Он был мне дальним родственником. И жили эти Бородины на краю села, далеко от нашего озера. Так что виделись мы очень редко. Почему "эти"? Потому что другие Бородины, где хозяйкой была старшая мамина сестра, тетка Авдотья, жили еще дальше - в соседнем селе Андреевка, за рекой.
Сначала у них было двое детей. Ленька был младшим. Перед самой войной или уже во время войны сестра его утонула в реке Алей. И Ленькина мать, тетка наша, как рассказывали, от горя чуть не помешалась. Она прыгнула в воду, как только подбежала к реке. Совсем не в том месте, где девочка утонула. Она стала нырять где угодно, ища свою дочь в глубине. Ее еле оттащили от воды. Беднягу отпаивали лекарствами. И даже после того, как девочку похоронили, она много дней плакала и голосила.
Впервые увидели мы, дети, свою двоюродную тетку зимой 1943-го года. Морозы тогда были особенно сильными. На озере Глубоком, на берегу которого, почти у самого верховья, стоял наш дом, произошел замор рыбы. Жители долбили льдянки - своеобразные ледяные ловушки, которые служили двояким целям. С одной стороны они были предназначены для ловли рыбы в "загоревшемся" озере. С другой стороны, пропускали под лед воздух и обогащали воду кислородом.
Наш старший брат, Валентин, тоже соорудил несколько льдянок. Это была нелегкая работа. Толщина льда превышала метр. Нужно было виртуозно выдолбить кубометра два льда, чтобы вышла искусная ловушка. Все искали уловистое место. Так что озеро было густо покрыто льдянками.
В доме появилась рыба. Это были окуньки. Целая гора вареной колючей рыбешки возвышалась на столе. И мы своими непослушными пальчиками выбирали мякоть, боясь подавиться косточками.
В эту студеную пору и пришла к нам наша эмоциональная тетка. Ее внешний вид поразил нас. Он совершенно не вязался с тем обликом, которое нарисовало наше воображение. Наряд ее не шел ни в какое сравнение с одеждой наших деревенских женщин. На ней было красивое пальто, аккуратные женские белой шерсти валенки, а главное - удивительная шаль. Пушистая, цветастая, вся в замысловатых узорах. Мы смотрели на гостью как завороженные. Вся она была - как праздник.
Ей предложили раздеться, угостили вареными окуньками. На гостье оказалось красивое платье. Сама она была изящной. Слегка вздернутый нос, вьющиеся волосы, постоянная улыбка на чувственных губах вызывали симпатию. К тому же, была она и разговорчивой. Мы любовались своей родственницей. Уходила она от нас с большим узлом, в котором были мороженые окуньки. Другого подарка для гостьи у нас не было. Как все потом поняли, приходила она в разведку: какая рыбы ловится, не включиться ли и ей в эту рыбалку?
С Ленькой мы познакомились в школе. Он был младше меня года на два. Особых родственных чувств не испытывали. У него были свои друзья, у меня свои. Родители наши трудились в разных колхозах. Тогда их в селе было три. Это уж потом, когда я учился в техникуме, они слились в один.
Пути наши долго не пересекались. После службы в армии избрали меня секретарем комсомольской организации объединенного колхоза. А заодно и председателем ДОСААФ. И руководителем спортобщества "Урожай". Получилось, что на меня взвалили всю ответственность за воспитание молодежи, развитие художественной самодеятельности, спорта и за военную подготовку.
В армии я специально научился играть на гармошке, чтобы через музыку быть ближе к молодежи. Наигрывал вальсы, танго и фокстроты, подменяя гармониста на танцах в клубе. Так что вскоре я знал в селе каждого юного односельчанина. В это время досрочно вернулся со службы и Ленька Бородин.
Вскоре он появился в клубе. Стройный, подтянутый, красивый, весь в мать. Мы быстро подружились. Огорчало только то, что приходил он в клуб очень редко и не танцевал. Ссылался на нездоровье. Поэтому я решил навестить его.
Тетка обрадовалась моему приходу. Она была все такой же красивой и изящной, только поседела. Да на лице появились морщинки.
