Хруцкая Татьяна Васильевна : другие произведения.

Историческое хамство

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Татьяна Хруцкая
  
  
  
   ИСТОРИЧЕСКОЕ ХАМСТВО
  
  
   "Что Уильям Шекспир назвал "врагом",
   который входит в наши уста, чтобы похитить наш мозг?"
  
   "Highly likely"... Хайли лайкли... Весьма вероятно... Как это по-чешски?
  
   "Чехия наряду с США вошла в список недружественных России стран,
   составленный в Министерстве иностранных дел Российской Федерации.
  
   Причина - обвинение Москвы во взрыве оружейных складов в Врбетице,
   из-за которого Прага выслала десятки российских дипломатов.
   Между тем генпрокурор Чехии, однофамилец президента, Павел Земан
   подал в отставку
   из-за давления со стороны министра юстиции Марии Бенешовой.
   Она утверждает, что у следствия всего одна рабочая версия:
   взрывы в 2014-ом году якобы устроила Россия.
   С этим, видимо, не согласны ни генпрокурор, ни президент Чехии Милош Земан.
   По его словам, "рука Москвы" - лишь одна из версий,
   другая - взрыв могли устроить, чтобы скрыть недостачу боеприпасов.
   - Чехи "с позором" сейчас расхлёбывают эту историю.
   Никто до сих пор не смог объяснить,
   чем все эти годы занимались следственные органы.
   Путаются в показаниях, выдвигают всё новые версии.
   Надо сначала у себя разбираться с такими вещами,
   прежде чем выгонять дипломатов..."
  
   "В Чехии, официально включённой у нас в список недружественных стран,
   предложили России раскошелиться.
   По данным чешских СМИ,
   замминистра иностранных дел Чехии вручил послу Российской Федерации ноту
   с требованием возместить ущерб от взрывов во Врбетице...
   - Фантасмагория, ШВЕЙКОВЩИНА в чистом виде...
   По делу о взрывах на военных складах не было суда,
   не закончено даже следствие.
   А Прага запуталась в версиях
   и, вместо того чтобы установить истину, занялась "созданием мифологии..."
  
   Что такое ШВЕЙКОВЩИНА?
   Почитаем "Похождения бравого солдата Швейка"
   чешского писателя Ярослава Гашека,
   чтобы попытаться понять национальный код страны Чехии...
  
  
   Санкт-Петербург
  
   2021 год
   Скандал... Почему чехи путаются в показаниях?
  
   "Книжный вопрос:
   "Назовите психический процесс средней продолжительности,
   отражающий субъективное оценочное отношение человека
   к существующим или возможным ситуациям и объективному миру".
  
   Правильный ответ: эмоции.
  
   Читаем книгу: "Не верь всему, что чувствуешь".
  
   Тревога и депрессия заставляют нас поверить тому, чего нет.
   Думаете, что всё бессмысленно, тревожитесь, не доверяете миру, беспокоитесь,
   что впереди ждут одни неудачи? Не верьте всему, что чувствуете.
   Скорее всего, вы попали в ловушку депрессии или затяжного стресса.
   Но выход есть... Много лет автор учит людей управлять своим состоянием.
   С помощью его методики вы исследуете свои эмоции,
   определите, являются ли они полезными,
   и если это не так, замените на конструктивные.
   Каждая глава содержит техники и упражнения,
   способствующие повышению самооценки, преодолению страха
   и выходу из пустого беспокойства...
   Помните, эмоции - естественная и здоровая часть психики.
   И наше умение справляться с ними в критических ситуациях
   открывает дорогу к подлинному счастью, любви и радости..."
  
   *****************
  
   Ярослав Гашек
  
   "Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны"
  
   "28 октября 1918-го года возбуждённые толпы пражан
   срывали флаги, гербы, вывески с чёрным на жёлтом фоне двуглавым орлом
   австрийских Габсбургов.
   Из пепла векового порабощения рождалась независимая Чехословакия...
  
   А в марте 1921-го года на пражских улицах появились плакаты,
   на которых чёрным по жёлтому было набрано:
  
   -------------------------------------------------------------------------------------------------------------
  
   "Да здравствует император Франц-Иосиф Первый!"
  
   воскликнул Бравый солдат Швейк,
   похождения которого во время Первой мировой войны описывает
  
   Ярослав Гашек
  
   в своей книге
   "Похождения бравого солдата Швейка
   во время мировой и гражданской войн у на с и в России.
  
   Переводы книги на правах оригинала
   выходят одновременно с чешским изданием
   во Франции, Англии, Америке.
  
   Первая чешская книга, переведённая на важнейшие языки мира!
   Лучшая юмористически-сатирическая книга мировой литературы.
   Триумф чешской книги за границей.
  
   ------------------------------------------------------------------------------------------------------------
  
   В то время, когда составлялся этот рекламный текст,
   не был ещё дописан даже первый из тоненьких выпусков по 32 странички,
   которые потом еженедельно выходили до конца жизни автора
   по две кроны за штуку.
  
   И всё же Гашек, в сущности, не обманывал своих будущих читателей...
  
   Рядовой Йозеф Швейк уже не одну версту прошагал по печатным страницам
   и занял место в шеренге литературных героев...
  
   Впервые он появился на свет в мае 1911-го года.
   Однажды, вернувшись поздно вечером домой, Гашек сел к столу
   и написал на листке бумаги заголовок рассказа: "Идиот в воинской части",
   но тут же уснул с пером в руке.
   На другой день, едва проснувшись, он сказал:
   "Вчера у меня была какая-то блестящая идея. Только вот ничего не помню".
   А найдя листок с заглавием, произнёс: "Да, так оно и было, но как это было?" -
   и принялся писать.
   Через несколько дней в юмористическом журнале "Карикатуры"
   было опубликовано первое произведение о Йозефе Швейке -
   рассказ "Поход Швейка против Италии".
   Цикл рассказов об "идиоте в воинской части" лёг в основу сборника юморесок
   Ярослава Гашека "Бравый солдат Швейк и другие удивительные истории"
   (1912 год), который открыл молодому сатирику дорогу к книжным издателям.
  
   В дальнейшем писатель уже не расставался со своим героем.
   Биография персонажа переплетается с биографией автора.
  
   Родился Гашек 30 апреля 1883-го года в Праге в семье учителя...
   В 1899-ом году он поступает в коммерческое училище, Торговую академию.
  
   Там он самостоятельно изучает русский язык, увлекается литературой.
   Его любимыми писателями становятся Пушкин, Гоголь, Чехов.
   Особенно близок молодому Гашеку Максим Горький...
  
   По окончании училища он поступает на службу в один из пражских банков.
   Многие его рассказы пишутся на бухгалтерском столе,
   в перерывах между счётными операциями...
  
   В Чехии в ту пору нарастала волна социального и национального протеста...
  
   "Похождения бравого солдата Швейка"
   вобрали в себя весь жизненный и творческий опыт Гашека...
  
   Порою величье непрочным бывает,
   А малая малость растёт на глазах.
  
   Чехословакия Первой и Второй республик отошла в прошлое...
   Юлиус Фучек...
   Кошмар фашистского рейха тоже стал историей...
  
   И всё-таки замеченные Гашеком человеческие типы ещё не перевелись на свете
   и, видимо, не скоро переведутся...
  
   ....................
  
   Похождения бравого солдата Швейка во время Первой мировой войны
  
   Великой эпохе нужны великие люди...
  
   Но на свете существуют и непризнанные, скромные герои,
   не завоевавшие себе славы Наполеона...
   В наше время вы можете встретить на пражских улицах человека,
   который и сам не подозревает,
   каково его значение в истории новой, великой эпохи...
  
   Он не поджёг храма богини в Эфесе, как это сделал Герострат,
   для того чтобы попасть в газеты и школьные учебники...
  
   .....................
  
   Вторжение бравого солдата Швейка в Мировую войну
  
   - Убили, значит, Фердинанда-то нашего, - сказала Швейку его служанка...
  
   Швейк, несколько лет тому назад,
   после того как медицинская комиссия признала его идиотом,
   ушёл с военной службы и теперь промышлял продажей собак,
   которым он сочинял фальшивые родословные...
   Кроме того,
   он страдал ревматизмом и в настоящий момент растирал себе колени...
  
   - Какого Фердинанда?
   Я знаю двух Фердинандов.
   Один служит в аптекарском магазине.
   Как-то раз по ошибке он выпил бутылку жидкости...
   А есть ещё Фердинанд, что собирает собачье дерьмо.
   Обоих ни чуточки не жалко...
  
   - Нет, сударь, эрцгерцога Фердинанда... Того толстого, набожного...
   - Иисус Мария! Вот те на! А где это с господином эрцгерцогом приключилось?
   - В Сараеве его укокошили, сударь. Из револьвера.
   Ехал он со своей эрцгерцогиней в автомобиле...
   - Сараево - это в Боснии. А подстроили это, видать, турки.
   Нечего нам было отнимать у них Боснию и Герцеговину...
  
   - Там, говорят, народу много было, сударь...
   - Разумеется, пани Мюллерова.
   Если бы вы, например, пожелали убить эрцгерцога или государя императора,
   вы бы обязательно с кем-нибудь посоветовались.
   Ум - хорошо, а два - лучше...
   Один присоветует одно, другой - другое,
   "и путь открыт к успехам", как поётся в нашем гимне.
   Главное - разнюхать...
   Такая участь многих ещё поджидает.
   Вот увидите, они доберутся и до русского царя с царицей,
   а может быть, и до нашего государя императора, раз уж начали с его дяди.
   У него, у старика-то, много врагов, побольше ещё, чем у Фердинанда.
   Недавно в трактире один господин рассказывал:
   "Придёт время - эти императоры полетят один за другим,
   и им даже государственная прокуратура не поможет"...
   Да, странные дела нынче творятся! Значит, ещё одна потеря для Австрии...
   Когда я был на военной службе, так там один пехотинец застрелил капитана...
   Пуля пробила капитана насквозь, да ещё наделала в канцелярии бед:
   расколола бутылку с чернилами, и они залили служебные бумаги...
   - А что стало с тем солдатом?
   - Повесился на помочах...
   Оно понятно, в таком положении хоть у кого голова пойдёт кругом!
   Тюремного сторожа разжаловали...
   Он удрал в Швейцарию и теперь проповедует там в какой-то церкви.
   Нынче честных людей мало...
  
   - Газеты пишут, что эрцгерцог был как решето, сударь.
   Тот выпустил в него все патроны...
   - Это делается чрезвычайно быстро, пани Мюллерова. Страшно быстро.
   Для такого дела я бы купил себе браунинг:
   на вид игрушка, а из него можно в два счёта перестрелять двадцать эрцгерцогов,
   хоть тощих, хоть толстых... В толстого вернее попадёшь, чем в тощего...
   Вы, может, помните, как в Португалии подстрелили ихнего короля?
   Во какой был толстый.! Вы же понимаете, тощим король не будет...
   Ну, я пошёл в трактир...
  
   В трактире "У чаши" сидел только один посетитель.
   Это был агент тайной полиции Бретшнейдер. Трактирщик Паливец мыл посуду,
   а Бретшнейдер тщетно пытался завязать с ним серьёзный разговор...
   Паливец слыл большим грубияном.
   Каждое второе слово у него было "задница" или "дерьмо".
   Но он был весьма начитан и каждому советовал прочесть,
   что о последнем предмете написал Виктор Гюго, рассказывая о том,
   что ответила англичанам старая наполеоновская гвардия в битве под Ватерлоо.
  
   - Ну и наделали нам в Сараеве делов! -
   со слабой надеждой промолвил Бретшнейдер.
   - В каком "Сараеве? - спросил Паливец. -
   В нусельском трактире, что ли? Там драки каждый день. Известное дело...
  
   - В бснийском Сараеве. Там застрелили эрцгерцога Фердинанда.
   Что вы на это скажете?
   - Я в такие дела не лезу. Ну их всех в задницу с такими делами!
   Нынче вмешиваться - тог и гляди, сломаешь себе шею.
   Я трактирщик. Ко мне приходят, требуют пива, я наливаю.
   А какое-то Сараево, политика или там покойный эрцгерцог - нас это не касается.
   Не про нас это писано...
   - А когда-то здесь висел портрет государя императора.
   Как раз на том месте, где теперь зеркало...
   - Вы справедливо изволили заметить, висел когда-то.
   Да только гадили на него мухи, так я убрал его на чердак.
   Знаете, ещё позволит себе кто-нибудь на этот счёт замечание,
   и посыплются неприятности. На кой чёрт мне это надо?
   - В этом Сараеве скверно, видно, было? Как вы полагаете?
   - Да, в это время в Боснии и Герцеговине страшная жара. Когда я там служил...
   - В каком полку вы служили?
   - Я таких пустяков не помню... На этот счёт я не любопытен.
   Излишнее любопытство вредит...
  
