Хованович Александр Ильич. Poligon

АЛЕКСАНДР ХОВАНОВИЧ

РДС-1 И ВСЯ ЖИЗНЬ

Из записок испытателя ядерного оружия

Начало

В 1992 году я отдыхал в Звенигородском военном санатории. Как обычно в таких случаях, встретил там несколько человек, с которыми был знаком по армейской службе. Скучать не пришлось: воспоминания, прогулки, кино - время летело быстро. Несколько раз собирались пойти в расположенный неподалеку монастырь, где был историко-художественный музей и церковь. Но идти туда с компанией не хотелось, и я откладывал посещение до последнего дня, мечтая в одиночестве побродить по монастырскому двору, зайти в палаты, восстановить в памяти далекие сороковые годы....

Но даже в последний день уединения не получилось. Во дворе монастыря суетились киношники - снимали сказку "Емеля". Шум, гам, сутолока. Любопытствующие экскурсанты толпятся за ограждением. Кое-кто, правда, как и я, пытается осматривать монастырь: останавливается, задумывается. О чем? Может быть, о том, что повидали на своем веку эти толстые монастырские стены, какие тайны хранят они? Но я уверен, что никто даже не предполагает, какие события происходили здесь зимой и весной 1947-1948 годов. Именно здесь в монастыре формировалась войсковая часть - основа Семипалатинского полигона, на котором было испытано больше ста ядерных зарядов, начиная с первой атомной бомбы.

В мае 1947 года я, 22-х летний старший лейтенант, получил диплом об окончании Ленинградской военной академии связи. До этого были военфак института связи, фронтовая практика, ранение, госпиталь. И вот я, военный инженер, направляюсь в научно-исследовательский институт связи Советской Армии. Еду в Мытищи, что под Москвой. Встретили меня хорошо. В институте уже работали мои старшие товарищи по военфаку и академии.

Лабораторией, в которой я начал свою инженерную деятельность, руководил Петр Степанович Плешаков, окончивший академию на два года раньше. Когда-то он был у нас старшиной факультета и безжалостно выбивал из нас "штатскую дурь". До сих пор помню загнутый угол одеяла на своей койке: значит, плохо заправил, и меня ждет очередной наряд вне очереди.

Теперь это уже был не строгий старшина, а многообещающий специалист! Впоследствии ему были присуждены Государственные и Ленинская премии, заканчивал свою карьеру Петр Степанович Плешаков министром радиопромышленности СССР.

... Через полгода после прихода в институт моя судьба неожиданно круто изменилась. Однажды меня вызвали в отдел кадров и дали заполнить большую подробную анкету. Обычно такие анкеты давали тем, кого собирались направить в загранкомандировки. И я размечтался: новые впечатления, люди, обычаи, другая обстановка. Интересно, думал я, в какую страну меня пошлют?

Прошло еще три месяца, и меня вызвали в управление Начальника войск связи нашего Министерства. Как на крыльях летел туда. В управлении сказали: "Ваша служба в институте закончена. Через три дня вам следует прибыть в Звенигород Московской области, где на территории монастыря формируется новая войсковая часть. О дальнейшем прохождении службы сообщат там. "А пока, - предупредили, - никому о новом назначении ни слова, и вообще поменьше разговоров"!

В Мытищи я возвращался в страшной растерянности. До этого все было ясно: была цель стать хорошим радиоинженером, было у кого учиться. Кроме того, рядом Москва, да и Ленинград не так уж далеко, а там жила больная мать. Вот так заграничная командировка! Значит, сначала Звенигород, а потом куда? Конечно, мое дело подчиниться приказу - такова доля военного человека, и я ее сам выбрал, но на сердце было неспокойно.

Может быть, я в чем-то провинился, или все же это что-то необычное, связанное с работой за границей, может быть даже с разведкой... Видно подвиги майора Пронина не давали мне покоя.

В Звенигородском монастыре к началу января 1948 года таких, как я, офицеров, собралось более ста человек. Из разных родов войск. Никто не знал, что будет дальше. На наши расспросы начальство отвечало уклончиво: "Вот приедет командир части генерал-лейтенант Рожанович, он вас соберет и все прояснится..." И он приехал : довольно молодой, очень энергичный и решительный человек. Собрал нас и сказал, что мы должны будем участвовать в испытаниях новых образцов военной техники: "Испытания будут проводиться далеко от Москвы, на полигоне, который еще строится. На все работы выделены многие миллионы, их необходимо быстро освоить, - продолжал генерал-лейтенант. А пока ваша задача - приобрести новые знания, получить необходимую специализацию, чтобы потом успешно выполнить правительственное задание". Где, когда и у кого нам надо будет учиться, он не сказал, так что неопределенность нашего положения сохранялась. Мы по-прежнему жили в монастырских палатах, где до нашего приезда был военный дом отдыха. Нас и обслуживали как "отдыхающих": вкусно и дорого кормили, молоденькие и симпатичные официантки кокетливо улыбались бравым офицерам. У некоторых появились даже сердечные привязанности...

А время шло. Дорогие блюда в столовой стали нам уже не по карману, и мы попросили кормить нас попроще и подешевле.

Примерно в середине февраля приехал из Москвы какой-то штатский. Он поочередно приглашал нас на беседу. Подошла моя очередь. За столом сидел человек лет сорока. "Здравствуйте, меня зовут Михаил Александрович..." Он задавал вопросы о моем образовании, об опыте работы, внимательно выслушивал ответы. Как-то незаметно он создал непринужденную обстановку.

Я чувствовал себя легко, без той скованности, которая обычно бывает при разговоре младшего офицера со старшим начальником. Михаил Александрович сказал, что работы по моей специальности не будет, и предложил заняться автоматикой и кабельным хозяйством. К этому у меня не было никакой тяги еще в академии. Копаться в релейных схемах я не любил, бесчисленное количество контактов, многообразие их связей вызывали во мне тоску. Так честно я и признался Михаилу Александровичу.

Он ненадолго задумался и предложил другое: изучать новые физические явления, в известной мере связанные с радиоактивностью. Говорил осторожно, общими фразами. Признаться, я мало что понял, но меня потрясли слова "новые физические явления!" Это же так интересно! И я согласился. Итак прощай военная радиосвязь и связь вообще, да здравствует новое в физике! Позже я узнал, что фамилия Михаила Александровича - Садовский, он заместитель директора института химической физики Академии наук СССР.

В конце марта мы разъехались на переподготовку по гражданским научно-исследовательским институтам Москвы и Ленинграда. Я с большой группой офицеров попал в Институт Химической Физики (ИХФ). Вся наша московская группа поселилась в Хамовнических казармах. В то время там же размещалась Высшая офицерская кавалерийская школа - утеха стареющего маршала С.М. Буденного. И мы, естественно, не раз его видели.

Жили мы в огромной казарме, человек по 80 в комнате.

Подъезжали новые и новые офицеры, выпускники военных училищ.

С некоторыми из них, Левой Неверовым, Юрой Деньгиным, Волей Исаевым, Ваней Голишниковым я работал на Полигоне в одном подразделении. И мы долгие годы сохраняем товарищеские отношения.

В ИХФ я специализировался в лаборатории профессора О.И. Лейпунского, где разрабатывались методы и аппаратура для измерения гамма-излучения и нейтронов, а также для исследования их распространения в воздухе и в различных защитных средах. Состав лаборатории был молодежный - в основном выпускники Московского и Ленинградского университетов. Подготовка у них была основательная. Но они не подавляли нас, начинающих, своей университетской эрудицией, а, наоборот, старались объяснить все просто, понятно, чтобы ввести в курс дела. Впрочем, и они еще многого себе не представляли. Особенно я сдружился с Валей Пенькиной, Ниной Медведевой, Сережей Рябцевым и Володей Миллером. У них я был первое время, естественно, на подхвате, постоянно вникая в курс дела. Скоро я понял, что нас готовили для участия в испытаниях атомной бомбы.

Хорошие отношения установились у нас и с сотрудниками других лабораторий. Много внимания нам уделял и М.А.Садовский. Нам иногда приходилось возить тяжелую аппаратуру в другие учреждения. В этих случаях мы обращались к секретарю помощника директора Зое Кошелевой и она обеспечивала нас автомашиной. Эта молодая стройная девушка всегда с доброжелательной улыбкой встречала наши просьбы.

С нашей группой занимались известные ученые: вводные лекции читал, например, академик Николай Николаевич Семенов, они посвящались общим принципам устройства атомной бомбы и физике взрыва. Основывались лекции на несекретных данных научной литературы. За год или два до этого в нашей стране был переведен американский отчет Смита о создании атомной бомбы.

Еще в академии я пытался прочесть эту книгу, но тогда она показалась мне чересчур сложной: на десятой странице стал зевать, а на двадцатой заснул. Больше тогда за эту книгу не брался. А в ИХФ после прослушанных лекций легко разобрался в ней.

Лекции по ударной волне атомного взрыва читал М.А.Садовский, уже тогда известный специалист в области обычных взрывов. Он установил математическую зависимость между энергией взрыва и параметрами ударной волны, за что в 1948 году получил государственную премию. Лекции М.А.Садовского оказались очень полезными.

Лекции по образованию и развитию огненного шара атомного взрыва читал профессор М.А. Ельяшевич. На них я, признаться, бывал редко, о чем в последствии очень жалел. У профессоров О.И.Лейпунского и П.А. Ямпольского я прослушал все лекции.

Они вели темы по гамма и нейтронному излучениям, т.е. по вопросам непосредственно связанным с моей будущей работой. У Овсея Ильича помимо основательных (естественно по тому времени) знаний был еще и большой талант педагога, поэтому материал, связанный с гамма -излучением атомного взрыва мы хорошо усваивали. А Павел Абрамович пытался втиснуть в наши головы все, что он знал сам по нейтронам. К сожалению, для нас тогда это была очень трудная задача. Помогали "вбивать" знания и сотрудники лаборатории в практической работе и теоретических рассуждениях. И постепенно многое прояснилось и с нейтронами...

Иногда на лекциях присутствовал незнакомый генерал-майор.

Он скромно сидел в углу, стараясь не особенно выделяться, и внимательно слушал. Это был Виктор Анисимович Болятко - начальник Спецотдела Генштаба , ведающего вопросами испытания атомного оружия.

В лаборатории мне стали постепенно поручать более сложные задачи, я уже участвовал в градуировке различных видов гамма-дозиметров: фотопленок, оптических стекол и других приборов. Мощность дозы гамма-излучения предполагалось измерять с помощью ионизационных камер, приборов, измеряющих степень ионизации воздуха, пропорциональную мощности дозы гамма-излучения. Потоки медленных нейтронов должны были измеряться различными индикаторами / фосфор, натрий, золото, алюминий и другие элементы /. Приходилось иметь дело с различными гамма и нейтронными источниками и рентгеновскими установками. Всю эту аппаратуру надо было градуировать. Для этого использовали естественный радиоактивный источник - радий и рентгеновские установки. Радий, окруженный бериллием, являлся источником нейтронов. В Москве к этому времени уже работал ядерный реактор в Лаборатории измерительных приборов академии наук СССР (будущий Институт атомной энергии имени И.В. Курчатова). На этом реакторе получали гамма-источники искусственной радиоактивности, кобальтовые и цезиевые. Эти источники при возили в ИХФ, их использовали и мы при градуировке гамма-аппаратуры. Радиоактивные источники помещались в свинцовых контейнерах - довольно слабая защита! Из хранилища мы приносили их в лабораторию, вынимали из контейнеров и устанавливали в требуемой точке. И так несколько раз в день. К тому же, помещений у нас было мало и работать иногда приходилось в той же комнате, где происходила градуировка приборов. Естественно, что при такой "технике безопасности" избежать излучения было невозможно. Правда радиоактивные источники были довольно слабые, но за один день набиралась доза от 0,05 до 0,1 рентгена. Мы в то время не только не боялись облучения, но даже бравировали этим. Однажды кто-то из сотрудников обнаружил, что в ампуле одного из радиоактивных источников нарушена герметизация. Решили очистить и промыть ее поверхность. Эту операцию поручили сотруднику лаборатории Вальтеру и мне. Средства защиты применялись самые примитивные: чьи-то старые брюки, халат, а за неимением резиновых перчаток - презервативы. Я не помню какую дозу мы получили, но лейкоциты упали с 6000 до 3500. Врач институтской службы радиационной безопасности требовала, чтобы мы регулярно сдавали кровь на анализы и ходили к ней на осмотр, но мы, завидев ее, обычно куда-нибудь прятались.

