Хруцкая Татьяна Васильевна : другие произведения.

Идем в библиотеку. Там живые книги. они настоящие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Татьяна Хруцкая
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ИДЁМ В БИБЛИОТЕКУ. ТАМ ЖИВЫЕ КНИГИ. ОНИ НАСТОЯЩИЕ.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Санкт-Петербург
  
   2013 год
  
   Он был человек одной книги.
   Некоторые люди несут в себе только одну книгу,
   другие - целую библиотеку. (Сидней Смит)
  
   Писание книг, когда оно делается умело,
   равносильно беседе.
  
  
   ВДОХНОВЕНИЕ - это строгое рабочее СОСТОЯНИЕ ЧЕЛОВЕКА
  
   Любящие друг друга люди по-разному переживают это чувство!
  
  
   Александр ЖИТИНСКИЙ "Потерянный дом, или разговоры с милордом"
   Ленинград 1979 - 1985 годы
  
   По моим наблюдениям, каждый человек обладает клапанами. Они распложены в разных уголках души. Для нормальной работы они должны поочерёдно открываться. А если уж ты решил излить всю душу, то будь добр открыть все клапаны... Они не открывались. Перед моими глазами всё время маячили судьи: читатели, критики, литературоведы (их особенно не люблю), редакторы (люблю их безгранично), цензоры (никогда не видел), издатели и, наконец, наборщики в типографии.
  
   Каждый читает то, что ему нравится.
  
   В один прекрасный вечер, находясь в полном одиночестве рядом с бутылкой вина... Это был венгерский "Токай"... Вот! С этого и надо было начинать!..
  
   - Учитель! Я хочу сказать, что ваши книги мешают мне существовать. Что делать в таком случае? Не писать? Но уж вам-то должно быть известно, что страсть к писательству хуже любой другой страсти и не поддаётся излечению. Писать, как Бог положит на душу? Но тогда меня обвинят в плагиате, вторичности, третичности, четвертичности и архаичности, поскольку клапаны моей души, будучи открыты, источают потоки и струйки, чрезвычайно похожие на ваши.
  
   - Вырвавшиеся у меня слова - не более чем авторская амбиция. Знаете, пишешь, пишешь, да вдруг и почувствуешь себя Господом Богом, Творцом, так сказать... Но ничего, это ненадолго... Всегда есть кому поставить тебя на место.
  
   Повествование моё приобретёт сходство с лоскутным одеялом. В лоскутных одеялах есть своя прелесть: их создаёт сама жизнь. Настоящее лоскутное одеяло шьётся из остатков, накопившихся в доме за долгие годы: старые платья, шляпы, накидки, портьеры - всё годится; простыни, пальто, чехлы... Да здравствует лоскутное одеяло!
  
   Жизненные впечатления наши - суть лоскуты, они накапливаются как Бог положит на душу, неравномерно, случайно, хаотично.
  
   Какие соседи и когда были в восторге от своих ближних, живущих за стеной? Только на кладбище соседи не ссорятся между собою.
  
   Ему трудно было бывать у матери. Упрёки совести долго не давали потом покоя, будто в чём-то он был виноват перед нею - да в самом деле был! - разве свободен кто-нибудь от вины перед матерью?
  
   - У каждого гражданина имеется в голове проект идеального устройства нашего государства (мы вообще очень лично относимся к государству), причём все проекты не совпадают. Посему и сама система приобретает некий умозрительный аспект. Мы тратим на обсуждение проектов уйму времени, собираясь в дружеском кругу.
   - И помогает?
   - Да, это успокаивает!
  
   Честное слово, легче вступить в контакт с пришельцем, чем поддержать и успокоить ближнего!
  
   Дым Отечества, знаете, это не шутка. Грибоедов был прав...
  
   Попытаемся поразмыслить о связи стихийного бедствия с психологией людей, подвергшихся ему. Как они воспринимают бедствие? Как соотносят со своею жизнью и нравственностью? Какие делают выводы?
   - А зачем это вам?
   - Я давно уже отошёл от науки и занялся "человековедением", как иногда несколько пышно именуют у нас писательскую деятельность, а посему любое явление природы и общества интересует меня лишь в его связи с людьми.
   За время, что разделяет наши века, наметилось новое понимание человека и общества, а также связи последних с природой. Вашему веку было свойственно безусловное возвеличивание человека, его разума и силы. Ярлык "покорителя природы", прилепленный примерно в те времена, привёл к бурному расцвету науки и техники, промышленности и ремёсел. Человек решительно отъединился от природы в надежде построить взамен неё нечто другое, синтетическое и безусловно рациональное.
   Как вдруг - и не так давно - на купающихся в довольстве и сознании своего могущества человечество стали обрушиваться сначала робкие, а потом всё более уверенные упрёки природы. Эти жалкие, истребляемые звери, птицы и рыбы, эти пустые горы, эти высохшие леса и грязные реки как бы воззвали к милосердию человека, и он благосклонно обратил на них внимание, постановив защищать.
   Те, кто пережил настоящее стихийное бедствие (например, тайфуны и цунами), наверное, не смотрят свысока на природу. Они понимают, как ничтожен человек рядом с нею. Даже мы, живущие в более умеренном климате, прозреваем, случается, летними вечерами, когда какая-нибудь гроза проходит над городом, и фиолетовые тучи постёгивают землю хлыстами молний. Мы прикрываем окна, а в душе нашей просыпается естественный и полезный для человека страх.
   Следует умерить нашу самонадеянность и понять, что мы в ближайшем будущем можем быть равнодушно вычеркнуты природой из её списков в наказание за то, что уже вычеркнули из них ряд любимейших и красивейших её достояний.
   Новое понимание человека состоит в том, что человечество должно осознать себя неотъемлемой и равноправной с другими частью природы. Мы не можем разговаривать с нею пренебрежительно или покровительственно. Мы не больше чем муравьи (но и не меньше).
  
   Люди верующие склонны воспринимать игру природных сил как ответ богов на те или иные личные дела и поступки. Когда есть ощущение, что многим людям свойственны одни и те же пороки, стихийное явление может рассматриваться как кара за общественные грехи.
  
   Ненависть к пьянству - нет более непримиримых врагов алкоголизма, чем пьющие женщины.
   У меня создалось впечатление, что напитки, содержащие алкоголь, утратили ту служебную роль, какая предназначалась им в прошлом, и перестали быть приятным средством увеселения на празднествах. Они превратились, наряду с хлебом и солью, в необходимый продукт, потребляемый в любое время дня и ночи, с поводом и без повода, в одиночку и группами, просто по привычке или от скуки. Я не прав?
   Пьют до чёртиков, до беспамятства, до посинения, до отключки, до галлюцинаций, до белой горячки, до потери пульса...
  
   Тот опешил от бесконечно терпеливого и в то же время доброжелательного выражения лица, с которого жизнь совершенно не сумела стереть достоинство и веру в людей. Тон... Он никогда в жизни не слышал таких проникающих в самую душу интонаций, такой расположенности в голосе, участия и неиссякаемой веры в благоприятный исход любых событий.
  
   Стыдно поэту не замечать катаклизмов.
  
   Лично я уважаю людей, к которым не пристаёт грязь.
  
   И у нас одна мораль: человек человеку - друг, товарищ и брат.
  
   - Образование у него было небольшое, ум - невеликий, а работоспособность - средняя. Поэтому с блеском занимать все общественные посты можно было лишь при одном условии - ничего не делая.
   - Но чем же он всё-таки занимался?.. Эти фестивали... президиумы...
   - Тем, чем и занимаются на фестивалях и в президиумах. У него был лишь один талант, развитый, правда, в высшей степени. Он умел председательствовать. Этот талант включал в себя несколько компонентов. Во-первых, внешность его была такова, что при взгляде на его статную фигуру и открытое лицо сами собой вылезали из памяти слова: "Передовой представитель нашей славной советской молодёжи". Он был ни красив, ни дурён, ни мал, ни велик, ни худ, ни толст. Не был он блондином, равно как и брюнетом. Он не был смугл или бледен, вял или резок, шумен или тих. В нём всего было в меру. Иногда он позировал для плакатов на самые разнообразные темы... Таким образом, внешность его была самим Богом создана для плакатов и трибун.
   Но ещё лучше, во-вторых, был у него голос, и вообще умение говорить. Он мог придать самой заурядной, штампованной фразе бездну искренности, взволнованности и оптимизма. Он мог выступать в любую минуту, перед любой аудиторией, на любую тему. Фразы выкатывались из него, круглые и блестящие, как шарикоподшипники. Их не нужно было редактировать.
   И, наконец, в-третьих, он был мастером документа. Он, к примеру, мог таким образом сочинить отчёт о проваленном или попросту неосуществлённом мероприятии, что и проводить его не было никакой надобности. Всё равно субботники и воскресники, рейды и кампании, почины и соревнования никогда не достигли бы в реальности того совершенства, какое мог придать им он на бумаге. И пытаться не стоило! Это только испортило бы дело.
   Искусство и жизнь - разные категории, это давно доказано философами.
   Не стоит и говорить, что дома у него был полный порядок. Жена, дочь, мебель, машина, музыка, книги. Одевался модно, но без пижонства. Пил умеренно. Делал физзарядку.
   И всё же природе редко удаётся изваять полное совершенство. Имелся изъян и у него. Он был бабник. Как принято говорить, он не пропускал ни одной. Был из той распространённой породы бабников, которые любят и умеют пускать пыль в глаза. Он делал это без фанфаронства, он всегда выглядел деловым, никогда не опускался до влюблённости, тем более - до любви. Он как бы отрывал себя на часок-другой от государственных дел для свидания, ничего не обещал партнёрше и не обнадёживал. Правда, контингент подруг был вполне определённым. В молодости преобладали официантки, продавщицы, кассирши, секретарши. По мере продвижения вверх по служебной лестнице круг любовниц тоже менялся. Теперь в нём присутствовали товароведы, начальницы отделов, врачи, многочисленные служащие общественных организаций. Попадались и дамы искусства: художницы, режиссёры телевидения, актрисы, но редко. Они были как бы пикантной приправой к деловым, прекрасно соблюдавшим условиям игры партнёршам. Он не упускал случая похвалиться связями среди сильных мира сего. Он вводил в этот круг и любовниц, используя их уже не по прямому назначению, а для деловых контактов. Постепенно у него образовалась разветвлённая сеть адресов и должностей, обладательницы которых при случае могли усладить тело, но чаще оказывали иные услуги: что-то доставали, куда-то устраивали, кому-то помогали. Внешнее приличие соблюдалось всегда, хотя за его спиной ходили и слухи и сплетни.
   Он по натуре был ригористом и пуританином, человеком исключительных, теперь уже старомодных, моральных качеств. Он убеждённо считал людей распущенных подлецами, способными, предавши семью, предать и Родину.
  
   Мне кажется, что между просто олухом и олухом царя небесного есть ощутимая разница. Просто олухи представляются мне тупыми, несмышлеными, вялыми людьми, в то время как олухи царя небесного сродни святым и блаженным. В них запала какая-то высшая идея, они мечтают и горюют о ней, не замечая, что жизнь не хочет следовать этой идее - хоть убейся! Мы, многочисленные олухи царя небесного, с детства верим в светлое будущее. Его идеалы, высеченные в граните, представляются нам настолько заманчивыми и очевидными, что нас не покидает удивление: почему, чёрт возьми, мы не следуем им?
  
   Труд, необходимый нашему телу и духу, исчезает с лица Земли: одни не могут найти работу, другим на работе делать нечего, третьи и вовсе работать не хотят.
  
   Таковы мы, олухи царя небесного, затаившие в себе идеалы, которым сами же не следуем. Чего же стоит наш превозносимый повсюду разум? Почему мы не можем совладать с собственным стяжательством, себялюбием и глупостью? Зачем мы ищем пороки вне себя, а внутри не замечаем? Где предел нашему лицемерию?
  
   И вдруг, к концу двадцатого столетия от рождества Христова, мы с изумлением обнаруживаем, что упёрлись в стенку. Дальше, как говорится, некуда. Пока мы поём гимны светлому будущему, тучи вокруг нас сгущаются, а впереди лишь мрак ядерной войны или всемирного голода. И это при том, что в наших руках такое техническое могущество, которое позволило бы нам, обладай мы хоть каплей разума, превратить Землю в цветущий сад... Воистину олухи царя небесного!
  
   Он считал, что интерес к архитектуре пробудился у него в детстве. Отец по воскресеньям отсылал мальчишек в центр и наказывал гулять в Летнем или Михайловском саду и по набережным. Архитектурой дышат, как воздухом, она душевный настрой создаёт... Вероятно, именно тогда, в тёмных широких аллеях Летнего сада, или на просторах Марсова поля, или на гулких мостах, или в бесчисленных арках Гостиного, или в прохладном лесу колоннады Казанского собора, у него возникло ни с чем не сравнимое ощущение архитектурного объёма.
  
   Кто мы - фишки или великие? Гениальность в крови планеты! Чувствовали себя великими, фишками стали чувствовать себя позже... Ночные сборища, споры до хрипоты, проекты, проекты...
  
   Были легкокрылые студенческие годы, и честолюбивые мечты, и увлечение старыми мастерами... Растрелли, Кваренги, Ринальди, Росси...
   Вот, получилось же, что люди с иностранными фамилиями, зачастую русские в первом поколении, тем не менее, внесли блистательный вклад в нашу культуру, соединили её с мировой, сохранив при этом самобытность и державность, безграничность русской идеи.
  
   Куда испарились те мечтания? Когда это произошло?.. Но их уж нет, ушли, а между тем лишь только они пропадают, как пропадает и человек, мельчает, покоряется рутине и уже годится разве на то, чтобы криво усмехаться над великими притязаниями молодости и предрекать юным: погодите, жизнь вас научит... За двадцать лет он прошёл путь от "всё могу" до "ничего не хочу".
  
   Каждый человек - осознанно или неосознанно - воспитывает в себе определённую общественную идею, устройство окружающей жизни, систему. И судьба гражданина во многом зависит от соответствия внутреннего и внешнего укладов, а точнее даже - от развития собственной общественной идеи в окружающей действительности.
   Такова уж, вероятно, черта русского человека: он очень ревностно относится к общественному развитию, к его тенденциям, постоянно прикидывает: куда мы идём? Правильно ли? Любой разговор за столом непременно сводится к экономике и политике... и горе гражданину, если его идеалы не находят подтверждения в реальности! С реальностью-то не поспоришь! Отсюда и уклонение от практической деятельности, и неверие в то, что можно что-то изменить, и разгул, и пьянство...
  
   Идея социалистического интернационализма, всеобщего братства. Как ни затёрты эти словосочетания, в них есть глубокий смысл. Душа болела именно по всемирному братству людей всех рас и национальностей при сохранении каждой нацией присущего ей самосознания, культуры и проч. Идея была именно социалистической, то есть включала в себя принципы и идеалы, утверждаемые научным коммунизмом: распределение по труду, правовое равенство граждан, приоритет общественных интересов над личными... Он был честен и не мог без боли смотреть на нарушения социалистической законности, коррупцию, воровство и взяточничество, которые нередки у нас, а главное, не выражают тенденции к убыванию. Однако борцом он тоже не был, предпочитал негодовать и печалиться про себя; в партию не вступил, считая, что многие карьеристы лезут туда исключительно из корысти, и, не желая быть с ними в одной компании. В результате он несколько отошёл от жизни, а так как желанной справедливости никак не наступало, более того, моральный климат за последние десять лет резко изменился к худшему, то он и вовсе с головою ушёл в приключения, стараясь не замечать ничего вокруг. Остались дом, непрерывное выяснение отношений с женою, выпивки с приятелями, свидания с возлюбленными и необременительное исполнение служебных обязанностей. А что происходит вокруг, куда катимся - это его будто не интересовало. "Что я могу сделать?" - говорил он себе.
   И всё же время от времени острая тоска по потерянным идеалам снедала его. Личных целей он не ставил себе уже давно, не считая достижения мелких удовольствий, общественная же цель всё больше представлялась недостижимой в принципе, из-за подлого устройства человеческой природы. Так он и жил последние годы - без целей и идеалов, пока не попал в грозный и таинственный переплёт мировой стихии.
  
   Знаете, я подумал о переводах. Вот ежели такой роман перевести с русского на английский, потом с английского на китайский, с китайского на венгерский, с венгерского на фарси, с фарси на латынь, с латыни на монгольский, с монгольского на украинский, с украинского на швейцарский, с швейцарского на русский - и сравнить то, что получилось, с оригиналом... Как вы думаете, какой вариант будет лучше - первый или последний? Мне кажется всё же - последний, ибо переводчик никогда не может удержаться от того, чтобы не внести в переводимое сочинение несколько собственных красот, а, учитывая интернациональную компанию переводчиков, красоты тоже будут со всего земного шара... хотел бы я на это посмотреть!.. роман приобрёл бы английскую строгость, китайскую хитрость, венгерскую удаль, таджикскую мудрость, латинскую звучность, монгольскую зоркость, украинскую мягкость, швейцарскую сырность...
  
   И всё же как необходимо сочинителю хотя бы одно доверенное лицо! Как нужен заинтересованный ум, живые глаза, внимательный слух! Как важна непредвзятая оценка!
  
   Не без труда преодолел я минуту слабости, упрекая себя народными мудростями - "взялся за гуж", "назвался груздем" и "на печи сидя, генералом не станешь".
  
   Человечество. Мы просто ничего не успеваем заметить. Время нужно мерить не годами, не столетиями и не тысячелетиями даже, а миллионами лет. Тогда видно, что всё течёт и изменяется.
  
   С одной стороны, он ей понравился своей обходительностью и заботливостью, но с другой... Она не привыкла к такому настойчивому вторжению в её личную жизнь. Она не понимала, радоваться ей или огорчаться.
  
