V

Пушкин и Достоевский.

Пушкин - величайший писатель девятнадцатого века, если и не основавший, то значительно развивший такое направление в русской литературе, как реализм. Интересно вообще проследить влияние Пушкина на других писателей, а тем более на Достоевского, пожалуй, наиболее глубокого и сложного писателя девятнадцатого века.

Такие черты пушкинского стиля, как характерные герои, являющиеся носителями идеи, персонажи униженные, "маленькие люди", развиваются Достоевским на протяжении всего его творчества и отчётливо видны уже в романе "гоголевского периода" "Бедные люди" (1845).

Герой романа, Макар Девушкин - жалкий чиновник-переписчик, живущий в "нумере сверхштатном", а попросту - в комнате, отделённой перегородкой от кухни. Девушкин жалок, с ним никто не хочет считаться, поэтому "почти после каждого слова Девушкин оглядывается на своего отсутствующего собеседника, боится, чтоб не подумали, что он жалуется, старается заранее разрушить то впечатление, которое произведёт его сообщение о том, что он живёт в кухне, и т.п." М.М.Бахтин, "Проблемы творчества Достоевского", собр. соч., т. 2, М., "Русские словари", 2000, стр. 104. Девушкин чувствует свою низость и время от времени произносит оправдательные монологи: "Я никому не в тягость! У меня кусок хлеба есть свой, правда, простой кусок хлеба, подчас даже чёрствый, но он есть, трудами добытый, законно и безукоризненно употребляемый. Ну, что же делать! Я ведь и сам знаю, что я немного делаю тем, что переписываю; да всё-таки я этим горжусь: я работаю, я пот проливаю. Ну что ж тут в самом деле такого, что переписываю! Что, грех переписывать, что ли?"

Несомненно, Девушкин - "маленький человек". Социальный тип "маленького человека" введён в литературу Пушкиным. У него это - Самсон Вырин. Никто не считает нужным с ним считаться, Вырин - "сущий мученик четырнадцатого класса, ограждённый своим чином токмо от побоев, и то не всегда..." Дуня - единственное, что спасает его от многочисленных конфликтов ("бывало, барин, какой бы сердитый не был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает", - говорит Вырин), но она бросает отца при первом же удобном случае, потому что собственное счастье дороже, при его появлении в Петербурге, в доме Минского, падает в обморок, что, впрочем, легко объясняется её страхом, но приезжает к отцу, на станцию, лишь через много лет. Сцена плача Дуни на могиле Вырина - это символическое единение её с отцом, возвращение к нему. До этого же Вырин остаётся "маленьким", лишним человеком.

Бахтин пишет: "Не только действительность самого героя, но и окружающий его внешний мир и быт вовлекаются в процесс самосознания, переводятся из авторского кругозора в кругозор героя". Там же, стр. 46. То же самое происходит и в "Станционном смотрителе". Немецкие картинки, на которые обращает внимание рассказчик, оказываются наиважнейшей частью сознания Вырина, его мира.

Как одна из черт пушкинского стиля, нами была выделена характеристика героев как носителей идеи. Подобная идея смотрителя - его трактовка изображённых на немецких картинках сцен из притчи о блудном сыне. Идея Вырина оказывается неверной, это ясно показывает финал повести; она губит его - смотритель не дожидается Дуни и спивается. Идея Девушкина - сознание собственного унижения, "внутренний стыд", совмещённые с романтической любовью к Вареньке Добросёловой; Девушкин не хочет оставаться самим собой, таким, каков он есть. Как видим, в ключевых моментах Вырин и Девушкин схожи.

