Аннотация: Детектив о советской милиции и прокуратуре. В основу положены реальные события, имеющие место в сер. 70-х на Ставрополье.
У САМОГО КРАЯ
От автора
Преступление, о котором пойдет речь в предлагаемой читателю повести, произошло полтора десятилетия назад в одном из городов Ставропольского края. Тогда же, как говорится, по горячим следам, мною был написан и опубликован в журнале "Советская милиция" очерк "Ползунки", в котором были названы подлинные имена и фамилии всех действующих лиц . Однако, и сам объем журнальной публикации, и целый ряд соображений иного характера не позволили в то время рассказать подробно о сложной и кропотливой работе сотрудников милиции и прокуратуры.
В настоящей повести фамилии изменены, а биографии героев не всегда соответствуют биографиям реальных прототипов. Вот почему автор просит не отождествлять героев повести с конкретными людьми, принимавшими участие в операции с условным названием "Ползунки".
Юрий Христинин
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИНСПЕКТОРА
Знойный усталый день клонился к вечеру. На дворе - лето, но у меня в кабинете достаточно прохладно, и я даже не снимаю пиджака. Добился подобного эффекта неизвестный мне зодчий, соорудивший наше здание еще на рубеже века нынешнего и века минувшего. Стены при этом он соорудил такой толщины и мощности, что сравнить их можно разве что со стенами знаменитого Петропавловского равелина...
До конца работы - всего несколько минут, и я уже ощущаю неприятную усталость, которую всегда вызывает у меня слишком долгая непрерывная работа с бумагами. Желая чуть-чуть развлечься, я встаю и подхожу к распахнутому настежь окну. Там, на противоположной стороне улицы, солнце просто неистовствует: я вижу, как острые каблуки проходящих женщин оставляют глубокие следы на размягченном асфальте, который почти плывет навстречу людям.
Хорошо бы сейчас употребить бутылочку холодненького нарзана, но, как я вижу, находящийся рядом с нами магазинчик под многообещающим названием "Источник здоровья" опять, по традиции, закрыт. Вот уж если есть на свете совершенно необязательная работа, то она, несомненно, у хозяев этого самого источника, которые, по моим наблюдениям, трудятся никак не более двух недель в месяц. В остальное время на двери магазинчика минеральных вод неизменно висят со вкусом выполненные разноцветной тушью на листах белого высококачественного картона надписи, набор которых весьма разнообразен: "Санитарный день", "Ушла в контору", "Воды нет", "Прием товара", "Ревизия", "Заболела", "На собрании" и даже просто - "Буду через полчаса".
Один раз я вправду простоял у дверей злополучного магазинчика с полчаса, понадеявшись на истинность сообщаемых табличкой сведений, но никто за дверями так и не появился, дабы утолить мою жажду.
Сейчас, как и тогда, я вновь не на шутку задумался: из каких таких глубоко тайных соображений руководство торга позволяет изо дня в день бездельничать двум своим откормленным толстым тетям, не забывая, по всей вероятности, регулярно выплачивать им при всем при этом зарплату? Родственницы ли они директору или даже самому старшему товароведу? Шьют ли они свои крупногабаритные платья у одной портнихи с женой начальника управления торговли? Или просто-напросто директор вкупе со старшим товароведом не в состоянии навести в своем хозяйстве элементарный порядок?
От подобных не слишком веселых мыслей меня отрывает телефонный звонок. Снимаю трубку и слышу:
- Привет великому человеку!
- Он вышел, - отвечаю, - в кабинете я пока один. что прикажете ему передать?
Капитан Зайцев - а я сразу узнал голос своего однокашника еще по Академии МВД - весело хохочет в трубку, словно бы услышал невесть какую прекрасную остроту. Толя вообще относится к той категории людей, которые всегда готовы смеяться, был бы к тому хотя бы незначительный повод. Но парень он - воистину замечательный, и я очень дорожу его дружбой, несмотря на некоторую разницу в года и званиях.
Потому и решаю, учитывая, что рабочий день уже все-таки кончается, немножко позабавить коллегу.
- Анекдот слышал?
- Нет! - мгновенно умолкает, как, впрочем, и всегда при подобном вопросе, капитан. - А новый?
- Ага! - нагло вру я. - Две минуты назад рассказали самому.
Толик на другом конце провода восторженно щелкает языком - он весь в предвкушении скромного удовольствия.
- Ты слушаешь?
- Он еще спрашивает!
- Так вот. Русский в Париже. Посетил определенное заведение, повстречался с дамой, для которой любовь - основная профессия. Утром только она с ужасом узнает, что он - русский. Падает обнаженная перед ним на колени и со слезами говорит: "Мистер русский, я хорошо знаю, какой строгости взаимных расчетов вы достигли в процессе своей перестройки! Потому и умоляю вас: заплатите мне, пожалуйста, не через инвестиционный кооперативный банк, а наличными!"
Толик хохочет долго, и, наверное, даже вытирает при этом своим безразмерным платком выступившие на глазах слезы. Потом он на всякий случай, видимо в знак благодарности, рассказывает мне о том, что как раз эта самая система строгих взаимных расчетов, о которых парижанка оказалась столь наслышана, пока еще нередко дает сбои: опять в одном из колхозов наняли для работы бригаду шабарей - строить коровник, выдали им на руки восемнадцать тысяч целковых самыми что ни на есть наличными деньгами, ну а после...
- Впрочем, - оптимистично заканчивает он свой рассказ, - этого к делу, по которому я звоню тебе, приобщать ни в коей мере не следует!
- Неужели у тебя и вправду есть ко мне какое-то дело? - разыгрываю я полнейшее удивление. - И какое же?
- На редкость серьезное! У меня, знаешь ли, сегодня день рождения!
- О! Поздравляю, старина!
- Спасибо. Но у меня совершенно случайно оказалась целая бутылка какого-то знаменитого арабского коньяка, хотя лично я никогда ничего подобного даже не видел. А ты?
- Я тоже.