   Нам, комсомольцам тридцатых годов, не стыдно смотреть в лицо товарищам! За нашими плечами пятилетки индустриализации, война, восстановление народного хозяйства. Мы всегда были на самых трудных участках. Трудностями нас не испугаешь! Я хочу, чтобы молодые товарищи прислушались. Вот вам случай показать, на что вы способны!
  
   У нас на востоке говорят: "Тот, кто ни разу не приготовил плова с друзьями, не знает, что такое дружба". Сначала на базар. Тонкие нейлоновые сумки заполнялись луком, редиской, петрушкой, морковью. Далее черёд мясного магазина: три килограмма отличной парной баранины. И, как водится, кончили винным отделом. Устроители Большого плова вернулись, и на кухне началось священнодействие. Плов - мужское занятие. Женщина не может приготовить настоящий плов, потому что спешит и думает только о пище. Она озабочена тем, чтобы не пересолить или не сжечь мясо. Мы же займём работой руки, и пусть наш ум отдаётся достойной беседе, а сердце откроется добру и любви... Родителей надо вспомнить. Сестру, брата...
   Один мужчина может приготовить плов, но лучше, если его сделают двое мужчин, трое мужчин... И это не только ритуал, тут технология! Каждый продукт должен поспеть в нужный момент.
   Они надели расшитые восточным узором передники, на головы надели тюбетейки. На двух больших кухонных столах разложены были острейшие ножи, широкие деревянные доски, тазики с мясом, морковкой и луком, широкие блюда для разделанных продуктов. Появился огромный медный казан.
   Один промывал в глубокой кастрюле рис. Нужно добиться, чтобы сливаемая после промывки вода была абсолютно прозрачна. Плов вырабатывает терпение и ответственность. Один подведёт, схалтурит, и пропал плов. Сам он уже разделал мясо, вымыл руки и наблюдал за кипевшим в казане курдючным жиром. Третий, тоже не торопясь, но при этом удивительно проворно, резал красную очищенную морковь, которая под его ножом превращалась в тончайшую соломку...
   Он обеими руками поднял с доски пригоршню баранины, подошёл к казану и важно опустил мясо в кипящий жир; раздалось бульканье, шипенье, скворчанье. За первой пригоршней последовала вторая, третья, пока всё мясо, до последнего кусочка, не оказалось в казане. Почти сразу же в кухне возник восхитительный аромат жареной баранины. Потом он ссыпал в казан огромный ворох мелко нарезанного лука, отчего аромат в кухне приобрёл новый оттенок. Текли слюнки. Вслед за луком туда же последовала гора морковной соломки, соль, перец. Из казана валил уже одуряющий запах жареного мяса, лука и специй, приводящий душу в экстаз. Он взял кастрюлю с рисом и выгреб мокрые слипшиеся зёрна в казан, поверх аппетитного варева. Рис покрыл мясо и овощи ровным слоем, сквозь который прорывались кое-где гейзеры жира. Он успокоил их, разровняв рис, затем точными движениями воткнул вглубь несколько неочищенных долек чеснока, снова разровнял поверхность шумовкой, осторожно долил кипятком, так, чтобы вода прикрыла рис "на фалангу мизинца", как он выразился, и накрыл тяжёлой крышкой. Вот и всё...
   Вожделенный плов торжественно вплыл в комнату и был вывален на блюдо. Образовалась дымящаяся гора нежно-розового риса; тут и там выглядывали из-под разбухших, рассыпчатых зёрен аппетитные кусочки баранины.
   Разлили вино, зашевелились, потянулись за зеленью. Пир набрал высоту круто, как реактивный лайнер...
   Он подобрел, размяк, глядел на молодых людей разных народов, и любезная его сердцу мысль о всемирном братстве вновь затеплилась в душе.
  
   Нам летописцы свои нужны.
  
   Кстати, он тоже сочиняет здесь роман по договору. Я не совсем понимаю, что это такое. Может быть, нечто вроде договора доктора Фауста? Кроме того, меня интересует следующее: стал бы он сочинять роман без договора? Если нет, то его незачем сочинять и по договору, если же да, то зачем договор? Достаточно романа.
  
   Я хотел бы услышать нечто о божественном происхождении всего сущего и о Вашем отношении к этому. Это вопрос вопросов. Во Вселенной всё связано.
   И влюблённости, за которые он хватался вовсе не для развлечения и отвлечения от проблем, а неосознанно стремясь постигнуть Любовь... Это равнозначно постижению Бога.
  
   Где они берут эту уверенность в жизни? Все к чему-то прислонены: эти к Богу, те к науке, другие к семье... а попробовали бы сами по себе, в одиночку!..
  
   Оставшись один, он долго не мог уснуть, рассматривал стены с книжными полками - библиотека была неплохая, на книжки тратила она почти всю зарплату, - думал почему-то о великих писателях, как они жили, мучились, писали свои гениальные книги, из которых всё равно ничему нельзя научиться. Почему же так всё подло устроено, что каждый должен сам расшибить себе нос, чтобы удостовериться в истине? Где тот неуловимый смысл жизни, над которым бились веками? Как посмотришь вокруг: зачем люди живут? Только о немногих можно догадаться... Получается, что живут по инерции. Что же, и ему жить теперь по инерции? Утонуть в мелких радостях жизни? Или же начать сначала, создать новую семью, снова добиваться жилья, потом ребёнок... Скучно. Нужна перспектива.
  
   - Вы, конечно, не помните, ... не можете этого помнить. Но до войны слова "ленинградец", "ленинградка" имели совершенно особый смысл. Это прежде всего означало не то, где человек живёт, а то - чем он живёт, как он воспитан... Но нас слишком мало осталось ещё до войны, а в блокаду почти все вымерли... Атмосфера была другой. Хамство задыхалось в атмосфере тактичности. Хам натыкался на стену ледяной вежливости - по отношению к нему, разумеется...
   - Слишком велик приток со стороны.
   - В Ленинград всегда приезжали. Немцы, шведы, чухонцы... Да те же скобари. Но тут они переставали быть скобарями. Нет-нет, что-то другое случилось... мы перестали уважать своё прошлое. Хамство не имеет роду и племени.
   И стало вдруг зябко от сознания, что никто ничего не могут поделать со всеми своими интеллигентскими печалями, а жизнь катится валом, куда хочет, по неподвластным законам, вызывая беспокойство и страх.
  
  
   Кто из писавших о нашем городе прошёл мимо очарования белой ночи, мимо её ирреального блеска? Что же нового сможем внести мы в эту картину, кроме жёлтых светофорных огней, тревожно мигающих на перекрёстках?
   Окинем мысленным взором знакомый городской пейзаж, восстановим в душе образ белой ночи. Не правда ли, он, по крайней мере, наполовину, обязан своим происхождением любимым стихам, повестям и романам? Едва промелькнули май и июнь, как мы уже забыли о прошедших белых ночах, а вернее, присоединили их мимолётный облик к бессмертному литературному образу.
   Весь наш город наполовину из камня и железа, наполовину же из хрупких словесных сочетаний. "Спящие громады пустынных улиц" - что это? Четыре слова, которые заменяют сотни домов на Невском и Измайловском, на Гороховой и Моховой. Ленинград насквозь литературен. Время переплавляет его грубую плоть в неосязаемый, но не менее прекрасный поэтический эквивалент - плоть постепенно умирает, а душа города в виде бессмертных творений возносится над ним, образуя лёгкое сияние в небесах, наподобие полярного.
   Ни один город в мире не имеет такого литературного ореола, как наш. Дай Бог ему долгих лет жизни и новых штрихов его духовному облику.
  
   Голубая, давно не крашенная дача стояла посреди заросшего кустами сирени участка, обихоженного на небольшом клочке возле дома. Оставшаяся часть участка была занята сосновым редким лесом. Было тепло, тихо, умиротворённо. Дачный сезон ещё не начался. От канав, выложенных по дну чёрными прошлогодними листьями, струился тёплый пар; на участках жгли подсохший на солнце мусор; сизоватый дымок нехотя выползал на свет, разливался прозрачными озерцами в воздухе, запахом своим напоминая что-то давнее, из детства, а может быть, из тёмной дали времён до него... "Дым отечества" - как точно сказано!
  
   - Друг мой, Вы гений!
   Сначала он подумал было, что тот шутит, издевается... И теперь молодой поэт и новоявленный меценат могли вдоволь насладиться беседой...Поэт был сражён, покорён навсегда. Начиная с того дня, вот уже семнадцать лет, он носил стихи меценату и каждый раз получал свою порцию похвал и анализа, причём ни то ни другое почти не повторялось, благодаря исключительному политическому кругозору мецената и его обходительности. Поначалу поэт смутно надеялся, что подобные оценки вкупе со связями мецената приведут к тому, что стихи получат права гражданства, попадут на журнальные страницы... Ничего подобного! Меценат довольно скоро дал понять, что стихи его настолько хороши, так сильно опережают время, что думать об их публикации - наивно. Поэт подавил в себе робкое сожаление - очень всё-таки хотелось, - но радость от похвал, которая постепенно переходила в уверенность в собственном таланте, была сильнее жажды печататься... Грели авторское самолюбие и глухие упоминания о том, что "там" его знают, а потом пришло и подтверждение в виде напечатанной в Париже подборки в каком-то альманахе... Поэт своими глазами альманаха не видел, как и не знал, каким путём попали в Париж его странички, но это происшествие окончательно поставило его в своих собственных глазах вне официальной печати. Меценат по-прежнему хвалил, подкармливал, ссужал небольшими суммами... Поэт и не заметил, как развёлся, ушёл с работы и с тех пор вот уже двенадцать лет он влачил ослепительное жалкое существование непризнанного страною гения... Он был не единственным. В других кружках существовали свои непризнанные гении...
   Обычно они поднимались за полдень, часов около двух, умывшись, пили чай со старухой. Это был ритуал: самовар, пять-шесть сортов варенья, розеточки из хрусталя, позлащённые ложечки. Старуха в свои семьдесят шесть лет не утратила ни ума, ни любознательности, ни живости. Разговор за чаем касался политики и культуры, причём и в том, и в другом вопросе бывшим одноклассникам было трудно угнаться за старухой, ибо та регулярно смотрела телевизор и читала газеты, а они получали политические и культурные новости лишь урывками, так что чаепитие превращалось в своего рода ликбез. После чая они обычно работали на участке...
  
   А потом ехали в город, имея определённые планы на вечер и ночь. Их ждали культурные мероприятия, не отмеченные ни в одной из афиш города: читки стихов, прозы и статей, доклады, маленькие концерты, прослушивания музыкальных записей, диспуты. Собирались, как правило, на квартирах, но случались встречи и в других местах - в котельных или в вахтёрских "дежурках" институтов или в мастерских художников. Это была изнанка культурной жизни, оборотная сторона медали, где имелись свои знаменитости и звёзды, шли споры, выпускались альманахи и журналы. Здесь, как и в публичной культуре, чрезвычайно сильны были людские амбиции. Таланты и здесь были редки... Засиживались на встречах допоздна... Нищенствовали подчёркнуто, с несомненным достоинством. Потом расходились по набережным и проспектам, чтобы назавтра вновь слететься на огонёк тлеющей подпольной культуры. И здесь, как и в видимой миру литературе, происходила переоценка былых кумиров, и здесь нарождались новые поколения...
   - Значит, вы считаете, что это новое слово в литературе?
   - Бред. Высосано из пальца.
   - Бред она не потому, что непонятна! Сколько раз уже под предлогом непонятности для простого народа отвергались вещи действительно прекрасные. Нельзя судить по принципу "понятно - непонятно"!
   - А по какому вы предлагаете?
   - Много принципов. "Интересно - не интересно", "убедительно - не убедительно", "ново - не ново". А это не ново, не интересно и не убедительно.
  
   С непреложной очевидностью вдруг обнаружилось, что Земля - общая, а может быть, и ничья, что все эти жёлтые пустыни, зелёные леса, синие воды и снеговые шапки гор существуют сами по себе, принадлежа только себе, и не имеют к человеку ни малейшего касательства, тем более что с такой высоты человека не было видно, да и следы его деятельности проступали на Земле лишь местами.
   Земля, всегда ранее представлявшаяся плоской и разделённой на принадлежащие кому-то участки - будь то огороды садоводства или же целые государства, - на деле оказалась нераздельной, а все межи, ограды, частоколы, границы, возведённые между собственниками, сверху были попросту незаметны, их не существовало. Низменности плавно переходили в возвышенности, реки втекали в моря, леса обрамляли степи. Линии и границы были чисто естественного происхождения, другие были бы просто абсурдны, и она, глядя на красоту развернувшейся перед нею планеты, впервые ощутила, что видимая ею картина и есть картина истинная, а раскрашенные в разные цвета плоские фигурки неправильной формы, которые она привыкла считать государствами, не имеют к планете ни малейшего отношения.
   Она почувствовала прилив нежности к этому гигантскому тёплому живому шару, населённому миллиардами жизней и вместившему в себя миллиарды смертей.
  
   Это поколение ровесников Октября, вырванное из далёких и глухих мест России ветром революции, очень скоро почувствовало себя хозяевами жизни. Оно лишено было истории, лишено было возможности сравнивать свою жизнь с чем-либо. Прошлого не существовало, поскольку оно было раз и навсегда отвергнуто как неудавшееся, теперь только от них зависело, какова будет новая жизнь. Их детство прошло под гром раскулачивания и коллективизации, юность же начиналась победными фанфарами первых пятилеток, стахановским движением, перелётами Чкалова и Марины Расковой, папанинцами, "Челюскиным"... Блестящая эпоха выпала им на долю, и они не наблюдали её со стороны, а создавали своими руками. Оптимизм этого поколения вообще не поддаётся измерению. Они недаром пели: "Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой". Они пошли воевать, ни секунды не сомневаясь в том, что победят. И они победили! Минуты сомнений и неуверенности в исходе войны случались у более старших по возрасту, у них - никогда... Блокаду пережили, как и все пережившие блокаду, неизвестно как, чудом, усилием духа и отчасти молодой уверенностью, что смерть - это для кого-то другого, не для них.
  
   Крестьянская его душа быстро прикипала к какому-то одному делу и не любила перемен. Она в этом смысле была полною противоположностью. Её темперамент требовал нового - и не просто перемены мест, а захватывающих дух целей, порою казавшихся фантастическими. Свою девичью фамилию на мужнину она не поменяла - ещё тогда, до войны, имела насчёт себя самостоятельные планы.
  
   Пускай остыла в жилах кровь,
   Но в сердце не остыла нежность.
   О, ты, последняя любовь,
   Ты и блаженство, и безнадежность!
  
   Дорога тянулась долго. Он глядел на проплывающие кукурузные поля, перемежающиеся с подсолнечниками, вспоминая студенческую молодость, когда ездил на целину. Окружающие раздражали непрерывной едой и питьём, бессмысленной карточной игрой, глупыми, пустыми разговорами. Он вообще чрезвычайно страдал от глупости, она казалась ему невыносимой. С трудом приходилось удерживаться, чтобы не вступить в спор, не просветить эти тёмные головы, не оборвать пошлость. Но он понимал, что это лишь унизило бы его, никак не рассеяв глупость.
  
   В подарках преобладали вещи пенсионного характера, предназначенные для заслуженного отдыха: шезлонг, хозяйственная сумка на колёсиках, самовар, махровые полотенца, кухонный набор. Она поняла намёк. Попытки выпроводить её на пенсию начались, как только она достигла пятидесяти пяти лет. Слишком крупна была её фигура для сравнительно небольшого института, где она трудилась, слишком обширны замыслы, слишком заметны мероприятия. Новый директор института, из молодых, чувствовал себя крайне неуютно в соседстве с такой сотрудницей.
   - Института такого теперь нет. Она стёрла его с лица земли.
   - Каким образом?
   - Сначала она распустила слух, что директор - гомосексуалист. Такие слухи труднее всего опровергнуть. Никто прямо не говорит... Директор бежал. Она напустила на институт три комиссии по письмам трудящихся, и всё!
  
   Я стою, как перед древнею загадкою,
   Пред великою и сказочной страною.
   Перед солоно да горько-кисло-сладкою,
   Ключевою, родниковою, ржаною...
  
   Участок зарос высокой травой - крепкой, высушенной солнцем, с метёлочками соцветий, над которыми, ворча, нависали пчёлы. Присев на корточки, утонув зелени, он следил внимательным взглядом за трудолюбивой жизнью муравьёв и божьих коровок. Серый некрашеный забор вокруг участка обветшал, покосился, зиял дырами. Всё было ветхим, с прорехами; ржавые гвозди болтались в трухлявом дереве, скрипели дверные петли, стучал ворот колодца, сбрасывая ведро в длинную бетонную трубу, на дне которой блестело глазом пятнышко воды. Тем более странной среди этого запустения казалась искусственная страна, огороженная низеньким забором и находившаяся посреди двора. Она имела размеры шесть на шесть метров и представляла собою миниатюру паркового искусства: подстриженные кусты туи, две скамеечки оригинальной формы, аллейки, посыпанные гравием, искусственный ландшафт.
  
   Она с удивлением замечала, что отсутствующий муж ей вроде бы удобнее.
  
   Между нами тридцать лет разницы. Я старше вас на революцию, эпоху социалистического строительства и Великую Отечественную войну. Итого я старше вас на три эпохи... Быть может, вам покажется странным, быть может, и смешным, но поверьте, что я глубоко благодарен судьбе за то, что получил от неё неслыханный подарок... Я говорю не о вас, такой подарок был бы мною не заслужен, хотя и желанен, но сие от меня мало зависит. Я говорю о том чувстве, давно и навсегда, казалось, забытом, которое я сейчас испытываю. Я говорю о любви. Я благодарен вам за то, что вы осенили мою старость лучшим из чувств, которыми наделила нас природа...
  
