Не знаю, как у других, но в нашем роду и в окружении, а жили мы в Алтайском крае, всегда шутили и подшучивали друг над другом, а иногда и высмеивали какие-либо черты характера. Теперь говорят - подкалывали. Я, например, с самого раннего детства до всего хотел докопаться. На этом меня и ловили, сочиняя всякие небылицы, а потом дружно смеялись над моей наивностью.
Однажды заговорили вдруг о каких-то птицах, которые прилетают только зимой и к весне улетают на север, туда, где холоднее. Взрослые, включая многочисленных родственников, каждый день и обязательно в моем присутствии обсуждали вопрос, как поймать хоть бы одну такую птицу и посмотреть на нее. Называли они ее плакунчиком. Дескать, они, эти птицы, очень осторожные, прячутся под козырьками сугробов.
Вы же знаете, как метель наметает сугробы? Ветер гонит снежную пыль, как песок. За плетнями, за домами, где ветер ослабевает, снег накапливается. Обращенная к ветру сторона сугроба получается пологой, а подветренная всегда круто обрывается. Там образуется затишек, можно укрыться от ветра. Только снежная пыль, срываясь с гребня сугроба, проникает за ворот. И вот на самом гребне сугроба, над этой крутизной, образуется козырек из снега. Там и надо искать плакунчиков. Взрослым, дескать, они не даются, а вот если ребенок захочет их поймать, то они сами в руки лезут.
Мне тогда было года три-четыре. Стал и я интересоваться, не поймал ли кто плакунчика. Нет, говорят, вся надежда только на меня. Кто бы ни пытался изловить эту хитрую птицу, она ускользала прямо из рук. А от тебя она убегать не станет. Ты ей понравишься.
Однажды после метели прямо под окнами нашего дома намело красивые сугробы с большими нависающими козырьками. Их там, этих плакунчиков, теперь полно, говорили взрослые. Тут я не выдержал и вызвался идти их поймать.
Меня одели, подробно проинструктировали, и я вышел на улицу, к свежим сугробам. Они сияли на солнце ослепительной белизной, а под нависающими козырьками отдавали таинственной синевой.
Сняв варежку, я запустил руку в один из сугробов и стал там шарить. Но кроме холодного снега ничего не находил. Мне говорили, что нужно попробовать в разных местах, что я и сделал. Руки мои быстро замерзли, мне было больно, но я продолжал, попытку за попыткой, то одной рукой, то другой, искать плакунчиков.
От холода пальцы потеряли чувствительность. Кое-как натянув варежки, пустился я домой. А в тепле руки стали болеть еще сильнее, я не выдержал такой боли и заревел.
А взрослые как будто этого и ждали. Над моей бедой они так дружно хохотали, что я и сам стал похихикивать сквозь слезы, не понимая, в чем дело. В это же время налили в миску прохладной воды и опустили в нее мои руки. Боль сразу же утихла.
-Вот ты и поймал плакунчика, поздравляем!
Классно разыграли меня взрослые. С тех пор я понял, что не всяким словам можно верить. Соображать надо.
Меня уложили в кровать и укутали одеялом. Мужчины продолжили прерванный разговор о войне с финнами.
- У них построена оборона, называется "Линия Маннергейма". Забор такой высокий, что гранату нельзя перекинуть.
- А саму эту ограду что, подорвать нельзя?
- Не получается. Подползет солдат поближе, кинет гранату, а она отскакивает от этой стены и падает назад к нему. Сам от своей гранаты и погибает. Резиной этот забор обтянут.
- Это сколько же резины надо иметь!
- Запаслись заранее.
Мне представилось, как солдаты кидают в резиновую стенку гранаты и сами их ловят. А финны смотрят в щелки и смеются над ними. Я улыбнулся и крепко заснул.
Василий ХРАМЦОВ.
УХО НАДО?