Работали мы напряженно и к концу рабочего дня порядком уставали. Правда, бывали и минуты разрядки: кто-нибудь расскажет остроумный анекдот или забавную историю. Особенно отличался остроумием один невысокого роста человек с живыми умными глазами, который иногда навещал нашего руководителя О.И.Лейпунского. Большей частью их беседы носили мало понятный мне тогда специальный характер, но иногда он мог "выдать" веселую шутку или рассказать отличный анекдот. Видно, у него тоже была потребность как-то отвлечься. И ему это вполне удавалось. "Кто это такой?" спросил я одного сотрудника лаборатории. "Это заведующий теоретическим отделом нашего института Яков Борисович Зельдович. Последнее время он редко бывает в Москве - мотается по всяким командировкам" Ответ был не совсем точен. К тому времени Зельдович уже был назначен Главным теоретиком конструкторского бюро КБ-11, которому была поручена разработка атомного заряда. Главным конструктором КБ-11 являлся Ю.Б.Харитон, а его заместителем - К.И.Щелкин. Все трое - бывшие работники Института Химической физики Академии Наук, питомцы Н.Н.Семенова.

Наступил день отъезда на Полигон. Мы, офицеры, уезжали первыми. Наши товарищи из ИХФ должны были приехать позже, за несколько месяцев до испытаний. И хотя расставались ненадолго, решили устроить прощальную вечеринку. У Нины Медведевой собрались молодые сотрудники института и мы, отъезжающие. По теперешним представлениям все было бедненько: красное вино, немудрящая закуска.... А нам было хорошо. Настроение было приподнятое и в то же время тревожное. С одной стороны - покидаем Москву, а с другой - где этот полигон, что он из себя представляет? Только на вокзале, когда нам в условленном месте вручили билеты, мы узнали, что едем до Семипалатинска, вернее до его новой части - Жана-Семей. Нас никто не провожал, было запрещено. С целью конспирации билеты нам выдали до станции Чарская.

Полигон

И вот мы в Жана-Семей. Нашли землянку, куда нам надо было явиться. Землянка ничем не примечательная. Наши документы были внимательно проверены. Один из присутствующих там офицеров куда-то позвонил. Через три часа нас отправили за 120 километров на "Берег". Это действительно был берег Иртыша.

Там в нескольких солдатских городках располагались строители, автомобилисты, связисты, работники охраны и обслуживания опытно-научной части (ОНЧ). В жилом городке было два деревянных дома; два кирпичных двухэтажных - достраивались и в стадии завершения - здания штаба и столовой. Опытно-научная часть размещалась в двух трехэтажных домах, огороженных высоким забором. Отдел возглавлял И.В.Ремизов, а подчиненную ему лабораторию - В.В.Алексеев. Лабораторное оборудование установили на нижних этажах, а мы поселились на третьем. Это было удобно: можно работать хоть до утра, а освободившись, пойти наверх и поспать. В городок почти не ходили - поздней осенью в степи дули сильные холодные ветры. Зимой в городке достроили два дома, и наше общежитие перебралось в один из них.

На первых порах нашим начальникам - И.В.Ремизову и В.В.Алексееву приходилось нелегко: вопросами, связанными с гамма- и нейтронным излучениями, они раньше не занимались и не специализировались как мы. Выручали хорошие организаторские способности и умение учиться, в том числе и у своих подчиненных. Лаборатории принимали постепенно тот вид, который позволял начать исследования: мы устанавливали новую аппаратуру, осваивали ее, разрабатывали защитные чехлы для гамма - и нейтронных дозиметров, монтировали, с учетом особой специфики, рентгеновскую установку, предназначенную для градуировки гамма - дозиметров.

С этой установкой у меня связаны неприятные воспоминания.

Для сглаживания высокого напряжения на рентгеновской трубке использовались высоковольтные конденсаторы довольно большой емкости. На них долго сохранялось высокое напряжение, опасное для жизни операторов. Поэтому в конструкции был предусмотрен ( а возможно, мы его сами сконструировали ) специальный разрядник, который после выключения установки падал на высоковольтные контакты конденсатора и замыкал их на землю.

При работающей установке он удерживался в верхнем положении специальным магнитом. Однажды, выключив установку, я вошел в свинцовую камеру (каморку обитую свинцовыми листами для защиты от излучения рентгеновской трубки), чтобы снять облученные фотопленки и случайно дотронулся до трубки. Страшный удар обрушился на меня, в глазах потемнело. К счастью, я упал на дверь камеры, которая распахнулась наружу. Когда через несколько минут я пришел в себя, то увидел, что разрядник оторвался от магнита, но не упал, видно, что-то заело.

Хорошо, что я зашел в камеру не сразу после выключения установки, а чуть позже! Я вспомнил, какая трагедия произошла в 1948 г. в институте физической химии с одной моей, знакомой молоденькой девушкой. Мы ездили в этот институт градуировать вакуумные дозиметры. Ее гибель нас буквально потрясла, но, к сожалению, я не сделал должных выводов. Как жаль, что большинство учится только на своих ошибках!

Новый 1949 год мы встречали в сарае, предназначенном для вивария. Мы были молоды, полны оптимизма и веры в успех своего дела, и в эту новогоднюю ночь звучали заздравные тосты. А танцевать не пришлось - дам для танцев было раз-два и обчелся.

По правде сказать, веселого в нашей жизни было мало. Суровый климат, оторванность от семей, цензура переписки, постоянные инструктажи о бдительности, наличие большого количества сотрудников известного ведомства, удаленность от культурных центров - все это сказывалось на нашем душевном состоянии. Иногда становилось так тоскливо одиноко, что спасали только молодость, надежда на что-то лучшее в будущем и напряженная работа. Поэтому мы не пропускали ни одного кинофильма, смотрели их не один раз. Воздействие кино было очень велико. Мы переживали за судьбы положительных героев, желали всех бед отрицательным персонажам и были счастливы, если все кончалось благополучно.

Некоторые из нас были заядлыми охотниками. В 1949 году охотится могли немногие. Позже, с ослаблением режимных строгостей, к охоте пристрастилось много офицеров. Среди них был мой друг Борис Сергеевич Савашкевич, который иногда приносил много чирков и уток, и тогда у нас был пир горой. Из меня охотник не получился.

В то время я читал мало, слишком беспокойно было на душе, и обстановка в общежитии не располагала к подобным занятиям.

В комнате со мною жили Николай Пантелеймонович Кукин и Валентин Павлович Ерин. Это были люди со значительно большим чем у меня жизненным опытом. Наши оживленные беседы меня многому научили. Н.П. Кукин работал со мной в одной лаборатории. Он занимался вопросами, относящимися к нейтронам.

Вначале ему было еще труднее чем нам, поскольку он не слушал лекции в ИХФ. Однако, хорошие способности, отменные знания физики и английского языка позволили ему успешно овладеть методами измерения нейтронов и руководить группой офицеров.

Мой хороший знакомый работник дома офицеров - Мартыненко пригласил меня участвовать в художественной самодеятельности, которой он руководил. Я сыграл несколько незначительных ролей в двух или трех пьесах, которые были далеки от совершенства. В одной из них я играл роль брата композитора-"формалиста". Композитор был способный, но шел в своем творчестве не по тому пути. Я, рабочий, раскрыл ему глаза и показал как он далек от народа. Композитор исправился и стал сочинять доступную народу музыку. Может быть, уже тогда я чувствовал надуманность сюжета, и рабочий брат в моем исполнении предстал довольно нудной личностью. Из моих товарищей по драматическому кружку, я лучше других запомнил Владимира Михайловича Барсукова. У него был прирожденный артистический талант. Поэтому его выступления пользовались неизменным успехом. Следует отметить, что В.М. обладал многогранным талантом. Впоследствии, после окончания академии, он стал хорошим инженером, прекрасным организатором и закончил военную службу генералом, заместителем начальника Полигона.

Активно участвовала в самодеятельности Ольга Васильевна Алексеева. У нее было хорошее музыкальное образование. О.В. профессионально аккомпанировала нашим вокалистам. Ее сольные выступления также пользовались заслуженным успехом. Помогал нам и военный дирижер Илюничев. Он был способным музыкантом и сочинял для некоторых наших постановок музыкальное обрамление.

В 1950 - 51 гг. ко многим моим товарищам и знакомым приехали жены. Они старались создать какой-то уют, получше на кормить своих мужей. Большим подспорьем стали огороды, на которых некоторые получали отличный урожай. Нас, одиноких приглашали в гости и щедро угощали. Чаше всего я бывал у своих однокашников - И.Я.Ривелиса и М.П.Дворко, а также у В.В.Звонова. Особенно любили потчевать помидорами и обижались если им не оказывали должного внимания. Помидоры, как мне рассказывали, были превосходные. К сожалению я их тогда не ел. Вот если бы сейчас! Позже научились выращивать арбузы.

Их я любил с детства. Особенно мне нравились арбузы со стола семьи Голишниковых. И арбузы хорошие и люди отличные.

Постепенно в нашу жизнь стали входить танцы. Наверное, это было в 1950 или 1951 г., число женщин заметно возросло.

Танцы, особенно холостякам, доставляли большое удовольствие. В теплое время танцевали на площадке, расположенной рядом с Иртышом. Зимой - в Доме офицеров. На танцы ходили и семейные пары, но их первое время было мало. Отдавали танцам дань и прикомандированные специалисты. Однажды я услышал такой разговор: "Оля, видишь идет шофер ЗИМа? Я с ним вчера много танцевала. Очень хорошо водит." Я посмотрел на того, о ком шла речь, и расхохотался. Это был Я.Б. Зельдович, который, обычно, сам водил автомашину. Я.Б. нередко посещал танцы, и почти никто не знал, что он является одним из главных теоретиков атомного оружия.

Несколько слов о средствах передвижения. Сначала была велосипедная эра. Многим из нас в 1949 году выдали казенные велосипеды, на которых мы ездили на работу, а иногда и на прогулки. Затем пришла мода на мотоциклы. Мой друг Б.С.Савашкевич как опытный водитель купил "Харлей". Некоторые тоже обзавелись мощными мотоциклами. Я же, не имеющий опыта, выбрал себе веломотоцикл " Адлер". К моему удивлению, мой Орел очень понравился друзьям, и его часто просили взаймы. Сначала я не понимал, в чем тут дело. Но один товарищ пояснил: "Понимаешь, когда на рыбалке немного выпьешь, то на твоем "тихоходе" возвращаться значительно безопаснее ведь скорость больше 50 км. он не развивает". Я несколько отвлекся от хронологического изложения событий...

В феврале из ИХФ приехали к нам О.И.Лейпунский, П.А.Ямпольский, Валя Пенькина, Сережа Рябцев и еще несколько сотрудников Овсея Ильича. Очень обрадовал их приезд, стало как-то теплее. Иногда вечерами мы собирались у Вали попить чайку, поговорить. И, что особенно важно, работа пошла интереснее, пополнялась и моя "копилка" научных знаний. Очень сожалели, когда из-за приступа болезни печени Овсей Ильич. вынужден был уехать, но заряд, переданный им, держался у нас долго. В апреле к нам в лабораторию приехал известный специалист по дозиметрии рентгеновского излучения К.К.Аглинцев. Он был инициатором использования оптических стекол для измерения доз гамма-излучения. Сергей Рябцев и Валя Пенькина занимались ионизационными камерами. В их работе участвовал и я. Надо было проверить устойчивость камер к высокому напряжению и отградуировать их на гамма-источниках. Здесь не обошлось без неприятностей: Валю так тряхнуло высоким напряжением, что она вынуждена была два дня провести в постели. Помимо работ, связанных с ионизационными камерами, Пенькина занималась измерениями доз гамма-излучения с помощью вакуумных дозиметров.