   Швейк, войдя в трактир, заказал себе чёрного пива, заметив при этом:
   - В Вене сегодня тоже траур
   Глаза Бретшнейдера загорелись надеждой:
   - В Конопиште вывешено десять чёрных флагов.
   - Нет, их должно быть двенадцать.
   - Почему вы думаете, что двенадцать?
   - Для ровного счёта - дюжина.
   Так считать легче, да на дюжину и дешевле выходит...
   Так, значит, приказал долго жить, царство ему небесное!
   Не дождался даже, пока будет императором.
   Когда я служил на военной службе...
   - Всё это сербы наделали, в Сараеве-то...
   - Ошибаетесь. Это всё турки натворили. Из-за Боснии и Герцеговины...
  
   И Швейк изложил свой взгляд на внешнюю политику Австрии на Балканах:
   турки проиграли в 1912-ом году войну с Сербией, Болгарией и Грецией;
   они хотели, чтобы Австрия им помогала,
   а когда этот номер у них не прошёл - застрелили Фердинанда.
  
   - Ты турок любишь? - обратился Швейк к трактирщику. - Этих нехристей?
   Ведь нет?
   - Посетитель как посетитель, хоть бы и турок.
   Нам, трактирщикам, до политики никакого дела нет...
   Кто бы ни прикончил нашего Фердинанда, серб или турок,
   католик или магометанин, анархист или младочех - мне всё равно...
  
   - Вот, например, в Зливе, близ Глубокой, несколько лет тому назад
   жил один лесник с этакой безобразной фамилией - Пиндюр.
   Застрелили его браконьеры, и осталась после него вдова с двумя детьми.
   Через год она вышла замуж опять за лесника... ну и того тоже прихлопнули...
   Вышла она в третий раз опять за лесника и говорит: "Бог троицу любит"...
   И того тоже...
   Потом она вышла замуж за коновала, а тот как-то ночью стукнул её топором
   и добровольно сам о себе заявил. Он заявил, что ни о чём не жалеет,
   да сказал ещё что-то очень скверное про государя императора.
   - А вы не знаете, что он про него сказал? -
   голосом, полным надежды спросил Бретшнейдер.
   - Этого я вам сказать не могу, этого ещё никто не осмелился повторить...
   Это не было обычное оскорбление государя императора, какие спьяну делаются.
   - А какие оскорбления государю императору делаются спьяна?
  
   - Прошу вас, господа, перемените тему - вмешался трактирщик. -
   Я, знаете, этого не люблю.
   Сбрехнут какую-нибудь ерунду, а потом человеку неприятности...
  
   - Какие оскорбления наносят государю императору спьяна? Всякие.
   Напейтесь, велите сыграть вам австрийский гимн,
   и сами увидите, сколько наговорите.
   Столько насочините о государе императоре...
   А он, по правде сказать, такого не заслужил...
  
   Если теперь что-нибудь разразится, пойду добровольцем
   и буду служить государю императору до последней капли крови!..
   Вы думаете, что государь император всё это так оставит? Плохо вы его знаете.
   Война с турками непременно должна быть... Война будет...
   Сербия и Россия в этой войне нам помогут. Будет драка!..
  
   В момент своего пророчества Швейк был прекрасен.
   Его добродушное лицо вдохновенно сияло... Всё у него выходило просто и ясно.
  
   - Может статься, что на нас в случае войны с Турцией нападут немцы.
   Ведь немцы с турками заодно.
   Это такие мерзавцы, других таких в мире не сыщешь.
   Но мы можем заключить союз с Францией,
   которая с семьдесят первого года точит зубы на Германию,
   и всё пойдёт как по маслу. Война будет, больше я вам не скажу .ничего...
  
   Бретшнейдер встал и торжественно произнёс:
   - Больше вам говорить и не надо. Пройдёмте со мною... на пару слов в коридор.
   Швейк вышел за агентом полиции в коридор, где его ждал небольшой сюрприз:
   собутыльник показал ему орла и заявил, что Швейк арестован
   и он немедленно отведёт его в полицию...
  
   Потом оба вернулись в трактир, и Швейк сказал Паливцу:
   - Я выпил пять кружек пива и съел пару сосисок с рогаликом.
   Дайте мне ещё рюмочку сливянки. И мне уже пора идти, так как я арестован.
   Бретшнейдер показал Паливцу своего орла и сказал:
   - Передайте дела супруге. Вечером за вами приедем.
   - Не тревожься. Я арестован всего только за государственную измену.
   - Но я-то за что? Ведь я был так осторожен...
   - За то, что вы сказали, будто на государя императора гадили мухи...
  
   Входя в ворота полицейского управления, Швейк заметил:
   - Славно провели время! Вы часто бываете "У чаши"?..
  
   Так очаровательно и мило вступил в Мировую войну бравый солдат Швейк.
  
   Историков заинтересует, как сумел он столь далеко заглянуть в будущее...
  
   Бравый солдат Швейк в полицейском управлении
  
   Сараевское покушение
   наполнило полицейское управление многочисленными жертвами.
   Их приводили одну за другой,
   и старик инспектор, встречая их в канцелярии, добродушно говорил:
   - Этот Фердинанд вам дорого обойдётся!..
  
   Когда Швейка заперли в одну из бесчисленных камер,
   он нашёл там общество из шести человек...
   Швейк начал расспрашивать одного за другим, за что их посадили.
   От всех он получил почти один и тот же ответ.
   - Из-за Сараева.
   - Из-за Фердинанда.
   - И-за убийства эрцгерцога...
   Швейк подсел к обществу заговорщиков,
   которые уже в десятый раз рассказывали друг другу, как сюда попали...
   Все были схвачены либо в трактире, либо в винном погребке, либо в кафе...
  
   - Я не виновен, я не виновен!..
   - Иисус Христос был тоже невинен, а его всё же распяли.
   Нигде никогда никто не интересовался судьбой невинного человека.
   "Держи язык за зубами и служи", - как говаривали нам на военной службе.
   Это самое разлюбезное дело...
  
   Швейк спал недолго, так как за ним пришли, чтобы отв5ести на допрос...
  
   Итак, поднимаясь по лестнице в третье отделение,
   Швейк безропотно нёс свой крест на Голгофу и не замечал своего мученичества.
  
   - Добрый вечер всей честной компании!
   - Не прикидывайтесь идиотом.
   - Ничего не поделаешь. Меня за идиотизм освободили от военной службы.
   Особой комиссией я официально признан идиотом. Я официальный идиот.
   - Предъявленные вам обвинения и совершённые вами преступления
   свидетельствуют о том, что вы в полном уме и здравой памяти...
  
   И чиновник с лицом преступника
   тут же перечислил Швейку целый ряд разнообразных преступлений,
   начиная с государственной измены
   и кончая оскорблением его величества и членов царствующего дома.
   Среди этой кучи преступлений
   выделалось одобрение убийства эрцгерцога Фердинанда;
   отсюда отходила ветвь к новым преступлениям,
   между которыми ярко блистало подстрекательство к мятежу,
   поскольку всё это происходило в общественном месте...
  
   - Что вы на это скажете?
   - Я всё признаю. Строгость должна быть. Без строгости никто ничего бы не достиг.
   Когда я был на военной службе...
   - Молчать!.. Отвечайте только когда вас спрашивают!..
   Нет ли у вас каких-либо знакомств в здешних политических кругах?
   - Как же, ваша милость.
   Покупаю вечерний выпуск "Национальной политики", "сучку".
   - Вон!..
   - Спокойной ночи, ваша милость...
  
   Вернувшись в свою камеру, Швейк сообщил арестованным,
   что это не допрос, а смех один: немножко на вас покричат, а под конец выгонят...
   - Раньше бывало куда хуже. Читал я к какой-то книге...
  
   Едва Швейк кончил свою защитную речь
   в пользу современного тюремного заключения,
   как надзиратель открыл дверь и крикнул:
   - Швейк, оденьтесь и идите на допрос!
   - Я оденусь... Но боюсь, что тут какое-то недоразумение.
   Меня уже раз выгнали с допроса...
   - Вылезти и не трепаться!..
  
   Швейк опять очутился перед господином с лицом преступника,
   который спросил его твёрдо и решительно:
   - Во всём признаётесь?
   - Если вы желаете, ваша милость, чтобы я признался, так я признаюсь.
   Мне это не повредит. Но если вы скажете: "Швейк, ни в чём не сознавайтесь", -
   я буду выкручиваться до последнего издыхания...
  
   Швейк подписал показания Бретшнейдера с дополнением:
   "Все вышеуказанные обвинения против меня признаю справедливыми.
   Йозеф Швейк".
  
   Как только за Швейком заперли дверь,
   товарищи по заключению засыпали его вопросами,
   на которые он ясно и чётко ответил:
   - Я сию минуту сознался, что, может быть, это я убил эрцгерцога Фердинанда.
   Шесть человек в ужасе спрятались под вшивые одеяла...
  
   Утром его разбудили и в тюремной карете отвезли в областной уголовный суд...
  
   Швейк перед судебными врачами
  
   Повторилась знаменитая история римского владычества над Иерусалимом.
   Арестованных выводили и ставили перед судом Пилатов 1914 года
   внизу в подвале,
   а следователи, современные Пилаты, вместо того чтобы умыть руки,
   посылали к "Тессигу"
   за жарким под соусом из красного вина и за пльзенским пивом
   и отправляли новые и новые обвинительные материалы
   в государственную прокуратуру.
  
   Здесь в большинстве случаев исчезала всякая логика и побеждал параграф,
   душил параграф, идиотствовал параграф, смеялся параграф, угрожал параграф,
   убивал и не прощал параграф.
   Это были жонглёры законами, жрецы мёртвой буквы закона,
   пожиратели обвиняемых...
   Исключение составляли несколько человек,
   которые не принимали закон всерьёз.
   Ибо и между плевелами всегда найдётся пшеница.
  
   К одному из таких господ привели на допрос Швейка...
  
   - Хорошеньких дел вы тут наделали! На совести у вас много кое-чего.
   - У меня всегда много кое-чего на совести.
   У меня на совести, может, ещё побольше, чем у вас, ваша милость.
   - Это видно из протокола, который вы подписали.
   А на вас в полиции не оказывали давления?
   - Да что вы, ваша милость... Когда мне сказали подписать, я послушался...
   Во всём должен быть порядок.
   - Пан Швейк, чувствуете ли вы себя вполне здоровым?
   - Совершенно здоровым, пожалуй, сказать нельзя, ваша милость,
   у меня ревматизм.
   - А что бы вы сказали, если бы мы вас послали к судебным врачам?
   - Я думаю, мне не так уж плохо, чтобы господа врачи тратили на меня время...
   - Мы всё-таки попытаемся обратиться к судебным врачам...
   Ещё один вопрос. Из протокола следует,
   что вы распространяли слухи о том, будто скоро разразится война.
   - Разразится, господин советник, очень скоро разразится.
   - Не страдаете ли вы падучей?
   - Нет. Правда, один раз я чуть было не упал на Карловой площади,
   когда меня задел автомобиль. Но это было уже много лет тому назад.
   На этом допрос закончился...
  
   Швейк, вернувшись в свою камеру, сообщил своим соседям:
   - Ну вот, стало быть, из-за убийства эрцгерцога Фердинанда
   меня осмотрят судебные доктора...
   - Судебные доктора - стервы!
   Недавно на моём лугу случайно выкопали скелет,
   и судебные врачи заявили, что этот человек скончался
   от удара каким-то тупым орудием по голове сорок лет тому назад.
   Мне тридцать восемь лет,
   а меня посадили, хотя у меня есть свидетельство о крещении,
   выписка из- метрической книги и свидетельство о прописке...
   - Я думаю, что на всё это надо смотреть беспристрастно.
   Каждый может ошибиться,
   а если о чём-нибудь очень долго размышлять, уж наверняка ошибёшься.
   Врачи - тоже ведь люди, а людям свойственно ошибаться...
   Как-то у моста, когда я ночью возвращался...
   Вот однажды был такой случай...
   Под конец выяснилось...
   Вот поэтому-то я и говорю, что всем людям свойственно ошибаться,
   будь то учёный или дурак необразованный. И министры ошибаются...
  