   Чудаки украшают жизнь, очень может быть, но только чужую. Чудачества близких стоят крови.
  
   Он считает, что приучил меня к шампанскому. Он пьёт только шампанское. Мне тоже давали с шестнадцати лет, он полагал, что в этом нет ничего страшного... Но начала пить я в замужестве. Мой муж не хотел иметь детей. Сначала говорил, что рано. Я пила всё больше. Потом он стал говорить, что мне нельзя рожать, что я алкоголичка. А я ещё больше стала пить. Мы разошлись.
  
   В проектном институте считают его откровенным балластом. Когда-то был способным, но сломался. Бабы, вино, лень. Изнежен и инфантилен...
  
   С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь...
  
   Выпускница филфака, в университете производила впечатление ищущей натуры, диплом писала по раннему творчеству Ахматовой, вообще увлекалась стихами, но работать по специальности не пошла. От её филологического образования сохранилась лишь привычка надменно судить о новинках советской литературы да выписывать журнал "Вопросы филологии", комплекты которого по прошествии времени обменивались на макулатурный талон, дающий право приобрести книгу Стефана Цвейга или Мориса Дрюона.
  
   Он не любил волноваться. Покой он ценил превыше всего, находя в нём истинную гармонию, умиротворение, решение всех проблем.
   Покупка автомобиля входила в программу установления окончательного покоя в жизни; на эту тему было много сомнений, много доводов "про и контра" - увеличит ли автомобиль жизненные хлопоты или же уменьшит?
  
   А на виду жить лучше стараешься. Стыдно перед другими... Или вот в коммуналке, помнишь?.. Коммуналка - ведь она от слова "коммуна"... В самом деле, и так плохо, и сяк. Залезли в отдельные квартиры, знать ничего не хотим о ближних - какой же это коммунизм? Но неужто лучше коммуналка с постоянной нервотрёпкой и неугасающим стыдом оттого, что приходится интимные стороны жизни выставлять напоказ? Куда податься?
  
   Моё творение предстало в первозданном виде. Стала видна огромная кропотливая работа, дни и месяцы моей юной жизни, вложенное когда-то в это сооружение без всякой видимой цели, с одним лишь желанием организовать кусочек пространства в соответствии со своим неосознанным идеалом.
  
   Писать свои мемуары заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать - можно; быть искренним - невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью - на том, что посторонний прочёл бы равнодушно. Презирать суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно.
  
   Три понятия определяют духовный мир человека. Это вера, надежда и любовь.
  
   На моих глазах за четверть века произошло практическое перерождение общественных идеалов, когда людей перестали ценить за дела, а стали ценить за связи; когда ум спасовал перед хитростью, а совесть перед корыстью; когда демагогия смеялась над правдой; а страх за своё место стал сильнее чувства долга; когда на всех этажах власти появились услужливые хамы с пустыми глазами; когда, наконец, думать серьёзно и свято о своей стране стало признаком умственного расстройства.
  
   Вера в добро, в красоту, в справедливость, в людей - огромное количество частных вер, за которыми укрываются мои донкихотствующие сограждане, по сути дела - лишь проявления общей веры в светлое будущее, о коем даже упоминать полагается нынче с иронической усмешкой на устах.
  
   На что ж надеяться? Я не надеюсь уже на то, что человеку удастся разорвать эгоистические путы, преодолеть национальную рознь, отнестись к ближнему, исповедующему иные идеалы, как к брату. Я не надеюсь, что красота спасёт мир, - слишком долго она его спасает! Красоты всё меньше вокруг, безобразное выпирает из всех щелей. Я не надеюсь, что мне удастся выжить, когда вижу на экране телевизора груды организованного металла, предназначенного к убийству. Я не надеюсь уже на разум, я не надеюсь уже ни на что.
  
   Кого же мне любить: таких же слепцов, как я? Таких же глупцов? Таких же трусов и себялюбцев? Я не люблю мужчин, потому что они самцы. Я не люблю женщин, потому что они продажны. Я не люблю детей, потому что из них вырастают мужчины и женщины. Я не люблю природу, потому что она равнодушна ко мне. Я не люблю Землю, потому что она породила эту странную плесень, именуемую человечеством. Я не люблю Солнце, потому что оно когда-нибудь взорвётся и уничтожит всё, что я не люблю.
  
   Объявление о приёме в литобъединение вывесили в каждом подъезде на досках. Записалось девять человек. Количество пишущих удивило. Простой подсчёт показывал, что ежели в доме с населением в тысячу человек проживает одиннадцать литераторов, включая соавторов, то в городе с четырёхмиллионным населением их должно быть примерно сорок четыре тысячи!
   Всякий пишущий должен понимать, берясь за перо, для чего он это делает. Существует несколько распространённых заблуждений на сей счёт, которыми удобно прикрывать собственное бессилие. Например, формулировка "я пишу для себя". Это решительная чепуха! Всё равно, что дышать для других. Нет, дышать следует для себя, писать же - для других, с непременной мыслью о том, что ваш текст смогут прочесть чужие глаза, даже если вы не помышляете показывать его кому-либо. Точно также я отвергаю писание для так называемой "вечности", ибо это то же самое, что "для себя", но с большими претензиями.
   Браться за перо следует только для того, чтобы донести свои мысли и чувства до другого человека, сделать их понятными и близкими ему. Но с какой целью? Так ли уж важно, чтобы мои мысли и чувства стали понятны другому? Я отвечаю: важнее этого нет ничего на свете, иначе я обречён на одиночество. Мне непременно нужно знать, что меня услышат и поймут; а это побуждает меня тратить годы труда и кипы бумаги на совершенствование своего письма, поскольку неточно сказанное слово не объединяет, а разъединяет пишущего с читающим. Другой цели, кроме объединения людей, слияния их духовных миров в одно общее явление духа, - у литературы нет!
   - А разве отражать жизнь - не главная цель?
   - Я считал, что литература призвана вскрывать недостатки.
   - Воспитывать нужно!
   - Литературные сочинения постоянно путают с инструментами, которые должны бить, вскрывать, поднимать, протягивать, указывать, сигнализировать, вдалбливать, пронзать и тому подобное. Или же считают их зеркалом и одновременно - осветительным прибором. Между тем, все перечисленные вами цели - суть частные следствия общей объединительной роли, которую призвана играть литература... Установите контакт с читателем, а потом можете его учить, воспитывать, показывать ему картины жизни и даже забавлять! Но сначала создайте общность между собою и другим. Превратитесь в него. Для этого сначала придётся превратиться в себя. Это неимоверно трудно. Почти никому не удаётся взять этот барьер, обычно сразу начинают отображать, бичевать, воспитывать...
   - Как же это... превратиться в себя?
   - Не знаю. Думаю, что надо писать на пределе искренности, не утаивая ничего от себя.
  
   - Человечество платит огромную цену в виде жизненных тягот и лишений за то, чтобы отдельные редкие его представители могли стать цивилизованными людьми, то есть овладеть наукой и культурой. За что же такая цена заплачена? Только ли за то, чтобы избранные могли наслаждаться духовными богатствами? Нет, на этих людях лежит ответственность за прогресс общества.
   - Если личность, сознающая условия прогресса, ждёт, сложа руки, чтобы он осуществился сам собой, без всяких усилий с её стороны, то она есть худший враг прогресса, самое гадкое препятствие на пути к нему. Всем жалобщикам о разврате времени, о ничтожности людей, о застое и ретроградном движении следует поставить вопрос: а вы сами, зрячие среди слепых, здоровые среди больных, что вы сделали, чтобы содействовать прогрессу?
   - Но что я могу сделать один?
   - Почему вы считаете, что вы один? У вас самомнение...
  
   Все наши поступки и даже мысли рано или поздно становятся известны.
  
   Слишком много знать о людях - печально.
  
   Бедные женщины не знают, как часто, лаская их, любовники видят иные образы. Наверное, и у женщин так же, и тогда получается, что любят друг друга совершенно незнакомые люди, вернее - воспоминания. В этих квартирах каждую ночь укладываются спать друг с другом чужие воспоминания.
  
   За жизнь без любви следует казнить.
  
   Но какое моральное право имеют они казнить меня? Можно ли судить за бесталанность духа?..
  
   Кровь закипела и кипит до сих пор; я слышу, как в ней взрываются белые пузырьки и бегут по венам, покалывая. Я опьянён кипящей кровью. Мне надоела моя кровь с чуждыми добавками - инъекциями чужого духа. Они мешают мне жить.
  
   "Моральный кодекс строителя коммунизма". Человек человеку - друг, товарищ и брат.
  
   - Я хочу поздравить вас с национальным праздником вашего государства, чья историческая роль в мире неоспорима и весьма велика. Благодарение Богу, ниспославшему мир и благодать на вашу землю, любовь и покой в ваши сердца...
  
   - Сейчас многие отказываются от детей. Родит - и отказывается... Не нужны им дети, потому что они сами себе не нужны. Теперь много ненужных себе людей.
   - Может быть, они другим нужны?
   - Если себе не нужен, то другим - и подавно. Потому и любви нет, я думаю. Сироты рождаются. Сиротливо жить стало, ты чувствуешь?
  
   Оптимист - это ты. Ты уверена, что жизнь обязана быть прекрасной, и всё время огорчаешься её несовершенством. Я же не жду от неё ничего хорошего, я глубокий пессимист, потому даже незаметные крупицы добра вызывают радость. Лишь пессимист может быть глубоко радостен.
  
   Можно снести всё, если знать - зачем. Ему казалось, что теперь, пройдя через испытания, они знают - зачем и для чего живут, но... так только казалось. На самом деле они не видели смысла в испытаниях, а просто жили, суетились, боролись, влюблялись, рожали детей. Он же, видящий смысл, был лишён жизни.
  
   Этого вполне достаточно! Ибо писал не для славы, не для триумфа и поклонения, хотя они и были приятны, а для того, чтобы хоть один человек понял его правильно и узнал истинные свойства его души, порядком затемнённые скитаниями блудного сына и мужа.
  
   Суд. Кто достоин, а кто не достоин. Рукописи не горят или горят?.. Следующим перед бессмертными предстал литературовед, просидевший всю жизнь в благословенной тени пушкинской славы. Она прочла название рукописи, посвящённой исследованию некоторых фигур на полях пушкинских черновиков. Исследователь считал их искажёнными портретами приближённых к государю людей. Рукопись была передана бессмертным и просмотрена самим автором черновиков. Александр Сергеевич говорит, что это кляксы! Рукопись полетела в огонь, а литературовед - в люк.
  
   Публикация не является целью сочинителя, если творения того достойны, они непременно когда-нибудь увидят свет.
  
   Великое счастье сохранить себя после смерти! Хоть на несколько лет, хоть на месяц, хоть на миг - но продлиться в мире, разговаривая с живыми и напутствуя их в скорбном движении к смерти. Даже короткая жизнь души зарабатывается потом и кровью, бессмертие же даруется тому, кто трудился, любил и не предавал себя...
  
  
   И.А.ГОНЧАРОВ "ОБЛОМОВ" 1857 и 1858 годы
  
  
   КТО ПОСТИГНЕТ НОВОЕ, ЛЕЛЕЯ СТАРОЕ, ТОТ МОЖЕТ БЫТЬ УЧИТЕЛЕМ.
  
   Он иногда возьмёт и книгу в руки - ему всё равно какую-нибудь. Он и не подозревал в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого и обойтись можно... Он смотрел на книгу, как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать. Автор - звание, которое в глазах его не пользовалось никаким уважением; он даже усвоил себе и то полупрезрение к писателям, которое питали к ним люди старого времени. Он, как и многие тогда, почитал сочинителя не иначе как весельчаком, гулякой, пьяницей и потешником, вроде плясуна.
  
   В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов.
  
   Если на лицо набегала из души туча заботы, взгляд туманился, на лбу появлялись складки, начиналась игра сомнений, печали, испуга; но редко тревога эта застывала в форме определённой идеи, ещё реже превращалась в намерение. Вся тревога разрешалась вздохом и замирала в апатии или в дремоте.
  
   Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием.
  
   Обломов стал думать. Но он был в затруднении, о чём думать: о письме ли старосты, о переезде ли на новую квартиру, приняться ли сводить счёты? Он терялся в приливе житейских забот и всё лежал, ворочаясь с боку на бок. По временам только слышались отрывистые восклицания: "Ах, боже мой! Трогает жизнь, везде достаёт".
  
   В десять мест в один день - несчастный! И это жизнь! Где же тут человек? На что он раздробляется и рассыпается? Заключил он, перевёртываясь на спину и радуясь, что нет у него таких пустых желаний и мыслей, что он не мыкается, а лежит вот тут, сохраняя своё человеческое достоинство и свой покой.
  
   - Что нового у вас?
   - Да много кое-чего: в письмах отменили писать "покорнейший слуга", пишут "примите уверение"; формулярных списков по два экземпляра не велено представлять. У нас прибавляют три стола и двух чиновников особых поручений. Нашу комиссию закрыли... Много!
   - Ты сколько получаешь?
   - Да что: тысяча рублей жалованья, особо столовых семьсот пятьдесят, квартирных шестьсот, пособия девятьсот, на разъезды пятьсот, да награды рублей до тысячи. Что ещё это? Вон Пересветов прибавочные получает, а дела-то меньше моего делает и не смыслит ничего.
   - Молодец! Вот только работать с восьми часов до двенадцати, с двенадцати до пяти, да дома ещё - ой, ой!
   - А что бы я стал делать, если б не служил?
   - Мало ли что! Читал бы, писал...
   - Не всем же быть писателями.
  
   Увяз, по уши увяз. И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает... У нас это называется карьерой! А как мало тут человека-то нужно: ума его, воли, чувства - зачем это? Роскошь! И проживёт свой век, и не пошевелится в нём многое, многое... А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати дома - несчастный! Он испытал чувство мирной радости, что он с девяти до трёх, с восьми до девяти может пробыть у себя на диване, и гордился, что не надо идти с докладом, писать бумаг, что есть простор его чувствам, воображению.
  
   - Ах, вы, чудак! Всё такой же неисправимый, беззаботный ленивец!
  
   - Как это вы не читаете? Ведь тут наша вседневная жизнь. А пуще всего я ратую за реальное направление в литературе. В самом деле, не видать книг у вас!
   - Нет, не стану читать.
   - Отчего ж? Это делает шум, об этом говорят...
   - Да пускай их! Некоторым ведь больше нечего и делать, как только говорить. Есть такое призвание.
  
   Ночью писать, когда же спать-то? Да писать-то всё, тратить мысль, душу свою на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и всё куда-то двигаться... И всё писать, всё писать, как колесо, как машина...
  
   Хотя про таких людей говорят, что они любят всех и потому добры, а, в сущности, они никого не любят и добры потому только, что не злы. Весь он есть какой-то неполный, безличный намёк на людскую массу, глухое отзвучие, неясный её отблеск.
  
   Обломов начал читать письмо, писанное точно квасом, на серой бумаге, с печатью из бурого сургуча. Огромные бледные буквы тянулись в торжественной процессии, не касаясь друг друга, по отвесной линии, от верхнего угла к нижнему. Шествие иногда нарушалось бледно-чернильным большим пятном.
  
   Так Тарантьев и остался только теоретиком на всю жизнь. В петербургской службе ему нечего было делать с своею латынью и с точной теорией вершить по своему произволу правые и неправые дела; а между тем он носил и сознавал в себе дремлющую силу, запертую в нём враждебными обстоятельствами навсегда, без надежды на проявление. Может быть, от этого сознания бесполезной силы в себе он был груб в обращении, недоброжелателен, постоянно сердит и бранчив. Он с горечью и презрением смотрел на свои настоящие занятия: на переписывание бумаг, на подшиванье дел и т.п. Он был взяточник в душе, по теории, ухитрялся брать взятки, за неимением дел и просителей, с сослуживцев, с приятелей, бог знает как и за что - заставлял, где и кого только мог, то хитростью, то назойливостью, угощать себя, требовал от всех незаслуженного уважения, был придирчив.
   В каждом зажиточном доме толпится рой подобных лиц обоего пола, без хлеба, без ремесла, без рук для производительности и только с желудком для потребления, но почти всегда с чином и званием.
  
   Был ему по сердцу один человек: тот тоже не давал ему покоя; он любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, искреннее.
  
