Иван Погожих постоянно удивлял односельчан неординарными выходками. В основном они были связаны со свадьбами в селе. На такие празднества его почти всегда приглашали кучером. И не случайно. Лошади панически боялись этого коренастого среднего роста человека, казалось, ничем не отличающегося от других людей. Разве только взглядом. Белки его коричневых глаз были густо пронизаны кровяными жилками.
Односельчане не всегда выдерживали его взгляда, старались отвести глаза. В нем виделось что-то такое, от чего мурашки пробегали по коже. А Иван не замечал этого, был всегда весел, шутил и смеялся. Рассказывали, что в гневе он был страшен, не дай Бог попасться под его горячую руку!
Когда он усаживался на место кучера, кони начинали всхрапывать и, оглядываясь, нетерпеливо переступали с ноги на ногу. Он никогда не брал в руки кнута. Стоило ему негромко сказать "Но, пошли", как кони рвали постромки, с места пускались в галоп. Ивану оставалось только сдерживать их бег да крепче держать вожжи.
Однажды родители жениха обошлись без Ивана, посадили за кучера своего человека. Тот был опытным в обращении с лошадьми. И когда тройка с бубенцами под дугой, увешанная разноцветными лентами, скакала по широкой улице, на пути им молча встал Иван Погожих. Он не сделал ни одного жеста, но лошади взвились на дыбы и попятились назад. Они больше не подчинялись кучеру, хотя он пустил в ход сыромятный кнут и, дергая за вожжи, кричал: "Но, пошли!".
Пришлось поднести Ивану стакан водки. Выпив, он сказал: "Можете ехать", и отошел на обочину. Сторонясь и храпя, лошади дугой обошли то место, где стоял Иван, и пустились во весь дух по широкой дороге, так быстро, как будто за ними гнались волки.
Года два спустя снова произошел непонятный случай. На этот раз сына женил председатель колхоза. В свадебный кортеж были впряжены лучшие лошади, "председательские". Управлял ими личный кучер председателя, он же конюх, ухаживавший за этими лошадьми.
Свадьба, как всегда, мчалась по главной деревенской улице, и звон бубенцов привлекал внимание прохожих на далеком расстоянии. И вдруг он оборвался. Обычай позволял односельчанам перекрыть дорогу, став "стенкой", и потребовать от брачующихся "выкуп" - угощения водкой. Так, обычно, и происходило. Но на этот раз никакой "стенки" не было. Видимо, жители побаивались председателя. На дороге одиноко стоял Иван Погожих.
Не доскакав до него шагов пять-шесть, лошади стали, как вкопанные, а потом попятились назад, храпя и вздрагивая.
- Отойди, Иван, не хулигань, я этого не потерплю!- раздраженно закричал председатель колхоза, явно не собираясь давать Погожему "выкуп". Оценив недружественное поведение председателя, мужчина поднял руки и сделал ими движение, как бы запрещающее проезд. Кони взвились, у коренного с треском вылетела дуга из гужей, пристяжные запутались в постромках. Кучер, председатель и гости стали вызволять лошадей, чтобы упорядочить сбрую. Но им это не удавалось. Кони, обычно послушные, как будто не понимали, что от них хотят.
Погожих стоял среди улицы и хохотал. Прогнать его или столкнуть с дороги никто не решался, так как знали его шальной характер. А лошади тем временем все больше запутывались в сбруе, приходилось распрягать и вызволять отдельно каждую. Нервничали председатель с кучером, недоуменно переглядывались жених и невеста. Гадали, к добру это или к худу? Не грозит ли это приключение их совместной жизни? Не обращая внимания на недовольство председателя, друг жениха преподнес Ивану стакан водки. Он выпил и произнес:
- Поезжайте с Богом! - И ушел с дороги.
И сразу кони стали послушными, мужчины быстро перепрягли их и тронулись в путь.
