Какие-то обноски Ваське все же доставались. Далеко в них он не ходил, а вблизи дома бродил с удовольствием. Соседи шутили:
- Эй, шапка, куда Васю понесла?
Большая была на нем шапка! Он не обижался, привык к шуткам-прибауткам. Из-под наползавшей на лоб шапки он любовался осенним небом с редкими белыми облаками, медленно летящими паутинами, на которых путешествовали крохотные паучки, голубыми волнами озера, к берегам которого вела тропинка от самого дома.
Невзгоды жизни его не трогали. Он жил своей внутренней жизнью. Потому что уже любил читать. И уже умел мечтать.
А мечтал он о том, как поступит в Суворовское училище. Отец обещал отправить его туда. У него было на это право как инвалида войны. Уже к новогоднему празднику 1942 года он вернулся инвалидом.
Память у Васьки была хорошая. Может быть оттого, что за год до войны он был совершенно слепым. Каждого входящего встречал вопросом: "Кто пришел?" И по голосу узнавал человека. Глаза его, как и вся голова, были поражены золотухой. Их смазывали какой-то мазью, и болезнь отступила. А невольная тренировка памяти пошла на пользу.
Многое из прочитанного мальчик заучивал наизусть. Это были басни Крылова, стихотворения Пушкина, Лермонтова, Некрасова. В сельской библиотеке, которая умещалась в небольшом шкафу, не осталось ни одной книжки, которую он не прочел. Художественные фильмы он никогда не смотрел второй раз. И ведение дневников ему казалось пустой забавой: он помнил все разговоры и встречи долгие годы.
Жизнь, которая протекала в селе, Васька воспринимал как данность. Он знал, что где-то она иная, но какая? И лишь когда стал взрослым, стал задумываться. А почему библиотекарем был самый здоровенный в селе парень - Витька Твердов, приемный сын бездетной четы Стенкиных? Не потому ли, что у него был очень пронырливый отец, в прошлом колчаковец? А приемная мать слыла в селе ведьмой и ее побаивались? Да и звали ее каким-то громким именем - Ариной. Васька думал, что она Орина, как произносили женщины, то есть может как-то по-особому орать, вызывая, может быть, даже нечистые силы.
Боялись в то время всего, жили в страхе. Село было напичкано поселенцами и переселенцами, поэтому не всегда было известно, какая семья, откуда взялась, какие у нее связи, где у нее "рука" и кто за ней стоит? А то, что кто-то стоял кое за кем, сомнения не было. И "стукачей" в селе хватало. Многие в те годы не без их участия были арестованы и отправлены в лагеря.
И до сих пор Василий удивляется: откуда в относительно небольшой деревне встречаются почти все фамилии, мелькающие на экранах телевизоров?
Возникли и другие вопросы. Зимой каждая семья замораживала в глубоких алюминиевых мисках коровье молоко для отправки в госпиталя. Свои дети голодали, но для фронта ничего не жалели. Почему это замороженное молоко собирала и отправляла в райцентр мать Вальки Серебрянкина, оболтуса и разгильдяя? Поговаривали, что она наживается на этом. И еще говорили, что при ней нужно держать язык за зубами. Была она членом партии.
И Витька, и Валька были ровесниками старшего брата Васьки. Валька часто приходил к ним домой, сытый и хорошо одетый. Увидит нечитанную им книгу, тут же выклянчит и станет читать, но не вслух. И такую комедию представит! То громко смеется, то тихонько похихикивает. Иногда хмурится, иногда вздыхает. Но все время помнит, что на него смотрят. Артист, одним словом.
Витька Твердов так и сидел возле своего шкафа с книгами, даже летом. А Валька все же работал в колхозе, был он "машинистом" на конной сенокосилке. Устройство ее очень простое. Нужно лишь следить за тем, чтобы ее движущиеся части не остались без машинного масла и солидола. Валентин в смысле квалификации выглядел неплохо. Но все же была у него, как теперь говорят, хоризма. Смазывая косилку, он не забывал вымазать и свою одежду. Вскоре она вся блестела и чем-то напоминала кожанку. Сам себя считал он не то летчиком, не то танкистом. Колхозники посмеивались над ним.