   Судебная медицинская комиссия,
   которая должна была установить, может ли Швейк,
   имея в виду его психическое состояние,
   нести ответственность за все те преступления, в которых он обвиняется,
   состояла из трёх необычайно серьёзных господ,
   причём взгляды одного совершенно расходились со взглядами двух других.
   Здесь были представлены три разные школы психиатров.
  
   И если в случае со Швейком
   три противоположных научных лагеря пришли к полному соглашению,
   то это следует объяснить единственно тем огромным впечатлением,
   которое произвёл Швейк на всю комиссию, когда, войдя в зал
   и заметив на стене портрет австрийского императора, громко воскликнул:
   "Господа, да здравствует государь император Франц-Иосиф Первый!"
  
   Дело было совершенно ясно.
   Благодаря этому непосредственному возгласу Швейка
   целый ряд вопросов отпал и осталось только несколько важнейших...
  
   - Однако мне тоже хочется, господа, задать вам одну загадку.
   Стоит четырёхэтажный дом, в каждом этаже по восьми окон,
   на крыше - два слуховых окна и две трубы, в каждом этаже по два квартиранта.
   А теперь скажите, господа, в каком году умерла у швейцара бабушка?
   Судебные врачи многозначительно переглянулись...
  
   После ухода Швейка коллегия трёх пришла к единодушному выводу:
   Швейк - круглый дурак и идиот согласно всем законам природы,
   открытым знаменитыми учёными психиатрами...
  
   В то время как составлялось заключение,
   Швейк рассказывал своим товарищам по тюрьме:
   - На Фердинанда наплевали, а со мной болтали о какой-то несусветной чепухе.
   Под конец мы сказали друг другу, что достаточно поговорили, и разошлись.
   - Никому я не верю. Кругом одно жульничество.
   - Без жульничества тоже нельзя.
   Если бы все люди заботились только о благополучии других,
   то ещё скорее передрались между собой...
  
   Швейка выгоняют из сумасшедшего дома
  
   Описывая впоследствии своё пребывание в сумасшедшем доме,
   Швейк отзывался об этом учреждении с необычайной похвалой.
   - По правде сказать,
   я не знаю, почему эти сумасшедшие сердятся, что их там держат.
   Там разрешается ползать нагишом по полу, выть шакалом, беситься и кусаться.
   Если бы кто-нибудь проделал то же самое на улице,
   так прохожие диву бы дались. Но там это самая обычная вещь.
   Там такая свобода, которая и социалистам не снилась.
   Там можно выдавать себя и за бога, и за божью матерь, и за папу римского,
   и за английского короля, и за государя императора, и за святого Вацлава...
   А один даже выдавал себя за святых Кирилла и Мефодия,
   чтобы получать двойную порцию...
   Другого всё время держали связанным в смирительной рубашке,
   чтобы он не мог вычислить, когда наступит конец света...
   В сумасшедшем доме каждый мог говорить всё, что взбредёт ему в голову,
   словно в парламенте...
   Очень хорошо там было, и те несколько дней, что я провёл в сумасшедшем доме,
   были лучшими днями моей жизни...
  
   - Ваше психическое состояние уже исследовали когда-нибудь?
   - На военной службе.
   Господа военные врачи официально признали меня полным идиотом.
   - Сдаётся мне, что вы симулянт!
   - Совсем не симулянт, господа! Я самый настоящий идиот.
   Можете справиться в канцелярии Девяносто первого полка...
   Обманутые врачи дали о нём такое заключение: "Слабоумный симулянт".
  
   Швейк в полицейском комиссариате
  
   За прекрасными лучезарными днями в сумасшедшем доме
   для Швейка потянулись часы, полные невзгод и гонений...
  
   В камере на нарах сидел, задумавшись, какой-то человек.
   Его лицо выражало апатию...
  
   - Дело в том, что я сам не помню, что я такое натворил...
   А началось всё так хорошо...
   Видите ли, начальник нашего отдела справлял свои именины
   и позвал нас в винный погребок,
   потом мы попали в другой, в третий, в четвёртый, в пятый, в шестой...
   - Не могу ли я помочь вам считать? Я в этих делах разбираюсь.
   Как-то раз я а одну ночь побывал в двадцати восьми местах,
   но, к чести моей будет сказано, нигде больше трёх кружек пива не пил.
   - Словом, когда мы обошли с дюжину различных кабачков,
   то обнаружили, что начальник-то у нас пропал...
   Тогда мы отправились его разыскивать и под конец растеряли друг друга.
   Я очутился в одном из ночных кабачков, где пил ликёр прямо из бутылки.
   Что я делал потом - не помню... Я не помню, что я что-нибудь натворил...
   Поверьте мне, я порядочный интеллигентный человек
   и ни о чём другом не думаю, как только о своей семье.
   Ведь я не скандалист какой-нибудь!..
   - Вы пропали... На суде всё подсчитывают и подводят итоги,
   чтобы как-нибудь подогнать под серьёзное преступление...
   А дома знают, что вы арестованы, или они узнают только из газет?
   - Вы думаете, что это появится... в газетах?
   - Вернее верного. Читателям газет это очень понравится.
   Я сам всегда с удовольствием читаю рубрику о пьяных и об их бесчинствах.
   Вот недавно в трактире... А утром мы уже читали в газетах об этом...
   Или ещё случай... На другой день попал в газеты...
   - Погибший я человек! Не видать мне повышения...
   - Что и говорить... Да, это удовольствие вам дорого обойдётся...
   А у вашей супруги с детками есть на что жить, пока вы будете сидеть?
   Или же ей придётся побираться Христа ради,
   а деток научить разным мошенничествам?
   - Бедные мои детки! Бедная моя жена! У меня их пятеро.
   Самому старшему двенадцать лет, он в скаутах, пьёт только воду
   и мог бы служить примером своему отцу,
   с которым, право же, подобный казус случился первый раз в жизни...
   - Он скаут? Люблю слушать про скаутов!..
   Однажды наш полк был на учениях,
   окрестные крестьяне устроили облаву на скаутов,
   которых очень много развелось в крестьянском лесу.
   Потом под розгами старосты они признались,
   что во всей округе нет ни одного луга, которого бы они не измяли,
   греясь на солнце. Они признались ещё и в том,
   что перед самой жатвой сгорела совершенно случайно полоса ржи,
   когда они жарили там на вертеле серну.
   Потом в их логовище в лесу нашли больше пятидесяти кило
   обглоданных костей от всякой домашней птицы и лесных зверей,
   огромное количество вишнёвых косточек,
   пропасть огрызков незрелых яблок и много всякого другого добра...
   - Что я наделал! Погубил свою репутацию!
   - После того что случилось, ваша репутация погублена на всю жизнь.
   Ведь если об этой истории напечатают в газетах,
   то кое-что прибавят и ваши знакомые. Это уже в порядке вещей...
   Людей с подмоченной репутацией на свете, пожалуй, раз в десять больше,
   чем с незапятнанной...
  
   В замке загремел ключ, дверь отворилась, и полицейский вызвал Швейка...
  
   В комнате за столом сидел бравый толстый полицейский комиссар.
   Он обратился к Швейку:
   - Так вы, значит, и есть Швейк? Как вы сюда попали?
   - Я пришёл сюда в сопровождении полицейского, потому что мне не понравилось,
   что из сумасшедшего дома меня выкинули без обеда... Я им не уличная девка.
   - Зачем нам с вами ссориться здесь?
   Не лучше ли будет, если мы вас направим в полицейское управление?
   - Вы, как говорится, являетесь господином положения.
   А пройтись вечерком в полицейское управление совсем не дурно -
   это будет небольшая, но очень приятная прогулка.
   - Очень рад, что мы с вами так легко договорились.
   Договориться - самое разлюбезное дело. Не правда ли, Швейк?
   - Я тоже всегда охотно советуюсь с другими...
  
   И через четверть часа его уже можно было видеть
   на углу Ечной улицы и Карловой площади в сопровождении полицейского.
   На углу Швейк и его конвоир натолкнулись на толпу людей,
   теснившихся перед объявлением.
   - Это манифест государя императора об объявлении войны, -
   сказал Швейку конвоир.
   - Я это предсказывал. А в сумасшедшем доме об этом ещё ничего не знают,
   хотя им-то, собственно, это должно быть известно из первоисточника.
  
   Да здравствует император Франц-Иосиф! Мы победим!
   Кто-то в этой восторженной толпе одним ударом нахлобучил ему на уши котелок.
  
   - Эту войну мы безусловно выиграем, ещё раз повторяю, господа!..
  
   В далёкие, далёкие времена в Европу долетело правдивое изречение о том,
   что завтрашний день разрушит даже планы нынешнего дня...
  
   Прорвав заколдованный круг, Швейк опять очутился дома
  
   От стен полицейского управления веяло духом чуждой народу власти.
   Эта власть вела слежку за тем,
   насколько восторженно отнеслось население к объявлению войны.
   За исключением нескольких человек, не отрёкшихся от своего народа,
   которому предстояло изойти кровью за интересы, абсолютно чуждые ему,
   за исключением этих нескольких человек, полицейское управление
   представляло собой великолепную кунсткамеру хищников-бюрократов,
   которые считали, что только всемерное использование тюрьмы и виселицы
   способно отстоять существование замысловатых параграфов.
   При этом хищники-бюрократы обращались со своими жертвами
   с язвительной любезностью, предварительно взвешивая каждое своё слово.
  
   - Мне очень, очень жаль, -
   сказал один из этих чёрно-жёлтых хищников, когда к нему привели Швейка, -
   что вы опять попали в наши руки.
   Мы думали, что вы исправитесь... Но, увы, мы обманулись...
   Не стройте из себя!
   Нам, право же, очень неприятно держать вас под арестом.
   По моему мнению, ваша вина не так уж велика,
   ибо, принимая во внимание ваш невысокий умственный уровень,
   нужно полагать, что вас, без сомнения, подготовили.
   Скажите мне, пан Швейк, кто, собственно, подстрекает вас на такие глупости?..
   Ну, разве это не глупость, пан Швейк, когда вы,
   по свидетельству полицейского, который вас сюда привёл,
   собрав толпу перед наклеенным на углу манифестом о войне,
   возбуждали её выкриками:
   "Да здравствует император Франц Иосиф! Мы победим!"
  
   - Я не мог оставаться в бездействии.
   Я пришёл в волнение, увидев, что все читают этот манифест о войне
   и не проявляют никаких признаков радости. Ни победных кликов, ни "ура"...
   вообще ничего, господин советник, словно их это вовсе не касается.
   Тут уж я, старый солдат Девяносто первого полка, не выдержал
   и прокричал эти слова.
   Будь вы на моём месте, вы, наверно, поступили бы точно так же.
   Война так война, ничего не поделаешь, -
   мы должны довести её до победного конца,
   должны постоянно провозглашать славу государю императору.
   Никто меня в этом не переубедит...
  
   - Я вполне понял бы ваше воодушевление,
   если бы оно было проявлено при других обстоятельствах.
   Вы сами отлично знаете, что вас вёл полицейский
   и ваш патриотизм мог и даже должен был скорее рассмешить публику,
   чем произвести на неё серьёзное впечатление.
  
   - Идти под конвоем полицейского - это тяжёлый момент в жизни каждого человека.
   Но если человек даже в этот тяжкий момент не забывает,
   что ему надлежит делать при объявлении войны,
   то, думаю, такой человек не так уж плох.
  
   - Идите к чёрту.
   Но если вы ещё раз сюда попадёте,
   то я вас вообще ни о чём не буду спрашивать, а прямо отправлю в военный суд...
   Понятно?
  
   И не успел он договорить, как нежданно-негаданно Швейк подскочил к нему,
   поцеловал руку и сказал:
   - Если вам понадобится когда-нибудь чистокровная собачка,
   соблаговолите обратиться ко мне. Я торгую собаками...
  
   Так Швейк опять очутился на свободе...
   По дороге домой он размышлял о том, а не зайти ли ему сперва в пивную...
  
   В пивной царило гробовое молчание...
  
   - Вот я и вернулся! А где е наш пан Паливец?
   - Дали ему... десять лет... неделю тому назад...
   - Ну вот видите! Значит, семь дней он уже отсидел.
   - Он был такой... осторожный! Он сам это всегда о себе говорил...
   - Осторожность - мать мудрости...
   Ныне время такое, приходится быть осторожным...
   - После приговора, когда его уводили, взял да и крикнул им там,
   словно совсем с ума спятил: "Да здравствует свободная мысль!"
   - А пан Бретшнейдер сюда больше не заходит?
   - Заходил несколько раз...
   Посетители всегда, как увидят его, говорят только про футбол...
   За всё это время к нему на удочку попался только один обойщик...
   - Это дело навыка. Он был глуповат, что ли?
   - Тот его спросил, стал бы он стрелять в сербов или нет.
   А обойщик ответил, что не умеет стрелять, что только раз был в тире,
   прострелил там корону...
   Пан Бершнейдер, вынув свою записную книжку, произнёс:
   "Ага! Ещё одна хорошенькая государственная измена!" -
   и вышел с этим обойщиком, и тот уже больше не вернулся.
   - Много их не возвращается...
  