- Вот и хорошо! Сегодня после работы заскочим ко мне домой, Милу я уже предупредил. Отправимся скоро?
- Ты же знаешь, - не слишком активно отбиваюсь я, - не люблю я ходить в гости.
- Знаю, - почувствовав нерешительность моих возражений, капитан мгновенно переходит в атаку. - Тебе бы все в кафе просиживать, или в ресторане! Все вы такие, закостенелые холостяки! А тебя ведь как порядочного приглашают - домой! Доверяют, можно сказать, верят в тебя. Арабский коньяк предлагают!
- Ну, как видно, делать нечего, - отступаю я на заранее подготовленные позиции. - Разве что арабский, чтобы не обидеть страны Ближнего Востока... Только имей в виду: я не какой-нибудь тебе алкоголик! Посмотреть на диковинку - посмотрю, а пить, если не уговоришь, и не стану.
- Ладно, посмотрим, - снова хохочет Зайцев. - Знаем, как вы не играете в шахматы... вместе на бутылку посмотрим, а выпить поручим Милке. Ей отдадим. По рукам, значит? Только ты позвони, как выходить вздумаешь. Я тебя внизу буду ждать. Лады?
- Лады...
И он, действительно, ждет меня внизу. К сожалению, не один: у стола дежурного по управлению стоит растерянная и расстроенная женщина лет пятидесяти. Она что-то довольно громко и бессвязно втолковывает дежурному офицеру, постоянно шмыгая при этом носом и ежеминутно поднося к глазам скомканный и уже влажный платок, черный от пролитых слез, смешавшихся с тушью для ресниц. Зайцев стоит с ними рядом, недовольно хмурится: что-то тут, увы, не так, надо, наверное, подождать. Не подходя к столу - сам терпеть не могу, когда в мои дела вмешиваются посторонние! - усаживаюсь в стоящее в стороне глубокое и неудобное кресло для посетителей: оно настолько низко. Что кажется, будто сидишь на полу.
Тем временем голос женщины все усиливается, она порою переходит даже на крик, ее душат слезы.
Должен сказать, что все вышеназванное - явление в наших стенах не такое уж и редкое, и я продолжаю прозябать в кресле с чистой совестью, от безделья внимательно разглядывая лепное украшение, ограждающее люстру на потолке.
Дежурный - я слышу это по звону стекла - наливает для посетительницы из графина в стакан воду, а Анатолий подходит ко мне.
- Понимаешь, старина, - с виноватым видом говорит он. - Эта вот женщина случайно подвернулась... Некстати так, но, может, ты тоже послушаешь, о чем она говорит? Право же, рассказ довольно-таки любопытный.
- Решил напоить соловья баснями? - ядовито интересуюсь я. - Это ты мне предлагаешь взамен коньяка? Хвалю за находчивость и восхищаюсь: для тебя подобный вариант проведения вечера будет стоить намного дешевле предыдущего.
Мы подходим к столу. Дежурный поднимается, сдержанно указывает посетительнице рукой в мою сторону:
- Успокойтесь же, ради бога, гражданочка! И не откажите в любезности повторить весь ваш рассказ заново. Только не так длинно, в самых кратких словах. Здесь вот подошел заместитель начальника управления уголовного розыска товарищ Нечаев, он тоже интересуется вашим делом.
Дежурный неправ. Я вовсе не интересуюсь.
Но предлагаю: она только сейчас побывала в одном из районных отделов милиции, где, разумеется, отказались - и есть же на свете такие нечуткие люди! - принять самые срочные, самые неотложные меры к усмирению ее подгулявшего мужа, погубившего ей жизнь и дерзко укравшего ее молодость. Теперь вот она и примчалась в управление в двумя жалобами сразу - на мужа, и, уж заодно, на милицию.
Женщина снова подносит к глазам платок, прерывисто переводит дыхание:
- Прямо не знаю, с чего и начать...
Я победно смотрю на дежурного и участливо подсказываю:
- С того самого момента, как вы пришли в милицию. В чем конкретно она отказалась вам помочь?
В глазах дежурного мелькает нескрываемое удивление: во дает, дескать, товарищ подполковник!
Но женщина не в состоянии разделить его чисто профессионального восторга, она просто кивает головой.
- Да, в милицию, - подтверждает она почти безразличным усталым голосом. - А они там только что надо мной не посмеялись. Вот я и пришла к вам, к начальству. Я же чувствую, знаю: случилось что-то очень плохое...
Она вскакивает и немедленно ударяется в слезы. Мы усаживаем ее, снова даем воды.
- Ну, - спрашиваю я, - так что же было дальше?
И она начинает рассказывать.
Довольно сбивчиво и непоследовательно, но каждый из нас, слушателей, достаточно приучен к подобной манере повествования. И потому лично я достаточно быстро вылавливаю в словесном потоке посетительницы то самое рациональное зерно, которое, как ни странно, заставляет всерьез насторожиться.
А дальше выясняется вот что. Сидящая перед нами женщина - Анна Ивановна Когтенко - живет в одном из старых многоквартирных городских домов: когда-то именно с них начиналась застройка нижней части нашего краевого центра. С тех пор прошло лет двадцать с большим хвостом, и, естественно, что получившие в них тогда квартиры жильцы ныне подошли к тому возрастному рубежу, когда надо выходить, что называется, на заслуженный отдых. Наверное, в любом городе есть такие дома, населенные чуть ли не сплошь одними пенсионерами и людьми преклонного возраста...
Так вот: по соседству с Анной Ивановной - одинокой женщиной с несложившейся семейной судьбой - живут муж и жена Назаренко, Светлана Александровна и Георгий Стефанович. Оба они - ветеринарные врачи, когда-то вместе трудились в научно-исследовательском институте вакцин и сывороток. Два года, как стали пенсионерами. Она - тихая и безропотная женщина, он - кряжистый, нелюдимый человек, не враг, что называется, бутылке. Две их дочери давно выросли, обе вышли замуж за офицеров и укатили в далекие гарнизоны, расположенные на самом краю света, где-то возле китайской границы.