В редкие праздничные или очень уж ненастные летние дни, когда разрешалось не выходить на работу в колхоз, сам собою возникал парикмахерский день. Кто-нибудь из мужчин, прихватив ножницы, шел к соседу с просьбой, чтобы тот его подстриг. На нашей улице обычно приходили к нам в дом. Отец усаживал гостя на табурет и начинал срезать лишние волосы. Потом они менялись местами.
А к этому времени слух о том, что у нас постригаются, уже доходил до всей улицы и до переулков. Бросив дела, обросшие мужчины, парни и подростки дружно заполняли избу. Шутили, занимали очередь, делились новостями, рассказывали анекдоты. И договаривались, кто кого будет подстригать.
Мне в это время всегда было весело. Каждый из пришедших обязательно старался поговорить со мной. Просили прочитать стихи или сосчитать до ста. Я охотно декламировал или считал. Читал заголовок в газете: "Ось: Рим-Берлин-Токио". И все удивлялись тому, что развит я не по годам.
- А что значит - ось? - спросил кто-то.
И мужчины стали рассуждать о том, будет ли война с немцами и японцами. Вспомнили о том, что прошли переучет в военкомате.
Один из подростков, Пашка Юношев, нашел слабое место в моей дикции и стал допекать меня.
-Скажи - крыша.
-Крыса...
-Не крыса, а крыша!
-Крыса...
Я понимал, как надо сказать, а не получалось, сколь ни старался.
Так повторилось несколько раз, пока кто-то не остановил любителя-логопеда.
- А скажи-ка ты, Пашка, как правильно: "Стрижка-брижка или стритье-бритье?"
Тут уж задумался мой экзаменатор. И другие примолкли. Но веселое настроение так и распирало каждого. Все попробовали, кто вслух, кто мысленно: действительно, как правильно? Пока пришедший в себя школьник Пашка под общий смех пронзительно не выкрикнул:
- Правильно - "стрижка" и "бритье"!
А тем временем росла горка русых, темных и седых волос. Не прекращались шутки и прибаутки. Подстригая Мишку, подростка с нашей улицы, сосед наш, Афанасий Васильевич, рассказывает очередной анекдот.
- Было время, когда солдаты в армии служили по двадцать и более лет. Вон, Ефим Кондратьевич из нашей деревни, вернулся со службы, когда ему было больше сорока годков. Когда сына его на службу призвали, было мужику уже за шестьдесят. А все ходил - грудь колесом. Поехал он в часть навестить сына. Генерал разрешил ему как старому вояке побывать на стрельбах. Смотрел он, смотрел, как молодые солдатики мимо мишени пуляют. И говорит:
- Разве так стреляют? Дайте мне, я покажу.
Дали старику винтовку, патрон. А мишень-то он видит плохо! Но не сознался, выстрелил. И промазал.
- Вот как вы стреляете! - сказал он сердито, повернулся и ушел со стрельбища.
Пока народ хохотал, свой анекдот приготовил Егор Евграфович. Начал он его с вопроса:
- А не присутствовал ли он тогда, когда генерал солдат о еде расспрашивал? Солдаты строем стоят, а генерал у них спрашивает:
- Как кормят, ребятушки?
- Хорошо, ваше превосходительство, досыта, еще и остается.
- А куда ж вы остатки деваете? - хитро прищурился генерал.
- Съедаем, ваше превосходительство, еще и не хватает!
И этот рассказ был встречен одобрительным смехом. Людям всегда нравилась находчивость бывалых солдат.
Тут в разговор вступил тщедушный мужичонка Савелий. Не было еще случая, чтобы он промолчал и чего-нибудь да не вставил в общий разговор.
- А как мужик из соседнего села в город ездил, знаете?
- А чего там знать: съездил и съездил.
- Нет! Оказывается, если в городе чего недоделал, заставляют доплатить.
- Как это?