   В трактир вошёл тайный агент Бретшнейдер...
  
   - Сегодня я пришёл, чтобы повидать вас, Швейк.
   В полицейском управлении мне сообщили, что вы торгуете собаками...
   - Желаете чистокровного или так... с улицы?
   - Я думаю приобрести чистокровного пса...
   - А почему бы вам не завести себе полицейскую собаку?
   Она бы вам сразу всё выследила, навела бы на след преступления...
  
   Бретшнейдер убеждал Швейка не бояться его.
   Он заявил, что сегодня он не на службе
   и потому Швейк может свободно говорить с ним о политике.
   Швейк заметил, что в трактире он никогда о политике не говорит,
   да и вообще вся политика - занятие для детей младшего возраста.
   Бретшнейдер, напротив, держался самых революционных убеждений.
   Он провозгласил, что каждое слабое государство обречено на гибель...
   Швейк на это ответил, что с государством у него никаких дел не было...
   Когда выпили по пятой, Бретшнейдер объявил себя анархистом
   и стал добиваться у Швейка совета, в какую организацию ему записаться...
   За шестой четвертинкой Бретшнейдер высказался за революцию
   и против мобилизации, на что Швейк шепнул ему:
   - Только что вошёл какой-то посетитель.
   Как бы он вас не услышал, у вас могут быть неприятности.
   Видите, трактирщица уже плачет...
  
   Бретшнейдер спросил:
   - Что вы плачете, хозяюшка?
   Через три месяца мы победим, будет амнистия - и ваш муж вернётся...
   Или вы не верите, что мы победим? - обратился он к Швейку.
   - Должны победить! Ну, мне пора домой. - сказал Швейк...
  
   Швейк идёт на войну
  
   В то время,
   когда галицийские леса видели бегущие через эту реку австрийские войска,
   в то время, когда на юге, в Сербии,
   австрийским дивизиям, одной за другой, всыпали по первое число
   (что они уже давно заслужили),
   австрийское военное министерство вспомнило о Швейке,
   надеясь, что он поможет монархии расхлёбывать кашу.
   Когда Швейку принесли повестку,
   он как раз лежал в постели: у него опять начался приступ ревматизма...
  
   - Я иду на войну.
   - Матерь Божья! Что вы там будете делать?
   - Сражаться. У Австрии дела очень плохи.
   Сверху лезут на Краков, а снизу - на Венгрию.
   Всыпали нам и в хвост и в гриву, куда ни погляди.
   Ввиду всего этого меня призывают на войну.
   Ещё вчера я читал вам в газете, что "дорогую родину заволокли тучи".
   - Но ведь вы не можете пошевелиться!
   - Я поеду на войну в коляске...
   Я вполне пригоден для пушечного мяса, вот только ноги...
   Но когда с Австрией дело дрянь, каждый калека должен быть на своём посту...
  
   Пани Мюллерова бросилась за доктором...
  
   Итак, в то время как Вена боролась за то,
   чтобы все народы Австро-Венгрии проявили максимум верности и преданности,
   доктор прописал Швейку бром против его патриотического энтузиазма
   и рекомендовал мужественному и честному солдату не думать о войне...
  
   Оставалось ещё два дня до срока,
   когда Швейк должен был предстать перед призывной комиссией...
  
   Форменная фуражка, коляска, костыли и букетик цветов, какие носят все рекруты.
  
   В тот памятный день пражские улицы
   были свидетелями трогательного примера истинного патриотизма.
   Старуха толкала перед собой коляску,
   в которой сидел мужчина в форменной фуражке и размахивал костылями.
   На его пиджаке красовался пёстрый букетик цветов.
   Человек этот кричал на всю улицу: "На Белград! На Белград!"
   За ним валила толпа...
   Обо всём происшедшем
   в "Пражской правительственной газете" была помещена статья...
   Три газеты считали,
   что более благородного гражданина чешская страна дать не могла.
   Однако господа в призывной комиссии не разделяли их взгляда.
   Особенно старший военный врач.
   Это был неумолимый человек,
   видевший во всём жульнические попытки уклониться от военной службы -
   от фронта, от пули и шрапнели.
   Известно его выражение: "Весь чешский народ - банда симулянтов".
   За десять недель своей деятельности он из одиннадцати тысяч граждан
   выловил десять тысяч девятьсот девяносто девять симулянтов
   и поймал бы на удочку одиннадцатитысячного,
   если бы того счастливца не хватил удар в тот самый момент,
   когда доктор на него заорал: "Кругом!"...
  
   И вот в этот памятный день перед врачом предстал Швейк...
  
   - Освобождён по идиотизму...
   - А ещё чем больны?
   - У меня ревматизм.
   Но служить буду государю императору до последней капли крови....
   - Вы симулянт... Немедленно арестовать этого типа...
  
   Швейка поместили в больничный барак при гарнизонной тюрьме
   среди малодушных симулянтов...
  
   В это время вдова генерала, баронесса, прилагала неимоверные усилия,
   чтобы разыскать того солдата, о котором писала газета,
   что он, калека, велел себя везти в военную комиссию в коляске...
   Это проявление патриотизма дало повод редакции газеты
   призвать своих читателей организовать сбор в пользу больного героя-калеки...
  
   Визитная карточка баронессы открыла ей двери тюрьмы...
   Через пять минут она уже знала, где лежит "бравый солдат Швейк"...
   Баронесса вынимала из корзины подарки.
   Дюжину жареных цыплят, две бутылки ликёра военного производства
   с этикеткой: "Боже, покарай Англию"...
   плитки шоколада с той же надписью "Боже, покарай Англию"...
  
   Доктор спросил Швейка:
   - Вы знакомы с баронессой?
   - Я её незаконнорожденный сын.
   Младенцем она меня подкинула, а теперь опять нашла...
  
   Члены комиссии резко разошлись во мнениях о Швейке.
   Половина из них утверждала, что Швейк - идиот,
   в то время как другая половина настаивала на том, что он прохвост
   и издевается над военной службой...
  
   Молодой военный врач, чистая и пока ещё не испорченная душа,
   попросил у старшего штабного врача слова.
   Его речь отличалась от речи начальника оптимизмом и наивностью.
   Говорил он по-немецки...
  
   Швейк в гарнизонной тюрьме
  
   Последим убежищем для нежелавших идти на войну была гарнизонная тюрьма...
   Стрелять в неприятеля и убивать шрапнелью и гранатами,
   находящихся по ту сторону фронта таких же несчастных, как и он сам,
   преподавателей математики, он считал глупым.
   "Не хочу, чтобы меня ненавидели за насилие", -
   сказал он себе и спокойно украл часы...
   В гарнизонной тюрьме многие сидели за кражу или мошенничество.
   Идеалисты и неидеалисты.
   Люди, считавшие военную службу источником личных доходов...
   Кроме того, в гарнизонной тюрьме сидели солдаты
   за преступления чисто воинского характера:
   нарушение дисциплины, попытки поднять мятеж, дезертирство.
   Особую группу составляли политические...
  
   Военно-юридический аппарат был великолепен.
   Такой судебный аппарат есть у каждого государства,
   стоящего перед общим политическим, экономическим и моральным крахом.
   Ореол былого могущества и славы
   оберегался судами, полицией, жандармерией и продажной сворой доносчиков...
  
   Принимая Швейка, тюремный смотритель бросил на него взгляд, полный укора...
  
   В гарнизонной тюрьме была своя часовня...
   Богослужение и проповедь спасали от тюремной скуки...
   Фельдкурат Отто Кац, типичный военный священник, был еврей.
   Впрочем, в этом нет ничего удивительного: архиепископ Кон тоже был еврей...
   Отто Кац учился в коммерческом институте
   и был призван на военную службу как вольноопределяющийся.
   Он так прекрасно разбирался в векселях,
   что за один год привёл фирму к полному банкротству...
   Он очутился в положении человека, который ниоткуда не ждёт наследства,
   не знает, где приклонить голову,
   и которому остаётся только устроиться на действительную военную службу.
   Однако вольноопределяющийся Отто Кац придумал ещё одну блестящую штуку.
   Он крестился. Обратился к Христу, чтобы Христос помог ему сделать карьеру.
   Обратился доверчиво,
   рассматривая этот шаг как коммерческую сделку между собой и Сыном Божьим.
   В офицерских кругах его величали "святым отцом"...
   К проповеди он никогда не готовился...
   Проповеди фельдкурата Отто Каца радовали всех...
   - Вы, лодыри, никогда ничему не научитесь. Я за то, чтобы всех вас расстрелять...
   Тернистый путь греха - это путь борьбы с пороками...
   Помните, что вы люди и должны сквозь тёмный мрак действительности
   устремить взоры в беспредельный простор вечности
   и постичь, что всё здесь тленно и недолговечно и что только один Бог вечен...
   А если вы воображаете, что я буду денно и нощно за вас молиться,
   чтобы милосердный Бог вдохнул свою душу в ваши застывшие сердца
   и святой своей милостью уничтожил беззакония ваши,
   принял бы вас в лоно своё навеки
   и во веки веков не оставлял своею милостью вас, подлецов,
   то вы жестоко ошибаетесь! Я вас в обитель рая вводить не намерен...
   Ничего не стану для вас делать.
   Даже не подумаю, потому что вы неисправимые негодяи.
   Бесконечное милосердие Всевышнего не поведёт вас по жизненному пути
   и не коснётся вас дыханием божественной любви,
   ибо Господу Богу и в голову не придёт возиться с такими мерзавцами...
   В окружающем вас мраке, болваны,
   не снизойдёт к вам сострадание Всевышнего,
   ибо и милосердие Божье имеет свои пределы...
   Милосердие Божье бесконечно, но только для порядочных людей,
   а не для всякого отребья,
   не соблюдавшего ни Его законов, ни воинского устава...
   Молиться вы не умеете и думаете, что ходить в церковь - одна потеха,
   словно здесь театр или кинематограф...
  
   Швейк рыдал...
  
   - Пусть каждый из вас берёт пример с этого человека. Он плачет.
   Не плачь. Ты хочешь исправиться? Это тебе, голубчик легко не удастся.
   Сейчас ты плачешь, а вернёшься в свою камеру
   и опять станешь таким же негодяем, как и раньше.
   Тебе придётся поразмыслить о бесконечном милосердии Божьем,
   долго придётся совершенствоваться, пока твоя грешная душа не выйдет наконец
   на тот путь истинный, по коему ей надлежит идти.
   Здесь на наших глазах заплакал один из вас,
   захотевший обратиться на путь истины, а что делают все остальные? Ни черта...
   На этом, хулиганьё, я кончил и требую,
   чтобы во время обедни вы вели себя прилично, а не как в прошлый раз...
  
   Фельдкурат сошёл с кафедры и проследовал в ризницу,
   куда направился за ним и смотритель.
   Через минуту смотритель вышел, подошёл к Швейку,
   вытащил его и отвёл в ризницу...
  
   Фельдкуратор сказал:
   - Я тут поразмыслил и считаю, что раскусил вас как следует...
   Признайся, подлец, что ревел ты только так, для смеху!
   - Так точно... Исповедуясь Всемогущему Богу и вам...
   Я видел, что вам недостаёт только кающегося грешника,
   к которому вы тщетно взывали.
   Я хотел доставить вам радость, чтобы вы не разуверились в людях.
   Да и сам я хотел поразвлечься, чтобы повеселело на душе...
   - Вы мне начинаете нравиться... Какого полка?
   - Осмелюсь доложить, что принадлежу и не принадлежу
   к Девяносто первому полку и вообще не знаю, что со мною происходит.
   - А за что вы здесь сидите?
   - Я по правде сказать, не знаю, за что тут сижу. Но я не жалуюсь.
   Мне просто не везёт.
   Я стараюсь как получше,
   а выходит так, что хуже не придумаешь, вроде как у того мученика на иконе...
  
   Фельдкуратор пошёл в канцелярию к следователю Бернису...
  
