Вот и настал очередной День защитника Родины,бывший День Красной армии и Военно-морского флота. Десятки раз бывал я на встречах фронтовиков со школьниками, со студентами,с трудовыми коллективами. И всякий раз они вспоминали номера частей, названия фронтов, командиров полков и рот, но редко говорили о своих товарищах, о самих себе, о боевых эпизодах. Один нажимал на то, что служил в полку вместе с Александром Матросовым, который своим телом закрыл амбразуру немецкого ДОТа. Другой повторял, что служил рядом с будущим знаменитым артистом Михаилом Пуговкиним. Еще рассказывали, какие артисты перед солдатами выступали. То есть говорили о том, что написано в официальных документах, воспоминаниях, стараясьне сбиться. А были и другие рассказы, не на людях, а в тихой беседе. Я много их слышал. Попробую пересказать.
Павел Денисович Бородин - мой двоюродный брат по материнской линии. На фронт он призывался из поселка Андреевка. В армию уходил с другим моим двоюродным братом - Ильей Михайловичем Храмцовым, жителем нашего села Красноый Яр. Призвали на войну и отца моего, Ивана Михайловича, и его старшего брата, Петра Михайловича. А мне тогда было шесть лет.
Первым, через полгода, с войны вернулся отец, уже покалеченный - без левой руки. Три фашистские пули сделали свое дело. Он рассказывал о том, как отступали, чтобы не попасть в окружение. Ему, раненному, удалось оторваться от немцев и добраться до медсанбата. У него о войне был один рассказ - это овраг, скотный двор, глухой ночной лес. И все это весело, будто это была не война, а игра в прятки. Не нашли его немцы и не убили. Вот главный итог.
Петр Михайлович вернулся домой летом 1945 года. Был он уже в годах, поэтому на войне ему пригодилось умение шить и ремонтировать сапоги. Вообще он был на все руки мастер. Всем этим и занимался, постоянно перемещаясь вместе с интендантской службой.
А мне тогда уже было почти десять лет. Я и сейчас помню его любимую песню, которую он певал, будучи выпивши.
Из-за го из-за Карпатских
Между двух огромных скал
Пробирался ночкой темной
Санитарный наш отряд.
Впереди там шла повозка.
На повозке - красный крест.
Из повозки слышны стоны:
Скоро, скоро ли конец?
- Подождите, потерпите,-
Умоляла их сестра.
А сама едва шагала,
Вся измучена была.
У песни еще много куплетов.
Петр Михайлович если уж вспоминал, то что-нибудь поучительное. Например, один из его сослуживцев экономил каждую копейку, собирал для чего-то деньги. Шла жестокая бойня, люди гибли тысячами. Над ним подтрунивали, называли его жадным, но он этого не стеснялся. Наконец, кто-то предложил:
- Давайте, угостим его водкой за наш счет. И посмотрите: он раскошелится!
Так и получилось. Выпив, он сказал:
- А теперь я всех угощаю!
- Потому и говорят, что дорогие только первые сто граммов, - продолжал дядя. - А остальные - дешевые.
- Деньги этот скопидом всегда носил с собой. И вот откуда-то прилетел немецкий снаряд. И попал он именно в этого солдата, который был во дворе дома, где открыли мастерскую. Для чего, спрашивается, он себе во всем отказывал? На войне нельзя загадывать наперед. Мы же находились далековато от линии фронта. А смерть и здесь его нашла. Видать, на роду человеку было написано, как ему умереть.
Павел Бородин вернулся после войны со зрением три процента. Взрывом опалило глаза. Илья Храмцов вообще не вернулся. А воевали они вместе. И он, Павел, якобы даже видел, как погиб Илья.
- Мы в окопе находились, на передовой. Немецкие окопы от нас метрах в семидесяти были. Вдруг что-то там у них загремело, застучало. Илья высунулся посмотреть. И пуля угодила ему прямо в лоб.
Когда мне стало лет под тридцать, я снова попросил Павла рассказать, как погиб Илья.
- А ты разве не знаешь?
- Высунулся из окопа...
- Это я сочинил. Не хотел расстраивать родных. Чтоб они меньше переживали. Он погиб не от пули, а умер в концлагере. Мы вместе туда попали из окружения. Кормили нас всяким гнильем, а Илья был страшно брезгливым. Я говорил ему: "Ешь, выживай, ведь пропадешь!" Но он только и думал, как бы покурить. Достанется нам иногда по кусочку хлеба - он не ест его, а променяет на махорку. Так зачах, заболел и помер. Я, слепой, толкал в рот все, что в руки попадет: вонючее, гнилое, пополам с землей. Поэтому только остался в живых.