Слава о необычном человеке и прекрасном кучере далеко разнеслась по окрестным селам. Однажды зимой Ивана пригласили на свадьбу в соседнее село Карпеновку. И там кони также шарахались от него и дрожали всем телом. Обычно спокойные животные на удивление участников свадьбы превращались в резвых скакунов и, не зная удержу, мчались галопом по деревенским улицам.
Вечером его пригласили к застолью, и он хорошо выпил и поужинал. Когда гости разошлись, ему приготовили постель, и вскоре он заснул богатырским сном, как человек, хорошо поработавший и исполнивший свой долг перед людьми.
Когда утром хозяева проснулись, то Ивана в доме не было. На печи сохли его валенки, на вешалке висел полушубок. Искали кучера повсюду, но так и не нашли. К обеду снарядили верхового, дали ему Ивановы вещи. Он поскакал в деревню Красный Яр, где был дом Ивана, чтобы сообщить родным, что кучер куда-то исчез. Каково же было его удивление, когда он увидел Ивана живым и здоровым у себя дома.
Нет, он не перелетел по воздуху, и с ним не произошло явление депортации. Будучи крепко выпившим, он ночью вышел "до ветру" без обуви и одежды. Постоял, посмотрел на звезды. И вдруг ему в голову пришла шальная мысль - исчезнуть из дома жениха. Удивить всех, иными словами. Вот он и отправился домой через луг. А это более пяти километров. В носках, без шапки и полушубка. И волки ему не встретились, хотя они рыскали по этому лугу. И не обморозил ни рук, ни ног, ни ушей.
- А чему тут удивляться? - говорили односельчане. - Ведь это внук Ефима Арешкина!
Василий ХРАМЦОВ.
ЕФИМ АРЕШКИН
Этот человек оставил добрую память о себе. Он отличался доброжелательностью и щедростью, качествами, обычно присущими людям богатырского телосложения. А он и был таковым. Когда он подходил к группе мужчин среднего роста, то они как будто даже мельчали, по сравнению с ним выглядели подростками.
Село Красный Яр в степной части Алтая начало заселяться задолго до Великой Октябрьской революции. Царское правительство поощряло заселение Сибири и Дальнего Востока. Сельхозугодий в степном Алтае для пашни и сенокосов было в избытке. Поэтому люди тянулись в эти края и селились вдоль рек и озер. Красный Яр возник на берегах реки Алей и озера Глубокое.
Нам, родившимся уже при Советской власти и колхозной системе, о минувших временах удавалось узнать из ностальгических рассказов старших - отцов, матерей и их ровесников. Они родились и выросли в то время, когда все еще жили единолично, вели натуральное хозяйство. А будучи взрослыми стали колхозниками. Они еще живо помнили, как в общине выбирали старосту, кто у кого был в батраках и сколько лет. Но редко об этом говорили.
Как я понимал, будучи еще подростком, что не так-то просто было людям поселиться на новом месте. Надо было обзаводиться хозяйством. Так что поневоле новоселы сначала нанимались к зажиточным старожилам в работники на договоре об оплате. Условия оглашались на общем сходе, а за их выполнением строго следил староста деревни. Да, собственно, и все жители. Не дай Бог обидеть добросовестного работника! Худая слава долго будет сопровождать обманщика.
Через несколько лет зажиточный хозяин "отделял" своего работника с семьей, и тот уже мог самостоятельно вести хозяйство. Часто за это время работник женился на дочери хозяина, становился зятем. Ему полагалось выделить лошадь, корову, мелкий скот и птицу - все на развод. Тут же его наделяли участками земли под пашню, огороды и сенокос.
В деревне Красный Яр Ефим Арешкин появлялся дважды. Сначала пришел пешком, один, в конце лета. Договорился с зажиточным крестьянином, что тот примет его с женой и двумя детьми на условиях работников, если он решит переселиться. Старожилам богатырь понравился. Его не раз местные мужики приглашали в гости как равного и жадно расспрашивали, откуда он прибыл и что видел в дороге. Пытались узнать, безбожник он или верующий. Такого мужика каждый взял бы себе в работники. Нашлись у него и земляки, такие же переселенцы, которые обещали помочь.