Впоследствии из села Валька уехал. Сельчане говорили, что добыл он себе офицерское обмундирование и на вокзале грабит пассажиров. Деревня всегда защищалась от города. Почти про каждого уехавшего сочинялись невероятные истории. Например, девочку, которую все знали как скромницу, обвиняли в том, что она, дескать, став кондуктором, спит с каждым водителем автобуса. Видать, и про Вальку сочинили эту историю.
Васькины старшие брат и сестра, и не только они, пропадали на колхозных работах. Это называлось "крутить быкам хвосты".
Впряженные в повозки волы часто "бастовали". Почувствовав усталость, они останавливались, где хотели. Никакой кнут их не брал: шкура-то у них толстая! И тогда выведенные из себя подростки начинали крутить им хвосты, то есть отламывать, переламывать. Только так можно было преодолеть упрямство животных и заставить их двигаться дальше.
Подростки 1929-1930 годов рождения для призыва в армию еще не доросли. А в колхозе они были главной ударной силой. Вот они и "крутили быкам хвосты", и задачу, которую перед ними ставили обстоятельства, выполняли честно. От работы никто не отлынивал. За редким исключением.
Отец Васьки был доволен своими старшими детьми. А также своей женой, которая тоже постоянно пропадала на работе. И сам он не бездельничал. Дома его видели только поздним вечером.
В долгие зимние дни и вечера Васька сидел на печи, как Илья Муромец. Но не силы копил, а только их сохранял. Он не имел зимней одежды. Читал все подряд при тусклом дневном свете, еле пробивавшемся сквозь толстый слой льда на двух маленьких окнах. Или при коптилке. Иногда к нему приходили соседские дети. Тогда он читал вслух.
Читал и мечтал, мечтал и читал. И мечту его подогревал отец. Васька просто жил ожиданием, когда поступит он в Суворовское училище. И быть бы ему кадровым военным, если бы не некоторые случайности.
Сначала он крепенько переболел воспалением легких, побывав на краю гибели. Потом еле передвигал ноги от малокровия. Малярия трепала его два или три лета подряд, так что хины наглотался досыта. Постоянно кровоточили пораженные цингой десны. Все это, конечно, задерживало отправление его в училище. Да и не прошел бы он, наверное, медицинскую комиссию.
И мечта отодвигалась. Отцу не до него стало. Почти единственный мужчина в селе, он вынужден был организовывать колхозное производство, занимая разные должности. Да и женская часть не давала ему покоя.
А дома детей, не считая двух старших, человек до пяти набиралось. Состав менялся. Одни умирали в раннем детстве, другие нарождались. Третьи вопреки лихолетью подрастали. И вышло в семье 50х50: шестеро умерло и столько же выжило. Всех кормить надо. А еды было то мало, то совсем не было.
Крестьяне - народ изобретательный. Из лебеды, щавеля, лука лугового, щира и еще какой-то травы варили супы. Были они невкусными. Но от голода спасали. А однажды из необработанного овса несколько дней подряд мать варила очень вкусные кисели. Только вот из-за этого киселя отца чуть не посадили в тюрьму. Кто-то "настучал". Еще одного человека, старика по возрасту, привлекли к суду вместе с ним. Отца отпустили как инвалида войны и многодетного. А старика, видимо, отправили в лагеря. В селе его больше не видели.
До Суворовского ли училища тогда было? После привлечения отца к суду он и льготы, видимо, потерял.
Между родителями пробежала черная кошка. Они ссорились. Кончилось тем, что отец ушел из дома к своей куме.
К тому времени Васька уже вовсю работал в колхозе. Получилось, что остался он единственным мужчиной в семье. Старший брат уехал учиться в ПТУ. Какое там Суворовское училище! Успевай по дому управляться да трудодни летом зарабатывать. А в свободную минуту - тащить на спине хворост из-за реки - топливо на зиму.
И до сих пор Василию бывает жаль, что не отдали его учиться в Суворовское училище. А, может быть, это и к лучшему? Никому не известно, как сложилась бы его военная судьба. Скорей всего по пословице: "Либо грудь в крестах, либо голова в кустах".