновенно подкладывали новые и новые гирьки, отчего чаши находились в постоянном колебании и не могли никак остановиться. Фигура полагала, что однажды сдерживающая чаши гаечка не выдержит такой жестокой эксплуатации и вывернется из желобка, тогда проблемы исчезнут сами собой.
Но вот уже несколько лет она выдерживала. Иногда казалось, что зря, что иначе было бы лучше, но и проще. А просто на этом свете ничего не выходило. Наверное, человек на самом деле рожден для борьбы длиною в жизнь, хотя на других, кажется, это не влияет. Хотя, кто знает, как там на самом деле - у других?
Ветер нарастал, теперь его порывы стали более сильными и упругими, хотя промежутки между ними увеличились. Небо как - будто должно было непременно родить бурю. Буря бушевала сейчас внутри фигуры. Снова уходить ни с чем - и, огрызнувшись на близких, мрачно пробежать по лестнице наверх, в свою комнату, зарыться под одеяло с чашкой кофе в руках. Это должно успокоить, но надолго ли? Впрочем, так ли уж важны эти творческие замашки, когда они только остаются замашками? От тебя есть только костюм, который с легкостью принимают окружающие и с поражающей искренностью вместе с тобой вверять в эту иллюзию. Самое, пожалуй, страшное в том, что ты сам создаешь и поддерживаешь ее.
Волны на реке усилились, теперь в ее серебре было что-то угрожающее, вокруг как-то резко стемнело, и надо было идти. Открыв глаза и вздохнув о чем-то своем, человек, сутулясь, собрал мольберт и краски, бросил блокнот в сумку, а мусор собрал в пакет - по дороге надо выбросить, не забыть.
Одинокая фигура удалялась сквозь бушующий зеленый океан, низко над ней клубились тучи, и с ветром уже приносило крупные капли дождя. Она двигалась прямиком к лесу, что шумел вдали. Ветер рвал кроны деревьев, и листья, совсем еще молодые и зеленые, с радостью срывались с ветвей. Они неслись вместе с его порывами, радуясь свободе полета, и падали прямо в темные серебристые волны реки. Дальше течение уносило их за поворот берега, и скрывало от взора. Конечно, можно бы побежать следом и проследить - но небо уже все потемнело, и скоро начнется гроза, и это на самом деле глупо мокнуть под ливнем ради каких-то листьев.