- Спасибо, что пришел! А то он скоро глаза испортит своими книжками да газетами.
Я осторожно поинтересовался, чем же Лешка болен.
-Знаешь, что такое облучение? - спросил он меня. Я, конечно, знал. На учениях на Дальнем Востоке даже видел имитацию взрыва атомной бомбы. И нам рассказывали, как она поражает, как укрыться от ударной волны и облучения.
-Так вот, я получил сильное облучение. Лекарства от этого никакого нет. Жить мне осталось около полугода.
Ленька показал мне огромные вздутия под мышками, в других местах тела. Мне стало не по себе от увиденного.
-Где же ты служил, что подхватил такое? - допытывался я, обуреваемый и жалостью, и любопытством, и возмущением.
-Это военная тайна. Я дал подписку о неразглашении.
Оптимист по натуре, я ни за что не мог согласиться с тем, что на жизни человека поставлена точка.
-И ты с этим смирился? Разве так можно? Надо стучать во все двери, кричать криком, надо бороться за восстановление здоровья!
-Пробовал. Везде отвечают: средства для лечения этой болезни еще не изобрели.
-А ты в краевом военкомате был? Обратись еще туда. Они направят тебя к лучшим профессорам, в лучшие санатории. Хочешь, я с тобой поеду? В конце концов, надо написать письмо в ЦК КПСС, Министру обороны, в Верховный Совет, Генеральному прокурору, да слать везде, пока не найдется способ лечения.
Я уговорил Лешку поехать в Барнаул, в краевой военкомат. Его не было несколько дней. Вернулся он ни с чем, задумчивый и печальный.
-Никто мне уже не поможет. Со мной беседовали светилы медицины, генералы. Знать, судьба такая. Надо все перенести. Без паники. Маму не хочу расстраивать. Не представляю, как она все это переживет.
Лешка таял на глазах. Друзья не оставляли его в одиночестве, навещали, сидели с ним подолгу. Он шутил, смеялся. Заходил к нему и я.
Однажды мне пришло в голову еще раз расспросить Лешку, где он облучился. Говорил ему о том, что я тоже солдат и что сумею сохранить его тайну. Мне ее просто негде разглашать. И что Присягу я, как и он, тоже принимал. И что молчание иногда хуже гласности, что это неправильно, если он унесет эту тайну с собой. Нам, простым людям, необходимо кое-что знать о подобных случаях. Генералы не уберегли тебя, возможно, не будут беречь и других. Где гарантия, что ты и твои товарищи - последняя жертва? Достойны ли генералы того, чтобы беречь их тайну? Если здраво рассудить, то те, кто тобой командовал - преступники!
На шквал моих доводов Лешка спокойно отвечал:
-Я тоже сначала так думал. Пока не повстречался с некоторыми людьми в Барнауле. Понимаешь, это не моя личная прихоть. Это - государственная тайна. Я дал подписку о неразглашении и слово свое сдержу. Так что не спрашивай меня больше, ничего я тебе не скажу.
Так и угас он у себя дома. Похороны были многолюдными. Пришла вся молодежь села. Взволнованный, расстроенный, еле сдерживая слезы, я все повторял в уме: "Вот он, русский солдат! Вот он, мой брат по крови и по жизни! Настоящий мужчина! Он и под пытками не выдал бы тайны!".
Я часто вспоминаю своего безвременно ушедшего юного родственника. И думаю о том, что муки он испытал не меньшие, чем под пытками. Но он не жаловался. Может быть, и моя настойчивость для него была пыткой?
Но совесть меня не мучает по поводу того, что я донимал его расспросами. Наоборот, она не давала бы мне покоя, если бы я помалкивал, не побуждал бы его к действиям. И хорошо, что он сделал еще одну попытку, последнюю, чтобы спасти свою жизнь. Значит, сделал все, что мог.
Глядя на совсем седую и сразу постаревшую тетку, я думал о человеческих судьбах. Всем наградил ее Бог - и красотой, и достатком. А счастье отнял. Оно было в ее детях.