   Военный следователь был прежде всего светский человек,
   обольстительный танцор и распутник, который невероятно скучал на службе
   и писал немецкие стихи в свою записную книжку,
   чтобы всегда иметь наготове запасец.
   Он представлял собой важнейшее звено аппарата военного суда,
   так как в его руках было сосредоточено
   такое количество протоколов и совершенно запутанных актов,
   что он внушал уважение всему военно-полевому суду.
   Он постоянно забывал обвинительный материал,
   и это вынуждало его придумывать новый, он путал имена, терял нити обвинения
   и сучил новые, какие только приходили ему в голову;
   он судил дезертиров за воровство, а воров - за дезертирство;
   устраивал политические процессы, высасывая материал из пальца;
   он прибегал к разнообразнейшим фокусам,
   чтобы уличить обвиняемых в преступлениях, которые тем никогда и не снились,
   выдумывал оскорбления его величества
   и эти им самим сочинённые выражения инкриминировал тем обвиняемым,
   материалы против которых терялись у него
   в постоянном хаосе служебных актов и других официальных бумаг...
  
   - Как дела?
   - Неважно. Перепутали мне материалы, теперь в них сам чёрт не разберётся...
   - Играешь ещё в карты?
   - Продулся я в карты. Зато у меня на примете есть одна девочка...
   А ты что поделываешь, святой отец7
   - Мне нужен денщик...Фамилия его Швейк...
   Интересно бы знать,
   за что его посадили и нельзя ли мне его как-нибудь вытащить оттуда?
  
   Следователь стал рыться в ящиках стола, отыскивая дело Швейка,
   но, как всегда, не мог ничего найти...
   - Итак, пропал у меня Швейк.
   Велю вызвать его сюда и, если он ни в чём не признается, отпущу.
   Я прикажу отвести его к тебе, а остальное ты уж сам устроишь...
   После ухода фельдкурата следователь Бернис велел привести к себе Швейка...
  
   Швейк разглядывал канцелярию военного следователя...
   Фотографии различных экзекуций, произведённых армией в Галиции и в Сербии.
   Это были художественные снимки спалённых хат и сожжённых деревьев,
   ветки которых пригнулись к земле под тяжестью повешенных...
   Снимок из Сербии, где была сфотографирована повешенная семья:
   маленький мальчик, отец и мать.
   Двое вооружённых солдат охраняют дерево, на котором висит несколько человек,
   а на переднем плане с видом победителя стоит офицер, курящий сигарету.
   Вдали видна действующая полевая кухня...
  
   - Что вы там натворили Швейк?
   Признаетесь или будете ждать, пока составим на вас обвинительный акт?
   Не воображайте, что вы находитесь перед каким-нибудь судом,
   где ведут следствие штатские балбесы. У нас суд военный.
   Императорский и королевский военный суд.
   Единственным вашим спасением от строгой и справедливой кары
   может быть только полное признание.
  
   У следователя Берниса был "свой собственный метод"
   на случай утери материала против обвиняемого.
   Но, как видите, в этом методе не было ничего особенного,
   поэтому не приходится удивляться,
   что результаты такого рода расследования и допроса всегда равнялись нулю.
  
   Следователь Бернис считал себя настолько проницательным,
   что, не имея материала против обвиняемого,
   не зная, в чём его обвиняют и за что он вообще сидит в гарнизонной тюрьме,
   из одних только наблюдений
   за поведением и выражением лица допрашиваемого выводил заключение,
   за что этого человека держат в тюрьме.
   Его проницательность и знание людей были так глубоки,
   что одного цыгана,
   который попал в гарнизонную тюрьму за кражу нескольких дюжин белья,
   Бернис обвинил в политическом преступлении:
   дескать, тот в трактире
   агитировал среди солдат за создание самостоятельного государства,
   в составе Чехии и Словакии, во главе с королём-славяником...
   Несчастный цыган выдумал и дату, и трактир, и полк,
   а когда возвращался с допроса, просто сбежал из гарнизонной тюрьмы...
  
   Бернил спросил Швейка:
   - Вы ни в чём не желаете признаваться?
   Вы не хотите рассказать, как вы сюда попали, за что вас посадили?..
   - Осмелюсь доложить, я здесь, в гарнизонной тюрьме, вроде как найдёныш...
  
   Быстрый взгляд следователя
   скользнул по фигуре и лицу Швейка и разбился о них.
   От всего существа Швейка веяло таким равнодушием и такой невинностью...
  
   - Впредь до дальнейших указаний
   Швейк передаётся в распоряжение господина фельдкурата Каца.
   Заготовить пропуск.
   Отвести Швейка с двумя конвойными к господину фельдкурату.
   - Прикажете отвести его в кандалах?
   - Осёл! Я же ясно сказал: заготовить пропуск!..
  
   Швейк в денщиках у фельдкурата
  
   Швейковская одиссея снова развёртывается
   под почётным эскортом двух солдат, вооружённых винтовками...
   - Откуда будешь?
   - Из Праги.
   - Не удерёшь от нас?.. Ты не знаешь, зачем мы ведём тебя к фельдкурату?
   - На исповедь. Завтра меня повесят. Так всегда делается.
   Это, как говорится, для успокоения души.
   - А за что тебя?
   - Не знаю. Я ничего не знаю. Видно, судьба...
   - А ты не политический?
   - Политический, даже очень...
   - Может, ты национальный социалист?..
   - Пить хочется...
   - По одной кружке и мы пропустили бы...
  
   По дороге Швейк рассказывал разные анекдоты,
   и они в чудесном настроении пришли в трактир...
  
   В атмосфере продажной любви, никотина и алкоголя
   незримо витал старый девиз: "После нас - хоть потоп".
  
   После обеда к ним подсел какой-то солдат
   и предложил сделать за пять крон флегмону и заражение крови,
   шприц для подкожного впрыскивания у него при себе,
   и он может впрыснуть им в ногу или руку керосин.
   После этого они пролежат не менее двух месяцев,
   а если будут смачивать рану слюнями, то и все полгода,
   и их вынуждены будут совсем освободить от военной службы...
  
   Когда время подошло к вечеру,
   Швейк внёс предложение отправиться в путь к фельдкурату...
   Конвойные упрашивали Швейка остаться ещё...
   Однако Швейку в трактире уже надоело, и он пригрозил, что пойдёт один...
   Тронулись в путь,
   однако Швейку пришлось пообещать, что они сделают ещё один привал...
   Остановились они в маленьком кафе, где конвоир продал свои серебряные часы,
   чтобы они могли ещё поразвлечься...
   Оттуда конвоиров под руки вёл уже Швейк. Это стоило ему большого труда...
   Сверхчеловеческими усилиями ему удалось наконец дотащить их
   до Краловской площади, где жил фельдкурат...
  
   Фельдкурат обратил своё внимание на солдат, которые привели Швейка и,
   несмотря на то что изо всех сил старались стоять ровно,
   качались из стороны в сторону, тщетно пытаясь опереться на свои ружья.
   - Вы пьяны!.. Вы напились при исполнении служебных обязанностей!
   За это я посадить велю вас!
   Швейк, отберите у них ружья, отведите на кухню и сторожите,
   пока не придёт патруль. Я сейчас позвоню в казармы...
  
   Итак, слова Наполеона: "На войне ситуация меняется каждое мгновение",
   нашли здесь своё полное подтверждение -
   утром конвоиры вели под штыками Швейка и боялись, как бы он не сбежал,
   а под вечер оказалось, что Швейк привёл их к месту назначения
   и ему пришлось их караулить...
  
   Швейк сказал:
   - Теперь вы, по крайней мере, видите, что военная служба - не фунт изюма.
   Я только исполняю свой долг.
   Влип я в это дело случайно, как и вы,
   но мне, как говорится, "улыбнулась фортуна"...
   В дверях появился фельдкурат.
   - Я никак не могу дозвониться в казармы. А потому ступайте домой...
   Но помните, что на службе пьянствовать нельзя... Марш отсюда!..
   В казармы он не звонил, так как телефона у него не было...
  
   Уже третий день Швейк служил в денщиках у фельдкурата Отто Каца
   и за это время видел его только один раз.
   На третий день пришёл денщик поручика и сказал Швейку,
   чтобы тот шёл с ним за фельдкуратом.
   По дороге денщик рассказал Швейку,
   что фельдкурат поссорился с поручиком и разбил пианино.
   Фельдкурат в доску пьян и не хочет идти домой, а поручит тоже пьяный,
   всё-таки выкинул его на лестницу, и тот сидит у двери на полу и дремлет...
  
   Фельдкурат был подавлен, на него напала хандра...
  
   Он принялся рыться в кошельке...
   - У меня всего-навсего... Что если продать диван...
   Домохозяину я скажу, что я его одолжил или что его украли.
   Нет, диван я оставлю. Пошлю-ка я вас к капитану, пусть он одолжит...
   Он позавчера выиграл в карты.
   Если вам не повезёт, ступайте в казармы к поручику...
   Если и там не выйдет, то отправляйтесь к капитану...
   Скажите ему, что мне необходимо платить за фураж для лошади,
   так как те деньги я пропил... А если и там у вас не выгорит, заложим рояль...
   Постарайтесь убедить...
   Выдумывайте что хотите, но с пустыми руками не возвращайтесь,
   не то пошлю на фронт.
   Да спросите у капитана, где он покупает ореховую настойку,
   и купите две бутылки...
  
   Швейк выполнил это задание блестяще.
   Его простодушие и честная физиономия вызывали полное доверие ко всему,
   что бы он ни говорил...
   Деньги он получил всюду...
   Когда он с честью вернулся из экспедиции и показал фельдкурату деньги,
   тот был поражён.
  
   - Я взял всё сразу,
   чтобы нам не пришлось завтра или послезавтра снова заботиться о деньгах...
   Я сказал, что вам необходимо платить алименты...
   - Алименты7
   - Ну да... Вы же мне сказали, чтобы я что-нибудь выдумал,
   а ничего другого мне в голову не пришло...
   - Какой позор...
   - Да, вот ещё: там пришли за роялем.
   Я их привёл, чтобы они отвезли его в ломбард... И денег прибавится...
   И на диван у меня уже покупатель есть...
   - А больше вы ничего не обстряпали, Швейк?..
   - Я принёс вместо двух бутылок ореховой настойки пять,
   чтобы у нас был кое-какой запас и всегда нашлось что выпить...
  
   Когда Швейк вернулся из ломбарда,
   фельдкурат сидел перед раскупоренной бутылкой ореховой настойки...
   Он был опять навеселе.
   Он объявил Швейку, что с завтрашнего дня начинает новую жизнь,
   так как употреблять алкоголь - низменный материализм,
   а жить следует жизнью духовной...
   Он философствовал приблизительно с полчаса...
   Когда была откупорена третья бутылка, пришёл торговец старой мебелью
   и фельдкурат за бесценок продал ему диван...
   Вечер застал Швейка за приятельской беседой с фельдкуратом...
   К ночи отношения, однако, изменились.
   Фельдкурат вернулся к своему вчерашнему состоянию...
   Эта идиллия продолжалась до тех пор, пока Швейк не сказал фельдкурату:
   - Хватит! Теперь в постель и дрыхни! Понял?..
  
   - Завтра едем служить полевую обедню. Сварите чёрный кофе с ромом...
   Или нет, лучше сварите грог...
  
   Швейк с фельдкуратом едут служить полевую обедню
  
   Приготовления к отправке людей на тот свет всегда производились именем Бога
   или другого высшего существа, созданного человеческой фантазией...
  
   Древние финикяне, прежде чем перерезать пленнику горло,
   совершали торжественное богослужение так же,
   как проделывали это несколько тысячелетий спустя новые поколения,
   отправляясь на войну, чтобы огнём и мечом уничтожить противника...
  
   Людоеды на Гвинейских островах и в Полинезии
   перед торжественным съедением пленных или же людей никчёмных:
   миссионеров, путешественников, коммивояжеров различных фирм
   и просто любопытных, приносят жертвы своим богам,
   выполняя при этом самые разнообразные религиозные обряды...
  
   Святая инквизиция, прежде чем сжечь свою несчастную жертву,
   служила торжественную мессу с песнопениями...
   В казни преступника всегда участвует священник,
   своим присутствием обременяя осуждённого...
  
   В Пруссии пастор подводил несчастного осуждённого под топор,
   в Австрии католический священник - к виселице,
   во Франции - под гильотину,
   в Америке священник подводил к электрическому стулу,
   в Испании - к креслу с приспособлением для удушения,
   в России бородатый поп сопровождал революционеров на казнь...
  
   Великая бойня - мировая война -
   также не обошлась без благословения священников.
   Полковые священники всех армий молились и служили обедни за победу тех,
   у кого состояли на содержании.
   Священник появлялся во время казни взбунтовавшихся солдат;
   священника можно было видеть и на казнях чешских легионеров...
  
