Ивакин был, как говорится, признанный народом сумасшедший, но врачи его считали вменяемым и инвалидность не давали. Светловолосый, улыбчивый, рубаха-парень, он всегда был душой компании, и его причуды пересказывались молодежью, становясь устным народным творчеством нашего городка. Мне то ли повезло, то ли наоборот — не повезло, по сей день не разберусь, но я знала Ивакина с самого детства. Он был лучшим другом моего дяди и постоянно приходил в гости — поиграть в карты. Именно он научил меня плеваться, показал, как лазать по деревьям и как делать навозные бомбы. В общем, доброй половине хулиганств меня обучил именно он.
Ивакин не помнил ни матери, ни отца, растили его бабка с дедом, которые, к слову, тоже были сильно «не от мира сего». У бабки на подоконнике, в комнате внука, стоял кактус, который разросся просто до неприличных размеров и мешал Ивакину открывать окно, чтобы покурить. Сперва Ивакин просто уговаривал бабку извести «поганое растение», а когда та наотрез отказалась, — мол, «он счастье приносит, и вообще, такой же вот кактус дарил ей дед на какой-то там праздник», он не на шутку задумался, как избавиться от «цветочка». Думал долго. Бабка бы очень огорчилась, увидев внука топориком обрубающего веточки у ее любимого кактуса, так что необходимо было придумать более гуманный и надежный способ.
Однажды вечером, когда бабка ушла посидеть со старухами на лавочке, послушать «чаво в народе говорят», Ивакин взял пяти-кубовый шприц, наполнил его ацетоном и ввел прямо в ствол кактуса. Не прошло и двух дней, как бедный кактус растерял колючки и скурвился. О чем Ивакин не без гордости поведал мне, а я — вам.
Властелин времени
Стоял душный жаркий август. Ивакин, обрадованный тем, что бабка уехала навестить родню, позвал нас в свой дом пожить пару недель. Компания подобралась у нас веселая, разношерстная. Но главное, все мы конкурировали в той или иной степени чокнутости. Я писала стихи, Смирнов мечтал доехать до Москвы на велосипеде, Масленников страстно желал в живописи сравниться техникой письма с самим Айвазовским. Дядя мой тоже был ненормальным потому, что был самым обычным среди нас. Но титула самого «больного на голову», без сомнения, удостоился Ивакин. Первое, чем он совершенно шокировал всех, стало заявление: «Спать вредно». Как только темнело и мы ложились спать, он включал музыку и начинал петь. Голос у него был хороший, но спать под его задушевные вопли было просто немыслимо, поэтому его талант певца освистали — кто во что горазд.
Пытка под девизом «Спать вредно для тела и души» закончилась через три дня. Больше и сам Ивакин не спать просто не мог.
Впрочем, несмотря на все причуды Ивакина, а их у него было предостаточно, мы души в нем не чаяли. К примеру, каждое утро начиналось под истошный вопль хозяина: «Вставай, вставай, Вова, пойдем доить корову!» Вов среди нас не было, но он упорно призывал к доению коровы именно Вову, наверное, потому, что «Вова» рифмуется с «корова». Когда мы выползли из-под теплых одеял, кто-то усмехнулся:
— У тебя же нет коровы.
На что Ивакин абсолютно серьезно ответил:
— Придется не доить!
Его невозможно было не любить. В нем что-то теплилось такое чистое, искреннее, близкое каждому человеку. А потому мы лишь добродушно смеялись над его выходками.
Однажды утром мы проспали до десяти, что было верхом роскоши в этом доме. Обычно в шесть Ивакин уже звал Вову доить корову, а сегодня стояла сладкая тишина, и мы впервые выспались досыта. Походили по огороду, набрали овощей на салат, позавтракали. Ивакина все не было. Мы не беспокоились, но удивлялись. У Ивакина была страсть изобретать что-нибудь. В это лето весь сад кишел его изобретениями. Он усовершенствовал поливалку таким образом, что к каждому кусту подходил свой шланг и на каждое растение выливалась своя норма воды. Он сделал ловушки для кротов, которые не прокалывают зверькам лапки, а просто удерживают, и когда крот попадался в такую ловушку, над землей подымался флажок. Это он сделал для того, чтобы бедный крот «не скучал в плену». А поскольку Ивакин был слишком милосерден и не мог убить беззащитного толстопузого слепыша, он относил попавшегося ему крота в соседний огород. Это увлечение «изобрести чего-то» нередко заставляло Ивакина забыть о времени и торчать в мастерской целыми днями напролет. Наконец, к полудню он появился чумазый и загадочный, скользнул на веранду, умылся и вошел к нам торжественный, держа что-то за спиной.