Наступило лето, жаркое Казахстанское лето. Для нас оно было жарким вдвойне. Приехали в командировку специалисты из многих научно-исследовательских институтов страны, в том числе, из военных. Снова появился Лейпунский с остальными сотрудниками своей лаборатории. Среди них была и Нина Медведева, та, у которой мы отмечали наш отъезд на полигон. Валя и Нина продолжили наши московские традиции-собираться за чашкой чая.

К ним на огонек приходили М.А.Садовский,О.И.Лейпунский, П.Я.Ямпольский, П.В.Кевлишвили, М.А.Ельяшевич и многие другие. Очень приятно было поближе узнать этих талантливых, умных людей.

Темп работ ускорялся с каждым днем. Все больше времени мы проводили на Опытном поле. Работали много: прокладывали кабели от ионизационных камер к приборным сооружениям, устанавливали на поверхности земли различные устройства для защиты приборов от ударной волны.

После утомительной работы ночевали в выстроенном тут же, на опытном поле, громадном здании промышленного цеха, превращенном в общежитие. Внутри здания не было перегородок, спали не выбирая места, кому где придется. Помню, рядом со мной укладывался научный сотрудник из Ленинграда. Очень симпатичный интеллигентный человек - Александр Михайлович Бонч-Бруевич, будущий член-корреспондент академии наук.

Темп работ нарастал с каждым днем. Очень редко удавалось выбраться на "Берег". Начались частные репетиции, которые выявили много огрехов в подготовке. Оказалось, что наши кабинетные инструкции, разработанные заранее, мягко говоря, далеки от совершенства. Необходимо было за сутки создать новые. Работали без отдыха день и ночь. К утру работу закончили. Пошатываясь от усталости, я вышел на воздух. И тут мне повстречался помощник начальника Опытно-научной части - А.И.Мамаев. Мой вид и замедленная реакция на его вопросы дали ему повод предположить, что я пьян. Но вскоре, когда он узнал причину моего состояния, ему пришлось извиниться.

Генеральная репетиция прошла без каких-либо замечаний. Было это, по-моему, 27 августа 1949 года. Испытания назначили на 29 августа. Вся аппаратура должна быть установлена накануне. Проверив аппаратуру мы опечатали сооружения и стали разъезжаться. Я немного задержался и решил еще раз проверить, как установлены индикаторы на поверхности земли. В моем распоряжении был грузовик. Опытное поле следовало покинуть до определенного часа. Я опаздывал и, когда сел в машину, попросил водителя ехать побыстрее. Мы помчались. Вдруг вижу: навстречу нам на большой скорости посередине дороги мчится колонна автомобилей. Я крикнул шоферу: "Прими вправо! Сбавь скорость! Он успел сманеврировать, но колонне пришлось принять влево. В одной из первых машин ехал Л.П.Берия, в последней - заместитель начальника полигона - Б.М.Малютов. Он погрозил мне кулаком, колонна промчалась мимо. Вряд ли эта встреча закончилась бы для меня благополучно, если бы не успешный взрыв на следующее утро.

Последнюю ночь мы провели на площадке "Ш" в 15 километрах от места будущего взрыва. Я долго не мог заснуть. Самые разные мысли приходили в голову: тревожные - а вдруг не получится, и полные надежд - нет, все будет хорошо. Рано утром нас увезли на "половинку", километрах в 35 от центра. За несколько минут до взрыва последовала команда лечь на землю лицом вниз, ногами в сторону взрыва. Нас предупреждали не раз, что самая опасная для глаз - первая вспышка, поэтому ни в коем случае нельзя смотреть в сторону взрыва. В огромном нервном напряжении тянулось время. Вдруг все ярко осветилось. Мы вскочили, обернулись и увидели второе солнце, которое быстро поднималось, превращаясь в огромный гриб. Мы кричали "УРА", обнимались... Но прозвучала команда: "Ложись! Идет ударная волна!" Мы упали и услышали долгий гул, а затем толчок - прошла ударная волна. Мы снова были на ногах, ликование продолжалось: "Победа! Успех!" Разве могли мы не радоваться!

Огромный труд ученых, конструкторов, инженеров, рабочих, военнослужащих и, как выяснилось позже, разведчиков оказался ненапрасным. Девиз "Россия Делает Сама" блестяще воплотился в виде РДС-1.

Через час мы выехали на площадку "Ш". Еще через час были на месте. В здание, где находилась наша одежда, инструмент и дозиметрическая аппаратура, нас не пустили, так как там в это время находился Берия. Вход в здание охранял полковник с холодным, пронизывающим взглядом.

Наконец Берия отбыл. Мы вошли в помещение, быстро взяли все необходимое и, получив инструктаж от службы радиационной безопасности, в спецодежде и изолирующих противогазах, въехали на территорию опытного поля. Моя задача состояла в том, чтобы руководить сбором приборов, а также осуществлять дозиметрическое сопровождение группы. Мы, конечно, нервничали, торопились собрать с поля аппаратуру, потому что с каждым метром приближения к центру взрыва мощность дозы гамма-излучения на зараженной радиоактивностью местности становилась все больше и больше. Предварительно, основываясь на данных дозиметрической разведки, нас предупредили, чтобы мы не подъезжали к центру взрыва ближе, чем на 500-600 метров. Но уж очень хотелось получить побольше информации. И мы рискнули подъехать к отметке 400 метров. Приборы, измеряющие мощность дозы гамма-излучения, были на пределе. Дальше двигаться нельзя, но и оставаться здесь более 3-5 минут - тоже. Нас заметили разведчики радиационной безопасности, которые находились в специально оборудованном танке с дополнительной свинцовой защитой. Они энергично замахали руками, требуя немедленно убраться. Все же мы успели собрать дозиметры и индикаторы и только тогда повернули обратно.

Радиационная обстановка на Опытном поле не позволяла "глазеть" по сторонам. Все же я заметил, что башни больше нет, нет и следов дома, где собиралось атомное взрывное устройство. Этот дом стоял в сотне метров от центра. Превратился в руины также дом, который нам служил общежитием, (метров 1500 от центра). Поверхность земли в радиусе 200-300 метров от центра взрыва представляла собой однородную оплавившуюся черную стекловидную массу.

На пункте дезактивации мы сбросили спецодежду и сняли изолирующие противогазы. Из моего вылилось как минимум полстакана влаги - здорово пришлось попотеть!

Немного отдохнув, мы поехали на "Берег", чтобы передать собранные гамма-дозиметры, в том числе и вакуумные, а также нейтронные индикаторы. В последующие несколько дней мы сняли сохранившиеся в толстых железных колпаках дозиметры и ионизационные камеры на расстоянии 300 метров. Ближе к центру взрыва на поверхности земли никакой информации получить не удалось.

Для проверки воздействия радиации на пищевые продукты выставлялась мука, различные крупы и многое другое, даже шоколад. Помню и сейчас одну связанную с этим трагикомическую историю. Через день или два после взрыва солдаты эвакуировали животных с Опытного поля. Один из них, увидев плитку шоколада потихоньку съел ее. На пункте дезактивации обнаружили, что солдат фонит. Сняли с него спецодежду. То же самое. Сначала не могли никак понять, где же источник заражения. Поднесли радиометр к животу, и он застрекотал, как пулемет. Солдат признался, что съел шоколад. Его немедленно отвезли в госпиталь, сделали многократное промывание желудка и кишечника.

Как известно, в состав шоколада входит поваренная соль, т.е. хлористый натрий. Именно радиоактивный натрий определил гамма- и бета-активность шоколада. Активность натрия быстро убывает со временем. Солдат несколько дней пролежал в госпитале, где помучили его врачи изрядно! Как будто все обошлось благополучно. Но существуют и отдаленные последствия. И это касается не одного только солдата...

Через 5 или 6 дней после взрыва, меня вызвали в штаб и сказали, что со мной и сотрудником Радиевого института Академии наук (РИАН) Яковлевым по указанию А.П.Завенягина будет беседовать полковник Вешников. Полковник сообщил, что образована группа по исследованию следа радиоактивного облака.

Группой руководят генерал-лейтенант МВД Бабкин и заместитель директора РИАНа Б.А.Никитин. "Вы войдете в нее от Полигона, а Яковлев от РИАНа. Материальное обеспечение - "Победа" для начальства, "газик" для вас с Яковлевым и дозиметрической аппаратуры, грузовая машина - для горючего" -сказал Вешняков.

На седьмой или восьмой день после взрыва мы и отправились. Маршрут определял Бабкин. Ехали на северо-восток в сторону Бийска. Это по прямой около 500 километров. Мы с Яковлевым измеряли мощность дозы гамма- и бета-излучений на открытой местности и в жилых помещениях, а Никитин оценивал полученные результаты. Местным жителям мы представлялись как геологи. Значительное превышение радиоактивности над естественным фоном наблюдалось в пределах границ полигона. Дальше активность излучений постепенно уменьшалась и на расстоянии 200 км. почти не отличалась от фона. Тем не менее мы двигались вперед. Запомнились предгорья Алтая. Некоторые скалы можно было принять за каких-то неведомых зверей, охраняющих покой этих чудесных мест. Мы притихли и с восторгом рассматривали эти чудесные творения природы. Не помню, где мы ночевали. До Бийска мы добрались на следующий день. Никитин сделал предварительный вывод, что за пределами полигона радиоактивность не представляет существенной опасности для населения. Конечно отдаленные последствия оценить было невозможно.

Когда мы приехали в Бийск, горючее было уже на исходе. Генерал договорился с местным УВД, чтобы нам выделили бензин. Получить его и отправить две шифрограммы в Москву с предварительными результатами он поручил мне. И вот я, старший лейтенант, в запыленной мятой летней гимнастерке появился в приемной начальника управления внутренних дел г. Бийска, то ли майора, то ли подполковника. Вышколенная секретарша, увидя меня, ледяным голосом заявила, что приема нет. Но я, имея за спиной такую фигуру как генерал, действовал напористо: не говоря ни слова, прошел в кабинет где за пустым столом, задумчиво глядя в окно, сидел его хозяин.

Обеспокоенный стуком двери, он возмущенно уставился на меня. Однако после слов: "Я от генерала Бабкина",- начальник встал и спросил, что он должен сделать. В кабинет вбежала взбешенная секретарша. Увидев эту сцену, она попятилась обратно в приемную. Я сказал: "Нужно отправить две шифрограммы, залить бензин в баки трех автомашин и в запасную бочку." "Хорошо. Давайте текст шифрограмм, - сказал начальник. - Машины подгоните к гаражу. И не забудьте оформить расписку в получении горючего". Я выполнил два первых его требования. А когда дело дошло до расписки, то сказал, как инструктировал меня генерал, что это экспедиция особая и никаких документов он не получит. Если это его не устраивает, пусть жалуется А.П.Завенягину. Начальнику УВД пришлось согласиться.

О том, что задание выполнено, я доложил генералу. Он поблагодарил меня и сказал, что они с Борисом Александровичем решили возвращаться поездом: это будет быстрее, и добавил: "Передайте водителям, что они должны соблюдать строжайшую дисциплину. Малейшее нарушение будет сурово наказано."

До "Берега" мы добрались благополучно.

Я доложил начальству результаты измерений, оценку, которую дал Б.А.Никитин и содержание шифрограмм, посланных в Москву. "Оценку к бумаге не пришьешь. Необходимы строгие расчеты того, какие дозы за все время облучения может получить человек на зараженной местности на различных расстояниях от центра взрыва," - так отреагировал на мое сообщение И.В.Ремизов. Как делать такие расчеты, я не представлял. Хорошо, что мне помог О.И.Лейпунский. Он предложил четкий алгоритм расчета. Мне осталось проделать сравнительно несложные операции. Б.А.Никитин в основном оказался прав. Прогноз теперь был уточнен и научно обоснован. Можно писать отчет. Увы, мне еще не доводилось этого делать. Более искушенный В.П.Ерин помог мне. Отчету был присвоен гриф "совершенно секретно, особая папка" Вопрос был закрыт. А подписать отчет мне не удалось: слишком мало было звезд на погонах.