   Тогда ещё он был молод, и если нельзя сказать, чтоб он был жив, то по крайней мере живее, чем теперь; ещё он был полон разных стремлений, всё чего-то надеялся, ждал многого и от судьбы, и от самого себя; всё готовился к поприщу, к роли - прежде всего, разумеется, в службе, что и было целью его приезда в Петербург. Потом он думал о роли в обществе; наконец, в отдалённой перспективе, на повороте с юности к зрелым летам, воображению его мелькало и улыбалось семейное счастье. Но дни шли за днями, годы сменялись годами, пушок обратился в жёсткую бороду, лучи глаз сменились двумя тусклыми точками, талия округлилась, волосы стали немилосердно лезть, стукнуло тридцать лет, а он ни на шаг не подвинулся ни на каком поприще и всё ещё стоял у порога своей арены, там же, где был десять лет назад. Но он всё ещё сбирался и готовился начать жизнь, всё рисовал в уме узор своей будущности; но с каждым мелькавшим над головой его годом должен был что-нибудь изменять и отбрасывать в этом узоре. Жизнь в его глазах разделялась на две половины: одна состояла из труда и скуки - это у него были синонимы; другая - из покоя и мирного веселья. От этого главное поприще - служба на первых порах озадачила его самым неприятным образом. Воспитанный в недрах провинции, среди кротких и тёплых нравов и обычаев родины, переходя в течение двадцати лет из объятий в объятия родных, друзей и знакомых... Исстрадался Илья Ильич от страха и тоски на службе даже и при добром, снисходительном начальнике.
   Роль в обществе удалась было ему лучше. В первые годы пребывания в Петербурге, в его ранние, молодые годы, покойные черты лица его оживлялись чаще, глаза подолгу сияли огнём жизни, из них лились лучи света, надежды, силы. Он волновался, как и все, надеялся, радовался пустякам и от пустяков же страдал. Но это всё было давно, ещё в ту нежную пору, когда человек во всяком другом человеке предполагает искреннего друга и влюбляется почти во всякую женщину и всякой готов предложить руку и сердце, что иным даже и удаётся совершить, часто к великому прискорбию потом на всю остальную жизнь. Впрочем, он никогда не отдавался в плен красавицам, никогда не был их рабом, даже очень прилежным поклонником, уже и потому, что к сближению с женщинами ведут большие хлопоты. Обломов больше ограничивался поклонением издали, на почтительном расстоянии.
   Душа его была чиста и девственна; она, может быть, ждала своей любви, своей поры, своей патетической страсти, а потом, с годами, кажется, перестала ждать и отчаялась.
   Его почти ничто не влекло из дома, и он с каждым днём всё крепче и постояннее водворялся в своей квартире.
   Он не привык к движению, к жизни, к многолюдству и суете.
   Так разыгралась роль его в обществе. Лениво махнул он рукой на все юношеские обманувшие его или обманутые им надежды, все нежно-грустные, светлые воспоминания, от которых у иных и под старость бьётся сердце.
   Что же он делал дома? Читал? Писал? Учился?
   Между тем, он учился, как все, то есть до пятнадцати лет в пансионе; потом старики Обломовы решились послать его в Москву, где он волей-неволей проследил курс наук до конца. Всё это вообще считал он за наказание, ниспосланное небом за наши грехи. Неестественно и тяжело ему казалось такое неумеренное чтение. Когда же жить? Когда же, наконец, пускать в оборот этот капитал знаний, из которых большая часть ещё ни на что не понадобится в жизни? Политическая экономия, например, алгебра, геометрия - что я стану с ними делать в Обломовке? Серьёзное чтение утомляло его. Мыслителям не удалось расшевелить в нём жажду к умозрительным истинам. Зато поэты задели его за живое: он стал юношей, как все. И для него настал счастливый, никому не изменяющий, всем улыбающийся момент жизни, расцветания сил, надежд на бытие, желания блага, доблести, деятельности, эпоха сильного биения сердца, пульса, трепета, восторженных речей и сладких слёз. Ум и сердце просветлели: он стряхнул дремоту, душа запросила деятельности.
   Штольц помог ему продлить этот момент, сколько возможно было для такой натуры, какова была натура его друга. Он увлекал в будущее. Оба волновались, плакали, давали друг другу торжественные обещания идти разумною и светлою дорогою. Юношеский жар Штольца заражал Обломова, и он сгорал от жажды труда, далёкой, но обаятельной цели. Но цвет жизни распустился и не дал плодов.
   Так совершил своё учебное поприще Обломов. Голова его представляла сложный архив мёртвых дел, лиц, эпох, цифр, религий, ничем не связанных политико-экономических, математических или других истин, задач, положений и т.п. Это была как будто библиотека, состоящая из одних разрозненных томов по разным частям знаний. Странно подействовало ученье на Илью Ильича: у него между наукой и жизнью лежала целая бездна, которой он не пытался перейти. Жизнь у него была сама по себе, а наука сама по себе.
   Что же он делал? Да всё продолжал чертить узор собственной жизни. В ней он, не без основания, находил столько премудрости и поэзии, что и не исчерпаешь никогда без книг и учёности.
   Изменив службе и обществу, он начал иначе решать задачу существования, вдумывался в своё назначение и, наконец, открыл, что горизонт его деятельности и житья-бытья кроется в нём самом.
   Он не какой-нибудь мелкий исполнитель чужой, готовой мысли; он сам творец и сам исполнитель своих идей. Он, как встанет утром с постели, после чая ляжет тотчас на диван, подопрёт голову рукой и обдумывает, не щадя сил, до тех пор, пока, наконец голова утомится от тяжёлой работы и когда совесть скажет: довольно сделано сегодня для общего блага. Тогда только решается он отдохнуть от трудов и переменить заботливую позу на другую, менее деловую и строгую, более удобную для мечтаний и неги. Освободясь от деловых забот, Обломов любил уходить в себя и жить в созданном им мире. Ему доступны были наслаждения высоких помыслов; он не чужд был всеобщих человеческих скорбей. Он горько в глубине души плакал в иную пору над бедствиями человечества, испытывал безвестные, безыменные страдания, и тоску, и стремление куда-то вдаль... Случается и то, что он исполнится презрением к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются в нём мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нём, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления: он, движимый нравственною силою, в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом... Вот, вот стремление осуществится, обратится в подвиг... и тогда, господи! Каких чудес, каких благих последствий могли бы ожидать от такого высокого усилия!..
   Никто не знал и не видел этой внутренней жизни Ильи Ильича: все думали, что Обломов так себе, только лежит да кушает на здоровье, и что больше от него нечего ждать.
  
   - Доктор! Какими судьбами?
   - Я соскучился, что вы всё здоровы, не зовёте, сам зашёл. Ну, вы что?
   - Плохо, доктор. Желудок почти не варит, под ложечкой тяжесть, изжога замучила, дыханье тяжело... Что ж мне делать?
   - То же, что другие делают: ехать за границу! Мой долг сказать вам, что вы должны изменить образ жизни, место, воздух, занятие - всё, всё. Устраняйте заботы и огорчения.... Надо избегать умственного напряжения. Страстей тоже надо беречься. Надо стараться развлекать себя верховой ездой, танцами, умеренным движением на чистом воздухе, приятными разговорами, особенно с дамами, чтоб сердце билось слегка и только от приятных ощущений. От чтения, писанья - боже вас сохрани! Наймите виллу, окнами на юг, побольше цветов, чтоб около были музыка и женщины... Пищи мясной и вообще животной избегайте, мучной и студенистой тоже. Можете кушать лёгкий бульон, зелень. Ходить можете часов восемь в сутки.
   - Господи!
   - Наконец, к зиме поезжайте в Париж и там, в вихре жизни, развлекайтесь, не задумывайтесь: из театра на бал, в маскарад, за город с визитами, чтоб около вас друзья, шум, смех...
   - Не нужно ли ещё чего-нибудь?
   - Разве попользоваться морским воздухом: сядьте в Англии на пароход да прокатитесь до Америки... Если вы всё это исполните в точности...
  
   Как страшно стало ему, когда вдруг в душе его возникло живое и ясное представление о человеческой судьбе и назначении, и когда мелькнула параллель между этим назначением и собственной его жизнью, когда в голове просыпались, один за другим, и беспорядочно, пугливо носились разные жизненные вопросы.
   Ему грустно и больно стало за свою неразвитость, остановку в росте нравственных сил, за тяжесть, мешающую всему; и зависть грызла его, что другие так полно и широко живут, а у него как будто тяжёлый камень брошен на узкой и жалкой тропе его существования.
   В робкой душе его вырабатывалось мучительное сознание, что многие стороны его натуры не пробуждались совсем, другие были чуть-чуть тронуты, и ни одна не разработана до конца.
   А между тем он болезненно чувствовал, что в нём зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть, теперь уже умершее, или лежит оно, как золото в недрах горы, и давно бы пора этому золоту быть ходячей монетой.
   Но глубоко и тяжело завален клад дрянью, наносным сором. Кто-то будто украл и закопал в собственной его душе принесённые ему в дар миром и жизнью сокровища. Что-то помешало ему ринуться на поприще жизни и лететь по нему на всех парусах ума и воли. Какой-то тайный враг наложил на него тяжёлую руку в начале пути и далеко отбросил от прямого человеческого назначения...
   И уж не выбраться ему, кажется, из глуши и дичи на прямую тропинку. Лес кругом его и в душе всё чаще и темнее; тропинка зарастает более и более; светлое сознание просыпается всё реже и только на мгновение будит спящие силы. Ум и воля давно парализованы и, кажется, безвозвратно.
   События его жизни умельчились до микроскопических размеров, но и с теми событиями не справится он.
   Горько становилось ему от этой тайной исповеди перед самим собою. Бесплодные сожаления о минувшем, жгучие упрёки совести язвили его, как иглы, и он всеми силами старался свергнуть с себя бремя этих упрёков, найти виноватого вне себя и на него обратить жало их. Но на кого? Он вздыхал, проклинал себя, ворочался с боку на бок, искал виноватого и не находил.
   - И я бы тоже... хотел... Разве природа уж так обидела меня... Да нет, слава богу... жаловаться нельзя... Видно, уж так судьба... Что ж мне тут делать?
  
   Сон Обломова. Детство. А ребёнок всё наблюдал да наблюдал. Там всё дышало первобытною ленью, простотою нравов, тишиною и неподвижностью. Ум и сердце ребёнка исполнялись всех картин, сцен и нравов этого быта прежде, нежели он увидел первую книгу. А кто знает, как рано начинается развитие умственного зерна в детском мозгу? Как уследить за рождением в младенческой душе первых понятий и впечатлений?
   Может быть, детский ум его давно решил, что так, а не иначе следует жить, как живут около него взрослые. А как жили взрослые? Делали ли они себе вопрос: зачем дана жизнь? Бог весть. И как отвечали на него? Вероятно, никак: это казалось им очень просто и ясно. Не слыхивали они о так называемой многотрудной жизни, о людях, носящих томительные заботы в груди, снующих зачем-то из угла в угол по лицу земли или отдающих жизнь вечному, нескончаемому труду.
   Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись, как огня, увлечения страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от вулканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле.
   Не клеймила их жизнь, как других, ни преждевременными морщинами, ни нравственными разрушительными ударами и недугами.
   Добрые люди понимали её не иначе, как идеалом покоя и бездействия, нарушаемого по временам разными неприятными случайностями, как-то: болезнями, убытками, ссорами и между прочим трудом. Они сносили труд как наказание, наложенное ещё на праотцев наших, но любить не могли, и где был случай, всегда от него избавлялись, находя это возможным и должным.
   Они никогда не смущали себя никакими туманными умственными или нравственными вопросами: оттого всегда и цвели здоровьем и весельем, оттого там жили долго.
   Прежде не торопились объяснять ребёнку значения жизни и приготовлять его к ней, как к чему-то мудрёному и нешуточному; не томили его над книгами, которые рождают в голове тьму вопросов, а вопросы гложут ум и сердце и сокращают жизнь.
   Норма жизни была готова и преподана им родителями, а те приняли её, тоже готовую, от дедушки, а дедушка от прадедушки, с заветом блюсти её целость и неприкосновенность, как огонь Весты.
   Ничего не нужно: жизнь, как покойная река, текла мимо них; им оставалось только сидеть на берегу этой реки и наблюдать неизбежные явления, которые по очереди, без зову, представали пред каждого из них.
   Родины, свадьба, похороны. Крестины, именины, семейные праздники, заговенья, разговенья, шумные обеды, родственные съезды... Они на том стоят, чтоб дети были толстенькие, беленькие и здоровенькие. И так жизнь по этой программе тянется беспрерывной однообразною тканью, незаметно обрываясь у самой могилы.
   Они глухи были к политико-экономическим истинам о необходимости быстрого и живого обращения капиталов, об усиленной производительности и мене продуктов. Они в простоте души понимали и приводили в исполнение единственное употребление капиталов - держать их в сундуке.
   Надо Богу больше молиться да не думать ни о чём!
   Ничто не нарушало однообразия этой жизни, и сами обломовцы не тяготились ею, потому что и не представляли себе другого житья-бытья; а если б и смогли представить, то с ужасом отвернулись бы от него. Другой жизни и не хотели, и не любили бы они. Им бы жаль было, если б обстоятельства внесли перемены в их быт, какие бы то ни были. Их загрызёт тоска, если завтра не будет похоже на сегодня, а послезавтра на завтра. Зачем им разнообразие, перемены, случайности, на которые напрашиваются другие? Пусть же другие и расхлёбывают эту чашу, а им, обломовцам, ни до чего и дела нет. Пусть другие живут, как хотят. Ведь случайности, хотя бы и выгоды какие-нибудь, беспокойны: они требуют хлопот, забот, беготни, не посиди на месте, торгуй или пиши, - словом, поворачивайся, шутка ли!
  
   - Прогневали мы господа Бога, окаянные. Не бывать добру.
   - Ах, не пугай, не стращай, родная!
   - Да, да, пришли последние дни: восстанет язык на язык; царство на царство... наступит светопреставление!
  
   - Ученье-то не уйдёт, а здоровья не купишь; здоровье дороже всего в жизни.
   - Да, ученье-то не свой брат: хоть кого в бараний рог свернёт!
  
   Времена Простаковых и Скотининых миновались давно. Пословица: ученье свет, а неученье тьма, бродила уже по сёлам и деревням вместе с книгами, развозимыми букинистами.
   Старики понимали выгоду просвещения, но только внешнюю его выгоду. Они видели, что уж все начали выходить в люди, то есть приобретать чины, кресты и деньги не иначе, как только путём ученья; что старым подьячим, заторелым на службе дельцам, состарившимся в давнишних привычках, кавычках и крючках, приходилось плохо.
   Стали носиться зловещие слухи о необходимости не только знания грамоты, но и других, до тех пор неслыханных в том быту наук. Между титулярным советником и коллежским асессором разверзлась бездна, мостом через которую служил какой-то диплом.
   Старые служаки, чада привычки и питомцы взяток, стали исчезать. Многих, которые не успели умереть, выгнали за неблагонадёжность, других отдали под суд; самые счастливые были те, которые, махнув рукой на новый порядок вещей, убрались подобру да поздорову в благоприобретённые углы.
   Обломовы смекали это и понимали выгоду образования, но только эту очевидную выгоду. О внутренней потребности ученья они имели ещё смутное и отдалённое понятие.
   Они мечтали и о шитом мундире для него, воображали его советником в палате, а мать даже и губернатором; но всего этого хотелось бы им достигнуть как-нибудь подешевле, с разными хитростями, обойти тайком разбросанные по пути просвещения и честей камни и преграды, не трудясь перескакивать через них, то есть, например, учиться слегка, не до изнурения души и тела, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша прошёл все науки и искусства.
  
   Андрей Штольц. Его матери не совсем нравилось это трудовое, практическое воспитание. Она боялась, что сын её сделается таким же немецким бюргером, из каких вышел отец. На всю немецкую нацию она смотрела как на толпу патентованных мещан, не любила грубости, самостоятельности и кичливости, с какими немецкая масса предъявляет везде свои тысячелетием выработанные бюргерские права. На её взгляд, во всей немецкой нации не было и не могло быть ни одного джентльмена. Она в немецком характере не замечала никакой мягкости, деликатности, снисхождения, ничего того, что делает жизнь так приятною в хорошем свете, с чем можно обойти какое-нибудь правило, нарушить общий обычай, не подчиниться уставу. Нет, так и ломят эти невежи, так и напирают на то, что у них положено, что заберут себе в голову, готовы хоть стену пробить ломом, лишь бы поступить по правилам.
   Она жила гувернанткой в богатом доме и имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех немцев в одну толпу курящих коротенькие трубки и поплёвывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров с солдатскими и чиновников с будничными лицами, способных только на чёрную работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров, с угловатыми манерами, с большими грубыми руками, с мещанской свежестью в лице и с грубой речью.
   А в сыне ей мерещился идеал барина, хотя выскочки, из чёрного тела, от отца бюргера, но всё-таки сына русской дворянки, всё-таки беленького, прекрасно сложенного мальчика, с чистым лицом, с ясным, бойким взглядом, такого, на каких она нагляделась в русском богатом доме, и тоже за границею, конечно не у немцев. Она учила его прислушиваться к задумчивым звукам Герца, пела ему о цветах, о поэзии в жизни, шептала о блестящем призвании то воина, то писателя, мечтала с ним о высокой роли, какая выпадает иным на долю...
   Утешься, добрая мать: твой сын вырос на русской почве - не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с руками, ворочающими жернова. Вблизи была Обломовка: там вечный праздник! Там сбывают с плеч работу, как иго; там барин не встаёт с зарёй и не ходит по фабрикам.
  
   Штольц ровесник Обломову: и ему уже за тридцать лет. Он служил, вышел в отставку, занялся своими делами, нажил дом и деньги. Он беспрестанно в движении: понадобится обществу послать в Бельгию или Англию агента - посылают его; нужно написать какой-нибудь проект или приспособить новую идею к делу - выбирают его. Между тем он ездит в свет и читает: когда он успевает - бог весть. Как в организме у него ничего лишнего, так и в нравственных отправлениях своей жизни он искал равновесия практических сторон с тонкими потребностями духа. Две стороны шли параллельно, перекрещиваясь и перевиваясь на пути, но никогда не запутываясь в тяжёлые, неразрешаемые узлы.
   Он страдал, пока длилась скорбь, да и страдал без робкой покорности, а больше с досадой, с гордостью, и переносил терпеливо только потому, что причину всякого страдания приписывал самому себе, а не вешал на чужой гвоздь. И радостью наслаждался, как сорванным по дороге цветком, пока он не увял в руках, не допивая чаши никогда до той капельки горечи, которая лежит в конце всякого наслаждения.
   Простой, то есть прямой, настоящий взгляд на жизнь - вот что было его постоянною задачею, и, добираясь постепенно до её решения, он понимал всю трудность ей и был внутренне горд и счастлив всякий раз, когда ему случалось заметить кривизну на своём пути и сделать прямой шаг. Мудрено и трудно жить просто! Больше всего он боялся воображения... Он боялся всякой мечты... Мечте, загадочному, таинственному не было места в его душе... Он и среди увлечения чувствовал землю под ногой и довольно силы в себе, чтоб в случае крайности рвануться и быть свободным. Он не ослеплялся красотой и потому не забывал, не унижал достоинства мужчины, не был рабом, "не лежал у ног" красавиц, хотя не испытывал огненных радостей.
   - Страсти, страсти всё оправдывают, а вы в своём эгоизме бережёте только себя: посмотрим, для кого.
   - Для кого-нибудь да берегу, - говорил он задумчиво, как будто глядя вдаль, и продолжал не верить в поэзию страстей, не восхищался их бурными проявлениями и разрушительными следами, а всё хотел видеть идеал бытия и стремлений человека в строгом понимании и отправлении жизни.
   Он говорил, что нормальное назначение человека - прожить четыре времени года, то есть четыре возраста, без скачков, и донести сосуд жизни до последнего дня, не пролив ни одной капли напрасно, и что ровное и медленное горение огня лучше бурных пожаров, какая бы поэзия ни пылала в них.
   Выше всего он ставил настойчивость в достижении целей: это было признаком характера в его глазах, и людям с этой настойчивостью он никогда не отказывал в уважении, как бы ни были не важны их цели.
   Но он не способен был вооружиться той отвагой, которая, закрыв глаза, скакнёт через бездну или бросится на стену на авось. Он измерит бездну или стену, и если нет верного средства одолеть, он отойдёт, что бы там про него ни говорили.
  