Девушкин читает "Шинель" и в Акакии Акакиевиче видит самого себя. Не принимаемый сослуживцами, отторгнутый, лишний человек, мелкий чиновник Акакий Акакиевич создаёт воображаемый мир, где оживают буквы, среди которых, как и среди чиновников, выстраивается собственная строгая иерархия; это идея, носителем которой является Акакий Акакиевич, идея, проходящая, по сути, через всю повесть. Как и Девушкин, герой Гоголя - переписчик, одно это совпадение уже говорит о большом влиянии "Шинели" на "Бедных людей". Общность Вырина, Акакия Акакиевича и Девушкина кажется очевидной - все мелкие чиновники, незаметные, но со своими идеями. Влияние Пушкина в "Бедных людях" оказывается вторично - Гоголь пишет с оглядкой на Пушкина, А Достоевский - с оглядкой в первую очередь на Гоголя.

Итак, одна из общих для Пушкина и Достоевского проблем - проблема лишнего человека. Она продолжена Достоевским в "Записках из подполья" (1864). С одной стороны, Подпольный - первый в творчестве Достоевского герой-идеолог, какими потом будут Раскольников и Ставрогин, с другой стороны, он полностью раздавлен своей идеей, как тот же Раскольников, но и как Самсон Вырин или Акакий Акакиевич. Как и Девушкин, он постоянно говорит с оглядкой на отсутствующего собеседника, он думает только о том, что могут подумать о нём, Там же, стр. 49. поэтому в итоге его исповедь оказывается поддельна.

"Записки из подполья" для Достоевского - это своеобразное поле экспериментов. Черты Подпольного появятся потом и в Раскольникове, и в Ставрогине. "Записки из подполья" - роман-исповедь. Исповедь имеет для Достоевского огромное значение как форма свободного выражения внутреннего мира героя, как встреча "я" героя и "другого" на высшем уровне (Раскольников и Ставрогин встречаются с совестью, с нравственными законами, Ипполит - с желанием жить). Исповедь для Достоевского - снимание социальной маски, попытка объективного отношения к самому себе. См. М.М.Бахтин, "1961 год. Заметки", собр. соч., т. 5, М., "Русские словари", 1997, стр. 352, 354.

Другой вопрос, который ставит перед собой Достоевский в поздних романах - проблема вседозволенности. Впервые он поставлен в "Преступлении и наказании" (1867). По сути, Раскольников - тоже "маленький человек" как и Вырин, он так же, как и Девушкин, не хочет оставаться таким, каков он есть. Но он уже не просто носитель идеи, это герой-идеолог. Идеология Раскольникова заключается в следующем. Раскольников решил, что всякое историческое действие, создавая новое, разрушает старое, и разрушать имеет право лишь тот, кто создаёт новое. Он считает, что "Люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший, то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово". Толпа не умеет созидать, поэтому не имеет права разрушать. Раскольников считает, что историей управляет не толпа, но люди, преступающие закон. Если такому человеку "надо для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь". Он встаёт перед вопросом: верно ли его убеждение? С целью это проверить он решает совершить пробу - убить старуху процентщицу. Убийство для Раскольникова - не просто подтверждение теории, это необходимое подтверждение того, что он - человек: "Мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу? Осмелюсь ли нагнуться и взять, или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею?" Право выбора жертвы Раскольников берёт на себя. Интересно, что он никогда не говорит прямо о своих намерениях - он говорит "Это", "дело", "замысел". См. Е.Г.Эткинд, "Внутренний человек и внешняя речь", М., "Языки русской культуры", 1999, стр. 219. Во-первых, это скрывает его намерения и суть его идеи от читателя, но что самое главное, это говорит о неуверенности Раскольникова. Он начинает сомневаться, считает, что жалкая человеческая слабость мешает ему убить. Он убивает, но "с самого начала он чувствует преграду в себе самом, испытывает сопротивление внутреннее. Преступление совершено, ... но внутренний закон, голос совести перешагнуть нельзя". М.М.Бахтин, "Достоевский", собр. соч., т. 2, М., "Русские словари", 2000, стр. 274. Это противоречие в нём продолжает расти и вынуждает Раскольникова прийти с повинной.