Ефим рассказывал, что вышел из Центральной России ранней весной. Шел пешком от города к городу, от села к селу. По пути останавливался где-нибудь, чтобы переночевать, а иногда и нанимался на работу. Деревня Красный Яр привлекла его своими привольными степями и лугами, поэтому и остановил он на ней свой выбор.
- Всякого насмотрелся в дороге. Приходилось кое-кого вздуть, чтоб неповадно было людей обижать. В одном большом селе попросился на ночлег у женщины, сиротливо стоявшей у калитки. Она сказала, что не может пустить. Муж у нее, дескать, очень сердитый, бьет ее. А уж если она меня пустит, то достанется и ей, и мне. "А ты не бойся, - говорю. - Я такую молитву знаю, после которой он и пальцем тебя не тронет".
- Только вошли мы в избу, как явился подвыпивший хозяин. Он был большой, обросший, с громовым голосом. И сразу набросился на жену с руганью и матерной бранью. А когда увидел меня, то и вовсе осатанел. Кричит: "Что, любовника себе завела?". И бросился на меня с кулаками. Я схватил его за руки, а потом одним ударом сшиб с ног. Давал ему подняться и снова бил его то под дых, то по голове. Когда он уже не мог вставать, я посадил его на стул.
- Мне здесь часто приходится путешествовать, - сказал я. - Наслышан о твоих зверствах. Знаю, что люди тебя боятся. Жену ты постоянно избиваешь, скоро калекой сделаешь. Специально заишел к тебе в гости. Господь Бог благословил меня, чтобы я тебя наказал. Скоро буду возвращаться и снова приду к тебе. Если ты еще раз обидишь жену свою и других людей, то пеняй на себя.
В другой раз Арешкин появился в селе Красный Яр уже с семьей. На двух подводах были не только домашние вещи, но и немало нужных в хозяйстве инструментов и сельхозинвентаря.
Уже за год он справился со всеми проблемами переселенца. Оказалось, что имелись у него и денежные сбережения. Он и дом срубил крестовый из сосновых бревен, покрыв его железом, и родней обзавелся, выдав замуж дочь за парня по фамилии Погожих. Зятя он поселил у себя.
Деревня условно делилась на три части: куршина, хохляндия и сибиршина. Арешкин поселился там, где куршина, на высоком берегу реки Алей.
Кто-то вспомнил его рассказ, как он проучил дебошира. Спросили, не заглянул ли он в тот же дом, когда проезжал мимо другой раз.
- Когда я ехал подводами при переселении, то снова завернул к своему "крестнику" на ночлег. Он поклялся, что больше не буянит. И жена выглядела веселой. Угостили мое семейство, чем Бог послал.
Удивительным человеком оказался этот Арешкин. В реке он купался до самых морозов. И потом всю зиму обливался ледяной водой. После бани лез в прорубь или катался в снежном сугробе. Часто ходил босиком по снегу. Еще не успевала уйти полая вода, как он снова плескался в реке. Одевался всегда легко и волосатую грудь держал открытой.
Через несколько лет избрали его старостой общины. И все были довольны таким выбором. Любое запутанное дело он разрешал разумно и быстро. А проблем возникало много. Случались и воровство, и потравы посевов и сенокосов, и драки между соседями по каким-либо пустякам, особенно по пьянке. Взгляд его коричневых блестящих глаз проникал, казалось, в самую душу. Он, как бы теперь сказали, гипнотизировал собеседника. Под таким взглядом невозможно было ни соврать, ни скрыть правду.
Хозяйствовал он на удивление разумно и экономно. У одного крестьянина лошадь кусалась и норовила ударить человека копытом. Бедняга не знал, как от нее избавиться. Ефим Арешкин, осмотрев породистую, крепкого сложения лошадь, перекупил ее. Когда привел кобылу к себе во двор и поставил в отдельное стойло, то первым делом решил почистить ее. Мужики, надеясь "обмыть" покупку за счет старосты, с любопытством ждали, чем это кончится.