В Андреевку возвратился после войны еще один фронтовик, Пашков. Упитанный, розовощекий. Явно из тыловиков. Привез с собой жену. В колхозе люди работали с утра до ночи. А они купались. Загорали. Павел спросил земляка, почему он не включается в работу? "Еще успею!" - отвечал он. А через месяц по рекомендации райкома партии он стал председателем колхоза. Можно представить, каким "уважением" он пользовался у людей.
В Алейске в редакции я подружился с нештатным заведующим общественной приемной Валерием Павловичем Яковлевым. Он был уже на пенсии, а до этого работал на рядовой должности в райпотребсоюзе, потом заведовал книжным магазином. Я в этом магазине мог найти все, что душе угодно. Грамотно работал заведующий.
- Меня ранило в лицо и в плечо. Нас кое-как перевязали и сказали, чтобы мы своим ходом шли в мадсанбат. Полк под натиском немцев оставил позиции. Он уходил по возвышенности, и немцы наступали им на пятки. Мы, раненые, оказались прижатыми к пойме реки. Была весна. Шли мы по пояс в воде по затопленному лесу. Многие утонули. Километров десять мы пробирались сквозь затопленные дебри, поддерживая друг друга. До сих пор удивляюсь, как удалось добраться до своих.
- Сказалось это на здоровье?
- Все сказалось, не только это. Вернулся я домой и стал искать работу. Зайду в чей-нибудь кабинет и пытаюсь сказать, зачем пришел. И ничего у меня не получается. Начинаю заикаться, потом плакать навзрыд, слезы текут, и остановиться не могу. Кто ж меня такого возьмет? Врачи посоветовали найти спокойную работу где-нибудь на природе. Пять лет проработал в рыболовецкой бригаде. Лодка. Сети. Тишина. И все наладилось.
Рассказы фотокорреспондента Николая Ефимовича Черепанова из Усть-Пристанской районной газеты можно бы выделить отдельно. Он любил подметить что-нибудь смешное, необычное. Был он связистом, войну прошел от и до. И всякого повидал.
Полком командовал Герой Советского Союза.
- Герой он и есть герой. Наш командир ничего не боялся. Однажды начался массированный артобстрел. Связь прервалась: кабель перебило. Я бегу, осматривая кабель, ищу повреждение. А в лесу снаряды, противопехотные мины над головами взрываются, осколки вокруг так и свищут. Но наше дело солдатское: любой ценой дать связь. И тут, в этом аду, бегает наш командир. Будто и не война и не обстрел, а дождик: он ни на что не обращает внимания. Кричит нам: "Ребята! Вы другой сапог не видели?". Мы смотрим, а у него под мышкой немецкий хромовый сапог, и в нем нога по колено. Он был франт. Подруга у него была, военврач, - тоже Герой Советского союза. Нашел он и второй сапог, с другой ногой.
Между боями ходили мы в дозор. Однажды окоп был на берегу ручья. Ранняя весна, холодно, сыро. Сидишь, окоченевший, ни ног, ни рук уже не чувствуешь. Смена приходит, сваливает тебя на спину и оттаскивает. А ты уже сам кое-как становишься на четвереньки, потом на ноги и - в землянку, отогреваться. Никто не кашлял даже.
Один солдат все же заболел: куриная слепота на него напала. Значит, ночью его в дозор посылать нельзя, он ничего не видит. От этого нам чаще ходить приходилось. Прошла неделя, другая, а он все болеет, в медсанбат ходит. Заметили: возвращается в темноте и не блудит, к нам идет, а не к немцам. Он объяснял, что местность ногами чувствует. Тогда решили его испытать. Когда ушел он в медсанбат, на тропинке выкопали яму и стали ждать. Стемнело. Идет этот больной, подошел к яме, обогнул ее стороной и отправился дальше. Тут уж ребята его встретили и так "полечили", что он навсегда забыл о куриной слепоте.
А когда стали наступать - свои трудности образовались. Штаб полка ушел вперед, и кабель связи нужно было смотать. А он подвешен на телеграфных столбах. Вот и лезу я на каждый столб, отцепляю его от изоляторов. Да так устал, что присел отдохнуть. Оглянулся - никого нет. Прицелился из карабина в изолятор и выстрелил. Кабель упал к моим ногам. Иду себе, постреливаю, наматываю кабель на катушку. И тут подъезжает генерал. "Все, думаю, попался! За порчу государственного имущества - трибунал". А он говорит: "Покажи, как ты это делаешь?". Я выстрелил. Кабель упал. "Молодец, - говорит, - хвалю за находчивость!" И уехал. А я продолжил сбивать изоляторы. Но перетрусил сильнее, чем в сражении. От генерала что угодно можно было ожидать.