Вопрос о вседозволенности ставится во многих произведениях Пушкина. В первую очередь в сравнении с "Преступлением и наказанием" это "Пиковая дама". Герман, как и Раскольников, убивает старуху. Другое дело, что Герман лишь причина смерти, а не исполнитель, смерть старухи ему не на руку. Ему необходимо было узнать лишь тайну трёх карт, он не обладает, подобно Раскольникову, идеологией, требующей подтверждения, ему нужно лишь подтверждение рассказа о картах. Тем не менее подобное совпадение не случайно. Тайна старой графини принесёт Герману богатство, а старуха в "Преступлении и наказании" - процентщица, их образы напрямую связаны с деньгами.

Скажем о других параллелях между "Пиковой дамой" и романом Достоевского. В них велика роль случая. Герман случайно оказывается перед домом графини См. Ю.М.Лотман, "Пушкин", Спб., "Искусство-Спб", 1995, стр. 808. ("очутился он в одной из главных улиц Петербурга, перед домом старинной архитектуры... "Чей это дом?" - спросил он у углового будочника. "Графини ***", - отвечал будочник"), на следующий день он снова случайно оказывается перед домом графини ("пошёл опять бродить по городу и опять очутился перед домом графини ***. Неведомая сила, казалось, привлекала его к нему".) У Достоевского есть один момент в романе, когда случай играет колоссальную роль - когда Раскольников бродит по Петербургу с целью избавиться от вещей старухи: Но и на острова ему не суждено было попасть, а случилось другое: выходя с В-го проспекта на площадь, он вдруг увидел налево вход во двор, обставленный совершенно глухими стенами".

Другая параллель связана с внутренними мирами героев. После видения старухи "Герман долго не мог опомниться". Схоже чувствует себя Раскольников: "Так пролежал он очень долго. Случалось, что он как будто и просыпался, и в эти минуты замечал, что уже давно ночь, а встать ему не приходило в голову. наконец он заметил, что уже светло по-дневному. Он лежал на диване навзничь, ещё остолбенелый от недавнего забытья".

Следует так же добавить, что у многих героев Достоевского есть двойники. В "Преступлении и наказании" уже намечается эта черта - у Свидригайлова нет, как у Раскольникова, "пафоса добра" (Бахтин), но во многом они крайне схожи - оба индивидуалисты, герои-одиночки, оба не знают разницы между добром и злом, оба совершают преступление, руководствуясь исключительно собственной волей и ничем больше. У Германа тоже оказывается двойник: "два "любовника" графини - один, владеющий её тайной, и другой, посягающий на неё - имеют черты двойников: имя Германа представляет собой не что иное, как вариант имени Сен-Жермена". Б.М.Гаспаров, "Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка", Спб, "Академический проект", 1999, стр. 310.

Раскольников раскаивается: "Он страдал тоже от мысли: зачем он тогда себя не убил? Зачем он стоял тогда над рекой и предпочёл явку с повинною? Неужели такая сила в этом желании жить и так трудно одолеть его? Он с мучением задавал себе этот вопрос и не мог понять, что уж и тогда, когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях свою глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в жизни его, будущего воскресения его, будущего нового взгляда на жизнь". Слова Германа "Я не хотел её смерти" можно понять не только как обыкновенную констатацию факта, но и как раскаяние. Впрочем, Герман настолько поглощён картами, что для чувства вины и мук совести не остаётся места.

Раскольникову Достоевский подарил жизнь, дал ему возможность, совершив преступление, покаявшись в нем, претерпев наказание за него, найти новый путь в жизни. Этот новый путь немыслим для Достоевского без осознания Бога: в конце романа Раскольников еще не раскрывает Евангелия, принесенного ему Соней, "но одна мысль промелькнула в нем: "Разве могут ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями?" Финал романа открыт, так же как и финал "Моцарта и Сальери" Пушкина - после убийства Моцарта Сальери остаётся на сцене в глубоком раздумьи. Читателю неизвестно, придёт ли Сальери к глубокому раскаянию и получит ли, как Раскольников, возможность найти новый путь в жизни, или же отряхнётся и, забыв слова Моцарта, останется уверен в своей правоте. Легенда о признании Сальери вроде бы говорит о раскаянии, но это лишь легенда, и в самой трагедии нет ничего, что позволило бы нам полностью в неё поверить. Тут важно понимать, что "Моцарт и Сальери" - не биографическое или историческое произведение, а литературная реконструкция.