Полученные результаты измерений проникающей радиации атомного взрыва показали, что данные о дозах и потоках нейтронов на различных расстояниях от центра взрыва, полученные с помощью фотопленок и индикаторов, соответствуют теоретическим представлениям. Вакуумные стеклянные гамма-дозиметры сложны в эксплуатации и не всегда обеспечивают получение достоверных данных. Оптические стекла почему-то показали завышенные дозы, особенно, на близких расстояниях. Результаты измерений мощности гамма-излучения во времени были совершенно непонятны. В первые доли секунды мощность дозы, как и следовало из теории, падала, но потом она, вопреки "здравому смыслу", начинала расти, затем рост прекращался и наблюдался медленный спад. Решили, что подвела усилительная или регистрирующая аппаратура. Но, как показали последующие взрывы, причина была вовсе не в этом, а в объективных факторах. Таким образом, в результате первых измерений были получены ответы на ряд вопросов, но возникли другие, не менее важные.

Полигон опустел. Уехали прикомандированные военные и гражданские специалисты, вернулись в свои НИИ ученые. Мы закон сервировали аппаратуру и занялись совершенствованием лабораторной базы. Работа была рутинная. Учиться стало не у кого.

В.В.Алексеев наладил техническую учебу по имеющейся в нашем распоряжении специальной литературе. Мы ее изучали досконально не только на занятиях, но и в свободное время - обсуждали, обменивались мнениями, старались коллективно разобраться в сложных вопросах. И все-таки было очень тоскливо. Жили надеждой, что хоть к Новому году сможем поехать в отпуск. Этому не суждено было сбыться. Только летом 1950 нам дали отпуск сразу за два года.

Я и некоторые мои товарищи приехали в Ленинград. Пришли в комендатуру отмечаться о прибытии. А там смотрят на нас подозрительно: уж очень отпуск большой, не подложные ли документы? Тысячу раз предупрежденные о бдительности, мы вели себя более чем осторожно. У страха глаза велики. На улице мне казалось, что за мной следят. Однажды к матери на квартиру пришел какой-то человек, сказал, что он из военкомата и интересуется, не нужна ли ей какая-нибудь помощь. Спросил, где служит сын. За предложенную помощь мать поблагодарила: "А где служит сын - не знаю". И она действительно не знала. "Как это не знаете? Он же, наверное, пишет Вам? Разве на конвертах нет обратного адреса?" "Нет там адреса,- сказала мама, - Только номер части." Заботливый работник военкомата больше не появлялся и обещанная помощь тоже не последовала. Все это было как-то подозрительно.

Как же приятно оказаться дома! Я купался в Финском заливе, знакомился с очаровательными девушками, встречался со школьными друзьями. Они меня донимали расспросами, где служу, но безуспешно... Два месяца пролетели незаметно, почти как один день. Трудное расставание с больной матерью. И вот я снова на "Берегу".

Прошло несколько месяцев, и я узнал приятную новость. Наше Московское научное руководство решило, что необходимо увеличить точность градуировки приборов, измеряющих дозу и мощность дозы гамма-излучения. Это можно было сделать сравнивая излучения какого-либо нашего источника, принятого за образцовый, и эталонного, который находился в родном Ленинграде, в Радиевом институте.

В те годы в нашей области не было ничего невозможного. В мое распоряжение выделили военно-транспортный самолет, погрузили в него образцовый источник в защитном контейнере, меня и трех техников. Через двое суток мы были в Ленинграде.

На аэродроме нас встретили и благополучно доставили в институт. Сравнительные измерения проводились в лаборатории профессора А.Б.Вериго, одного из старейших сотрудников РИАНа. Он рассказывал нам много интересных историй, связанных с исследованиями космических лучей и о своем участии в запусках стратостатов. Он был членом комиссии по запуску стратостата "Осоавиахим-1", экипаж которого трагически погиб в 1934 году. К нашей работе профессор отнесся с большим вниманием. И она прошла, как говорится, без сучка и задоринки.

Правда, однажды произошел неприятный случай. Контейнер с образцовым источником мы держали в специальном хранилище, перед измерениями на специальной тележке перевозили его в лабораторию А.Б.Вериго. Как-то тележка испортилась, и мы решили обойтись без нее. Ю.М.Деньгин принес контейнер, и мы начали измерения. Вдруг Юрий Михайлович сказал: "Я чувствую какую-то слабость. Давайте сделаем перерыв." Мы на полчаса прервали работу. Я не придал большого значения случившемуся.

"У страха глаза велики. Наверное, вчера неплохо повеселился",- сказал я. Обратно в хранилище контейнер нес я. Принес, поставил на место и вернулся в лабораторию. Сначала я чувствовал себя нормально, но минут через 20 появилась сильная слабость. Я побледнел. Пришлось час отсиживаться на том же диване. Мне до сих пор непонятно, с чем это было связано: то ли с тем, что мы долго несли тяжелый контейнер, то ли это реакция на облучение. А может быть, влияние того и другого.

К сожалению, у нас не было с собой гамма-дозиметра. Больше без тележки мы не работали.

Кроме служебных дел, были у нас и бытовые поручения. Кто-то из начальства попросил купить ему холодильник. Тогда это не было проблемой: холодильников в магазинах было много и спросом они не пользовались то ли из-за дороговизны (по тем временам), то ли из-за недоверия к новой технике. И когда я попросил продавщицу показать мне холодильник, она подумала, что я шучу и никакой холодильник мне не нужен, а просто хочу с нею познакомиться. Когда же она убедилась, что я серьезный покупатель, то позвала еще двух своих подружек, и они втроем стали демонстрировать возможности этой " удивительной машины". Одна женщина попросила меня купить ей беличью шубку. Я выбрал похожую на нее по габаритам девушку, и мы отправились в магазин и купили ее. К счастью, глазомер меня не подвел.

Без особых приключений мы доставили контейнер с источником и наши покупки на самолет и вскоре были на "Берегу". Теперь можно было приступить к калибровке кобальтовых источников и градуировке аппаратуры (ионизационных камер).

Трудность заключалась в точных измерениях слабых токов. Для этой цели, еще в ИХФ, в лаборатории О.И.Лейпунского была разработана специальная физическая установка, которая позволяла измерять очень слабые токи, до одной десятитриллионной доли ампера. Единственные недостатки ее - громоздкость и некоторые неудобства при эксплуатации. На Полигоне ее удалось усовершенствовать. Мы с Юрой Деньгиным занялись этим: придали установке вид прибора, добавили кое-какие контрольные устройства. Инициатива обычно наказуема, и нам поручили калибровку всех гамма-источников, имеющихся на Полигоне, и градуировку ионизационных камер. Калибровка осуществлялась с помощью образцовой ионизационной камеры, предварительно выверенной в Радиевом институте. Мы получили большое удовлетворение от проделанной работы, однако здорово облучились.

Осенью я получил неожиданное предложение, которое меня вначале озадачило. Мне сказали: "Многие офицеры не имеют полного среднего образования. Мы хотим организовать вечернюю школу. К сожалению, профессиональных педагогов здесь нет. Предлагаем Вам вести физику в 8 классе". Подумав, я согласился.

Вначале было трудновато: ученики давно не сидели за партами, а учитель никогда не занимался преподавательской деятельностью, но затем дело наладилось, и мы стали довольны друг другом. Появилось даже какое-то удовлетворение от этой работы. Конечно, ученики сильно различались своей предыдущей подготовкой, способностями и желанием учиться. Тем не менее переводные экзамены сдали все. Из моих подопечных мне особенно запомнился Борис Царенович Бадмаев. Он схватывал материал буквально налету и служил примером для всех остальных. Такие же успехи у него были и по другим предметам.

Моя преподавательская деятельность длилась около двух лет. В 1953 году приехали молодые выпускницы педагогических институтов, которые заменили доморощенных учителей. Приехавшие девушки пользовались успехом не только как преподаватели. В 1954 или в 1955-м году две из них, Анна Георгиевна и Клавдия Андреевна, вышли замуж за моих товарищей - Володю Кожарина и Володю Иванова.

Прошло много лет. Как-то раз мы с женой возвращались на электричке со своего садового участка. Жена - большая любительница разгадывать кроссворды. В этот раз на одно понятие она никак не могла подобрать нужное слово. Моя помощь оказалась тоже неэффективной. Неожиданно сидящий напротив человек сказал: "Мне кажется, Александр Ильич, что это..." Он назвал слово, которое никак нам не приходило в голову. Попутчик продолжал: "Вы меня, наверное, не узнали, а я Вас узнал сразу. Вспомните вечернюю школу, уроки физики. Я Бадмаев."

Борис Царенович мне рассказал, что он после окончания вечерней школы поступил в военную академию, окончил ее, защитил кандидатскую диссертацию.

Сейчас Б.Ц. Бадмаев доктор наук, автор многих книг, известный философ.

Вот еще история одной удивительной встречи о которой мне рассказала сотрудница ИХФ В.Б. Миллер, бывавшая несколько раз на Полигоне. Как-то в конце 60-х годов в туристической поездке по ГДР, гуляя в одиночку в одном городке, она заблудилась и опоздала на автобус. Без денег, не зная, что делать, она бродила по улицам. Какая-то добрая душа сказала, что в городе есть военная комендатура Советской армии и, возможно, там ей помогут. Придя туда, она обратилась к коменданту с просьбой помочь. Внимательно выслушав ее, он улыбнулся и сказал: "Вера Борисовна! О чем разговор. Конечно я помогу Вам. Я Вас прекрасно знаю: десятки раз я проверял Ваш пропуск на 5-й сектор, ведь я был там начальником контрольно- пропускного пункта. Мир тесен. Иногда это очень хорошо. Хорошо и то, что "Полигонное братство" не подвластно времени.

Наступил 1951 год. Началась интенсивная подготовка к очередным испытаниям. Снова на Полигон приехало много ученых. Стало интересней работать. Приехали и старые друзья из ИХФ.

Мы откалибровали всю аппаратуру, предназначенную для измерения параметров проникающей радиации. Коллеги из другой лаборатории тщательно проверили работоспособность усилителей, на вход которых поступал сигнал от ионизационных камер.

Перед самой генеральной репетицией прошел какой-то нештатный импульс в автоматике. Немедленно И.В.Курчатов и А.П.Завенягин собрали основных исполнителей на Опытном поле. Курчатов в жесткой форме потребовал неукоснительного исполнения инструкций и предупредил о строжайшей ответственности за малейшее их нарушение. Завенягин красноречиво молчал.

К счастью, больше никаких казусов при подготовке испытаний не произошло В этот раз был произведен один наземный и, как будто, один воздушный взрыв. Накопленный опыт позволил более четко провести испытания. Мы получили больше информации о гамма-нейтронном излучении и, главное, эта информация была более достоверной. Снова наблюдался эффект возрастания токов ионизационных камер (мощности дозы) со временем. Это уже не могло быть случайностью и имело какой-то физический смысл.

Приехавшие на Полигон теоретики пытались разобраться в этом. Высказывалось много предположений, но расчеты показали, что ни одно из них не объясняет наблюдаемое явление. Только в 1953 году Я.Б.Зельдович и О.И.Лейпунский, основываясь на исследованиях Е.И.Забабахина, связанных с перераспределением плотности воздуха при движении ударной волны, решили эту задачу. Оказалось, что эффективная толщина слоя воздуха (число атомов на пути гамма-кванта), определяющая поглощение гамма-излучения при движении ударной волны уменьшается. Влияние этого фактора сложным образом зависит от времени и расстояния от центра взрыва.