   Андрей часто, отрываясь от дел или из светской толпы, с вечера, с бала ехал посидеть на широком диване Обломова и в ленивой беседе отвести и успокоить встревоженную или усталую душу, и всегда испытывал то успокоительное чувство, какое испытывает человек, приходя из великолепных зал под собственный скромный кров или возвратясь от красот южной природы в берёзовую рощу, где гулял ещё ребёнком.
  
   - Кто же ездит в Америку и Египет! Англичане: так уж те так господом богом устроены; да и негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочём.
   - Тебе, кажется, и жить-то лень?
   - А что, ведь и то правда: лень.
  
   - Скука, скука, скука!.. Где же тут человек? Где его целость? Куда он скрылся, как разменялся на всякую мелочь?
   Жизнь: хороша жизнь! Чего там искать? Интересов ума, сердца? Разве не спят они всю жизнь сидя?
  
   - Ни у кого ясного, покойного взгляда, все заражаются друг от друга какой-нибудь мучительной заботой, тоской, болезненно чего-то ищут. И добро бы истины, блага себе и другим - нет, они бледнеют от успеха товарища... Другой мучится, что осуждён ходить каждый день на службу и сидеть до пяти часов, а тот вздыхает тяжко, что нет ему такой благодати...
   - Ты философ, Илья! Все хлопочут, только тебе ничего не нужно!
   - Дела-то своего нет, они и разбросались на все стороны, не направились ни на что. Под этой всеобъемлемостью кроется пустота, отсутствие симпатии ко всему! А избрать скромную, трудовую тропинку и идти по ней, прорывать глубокую колею - это скучно, незаметно; там всезнание не поможет и пыль в глаза пускать некому...
   Нет, это не жизнь, а искажение нормы, идеала в жизни, который указала природа целью человеку...
   - Какой же это идеал, норма жизни?
   - ..........
   - Да ты поэт, Илья!
   - Да, поэт в жизни, потому что жизнь есть поэзия. Вольно людям искажать её!
   - Это... какая-то... обломовщина.
   - Где же идеал жизни, по-твоему? Что ж не обломовщина? Разве не все добиваются того же, о чём я мечтаю? Да цель всей вашей беготни, страстей, войн, торговли и политики разве не выделка покоя, не стремление к этому идеалу утраченного рая?
   - В этом же углу лежат и замыслы твои "служить, пока станет сил, потому что России нужны руки и головы для разрабатывания неистощимых источников; работать, чтобы слаще отдыхать, а отдыхать - значит жить другой, артистической, изящной стороной жизни, жизни художников, поэтов". Помнишь, ты хотел после книг объехать чужие края, чтоб лучше знать и любить свой? "Вся жизнь есть мысль и труд, - твердил ты тогда, - труд хоть безвестный, тёмный, но непрерывный, и умереть с сознанием, что сделал своё дело".
  
   - Но, положим, вояж - это роскошь, и не все в состоянии и обязаны пользоваться этим средством; а Россия? Я видел Россию вдоль и поперёк. Тружусь...
   - Когда-нибудь перестанешь же трудиться.
   - Никогда не перестану. Для чего?
   - Так из чего же ты бьёшься, если цель твоя не обеспечить себя навсегда и удалиться потом на покой, отдохнуть?..
   - Деревенская обломовщина!
   - Или достигнуть службой значения и положения в обществе и потом в почётном бездействии наслаждаться заслуженным отдыхом...
   - Петербургская обломовщина!
   - Так когда же жить? Для чего же мучиться весь век?
   - Для самого труда, больше ни для чего. Труд - образ, содержание, стихия и цель жизни. Вон ты выгнал труд из жизни: на что она похожа? Совсем пропадёшь, станешь в тягость даже себе.
   - Я сам мучусь этим, я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя. Всё знаю, всё понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня, куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один не сдвинусь с места.
   В жизни моей ведь никогда не загоралось никакого, ни спасительного, ни разрушительного огня. Она не была похожа на утро, на которое постепенно падают краски, огонь, которое потом превращается в день, как у других, и пылает жарко, и всё кипит, движется в ярком полудне, и потом всё тише и тише, всё бледнее, и всё естественно и постепенно гаснет к вечеру. Нет, жизнь моя началась с погасания. Странно, а это так! С первой минуты, когда я сознал себя, я почувствовал, что я уже гасну... Да я ли один? Наше имя легион!
  
   Обломовщина! Одно слово, а какое... ядовитое!
  
   - Странно! Вы злы, а взгляд у вас добрый. Недаром говорят, что женщинам верить нельзя: они лгут и с умыслом - языком, и без умысла - взглядом, улыбкой, румянцем, даже обмороками...
  
   - Но ведь самолюбие везде есть, и много. Это почти единственный двигатель, который управляет волей. Вот у вас, должно быть, нет его, оттого вы всё...
  
   Да, страсть надо ограничить, задушить и утопить в женитьбе...
  
   - Занимайтесь, будьте чаще с людьми.
   - Заниматься! Заниматься можно, когда есть цель. Какая у меня цель? Нет её.
   - Цель - жить.
   - Когда не знаешь, для чего живёшь, так живёшь как-нибудь, день за днём; радуешься, что день прошёл, что ночь пришла, и во сне погрузишь скучный вопрос о том, зачем жил этот день, зачем будешь жить завтра.
   - Зачем жил? Разве может быть чьё-нибудь существование ненужным?
   - Может. Например, моё.
   - Вы до сих пор не знаете, где цель вашей жизни? Я не верю: вы клевещите на себя; иначе бы вы не стоили жизни...
   - Я уж прошёл то место, где она должна быть, и впереди больше ничего нет.
  
   - Вот когда заиграют все силы в вашем организме, тогда заиграет жизнь и вокруг вас, и вы увидите то, на что закрыты у вас глаза теперь, услышите, чего не слыхать вам: заиграет музыка нерв, услышите шум сфер, будете прислушиваться к росту травы. Погодите, не торопитесь, придёт само!
   - Ах, если б испытывать только эту теплоту любви да не испытывать её тревог! Нет, жизнь трогает, куда ни уйди, так и жжёт! Сколько нового движения вдруг втеснилось в неё, занятий! Любовь - претрудная школа жизни!
  
   - Что ж жизнь, по-вашему?
   - Жизнь - долг, обязанность, следовательно, любовь - тоже долг: мне как будто бог послал её и велел любить.
   - А есть радости живые, есть страсти?
   - Не знаю, я не испытывала и не понимаю, что это такое.
   - В чём же счастье у вас в любви, если у вас нет тех живых радостей, какие испытываю я?..
   - Прежде я не просидела бы здесь и четверти часа одна, без книги, без музыки, между этими деревьями. Говорить с мужчиной мне было скучно, не о чем: я всё думала, как бы остаться одной... А теперь... и молчать вдвоём весело!
  
   Лишь бы она видела симптомы этой страсти, лишь бы он оставался верен идеалу мужчины, и притом мужчины, просыпающегося через неё к жизни, лишь бы от луча её взгляда, от её улыбки горел огонь бодрости в нём и он не переставал бы видеть в ней цель жизни.
  
   Живи, как Бог велит, а не как хочется - правило мудрое, но... Да нельзя жить, как хочется, - это ясно, впадёшь в хаос противоречий, которых не распутает один человеческий ум, как он ни глубок, как ни дерзок! Вчера пожелал, сегодня достигаешь желаемого страстно, до изнеможения, а послезавтра краснеешь, что пожелал, потом клянёшь жизнь, зачем исполнилось, - ведь вот что выходит из самостоятельного и дерзкого шагания в жизни, от своевольного хочу. Надо идти ощупью, на многое закрывать глаза и не бредить счастьем, не сметь роптать, что оно ускользнёт, - вот жизнь! Кто выдумал, что она - счастье, наслаждение? Безумцы! Жизнь есть жизнь, долг, обязанность, а обязанность бывает тяжела. Исполним же долг... Он вздохнул.
  
   Пока между нами любовь появилась в виде лёгкого, улыбающегося видения, пока она носилась в запахе сиреневой ветки, в невысказанном участии, в стыдливом взгляде, я не доверял ей, принимая её за игру воображения и шёпот самолюбия. Но шалости прошли; я стал болен любовью, почувствовал симптомы страсти.
  
   Вы не любите меня, но вы не лжёте, не обманываете меня, вы не можете сказать да, когда в вас говорит нет. Ваше настоящее люблю не есть настоящая любовь, а будущая; это только бессознательная потребность любить, которая, за недостатком настоящей пищи, за отсутствием огня, горит фальшивым, негреющим светом, высказывается иногда у женщин в ласках к ребёнку, к другой женщине, даже просто в слезах или в истерических припадках. Мне с самого начала следовало бы строго сказать вам: "Вы ошиблись, перед вами не тот, кого вы ждали, о ком мечтали. Погодите, он придёт, и тогда вы очнётесь; вам будет досадно и стыдно за свою ошибку, а мне эта досада и стыд сделают боль".
  
   В своей глубокой тоске немного утешаюсь тем, что этот коротенький эпизод нашей жизни мне оставит навсегда такое чистое, благоуханное воспоминание, что одного его довольно будет, чтоб не погрузиться в прежний сон души, а вам, не принеся вреда, послужит руководством в будущей, нормальной любви.
  
   Странно! Мне уж не скучно, не тяжело! Я почти счастлив... Отчего же? Должно быть, оттого, что я сбыл груз души в письмо.
  
   У сердца, когда оно любит, есть свой ум, оно знает, чего хочет, и знает наперёд, что будет.
  
   Он не мог понять, откуда у ней является эта сила, этот такт - знать и уметь, как и что делать, какое бы событие ни явилось.
   Настойчивость в намерениях и упорство ни на шаг не увлекают её из женской сферы.
  
   Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все жизненные вопросы, ни во что не верующей и всё холодно, мудро анализирующей молодёжи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в любовь, в людскую честь, и сколько ни ошибался он в людях, сколько бы ни ошибся ещё, страдало его сердце, но ни разу не пошатнулось основание добра и веры в него. Он втайне поклонялся чистоте женщины, признавал её власть и права и приносил ей жертвы.
  
   Многие запинаются на добром слове, рдея от стыда, и смело, громко произносят легкомысленное слово, не подозревая, что оно тоже, к несчастью, не пропадает даром, оставляя длинный след зла, иногда неистребимого.
  
   Мужчины смеются над такими чудаками, но женщины сразу узнают их; чистые, целомудренные женщины любят их - по сочувствию; испорченные ищут сближения с ними - чтоб освежиться от порчи.
  
   Ты молода и не знаешь всех опасностей. Иногда человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила, на сердце падает мрак, а в глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет: уважение к чистоте, к невинности - всё уносит вихрь; человек не помнит себя; на него дышит страсть; он перестаёт владеть собой - и тогда под ногами открывается бездна.
  
   Свадьба! Этот поэтический миг в жизни любящихся, венец счастья...
   С этой минуты мечты и спокойствие покинули Обломова. Он плохо спал, мало ел, рассеянно и угрюмо глядел на всё. Он испугался, когда вникнул в практическую сторону вопроса о свадьбе и увидел, что это, конечно, поэтический, но вместе и практический, официальный шаг к существенной и серьёзной действительности и к ряду строгих обязанностей.
  
   Господи! Зачем она любит меня? Зачем я люблю её? Зачем мы встретились? И что это за жизнь, всё волнения да тревоги! Когда же будет мирное счастье, покой?
   Он с громкими вздохами ложился, вставал, даже выходил на улицу и всё доискивался нормы жизни, такого существования, которое было бы и исполнено содержания, и текло бы тихо, день за днём, капля по капле, в немом созерцании природы и тихих, едва ползущих явлениях семейной, мирно-хлопотливой жизни. Ему не хотелось воображать её широкой, шумно несущейся рекой, с кипучими волнами...
  
   - Ты спал после обеда...
   - Спал...
   - Зачем же?
   - Чтоб не замечать времени... жизнь скучна, несносна...
  
   - Я видала счастливых людей, как они любят, у них всё кипит, и покой их не похож на твой; они не опускают головы; глаза у них открыты; они едва спят, они действуют! А ты... нет, не похоже, чтоб любовь, чтоб я была твоей целью...
   - Вы увидите, до какой высоты поднимает человека любовь такой женщины, как ты! Смотри, смотри на меня: не воскрес ли я, не живу ли я в эту минуту?.. Ах, если б этот же огонь жёг меня, какой теперь жжёт - и завтра, и всегда! А то нет тебя - я гасну, падаю!
  
   Есть такие молодцы, что весь век живут на чужой счёт, наберут, нахватают справа, слева, да и в ус не дуют! Как они могут покойно уснуть, как обедают - непонятно! Долг! Последствия его - или неисходный труд, как каторжного, или бесчестие.
  
   Да, правда, я проходил и высшую алгебру, и политическую экономию, и права, а всё к делу не приспособился.
  
   Пока не перевелись олухи на Руси, что подписывают бумаги, не читая, нашему брату можно жить. А то хоть пропадай, плохо стало! В двадцать пять лет службы какой я капитал составил?
  
   - За что ты мучаешься?
   - За гордость я наказана, я слишком понадеялась на свои силы - вот в чём я ошиблась. Не о первой молодости и красоте мечтала я: я думала, что оживлю тебя, что ты можешь ещё жить для меня, а ты уже давно умер. Я не предвидела этой ошибки, а всё ждала, надеялась...
   Если б ты и женился, что потом? Ты засыпал бы с каждым днём всё глубже. А я? Ты видишь, какая я? Я не состарюсь, не устану жить никогда. А с тобой мы стали бы жить изо дня в день, ждать Рождества, потом масленицы, ездить в гости, танцевать и не думать ни о чём: ложились бы спать и благодарили Бога, что день скоро прошёл, а утром просыпались бы с желанием, чтоб сегодня походило на вчера... вот наше будущее. Разве это жизнь? Я зачахну, умру... за что?
   Я любила в тебе то, что я хотела, чтоб было в тебе. Я любила будущего Обломова! Ты кроток, честен, ты нежен... голубь; ты прячешь голову под крыло - и ничего не хочешь больше; ты готов всю жизнь проворковать под кровлей... да я не такая: мне мало этого, мне нужно чего-то ещё, а чего - не знаю!
   Отчего погибло всё? Кто проклял тебя? Что ты сделал? Ты добр, умён, нежен, благороден... и... гибнешь! Что сгубило тебя?
   - Обломовщина!
  
   Понемногу, трудным путём вырабатывается в человеке или покорность судьбе - и тогда организм медленно и постепенно вступает во все отправления, - или горе сломит человека, и он не встанет больше, смотря по горю, и по человеку тоже.
  
   Много перемен принёс этот год в разных местах мира: там взволновал край, а там успокоил; там закатилось какое-нибудь светило мира, там засияло другое; там мир усвоил себе новую тайну бытия, а там рушились в прах жилища и поколения. Где падала старая жизнь, там, как молодая зелень, пробивалась новая...
  
   А в доме Обломова, хотя дни и ночи текут мирно, не внося буйных и внезапных перемен в однообразную жизнь, хотя четыре времени года повторили свои отправления, как в прошедшем году, но жизнь всё-таки не останавливалась, всё менялась в своих явлениях, но менялась с такою медленною постепенностью, с какою происходят геологические видоизменения нашей планеты: там потихоньку осыпается гора, здесь целые века море наносит ил или отступает от берега и образует приращение почвы.
  
   Всё её хозяйство, толченье, глаженье, просеванье и т.п. - всё это получило новый, живой смысл: покой и удобство Ильи Ильича. Прежде она видела в этом обязанность, теперь это стало её наслаждением. Она стала жить по-своему полно и разнообразно.
   Никаких понуканий, никаких требований не предъявляет она. И у него не рождается никаких самолюбивых желаний, позывов, стремлений на подвиги, мучительных терзаний о том, что уходит время, что гибнут его силы, что ничего не сделал он, ни зла, ни добра, что празден он и не живёт, а прозябает.
  
   У нас, в Обломовке, этак каждый праздник готовили. Бывало, пять пирожных подадут, а соусов что, так и не пересчитаешь! И целый день господа-то кушают, и на другой день. А мы пять дней доедаем остатки. Только доели, смотришь, гости приехали - опять пошло, а здесь раз в год!
   Огромная форель, фаршированные цыплята, перепёлки, мороженое и отличное вино - всё это достойно ознаменовало годичный праздник.
   Вместо жирной кулебяки явились воздухом пирожки; перед супом подали устриц; цыплята в папильотках, с трюфелями, сладкие мяса, тончайшая зелень, английский суп.
  