   По всей Европе люди, будто скот, шли на бойню, куда их рядом с мясниками -
   императорами, королями, президентами и другими владыками и полководцами -
   гнали священнослужители всех вероисповеданий, благословляя их...
  
   Полевую обедню служили дважды:
   когда часть отправлялась на фронт и потом на передовой,
   накануне кровавой бойни, перед тем, как вели на смерть...
  
   Походный алтарь был изделием венской еврейской фирмы Мориц Малер,
   изготовлявшей всевозможные предметы, необходимые для богослужения...
   Намалёванный кричащими красками,
   этот алтарь издали казался цветной таблицей
   для проверки зрения железнодорожников...
   Бог-отец был похож на разбойника с дикого Запада,
   каких преподносят публике захватывающие кровавые американские фильмы...
  
   Швейк благополучно погрузил походный алтарь на дрожки,
   а сам сел к извозчику на козлы...
   Когда они проезжали продовольственную заставу,
   Швейк на вопрос сторожа, что везут, ответил:
   - Пресвятую троицу и деву Марию с фельдкуратом...
  
   Во время обедни фельдкурату всегда прислуживал один пехотинец,
   который как раз теперь предпочёл сделаться телефонистом и уехал на фронт.
   - Не беда, господин фельдкурат, - заявил Швейк. - Я могу его заменить.
   - А вы умеете министровать?
   - Никогда этим не занимался, но попробовать можно. Теперь ведь война,
   а в войну люди берутся за такие дела, которые раньше им и не снилось...
  
   Речь фельдкурата была весьма лаконична:
   - Солдаты!
   Мы собрались здесь для того,
   чтобы перед отъездом на поле брани обратить свои сердца к Богу;
   да дарует он нам победу и сохранит нас невредимыми.
   Не буду вас долго задерживать, желаю всего наилучшего...
   Обедня продолжалась ровно десять минут...
  
   Когда они вернулись домой, Швейк обратился к фельдкурату:
   - Осмелюсь спросить, господин фельдкурат,
   должен ли министрант быть того же вероисповедания, что и священник,
   которому он прислуживает?
   - Конечно. Иначе обедня будет недействительна.
   - Господин фельдкурат!
   Произошла крупная ошибка. Ведь я - вне вероисповедания...
   - Выпейте церковного вина, которое там от меня осталось в бутылке,
   и считайте себя вновь вступившим в лоно церкви...
  
   Религиозный диспут
  
   Случалось, Швейк по целым дням не видел пастыря солдатских душ.
   Свои духовные обязанности фельдкурат перемежал с кутежами
   и лишь изредка заходил домой,
   весь перемазанный и грязный, словно кот после прогулок по крышам.
   Возвращаясь домой, если он ещё вообще в состоянии был говорить,
   фельдкурат перед сном беседовал со Швейком
   о высоких материях, о духовном экстазе и о радости мышления,
   а иногда даже пытался декламировать Гейне...
  
   Вечером их навестил набожный фельдкурат...
   Это был фанатик, стремившийся каждого человека приблизить к Богу...
   Сегодня бывший законоучитель пришёл наставить своего коллегу Каца
   на путь истинный и заронить в его душу искру Божью...
   Набожный фельдкурат был потрясён, когда на столе появились три бутылки.
   - Это лёгкое церковное вино, коллега. Очень хороший рислинг.
   По вкусу напоминает мозельское...
   - Я пить не буду. Я пришёл заронить в вашу душу искру Божью...
   - Но у вас, коллега, пересохнет в горле. Выпейте, а я послушаю.
   Я человек весьма терпимый, могу выслушать и чужие мнения...
  
   Веселье было в самом разгаре...
   Казалось, что возвращаются времена преследователей первых христиан...
  
   Швейк едет соборовать
  
   Фельдкурат Отто Кац задумчиво сидел над циркуляром,
   только что принесённым из казарм...
   - Придётся нам ехать на Карлову площадь соборовать.
   Я даже забыл, как это делается...
   - Что ж, купим катехизис. Там об этом есть. Катехизис для духовных пастырей -
   всё равно что путеводитель для иностранцев....
   Вот, к примеру, в Эмаузском монастыре работал один помощником садовника.
   Решил он сделаться послушников,
   чтобы получить рясу и не трепать своей одежды.
   Для этого ему пришлось купить катехизис
   и выучить, как полагается осенять себя крестным знамением,
   кто единственный уберегся от первородного греха,
   что значит иметь чистую совесть и прочие подобные мелочи.
   А потом он продал тайком половину урожая огурцов с монастырского огорода
   и с позором вылетел из монастыря...
  
   В военном госпитале жаждали соборования двое:
   старый майор и офицер запаса, бывший банковский чиновник.
   Оба получили в Карпатах по пуле в живот и теперь лежали рядом...
   Однако в ночь перед соборованием они оба умерли...
  
   Швейк ждал фельдкурата в караульном помещении... с бутылочкой
   освящённого елея, возбуждавшей в солдатах неподдельный интерес...
   Молодой солдатик с Чехо-Моравской возвышенности, который ещё верил в Бога,
   просил не спорить о святых таинствах:
   дескать, мы, как христиане, не должны терять надежды...
  
   - Хороша надежда, если шрапнель оторвёт тебе голову! Дурачили нас только!
   До войны приезжал к нам депутат-клерикал
   и говорил о царстве Божьем на Земле.
   Мол, Господь Бог не желает войны и хочет, чтобы все жили как братья.
   А как только вспыхнула война,
   во всех костёлах стали молиться за успех нашего оружия,
   а о Боге начали говорить будто о начальнике Генерального штаба,
   который руководит военными действиями.
   Насмотрелся я похорон в этом госпитале!
   Отрезанные руки и ноги прямо возами вывозят!..
  
   - Солдат хоронят нагишом, а форму с мёртвого надевают на живого.
   Так и идёт по очереди...
   - Пока не выиграем войну, - заметил Швейк.
   - Такой денщик-холуй выиграет! На фронт бы таких, в окопы погнать вас на штыки,
   к чёртовой матери на проволочные заграждения, в волчьи ямы,
   против миномётов...
   Прохлаждаться в тылу каждый умеет,
   а вот помирать на фронте никому не охота...
   Молоденький вздохнул. Ему стало жалко своей молодой жизни.
   Зачем он только родился в этот дурацкий век?.. И к чему всё это?..
  
   - Мы едем домой, Швейк...
  
   Швейк в денщиках у поручика Лукаша
  
   Недолго длилось счастье Швейка...
   Фельдкурат продал Швейка поручику Лукашу
   или, точнее говоря, проиграл его в карты...
   "Это некрасиво с моей стороны...
   Как я теперь посмотрю в его глупые добрые глаза..."
   - Милый Швейк, со мной нынче произошёл необыкновенный случай.
   Мне чертовски не везло в игре... Просадил все деньги... и наконец проиграл вас.
   Взял под вас сто крон в долг, и если до послезавтра их не верну,
   то вы будете принадлежать уже не мне, а поручику Лукашу.
   Мне, право, очень жаль...
   - Сто крон у меня найдётся. Могу вам одолжить.
   - Давайте их сюда. Я их сейчас же отнесу Лукашу.
   Мне, право, не хотелось бы с вами расстаться...
  
   Возвращаясь домой, фельдкурат пришёл к убеждению, что всему конец,
   что Швейка ничто не может спасти
   и что ему предопределено служить у поручика Лукаша...
   - Всё напрасно, Швейк. От судьбы не уйдёшь! Я проиграл и вас, и ваши сто крон.
   Я сделал всё, что только было в моих силах, но судьба сильнее меня...
   Пришла пора нам расстаться...
   - Плохо дело, когда карта не идёт, но ещё хуже, когда везёт чересчур...
   Был такой случай...
  
   Первое, что увидел утром поручик Лукаш,
   была честная, открытая физиономия бравого солдата Швейка,
   который отрапортовал:
   - Честь имею доложить, господин обер-лейтенант,
   я тот самый Швейк, которого господин фельдкурат проиграл в карты...
  
   Институт денщиков очень древнего происхождения...
   В старину денщик должен был быть благочестивым, добродетельным,
   правдивым, скромным, доблестным, отважным, честным, трудолюбивым, -
   словом, идеалом человека.
   Наша эпоха многое изменила в характере этого типа.
   Современный денщик
   обыкновенно не благочестив, не добродетелен, не правдив.
   Он врёт, обманывает своего господина
   и очень часто обращает жизнь своего начальника в настоящий ад.
   Это льстивый раб, придумывающий самые коварные трюки,
   чтобы отравить жизнь своему хозяину.
   Среди нового поколения денщиков уже не найдётся самоотверженных существ...
   С другой стороны, мы видим, что в борьбе за свой авторитет -
   в борьбе не на жизнь, а на смерть со своими денщиками -
   начальники прибегают к самым решительным мерам.
   Иногда дело доходит до террора...
   По мнению таких господ, жизнь денщика не имеет никакой цены.
   Денщик - вещь, часто только чучело для оплеух, раб, прислуга
   с неограниченным числом обязанностей. Не удивительно,
   если такое положение принуждает раба быть изворотливым и льстивым...
   В настоящее время денщики рассеяны по всей нашей республике
   и рассказывают о своих геройских подвигах. Они-де штурмовали...
   Каждый из них - Наполеон.
   "Вот я и говорю нашему полковнику:
   пусть, мол, позвонит в штаб, что можно начинать..."
   В большинстве случаев денщики были реакционерами,
   и солдаты их ненавидели. Некоторые из денщиков были доносчиками...
   Они развились в особую касту. Их эгоизм не знал границ...
  
   Поручик Лукаш был типичным кадровым офицером
   сильно обветшавшей Австрийской монархии.
   Кадетский корпус выработал из него хамелеона:
   в обществе он говорил по-немецки, писал по-немецки, но читал чешские книги,
   а когда преподавал в школе для вольноопределяющихся, состоящей из чехов,
   то говорил им конфиденциально:
   "Останемся чехами, но никто не должен об этом знать. Я тоже чех..."
  
   Он считал чешский народ своего рода тайной организацией,
   от которой лучше всего держаться подальше...
  
   Лукаш родился в деревне среди тёмных лесов и озёр Южной Чехии
   и сохранил черты характера крестьян этой местности...
   Своих денщиков он считал существами низшего порядка...
  
   Когда Швейк явился к Лукашу, поручик провёл его к себе в комнату и сказал:
   - Вас рекомендовал мне господи фельдкурат Кац.
   Надеюсь, вы не осрамите его рекомендацию.
   У меня была дюжина денщиков, и ни один из них не удержался.
   Предупреждаю, я строг и беспощадно наказываю за каждую подлость и ложь...
   Я требую... Куда вы смотрите?
   - Осмелюсь доложить...
   - Господин фельдкурат аттестовал вас как редкого болвана.
   Думаю, он не ошибся...
   - Осмелюсь доложить, господин фельдкурат взаправду не ошибся.
   Когда я служил на действительной, меня освободили от военной службы
   из-за идиотизма, общепризнанного идиотизма...
  
   - Да-с! Чтобы всегда у меня был порядок и чистота и не сметь лгать.
   Я люблю честность. Ненавижу ложь и наказываю за неё немилосердно.
   Вы меня поняли?
   - Так точно, господин обер-лейтенант, понял. Нет ничего хуже, когда человек лжёт.
   Если уж начал кто завираться - знай, что он погиб...
   Я держусь того мнения, что лучше признаться,
   а если уж натворил, - прийти и сказать...
   А если говорить насчёт честности, то это, конечно, вещь прекрасная,
   с нею человек далеко пойдёт...
   Честный человек, всюду его уважают, сам собой доволен
   и чувствует себя как новорожденный, когда, ложась спать, может сказать:
   "Сегодня я опять был честным"...
  
   После ухода Лукаша Швейк привёл всю квартиру в самый строгий порядок...
  