Используя это обстоятельство, мне в 1953 году удалось определить зависимость между величиной тротилового эквивалента ядерного заряда и мощностью дозы гамма-излучения, измеренной через пять сотых секунды после взрыва. Заниматься этим вопросом я стал еще в 1951 году по поручению О.И.Лейпунского. Тогда получить требуемое соотношение мне не удалось. Слишком много было неизвестных. Я не учитывал влияние температуры, атмосферного давления и влажности воздуха на распространение гамма-излучения. Я ничего не знал о выше описанном явлении - изменении эффективной толщины слоя воздуха. Были и другие неучтенные факторы. Вначале, при экспериментальной проверке полученной зависимости наблюдались значительные погрешности, но после того, как я учел влияние плотности воздуха (температура, давление, влажность) до взрыва на изменение эффективной толщины , они значительно уменьшились. Теперь получаемые результаты с погрешностью около 5 процентов совпадали с данными, полученными на основе оптических наблюдениях огненного шара.

Мне, как и многим моим товарищам, приходилось много бывать на Опытном поле. Установка, калибровка и эвакуация аппаратуры, дозиметрическое сопровождение других испытателей - вот основные задачи, которые приходилось решать там. Таким образом мы постоянно облучались. Вероятность получения больших доз не всегда увеличивалась с приближением к эпицентру взрыва. Однажды мой сослуживец, тоже Саша, и я снимали приборы. Он - на расстоянии 1500 метров, а я - вблизи эпицентра. В результате один Саша, который находился дальше от центра взрыва, получил дозу больше 15 Рад, а другой Саша, т. е. я -3. В этом случае все зависело от направления движения радиоактивного облака.

В 1951 году мы, сотрудники лаборатории проникающей радиации, впервые принимали участие в составлении отчета по испытаниям. Отчет считался настолько секретным, что его писали от руки. Прекрасный почерк был у В.П.Ерина и А.А.Воеводского. Последний был сотрудником, образованного в 1950 под Москвой, научно-исследовательского института Военного министерства. Валентину Павловичу и Андрею Александровичу пришлось нелегко. Отчет был большой. Кроме этого им необходимо было обработать свои результаты измерений. Я не знаю, кто подписал его из руководства Опытно-научной части Полигона, но мы рядовые научные сотрудники такой чести не удостоились.

О.И.Лейпунский представил частный отчет, куда вошли некоторые мои данные и предложил мне быть его соавтором. Он был справедливый человек.

Отпуск мне предоставили только поздней осенью. Опять Ленинград, встреча с больной матерью, друзья, Эрмитаж. И еще одна радость: С.Л.Давыдов, он уже тогда работал в министерстве, позвонил и сказал: "Поздравляю! Вы награждены орденом Знак почета." Я посчитал это высокой честью. Позже я узнал, что такую и более высокие награды получили многие работники Полигона. За все время службы в Армии это был единственный полученный мною орден. Видно, мне его дали авансом в счет будущих достижений в исследовании параметров проникающей радиации.

Вспоминается забавный случай. В то время давали ордена за выслугу лет. Прослужил 15 лет - получай Красную Звезду, 20 - Боевого Красного Знамени, 25 - Ленина. Таким образом, по моим расчетам, к окончанию службы в Армии я бы имел не менее четырех орденов, да еще каких! В 1957 году я должен был получить Звездочку. За пару месяцев до ожидаемого радостного события, я за какой-то покупкой пришел в военторг, проходя мимо секции, где продавались орденские колодки, подумал, что надо купить соответствующую колодку. Что и сделал. Через две недели вышел указ, отменяющий награждения орденами за выслугу лет.

Помимо натурных испытаний (атомных взрывов) проводились некоторые модельные исследования. Одно из таких я опишу.

Целью эксперимента являлось уточнение распространения гамма- излучения в воздухе, задачей - измерение мощности дозы на различных расстояниях от модельного источника гамма-излучения. Мощный кобальтовый источник устанавливался на поверхности земли. В воздухе, на различных высотах и расстояниях от источника зависал вертолет и производился замер мощности дозы. Определение расстояния между источником и вертолетом т.е. определение координат вертолета, осуществлялось с помощью одновременного фотографирования его с разных точек с известными координатами по особому сигналу.

В вертолете нас было трое, не считая летчика. По команде "Замер!" я пускал сигнальную ракету. Все шло прекрасно. Наконец, мы оказались на высоте 200 метров. Я попросил летчика "зависнуть" на 150 метрах. "Ребята, не могу. Это категорически запрещается инструкцией." "Ты что, трусишь?" Летчик был молод и смел, мы - неопытны и легкомысленны. "Ладно, - покраснев, сказал летчик.- Черт с вами. Была не была!" Он завис и на 150, и на 100, и ниже. Мы не предполагали, какой опасности подвергали и летчика, и себя. Хорошо, что все кончилось благополучно, и мы получили ценные данные.

В 1951-1952 году я неоднократно ездил в командировки в Москву и Ленинград по самым разнообразным вопросам.

В 1953 году началась подготовка к новой серии атомных испытаний, включая испытания термоядерного заряда. На полигон съехалось еще больше крупных ученых и видных военачальников, чем в 1949 году. Опять все кипело. Приехал О.И.Лейпунский со своими сотрудниками. Нина Медведева и Валя Пенькина, правда, не приехали, появились новые лица.

Перед взрывом (это как будто было 12 августа) всех испытателей отправили на "Берег". Многие имели опыт наблюдения предыдущих взрывов, поэтому запаслись закопченными стеклами. С таким же нетерпением, как и в 49-м, все ждали момента взрыва.

Мы знали, что тротиловый эквивалент его во много раз должен быть больше, чем во всех предыдущих взрывах, и что испытываемое изделие является водородным, т.е. основано на совершенно новых принципах и инженерных решениях.

Взрыв был впечатляющим. Яркая вспышка озарила небо. Думаю, что она была видна даже в Семипалатинске. Огненный шар застыл на несколько секунд, потом рванулся в верх, превращаясь в ярко светящийся гриб. Шапка гриба поднималась все выше и выше, вбирая в себя все новые и новые массы воздуха. Прошло, наверное, больше минуты, и до нас дошли ударные волны: та, которая распространялась по поверхности земли и та, которая отразилась в верхних слоях атмосферы.

Замысел А.Д.Сахарова, И.Е.Тамма и других теоретиков, воплощенный усилиями десятков тысяч ученых, конструкторов, инженеров и рабочих осуществился!

Через четыре или пять часов я попал на Опытное поле. Зрелище было незабываемое и жуткое. Вблизи от места взрыва все исчезло. На более дальних расстояниях - искореженная техника и развалины зданий, пожары. Валяются обгорелые птицы, подопытные животные. Я видел их только на открытой местности: в ближней зоне они погибли и почти сгорели, на более дальних - живы, но у них обгорела кожа на стороне, обращенной к взрыву. Многие из них позже умрут от ожогов или проникающей радиации. Ошеломленный, я возвращался с Опытного поля...

В 1953 году было еще несколько воздушных взрывов. Все это время я занимался, главным образом, измерением, мощности дозы гамма-излучения с помощью ионизационных камер: градуировал их на гамма-источниках, устанавливал на поверхности земли на Опытном Поле, прокладывал кабели в приборные сооружения к шлейфовым осциллографам. После взрыва расшифровывал показания их, определял мощность дозы и рассчитывал тротиловый эквивалент взрыва, затем определял расхождение с другими методами.

Проведя анализ испытаний 1949 - 1953 годов , О.И.Лейпунский получил соотношение, связывающее дозу гамма излучения на различных расстояниях с тротиловым эквивалентом взрыва. Впоследствии оно было уточнено П.А.Ямпольским и офицером Полигона И.А.Солодухиным. В.В.Звонов, тоже сотрудник Полигона, установил связь между тротиловым эквивалентом и радиусом летального поражения проникающей радиацией, т.е. дозой равной 450 рад.

Были получены некоторые другие зависимости, а также весьма приближенно оценены защитные свойства некоторых инженерных сооружений и образцов бронетанковой техники по отношению к гамма-излучению.

В 1954 году было несколько воздушных взрывов. Они в моей памяти как-то накладываются друг на друга. Помню, что значения тротилового эквивалента, вычисленные по дозе и мощности дозы гамма-излучения, учитывались при определении принятого этого параметра взрыва. Появились новые методики измерения параметров проникающей радиации. Об одной из них не могу не вспомнить без улыбки. Кто из нас не слышал многочисленных анекдотов о ружье с кривым стволом? Возможно, они и надоумили П.А.Ямпольского предложить для измерения потока запаздывающих во времени нейтронов оригинальный способ. Суть его заключалась в следующем: индикаторы нейтронов через определенные промежутки времени выстреливались с помощью охотничьих ружей из подземного каземата на поверхность земли. Чтобы индикаторы далеко не улетали, к стволам ружей прикреплялись изогнутые трубки с наконечником-приемником, в который попадали индикаторы. Таким образом получалось ружье с кривым стволом. Этот анекдотический метод позволил, однако, получить важную информацию. В дальнейшем при внедрении фотоумножителей и полупроводников такие ухищрения не понадобились. значения этого параметра взрыва.

Военные инженеры все больше и больше овладевали новой профессией. Это относилось не только к проникающей радиации, но и ко всем остальным параметрам ядерного взрыва.

В заключение этого раздела мне хочется немного подробнее рассказать о моих полигонных товарищах. Наиболее близки мне были мои однокашники по академии, появились и новые приятели

.Ривелис И.Я. Начальник отдела автоматики Опытного поля Некоторое время исполнял обязанности начальника управления физических измерений. Академию окончил с золотой медалью несмотря на четырехлетний перерыв в учебе. За эти годы он прошел путь от командира роты автоматчиков до заместителя начальника связи корпуса. На полигоне ему достался один из самых трудных и ответственных участков. Работать приходилось очень много и в очень тяжелых условиях Он был хорошим добрым товарищем, готовым всегда помочь. В жизни ему существенно мешали отсутствие дипломатических качеств, вспыльчивость и желание почти все сделать самому. В 1953 г. Он перешел работать в Загорский институт, где в 1955 г. мы встретились снова.

Дворко Михаил Пахомович На полигоне занимался оптическими измерениями. Трудяга. Получил ряд ценных результатов Лауреат государственной премии. Исключительно скромный человек. Прослужил на полигоне 10 лет затем был переведен на преподавательскую работу в г. Кемерово.

Савашкевич Борис Сергеевич. Закончил с отличием академию связи На полигоне работал в отделе радиационной безопасности. После взрывов бесстрашно отправлялся на опытное поле в разведку. Создал несколько хороших дозиметрических приборов, За их разработку удостоен государственной премии. Охотник, русский богатырь. Хороший товарищ, душа компании. В 1955 г. Был переведен на работу в Загорск. Там работал сначала старшим научным сотрудником, а затем начальником отдела по изучению электромагнитного импульса. Инфаркт. Он не понял, что его физические возможности стали уже не те, что в молодости, поднял прицеп своего автомобиля - второй инфаркт. И моего друга не стало.

Плоткин Александр Абрамович. На полигоне в начале занимался оптическими измерениями, а в последствии автоматикой некоторых приборных сооружений. Приходилось ему быть и дозиметристом сопровождающим группы испытателей. Мне не раз приходилось устанавливать аппаратуру в его сооружениях. Там всегда был полный порядок. И свободное от напряженной работы время мы с Сашей беседовали на самые различные темы. Он был весьма эрудированным человеком, увлекался поэзией, по слухам и сам писал стихи Очень жаль, что в 1953 г. Его откомандировали с полигона на другую работу. Впоследствии он был старшим преподавателем в Саратовском военном училище.