Пушкинский герой, который действительно раскаивается - Борис Годунов. Годунов, по сути, повторяет путь Раскольникова. Идея Его - благо русского народа, и ради этой идеи он, согласно раскольниковской идеологии, позволяет себе переступить через кровь. Затем, как и Раскольникова, его начинает мучить совесть. Монолог Годунова - исповедальный, но это не настоящая исповедь, она поддельна, так же как и исповедь Подпольного, потому что она написана с оглядкой на тех, кто прочтёт её или услышит, это попытка самооправдания, драматический монолог на публику. Годунов говорит о своих заслугах, и только последние девять стихов - приговор Бориса самому себе:

Но если в ней единое пятно,

Единое, случайно завелося;

Тогда - беда! как язвой моровой

Душа сгорит, нальётся сердце ядом,

Как молотком стучит в ушах упрёк,

И всё тошнит, и голова кружится,

И мальчики кровавые в глазах...

И рад бежать, да некуда... ужасно!

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Настроение этого монолога очень хорошо понял Мейерхольд: "Низкая маленькая опочивальня, почти битком набитая странным людом. Это свезённые со всей Руси по царскому приказу "кудесники, гадалки, колдуньи". Тут и какой-то старик с петухом в решете, и восточный человек со змеёй в мешке, и юродивые, причитающие что-то, т слепые старухи гадалки. Борис сидит в кресле... Духота, нестройный гам всей этой оравы шарлатанов, вонь немытых тел, крик петуха... И сквозь всё это - трагический монолог Бориса..." А.Гладков, "Из воспоминаний о Мейерхольде", цитируется по кн. "Достоевский. Материалы и исследования", т. 2, Л., "Наука", 1976, стр. 165. Весь этот люд - не просто "кудесники, гадалки, колдуньи", призванные исцелить больную душу Годунова, но представители народа, перед которыми он оправдывается ("Я думал свой народ в довольствии, во славе успокоить, щедротами любовь его снискать"), который потом упрекает ("Живая власть для черни ненавистна. Они любить умеют только мёртвых"), которому потом жалуется ("Кто ни умрёт, всех я убийца тайный... всё я!"). Годунов разыгрывает настоящий спектакль.

Роман должен был, согласно первоначальному замыслу Достоевского, закончится сценой чтения Соней и Раскольниковым Евангелия. Достоевский если и не прощает Раскольникова полностью, то глубоко ему сочувствует и в чём-то даже симпатизирует. Пушкин же сочувствует Годунову. Заблуждения привели его на ложный путь, но намерения его были самыми хорошими. Так же и Самозванец, Гришка Отрепьев - благие намерения приводят его к крови. Пушкин и ему сочувствует, но ремарка "Народ безмолвствует" - это молчаливое осуждение. Мережковский писал: "ту же русскую особенность Достоевский видит в Пушкине: мы поняли в нём (Пушкине) что русский идеал - всецелость, всепримиримость, всечеловечность". Д.С.Мережковский, "Пророк русской революции", в кн. "Бесы": Антология русской критики", М., "Согласие", 1996, стр. 466. Таким образом, важнейшая черта, объединяющая Достоевского и Пушкина - умение прощать.