Уже шли бои на городских улицах в Германии, когда я своему командиру взвода пол-литра спирту выиграл. Наши уже пробились за проспект, разделявший город пополам. И с той группой, что была за проспектом, связь прервалась. За ее восстановление отвечал другой взвод. Но как только связист побежит или поползет через проспект, снайпер его уничтожает. Погибло уже несколько бойцов. А мой командир взвода надсмехается над другим взводным. Плохо, дескать, воспитываешь связистов. "Вот мой Черепанов давно бы уже связь наладил. Спорим по бутылке спирту, что он это сделает!"
Я не знал об этом споре. Мне приказал командир дать связь, я приступил к выполнению. Вижу - на проспекте много убитых. Снайпер где-то очень удобно засел и хорошо пристрелялся. Прилег я и посмотрел вдоль проспекта. Он ровный, весь как на ладони. И все же в одном месте имелся почти незаметный прогиб. Я прокрался к нему и быстро пополз по-пластунски через проспект. Раза три пули чиркнули об мостовую, но меня снайпер не достал. Связь была восстановлена. Получил я за это медаль "За отвагу".
А однажды (вот если бы в кино заснять!) совсем смешной случай вышел. В начале зимы отвели нас от передовой, чтобы привести себя в порядок, получить пополнение. Баню нам устроили в палатке, можно было и помыться, и попариться. А обмундирование загрузили в специальную машину для прожарки. Чтобы вшей разом уничтожить. Всех же предупреждали, но кто-то оставил спички в кармане. Машина и запылала. А для немецкого летчика это - цель. Он начал поливать палатку и машину из пулемета. И вот мы голые, ремнями подпоясанные, в сапогах и с карабинами в руках бежим наперегонки по морозцу в ближайшую деревню. Холодно. Я забежал в избу, стою в сенях, дрожу. Бабка набросила на меня какой-то полушубок. И тут врывается самый здоровый в нашем взводе солдат, наставляет на меня ствол: "Снимай шубу!". Я снял. Свой своего ограбил, вот до чего обезумел.
Он всегда был нахальным, и это ему даром не прошло. Был случай, когда нас немецкие танки обстреляли. Место открытое, а неподалеку недостроенный кирпичный дом. К окну приставлена широкая доска с прибитыми попереченками. Я по ней побежал, чтобы за стенку прыгнуть. Но этот наш здоровяк догнал меня, спихнул в сторону, и в то мгновение, когда он оказался в оконном проеме, ему в спину и угодил снаряд. А меня не задело.
А спустя лет двадцать после войны работал я в Колыванской газете под Новосибирском с корректором Виктором Васильевичем Голиковым. Был он боевым офицером, командовал взводом. Имел ранение в легкое и постепенно таял. А человеком был веселым, неунывающим. И однажды рассказал, как ему казалось, смешную историю.
- Девчонки нам на фронт посылочки слали: носки шерстяные, варежки и всякую мелочь. Вкладывали в них записки с адресами, иногда фотографии, предлагая переписку. В нашем райцентре жила одна совсем некрасивая девчонка, немножко горбатенькая. Но умная. Она украла фотокарточку у красавицы и вложила в посылочку, как свою. Офицеру, которому попала на глаза фотография, девушка очень понравилась. И он стал писать ей письма с предложением встретиться после войны. Вся родня у него погибла на оккупированной территории. Поэтому свой продовольственный аттестат он стал высылать этой девушке. Она получала по нему продукты.
И вот после демобилизации он приехал к ней. Нашел по адресу дом. Когда он вместо красивой девушки увидел совсем другую, то лишился дара речи. Такой подмены он не ожидал. Девушка стала перед ним на колени и умоляла простить ее. Сделала она это не со зла, а из чистых побуждений: поддержать воинов, ободрить. Откуда же она могла знать, что он приедет. А от продовольственных аттестатов не отказалась потому, что семья бедствовала.
Офицер оказался человеком широкой души. Он простил несчастную и попросил показать, где живет девушка с фотографии. Свалился к ней как снег на голову. Ведь красавица не знала, что ее фотография "воюет" на фронте. Несколько дней пробыл он в качестве неожиданного гостя. А потом сделал предложение, и они поженились. А на несчастную девушку не только не обижались, а всячески ее опекали и благодарили за то, что она помогла им встретиться.
Сколько других историй довелось мне услышать! И о том, как старшина роты, когда вошли в Германию, не пропускал ни одной юбки. И о том, как в особняках находили приспособления для интима. А еще о многом и многом. При демобилизации солдаты везли домой из Германии кто аккордеон, кто велосипед, кто тряпки. А один насобирал целый чемодан швейных иголок. И все считали, что самый дорогой трофей - у него. Ведь каждая иголка в послевоенное время дорого стоила.
Мало осталось тех, кто воевал в Великую Отечественную. И мы должны им поклониться в ноги только за то, что они живы. А уж обеспечить им достойную старость - святая обязанность.