Нерушенко Виктор Михайлович проработал на полигоне более10 лет. Занимался широким кругом исследований явлений, сопровождающих ядерные взрывы. Он первый проводил измерения электромагнитного излучения взрыва. Энергичный, напористый, он был неутомим. Этому способствовало его увлечение спортом. Он был первоклассный волейболист , занимался легкой атлетикой, Я часто любовался профессиональной игрой нашей первой сборной, куда входили Нерушенко и Ерин Позже, работая в одном подмосковном НИИ, Виктор Михайлович получил государственную премию. Теперь ему около 80. Он почти так же энергичен и на здоровье не жалуется.

Голишников Иван Михайлович на полигоне проработал 25 лет. Сначала техником в моей группе , а затем после окончания института, на инженерных должностях в других отделах. Трудно представить, что такое четверть века в объятиях с радиацией! Он всегда был там, где труднее всего и опаснее. Брал пробы грунта , убирал завалы перед приборными сооружениями после ядерных взрывов, эвакуировал измерительные приборы и индикаторы с опытного поля, Собирал источники высокого напряжения. На него всегда можно было положиться. В 1948 г. Это был крепыш с богатырским здоровьем. Сейчас это очень больной человек с хронической лучевой болезнью. Он не забывает своих старых друзей и мы его помним.

Денгин Юрий Михайлович работал техником в моей группе. Очень помог при калибровке источников радиоактивного излучения, Нам приходилось много заниматься этим делом на полигоне и в командировках. Обладал творческой жилкой и склонностью к научным исследованиям. Однако, после окончания академии выбрал себе инженерно - чиновничью карьеру, в которой добился определенных успехов.

О Кукине и Ерине я уже вспоминал.

Институт и Полигон

В 1955 году меня перевели служить в ЦНИИ Министерства Обороны. Одним из направлений деятельности института являлось научное обеспечение ядерных испытаний. Создан он был в 1950 году, но на первых порах, по крайней мере до 1953 года, в исследованиях проникающей радиации проявил себя мало.

Находился институт в старинном русском городе Сергиевом Посаде ( тогда Загорск ), имеющим многовековую историю. Игумен Троице-Сергиевской Лавры Сергий Радонежский вдохновлял Дмитрия Донского и его рать на освободительную борьбу с Татаро-Монгольским игом. В смутное время, в начале 17-го века, монастырь успешно отбивался от польских захватчиков. В настоящее время Лавра является крупнейшим центром Православной культуры.

Размещался институт на окраине города. Рядом интенсивно строился жилой городок. Недалеко был лес, в те времена богатый грибами и ягодами. В лесу протекал ручеек, подпитываемый многочисленными родниками. Через несколько лет его перегородили плотиной. в результате возникло большое озеро. В летние погожие дни, мы там загорали, купались, катались на лодках. А рыбной ловлей занимались почти круглый год.

Один из родничков слыл целебным. Он привлекал паломников чуть ли не со всей страны. Они купались и запасались "святой водой" Считалось, что действие источника будет проявляться сильнее, если купаться в чем мать родила, а нижнее белье оставлять на месте купания.

Если бы мне кто-нибудь рассказал, как голые мужчины и женщины терпеливо ждут своей очереди окунуться в крошечный заливчик летом, а иногда и зимой, я бы никогда этому не поверил. Все это было до создания озера.

Переходом на новое место работы я был обязан хлопотам А.А.Воеводского, который являлся начальником отдела проникающей радиации. С Андреем Александровичем я познакомился летом 1949 года. С тех пор он приезжал практически на каждое испытание. Он занимался как будто химическими дозиметрами и какими-то нейтронными измерениями. После назначения начальником отдела Андрей Александрович стал постепенно формировать его штат. Он считал, что такой коллектив должен состоять, главным образом, из людей, имеющих хорошую подготовку в области ядерной физики и практиков, имеющих опыт работы на Полигоне. Ко времени моего появления в отделе имелась весьма квалифицированная группа гражданских специалистов - молодых выпускников университетов и Московского инженерно-физического института, несколько офицеров, переведенных из других НИИ, трое или четверо молодых военных техников. Первым в 1951 году с полигона был переведен Е.Г.Гвоздев. Вторым - М.Коростелев. Затем я. За мной последовал В.Ф.Коковихин. В 1958 году заместитель начальника отдела Ф.К.Бураков уехал на несколько лет консультантом в Китай. На его место перевели И.А.Солодухина, занимавшего на Полигоне аналогичную должность.

В начале мне было нелегко. Я считал, не без оснований, что в теоретическом отношении я уступаю моим гражданским коллегам, поэтому чувствовал себя скованно. Потом я понял, что мы можем успешно дополнять друг друга. Так и случилось.

Скоро со всеми сотрудниками у меня установились хорошие отношения, и я почувствовал себя полноправным членом коллектива. Наиболее способными мне казались гражданские специалисты- Н.М.Грибков и Л.Б.Пикельнер. Я предполагал, что в последствии из них получатся крупные ученые. К сожалению, Николай Михайлович через несколько лет ушел в какой-то космический институт, защитил там кандидатскую диссертацию в новой для него области. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. В последствии от нас ушел и Лев Борисович, но он работал все время в близкой ему области ядерной физики. Сейчас профессор Л.Б.Пикельнер руководит отделом в Объединенном Институте Ядерных Исследований в Дубне.

С каждым годом отдел набирал силу. Большая роль принадлежала в этом А.А.Воеводскому, который умело руководил коллективом. Он предоставлял подчиненному широкий простор для проявления способностей, прислушивался к их советам. Начальство относилось к нему с глубоким уважением. Ему никогда никто не "тыкал". Обладая большим тактом, высокой культурой и хорошими знаниями, он успешно справлялся с задачами, стоявшими перед отделом. Истинный интеллигент, знаток литературы, Андрей Александрович был очень интересным человеком. Постоянно общаясь с ним я стал больше читать, размышлять о жизни, о своем месте в науке. Он буквально заставлял меня работать над диссертацией, но это было уже значительно позже.

Начальником управления, объединяющего несколько отделов, занимающихся изучением поражающих факторов ядерного взрыва, был С.В.Форстен, человек незаурядный. Энергия из него била ключом и была направлена в самые различные стороны. Специалист по бронетанковой технике, кандидат наук, в прошлом преподаватель академии, он за короткий срок сумел вникнуть в наши дела. Сергей Владимирович был довольно либерален с подчиненными, контактен с окружающими, У него всегда были интересные идеи. Иногда он ошибался. Его можно было поправлять не заботясь о тонкостях языка. Он никогда не обижался на критику подчиненных, если она была дельной . Работать с ним было легко и приятно. Его мало интересовало в каком порядке твой рабочий стол или пряжка на ремне. Он умел видеть главное: какую ценность для науки представляет тот или иной человек. В прошлом мастер авиационного спорта, он и в зрелом возрасте отличался на волейбольной площадке. В последствии Сергей Владимирович стал генералом, лауреатом многих премий, профессором.

В институте, в других отделах, работали многие мои старые товарищи: Н.П.Кукин, И.Я.Ривелис, Б.С.Савашкевич, М.Н.Четверяков и другие. Москва была под боком, и я не скучал. Через некоторое время я женился. Жена жила и работала в Москве. Поэтому столица стала моим вторым домом.

В испытаниях самой мощной для Полигона водородной бомбы, которые проводились в 1955 году, я не участвовал. В первую командировку туда я поехал в 1956 году с усовершенствованной методикой оценки спектра нейтронов с помощью пороговых индикаторами с какими-то другими методиками суть, которых я уже не помню.

В институте я принял участие в одной очень интересной работе. Н.М.Грибков предложил исследовать возможность измерения потока нейтронов с помощью шаровых водородосодержащих замедлителей, с индикатором медленных нейтронов в центре. Он также высказал идею, что если на каком-то расстоянии от центра поместить кадмиевую сферу, то возможно будет измерять физическую дозу нейтронов . Для проверки этих идей необходимо было определить зависимость чувствительности индикаторов от энергии нейтронов, радиуса шаров и положения кадмиевой сферы. Такие работы можно было провести используя генераторы нейтронов, имевшиеся в НИИ Киева и Харькова и уточнить в натурных испытаниях на Полигоне.

Для проведения исследований А.А.Воеводский образовал специальную группу, в которую вошел и я. Экспериментальные работы мы проводили под руководством А.А.Воеводского и Н.М.Грибкова в 1956 и начале 57 года. Проведенные эксперименты оправдали наши ожидания. Были созданы приборы для определения потока и физической дозы нейтронов. В 1957 и 61 гг. были проведены их полигонные испытания , которые прошли успешно. На основании всех исследований была составлена и отдана заявка на изобретение. Эта заявка была рассмотрена... отвергнута с мотивировкой, что в предложении нет ничего нового. Наверное, мы недостаточно хорошо сформулировали предмет изобретения, а рецензенты еще хуже представляли что такое изобретение.

Много лет спустя, я читал какой-то бюллетень изобретений. В нем было опубликовано изобретение авторов из ФРГ. Формула его звучала примерно так: "Нейтронный дозиметр, основанный на применении шарового замедлителя с кадмиевой сферой на определенном расстоянии от центра и индикатором медленных нейтронов в центре". Изобретение ФРГ практически ничем не отличалось от нашего. Разница была только в том, что наша заявка была подана на несколько лет раньше. Вероятно, немцам удалось широко внедрить свое изобретение и получить существенную прибыль. Мы же получили только моральное удовлетворение от использования приборов на Полигоне.

В 1957 году я стал задумываться над несовершенством методик измерения дозы гамма-излучения. Вакуумные дозиметры оказались сложны в эксплуатации и имели много других недостатков. Использованные в 1949 году оптические стекла оказались чувствительны к нейтронам и быстро светлели. Фото -индикаторы тоже имели свои недостатки. Основными из них были: сложность и длительность обработки, зависимость от температуры, большой разброс показаний отдельных пленок. В первые годы испытаний результаты можно было получать не раньше чем на следующие сутки после взрыва. Ю.М.Деньгин предложил для сушки фото-индикаторов использовать спирт. это ускорило получение результатов и принесло немало радости всем причастным к этой методике.

Взвесив все за и против, я решил исследовать возможность создания стеклянного дозиметра. Мне было известно, что Е.Г.Гвоздев занимается исследованием чувствительности стекол к гамма-излучению. Я пришел к нему в комнату и спросил: "Какие у тебя успехи?"- "Прекрасные. Я нашел оптические стекла, которые очень мало чувствительны к гамма-излучению. Кроме того, если они даже и темнеют, то через небольшой промежуток времени становятся почти прозрачными". Стекла, которые исследовал Евгений Геннадиевич , увы, совершенно не годились для наших целей. Да они и не были для этого предназначены. Их предполагалось использовать в оптических приборах , подвергающихся облучению. Е.Г.Гвоздев успешно решил поставленные перед ним задачи и мог перейти к новым. Я предложил ему принять участие в исследованиях. Он попросил время для обдумывания и после размышлений и беседы с А.А.Воеводским - согласился.

Нам было необходимо найти или создать оптическое стекло практически не чувствительное к нейтронам и способное реагировать на гамма-излучение в широком диапазоне, примерно от ста до ста тысяч Рад. Уменьшение оптической плотности во времени должно быть минимальным. Желательно что бы стеклянный дозиметр можно было использовать многократно. Выполнить такую работу только силами нашего института было невозможно.

Я поехал в командировку в Государственный Оптический институт, находящийся в Ленинграде. В ГОИ я познакомился с Г.В.Бюргановской, большим специалистом по оптическим стеклам и предложил ей сотрудничество. Она согласилась. Договорились о распределении обязанностей: Галина Васильевна предлагает рецептуры стекол и обеспечивает их варку. Я и Евгений Геннадиевич на гамма - и нейтронных источниках исследуем все интересующие нас характеристики.