Как жили супруги Назаренко? Довольно неважно. Муж нередко выпивал - скорее всего, у него сохранились кое-какие дружки, имеющие доступ к спирту. Напившись, он обязательно включал проигрыватель и без конца крутил на нем одну и ту же пластинку:
- Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя привозил...
Как только начинала звучать эта пластинка, Анна Ивановна знала: Стефаныч опять залил глаза! А о степени этого залития можно было безошибочно судить по громкости воспроизведения песни: чем громче - тем больше...
Иногда запои экс-ветеринара кончались вполне благополучно. Но нередко они перерастали в крупные скандалы: муж заставлял жену пить вместе с ним, а у нее, знаете ли, очень больная печень.
- Игнорируешь? - вопил дурным голосом Стефаныч. - Презираешь законного супруга? А кто тебя из грязи прямиком в князи вывел, забыла? Молчишь, значит? Так это же я тебя вывел, бездарь ты эдакая! Ах ты...
В результате подобного бурного выяснения отношений Светлане Александровне нередко приходилось искать временное пристанище у Анны Ивановны. Муж за ней следом никогда не ходил: побушевав в одиночестве в пустой квартире, разбив пару тарелок, он, как правило, укладывался спать, и даже на следующее утро просил у супруги прощения.
- Что и делать только с ним, не знаю, - прижимая к глазам черный платок, жаловалась соседка. - Никаких моих сил больше нет выносить этого алкоголика! Я уже несколько раз говаривала Светочке: разойдись ты с ним, Бога ради! Все равно ведь никакой жизни нет. Разменяйте квартиру - и делу конец!
- Куда уж теперь, на старости лет-то, - с грустью улыбалась Светлана Александровна. - Жизнь, почитай, прожили. Да и двухкомнатную нашу "хрущевку" разменять трудновато. Не идти же мне в какую-нибудь каморку без удобств?
Обычно тем разговоры соседок и завершались. Несколько дней потом бывало тихо, а затем все повторялось заново. И так - до самого последнего времени. А три дня назад супруги вдруг бесследно исчезли...
- Как "исчезли"?
- Ну, товарищ начальник, откуда же мне знать? Исчезли - и все! - несколько успокоилась, видя нескрываемый интерес к своему повествованию, Анна Ивановна. - Три дня в их квартире тихо, что в твоей могиле! А все боюсь: а вдруг что случилось?!
- Может, просто укатили куда? Временное примирение, знаете ли?.. Как Израиль с палестинцами? На какую-нибудь, скажем, дальнюю границу, дочек проведать?
- Какая уж там граница, господь с вами! - буквально взмолилась посетительница. - Они-то и за город вместе почти никогда не выезжали! А если уж приходилось как-то на пару дней куда-то вместе, на похороны к какой-то родственнице отлучаться, так Светочка мне ключ от квартиры оставляла - цветы поливать да рыбок в аквариуме прикармливать. Господи, а ведь он один раз в этот аквариум целый стакан водки вылил, будь им царствие небесное... Не знаю, товарищ начальник, что мне и думать? А в милиции мне знаете, что сказали? - Не волнуйтесь, мол, бабушка, в жизни всякое бывает, они непременно отыщутся. А я сразу к вам и прибежала: помогите же, люди добрые, я спать не могу спокойно! А ну, сами подумайте, три дня людей нету! Три дня...
Кажется, и в самом деле, подобный сигнал нашим коллегам из райотдела никак не следовало игнорировать. Я вопросительно смотрю на Зайцева. Тот, отводя от меня взгляд, смотрит на дежурного офицера. Дежурный - опять на меня!
- Придется, - говорю я, - видно, нам тут с тобой подумать, капитан. А вы, уважаемая Анна Ивановна, можете быть свободны. Идите, а мы постараемся сами принять необходимые меры.
Расстроенная вконец женщина уходит, с недоверием взглянув мне на прощание в глаза: не обманули, чего доброго? А мы с именинником в районный отдел милиции - туда, где она побывала совсем недавно. Благо, всего один квартал...
Заместитель начальника отдела по оперативной работе майор Сергиенко выслушивает меня с подобием улыбки на лице.
- Ну что ж, - говорит он устало, - лично я, товарищ подполковник, считаю, что нам никак не следует поднимать паники. Если начнем паниковать по поводу того, что кто-то откуда-то уехал, позабыв о своих золотых рыбках, то... Кстати, товарищ подполковник, как вы намерены проверить данный сигнал? Существует ли конституционная прикосновенность жилища, и вряд ли хозяева поблагодарят нас за взломанные двери...
Вопрос ставит меня на какое-то время в тупик. В самом деле, не подсовывать же нам "фомку" под чужие двери? Может и вправду люди уехали, а мы - тут как тут?
- Замок ломать никакой нужды нет, - вмешивается в разговор Анатолий. - Но кто, скажите мне, какая Конституция запретит нам просто заглянуть в окна квартиры Назаренко? Нехорошо, конечно, не шибко этично, но... Но если надо?
Майор снова улыбается.
- Ну, допустим, что это можно. Только их окна, судя по номеру квартиры, находятся на четвертом этаже. По водосточной трубе полезем, или как?..
И тут я не выдерживаю:
- Ну чему ты меня учишь, зачем ты меня учишь жить?
- Не надо по трубе, товарищ майор. Сейчас позвоним в ближайшую пожарную часть, пусть пришлют спецмашину. С выдвижной лестницей. Вы, поверьте мне, по ней не полезете...
- Как в романах, - снисходительно улыбается майор Сергиенко. - Ну да что же делать, надо выполнять указания начальства. Только вы уж, товарищ подполковник, не откажите поставить в известность начальника отдела. Он то же самое обязан сделать по отношению к прокурору, так что пусть уж все будет по закону.
И я звоню моему старому другу прокурору города Солодову, все еще сидящему в своем кабинете. Вкратце обрисовываю данную ситуацию. Иван Николаевич молчит, недолго, пару секунд - не больше. А потом гудит в трубку:
- Решение, полагаю, правильное. Я буду ждать результата у себя, позвоните.