- А вот так. Захотелось ему кой-чего, а где уборная - не знает. Купил он газету, в подъезде спрятался, аккуратно газету потом завернул и вышел, чтобы в мусорный ящик бросить. Тут его схватили, и какая-то женщина закричала: "Это он!" Завели мужика в магазин, положили сверток на весы. "Ста граммов не хватает!"
- Доплачивай! И убирайся, пока в полицию не сдали!
Сменяются те, кто подстригает, и те, кого стригут. Дошла очередь и до Пашки.
-В городской парикмахерской, - рассказывает Иван Титович, - мастер спрашивает клиента, взяв его за ухо: "Ухо надо?". Тот отвечает: "Надо". Парикмахер острой бритвой отрезает ему ухо и подает в руки: "Пожалуйста, возьмите". Заканчивая стрижку следующего клиента, парикмахер и его спросил: "Ухо надо?". Подумав, тот ответил: "Не надо". Отрезав ухо, парикмахер бросил его в мусорное ведро.
- Во дает, - сквозь смех говорили слушатели. Им было весело от того, что парикмахер задавал простой, но нелегкий вопрос, и при любом ответе человек оставался без уха.
Тут и меня усадили на табурет и начали подстригать. Жутко цокали над ушами ножницы. Я сжался в комочек и почему-то ждал, что ножницы обязательно ущипнут меня. К концу стрижки крепкие пальцы взяли меня за ухо, и раздался знакомый вопрос: "Ухо надо?".
Положение показалось безвыходным. Мне по любому предстояло остаться без уха. И, не найдя безопасного ответа, я заплакал. Под общий хохот мужиков мама взяла меня на руки и успокоила, а я на всю жизнь запомнил веселые и подковыристые анекдоты.
Василий ХРАМЦОВ.
ЗНАКОМСТВО С ПОСЛОВИЦАМИ
Годков с четырех решили приучать меня к труду. Было начало лета. На одной из грядок в огороде буйно, сплошным ковром взошла трава. Прополоть ее можно было только вручную. Меня привели к этой грядке и показали, как вырывать травку. И я приступил к работе. Своими нежными пальчиками, не привычными ни к какому труду, я, сидя на корточках, брал по одной травинке и выдергивал. Поскольку трава была очень густой, то дело продвигалось медленно. Я скоро устал. А освобожденный от сорняков участочек оказался похожим на краюшку хлеба, которую мне давали за завтраком.
Увидев явное сходство, я прекратил работу и отправился гулять. На вопрос, всю ли я грядку прополол, я ответил словами, которые ранее где-то слышал:
-Как кормят, так и работают!
Разумеется, этим я сильно развеселил все семейство. Полоть грядки меня в том году уже не заставляли. Подождали, когда подросту.
Пословицы и поговорки в нашей семье всегда были в ходу. Их употребляли и родители, и родственники. Я их усвоил, можно сказать, с молоком матери. Правда, истинное содержание узнавал намного позднее. И еще долго не знал скрытого в них смысла.
Нравилось мне также говорить афоризмами. Однажды, усевшись рядом со столом, на котором мама разделывала тесто, чтобы лепить вареники, я наблюдал, как из-под ее рук выходят длинные колбаски. Потом она разрезала их на равные кусочки, которые раскатывала в тонкие круглые лепешки. Кусочки теста мне очень нравились. Я взял один, помял, помял в пальцах, положил в рот и съел. Видать, к этому времени я проголодался, так как тесто показалось мне вкусным. Второй кусочек я съел, не раздумывая. Мама, наблюдавшая за этим, сказала:
- Иди-ка, погуляй пока, я тебя позову, когда вареники будут готовы.
Я вышел во двор, а потом вместе с соседской девочкой зашел к ним домой.
- Ты чего такой невеселый? - спросила соседка. Я ответил:
-Два теста съел - и не наелся!
-Сколько ты съел? - смеясь, переспросила она.
-Два теста.