Я проделал кое-какие расчеты. Они показали, что стекла мало чувствительны к быстрым нейтронам. Позже я и В.М.Багаев подтвердили это экспериментально. Чувствительность стекол к медленным нейтронам определяется главным образом присутствием в их составе бора. Нежелательно также наличие в их составе некоторых других элементов. Я сообщил Галине Васильевне о полученных результатах. С учетом этого она стала готовить для нас образцы стекол. Вначале мы исследовали много известных оптических стекол, но ни одно из них не соответствовало нашим требованиям. Наступила очередь опытных рецептур. Исследовали мы их немало. Во многих случаях Галина Васильевна использовала специальные присадки, существенно изменяющие дозиметрические характеристики стекол. Одна из них была наиболее эффективной, но все же не полностью удовлетворяла поставленным требованиям по чувствительности и изменению оптической плотности во времени.

Внимательно просмотрев состав присадок, предлагаемых Галиной Васильевной, я подумал: "Если использование такого -то элемента дает приличные результаты, то почему бы не использовать близкий ему по свойствам, определяемым таблицей Менделеева, другой элемент". Я был похож на новичка на ипподроме, ставящего на первую попавшуюся лошадь. В этом случае лошадь, действительно, пришла первой. Полученное стекло оказалось более чувствительным к гамма-излучению и более стойким во времени.

Е.Г.Гвоздев разработал методику корректировки чувствительности стекол к гамма - квантам с малой энергией и обосновал возможность многократного использования дозиметров (не менее 500 раз). Для расширения диапазона я предложил измерять оптическую плотность в ультрафиолетовой области спектра, где они наиболее чувствительны и в инфракрасной - , где их чувствительность в десятки раз меньше. Дальнейшее увеличение диапазона измеряемых доз достигалось использованием стекол с толщиной 10 см. и 0,5 см. С учетом нелинейной зависимости оптической плотности от дозы при больших дозах разработанный дозиметр позволял измерять дозы гамма-излучения от 100 Рад до нескольких сотен тысяч Рад.

Как уже упоминалось, стекла мало светлели со временем. Мы установили закономерность этого явления. На ее основе стало возможным вводить поправки, существенно уменьшающие погрешность измерений.

Коллективный труд двух институтов увенчался успехом. Дозиметр назвали СГД-8 в честь нашего 8-го отдела. В ГОИ была изготовлена опытная партия. Мы оформили заявку на изобретение и получили авторское свидетельство. Теперь можно было везти СГД-8 на Полигон, но это удалось сделать только в 1961 году.

В 1961 году проводились ядерные взрывы на больших высотах космические) Впервые можно было исследовать рентгеновское излучение ядерного взрыва, которое в наземных условиях полностью поглощается воздухом в непосредственной близости от заряда. Также можно было измерить поток различных заряженных частиц: электронов, альфа-частиц, ионизированных осколков деления атомных ядер и элементов, входящих в материал конструкции. Кроме этого, значительно по сравнению со взрывами на малых высотах увеличивался электромагнитный импульс взрыва(ЭМИ). Эти обстоятельства потребовали разработки в кратчайший срок новых методов и аппаратуры. Научным руководителем эксперимента от Министерства обороны был назначен генерал С.В.Форстен. Правой рукой его стал полковник Н.В.Козин. Сергей Владимирович в 1960 году образовал оперативную группу по подготовке к испытаниям. Группа размещалась непосредственно в Министерстве обороны у помощника министра по вооружению генерала А.Я.Герасимова. Большую помощь, связанную с работой в новых условиях, нам оказывал референт генерала Таранцев А.Д.

В процессе работы приходилось организовывать межведомственные совещания, экспертизу методик и программ измерений различных параметров взрыва, самим изучать эти методики и программы и увязывать их между собой. Самая большая организационная работа выпала на долю С.В.Форстена и Н.В.Козина.

Мне, в основном, приходилось взаимодействовать с группой С.Н.Вернова, который уже тогда имел опыт исследования радиационных поясов Земли и космического излучения. В последствии (в1968 году) он стал академиком АН СССР. Под руководством Сергея Николаевича были разработаны оригинальные методы измерения заряженных частиц, которые позволили получить интересную информацию. В начале он несколько скептически относился к нашей деятельности, но потом убедился в ее полезности, и у нас сложились нормальные рабочие отношения.

Много времени у меня, да и у других уходило на согласование методик и программ. Часто приходилось ездить с секретными бумагами в различные ведомства и учреждения. Эта часть работы меня не очень удовлетворяла, но потом мне повезло. Меня вызвал Сергей Владимирович и сказал: "Ты знаешь, что ядерные взрывы на больших высотах вызывают сильную ионизацию верхних слоев атмосферы?" "Кончено знаю",- ответил я. "А ты знаешь, что это приводит к нарушению радиосвязи, вызывает помехи радиолокации?" - "Знаю, но весьма поверхностно".- "А в течение какого времени и на каких высотах это наблюдается?" - "К сожалению, этого не знаю",- признался я. "Вот и мы не знаем, а нам нужен срочный прогноз для планирования эксперимента. Освобождаю тебя от всех других дел. Даю две недели на расчеты".

Полученное задание меня обрадовало и встревожило. С одной стороны, интересная работа, а с другой, - справлюсь ли я с ней? Как приближенно рассчитать ионизацию, я представлял. Хуже обстояло с рекомбинацией (процесс обратный ионизации) и влиянием магнитного поля Земли на распространение заряженных частиц. Не было ясности и с прохождением через ионизационный слой и отражением от него электромагнитного излучения различной частоты. Пришлось вспомнить курс распространения радиоволн, который я слушал в Академии, срочно найти необходимую литературу, которая помогла бы произвести приближенные инженерные расчеты. Через две недели я доложил о выполнении задания и представил краткий отчет-справку. Сергей Владимирович сказал, что покажет мой прогноз в Военно-промышленной комиссии академику А.Н.Щукину, специалисту по распространению радиоволн. Через неделю он вызвал меня и строго произнес: "Ты знаешь, что сказал Александр Николаевич о твоей работе? Он заявил, что ничего хорошего о ней сказать не может..." У меня сжалось сердце. Форстен помолчал и, улыбнувшись, добавил: "Но и ничего плохого тоже. Поэтому, за неимением лучшего, полученные данные будем использовать при планировании экспериментов, связанных с изучением этой проблемы."

Для более глубокого изучения вопроса от нашего НИИ был привлечен многообещающий теоретик Ю.А. Высоцкий, который под руководством профессора Ю.П.Райзера в течение нескольких месяцев провел сложные расчеты и получил более полные результаты. Еще позднее этой проблемой занимался большой коллектив исследователей из другого института, который получил наиболее достоверные научно обоснованные данные. Сравнение всех результатов показало, что произведенная мною приближенная инженерная оценка не противоречила полученным позднее результатам.

Еще мне вспоминается командировка в Казань, где для одного из экспериментов разрабатывалась специальная телеметрическая аппаратура. А также командировка в Ленинград, в хорошо знакомый мне Радиевый институт, где я градуировал приборы для измерения мягкого рентгеновского излучения. С тех пор прошло более 30 лет, многое забылось, а жаль!

Непосредственное участие в измерениях при космических взрывах и в обработке результатов я не принимал. От этих дел меня освободили для подготовке к защите кандидатской диссертации. Материал у меня был давно собран, но так как я пишу довольно тяжело, то над оформлением работы пришлось много потрудиться вечерами. Воеводский не считал возможным писать диссертации в рабочее время.

Защищался я в институте Химической Физики на соискание ученой степени кандидата технических наук в 1961 году. Перед защитой я сильно волновался. Как-то я встретил М.А.Садовского. По моему виду он понял, в какой я тревоге. "Ты знаешь, какое основное требование к соискателю при докладе?" - " Не знаю." - "Так вот: ты должен быть максимально краток. Не более 15 минут. Еще лучше - десять. Работы твои всем известны, и ничего нового в своем докладе ты не сообщишь."

Я успешно защитился. Несколько месяцев тревожного ожидания - и мне торжественно вручили диплом кандидата. Я знал, что для всяких дел понадобятся копии, помчался в нотариальную контору и заказал много фотокопий. (Слово "ксерокс" тогда вообще не было известно). Через несколько часов я их получил. Теперь у меня было время полюбоваться дипломом.

Каково же было мое изумление, когда я прочел вместо "кандидат технических наук" "кандидат физико-математических наук". Как потом выяснилось, ошиблась машинистка, готовившая материалы в Высшую аттестационную комиссию. Расстроенный, я пришел к ученому секретарю и показал ему диплом. "Чего ты расстраиваешься? Разве не престижно быть кандидатом физмат наук?" "Я не хочу чтобы меня потом обвинили в подлоге? "Не хочешь, тогда давай диплом обратно, перешлю его в ВАК на переоформление". Пришлось ждать еще четыре месяца, прежде чем я стал полноправным кандидатом технических наук.

В 1961 году сотрудники нашего отдела привезли на Полигон много новых методик и аппаратуры. Я занимался, главным образом гамма-дозиметром СГД-8. Сначала "хозяева" приняли его без особого энтузиазма. Во-первых к фото-индикаторам привыкли, и считали, что лучшее враг хорошего. Во вторых немного жаль было расставаться со спиртовой методикой сушки индикаторов. Однако совместные испытания обоих дозиметров показали все преимущества СГД-8 перед фото-индикаторами. В 1962 году применялись уже только стеклянные дозиметры.

В 1961 или 62 году наш отдел участвовал в испытании водородных бомб большой мощности на Новой Земле. Туда выехали А.А.Воеводский, Е.Г.Гвоздев и Е.С.Фрид. Взрывы производились на больших высотах.

Оптические методы определения координат и тротилового эквивалента взрыва не могли использоваться из-за сплошной облачности. Методики, основанные на измерениях параметров ударной волны, определяли координаты взрыва недостаточно точно, т.к. измерения можно было проводить только на больших расстояниях от центра взрыва. Я предположил, что более точно координаты можно определять измеряя дозы гамма-излучения. Мы с Е.Г.Гвоздевым разработали такую методику с использованием СГД-8. Как потом мне рассказывали Е.Г.Гвоздев и Е.С.Фрид, на Новой Земле в начале стекла СГД-8 и предложенную методику приняли настороженно, но впоследствии согласились, что стекла измеряют дозы гамма-излучения с большой точностью, а методика определения координат дает хорошие результаты, и часто использовали определенные с ее помощью координаты для расчета тротилового эквивалента по параметрам ударной волны.

В 1962 году перевелся на работу в Москву А.А.Воеводский и несколько позже Е.Г.Гвоздев. Этого рано или поздно следовало ожидать, так как они имели квартиры в Москве. У меня все произошло по-другому. Почти каждый год я проводил 2-3 месяца в командировках. Даже когда я никуда не уезжал, виделись мы с женой редко: она жила и работала в Москве, а я в Загорске. Так долго продолжаться не могло. Она пожертвовала интересной работой в центральной газете "Гудок", комнатой, московской пропиской и переехала с дочкой ко мне. В городке они прожили больше 16 лет, а я 21 год.

В 1963 году была достигнута договоренность о запрещении ядерных испытаний в трех средах. У нас появилось время обобщить результаты предыдущий испытаний, подумать, чем заняться дальше.

В том же году начальником нашего отдела стал И.А.Солодухин. Он был нетороплив, немногословен, но за этим скрывалась постоянная работа мысли и упорство. Он медленно, но верно вгрызался в гранит науки, и его достижения росли год от года. В начале 70-х годов он уже был профессором, лауреатом Государственной премии и признанным авторитетом в вопросах поражающего действия проникающей радиации на электронику.

Спортом Иван Александрович в молодости никогда не увлекался. Но уже в зрелом возрасте ему понравилось играть в городки, и за несколько лет он настолько овладел игрой, что стал кандидатом в мастера спорта (а может быть, и мастером).

Иван Александрович поставил перед отделом задачу подготовиться к проведению подземных взрывов, разработать более совершенную аппаратуру с применением фотоумножителей и полупроводниковых детекторов, овладеть другими эффективными методами измерения параметров проникающей радиации и приступить к изучению вопросов, связанных с радиационной стойкостью электронной аппаратуры.