Арешкин смело вошел в стойло, держа в руках скребок, щетку и ведро теплой воды. Лошадь не успела ни лягнуть его, ни укусить, как он прижал ее могучим плечом к стене и стал чистить шерсть на боку и гриву и поливать их водой. Кобыла дрожала всем телом и только косила на нового хозяина маслянистым взглядом. Видимо, она давно не знала чистки.
Покончив с одной стороной, Ефим подошел к голове лошади, погладил ее. Наблюдавшие все это мужики глазам своим не верили. Они ожидали, что вот сейчас кобыла и укусит Арешкина. Но она стояла смирно и только иногда вздрагивала. Ефим перешел к другому боку, отодвинув животное от стены, и стал спокойно его чистить. Теперь уже не прижатая к стене лошадь не выказывала никакой агрессии. Закончив работу, Ефим дал кобыле краюшку хлеба и спокойно вышел из стойла.
Лошадь оказалась сильной и выносливой. При пахоте земли, на сенокосе, при заготовке дров не было Арешкину с его семейством равных. Многие еще гнули спины на своих участках, а он уже ремонтировал сараи, сельхозинвентарь, что-нибудь достраивал. Он заранее готовил свое хозяйство к зиме. При этом он успевал сходить и на охоту, и на рыбалку.
В высоком берегу реки староста выкопал ступени, и женщины с соседних улиц охотно ходили сюда по воду. В половодье река на излучине день ото дня подмывала крутой глинистый берег. На верху сначала образовывалась трещина, а потом глыба глинистого берега неожиданно с глухим плеском уходила в воду. Опасаясь, как бы вместе с берегом не угодили в реку дети, Ефим Арешкин, вооружившись крепчайшим колом, ежедневно ходил вдоль берега и, воткнув шест в щель, отваливал глыбы.
Однажды он не заметил в густой траве такую щель и, ступив на подмытую часть берега, вместе с глыбой глины упал в реку. Оказавшись под водой, он долго не выныривал. В это время женщина, спустившись по ступеням, брала воду. "Утонул! - промелькнуло у нее в голове". Из пучины он показался как раз там, где она стояла в оцепенении. Испугавшись, она вскрикнула и упустила ведро. Арешкин снова погрузился в воду и вынырнул с ведром в руках.
Когда у Ефима народился внук Иван, а потом подряд две внучки, он отделил Григория Погожих, с дочкой, срубив им пятистенную избу и выделив скота и птицы на полное хозяйство.
...Мое поколение родилось уже при колхозном строе. До этого в наших краях побывали отряды колчаковцев и Красной армии. Ефима Арешкина раскулачили и куда-то сослали вместе с семейством. Дом его пустовал до самой Великой Отечественной войны. А в голодные военные годы допризывники и подростки тайно, ночами, срывали с крыши жесть, чтобы наделать из нее цилиндрических ведер и кружек. Постепенно дом стали разбирать по бревнам. Где-то в году 1943-м мы, старшие дети в колхозных детяслях, дразнили пчел, устроившихся роем под еще сохранившимся полом.
Мне не довелось видеть Ефима Арешкина. Но внук его, Иван Погожих, был мне хорошо знаком. С войны он вернулся, весь в наградах. Часто приходил в сельский клуб и пугал нас, подростков, своим жестким взглядом. А случаев с остановкой свадеб я тоже не видел.
Василий ХРАМЦОВ.
23.06.08.
РАССКАЗЫ ВИКТОРА ВАСИЛЬЕВИЧА
Покойный Виктор Васильевич Голиков последние годы работал в редакции районной газеты корректором, а до обострения болезни - корреспондентом. Это был хороший специалист. Он вникал в суть содержания материалов и нередко указывал авторам на фактические ошибки. Ему помогало то, что он был коренным жителем районного центра и хорошо знал местную жизнь.
Он был двоюродным братом ответственному секретарю Сергею Иосифовичу Багрову. Братья перед Великой отечественной войной закончили десятилетку, после призыва в армию были направлены в разные военные училища. На фронт они попали уже лейтенантами, на разные направления. Сергей Иосифович, командовавший артиллерийской батареей, вернулся домой без единой царапины. Виктору Васильевичу повезло меньше.