Соседка стала хохотать и переспрашивать. С трудом мне удалось объяснить, что я квашню не опорожнял замес за замесом, а съел всего два шарика. Такой она тупой мне показалась, эта взрослая тетя.
Родной дядя тоже надо мной смеялся. Отправили меня к нему, чтобы я попросил у него ножовку и принес домой. Я пришел, поздоровался и остановился посреди комнаты, соображая, как лучше объяснить, что нам нужна ножовка по очень важному делу.
- Пришел я к вам с нуждой, - начал я с вступительного слова.
-С нуждой? - подхватил насмешливый дядя. - А где она? Где мешок, в котором она?
-Поросенка мы купили...
-А! Такая у вас нужда? Поросенком зовут. Ну и где он? Не вижу.
-Дома в комнате. Но ему нужно место в сарае загородить. Потому что он убежит.
-Правильно. И что же?
-Доски надо отпилить. Ножовку нам дайте.
-Вот теперь понял. А то испугал меня: "С нуждой пришел!"
С трудом понимали меня взрослые. И я не всегда их понимал. Так случилось и на этот раз. Когда мне было лет пять или шесть, точно не помню, ко мне, когда я играл один на улице, обратилась соседка, тетка Анисья, с вопросом:
- Вася, а у вас морковка есть?
Зачем она это спрашивала? У нас действительно была небольшая грядка моркови. Она уже взошла, но корешки были еще очень тоненькие, как ниточки. Я уже проверял. Возможно, что мама не поделилась с ней семенами, так как их было мало, а соседка посчитала, что она пожадничала? Может быть, была у нее другая причина, чтобы провести "разведку"? Это потом, уже взрослый, стал я так думать. А тогда, не задумываясь, я выпалил:
- Есть, да не про вашу честь!
Я и не запомнил бы этот случай, но меня поразила реакция соседки на мой ответ. Она-то понимала смысл поговорки и решила, что я тоже его понимаю. Для меня же это были просто складные слова. Еще она, видимо, подумала, что я знаю тайный смысл ее вопроса. А я об этом и не догадывался.
-У, какой...,- пробурчала она, изменившись в лице, и быстро ушла. А я еще долго соображал, чем же я ей не угодил? Но так ничего и не понял. И до сих пор не понимаю, что она хотела выяснить?
Василий ХРАМЦОВ.
ВЕРХОМ НА ЩУКАХ
У отца я был любимчиком. Я за ним всегда увивался, куда бы он ни собрался.
Случай этот произошел года за два перед войной. Ранней весной Алей сбросил свой ледяной панцирь и до краев наполнился мутной вешней водой. В это время он был такой же бешеный, как все реки, берущие начало в Алтайских горах.
За зиму из самодельных конопляных ниток семьей нашей был связан "бредень" - невод метров на 20 - 25. Теперь ему предстояло испытание. Взрослые, человек пять родственников, погрузили его на ручную тележку и привезли к Алею, к тому месту, где крутой берег реки еще не был затоплен водой, но до воды было уже не более метра. В этом месте образовался водоворот, вода текла в противоположном направлении. Основной поток бушевал дальше, посредине реки. Вода на самом стрежне вставала горбом, от нее исходил монотонный шум. Проносившиеся мимо коряги напоминали высовывающиеся из пучины то голову, то руки-ноги, или какое-то чудовище. Глубина реки в это время составляла не менее 15 метров. Хоть и было мне тогда всего лет пять, но страшную опасность, которую несла собой стихия, я чувствовал всем существом. И не надо мне было говорить, чтобы я держался подальше от берега, я держался от него шагов в двадцати.
Один край невода привязали к концу длинного, метров пять-шесть, шеста и оттолкнули от берега. Поплавки не дали ему утонуть. Шест вместе с неводом потянули веревкой ушедшие вперед два человека. Отталкивал невод на глубину один из рыбаков, двигаясь по краю обрыва. Другой край невода тоже потащили за веревку у самого берега. Невод образовал собою дугу. Процессия - двое впереди, человек с шестом и замыкающий, подтягивающий второй конец невода, медленно двинулись вперед. Все шли по сухому берегу, тогда как невод процеживал мутную воду разбушевавшейся реки. Кстати, вода буквально на глазах прибывала.
