Аннотация: Кто-то испытывает самолёты, кто-то автомобили, а Вениамин Зирочка испытывает новое чувство: любовь. Глава, в которой автор обретает имя, фамилию и сердечную привязанность.
Чай остыл, эйфория прошла.
В полутёмной совершенно пустой зале сидел автор и, будто тараканы, проглотившие сияющие самоцветные камни, бегали по стенам кафешки огоньки гирлянд, звучала приглушённая музыка, за стойкой клевало носом сонное существо.
Обычная ночь, рядовая.
Автор зевнул.
Чем больше он думал о девушке в спортивных штанах и розовой маечке, чем чаще вспоминал купе пассажирского поезда Мариуполь-Харьков, - все эти яйца вкрутую, курицу, хлеб, коньяк, - тем меньше ему нравился мир без Стефании.
- Кажется, я влюбляюсь, - предположил автор.
Осторожно, словно пробуя первый лёд, он представил себе Шмуль-Чарторыйскую, - лёд выдержал: блондинка приветливо улыбнулась, в глазах её обозначился сдержанный интерес.
Будто в бане на раскалённую каменку плеснули ковш студёной воды: мгновенный жар опалил автора, горячим кляпом заткнул глотку, заставил бешено колотиться сердце.
- Я влюблён, - понял автор, и в осознании этом не почувствовал он оскомины опостылевшего дежавю; напротив, почудилось ему нечто новое, необыкновенное, ни разу с ним не бывшее.
Сумасшедший восторг заполнил юношу, как гелий воздушный шарик.
- Я влюблён, - удостоверился автор и воскликнул, ликуя:
"Влюблён!".
- Что? - встрепенулось существо за стойкой. - Ещё чаю?
- Нет, не надо, спасибо, - вежливо отказался засидевшийся посетитель. - Пойду я.
Он выходит на улицу, здесь хозяйничает мороз.
Ёжась от холода, посетитель спешит домой.
Часа в три пополуночи до мозга костей промёрзший я открыл входную дверь хостела, воняло ношенными носками, сырыми вещами, сохнущими на радиаторах, кухонным чадом, - я юркнул в свой закуток.
Скинул ботинки, снял куртку и шапочку, потирая озябшие руки, протиснулся мимо узкой кровати к столу, включил электрический чайник.
За утлыми гипсокартонными стенами беспробудно дрыхли соседи, храпели, хрипели, пускали ветра, ютились в изгаженной желудками духоте, проживали единственную и драгоценную жизнь свою люди, братья и сестры мои.
Я сел у окна.
В небесах сияли неописуемо прекрасные звёзды.
Как бы мне рассказать о них людям? Братьям и сестрам моим, забывшим о небе... - многое бы я отдал за эту возможность.
Чтобы не впустую. Чтобы не о стенку горохом.
Говорят, за умение писать настоящую прозу, за дар такой силы господа сочинители крупно платят: самому дьяволу надобно душу продать.
Я глянул завороженно вверх, - там сверкала, морочила звёздная россыпь, манила и звала к себе бездна, влекла.
Что ж, пожалуй, я бы и согласился кровью скрепить сделку - где контракт?
И тотчас свист полозьев тишину разрезал, в воротах явились кони.
Такие, каких ставят на триумфальных арках: слева - чёрная морда, справа - чёрная морда, а посерёдке - ещё две. Зубы оскалены, пена летит клочьями, даже не скажешь, что кони, чисто звери из преисподней, раздуваются ноздри, пар столбом.
Над упряжкой - фуражка с лакированным козырьком.
Заиндевевшие брови, нос трубой, округлые щёчки, подбородок, закутанный башлыком.
Лихо круг по двору заложил кучер - вздыбились кони, тормозя, - и замер, как вкопанный, у подъезда санный возок. Из него с ловкостью почти военного человека выскочил господин, - минута - и он уже на моём пороге.
С неимоверным изяществом раскланявшись, сохраняя почтительное положение головы, визитёр в коротких, но ясных словах определил, что, путешествуя по казённой надобности, не мог отказать себе в удовольствии лично представиться, Павел Иванович Чичиков, чиновник миграционной службы.
- Очень приятно, - ответил я. - Вениамин Зирочка.
Премилой улыбкой расплылся гость:
- Рад, несказанно рад познакомиться. Справочку предъявите...
Я протянул ему справку переселенца.
Пощупав, понюхав, посмотрев на просвет, тщательно изучил бланк с печатями Павел Иванович, сказал отечески строго:
- Что же вы, Вениамин, порядок нарушаете? Красной краской метку на лоб не поставили, шестиконечную звезду из жёлтой бумаги не вырезали, на курточку белыми нитками не пришили...
Я оторопел: о подобных требованиях я не слышал, но законы так быстро меняются...
Впрочем, чиновник тотчас сменил гнев на милость:
- Ну да бог с ним, с порядком. Слышал, у вас душа имеется на продажу?
- Так вам же, небось, мёртвая нужна, а у меня живая.
- Ах, живая... - огорчённо протянул Чичиков. - Живая мне ни к чему, мой интерес только на мёртвые распространяется.
Он огляделся.
Опытным глазом оценив скромную обстановку, пробурчал Павел Иванович:
- Не понимаю. Как в этой дыре можно сохранить душу? Может, я просто рано приехал? М-да, наверное, поторопился...
Стал прощаться господин Чичиков.
Шаркнул ножкой, обещал наведаться через месяц.
И исчез, умчали его кони, - тишина.
Только пайетки звёзд сияют на небесных шифонах, чёрных, как мгла, шелках.
Да снег искрится.
О! если бы умел я писать настоящую прозу, немедленно накатал бы: "Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся ещё необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете"...
Но я писатель сомнительный, я подумал: "Утро вечера мудренее".