   - Ах, жизнь!
   - Что жизнь?
   - Трогает, нет покоя! Лёг бы и заснул... навсегда...
   - То есть погасил бы огонь и остался в темноте! Хороша жизнь! Ты хоть пофилософствовал бы немного! Жизнь мелькнёт, как мгновение, а он лёг бы да заснул! Пусть она будет постоянным горением! Ах, если б прожить лет двести, триста! Сколько бы можно было переделать дела!
   - Ты - другое дело, у тебя крылья есть: ты не живёшь, ты летаешь; у тебя есть дарования, самолюбие. Ты как-то иначе устроен...
   - Э, полно! Человек создан сам устраивать себя и даже менять свою природу, а он отрастил брюхо да и думает, что природа послала ему эту ношу! У тебя были крылья, да ты отвязал их.
   - Где они, крылья-то? Я ничего не умею...
   - То есть не хочешь уметь. Нет человека, который бы не умел чего-нибудь! Понадобилось, так явились и мысли и язык, хоть напечатать в романе где-нибудь. А нет нужды, так и не умею, и глаза не видят, и в руках слабость! Ты своё уменье затерял в детстве, в Обломовке, среди тёток, нянек и дядек. Началось с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем жить. Сама жизнь и труд есть цель жизни, а не женщина.
  
   Глядишь, кажется, нельзя и жить на белом свете, а выпьешь, можно жить!
  
   - Что это за акции такие?
   - Немецкая выдумка! Это, например, мошенник какой-нибудь выдумает делать несгораемые дома и возьмётся город построить: нужны деньги, он и пустит в продажу бумажки, положим, по пятисот рублей, а толпа олухов и покупает, да и перепродаёт друг другу. Послышится, что предприятие идёт хорошо, бумажки вздорожают, худо - всё и лопнет. У тебя останутся бумажки, а денег-то нет. Где город? спросишь: сгорел, говорят, не достроился, а изобретатель бежал с твоими деньгами. Вот они, акции-то! Выпьем за здоровье олухов!
  
   Есть рай, да грехи не пускают.
  
   Штольц. Самые скучные, необходимые занятия не казались ему сухи, а только необходимы: они входили глубже в основу, в ткань жизни; мысли, наблюдения, явления не складывались, молча и небрежно, в архив памяти, а придавали яркую краску каждому дню.
   Всё это прекрасно: он не мечтатель; он не хотел бы порывистой страсти, как не хотел её и Обломов, только по другим причинам. Но ему хотелось бы, однако, чтоб чувство потекло по ровной колее, вскипев сначала горячо у источника, чтоб черпнуть и упиться в нём и потом всю жизнь знать, откуда бьёт этот ключ счастья...
  
   Ольга. Она так смело и легко решала вопрос любви, так всё казалось ей ясно - и всё запуталось в неразрешимый узел. Она поумничала, думала, что стоит только глядеть просто, идти прямо - и жизнь послушно, как скатерть, будет расстилаться под ногами, и вот!.. Не на кого даже свалить вину: она одна преступна!
  
   Дружба - вещь хорошая, когда она - любовь между молодыми мужчиной и женщиной или воспоминание о любви между стариками. Но боже сохрани, если она с одной стороны дружба, с другой - любовь.
  
   "Я невеста!" - с гордым трепетом думает девушка, дождавшись этого момента, озаряющего всю её жизнь, и вырастет высоко, и с высоты смотрит на ту тёмную тропинку, где вчера шла одиноко и незаметно.
  
   Воспоминания - или величайшая поэзия, когда они - воспоминания о живом счастье, или - жгучая боль, когда они касаются засохших ран...
  
   Они поселились в тихом уголке, на морском берегу. Скромен и невелик был их дом. Внутреннее устройство его имело так же свой стиль, как наружная архитектура, как всё убранство носило печать мысли и личного вкуса хозяев... Но среди этой разновековой мебели, картин, среди не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для них обоих счастливым часом, памятной минутой мелочей, в океане книг и нот веяло тёплой жизнью, чем-то раздражающим ум и эстетическое чувство; везде присутствовала или недремлющая мысль, или сияла красота человеческого дела, как кругом сияла вечная красота природы.
  
   Как таблица на каменной скрижали, была начертана открыто всем и каждому жизнь старого Штольца, и под ней больше подразумевать было нечего. Но мать, своими песнями и нежным шёпотом, потом княжеский разнохарактерный дом, далее университет, книги и свет - всё это отводило Андрея от прямой, начертанной отцом колеи; русская жизнь рисовала свои невидимые узоры и из бесцветной таблицы делала яркую, широкую картину. Андрей не налагал педантических оков на чувства и даже давал законную свободу, стараясь только не терять "почвы из-под ног", задумчивым мечтам, хотя, отрезвляясь от них, по немецкой своей натуре или по чему-нибудь другому, не мог удержаться от вывода и выносил какую-нибудь жизненную заметку. Он был бодр телом, потому что был бодр умом. Он был резв, шаловлив в отрочестве, а когда не шалил, то занимался, под надзором отца, делом. Некогда было ему расплываться в мечтах. Не растлилось у него воображение, не испортилось сердце: чистоту и девственность того и другого зорко берегла мать. Юношей он инстинктивно берёг свежесть сил своих, потом стал рано уже открывать, что эта свежесть рождает бодрость и весёлость, образует ту мужественность, в которой должна быть закалена душа, чтоб не бледнеть перед жизнью, какова бы она ни была, смотреть на неё не как на тяжкое иго, крест, а только как на долг, и достойно вынести битву с ней.
   Много мыслительной заботы посвятил он и сердцу, и его мудрёным законам. Наблюдая сознательно и бессознательно отражение красоты на воображение, потом переход впечатления в чувство, его симптомы, игру, исход и глядя вокруг себя, подвигаясь в жизнь, он выработал себе убеждение, что любовь, с силою Архимедова рычага, движет миром; что в ней лежит столько всеобщей, неопровержимой истины и блага, сколько лжи и безобразия в её непонимании и злоупотреблении. Где же благо? Где зло? Где граница между ними?
   "Не правы ли они? Может быть, в самом деле, больше ничего не нужно", - с недоверчивостью к себе думал он, глядя, как одни быстро проходят любовь как азбуку супружества или как форму вежливости, точно отдали поклон, входя в общество, и - скорей за дело! Они нетерпеливо сбывают с плеч весну жизни; многие даже косятся потом весь век на жён своих, как будто досадуя за то, что когда-то имели глупость любить их. Других любовь не покидает долго, иногда до старости... Наконец, большая часть вступает в брак, как берут имение, наслаждаются его существенными выгодами: жена вносит лучший порядок в дом - она хозяйка, мать, наставница детей; а на любовь смотрят, как практический хозяин смотрит на местоположение имения, то есть сразу привыкает и потом не замечает его никогда.
   Что же это: врождённая неспособность вследствие законов природы или недостаток подготовки, воспитания?.. Где же эта симпатия, не теряющая никогда естественной прелести, не одевающаяся в шутовской наряд, видоизменяющаяся, но не гаснущая? Какой естественный цвет и краски этого разлитого повсюду и всенаполняющего собой блага этого сока жизни? Он пророчески вглядывался вдаль, и там, как в тумане, появлялся ему образ чувства, а с ним и женщины, одетой его цветом и сияющей его красками, образ такой простой, но светлый, чистый.
   - Мечта! Мечта! - говорил он, отрезвляясь, с улыбкой, от праздного раздражения мысли. Но очерк этой мечты против воли жил в его памяти.
  
   Останови он тогда внимание на ней, он бы сообразил, что она идёт почти одна своей дорогой, оберегаемая поверхностным надзором тётки от крайностей, но что не тяготеют над ней, многочисленной опекой, авторитеты семи нянек, бабушек, тёток с преданиями рода, фамилии, сословия, устаревших нравов, обычаев; что не ведут её насильно по избитой дорожке, что она идёт по новой тропе, по которой ей приходилось пробивать свою колею собственным умом, взглядом, чувством. А природа её ничем этим не обидела; тётка не управляет деспотически её волей и умом, и Ольга многое угадывает, понимает сама, осторожно вглядывается в жизнь, вслушивается... между прочим, и в речи, советы своего друга.
   Вера в случайности, туман галлюцинации исчезали из жизни. Светла и свободна, открывалась перед ней даль, и она, как в прозрачной воде, видела в ней каждый камешек, рытвину и потом чистое дно.
   - Я счастлива! - шептала она, окидывая взглядом благодарности свою прошедшую жизнь, и, пытая будущее, припоминала свой девический сон счастья, который ей снился когда-то, ту задумчивую, голубую ночь, и видела, что сон этот, как тень, носится в жизни.
  
   Два существования слились в одно русло; разгула диким страстям быть не могло: всё было у них гармония и тишина... Только не было дремоты, уныния у них; без скуки и без апатии проводили они дни; не было вялого взгляда, слова; разговор не кончался у них, бывал часто жарок... Не встречали они равнодушно утра; не могли тупо погрузиться в сумрак тёплой, звёздной, южной ночи. Их будило вечное движение мысли, вечное раздражение души и потребность думать вдвоём, чувствовать, говорить!.. Но что же было предметом этих жарких споров, тихих бесед, чтений, далёких прогулок? Да всё! Штольц отвык читать и работать один: здесь, с глазу на глаз с Ольгой, он и думал вдвоём. Его едва-едва ставало поспевать за томительною торопливостью её мысли и воли. Вопрос, что он будет делать в семейном быту, уж улёгся, разрешился сам собою. Ему пришлось посвятить её даже в свою трудовую, деловую жизнь, потому что в жизни без движения она задыхалась, как без воздуха.
   А чтение, а ученье - вечное питание мысли, её бесконечное развитие!
   Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого огня светится в её глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в её сознание и понимание, переработалось у ней в уме и выглядывает из её слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно её жизни. Как мыслитель и как художник, он ткал ей разумное существование, и никогда ещё в жизни не бывал он поглощён так глубоко, ни в пору ученья, ни в те тяжёлые дни, когда боролся с жизнью, выпутывался из её изворотов и крепчал, закаливая себя в опытах мужественности, как теперь, нянчась с этой неумолкающей, вулканической работой духа своей подруги!
   - Как я счастлив! - говорил Штольц про себя и мечтал по-своему, забегал вперёд, когда минуют медовые годы брака. Вдали ему опять улыбался новый образ, не эгоистки Ольги, не страстно любящей жены, не матери-няньки, увядающей потом в бесцветной, никому не нужной жизни, а что-то другое, высокое, почти небывалое... Ему грезилась мать-созидательница и участница нравственной и общественной жизни целого счастливого поколения. Он с боязнью задумывался, достанет ли у ней воли и сил... и торопливо помогал ей покорять скорее жизнь, выработать запас мужества на битву с жизнью, - теперь именно, пока они оба молоды и сильны, пока жизнь щадила их или удары её не казались тяжелы, пока горе тонуло в любви.
   - Как я счастлива! - твердила и Ольга тихо, любуясь своей жизнью, и в минуту такого сознания иногда впадала в задумчивость...
   Ольга чутко прислушивалась, пытала себя, но ничего не выпытала, не могла добиться, чего по временам просит, чего ищет душа, а только просит и ищет чего-то, даже будто - страшно сказать - тоскует, будто ей мало счастливой жизни, будто она уставала от неё и требовала ещё новых, небывалых явлений, заглядывала дальше вперёд... "Что же это? Ужели ещё нужно и можно желать чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги... Ужели нет, ужели ты совершила круг жизни? Ужели тут всё..." - говорила душа её и чего-то не договаривала... Спрашивала глазами небо, море, лес... нигде нет ответа: там даль, глубь и мрак. Природа говорила всё одно и то же; в ней видела она непрерывное, но однообразное течение жизни, без начала, без конца.
   - Однако ж должна быть причина. Иногда такая грусть не что иное, как зародыш болезни... Здорова ли ты?.. Если это не признак какого-нибудь расстройства, если ты совершенно здорова, то, может быть, ты созрела, подошла к той поре, когда остановился рост жизни... когда загадок нет, она открылась вся...
   - Ты хочешь сказать, что я состарилась? Не смей. Я ещё молода, сильна...
   - Не бойся, ты, кажется, не располагаешь состариться никогда! Нет, это не то... в старости силы падают и перестают бороться с жизнью. Нет, твоя грусть, томление - скорее признак силы... Поиски живого, раздражённого ума порываются иногда за житейские грани, не находят, конечно, ответов, и является грусть... временное недовольство жизнью... Это грусть души, вопрошающей жизнь о её тайне...
  
   А Обломов? Он был полным и естественным отражением и выражением покоя, довольства и безмятежной тишины. Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и всё более и более обживаясь в нём, он, наконец, решил, что ему некуда больше идти, нечего искать, что идеал его жизни осуществился, хотя без поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение жизни в родной деревне, среди крестьян, дворни.
   Он смотрел на настоящий свой быт, как продолжение того же обломовского существования, только с другим колоритом местности и, отчасти, времени. И здесь, как и в Обломовке, ему удавалось дёшево отделываться от жизни, выторговать у ней и застраховать себе невозмутимый покой.
   Он торжествовал внутренне, что ушёл от её докучливых, мучительных требований и гроз, из-под того горизонта, под которым блещут молнии великих радостей и раздаются внезапные удары великих скорбей, где играют ложные надежды и великолепные призраки счастья, где гложет и снедает человека собственная мысль и убивает страсть, где падает и торжествует ум, где сражается в непрестанной битве человек и уходит с поля битвы истерзанный и всё недовольный и ненасытимый. Он, не испытав наслаждений, добываемых в борьбе, мысленно отказался от них и чувствовал покой в душе только в забытом уголке, чуждом движения, борьбы и жизни.
   А если закипит ещё у него воображение, восстанут забытые воспоминания, неисполненные мечты, если в совести зашевелятся упрёки за прожитую так, а не иначе жизнь - он спит непокойно, просыпается, вскакивает с постели, иногда плачет холодными слезами безнадёжности по светлом, навсегда угаснувшем идеале жизни, как плачут по дорогом усопшем, с горьким чувством сознания, что не довольно сделали для него при жизни.
   Потом он взглянет на окружающее его, вкусит временных благ и успокоится, задумчиво глядя, как тихо и покойно утопает в пожаре зари вечернее солнце, наконец, решит, что жизнь его не только сложилась, но и создана, даже предназначена была так просто, немудрёно, чтоб выразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия.
   Другим, думал он, выпадало на долю выражать её тревожные стороны, двигать создающими и разрушающими силами: у всякого своё назначение!
   Вот такая философия выработалась у обломовского Платона и убаюкивала его среди вопросов и строгих требований долга и назначения! И родился и воспитан он был не как гладиатор для арены, а как мирный зритель боя; не вынести бы его робкой и ленивой душе ни тревог счастья, ни ударов жизни - следовательно, он выразил собою один её край, а добиваться, менять в ней что-нибудь или каяться - нечего.
   С летами волнения и раскаяние являлись реже, и он тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками, как старцы пустынные, которые, отворотясь от жизни, копают себе могилу.
   Грезится ему, что он достиг той обетованной земли, где текут реки мёду и молока, где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре.
   - Ах, Андрей, всё я чувствую, всё понимаю: мне давно совестно жить на свете! Но не могу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел... Поздно... Иди и не останавливайся надо мной. Я стою твоей дружбы - это бог видит, но не стою твоих хлопот.
  
  
   Н.А. Добролюбов "Что такое обломовщина"?
  
   Где же тот, кто бы на родном языке
   русской души умел бы сказать нам
   это всемогущее слово "вперёд"?
   Веки проходят за веками,
   полмильона сидней, увальней и
   болванов дремлет непробудно,
   и редко рождается на Руси муж,
   умеющий произнести его,
   это всемогущее слово... (Гоголь)
  
   ...Необычайно тонкий и глубокий психологический анализ, проникающий весь роман.
  
   Есть авторы, которые сами на себя берут этот труд, объясняясь с читателем относительно цели и смысла своих произведений.
  
   А Гончарову нет дела до читателя и до выводов, какие вы сделаете из романа: это уж ваше дело.
  
   И пройдёт много времени - читатель может забыть ход рассказа, потерять связь между подробностями происшествий, упустить из виду характеристику отдельных лиц и положений, может, наконец, позабыть всё прочитанное; но ему всё-таки будет памятно и дорого то живое, отрадное впечатление, которое он испытал при чтении рассказа.
  
   На всех нас падает светлый луч жизни, но он у нас тотчас же и исчезает, едва коснувшись нашего сознания. И за ним идут другие лучи, от других предметов, и опять столь же быстро исчезают, почти не оставляя следа. Не то у художника: он умеет уловить в каждом предмете что-нибудь близкое и родственное своей душе, умеет остановиться на том моменте, который чем-нибудь особенно поразил его. Смотря по свойству поэтического таланта и по степени его выработанности, сфера, доступная художнику, может суживаться или расширяться, впечатления могут быть живее или глубже; выражение их - страстнее или спокойнее. Так являются художники, сливающие внутренний мир души своей с миром внешних явлений и видящие всю жизнь и природу под призмою господствующих в них самих настроениях. Так, у одних всё подчиняется чувству пластической красоты, у других по преимуществу рисуются нежные и симпатичные черты, у иных во всяком образе, во всяком описании отражаются гуманные и социальные стремления, и.д. Ни одна из таких сторон не выдаётся особенно у Гончарова. У него есть другое свойство: спокойствие и полнота поэтического миросозерцания.
   Обломовщина. Слово это служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни. В ней отразилась русская жизнь, в ней предстаёт перед нами живой, современный русский тип, отчеканенный с беспощадною строгостью и правильностью. Это коренной, народный наш тип. С течением времени, по мере сознательного развития общества, тип этот изменял свои формы, становился в другие отношения к жизни, получал новое значение.
   В чём заключаются главные черты обломовского характера? В совершенной инертности, происходящей от его апатии ко всему, что делается на свете. Причина же этой апатии заключается отчасти в его внешнем положении, отчасти же в образе его умственного и нравственного развития.
  