Определив удобное место, снаряд вытянули на берег. Это была первая тоня. Невод казался пустым, и только в самой глубине невода - в мотне лежало что-то крупное, вроде бревна. Когда его высвободили из невода, оно вдруг запрыгало и стало извиваться. Это была огромная щука! Берег реки огласился восторженными криками рыболовов. Рыбину затолкали в объемистый мешок, но ее широкий хвост и почти треть туловища оставались снаружи. Мешок отнесли метров на десять от воды на пригорок и оставили меня при нем - сторожить. А сами продолжили рыбалку. Так и я оказался при деле.
При следующем забросе невод выловил еще одну такую же огромную щуку. Видимо, это была брачная пара. Теперь я сторожил уже двух рыбин. А процессия хоть и медленно, но все удалялась от меня вдоль берега и удалялась.
А щуки оказались буйными. Они сначала лежали смирно, а потом, как по команде, начинали подпрыгивать, пытаясь сбросить с себя мешок. Я сел на них верхом, придавил, но они от этого еще сильнее разбушевались и, подбрасывая меня как пушинку, медленно, но верно стали продвигаться вместе со мной по наклонной местности к реке. С каждым приступом буйства расстояние до клокочущей воды уменьшалось. Сидя верхом на щуках, я поднял крик. Для выяснения обстановки прибежал мой брат, тогда еще подросток. До обрыва оставались буквально метры.
Это была моя вторая рыбалка. Первая была значительно раньше, и была она самостоятельной.
Располагалась наша сельская улица на южной оконечности озера Глубокого - старицы реки Алея. Сама река нашла себе другое русло, которое опустилось ниже заливных лугов на 5-6 метров. А старица осталась на уровне лугов. Вот и получилось "Глубокое" - дна не достать!
Выходишь из дома - и прямо к озеру. До него метров 40-50, после крутого спуска. На самом низу - огород. От озера он отделен плетнем и тыном - чтобы утки и гуси не проникли с озера и не поклевали огурцы и капусту.
К озеру меня, тогда двухлетнего, взяла с собою мама. Она позволила мне пройти на край плотков - широкой доски, причала для лодки, к самой глубине, а сама ближе к берегу, где тоже было не мелко, полоскала выстиранные вещи.
Я с любопытством разглядывал красоту озера. На водной глади среди ярко-зеленых молодых лопухов распустились белые лилии и желтые кувшинки. Они росли недалеко от берега, а дальше, на глубине, никакой растительности не было. Там была бездна, которая пугала людей. Прозрачная вода там казалась черной. Луч света туда не проникал.
Присев на корточки, я увидел в воде что-то живое. Из рыбьей икры к тому времени уже вылупились крошечные мальки, и они плотными стайками, размером с сито, медленно плавали у самой поверхности, рядом со мной. Я стал наблюдать за их маневрами. Они как по команде все разом поворачивали то вправо, то влево, держась в тени нависающей над самой водой доски. Я опустил к ним в воду руку. Рыбки стали отплывать от нее. Я потянулся за ними. Все дальше и дальше. Так и не заметил, как упал в воду. Мама схватила меня за рубашку и подняла на плотки. Вся семья часто вспоминала этот случай и весело смеялась над моей "рыбалкой".
Детство и юность мои так и прошли у воды. Род наш там не зря издревле поселился. Мои предки умели вязать невода, сети, вентеря (фитили по-нашему), плести из прутьев верши, мордушки, мастерить лодки, ловить рыбу и летом, и зимой из-подо льда, и весной во время половодья, и после него - по мутной воде. Я очень рано освоил все эти премудрости.
Василий ХРАМЦОВ.