- Да к чему, Иван Николаевич? Идите отдыхайте. Скорее всего, наше беспокойство безосновательно. Позвоню домой, если очень нужны будете.
- Буду ждать у себя в кабинете, - упрямо повторяет Солодов. - Позвоните сюда.
Мы доставляет огромное удовольствие окрестным мальчишкам, когда подгоняет к стене дома красную, как экзотический попугай, пожарную спецмашину. Лестница быстро и уверенно подбирается к окну квартиры Назаренко, и сопровождающий нас участковый собирается подняться по ней наверх. Но Зайцев, конечно же, опережает его.
- Я сам, - небрежно бросает он через плечо, - будучи, между прочим, уже почти на половине лестницы. - Три минуты, шеф, и мы катим по своим делам!
Но через три минуты он оглядывается на меня со странным выражением лица, машет рукой:
- Давай на лестничный марш, входную дверь я открою изнутри!
Я бросаюсь в подъезд и бегу вверх по лестничной клети, слыша, как за спиной, на улице звенит разбиваемое Зайцевым стекло.
Останавливаюсь под дверью, не в силах унять сердцебиение. И дергаю за ручку: чего это он там долго копается, мой любезный друг Зайцев?
Но вот по ту сторону двери щелкает язычок английского замка. Дверь отворяется, и из нее в нос ударяет резкий неприятный запах. Он хорошо мне знаком - так пахнут начинающие разлагаться трупы.
Я вхожу, вижу в коридоре, на полочке рядом с дверью телефонный аппарат. Подхожу к нему.
- Прокурора в известность поставлю я. Оперативную группу тоже вызову. А ты, Толя, давай-ка быстренько понятых. Желательно мужчин, с ними хлопот меньше, хоть в чувства приводить не придется.
Но Толик и так уже выскакивает в коридор - он свое дело знает прекрасно. А у меня почему-то мелькает в голове шальная, совершенно неподходящая к случаю мысль: хорош же у тебя оказался день рождения, оперуполномоченный Зайцев, которого мы в силу своей закостенелой привычки по-прежнему величаем инспектором милиции!
Лучше, кажется, и придумать ничего невозможно...
НОЧЬ В ЧУЖОЙ КВАРТИРЕ
На свете есть немало семей, главы которых мечтают увидеть своих сыновей космонавтами и великими педагогами, медиками и инженерами, строителями и капитанами дальнего плавания. Ничего удивительного лично я в этом не вижу: есть на свете профессии, которые принято называть престижными. А какова вот она моя собственная профессия? Начну, пожалуй, с того, что я пока еще не встречал ни единой матери, ни одного отца, которые мечтали сделать бы из своего сына милиционера. И хотя работа эта бывает подчас окружена некоторым ореолом романтики, на самом деле она далеко не так романтична, как это сдается дилетанту: бесконечные сомнения, колебания, чисто физические перегрузки, риск, разъезды, просто частые бессонные ночи. Прибавьте уже к перечисленному мною печальную необходимость периодически копаться в грязном белье нашей действительности, иметь дело с трупами, а также с теми, кто иногда превращает в трупы самых обыкновенных людей, - и вы поймете: работа у меня не из самых прекрасных и завидных.
За многие годы в органах внутренних дел я убедился, что порою она превращает людей в грубоватых профессионалов, заставляя их смотреть на всю окружающую жизнь с известной долей подозрительности. Таких - хоть пруд пруди, а имя им - легион! И мне искренне жаль этих людей, видящих в своем деле только одно из многочисленных средств к добыванию хлеба насущного: надо, дескать, где-то работать, вот мы и работаем!
Я видел как-то одного своего куда как маститого коллегу, который, сидя в морге, и разглядывая полуразложившийся труп женщины, превосходно жевал при этом кусок колбасы с хлебом - ни радости, ни горя на его лице не было и в помине!
Как правило, люди подобного склада весьма добросовестны и основательны. Они никогда ни при каких обстоятельствах не дают себе права на эмоции, для них существуют только правила и нет никаких исключений из них. А коли так - у них и меньше ошибок, за которые потом очень больно бьют порой по определенному месту. Словно оно, место это, кажется начальству самым виноватым, хотя голова у нашего брата находится все-таки значительно выше его...
Да, они очень хороши и удобны, эти бесстрастные специалисты высокой квалификации.
Было время и мне хотелось, как можно скорее, стать одним из них. Но... что делать, у каждого своя песня, не всем, значит, подобное отпущено судьбой.
И, смирившись окончательно со страшными изъянами своего характера, я и до сих пор, спустя четырнадцать лет после начала своей милицейской карьеры, каждое преступление воспринимаю и переживаю по-разному. Иногда мне удается искусно спрятать эти переживания от постороннего глаза, похоронить под какой-нибудь плосковатой шуткой, но, каюсь, все эти ухищрения помогают мало и ненадолго. Может быть, только добавляют седых волос в постепенно, к великому моему отчаянию, редеющей прическе. А, впрочем, весьма возможно, что волосы эти седеют вовсе не от переживаний, а от самых обычных прожитых лет...
Говорю же обо всех этих вещах единственно потому, что хочется сделать доступной для возможного читателя записок мое состояние в минуты, которые стали первыми, проведенными мною в квартире супругов Назаренко.
Щелкнув выключателем, я открыл дверь в ванную комнату - именно оттуда, как мне кажется, трупный запах шел сильнее всего. То, что предстает перед моими глазами, трудно поддается описанию.
Дыхание у меня на секунду перехватило, но, оглянувшись я увидел за своей спиной Зайцева, и мгновенно взял себя в руки: стой, держись, дорогой подполковник милиции! Будь достоин хотя бы просто звания настоящего мужчины!..
- Однако, неприятная ситуация, - с некоторым удивлением услышал я свой собственный голос. - Видел ли ты, Толик, нечто подобное в своей практике?