  
   Ярослав ГОВОРКА "ДОРОГА К ДОЛГОЛЕТИЮ"
  
   Каждый из нас немножко философ. В познании окружающего. В понимании прошлого и будущего. В представлении себя среди других и влиянии других на себя. В раздумьях о жизни и смерти вообще и о своей судьбе в том числе.
   В нашей индивидуальной философии всегда отражаются полученные знания, опыт, убеждения. Они определяют или оказывают значительное влияние на стремления, действия, поступки.
  
   Во всякий момент жизни надо спешить жить - и в цветущей молодости, и в золотистой осени старости. Наверное, формируясь как личность, любой человек должен пытаться предвидеть свой путь. Не боясь ничего естественного, в том числе и неизменной кончины, каждому из нас, наверное, не стоит отгонять мысли о собственном финале, надо периодически задумываться над вопросом, кем умрём - пустоцветом или выполнившим своё предназначение хозяином судьбы.
  
   Лишь когда состаришься сам, поймёшь, что каждый год, каждая секунда человеческой жизни имеют свои собственные радости, своё собственное здоровье.
  
   Вы себе даже не представляете, как быстро пролетят эти 100 лет, на которые вы надеетесь.
  
   Жизнь есть игра. И важно не сколько она продолжалась, а как была сыграна.
  
   Если говорить о человеке, как индивидууме, то он должен был бы дожить до 100 лет. Мечников утверждал, что каждая смерть, наступившая раньше этого срока, является смертью насильственной, однако каждый человек должен заслужить свою долгую жизнь.
  
   Мы различаем возраст календарный и возраст биологический. Первый исчисляем со дня рождения человека, второй - определяем в зависимости от состояния здоровья как физического, так и душевного. Человек может выглядеть старше или моложе своего календарного возраста по сравнению со своими ровесниками.
  
   Заключения специалистов, исследовавших долгожителей, диаметрально противоположны. Людей, доживших до 100 лет, можно найти и в тропиках, и в Сибири. Живут заядлые 100-летние курильщики и 100-летние противники табака. До 100 лет здравствуют любители мясной пищи и вегетарианцы.
  
   Человеку необходимо соприкосновение с прекрасным, если он хочет долго и счастливо жить. Ему важно утолить жажду познания. Вот для чего нужно слушать старых актёров, музыкантов, поэтов, учёных, писателей. Непременно их читать. Любоваться их картинами, наслаждаться их игрой на сцене. В творения этих мастеров вошла частица жизни, и они излучают её.
  
   Все мы боимся старости, проклинаем её. Очень часто теряемся и не знаем, как быть. Но говорить о старости всё же нужно, хотя бы потому, что нам повезло, что мы до неё дожили, а не умерли раньше.
  
   О старости говорят всё чаще, поскольку число долгожителей непрерывно растёт.
   Возрастающее количество долгожителей становится серьёзной проблемой не только для их семьи, посёлка, города, страны, наконец, общества в целом, но и для нас - ветеранов.
   Не остаётся ничего другого, как вовремя приготовиться к старости. Что следует сделать для того, чтобы и в преклонном возрасте мы сохранили способность размышлять и двигаться? Уж лучше скончаться до срока, чем быть обузой для других. Поэтому давайте уже сейчас стремиться к тому, чтобы надолго сохранить в себе способность творить и создавать новые ценности. Главное - не сколько мы ещё проживём. Важнее задуматься над тем, как проживём, какими будут эти годы. Большинство из нас, конечно, до конца жизни справится с пятью основными операциями: самостоятельно умываться, самостоятельно одеваться, самостоятельно принимать пищу, самостоятельно двигаться, удерживать мочу и кал. Мы хорошо знаем, что не так-то много людей, которые бы нас всех обслуживали.
   Другой причиной, по которой о нас, пожилых, всё больше и больше говорят, является то, что уж не такие мы никчёмные, как может показаться некоторым пессимистам. Большинство из нас активно трудятся и могут принести столько радости окружающим - в семье, обществе, на работе, что нам нечего стыдиться.
  
   А с какого возраста, собственно, я могу гордо говорить, что я долгожитель? Таблицы, в которых приводится классификация возрастных групп, постоянно меняются. Одна из них выглядит так:
   люди молодые - до 44 лет,
   люди среднего возраста - до 59 лет,
   стареющие граждане - до 74 лет,
   молодые долгожители - до 89 лет,
   старые долгожители - более 90 лет.
  
   Старость не заболевание, а определённое состояние организма, когда в нём происходит нарушение равновесия. Именно старость - что-то вроде пограничного состояния между здоровым и больным организмом. Но быть старым не означает быть больным. Одни учёные утверждают, что старость - это нарушение приспособляемости организма. Другие утверждают обратное. Старость, по их мнению, это приспособление организма к внутренним и внешним изменениям. Противоречивый процесс. С угасанием одной деятельности возникает новая, позволяющая человеку приспособиться.
  
   Никакая область статистики не является столь противоречивой, как медицинская статистика. Нет единого мнения и при ответе на вопрос: когда человек начинает стареть? Исследователи отвечают по-разному: с момента зачатия, с момента рождения, примерно с 20 лет, после прекращения роста, с 60-70 лет.
  
   Старение - процесс неравномерный, отдельные органы и системы стареют по-разному. Старение не означает расстройство всех функций организма. И положительные моменты: большее понимание поступков окружающих, повышенная терпеливость, рассудительность, способность глубже оценить дружбу, любовь, хороший поступок. Часто у пожилых людей можно наблюдать особое упорство при выполнении монотонной, однообразной работы, будь то работа духовная или физическая. Наблюдается огромное разнообразие и в группе детей одного возраста, но несравненно большее разнообразие мы найдём среди пожилых людей. Ни один не похож на другого. Дети больше схожи друг с другом потому, что ещё не прожили жизнь. Старики, наоборот, не похожи друг на друга, поскольку позади у каждого из них огромный жизненный путь. И каждому жизнь оставила на память тысячу отметин. Эти отметины у каждого свои, ибо не существует двух одинаковых жизней. Немилосердное время не сглаживает, а только углубляет несхожесть стариков. Бесконечность жизненных процессов соответствует бесконечности процессов старения.
  
   Что жизнь продлевает и что сокращает? С незапамятных времён душевно здоровые люди на всех континентах стремились к долголетию. Человек всегда стремился жить долго, но никогда не хотел быть старым. Долгожитель имеет право: на здоровье, любовь, лечение, работу, образование. Человек стареет тем медленнее, чем интенсивнее работа его души.
  
   Многие считают, что каждому человеку определили судьбу, в которой заключена соответствующая продолжительность жизни. Назначенный свыше срок ни при каких обстоятельствах нельзя продлить. Однако слепая вера в судьбу не препятствует развитию медицинских наук.
  
   У человека нет большего врага, чем он сам. (Махабхарата)
  
   - Что такое счастье?
   - Не чувствовать потребностей.
  
   Живёт только тот, в ком нуждаются. (Сенека)
  
   Мы мечтаем о времени, когда каждый будет работать в меру своих способностей и получать по потребностям. Об этом мечтают и долгожители. Это не означает, однако, удовлетворения только элементарных потребностей в еде, одежде и других конкретных вещах. Это потребность иного рода - стремление к познанию, влечение к красоте, любви и дружбе.
  
   Неправда, что жизнь короткая. Слишком много времени ты потратил даром. Не все, убелённые сединами и покрытые морщинами, жили долго. Многие только были долго.
   Со старостью нужно бороться. Сопротивляться ей. Не поддаваться.
  
   У стариков свои преимущества перед молодыми, потому что старики уже достигли того, на что молодость ещё только надеется. Дожить до глубокой старости.
  
   Оптимистам всё на свете становится день ото дня милее, и жизнь нравится всё больше и больше. Пессимисты твердят обратное. Старость - это наказание за долгую жизнь. Старость - это большая скука, которая, собственно, и позволяет человеку выжить. Радости жизни стареющего человека начинают якобы угасать, поскольку весёлость и отвага молодых происходит оттого, что, идя по склону горы жизни вверх, они не видят смерть. А она якобы сидит у подножки противоположной стороны горы.
   Никогда не допускайте, чтобы жизнь опротивела вам. И хотя наша старость большой цены не имеет, задумайтесь и увидите, что для вас иной жизни - прекраснее - нет.
  
   80-летний Гёте любил повторять, что каждому десятилетию человеческой жизни присущи счастье, личные надежды, заманчивые перспективы. Великий поэт придерживался мнения: "Мы живём столько, сколько нам определила природа. Но есть существенная разница между тем, сколько жить и как жить. Нищенски, как бродячая собака, или хорошо и свежо. Второе полностью находится в руках умного пациента и хорошего доктора". Гёте был убеждён, что старый человек должен намного делать больше, чем молодой. Однако не рекомендовал хорошие советы воспринимать буквально, поскольку то, что помогает одному, другому будет только во вред.
   Иные долгожители, не утратившие чувства юмора, призывали: "Заставьте себя потрудиться над тем, чтобы быть здоровыми. Жизнь того стоит. Это верно, как и то, что живыми из жизни вам всё равно не уйти".
  
   Многие сделали такое открытие. Оказывается, для того чтобы человек и в старости был здоров и счастлив, ему не надо "иметь", нужно "жить". И долгожители могут найти самое большое сокровище, которое только существует на свете. Другого человека. Старость - это не спуск с горы. Это развитие, главным образом, душевных качеств.
   И в старости жизнь имеет свои правила: живи для других, не ожидая обогащения и не рассчитывая дожить до результатов своего труда.
  
   Поверхностные и опрометчивые представители молодого поколения часто рассуждают так: старость ни на что не способна, никому не нужна, более того, противна. А в жизни часто всё бывает наоборот - 20-летние старики и 80-летние щёголи.
   Дело в том, что внешний вид и поведение человека зависят от его взгляда на жизнь. Человек с устаревшими предрассудками носит в черепной коробке загнивающий шар и смотрит на землю, вместо того чтобы любоваться звёздами. Такой человек не понимает необходимости в переменах и сам себе сокращает жизнь. Более того, он теряет связь с жизнью, со временем, со всем происходящим вокруг. Становится иностранцем в толпе людей. Перестаёт понимать окружающих и себя. Если вы хотите остаться молодыми современниками стареющего мира, интересуйтесь самыми прогрессивными взглядами своего времени. Если вы хотите сохранить душу молодой, вас должна интересовать вся Вселенная. Любопытство - это свойство молодости. Всей жизни.
  
   Нам известно, что: всё между собой связано; мозг контролирует все органы; раньше стареют глаза, зубы, органы мочевыделения; все органы имеют большие рабочие резервы; снижение деятельности различных органов начинается у мужчин в возрасте 65 лет, у женщин - примерно в 70 лет; деятельность многих органов можно обновить, улучшить и в пожилом возрасте; причиной ряда изменений в деятельности органов является не возраст, а перемена образа жизни; клетки одних органов не восстанавливаются вообще, других органов восстанавливаются.
  
   Для старения характерно снижение адаптационных возможностей организма, нарушение регуляции различных функций и их сложного согласования друг с другом, а также, на фоне этого, своеобразная "инертность" реагирования. Поэтому вставайте медленно. Величаво. Времени у вас достаточно.
  
   Одежда и возраст. Красивая одежда и обувь делают человека привлекательным и в 90 лет. Одежда должна быть красивой, тёплой, лёгкой. Не отставайте от моды. Обувь носите удобную и элегантную. Одежда не только предохраняет нас от стужи, перегрева, ухмылки. Всё-таки в большинстве случаев мы приятнее выглядим в одежде, чем без неё.
  
   Здоровье начинается дома. Будучи молодым, человек спешит в школу, на работу, в гости, на природу. По существу, большую часть времени он проводит вне дома. Однако с годами мы замечаем, что большинство из нас может рассчитывать только на четыре стены своей комнаты.
   Молодой человек легче переносит недостатки в своей квартире, в том числе и неописуемый беспорядок. Пожилому человеку намного труднее. Хорошее жильё - одно из самых важных условий поддержания физического и душевного здоровья, сохранения радости, которую даёт жизнь. Кроме того, что квартира должна быть просторной, необходимо также, чтобы были удобными места общего пользования, достаточное количество стенных шкафов, где будут храниться вещи, которые вам уже никогда не понадобятся, но вам они необходимы для душевного комфорта. Если над вами будут посмеиваться и спрашивать, почему вы до сих пор не выбросили это старьё, спокойно сознайтесь, что это старьё вы любите. Оно вам дорого, ибо это часть вашей жизни.
   Газовые приборы вовремя замените на электрические. Забывчивость с газом не приводит ни к чему хорошему.
   Если есть возможность, поменяйте квартиру на первый этаж.
   И пусть ваша квартира будет тёплой.
   Всё, что находится в вашем доме, должно быть в полной душевной и физической гармонии с вами, поскольку, как сказал поэт, "мы одеты не только в костюмы и платья, но и в вещи, которые с нами живут: мебель, стены жилья, природу".
   Ваша квартира - это отражение вас, вашего характера, ваших интересов. Если в старости вы почувствуете, что какая-то покупка в квартиру доставит вам радость, не раздумывайте, покупайте.
  
   Как жить: одному, вдвоём или в коллективе? Это вы решайте сами. Мы все разные, а вы себя знаете лучше, чем другие.
  
   Человек обозначает своё жилище творениями головы и рук. Если вы относитесь к тем счастливчикам, которые здоровы и могут работать на своём приусадебном участке, в саду, не мечтайте о большом участке земли. Вам будет достаточно одной яблони. Радуйтесь одному плодовому дереву, одной грядке. Человек не должен владеть тем, что любит. Скромному человеку достаточно сознания того, что любимое им живёт, существует.
  
   Приготовление пищи - наука и искусство. Вам, конечно, известна поговорка "Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу". Другой мудрец сказал: "Я ем для того, чтобы жить, а не живу для того, чтобы есть". Однако можно найти людей, которые отказывались жить скромно. Например, Мартин Лютер. Он никогда не следовал советам врачей. Говорил, что рекомендации могут быть и вполне хорошие, но жить по ним невозможно. Это, мол, не жизнь, а прозябание.
   Основные требования остаются общими для всех: человек должен питаться в зависимости от своего возраста, физического типа, вида работы, пола, состояния здоровья. Уже в молодости мы должны стремиться к тому, чтобы правильно питаться, поскольку после 30 лет специалисты не рекомендуют радикальных изменений в питании, к которому человек привыкает. Химические процессы в клетках человеческого организма за это время уже настолько отлажены, что не следует их особенно менять.
   Женщины, готовьте сами и в том случае, если вы одиноки. Мужчины, готовьте сами и в том случае, если вы одиноки. Мужчины и женщины, не ленитесь. Научитесь вовремя прилично готовить, не надейтесь только на общественное питание. Оно имеет много преимуществ, а также ряд теневых сторон.
  
   Ваши зубы должны быть в порядке. Не только в интересах вашего здоровья, не забывайте также о тех, с кем вы вместе питаетесь. Никто не имеет права и в старости неопрятным внешним видом или запахом изо рта вызывать недовольство окружающих. А ведь неплохо иногда посидеть в кругу друзей или родственников.
  
   Тренируйте свою волю относительного правильного питания заранее, поскольку с возрастом самодисциплина человека падает. Желание съесть что-нибудь сладкое или жирное с годами как бы возрастает. Забудьте, что ещё совсем недавно вы могли съесть всё, что душе угодно, и вам ничего не было.
  
   Провозглашать старость как бесполое существование человека - это ложь и преступление. У душевно и физически здоровых людей ощущение принадлежности к полу сохраняется на всю жизнь. И старому человеку необходима встреча с противоположным полом, которая может начаться или с ласкового взгляда, или со встречи двух пар умных глаз, или с оказания простого, но приятного знака внимания. Зрелые партнёры превращают свои встречи в маленькие произведения искусства.
  
   Желание кому-то принадлежать, о ком-то заботиться сопровождает большинство душевно и физически здоровых женщин всю жизнь.
   Женщина не всегда стремится к интимной близости, часто ей необходимы нежный взгляд, прикосновение руки, тела, ласка, разговор, понимание.
   Наоборот, многие с возрастом чувствуют себя лучше, так как исчезает страх нежелательной беременности, чувство удовлетворённости в интимных отношениях ощущается глубже.
  
   "Что нам может старость сделать, когда нас двое?" (Стендаль)
   Любовь - это искусство. Искусство давать и искусство принимать. Любовь приходит в любом возрасте, подобна тяжёлой болезни. Теснит грудь и будоражит мозг. Природа ничего не даёт даром. Любовь, как, впрочем, и красота, чаще приносит человеку страдание.
   "Я предпочитала любовь супружеству, свободу - семейным оковам".
   Со временем меняется и самая большая любовь, та, настоящая, неземная. Хорошо, когда на смену любви приходит дружба. Взаимные отношения партнёров пожилого возраста часто улучшаются, поскольку со временем исчезают многие проблемы - заботы о детях, неприятности на работе. Наконец-то приходит время, когда всё внимание можно уделить друг другу. Разногласия, естественно, возникают. Это следствие того, что каждый стареет по-своему - физически и духовно. У каждого из нас много достоинств, но больше недостатков, слабостей, странностей. Но решение всегда найдётся. Всё равно долго никто не может быть в одиночестве. Трудно, когда не с кем поговорить, пообщаться, тогда человек может сникнуть и опуститься.
  