Другое произведение Пушкина, к которому близко "Преступление и наказание" - "Медный всадник". Евгений происходит из знатного рода, но беден, и имя его позабыто "светом и молвой". Он мечтает трудом "себе доставить и независимость и честь", устроить "приют смиренный и простой" и устроиться там с парашей и детьми, которые несомненно у него будут. Евгений - маленький человек, и думы его не отличаются от мечтаний других таких же недалёких мелких чиновников; принадлежность его к этому низкому слою подчёркнута даже именем его женщины - деревенским "Параша". И Евгений, и Раскольников тесно связаны со смертью. Наводнение и гибель Параши меняют в корне его жизнь - он сходит с ума, но становится наконец Человеком с большой буквы - "прояснились в нём страшно мысли" - он постигает фигуру Петра, страшную историческую концепцию. Смерть старухи-процентщицы приводит Раскольникова к познанию внутреннего закона, и приближает к богу - Раскольников тоже становится Человеком. Евгений сходит с ума, а Раскольников наоборот, излечивается от своего безумия, но суть одна - оба они приходят к чему-то глобальному, что оказывается сильнее них - Евгений бежит от Медного всадника, Раскольников не способен пойти против своей совести.

После "Преступления и наказания" написаны "Бесы" (1872). Ставрогин - уже не маленький человек. Роман наполнен его двойниками - Пётр Верховенский, Кириллов, Шатов.

Ставрогин, как и Дон Жуан, "потерял различие добра и зла"; "правда ли, будто вы уверяли, что не знаете различия в красоте между какою-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже жертвой жизнию для человечества, что вы в обоих полюсах нашли совпадение красоты, одинаковость наслаждения", почти с ужасом спрашивает Ставрогина Шатов. Но несмотря на это, а иногда и благодаря этому ("кровопийца Ставрогин", так называет вас здесь одна дама, которая в вас влюблена", - говорит Ставрогину Лиза) "все влюблены в Ставрогина, и мужчины и женщины, Петр Верховенский и Шатов не менее, чем Лиза и Хромоножка, все прельщены им, все боготворят его, как кумира..." Н.А. Бердяев "Ставрогин", цитируется по книге "Бесы": антология русской критики", М., "Согласие", 1996, стр. 520. Это проявление истинно донжуанской черты - обольстителя, "прельстителя". С.Н. Булгаков полагает, что "Ставрогин есть ничто иное, как одновременно и провокатор и орудие провокации зла. Он умеет воздействовать на то, в чем состоит индивидуальное устремление данного человека, толкнуть на гибель, воспламенив в каждом его особый огонь, и это испепеляющее, злое, адское пламя светит, но не согревает, жжет, но не очищает. Ведь это Ставрогин прямо или косвенно губит и Лизу, и Шатова, и Кириллова, и даже Верховенского и иже с ним... Каждого из подчинившихся его влиянию обманывает его личина, но все эти личины - разные, и ни одна не есть его настоящее лицо." С.Н. Булгаков "Русская трагедия", там же, стр. 493.

Дон Гуан Пушкина - беззаботный и весёлый, сыплющий словами направо и налево, ничему не придающий значения, внешне, конечно, оказывается мало похож на главного героя "Бесов". Ставрогин обладает колоссальным влиянием на окружающих его людей. После разговора с Тихоном он пытается опубликовать свою исповедь, то есть он стремится разоблачить себя перед всеми, так же как и Пушкинский Дон Жуан: "Не желайте знать ужасную, убийственную тайну... Я не Диего, я Гуан" (так же как и самозванец в "Борисе Годунове": "А хочешь ли знать, кто я таков? Изволь, скажу: я бедный черноризец"). Нужно заметить, что Ставрогин - не Подпольный и не Годунов, он не оправдывается а наоборот, по словам Тихона, нарочно хочет предоставить себя грубее и бесчувственней, чем есть на самом деле; тут уже стремление не оправдаться, "удивить читателя" (Тихон), вызвать презрение и отвращение.