Но тут Ивакин с победным кличем поставил на стол будильник.
— И что это? — спросил Смирнов, рассматривая самый обыкновенный с виду будильник. Лицо Ивакина становилось все счастливее, он просто сиял от гордости:
— Я — гений! — во всеуслышанье заявил он. — Я изобрел часы, которые идут назад!
Мы разочарованно переглянулись, но обижать его не хотелось. Каждый взял чудо-часы в руки, посмотрел. И правда, эти часы могли смело разрушить устоявшуюся фразу «по часовой стрелке», так как шли они наоборот.
Сперва мы неискренне хвалили его творенье, а потом искренне сказали, что это чушь и что никакой он не гений, а просто дурак. Ивакин обиделся, на время забыл обязанности хозяина и не кормил нас толком три дня. Больше он не приносил свое изобретение и не заговаривал о нем.
На стене у нас висело старенькое радио. Однажды вечером мы с грехом пополам поймали-таки «Голос Америки» и, затаив дыхание, слушали солоноватые остроты, отпускаемые ведущим в адрес бывшего Советского Союза. Вдруг начались помехи, а когда чистота звука вновь нормализовалась, шла передача, названия которой мы не слышали. Какой-то американский изобретатель рекламировал свое новое изобретение:
— ...Я властелин времени! Обманите время! С помощью моих часов это возможно! С ними ваше время будет идти в обратную сторону, и вы станете молодеть с каждым днем!
Вновь начались помехи, и больше ничего уже невозможно было разобрать.
— Он опередил меня! Я, это ведь я первый придумал их! Это я властелин времени, я! А не этот, как там его, Пендерс Шмендерс! Вы сломали мне жизнь! — взвыл Ивакин и кинулся осыпать нас проклятиями.
Он и по сей день не может забыть случая с часами. Но зато после того происшествия мы проявляли к нему куда больше уважения и терпения, когда он начинал объяснять принцип работы очередного «шедевра».
Один из вечеров
Июльский жаркий вечер. Ни ветерка, ни облачка. Жужжит мошкара. Мычат коровы, которых усталые пастухи гонят домой с гиканьем и свистом. Мы сидели в беседке, курили, играли в шахматы, говорили обо всем на свете. Тут из-за угла вынырнул Ивакин с магнитофоном в руках и упрямым твердым шагом пошел мимо нас.
— Ивакин! — крикнул кто-то из наших, но тот не отозвался.
Крикнули еще раз пять, прежде чем Ивакин, наконец, свернул к беседке и вошел к нам:
— Ну что вы делаете? — с искренней обидой сказал он. — Я хотел обмануть ломы! — так он называл накатывающую на него непреодолимую лень. — Они шли за мной, а я схитрил и прошел мимо. Все, теперь они настигли меня... — он лег на лавочку.
Посыпались шутки. И только один Масленников с ненавистью поглядывал на лучезарно улыбающегося Ивакина. Дело все в том, что вчера вечером Ивакин разыграл с ним злую шутку. В одном кармане у него лежал арахис, а в другом — козий горошек. Попотчевав друга сперва арахисом, Ивакин с честным лицом дал ему неотличимые от арахиса в шоколаде козьи катышки.
Впрочем, чудачества Ивакина стали для нас нормой, неотъемлемой частью жизни. Когда ему было лет пятнадцать, он вдруг заявил, что уйдет жить в лес, и, чтобы приучить себя к спартанскому образу жизни, начал пить воду из луж. На наши доводы: «Она же грязная, схватишь букет болезней...» — он отвечал снисходительно:
— Чем грязнее, тем лучше. Вы думаете, в лесу вода чище?
К счастью, его заход продлился всего две недели, заразу он никакую не схватил и в лес не ушел, причем причиной послужили бабушкины пирожки с картошкой и с мясом. Он не в силах был отказаться от этого лакомства.
— Чей магнитофон? — ни с того ни с сего спросила я, вспомнив, что у Ивакина магнитофона сроду не было.
— Японский...- сонно пробурчал парнишка.
— Откуда взял? — снова спросила я.
— Из дома... — последовал ответ.
Дальше я расспрашивать не стала — знала, что бесполезно. Это был один из тех летних вечеров, которые обычно заканчивались перебрасыванием колкими шутками, похлопыванием друг друга по плечу, пожеланиями увидеть во сне табун голых женщин и исчезновением в темных подъездах, из которых еще долго слышались крики и смех.