Когда мы в редакции отмечали 25-ю годовщину Великой Победы, фронтовики делились воспоминаниями. Особенно впечатлила речь Виктора Васильевича.
- Мы штурмом взяли немецкие окопы и уничтожили весь личный состав фашистов, - рассказывал он. - Бой был закончен. Оказывали помощь раненым, собирались хоронить убитых. Я присел на бруствер и отдавал команды. И вдруг кто-то выстрелил мне в спину. Такое было ощущение, как будто сзади меня ударили плашмя толстой плахой. Я оглянулся. Стрелял из пистолета смертельно раненый немецкий офицер. Он тут же уронил голову и умер. И как мы его проглядели? Вот уж истинный вояка! Вокруг меня были рядовые, сержанты, санитары. Но он выбрал именно офицера!
Как-то в редакцию принесли соболезнование по поводу смерти местного долгожителя Дмитрия Петровича Фролова, которому исполнилось бы 95 лет. Прочтя текст соболезнования, Виктор Васильевич грустно произнес:
- Жаль старика. Богатырский был человек.
Оказалось, Виктор Васильевич много раз беседовал с покойным. Он знал всю его биографию. Несколько дней подряд урывками рассказывал нам о своем соседе. И было о чем.
Начал он с того, как покойный удивил всех. Был он уже в преклонном возрасте. Даже летом ходил в полушубке и валенках. Часто сидел на завалинке и грелся на солнышке, подставив теплым лучам свою блестящую лысину. Ко всему уже был безучастным.
Однажды его внимание привлекли куда-то спешившие мужчины. Среди них был и Виктор Васильевич. Старик встал на ноги и отправился за ними. Оказалось, что соседская корова провалилась в какую-то яму и не могла оттуда выбраться. Только крутые рога торчали над землей. Посовещавшись, мужчины решили принести веревки и с их помощью вызволять животное. Каждый побежал, кто домой, кто к родне. Дмитрий Петрович остался у ямы.
Когда мужчины возвратились с веревками, то они глазам своим не поверили: корова спокойно щипала траву на обочине дороги. Оказалось, что дед, изловчившись, ухватил ее за рога и вытащил из ямы. После этого вернулся на свое излюбленное место на завалинке. Виктор Васильевич подсел к нему и, по старой привычке газетчика, стал вызывать его на беседу.
Он знал, что последние лет двадцать Дмитрий Петрович работал грузчиком в райпотребсоюзе. Слышал он и о том, что на спор он однажды схватил стокилограммовую бочку и забросил ее в кузов автомашины.
- Ну, Вы и удивили всех нас, - начал разговор Виктор Васильевич. - В молодости, видимо, вам по силе не было равных?
- Почему же? Были люди и посильнее.
Старик помолчал. Но видно было, что вопрос зацепил его за живое. И он рассказал Виктору Васильевичу ту часть своей биографии, которая была скрыта за туманными годами революции и гражданской войны.
...Жили мы в деревне за сосновым бором. Через лес этот проходила столбовая дорога. Бор был большой, полдня пути обозу или одиночной подводе. Как раз посредине его находилась живописная поляна. А на ней озерцо и прозрачные ключи. Хорошее место, чтобы отдохнуть, перекусить, покормить и напоить лошадей. Путники всегда там останавливались, как по заказу.
Мы об этом знали. Теперь уже можно признаться, что жила наша семья за счет грабежей проезжающих через лес. Отец приказывал нам со старшим братом постоянно следить, кто въезжает в лес, и докладывать ему. Он сам, ваыйдя из дома, прикидывал, сколько в обозе подвод и людей, по внешнему виду определял, есть ли чем поживиться. Мы точно знали, через какое время путники достигнут поляны, распрягут лошадей и расположатся на отдых. Тут и мы появлялись, трое всадников на горячих скакунах. Мы с братом держали людей под дулами пистолетов, а отец забирал у них кошельки и золото, брал с подвод отрез-другой мануфактуры. Люди никогда не оказывали сопротивления. Отец был богатырского телосложения, одного взгляда на него было достаточно, чтобы вести себя тише воды, ниже травы. Да и мы с братом не подкачали в росте и силе. Забрав все ценное, мы скакали дальше, по направлению не домой, а в город. А потом сворачивали на тайную тропу и темной ночью возвращались домой.