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, всё в порядке.
   Только вот кошка набезобразничала: сожрала вашу канарейку.
   - Как?!
   - Осмелюсь доложить... Я давно знал, что кошки не любят канареек и обижают их.
   Вот я и решил познакомить их поближе...
   Я кошку как следует выругал, но, боже упаси, пальцем её не тронул, я ждал вас,
   как вы это дело решите, что с ней, с этой паршивой уродиной, делать...
   - Послушайте, Швейк, вы на самом деле такой олух царя небесного?
   - Так точно... Мне с малых лет не везёт.
   Я всегда хочу поправить дело, чтобы вышло по-хорошему,
   и никогда ничего из этого не получается,
   кроме неприятностей и для меня, и для других.
   Я только хотел их обеих познакомить, чтобы привыкли друг к другу...
   - Вы умеете обращаться с животными? Любите их?
   - Больше всего я люблю собак,
   потому что это очень доходное дело для того, кто умеет ими торговать.
   Но у меня дело не пошло, так как я всегда был слишком честен...
   Собаки не могут краситься сами, как дамы,
   об этом приходится заботиться тому, кто хочет их продать.
   Если, к примеру, пёс старый и седой,
   а вы хотите продать его за годовалого щенка, то...
   Когда я в своё время торговал животными, пришла ко мне одна дама...
   У неё попугай улетел в сад, а там в это время мальчишки играли в индейцев.
   Они поймали попугая, вырвали у него из хвоста все перья и разукрасились ими.
   Попугай со стыда, что остался бесхвостый, расхворался,
   а ветеринар доконал его порошками...
   Эта дама сказала, что хочет купить нового попугая, но воспитанного,
   а не грубияна, который только и умеет что ругаться.
   Что мне было делать, раз никакого попугая у меня не было...
   А был у меня только злющий бульдог, совершенно слепой.
   Так мне пришлось уговаривать эту даму с четырёх часов дня до семи вечера,
   пока она не купила вместо попугая вот этого слепого бульдога. Я сказал ей:
   "Пусть теперь мальчишки только попробуют и ему вырвать хвост"...
   Больше мне с этой дамой не довелось разговаривать:
   из-за этого бульдога ей пришлось покинуть Прагу, так как он перекусал весь дом.
   - Я сам люблю собак. Кое-кто из моих друзей взял с собой на фронт собаку.
   Потом товарищи писали мне, что в обществе такого верного и преданного друга
   фронтовая служба протекает незаметно.
   Вы, я вижу, хорошо знаете все породы собак,
   и надеюсь, что, если б у меня была собака, вы бы сумели за ней ухаживать...
  
   В то время как австрийские войска, прижатые неприятелем в лесах
   на реках Дунаец и Рабе, стояли под ливнем снарядов,
   а крупнокалиберные орудия разрывали в клочки и засыпали землёю
   целые роты австрийцев на Карпатах,
   в то время как на всех театрах военных действий
   горизонты озарялись огнём пылающих деревень и городов,
   поручик Лукаш и Швейк переживали не совсем приятную идиллию с дамой,
   сбежавшей от мужа и разыгрывающей теперь роль хозяйки дома...
   - Лучше всего, господин обер-лейтенант, если б её муж узнал, где она находится,
   и приехал за ней. Пошлите ему телеграмму
   - Он весьма интеллигентный человек, я его знаю.
   Он ведёт оптовую торговлю хмелем... Я пошлю ему телеграмму...
  
   Интеллигентный торговец хмелем осторожно спросил:
   - Скоро едете на фронт, господин поручик?
   - Я подал рапорт о переводе меня в Девяносто первый полк.
   Поеду, как только закончу дела в школе вольноопределяющихся.
   Нам нужно огромное количество офицеров,
   но, к сожалению, в настоящее время наблюдается печальное явление:
   молодые люди не стремятся... Предпочитают оставаться простыми рядовыми,
   вместо того чтобы стремиться стать юнкерами.
   - Война сильно повредила торговле хмелем,
   однако, я думаю, она долго не продлится
   - Наше положение весьма благоприятно.
   Теперь никто уже не сомневается, что победит оружие центральных держав.
   Франция, Англия и Россия слишком слабы
   против австро-турецко-германской твердыни.
   Правда, на некоторых фронтах мы потерпели незначительные неудачи.
   Однако нет никакого сомнения, что, как только мы прорвём фронт
   между карпатским хребтом и Средним Дунайцем, войне наступит конец.
   Точно так же и французам в ближайшее время
   грозит потеря всей Восточной Франции и вторжение германских войск в Париж.
   А ещё надо учесть, что в Сербии наши манёвры проходят весьма успешно.
   Отступление наших войск,
   представляющее собой фактически лишь перегруппировку,
   многие объясняют совершенно иначе,
   чем того требует простое хладнокровие во время войны.
   В самом скором времени мы увидим, что наши строго рассчитанные манёвры
   на южном театре военных действий принесут свои плоды.
   Извольте взглянуть на карту...
   Восточные Бескиды - это наш самый надёжный опорный пункт.
   На карпатских участках у нас, как видите, тоже сильная опора.
   Мощный удар по этой линии, и мы не остановимся до самой Москвы:
   война кончится быстрее, чем мы предполагаем.
   - А что Турция?..
   - Турция держится прекрасно... Наш император наградил орденами...
   Довольно много наград за такой короткий срок...
  
   - Из-за войны наш хмель лишился сбыта за границей.
   Франция, Англия, Россия и Балканы для нашего хмеля потеряны.
   Мы пока ещё отправляем его в Италию,
   но опасаюсь, что и Италия вмешается в это дело.
   Однако после нашей победы диктовать цены на товары будем мы!
   - Италия сохранит строгий нейтралитет. Это совершенно...
   - Но почему Италия не желает признавать,
   что она связана тройственным союзом с Австро-Венгрией и Германией?
   Я ждал, что Италия выступит против Франции и Сербии.
   Тогда бы война уже подходила к концу. У меня гниёт на складе хмель.
   Сделки о поставках внутри страны плохие, экспорт равен нулю,
   а Италия сохраняет нейтралитет.
   Для чего же в таком случае она ещё в 1912-ом году
   возобновила с нами тройственный союз?
   О чём думает министр иностранных дел? Что этот господин делает?
   Спит он, что ли?
   Знаете ли вы, какой годовой оборот был у меня до войны и какой теперь?..
   Пожалуйте, не думайте, что я не в курсе событий...
   Почему германцы отошли назад к своим границам,
   когда они уже были у самого Парижа?
   Почему между Маасом и Мозелем
   опять ведутся оживлённые артиллерийские бои?
   Известно ли вам, что в Комбр-а-Вевр у Марша сгорело три пивоваренных завода,
   куда я ежегодно отправлял свыше пятисот мешков хмеля?
   Гартмансвейлерский пивоваренный завод в Вогезах тоже сгорел.
   Громадный пивоваренный завод в Гидерсбахе сровнен с землёй.
   Вот вам уже убыток с тысячу двести мешков хмеля в год для моей фирмы.
   Шесть раз сражались немцы с бельгийцами
   за обладание пивоваренным заводом.
   Клостергек - вот вам ещё убыток в триста пятьдесят мешков хмеля в год!..
   Меня все эти события совершенно выводят из равновесия.
   А раньше я был вполне уравновешенным человеком...
   Одна только Варшава покупала у нас
   две тысячи триста семьдесят мешков хмеля.
   Самый большой пивоваренный завод там Августинский...
   Есть от чего прийти в отчаяние...
   Венгерские пивоваренные заводы покупали у меня хмель
   для своего экспортного пива, которое они вывозили в самую Александрию...
   Теперь из-за блокады они не хотят делать никаких заказов...
   Застой, упадок, нищета...
  
   На следующий день бравый солдат Швейк прохаживался около сквера.
   Он поджидал служанку с пинчером. Наконец Швейк дождался...
   Пёс гонялся за воробьями, завтракавшими конским навозом...
  
   Вечером, когда поручик вернулся из казармы,
   Швейк и Макс были уже закадычными друзьями.
   Глядя на Макса, Швейк философствовал:
   - Если вот посмотреть со стороны,
   так, собственно говоря, каждый солдат тоже украден из своего дома...
   На вопрос поручика, где Швейк достал собаку и сколько за неё заплатил,
   Швейк совершенно спокойно сообщил,
   что собаку подарил ему один приятель, которого только что призвали в армию...
   В то время как Швейк купал собаку, полковник, её бывший владелец,
   ругался и угрожал неведомому вору,
   что предаст его военно-полевому суду и велит расстрелять, повесить,
   засадить на двадцать лет в тюрьму и изрубить на мелкие куски...
  
   Катастрофа
  
   Полковник... страдал манией всё объяснять и делал это с воодушевлением,
   с каким изобретатель рассказывает о своём изобретении...
   Он был так непроходимо глуп, что офицеры, завидев его издали,
   сворачивали в сторону, чтобы не выслушивать от него...
   Было странно, как мог этот идиот сравнительно быстро продвигаться по службе
   и пользоваться покровительством очень влиятельных лиц...
   На манёврах полковник творил прямо чудеса:
   никуда он не поспевал вовремя и водил полк колоннами против пулемётов.
   Несколько лет назад на манёврах в Южной Чехии, где присутствовал император,
   он исчез вместе со своим полком, попав с ним в Моравию
   и проблуждал там ещё несколько дней после того, как манёвры закончились
   и солдаты уже валялись в казармах. Но ему и это сошло...
   Он был необыкновенно мстителен
   и губил тех из подчинённых офицеров, которые ему почему-то не нравились...
   При всей своей тупости полковник был чрезвычайно набожен.
   Он часто ходил на исповедь и к причастию в костёл
   и с самого начала войны усердно молился за победу германского оружия.
   Он смешивал христианство и мечты о германской гегемонии.
   Бог должен был помочь отнять имущество и землю у побеждённых.
   Его бесило, когда он читал в газетах, что опять привезли пленных.
   - К ему возить сюда пленных? Перестрелять их всех! Никакой пощады!
   Плясать среди трупов!
   А гражданское население Сербии сжечь, всех до последнего человека.
   Детей прикончить штыками...
   Он был ничем не хуже немецкого поэта Фиродта,
   опубликовавшего во время войны стихи,
   в которых призывал Германию воспылать ненавистью
   к миллионам французских дьяволов и хладнокровно убивать их:
   "Пусть выше гор, до самых облаков
   Людские кости и дымящееся мясо громоздятся..."
  
   Закончив занятия в школе вольноопределяющихся,
   поручик Лукаш вышел прогуляться с Максом...
   - Позволю себе предупредить вас, господин обер-лейтенант, -
   заботливо сказал Швейк...
   Они вышли на улицу...
   Перед поручиком стоял полковник...
   - С каких это пор вошло у господ офицеров в моду
   ходить на прогулку с крадеными собаками?..
   - Эта собака, господин полковник...
   - ...принадлежит мне, господин поручик! Это мой Фокс.
   А Фокс, или Макс, вспомнив старого хозяина,
   совершенно выкинул из сердца нового
   и, вырвавшись, прыгал на полковника, проявляя такую радость...
  
   "Что сделать со Швейком? - размышлял поручик... Нет, этого недостаточно...
   "Убью его, мерзавца!"
  
   Швейк был всецело погружён в разговор с вестовым из казармы...
   Вестовой принёс поручику бумаги на подпись и поджидал его...
   Разговор шёл о том, что Австрия вылетит в трубу...
   - Государь император небось одурел от всего этого.
   Умным-то он вообще никогда не был, но эта война его доконает.
   - Балда он! Глуп, как полено. Видно и не знает, что война идёт.
   Ему, наверно, постеснялись об этом доложить...
   Он вообще уже ничего не соображает...
   - Поскорей бы уж нам наложили как следует,
   чтобы Австрия наконец успокоилась...
   Как только попаду на фронт, тут же смоюсь...
   Так высказывались солдаты о мировой войне.
   Вестовой из казармы сказал, что сегодня в Праге ходят слухи,
   что уже слышна орудийная пальба,
   и будто русский царь очень скоро будет в Кракове.
   Далее речь зашла о том, что чешский хлеб вывозится в Германию
   и что германские солдаты получают сигареты и шоколад...
  
   Разговор был прерван приходом поручика Лукаша...
  
   Бросив на Швейка страшный, уничтожающий взгляд, он подписал бумаги
   и, отпустив солдата... Глаза поручика метали молнии.
   Сев на стул и глядя на Швейка, он размышлял о том, с чего начать избиение...
   На него открыто и простосердечно глядели добрые, невинные глаза Швейка,
   который отважился нарушить предгрозовую тишину словами:
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, что вы лишились кошки.
   Она сожрала сапожный крем и сдохла...
   Я её бросил в подвал, но не в наш, а в соседний...
   - Швейк! Вы украли собаку!..
   - Мне сразу показалось, что дело неладно, когда вы вернулись без собаки...
   - Откуда вы привели собаку?..
   Знаете ли вы, что она принадлежит нашему командиру полка?
   Он её только что отнял у меня на улице. Это позор на весь мир...
   Зачем вы привели мне краденую собаку?
   - Чтобы доставить вам удовольствие...
   - Идите-ка спать, Швейк... Вы способны нести околесицу хоть до утра...
  
   На рассвете поручик чувствовал себя как после разгула...
   Его преследовали кошмары.
   Обессиленный страшными видениями, он уснул только к утру,
   но его разбудил Швейк...
  