Зайцев не ответил. Он, как, впрочем, и я сам, во все глаза смотрел на лежащего в ослепительно белой ванне лицом вниз человека. Сама ванна была заполнена водой, и вода эта была неприятно красновато-бурого цвета. Я знал: это от крови, которая потемнела несколько часов спустя после совершения преступления, потеряв безвозвратно свою ярко-алую окраску.
- Да, - во имя того, чтобы только не молчать, повторяю я. - Ситуация!
Зайцев дернул меня за рукав:
- Там, в комнате, то же самое...
Мы вошли в комнату. Пожилая женщина со вздувшимся от жары посиневшим лицом лежала на ковре посреди зала. Платье на ней было разорвано и задрано: голые сморщенные груди с неестественно огромными почерневшими сосками смотрели в потолок, острые колени обнажились. Куда-то в сторону смотрели мертвые, но все равно широко распахнутые глаза. Именно эту картину увидел Зайцев со ступенек лестницы пожарной машины, поспешив проникнуть внутрь квартиры...
Через несколько минут прибыла оперативная группа, пришли и понятые, которые от ужаса не могли вымолвить не единого слова, и, кажется, мало что поняли из моих слов об их правах и обязанностях в столь новой и неприятной роли.
В составе группы приехала и Марина Васильевна Субботина - сегодня она дежурила.
- А, мистер Шерлок Холмс уже здесь! - она едва заметно кивнула мне головой. - Значит, трепещи, преступный мир, твои часы сочтены, не правда ли? Видишь, Нечаев, мы опять с тобой встречаемся... Судьба, наверное! Так признавайтесь, что вы натворили на сей раз?
- Ерунда, - мрачно ответил я. - Ничего особенного. Просто-напросто пара убийств, хотя для медицинского эксперта и открывается великолепное поле деятельности. Прошу, Марина Васильевна, проявить ваше бесценное мастерство!
Я указал ей на дверь в ванную комнату.
- Только помните, бога ради, что кроме вас, и нам, грешным, предстоит кое-что сделать. Если можно, не уничтожайте, пожалуйста, по своему обыкновению, наиболее явные следы совершенного преступления.
- Чего уж там, - вздохнула Субботина, надевая белый халат, - вы ведь все равно, как правило, этих следов не находите.
- Нет правил без исключений, - парируя, я, кажется, даже рассердился на ее остроту. - Дело в том, дорогая, что мы порою, в отличие от некоторых, имеем дело и с живыми людьми тоже.
Субботина нахмурилась, дернула носом и вошла в ванную. Но ей, конечно, пришлось подождать, пока двухметроворостый и сухопарый, словно гвоздь-"сотка", эксперт Железнов делал снимки места происшествия, а затем детализировал на отдельных кадрах элементы представшей перед нами картины. Вместе с группой за дело принимаюсь и я. Удостоверившись в том, что у входной в квартиру двери стоят сержанты, и, следовательно, никто лишний к нам не проникнет, я расставляю людей, постаравшись определить главные задачи каждого.
Отчасти все это, наверное, со стороны покажется махровым формализмом, но как прикажете иначе провести следственные действия, осуществляемые "в целях обнаружения следов преступления и других вещественных доказательств, выяснения обстановки происшествия, а равно и иных обстоятельств, имеющих значение для дела"? Ведь именно трактует наши задачи статья 178 Кодекса, а значит, я обязан безоговорочно подчиняться выработанным в течение многих десятилетий канонам осмотра места происшествия. А они, названные каноны, требуют, чтобы в подобном случае для обеспечения более полного охвата объекта, мы производили осмотр по спирали - от центра к границам исследования. Это - так называемый эксцентрический метод, имеющий ярко выраженный центр. Чаще всего - труп.
Я бы, конечно, так поступил и на сей раз. Но как быть, если этих центров два - один в ванной, а второй в комнате?
- Заприте двери в комнаты, - распорядился я. - Сержант, будьте добры, без моего ведома никого больше туда не впускать. Товарищ Железнов, вы закончили? Прошу учесть, что альбом с фотографиями нужен будет уже утром... А мы займемся пока мужчиной.
Я совсем было вступил в ванную, как на пороге появился прокурор.
Увидев перед собой Ивана Николаевича, я останавливаюсь: по закону Солодов имеет сейчас право взять руководство всеми следственными действиями в свои руки. Но старик, поняв мое промедление, только недовольно кашлянул:
- Давай, Андрей, действуй сам. Я со стороны посмотрю, вот тут постою, у окошечка, подумаю.
Он нередко поступал подобным образом. С одной стороны, это хорошо - доверяет прокурор уголовному розыску. А с другой - плохо, приходится рассчитывать на самого себя, ни за чью спину не спрячешься.
И я вошел в ванную... Через несколько мгновений к нам с Зайцевым присоединяет свои усилия Субботина. Выпустив воду, мы осторожно поворачиваем лицом кверху - это было не самое приятное из зрелищ!
Кровавое пятно на белом полотне рубашки находится слева, примерно на уровне четвертого ребра, почти под самой рукой. Предмет, которым была нанесена эта страшная рана, лежал здесь же, на дне ванны - это был самодельный финский нож с наборной рукояткой из желтой, зеленой и синей пластмассы, изготовленный, хотя и кустарным способом, но с достаточно высоким уровнем мастерства.
- Скорее всего, смерть наступила в результате удара ножом, - негромко говорит Субботина, - а утопление уже посмертно. Но пока об этом говорить с уверенностью рановато.
Зато о причинах смерти женщины она высказалась куда более категорично.
- Ее задушили, - Субботина указала на темно-коричневое пятно, растекшееся по всей окружности шеи. - Причем, скорее всего, сделали это просто руками...
Последний факт проливает некоторый свет на происхождение повреждений одежды, на необычное положение трупа.
Уже через пару часов я счел возможным отправить оба трупа в городской морг. Мы распахнули окна, и вечерний свежий воздух хлынул в комнаты, постепенно вытесняя удушливый запах, от которого лично у меня кружилась голова и постреливало в висках.