Так продолжалось несколько лет. Отец подкупал начальство, так что нас не трогали. Но слух по селам пошел, и люди стали находить другие дороги. Промысел наш постепенно оскудел.
И вот однажды я вижу, что в лес направляется одиночная, хорошо нагруженная пароконная подвода, а на ней кроме возницы никого не было. Как говорится, на безрыбии и рак рыба. Отец решил, что мы будем брать эту подводу.
На поляну мы прискакали, как по расписанию. Лошади были распряжены и кормились овсом. Мужик, сидя на пеньке, ел из котелка. Что мог он сделать, один против трех? Мы спешились и остановились у него за спиной. Он оглянулся, но даже не встал, а продолжил обедать.
Это рассердило отца. "Ну-ка, сказал он мне, сшиби его с пенька". Я подошел и со всей силы ударил его кулаком по голове. Мужик пошатнулся, но с сидения не свалился. "Ты чего это - дерешься?" спросил он и продолжил свой обед. Я обошел его спереди, а отец с братом остались за спиной. "Теперь ты", приказал отец старшему брату. Тот замахнулся, но ударить не успел. Мужик очень проворно вскочил, схватил отца и брата и с чудовищной силой ударил их друг о друга головами. Они еще валились к его ногам, когда он схватил меня и в момент связал веревкой. Так мы и лежали на траве: отец и брат мертвыми, а я связанный по рукам и ногам.
Мужик молча продолжил свой обед. Лежа на земле, я молча разглядывал его. Был он такого же, как мы, роста. Но только в плечах необычайно широк. И руки у него были огромные. Потом он разжег костерок, подвесил над ним ведро с дегтем, из которого торчал квач (помазок такой), которым смазывают колесные оси. Когда деготь закипел, он посадил меня на землю и стал смазывать мою голову раскаленным дегтем. Я орал от боли. А мужик приговаривал: "Чтоб неповадно было людей обижать".
Собрав у нас пистолеты и ножи, извозчик развязал меня и помог сесть на лошадь. "Похоронишь своих по-христианска", - сказал он. И я, теряя сознание от боли, поехал домой. Две лошади без всадников последовали за мной. Вот с тех пор на моей голове и не растут волосы. Теперь ясно, почему я лысый?
- Так что на силу всегда найдется еще большая сила, - закончил свой рассказ Дмитрий Петрович.
- Может вы боролись, на кулачках бились? - не унимался Виктор Васильевич.
- Нет. Ничем таким я не занимался. Конечно, с годами я еще больше окреп. Но были люди и сильнее меня.
...Как-то раз был я в лесу, березовые колья заготавливал. Отдохнуть решил, покурить. Присел на валежину. И вдруг выходит из лесу человек, здоровается со мной и присаживается неподалеку.
- Трубка у тебя красивая, ты мне ее подари, - сказал он неожиданно.
- Она самому мне нравится, - ответил я.
Незнакомец в это время обхватил руками молодую березку, сантиметров пяти в поперечнике, и стал ее скручивать. Потрескивая, березка стала витой, как веревка. Признаться, я не смог бы такое сделать.
- Хорошо, - говорю, - дарю на память тебе трубку. Когда он ушел, я присмотрел такого же размера березку и попробовал ее скрутить. Ничего у меня из этого не вышло! Так что трубку мне пришлось уступить не случайно.
Виктор Васильевич был интересным рассказчиком. Слушать его было одно удовольствие. Но пулевое ранение легкого давало о себе знать. Он все время покашливал. Потом ушел на бюллетень. А вскоре его не стало. И вместе с ним ушли бы его рассказы, если бы они не оставили о себе впечатления в моей памяти на всю жизнь.