Знакомство их состоялось в конце семидесятых годов прошлого века. Дмитрий Иванович Конфендратов слыл тогда непревзойденным мастером по ремонту черно-белых телевизоров. А цветных тогда почти что и не было. Но он не работал в мастерской быткомбината, а был связистом в районном узле связи. Помогал с ремонтом только знакомым и денег за это не брал. Лишь за запчасти, которые он покупал в магазинах. a
Анатолий Евграфович Буркало в то время был инструктором райкома партии. За каждым инструктором были закреплены до десятка и более партийных организаций. Районный узел связи входил в зону его влияния. Конфендратов не был членом партии, но работал на ответственном участке, поэтому они с Буркало были знакомы, можно сказать, официально, по работе.
У Анатолия был черно-белый телевизор массового производства. С первых дней в нем что-то не заладилось, и талоны гарантийного ремонта быстро израсходовались. Вместе с этим упало и доверие к работникам мастерской. Буркало обратился к Дмитрию Ивановичу с вопросом: может ли его телевизор вообще работать нормально, без поломок, или в нем изначально заложена ошибка? Немного поколебавшись, Конфендратов согласился протестировать телевизор.
Сидя на приставном стуле, Анатолий молча наблюдал, как Дмитрий Иванович неспеша, сосредоточенно прощупывает прибором схему телевизора, записывая показания в тетрадь. Это был крупный, выше среднего роста человек, возрастом примерно лет сорока пяти, с большими крепкими руками, крупной головой. Лицо его было обезображено глубокими шрамами на правой щеке. Не то от взрыва, не то от ожога. Эта часть лица была почти неподвижной. Непонятные какие-то шрамы. Анатолий предположил, что это все-таки следы войны. Судя по возрасту, Конфендратов в то время был еще мальчишкой. Сколько его сверстников покалечилось, балуясь найденными боезарядами! Не избежал, видимо, и он этой участи.
Анатолий решил спросить об этом, начав издалека:
- Эта местность, между Днестром и Дунаем, с первых дней войны попала под оккупацию. Вы и тогда здесь жили?
- Ну да. Мы не успели эвакуироваться. С лета сорок первого года и до освобождения мы жили под немцем.
- Натерпелись, наверное. Были свидетелями страшных событий?
- Да я бы не сказал. Как только немцы пришли, они сразу навели свои порядки. Кого-то расстреляли, кого-то отправили в концлагеря. Если кто остался в живых и их Правила не нарушал, то и жил спокойно. Мы, пацаны, играли, ходили купаться. Но всегда держались подальше от немцев. Были и среди них придурки, которые могли открыть огонь по любому поводу.
- А шрам на щеке...
- Это овчарка меня покусала.
- Вас травили собаками?
- Да нет. У нас дома была своя овчарка. Она меня и укусила.
- Ваша собака и вас же укусила? Как такое могло случиться? Бешенством заболела?
- Здоровой она была. Предала нас собака. С немцем стала дружить.
Когда наш поселок оккупировали, к нам на квартиру стал немецкий офицер. Это был работник комендатуры. Он говорил по-русски, хоть и с большим акцентом. Мы своего Полкана привязали подальше, чтобы он не наделал нам беды. А Курт Фишер успокоил нас:
- У меня тома такая же овчарка. Мы с ней потружимся.
На второй или на третий день после поселения пошел Курт навестить Полкана. Старший мой братишка побежал впереди, чтобы придержать собаку. Мы боялись, что немец пристрелит пса, когда тот бросится на него.
- Не нато. Не бойся. Я сам.
При виде незнакомца в странной одежде, Полкан стал грозно лаять и рваться с цепи, демонстрируя готовность напасть и разорвать его. Но Фишер спокойно приблизился на расстояние вытянутой руки и стал подавать команду "Фу". Полкан не сразу, но постепенно утихомиривался, но не настолько, чтобы не быть опасным. Похоже, поведение немца его смутило. Присутствие рядом с ним взрослого мужчины его подавляло. Он перестал лаять и только грозно рычал и щерил зубы.