Ненадолго мы с Зайцевым вышли на лестничную клетку. Иван Николаевич присоединился к нам, достав из кармана порядком измятую пачку "Астры":
- Угощайтесь.
Он всегда угощал нас своими дешевыми, "термоядерными" сигаретами, но я не помню случая, чтобы кто-нибудь взял предлагаемую ему от чистого сердца отраву, которую сам Солодов, впрочем, всем другим отравам на свете.
- Спасибо, - ответил я. - У меня свои, "Стюардесса".
Мы молча задымили.
- Ну, - спросил негромко Солодов. - Что думаешь?
Я пожал плечами:
- Рано думать, ничего ведь пока неизвестно. Одно несомненно - факт преступления перед нами.
- Да, - согласился прокурор, - это верно. Ну, раз уж ты на него волею судеб вышел, прошу тебя и заняться делом вместе с нашими следователями самым основательным образом. С твоим начальством я договорюсь, не беспокойся. Только смотри: здесь, сдается мне, немало сомнительных вещей, чтобы они тебя не ввели в заблуждение.
- Попробую, Иван Николаевич.
Солодов кивнул большой седой головой:
- Попробуй, мил друг, всенепременно попробуй. Главное - мелочей не упусти. Ну и мы со своей стороны, конечно, вовсю стараться будем...
Он уехал и увез с собой Субботину. А мы остались - продолжать работу, которой, судя по всему, в ближайшие часы конца не предвиделось.
На кухне мы обнаружили стоявшую на столе пустую бутылку из-под водки и два стакана. На тарелке - остатки рыбных дешевых консервов в томате, высохшие до степени подметки. В холодильнике еще полбутылки и кастрюля с супом.
Не менее старательно ползал молчаливый Железнов по полу, пытаясь высмотреть сохранившиеся следы возможного преступника, если таковые, разумеется, существовали в природе.
Но следы эти, как ни странно, на практике находятся гораздо реже, нежели в кинофильмах. В случаях же, когда сделать это все-таки удается, следователю легко быть умным. Узнав, к примеру, что длина обнаруженного следа равна двадцати семи сантиметрам, он умножает эту цифру на семь и с непередаваемым апломбом сообщает: "Рост преступника составляет сто восемьдесят девять сантиметров, либо что-то около этого". И все случайные зрители улыбаются с одобрением и восторгом: "И как это удалось определить современному детективу?!". Они не предполагают, что вся заслуга тут - в хорошем знании школьной таблицы умножения.
А вот мне почему-то всегда не везет! И сейчас по потной физиономии Железнова я прекрасно понимаю: опять двадцать пять! Опять - "реальных следов преступления не обнаружено".
Но Железнов продолжает неутомимо ползать уже по ковру, и вдруг понимаю, почему на брюках этого унылого неразговорчивого человека всегда образуются пузыри на коленях. Это, если только так можно выразиться, профессиональное заболевание его брюк...
- Продолжаем работу, - огорченно говорю я. - Давайте осматривать документы и вещи. Надо непременно установить, похищено ли что-нибудь из квартиры.
Время, кажется, уже перевалило за полночь, но нервы до предела напряжены и спать не хочется. Упаковав и приготовив для лабораторного исследования посуду на кухне, мы переходим в зал.
Зайцев в течение нескольких минут своим универсальным ключом открывает замки на шкафах, ящики письменного стола.
- Порядок! - говорит он. - Поехали дальше!
От статистического обследования мы постепенно переходим к динамическому - сдвигаем с места отдельные вещи, перекладываем предметы. Работаем как самые настоящие грузчики - буквально в поте лица.
В одном из ящиков стола я вижу небольшую шкатулку, которую и открываю. Пять золотых обручальных колец (откуда, скажите, у нас взялась эта мода - собирать золото "на черный день"? Ведь любая беда, даже всенародный голод не приходят сразу - с завтрашнего, скажем, дня. Сначала исчезает одно, потом другое). Свернутая вдвое пачка денег. Вместе с понятыми пересчитали - четыреста семьдесят пять рублей.
Понятые, кстати, два старика, убитые горем и растерянные. Ловлю себя снова на мысли: они не понимают, для чего нам в подобной неприятной ситуации понадобилось пересчитывать чьи-то деньги...
- Послушай, Анатолий, - спрашиваю я, - ящики все были на замках?
- Все до единого!
Это уже для меня странно. Если здесь имело место убийство, то преступник, наверное, попытался бы взять хоть что-либо из квартиры "на память" о своих жертвах. Ведь в шкатулке - золото, деньги. А, судя по всему, ящики никто даже не пытался вообще открыть...
К шести утра мы заканчиваем работу. Железнов молча собирает свое криминалистическое хозяйство, а мы с Зайцевым смотрим красными, как у белых кроликов, глазами друг на друга: мы не обнаружили в квартире ровно ничего сколько-нибудь достойного внимания.
Опечатать квартиру - дело одной минуты, и мы усаживаемся в машину, катим прямиком на работу.
- А что, Анатолий, - интересуюсь я, опять же единственно ради того, чтобы хоть что-нибудь говорить, - твой арабский коньяк с тобой?
Анатолий молча щелкает замком "дипломата" и протягивает мне пузатую бутылку с яркой этикеткой. Я беру ее в руки, разглядываю наклейку, даже зачем-то нюхаю металлическую крышку. И отдаю назад.
- Ну вот, - усмехается капитан. - Оба, значит, посмотрели, а пить так и не стали.
- Ничего, Толя, - успокаиваю я его. - Ты обязательно сохрани эту бутылку. Как только покончим с сегодняшним делом, так сразу ее и усидим. Всю усидим, до последней капли.
Зайцев кивает в знак своего полного согласия и снова прячет бутылку в "дипломат". В тишине машины громко щелкают два замка.