Ставрогин един во многих лицах: для Хромоножки он сначала светлый князь, потом самозванец, для Верховенского-младшего - Иван-Царевич ("...начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Ивана-царевича; вас, вас!", - говорит Ставрогину Верховенский), для матери - любящий сын. См. М.М.Бахтин, "Достоевский", собр. соч., т. 2, М., "Русские словари", 2000, стр. 279. У Пушкина Дон Гуан тоже размножен - для донны Анны он Дон Диего, для Лауры - Дон Гуан, для одних - господин, для других - "верный друг, ветреный любовник", или же скромный поклонник. Ни Ставрогин, Ни Дон Жуан никогда не едины. Это то, что Бахтин называет "несовпадение с самим собою". См. М.М.Бахтин, "1961 год. Заметки", собр. соч., т. 5, М., "Русские словари", 1997, стр. 358.

В сцене с Лаурой Пушкин ясно показывает, что Дон Гуан - отнюдь не патологический злодей и соблазнитель, как можно было бы подумать, что каждую из своих женщин он искренне любит (Лаура называет его "Верный друг"). Это, и признание перед Донной Анной ("Я не Диего, я Гуан") для Дон Жуана - оправдывающий фактор. Его бездумность и всё его зло - черты натуры, с которыми он не в силах борпоться. Достоевский тоже оправдывает Ставрогина. Возможно, в словах Тихона: "Вы как будто нарочно грубее хотите представить себя, чем бы желало сердце ваше... Пусть глядят на меня, говорите вы; ну, а вы сами, как будете глядеть на них. Иные места в вашем изложении усилены слогом, вы как бы любуетесь психологией вашею и хватаетесь за каждую мелочь, только бы удивить читателя бесчувственностью, которой в вас нет. Что же это, как не горделивый вызов от виноватого к судье?"Бердяев писал: "Поражает отношение самого Достоевского к Николаю Всеволодовичу Ставрогину. Он романтически влюблён в своего героя, пленён и обольщён им. Никогда ни в кого он не был так влюблён, никого не рисовал так романтично. Николай Ставрогин - слабость, прельщение, грех Достоевского". Н.А.Бердяев, "Ставрогин", в кн. "Бесы": Антология русской критики", М., "Согласие", 1996, стр. 518.

Итак, основные точки соприкосновения Дон Жуана и Ставрогина - это несовпадение с самим собой, стремление к саморазоблачению, оправдание их авторами.

Подведём итоги. Общие черты Пушкина и Достоевского , выделенные в этой работе - это схожие трактовки образа маленького человека, постановка проблемы вседозволенности, интерес к исповедальности. Работа представляется нам вполне законченной логически. Рассмотрение отношения Пушкина и Достоевского к карточным играм, быстрому обогащению на примере "Пиковой дамы" и "Игрока", анализ библейских мотивов в творчестве Достоевского ("Идиот", "Братья Карамазовы") и Пушкина ("Станционный смотритель", "Гаврилиада", "Пророк") - это проблемы, не только выбивающиеся из общего строя работы, но и требующие отдельного большого внимания. Мы несомненно затронем их в последующих работах.

Библиография.

1. М.М.Бахтин, "Проблемы творчества Достоевского", собр. соч., т. 2, М., "Русские словари", 2000.

2. М.М.Бахтин, "1961 год. Заметки", собр. соч., т. 5, М., "Русские словари", 1997.

3. М.М.Бахтин, "Достоевский", собр. соч., т. 2, М., "Русские словари", 2000.

4. Е.Г.Эткинд, "Внутренний человек и внешняя речь", М., "Языки русской культуры", 1999.

5. Ю.М.Лотман, "Пушкин", Спб., "Искусство-Спб", 1995.

6. Б.М.Гаспаров, "Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка", Спб, "Академический проект", 1999.

7. А.Гладков, "Из воспоминаний о Мейерхольде", цитируется по кн. "Достоевский. Материалы и исследования", т. 2, Л., "Наука", 1976.

8. Д.С.Мережковский, "Пророк русской революции", в кн. "Бесы": Антология русской критики", М., "Согласие", 1996.

9. Н.А. Бердяев "Ставрогин", в кн. "Бесы": антология русской критики", М., "Согласие", 1996.

10. С.Н. Булгаков "Русская трагедия", в кн. "Бесы": антология русской критики", М., "Согласие", 1996.