Одним из вопросов, которыми я занимался в то время, являлись исследования возможности использования так называемых "трековых детекторов" для измерения потока нейтронов различной энергии при ядерных взрывах. Эти детекторы основаны на очень простом принципе. При взаимодействии нейтронов с веществом в нем возникают продукты реакции Для делящихся материалов это продукты деления атомных ядер. Если детектор, содержащий, например, такие материалы поместить рядом со стеклом, то в стекле при облучении возникнут нарушения-треки. Специальная химическая обработка позволяет увеличить их размеры. После этого треки можно наблюдать под микроскопом или другими способами. Количество образовавшихся треков пропорционально нейтронному потоку. На бумаге это выглядит довольно просто, но на практике мне и моему сотруднику Г.Л.Пикалову пришлось преодолеть немало трудностей, прежде чем мы научились измерять потоки нейтронов с хорошей точностью.

В 1965 году мы с Г.Л.Пикаловым и лаборанткой Е.М.Сидоренковой выехали на подземные взрывы. Испытания прошли нормально. СГД-8 и трековые детекторы позволили получить ценную информацию. Вполне удовлетворенный полученными результатами, я попытался оценить тротиловый эквивалент взрыва по данным измерений полного потока нейтронов. Полученная мощность взрыва оказалась существенно меньше, чем определенная специалистами из Челябинска - 70, чье изделие мы тогда испытывали. Я не сомневался, что поток был измерен точно, значит дело было в методике пересчета. Поскольку это изделие принимали военные требовалось однозначное решение вопроса. Последовало приглашение приехать в Челябинск-70. Меня принял научный руководитель Института Е.И.Забабахин. Принял очень хорошо, и поручил своим специалистам совместно со мной разобраться в сложившейся ситуации. Выяснилось, что в полученные мной результаты необходимо было внести поправку, связанную с угловым распределением нейтронов, выходящих из оболочки ядерного заряда. Когда я ввел соответствующую поправку, результаты совпали. Раньше угловое распределение и спектр нейтронов, выходящих из оболочки ядерного заряда конструктора военным не сообщали. После этого они стали регулярно передавать нам указанные данные, а заодно сообщать и о спектре нейтронов.

Расстались мы довольные друг другом. Конструкторы - тем, что мощность изделия соответствовала техническим требованиям. Я - тем, что измерения нейтронного потока были проведены правильно. Были удовлетворены и мои начальники из главка - тем, что из конструкторов удалось "выбить" ряд ценных данных, необходимых для расчета тротилового эквивалента испытываемых ядерных зарядов и для более полного определения поражающего действия принимаемого изделия.

В командировке произошла еще одна приятная встреча. Здесь работали мои старые друзья В.С.Пенькина и Н.И.Медведева. К этому времени они успели выйти замуж и обзавестись детьми.

Э.З.Тарумова, мужа Вали, я знал хорошо еще по ИХФ. С В.А.Тепляковым, мужем Нины, я был знаком гораздо меньше. Обе семьи приняли меня с истинно сибирским хлебосольством. Может быть, потому, что Урал граничит с Сибирью, а скорее всего, потому, что это щедрые душой люди.

В 1966 году я снова принимал участие в подземных взрывах. На этот раз все прошло без сучка и задоринки. Значения тротилового эквивалента, определенное нами и разработчиками атомного оружия, практически совпадали. Дозиметрическое сопровождение позволило другим сотрудникам нашего отдела получить данные о радиационной стойкости некоторых полупроводниковых блоков аппаратуры. У меня появился новый сотрудник В.И. Шашкин, который быстро проявил себя творческим, инициативным работником. Он много сделал для развития полупроводниковых методов измерения параметров проникающей радиации. Мне приятно сознавать, что я был у истоков его научной деятельности , являясь руководителем его кандидатской диссертации. Сейчас Владимир Иванович возглавляет крупный НИИ, он профессор, лауреат Государственной премии. Я вспоминаю семь лет работы с ним с большим удовольствием.

Хочется сказать еще несколько слов о стеклянном дозиметре СГД-8. Им заинтересовались научные работники Минсредмаша, Госстандарта и некоторых других ведомств. Особенно их привлек дозиметр толщиной 0.5 см. В.М.Багаев и я от нашего ЦНИИ, В.В.Генералова с сотрудниками от Госстандарта, провели тщательные метрологические исследования всех свойств дозиметра.

Госстандарт аттестовал его и назвал - ДТС-0.01/1.0 . Дозиметр быстро нашел широкое применение. Он используется для измерения гамма-излучения в каналах экспериментальных ядерных реакторов и на других ядерно-физических установках при самых различных исследованиях, для аттестации таких установок. Кроме этого ДТС используется для дозиметрии мощных электронных пучков.

Подводя итоги следует отметить, что разработанная дозиметрическая аппаратура и методы измерения позволили уточнить изменение с расстоянием параметров проникающей радиации, связать их с тротиловым эквивалентом взрыва, обеспечить дозиметрическое сопровождение биологических экспериментов и получить некоторую информацию о радиационной стойкости полупроводниковых элементов и блоков аппаратуры. Кроме этого были оценены защитные свойства от проникающей радиации инженерных сооружений и некоторых видов бронетанковой техники.

Сделано было довольно много, но еще больше предстояло сделать. Мы хорошо научились измерять так называемые физические дозы, то есть количество энергии поглощенной в точечном объеме вещества, эквивалентного по своему химическому составу мягким тканям человека. При облучении человека и животных, исключая мелких (мышей), поглощенная в теле энергия (доза) распределяется неравномерно, особенно, если часть объекта защищена от излучения. Кроме этого биологический эффект при одной и той же поглощенной дозе зависит от вида излучения. Поэтому нельзя однозначно связать поражение с измеренными физическими дозами. Для решения проблемы прогнозирования биологического эффекта требовалось проведение серьезных теоретических исследований, модельных экспериментов и опытов с животными. Такой комплексный подход позволил бы также решить вопросы, связанные с индивидуальной дозиметрией. Подземные взрывы не годились для проведения требуемых экспериментов. Необходим был мощный источник гамма-нейтронного излучения. Используя такой источник можно было бы также исследовать радиационную стойкость электронной аппаратуры и защитные свойства существующих и новых образцов бронетехники, а также проводить многие другие исследования.

Для решения всех этих проблем требовалась работа многих научно-исследовательских учреждений. Я принял в ней активное участие. Поэтому не осталось времени на подземные ядерные взрывы. Моя работа была многообразной и очень интересной. Это самостоятельная тема. Когда-нибудь я расскажу о ней подробно.

В 1973 году я защитил докторскую диссертацию и по болезни был уволен в запас.

Я думал, что уже никогда не увижу Полигон. Однако судьба распорядилась иначе. В НИИ Оптико-физических Измерений (ВНИИОФИ), где я работал после Армии была разработана новая методика измерения кинетики цепной ядерной реакции. В ее разработке я участия не принимал. Однако Руководство ВНИИОФИ, зная, что я хорошо знаком с Полигоном, предложило испытать ее в подземных испытаниях 1974 года. Мне очень хотелось снова побывать на Полигоне, и я охотно согласился. Таким образом, через 8 лет после последней командировки, я снова оказался в родных местах.

Испытания показали, что методика по точности не лучше, чем существующие, поэтому в дальнейшем она не использовалась.

За время моего отсутствия Полигон существенно изменился. Возникли новые лабораторные корпуса. Непосредственно на испытательных площадках появились автомашины с кондиционерами и многое другое. Особенно вырос жилой городок на берегу. Там где раньше были огороды, стояли современные жилые массивы. Я помню, мы любили совершать велосипедные прогулки до КПП, который находился в степи, примерно в 5 км. от центральной улицы. Теперь там пролегала граница города. Мне было грустно ходить по знакомым местам. Моих друзей здесь уже не было.

Многие демобилизовались. Некоторые убыли к новому месту службы. В свободное время я часто ходил к Иртышу, сидел в беседке на берегу и вспоминал нашу молодость, дружбу, любовь, горести и радости и многое другое... Больше я на Полигоне не был, и ясно, что никогда его не увижу.

Через много лет

После ухода из армии я не прерывал связи с Институтом. Несколько лет у нас была совместная тема НИР. я жил до 1976 года в городке, часто встречался там с товарищами.

Многие годы наша работа была окутана сплошной секретностью, но постепенно она стала ослабевать. В 1977. Году, благодаря энтузиазму Г.И.Князева, В.П.Жучкова и Н.Ф.Баранкова удалось организовать первую массовую встречу ветеранов Полигона. Собрались мы у дома Советской Армии. Встреча была очень радостной. Обнимались, смеялись, плакали, фотографировались. Многие не виделись почти двадцать лет. Было, что поведать друг другу. С тех пор много лет мы регулярно встречались через каждые 2-3 года. Прослышав об этих встречах, ветераны начали приезжать из Ленинграда, Киева, Минска, Ростова и многих других городов. Встречи стали еще более интересными. Вдоволь побыв на свежем воздухе, мы переходили в зал, где нас приветствовали наши бывшие руководители и мы друг друга. Заключительная часть мероприятия проходила в ресторане. Приходили на последние встречи М. А.Садовский, Г.Л.Шнирман, П.В.Кевлишвили и другие ученые из ИХФ.

Несколько раз, вместо больных или, увы, ушедших из жизни, приезжали их дети. Они верили, что дело, которому посвятили себя родители и их товарищи - правое дело и хотели на этой встрече поведать друзьям отцов свои радости и горести почерпнуть силы для дальнейшей жизни. В 1990 году собралось около 500 человек. С тех пор такие встречи не проводились.

Жизнь стала тяжелей, мало пригодной для таких мероприятий, да и постарели наши организаторы, москвичи, и кто живет в Подмосковье, встречаются ежегодно на собраниях ветеранов подразделений особого риска. По многим причинам это совершенно другие встречи...

Мы постарели, многим за 70, а самому старому Д.А.Шустову перевалило за 90. Он сохранил удивительную ясность ума и держится бодро.

К сожалению многих уже нет с нами, некоторые серьезно больны. Сказывается возраст, нелегкая армейская жизнь, тяжелая экологическая обстановка и многое другое. Определить влияния облучения - задача будущих глубоких объективных исследований. Все чаще мы встречаемся на очередных похоронах. Не дожив трех недель до 90 лет, умер первый научный руководитель испытаний академик М.А.Садовский.

Наше главное управление в Министерстве Обороны как-то собрало некоторых участников первых испытаний. На основе их воспоминаний был создан документальный телевизионный фильм. Сотрудники этого управления проводят большую работу по подтверждению участия в испытаниях многих людей. Все это не снимает с них упрека в недостаточно чутком отношении к "старым солдатам". Я думаю, что это упущение будет исправлено к 50 годовщине первого испытания, т.е. к 1999 году. К сожалению часть из нас уже не будет свидетелями этого. Иногда мы собираемся несколько близких друг другу людей и вспоминаем старые дела. Отметили 45 годовщину со дня испытания РДС-1.

Я надеюсь, что мы снова встретимся как и раньше у дома Российской Армии. Будут радостные лица, ресторан, музыка, много музыки...

Если Вы увидите 12 или 29 августа или много пожилых людей у Дома Российской Армии, то вероятно, что это мы. Подходите не стесняйтесь. Хорошим людям - всегда рады.

Меня часто спрашивают, согласился бы я участвовать в испытаниях, если бы знал заранее что мне предстоит. Я без колебаний отвечаю, что прожил бы жизнь так же.

Мне очень повезло. Я был участником создания ядерного щита нашей страны, общался со многими выдающимися учеными и руководителями, истинными патриотами нашей Родины. Думаю, что без этого я едва бы состоялся как человек, гражданин и научный работник.

11 января 1995 года

Воспоминания опубликованы. Курчатовский институт. История атомного проекта, выпуск 3, Москва 1995 г.

Комментарии: 1, последний от 23/10/2009. © Copyright Хованович Александр Ильич Размещен: 19/12/2003, изменен: 17/02/2009. 99k. Статистика. Очерк: Мемуары		Ваша оценка:
Аннотация: Воспоминания участника ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне.

Хованович Александр Ильич: другие произведения.

Poligon