РАЗБИТАЯ ВЕРСИЯ
Когда я был еще мальчишкой и зачитывался знаменитым "Золотым теленком" Ильфа и Петрова, мне особенно запомнился там один эпизод. Помните, как толпа окружила в городе лжеслепого Паниковского? Над ним уже совсем была десница Закона, как Остап Бендер, обрядившись в милицейскую фуражку с гербом города Киева, решительно врезался в толпу.
- Вот этот? - сухо спросил Остап, толкая Паниковского в спину. - Этот самый, - радостно подтвердили многочисленные правдолюбцы. - Своими глазами видели. Остап призвал граждан к спокойствию, вынул из кармана записную книжку и, посмотрев на Паниковского, властно произнес: - Попрошу свидетелей указать фамилии и адреса. Свидетели, записывайтесь! Казалось бы, граждане, проявившие такую активность в поимке Паниковского, не замедлят уличить преступника своими показаниями. На самом же деле при слове "свидетели" все правдолюбцы поскучнели, глупо засуетились и стали пятиться. В толпе образовались промоины и воронки. Она разваливалась на глазах. - Где же свидетели? - повторил Остап. Началась паника. Работая локтями, свидетели выбирались прочь, и в минуту улица приняла свой обычный вид .
Казалось бы, почему имело место подобное странное явление? Откуда, из каких темных и мутных перекрестков и перекатов истории пришла к нам боязнь быть свидетелем по делу, а то и просто дать показания, которые могут оказать реальную помощь следствию?
К сожалению, она откуда-то все-таки пришла и уходить назад почему-то не намерена, несмотря на то, что в правовом государстве, которое мы созидаем в поте лица своего, правовой статус свидетеля будет еще выше.
Но что уж греха таить! Один руководитель предприятия подозрительно косится на своего подчиненного, проходившего свидетелем по делу, и в его глазах так и светится невысказанное: "Откуда это ты, голубчик, видел в половине второго ночи пьяную драку на городской улице? Небось, и сам с дружками в каком притоне или подворотне пьянствовал, сам хорош, сам гусь лапчатый..."
А вот одна бабушка как-то сказала мне вполне честно и откровенно:
- И-и-и, милок, ничего-то я не помню, о чем ты меня пытать изволишь. А то и вспоминать не хочу, тоже правда. Еще чего, по своей стариковской тупости выложу, а они-то мне в бок ножичка и дадут, ножичка-то в бок...
Ладно, то была бабуся, и я ей вполне прощаю. Тем более, что в свое время она в гимназиях не обучалась. А вот как быть с теми, которые обучались? И даже не в старых гимназиях, а вполне современных и респектабельных институтах, университетах, академиях даже? Почему им приходится втолковывать прописные истины, чуть не на коленях умолять обещать, "гарантировать безопасность"? Да потому что есть еще среди нас люди, ко всему равнодушные и закостенелые.
Убили? Ну и что из того? Не меня ведь - знакомую... Обокрали? Ладно. Не меня же - соседа...
И вот передо мной - тип из этой самой породы. Наверное, у себя на работе он слывет человеком уважаемым и достойным всяческого доверия, пишет стенгазету и выступает на партийных собраниях. А вот передо мной он - неразговорчив, колюч и насторожен - человек, сам себя превративший в некое подобие ржаного, заплесневелого сухаря, который нипочем не размочить даже в крутом кипятке, ни за какие деньги не размочить!
- Значит, Василий Васильевич, - в который раз скучным голосом спрашиваю я, - несмотря на то, что вы живете прямо над квартирой Назаренко, и даже были в этот вечер в своей квартире, вы все-таки ничего не слышали?
- Не слышал, - сухо отвечает он. - Я в чужие дела нос совать не обучен. Так что не обессудьте, ничего я не знаю, ничего не ведаю.
- Но возможно вы видели, как кто-нибудь из супругов Назаренко пришел в тот вечер домой? Или наоборот, вышел из дому?
- Я ничего не видел. Ничего не знаю.
- А как жили между собой Назаренко?
- Не знаю.
- Говорят, Георгий Стефанович в последние годы злоупотреблял алкоголем?
- Не знаю. Ничего не знаю.
- А где вы работаете, Василий Васильевич?
- Ничего я не знаю, - автоматически отвечает он с нескрываемой неприязнью в голосе, но, вдумавшись задним числом в суть вопроса, спохватывается: - Извините, на шестнадцатой автобазе. Главбухом.
- Что ж, Василий Васильевич, - вздыхаю я, - идите, вы свободны. Откровенно говоря, не завидую я вашим коллегам.
- Это почему? - поворачивает он голову на тонкой шее.
- Не знаю. Ничего я не знаю.
Недоуменно пожав плечами, он выходит из кабинета участкового, где я временно обосновался. Он ушел, вполне уверенный, что избежал серьезных неприятностей, и что его наверняка хотели "втянуть" в какую-то скандальную историю.
Тоже мне типчик!
Бессонная ночь и поведение этого стареющего дурня приводят меня в раздражение, и я, чтобы успокоиться, поднимаюсь со стула, прохожу взад-вперед по кабинету.
Обычно я предпочитаю вести беседы со свидетелями в привычной для них обстановке - на работе, дома. Там люди, как правило, легче идут на разговор, быстрее раскрываются - в том, видно, им родные стены, как всегда, помогают. Но на сей раз я изменил своему правилу: апартаменты участкового находятся по соседству с домой, где имело место преступление. Тяжесть же его была столь огромной, что я и так рассчитывал на полное взаимопонимание со стороны собеседников.
Мой помощник - участковый уполномоченный лейтенант Васильков - оказался толковым парнем. Он быстро, в коротких и точных словах обрисовал мне всех, кто живет в одном подъезде с Назаренко, обеспечил их явку. И вот теперь я сижу за его столом...
Успокоившись немного, открываю дверь:
- Пожалуйста, следующий!
Входит уже знакомая мне Анна Ивановна. Под глазами у нее - синие круги страха. Но пришла она ко мне, насколько я понимаю, вовсе не для того, чтобы сообщить нечто новое: все, что знала, она выложила еще вчера в управлении. Сегодня же она поставила целью кое-что разузнать у меня.