ДОБРИЧ ЛОПНУЛ
Соседями и с востока, и с запада на нашей улице были Серебрянкины. Семьи по-своему интересные. Расскажу о восточных Серебрянкиных.
Старшим у них был дед Добрич. Я его даже не помню, маленьким был, когда он умер. Имя это или прозвище - не знаю. А запомнился мне он по следующему случаю.
Среди зимы в нашем доме случился переполох. В погребе, где хранились запасы продуктов, у кадки с соленьями лопнул обруч. Видимо, стал вытекать рассол. Это было обнаружено. А без рассола хоть огурцы, хоть капуста пропадут. Чтобы спасти продукт, нужно было срочно переложить его в крепкую посудину. Этим и занималась наша мама. И мы знали, что она спустилась в погреб, спасает продукцию. Мы- это я и малолетняя сестренка.
Тут приходит домой отец. Он до войны бвл механизатором и ходил всю зиму за семь километров в МТС ремонтировать технику. Спрашивает нас: где мама. Я бойко отвечаю:
-Добрич лопнул. Она пошла туда.
Я не понимал различия между словами "обруч" и "Добрич" и сказал неправильно. Отец повернулся и быстро пошел к соседям. Он решил, что что-то случилось с дедом Добричем. Убедившись, что с ним все в порядке, недоумевая, он снова начал расспрашивать меня, где же мама. Тут все и прояснилось. Ну и смеху же было у нас в доме!
А Добрич как-то незаметно для меня ушел из жизни. А в семье Серебрянкиныхх появился дядя Иван. Его, тяжело раненного на фронте, видимо, как безнадежного, доставили в родной дом. Где он и умер месяца через три.
В селе его звали "Шаляпин". Рассказывали, что он обладал необыкновенным голосом. Если он пел во всю силу голоса - керосиновые лампы гасли. Мог настроить свой голос так, что на столах бокалы разбивались. Богатырский, видать был мужик.
У нас тоже была керосиновая лампа. Я смотрел на нее и не мог понять: как она от голоса может потушиться? Чтобы погасить огонь в лампе, в стекло дуют сверху, да и то не с первого раза лампа тухнет. А как это - бокалы разлетаются на осколки? Но в селе и у нас в доме говорили, что все это было.
В семье Серебрянкиных было четверо детей: старшая - Клавдия, потом Надежда и двойняшки Володя и Вася. Когда привезли отца, малышам вряд ли было года по четыре.
За что я не люблю деревню, так это за сплетни. Кто-нибудь что-нибудь где-нибудь выдумает - и пойдет молва гулять по всему селу. Когда дядя Иван умер, стали шептаться, что жена его, тетка Анисья, уморила раненого голодом. Все, что предназначалось ему из продуктов, она, дескать, скармливала детям. Мы-то по соседству знали, что он отказывался от еды из-за слабости и ранения. Питался через силу, из рук жены. Рана его была смертельной. Только богатырское здоровье позволило ему так долго продержаться.
Володя и Вася росли на моих глазах. Они моложе меня года на три. Быть бы и им здоровяками, все признаки для этого были. Но только чем мы тогда питались? Тот, кто не умер зимой и доживал до весны, отъедался травами. Мы ели все, что не ядовито: одуванчики, лук полевой, молодые побеги - рожки рогоза и аира и их корневища, лебеду, много других трав, названий которым мы не знали. Все пробовали на вкус. Кроме белены. Ее нам в первую очередь показывали и предупреждали, что она ядовита.
От этого животы у нас были вздутыми. У кого больше, у кого меньше. Особенно большой живот был у Володьки. Когда мы купались, он ложился на воду вверх животом и не тонул. У нас это не получалось. Видать, живот был меньше.
В армии ребята не служили: комиссию не прошли. Василий стал водителем в колхозе, Володя - механизатором. Обзавелись семьями. Голоса от отца никто не унаследовал.