Долго стоял Курт вблизи собаки. Между ними будто бы шел поединок. Немец хотел подавить волю животного, но пес не сдавался и был готов к нападению. Наконец человек стал сближаться с Полканом, протянув вперед руку и приговаривая:
- Молотец, Полкан. Ити ко мне, Полкан. Бутем тружить, Полкан.
Конечно, он не ожидал, что овчарка эту руку будет лизать. Полкан тут же вцепился в ладонь зубами и не отпускал, злобно глядя на человека. Немец не отреагировал, не рассердился и продолжал спокойно говорить:
- Нехороший малчик, Полкан. Отпусти руку, Полкан. Как тепе не стытно. Что я тепе плохого стелал? Давай тружить, Полкан.
Мы с братом стояли неподалеку и все слышали. И каково же было наше удивление, когда наш грозный защитник вдруг сник, отпустил руку и виновато отошел к будке. Немец продвинулся на охраняемую псом территорию, вытер спокойно платком кисть руки со следами зубов. Он заставил пса уважать себя! После этого неспеша вынул из кармана кусок колбасы и протянул Полкану:
- На, на, кушай. Это хорошая ета. Бери. Бери. На.
И мы увидели, как овчарка как-то стеснительно взяла из укушенной руки фашиста колбасу и, отойдя к будке, молча стала ее жевать. Ведь не от голоду взяла, а потому, что велят! Немец еще долго оставался рядом с овчаркой. Разговаривал с ней. И Полкан стал позволять ему гладить себя и трепать по загривку.
С этого дня они подружились. Курт, освободившись от службы, брал Полкана на поводок, и они шли гулять. Пес ждал его! Теперь он признавал немца за хозяина, а нас тоже терпел и не трогал, но слушался неохотно. Да мы и не страдали от этого. Фишер кормил собаку, выгуливал, играл с ней. Что еще надо было нам в голодные оккупационные дни? Нам меньше забот! Возвращаясь с прогулки, пес, похоже, даже смеялся, такой он был веселый.
За три года, пока немцы хозяйничали в нашем поселке, Полкан откормился, стал матерым кобелем. Мы тоже подросли, но когда он становился передними лапами нам на плечи, то был выше нас ростом.
Приближалось освобождение наших мест от фашистов. Курт Фишер уезжал заранее, не дожидаясь, когда начнутся бои. В открытую легковую машину погрузили его багаж. Шофер и охрана заняли свои места.
- Приведи Полкана! - сказал мне немец. Я взял собаку на поводок и вывел со двора.
- Иди сюда, Полкан! Со мной поедешь!
Но я не отпускал поводок. Пес начал вырываться. Мне не хотелось, чтобы немец забрал нашу собаку. Я обнял Полкана за шею и стал удерживать, приговаривая: "Полкан, Полкан!". Он очень сильно рванулся, зарычал и укусил меня в лицо. Я отпустил его. В два прыжка он достиг машины, прыгнул в кузов, и только мы его и видели.
Мне на щеку наложили повязку. Она долго не заживала. Вот и остались на память такие вот шрамы.
- С тех пор вы Полкана больше не видели?
- Ну почему же? месяца через два он пришел домой. Худой, больной, измученный. Смотреть на него было больно. Молча прошел он к своей будке, стыдливо пряча глаза. Долго еще потом отворачивал свою морду в сторону. А потом мы помирились. Ну что с него возьмешь? Он не изменил своей сущности: подчинялся сильнейшему в стае. Для него что немец, что болгарин, что румын - все равно человек.
- А телевизор ваш ненадежный, - вернулся Дмитрий Иванович в сегодняшний день. - Оставьте дня на два. Я плату заново пропаяю, блок питания подрегулирую. И будет работать, как миленький!