- Ах, боже мой! - воскликнула она. - Неужели вы так и не найдете, кто убил Светочку?
- Во всяком случае мы очень постараемся сделать это, - холодно отвечаю я. - А теперь вспомните, пожалуйста, дорогая Анна Ивановна, ровно четыре дня тому назад, то есть седьмого августа, не слышали ли вы в квартире соседей каких-либо подозрительных, либо просто необычных звуков?
- Нет, не слышал, - скороговоркой отвечает она. - А как по-вашему, какой-такой подлец убил Светочку? Я лично думаю, что это сделал он сам, изверг Назаренко. Вечно, знаете ли, пьяный, как зюзя, омерзительная такая личность! Да еще и Светочку заставлял пить с собой за компанию, а у нее, знаете ли, такая больная печень...
Про печень и зюзю я уже слыхал и потому поднимаюсь с места, всем своим видом показываю Анне Ивановне, что считаю наше свидание оконченным.
- А что же все-таки будет тому, кто убил Светочку? - не понимает моего настроения, упрямо продолжая сидеть, посетительница. - Я бы повесила его прямо на базарной площади. А вы?
- Вполне солидарен с вами, - отвечаю я и протягиваю ей руку. - До свидания, Анна Ивановна, мы весьма благодарны вам за бдительность и помощь. Если понадобитесь, мы вас побеспокоим.
Она неохотно протягивает мне руку, поднимается со стула. Чувствую: мое поведение ей не нравится. Но в дверях она снова останавливается, открывает широко глаза:
- Боже мой! - патетически восклицает она. - А вдруг ее убил кто-нибудь из жильцов нашего дома? Как полагаете? Я бы вам очень рекомендовала учесть это вариант!
- Учтем, обязательно учтем, спасибо за хороший совет, - провожая, я даже слегка подталкиваю ее к двери, взяв под локоток. - Вы только не волнуйтесь, сделаем все, как надо. Следующий, пожалуйста!
Передо мной - невысокого роста мужчина с коротко подстриженными аккуратными седыми усиками и двумя рядами орденских планок на сером пиджаке.
- Александрович. Это - фамилия. А зовут Сергеем Петровичем, - отрывисто представляется он. - Знаю, молодой человек, отлично знаю, что вас интересует. Сам был четыре года народным заседателем. Готов незамедлительно сообщить вам сведения, которыми я располагаю.
- А вы ими располагаете?
- Да, располагаю, - скромно, но с гордостью в голосе произносит он, пожимая плечами. - Иначе я просто не стал бы отнимать у вас столь драгоценного времени. Итак, вас интересуют события вечера седьмого августа?
- Вы, кажется, угадали.
- В таком случае, хочу поставить вас в известность, что в интересующий вас вечер в квартире Назаренко была попойка.
- Откуда вы об этом знаете?
- Я живу аккуратным образом под ними, - усмехается Александрович, - хочешь-не хочешь, а принужден слушать то, что в их квартире происходит. Уши ватой, знаете ли, не приучен затыкать.
И слава богу, что не приучен! Хоть один что-то слышал... Я вопросительно смотрю на него. Мужчина устраивается на стуле поудобнее.
- Вы позволите, я произведу курение? - и, не дожидаясь моего разрешения, достает из кармана пачку старомодного "Казбека". - Не могу, поверите ли, отвыкнуть. Хотя сейчас в шестьдесят пять лет негрешно и отказаться от данной губительной привычки. Поверите ли, сердчишко начало пошаливать, давление прыгать... У вас с давлением, надеюсь, все нормально? Это хорошо, молодой человек.
Он с наслаждением закуривает, а я предусмотрительно подсовываю ему пепельницу.
- Так что же у них было?
- Да-да, - спохватывается он. - Что было? Попойка, молодой человек. Они шумели, ругались. Балконы у них и у меня были открыты, а я несколько раз выходил курить, и все, поверите ли, слышал. Она упрекала его в постоянном пьянстве, а он кричал, что скоро убьет ее.
- Не припомните, в каких именно выражениях?
- В каких? Позвольте, позвольте... Да, он кричал, что непременно убьет ее, и ему за это ничего не будет, так как он принимал активное участие в Великой Отечественной войне. Потом... Ну, потом что-то не вполне цензурное... Глупости, словом.
- Глупости, - со вздохом соглашаюсь я, начиная понимать, что супруг, кажется, во всем случившемся невиновен. - Но почему же ничего не слышала их другая соседка, Анна Ивановна?
- Ха! - иронически усмехается Александрович. - И что эта уважаемая дама могла слышать? Для того, чтобы слышать, надо находиться, как минимум, неподалеку от места, где идет разговор. А все наши пенсионерки в погожие вечера вон за тем столиком, в дальнем углу двора юбки протирают, жир в задах наращивают, да нам, грешным, кости перемывают... В лото режутся до поздней ночи, а их кавалеры за другим столом "козла" забивают. Они на крышку даже лист железа приколотили, чтобы больше шума от каждого удара было.
- Жилец снизу тоже забивал "козла"? Ваш сосед?
- Все мы в одном подъезде - соседи... Но вообще-то он - из другой породы. Он ведь пока еще даже работает. И, по-моему, - Александрович доверительно наклоняется к моему уху, - по-моему, работает он не совсем благородно.
- Это в каком же смысле? По женской части слаб, что ли?
- Ворует! - убежденно восклицает Александрович, - наблюдая, какое впечатление его вывод произведет на меня. - Он всех знакомых талонами на бензин за полцены обеспечивает! Где он их берет, те талоны, как вы считаете? Не сам ведь печатает!
Я пожимаю плечами и делаю пометку в блокноте: не мешало бы, в самом деле, попросить ребят из службы БХСС, чтобы проверили подпольную хозяйственную деятельность главбуха.
- В тот вечер, кроме голосов самих супругов Назаренко, не слышали ли вы голосов, принадлежавших третьим лицам? Были ли, короче говоря, у ваших соседей гости?