   Возникает вопрос, должна ли стареющая семья жить со взрослыми детьми. Некоторые твердят - да. Молодые люди хотя бы увидят, что такое старость, и получат о ней полное представление. Другие, наоборот, высказываются, что намного лучше жить одному или с посторонними людьми. Мало кто из стариков дождётся благодарности от собственных детей, которые в большинстве и не предполагают, как сильно они к ним духовно привязаны и как старики необходимы. Скорее третье поколение - внуки и внучки - ищет дорогу к старикам. Уже хотя бы потому, что старый человек и ребёнок во многом схожи. Например, в том, что судят о мире больше сердцем, чем разумом. Молодым всегда кажется, что вместе с ними приходит и лучший мир, а не очень мудрые старики утверждают, что как раз с ними уходит самое прекрасное время.
   Пожилым людям главным образом необходима духовная поддержка, поэтому им всё-таки лучше жить поближе к своим семьям. Отношение к семье у пожилых бывает более глубоким, чем у молодых, которые часто не осознают, какое это чудо - хорошая семья. Часто молодые ищут красоту вне стен своего дома, живут будущим, в то время как пожилые люди возвращаются домой, потому что там находят покой, радость, понимание, счастье.
  
   Молодые обязаны помочь старикам дожить до того времени, когда исчезнет инстинкт жизни и появится примирение со смертью. Это тот самый момент, тот час, когда человек ложится спать без страха, что уже не проснётся.
   Поэтому вряд ли стоит считать благородным поступок, когда отдают своего предка в чужой дом, в места, где он никого не знает, где он не посадил ни розы, ни яблони. Это слишком большая перемена для хрупкого организма пожилого человека.
   Быть другом собственных детей - самая большая радость, которая вас может ожидать в жизни.
  
   Ходить, ходить, ходить - значит жить. Старость начинается с ног. Самое страшное, что мешает нам в двигательной активности, - лень. Лень - врождённая потребность человека. Часто она служит прогрессу, поскольку умный лентяй обязательно придумает, как сделать жизнь более приятной и устранить физическое напряжение.
  
   Желание трудиться - главная потребность здорового человека, ведь каждый из нас стремится оставить после себя след - доказательство того, что ты жил. Чем старше становится человек, тем больше ему нужно трудиться. И это хорошо, ибо лучше умереть, чем старчески тащиться по жизни. Труд - эликсир жизни и молодости. А старость - дурная привычка, которой не может быть у действительно занятого человека. Можно сказать, что умеренный труд - это здоровый стресс, а непомерный труд из-за своего объёма, содержания или из-за того, что в нём не используются все возможности человека, - это нездоровый стресс, наносящий большой вред здоровью.
  
   К уходу на пенсию нужно готовиться заранее. Подберите себе подходящее место работы. Готовьте себя к той работе, которую хотите выполнять на пенсии.
   Жизнь - это бесконечное приспособление к переменам. Оставить работу, коллег, с которыми долго работал, очень непросто. Особенно тяжело это переносят мужчины: они чувствуют себя абсолютно лишними. Человек быстро угасает, если его не согревает чувство, что он кому-то нужен. Уйдите, но вовремя. С улыбкой. Перемены - это жизнь. Нужны они и в труде. Будучи на пенсии, продолжайте трудиться, но в соответствии с вашим состоянием и там, где вам нравится.
   Не стоит колебаться в случае, если до места работы вам далеко добираться. Тот, у кого место работы находится недалеко от дома, чаще страдает от излишнего веса, чем тот, кому приходится на работу ездить. Лучше на работу ходить пешком, однако не следует очень долго идти. Посмотрите вокруг себя. Поднимите выше голову - у вас впереди ещё много хорошего. У людей, заинтересованных до глубины души своим трудом, нет даже мысли о болезнях. Бездеятельность и ничегонеделание ведут к испорченности. Физической и душевной.
  
   В наше время всё резко изменилось. Наступило господство интеллекта. Большинство людей перестало использовать мышцы. Скачки в физической нагрузке угрожают здоровью человека. Они уменьшают радость жизни, а последствия от них приводят к таким заболеваниям или их обострению, которые называют "болезнями цивилизации".
   Нельзя утверждать, что спорт продлевает жизнь. Однако занятия спортом в пожилом возрасте повышают сопротивляемость организма, помогают преодолевать неприятные ситуации, расширяют круг знакомых. А это тоже значит немало. Бег - бессмысленный и вредный стресс в том случае, если вам не хочется бегать. Если он не приносит вам радости.
  
   В нервной (психической) деятельности часто наблюдаются изменения. Старик начинает жить прошлым, которое ему представляется прекрасным. Он старается не думать о будущем, которое, как ему кажется, может принести лишь смерть. Происходят изменения в поведении, меняется характер, заостряются некоторые черты характера. Легкомысленный человек разбрасывается больше, чем когда бы то ни было. Ворчун ворчит ещё больше. Добряк так и излучает добро либо превращается в разбойника. Духовная жизнь становится беднее. У человека пропадает интерес к знакомым, друзьям, затем к семье, а потом и к самому себе. Одни и те же события могут вызывать различную реакцию у людей различных возрастных групп.
  
   Человек, желающий долго жить в добром здравии, должен знать, зачем ему это нужно. Предположим, что мы хотим радоваться жизни. Но нужно учесть, что у каждого своё понимание радостей жизни. Одни их находят в красках, другие - в звуках, третьи - в физическом труде, в размышлениях. Большая часть людей получает радость от самых обычных ощущений вкуса, запаха, красок. Ну а какова же причина, по которой вам хочется жить на свете 100 лет? Подумайте об этом.
  
   Мудрый ветеран вовремя должен решить свои имущественные проблемы - что делать с квартирой, дачей, автомобилем и другими личными вещами.
  
   Мудрый ветеран не станет избегать встреч с молодыми людьми. Он понимает, что молодые люди - другие. У них и речь другая, и поведение. Другая одежда и причёска. Бесполезно сердиться на окружающих за их недостатки. Вам нужно просто примириться с ними.
  
   Чаще бывайте на природе. Человек делает свою жизнь намного беднее, если живёт, не ощущая её красок, звуков, ароматов. Ведь вы - творение природы и её составная часть. Путешествуйте по близлежащим и дальним окрестностям.
  
   Что для человека самое главное? Нужно, чтобы он уважал сам себя. Нужно, чтобы он жил в согласии с самим собой. Человек будет печальным до тех пор, пока не найдёт в самом себе хорошего друга, добрую подругу. Пока не найдёте в себе - поэта и дитя.
  
   Тот, кто перестаёт удивляться окружающему миру, начинает умирать. Каждый день старайтесь жить полнокровной жизнью. Не мучайте себя напрасными ожиданиями. Живите сегодня. Не откладывайте жизнь. Не забывайте о том, что, кроме разума, у вас есть и сердце. Живите и сердцем. На смертном одре люди сожалеют о том, что не решились сделать. Не говорите, что у вас мало времени, что вы не успеете сделать то или другое. Человек может успеть всё, если у него налажен правильный распорядок дня. Раньше жизнь заставляла вас в определённое время вставать, есть, работать. Уход на пенсию - это не уход в рай полной свободы. Ваше тело привыкло к определённому ритму жизни. Не отдавайте свою жизнь на волю случая. Обязательно выработайте новый режим дня.
   Хобби - ваш лучший союзник в борьбе с главными врагами человека - с безразличием и скукой. Хобби поможет вам жить. С хобби вы не одиноки. Хобби соединит вас с будущим, и вы поймёте, что будущее не безнадёжно. Оно приведёт вас к новым людям. Человек не может ничего не делать.
  
   Женщины чаще предпочитают одиночество. Мужчины от 70 и старше охотнее поддерживают дружеские связи, чем женщины того же возраста. Печаль уменьшает сопротивляемость организма. Самый опасный наш враг в преклонном возрасте - страх перед старением. К старости нужно готовиться так же прозорливо, как опытный кормчий готовится к приближающейся буре.
  
   По мнению учёных, 85% всей информации человек получает благодаря органам зрения.
  
   Тайна продления жизни заключается в том, чтобы не сокращать её себе самому.
  
   Без стресса нет жизни. Ленивые люди не могут преодолеть и небольшой стресс. Самый страшный стресс нашего времени - малоподвижный образ жизни. Мы сами себе создаём ненужные и опасные стрессы, такие, как погоня за идолами, вещами, карьерой, другими пустяками. Сюда же относится и неумение развлекаться самому или с друзьями. Неумение радоваться мелочам. Постоянный цейтнот.
  
   Человек может многое, но даже в молодости он должен придерживаться правила: всё хорошо в меру. Не выходите на прогулку, если на улице скользко и вам из окна видно, как люди падают. Ведите себя так, как велит вам разум, сердце и погода.
  
   Моральный климат вокруг вас влияет на ваше здоровье гораздо больше, чем другие внешние факторы.
  
   Существовать - значит приспосабливаться. Способность приспосабливаться - главное качество живой материи. Не приспособиться - значит погибнуть. Таким образом, смерть - это потеря способности приспособиться к данной ситуации. Способности приспосабливаться у человека огромны, но не бесконечны. Если мы переоценим свои способности к приспосабливанию, то можем заболеть и даже умереть. Каждый должен знать, что ему по силам, и вести себя соответственно своим возможностям. Не следует круто менять свою жизнь после 50 лет - ни в питании, ни в любви, ни в работе, если не хотите сами повредить свои корни.
  
   Здоровье - самое ценное качество не только человека, но и всего общества. О здоровье нам известно ещё меньше, чем о болезнях. Это объясняется тем, что врачи целые тысячелетия занимались изучением болезней, но не интересовались здоровыми людьми, которые не обращаются, как правило, к врачу. Под здоровым понимается состояние, когда человек не является больным и находится в состоянии полного физического, душевного и социального преуспевания. Все мы очень разные. Одинаковые душевные состояния каждый оценивает по-своему. Здоровье - это вопрос равновесия. Если человек находится в равновесии с окружающей средой и в равновесии с собственным телом, он здоров. Нарушения или изменения в этом равновесии приводят к болезни. Мы становимся больными, если в нашем теле чего-то недостаёт или что-то имеется в избытке. Поддерживать равновесие - это значит приспосабливаться. Равновесие жизненных процессов в преклонном возрасте поддерживается за счёт новых процессов, которые намного легче нарушить, чем у молодых людей.
  
   Врач и его лекарство должны хотя бы не навредить больному. Будьте осторожны при применении лекарств, особенно гормональных.
   Большинство из нас не ощущает своего здоровья, не ценит его. До того мгновения, пока мы его не потеряем. Смейтесь. Ведь это единственное надёжное средство от всех болезней.
  
   "Хочешь быть счастливым 1 день? Не ходи на работу! Хочешь быть счастливым 3 дня? Найди себе любовницу! Хочешь быть счастливым 10 лет? Женись! Хочешь быть счастливым всю жизнь? Будь здоров!"
   90% возможностей сохранить здоровье находится в ваших руках, 9% - в руках вашего окружения и лишь 0,9% - в руках вашего врача. Ваше здоровье начинается с вас.
  
   Тот, кто приспособится к своей болезни, будет жить. С незапамятных времён болезнь была серьёзным врагом человека. Он долго не мог объяснить её возникновение, поэтому представлял её в образе бога или человека либо думал, что она невидима. Он считал её наказанием. Ещё недавно люди считали, что болезнь - от бога и лишь бог сможет излечить её. До сих пор сохранилась пословица: "Врач лечит, а бог исцеляет". Страх заболеть опасен не меньше, чем само заболевание. Не бойтесь раньше времени. Уж раз вы заболели, то вам нужно научиться жить с вашей болезнью так, чтобы было удобно и вам, и ей. И всё это будет зависеть от вашей способности приспособиться. Обязательно сделайте всё, чтобы вы не погрузились в болезнь, не увязли бы в ней. Нельзя помочь тому, кто не хочет помочь сам себе.
  
   Боль. Её считают предупредительным сигналом о том, что в организме что-то не в порядке. Однако часто она появляется из-за душевного состояния, например, страха перед смертью. У каждого из нас есть так называемый болевой порог. Высокая температура тоже не заболевание. Это, как правило, доказательство борьбы организма с болезнью. Болезни чаще посещают пессимистов. Ветераны с хорошо развитым мозгом выздоравливают быстрее. Мозг, который не привык лениться, более успешно борется с болезнью. Жить - значит уметь радоваться мелочам. Для больных это умение необходимо ещё больше.
  
   Очень мало сегодня людей, которые хотели бы заботиться о старых людях. Многие специалисты считают, что в современной медицине слишком много различных норм. То, что результаты ваших анализов не входят в рамки этих норм, ещё не означает, что вы больны. К тому же нормы часто меняются.
  
   Конкурс на медицинские факультеты постоянно велик, врачей становится всё больше, но приёма врача ожидает очень много людей. Обращаться к врачу стало физической, духовной, культурной и социальной потребностью многих современных людей.
   "Врачи - это люди, предписывающие лекарства, о которых мало знают, против болезней, о которых они знают ещё меньше, больным, о состоянии которых не знают почти ничего".
   "Лишь изредка врач может вылечить, однако гораздо чаще он может помочь. Но всегда он должен успокоить".
  
   О лекарственных средствах. "Очень часто лучшее лекарство - это обойтись без него". (Гиппократ)
   Лечиться или не лечиться - вот в чём вопрос. У человека, несомненно, есть способность к самоочищению, поэтому нам не нужно немедленно начинать какое-то лечение. Но как только мы станем применять соответствующие меры, то сразу возникнет вопрос: "А принесёт ли пользу то, что мы делаем?" Ведь своими действиями мы вмешиваемся в сложные процессы в нашем организме, о которых нам известно очень мало. Отношение Востока и Запада к больному совершенно разное. Запад лечит больные органы, Восток - больного человека, а не просто заболевание. Лечение искусством. Как можно больше читайте, декламируйте, любуйтесь картинами, посещайте театр, кино, танцуйте, рисуйте, занимайтесь скульптурой. Если вы верите в Бога - молитесь. Верьте в своё выздоровление. Слово - очень хорошее лекарство. Часто больному бывает достаточно лишь тёплого взгляда, чтобы он почувствовал себя лучше. Однако в наше время лечение химическими средствами - самое распространённое и любимое. Прибыль от производства лекарств огромна. Каждое химическое лекарство оказывает и побочное действие. Так что: чем меньше, тем лучше. По данным исследований западных учёных, лишь 25% лекарств, выпускаемых на Западе, обладают необходимым эффектом. Все остальные либо неэффективны, либо вредны.
   Одно из самых старых лекарств от многих болезней - ходьба. Гуляйте - это очень полезно.
  
   Хотите знать, что есть в моей домашней аптечке? Иногда у меня там хранится мазь от царапин, ссадин и синяков, мазь для суставов и мускулов. Я предпочитаю сразу же умереть без лекарств, без диет, весёлым, чем годы существовать на порошках, диетах, лишённым многих радостей в жизни. Да и кому нужно видеть меня больным?
  
   Старость - это не проблема, проблема - это больной старый человек.
  
   Как жаль, что я не был знаком с Вами двадцать килограммов назад. Прав был тот врач, который утверждал, что самый большой вред человек наносит себе ножом и вилкой. Тучность - это не отдельное заболевание, а признак многих болезней, которые могут значительно отличаться друг от друга: по своему возникновению, способам лечения и по тому, как они протекают. Тучность часто возникает после душевной травмы, как ответная реакция на разочарование в жизни, неудачи, страх. Молодёжь необходимо заставлять работать физически и приучать к умеренности. Родители, школа и общество - все вместе несут ответственность за то, что позднее взрослый человек будет идти по жизни не слишком здоровым толстяком.
  
   Небольшие нарушения сна, в том числе и бессонница, не представляют опасности для здоровья. Иногда наблюдается такое явление: днём ветеран спит, а ночью бодрствует. Все снотворные порождают нездоровый сон. У многих они оказывают обратное действие.
  
   Об окончании жизни. "О трёх милостях молю тебя, Господи, я - царь Соломон. О мире с соседями, о разумной и долгой жизни, о спокойной и быстрой смерти". Придёт такая минута, когда вы почувствуете, что уже ничего не хочется, даже жить, когда хочется лишь умереть...
   Ты спрашиваешь, боюсь ли я смерти. Боюсь. Чего я, собственно, боюсь? Не знаю.
   "О, блаженный, чего же ты боишься? Привыкай верить в то, что смерть нас не касается. Поверь мне, самое ужасное из всех зол - смерть - нас не касается, ведь если ты есть здесь, значит, смерти нет, а если она пришла, значит, тебя уже нет. Для умершего смерть - уже не несчастье, а для живых она - вуаль печали". (Эпикур)
   Я не хочу в больницу. Оставьте меня дома.
  
   Разговор с умным собеседником всегда доставляет нам истинное наслаждение, даёт богатую пищу для размышлений, оставляет долгий след в памяти.
   Много ли бывает хороших собеседников, особенно у пожилых? В такой ситуации встреча с книгой помогает обрести душевное равновесие, поднять тонус, улучшить самочувствие.
  
   Литература становится элементом общественного развития; от неё требуют, чтобы она была не только языком, но и очами и ушами общественного организма. В ней должны отражаться, группироваться и представляться в стройной совокупности все явления жизни.
  
   Вся жизнь есть мысль и труд, труд хоть безвестный, тёмный, но непрерывный, и умереть с сознанием, что сделал своё дело.
  
   Когда умирает старый человек, умирает целая библиотека.
  
   Бизнесмены! Открывайте русские библиотеки по всему миру. Для души!
  
   Своей, родного города, родной страны, родной Земли!
  
   С КНИГОЙ ЖИЗНЬ ЯРЧЕ!
  
  
  
   55
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"