   - Осмелюсь спросить, господин обер-лейтенант,
   не прикажете ли подыскать вам другую собачку?
   - У меня большое желание предать вас полевому суду.
   Но ведь судьи вас оправдают.
   Потому что большего дурака в жизни своей не встречали...
  
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,
   тут пришли за вами из казармы, вы должны явиться к господину полковнику...
  
   Когда поручик вошёл в кабинет полковника...
  
   - Пёс мой у вас испортился. Ничего не хочет жрать...
   Я долго обдумывал, господин поручик, как мне с вами поступить,
   чтобы подобные факты не повторялись, и тут я вспомнил,
   что вы выражали желание перевестись в Девяносто первый полк.
   Главный штаб недавно поставил нас в известность о том,
   что в Девяносто первом полку
   ощущается большой недостаток в офицерском составе из-за того,
   что офицеров перебили сербы...
   Можете не благодарить. Армии нужны офицеры, которые...
  
   Вернувшись домой, поручик...
   - Итак, объявляю вам, Швейк,
   что мы вместе отправляемся в маршевый батальон... Вы довольны?
   - Так точно, господин обер-лейтенант, страшно доволен.
   Как это будет прекрасно, когда мы с вами оба падём на поле брани
   за государя императора и всю августейшую семью!
  
   Послесловие
  
   Жизнь - не школа для обучения светским манерам.
   Каждый говорит, как умеет...
   А наш роман не пособие о том, как держать себя в свете,
   и не научная книга о том, какие выражения допустимы в благородном обществе.
   Это историческая картина определённой эпохи...
   Смягчать выражения или применять многоточия
   я считаю глупейшим лицемерием. Ведь эти слова употребляют и в парламенте.
  
   НА ФРОНТЕ
  
   Злоключения Швейка в поезде
  
   В купе второго класса скорого поезда Прага - Чешские Будейовицы
   ехало трое пассажиров:
   поручик Лукаш, пожилой, совершенно лысый господин и Швейк...
  
   Дело было пустяковое: речь шла о количестве чемоданов,
   за которыми должен был присматривать Швейк...
  
   - У нас украли чемодан!
   Как только у вас язык поворачивается, негодяй, докладывать мне об этом!..
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант...
   На вокзалах всегда крали и будут красть - без этого не обойтись...
   - Что было в этом чемодане?
   - Почти ничего...
   Только зеркало из вашей комнаты и железная вешалка из передней,
   так что мы, собственно, не потерпели никаких убытков,
   потому как и зеркало, и вешалка принадлежали домохозяину...
   Во вражеских землях зеркал и вешалок сколько угодно,
   так что всё равно ни мы, ни хозяин в убытке не останемся.
   Как только займём какой-нибудь город...
   - Думайте, что говорите...
   Поручик вынул газету и принялся читать...
  
   Швейк заговорил с лысым господином:
   - Простите, сударь, не изволите ли вы быть господином Пуркрабеком,
   агентом из банка "Славия"?
   Не получив ответа, Швейк обратился к поручику:
   - Я однажды читал в газетах, что у нормального человека
   должно быть в среднем от шестидесяти до семидесяти тысяч волос
   и что у брюнетов обыкновенно волосы бывают более редкими...
  
   Тут произошло нечто ужасное. Лысый господин вскочил и заорал на Швейка...
  
   Пожилой господин оказался генерал-майором...
   Он в гражданском платье совершал инспекционную поездку по гарнизонам...
   Это был самый страшный из всех генерал-инспекторов...
   Обнаружив где-нибудь непорядок,
   он заводил с начальником гарнизона такой разговор:
   - Револьвер у вас есть?
   - Есть.
   - Прекрасно. На вашем месте я бы знал, что с ним делать.
   Это не гарнизон, а стадо свиней!
   И действительно,
   после каждой его инспекционной поездки то тут, то там кто-нибудь стрелялся...
   В таких случаях генерал констатировал с удовлетворением:
   - Правильно! Это настоящий солдат!
   Казалось, его огорчало,
   если после его ревизии хоть кто-нибудь оставался в живых...
  
   - Господин поручик, - спросил генерал, - в каком военном училище вы обучались?
   - В пражском...
   Генерал-майор прочитал лекцию о том, что в последнее время...
  
   Поручик Лукаш, бледный, вышел в коридор, чтобы рассчитаться со Швейком...
  
   - Швейк, как вы смели приставать к этому плешивому господину? Знаете, кто он?
   Это генерал-майор...
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,
   у меня никогда и в мыслях не было кого-нибудь обидеть...
   Из-за такой пустяковой ошибки этому господину не стоило волноваться...
   Мне никогда не приходило в голову,
   что на свете существует плешивый генерал-майор.
   Произошла, как говорится, роковая ошибка, это с каждым может случиться,
   если один человек что-нибудь выскажет, а другой к этому придерётся...
   - Не показывайтесь мне на глаза, исчезните, скотина, идиот!..
  
   Швейк отдал честь, повернулся по всем правилам и пошёл в конец вагона.
   Там он уселся на место проводника и завёл разговор с железнодорожником...
   - Разрешите обратиться к вам с вопросом...
   Мой знакомый утверждал, что вот эти тормоза в случае тревоги не действуют;
   короче говоря, если потянуть за рукоятку, ничего не получится...
   Швейк встал и вместе с железнодорожником подошёл к тормозу с надписью:
   "В случае опасности". Железнодорожник счёл своим долгом
   объяснить Швейку устройство всего механизма аварийного аппарата...
   Во время разговора оба держали руки на рукоятке, и поистине остаётся загадкой,
   как случилось, что рукоять оттянулась и поезд остановился...
   Швейк повторял, что он абсолютно честен
   и в задержке поезда совершенно не заинтересован, так как едет на фронт...
  
   В этот момент через группу слушателей протиснулся поручик Лукаш:
   - Швейк!
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,
   на меня свалили, что я остановил поезд...
  
   - Между небом и землёй происходят такие вещи,
   о которых мы и понятия не имеем...
  
   Поезд подошёл к станции Табор, и Швейк доложил:
   - Меня ведут к господину начальнику станции...
  
   Поручиком Лукашем овладела полная апатия.
   "Плевать мне на всё, и на Швейка, и на лысого генерал-майора.
   Сидеть спокойно, в Будейовицах сойти с поезда,
   явиться в казармы и отправиться на фронт с первой де маршевой ротой.
   На фронте подставить лоб под вражескую пулю и уйти из этого жалкого мира,
   по которому шляется такая сволочь, как Швейк".
  
   Поезд уехал, а на перроне вокзала толпа вокруг Швейка не убывала.
   Швейк доказывал свою невиновность
   и настолько убедил толпу, что какая-то пани даже сказала:
   - Опять к солдатику придираются...
   Добрый господин заплатил за него штраф, повёл Швейка в буфет,
   угостил там пивом и, выяснив,
   что все удостоверения и воинский железнодорожный билет Швейка
   находятся у поручика Лукаша,
   великодушно одолжил ему пять крон на билет и другие расходы.
   При расставании он доверительно сказал Швейку:
   - Если попадёте к русским в плен, кланяйтесь от меня пивовару Земану...
   Будьте благоразумны и долго на фронте не задерживайтесь...
   - Будьте покойны, всякому занятно посмотреть чужие края, да ещё задаром...
  
   А в это время на перроне те, кто только издали видели толпу,
   рассказывали, что поймали шпиона, который фотографировал вокзал.
   Однако это опровергала одна дама, утверждавшая,
   что никакого шпиона не было,
   а просто один драгун у дамской уборной зарубил офицера за то,
   что тот ломился туда за возлюбленной драгуна, провожавшей своего милого.
   Этим фантастическим версиям,
   характеризующим нервозность военного времени,
   положили конец жандармы, которые очистили перрон от посторонних...
  
   Перед приходом пассажирского поезда
   ресторан наполнился солдатами и штатскими.
   Преобладали солдаты различных полков, родов оружия и национальностей.
   Всех их занесло ураганом войны в таборские лазареты,
   и теперь они снова уезжали на фронт.
   Ехали за новыми ранениями, увечьями и болезнями,
   ехали, чтобы заработать себе
   где-нибудь на тоскливых равнинах Восточной Галиции
   деревянный намогильный крест,
   на котором ещё много лет спустя
   на ветру и дожде будет трепетать вылинявшая военная фуражка...
   Изредка на фуражку сядет печальный старый ворон
   и вспомнит о сытых пиршествах минувших дней,
   когда здесь для него всегда был накрыт стол
   с аппетитными человеческими трупами;
   вспомнит, что под фуражкой, как та, на которой он сидит,
   были самые лакомые кусочки - человеческие глаза...
  
   Один из кандидатов на крестные муки, выписанный после операции из лазарета,
   в грязном мундире со следами ила и крови, подсел к Швейку...
   - Мадьяр?
   - Я чех, товарищ. Не хочешь ли выпить?
   - Не понимаю, друг.
   - Это, товарищ, не беда, пей на здоровье...
   - Сердечно благодарю...
   - Валяй пей, мадьярское отродье, не стесняйся!
   Нашего брата вы небось так бы не угощали...
  
   - Честь имею доложить, этот человек был задержан на вокзале без документов...
   У Швейка был такой вид, словно он упал с другой планеты...
   - Вы, голубчик, дегенерат. Знаете, что такое "дегенерат"?
   - У нас, осмелюсь доложить, тоже жил один дегенерат.
   Отец его был польский граф, а мать - повивальная бабка.
   Днём он подметал улицы, а в кабаке не позволял себя звать иначе как граф...
   - Вы, балбес, немедленно отправляйтесь в кассу, купите себе билет и поезжайте...
   Паланек, отведите этого идиота к кассе
   и купите ему билет в Чешские Будейовицы...
   - Осмелюсь доложить, у него нет денег на дорогу, и у меня тоже нет.
   А даром его везти не хотят,
   потому что у него нет удостоверения о том, что он едет в полк
   - Пусть идёт пешком, пусть его посадят в полку за опоздание
  
   Через полчаса,
   после того как Швейка напоили чёрным кофе
   и дали на дорогу краюху хлеба и осьмушку табаку,
   он вышел тёмной ночью из Табора, напевая старую солдатскую песню...
  
   Чёрт его знает, как это случилось, но бравый солдат Швейк,
   вместо того чтобы идти на юг, пошёл на запад...
   Он шёл по занесённому снегом шоссе, по морозцу, закутавшись в шинель,
   словно последний гренадер, возвращающийся из похода на Москву...
  
   Ксенофонт, античный полководец, прошёл всю Малую Азию,
   побывал бог весть в каких ещё местах и обходился без географической карты.
   Древние готы совершали свои набеги, также не зная топографии...
   У кого голова на плечах,
   как у Ксенофонта или как у разбойников различных племён,
   которые пришли в Европу бог знает откуда,
   с берегов не то Каспийского, не о Азовского морей, -
   тот совершает в походе прямо чудеса.
   Римские легионеры, забравшись (опять-таки без всяких географических карт)
   далеко на север, к Галльскому морю, решили вернуться в Рим другой дорогой,
   чтобы ещё попытать счастья, и благополучно прибыли в Рим.
   Наверное, именно с той поры пошла поговорка, что все дороги ведут в Рим...
  
   Точно так же все дороги ведут в Чешские Будейовицы.
   Бравый солдат Швейк был в этом глубоко убеждён...
  
   - Добрый день, служивый. Куда путь держишь?
   - Иду , матушка, в полк, в Будейовицы, на войну...
   - Батюшки, да вы не туда идёте, солдатик!.. Дорога-то ведёт на Клатовы...
   - Я полагаю - человек с головой и из Клатов попадёт в Будейовицы.
   Правда, прогулка не маленькая,
   особенно для человека, который торопится в свой полк...
   - Через нашу деревню лучше не ходите,
   жандармы у нас всё равно как стрижи шныряют... Бумаги-то есть?
   - Нету, матушка...
   - Тогда идите лучше через Радомышль.
   Только старайтесь попасть туда к вечеру, жандармы в трактире сидеть будут...
  
   Попутчиком у него оказался старик гармонист...
   Гармонист принял Швейка за дезертира и посоветовал ему идти вместе с ним...
   - Удирают с военной службы.
   Воевать-то им не хочется, вот и носятся по всему свету...
  
   Швейк шёл всю ночь и только возле Путима нашёл в поле стог.
   Он отгрёб себе соломы и вдруг услышал голос:
   - Какого полка? Куда бог несёт?..
   Ребята удрали из маршевого батальона перед отправкой на фронт...
   Все трое рассчитывали, что война через месяц-два кончится.
   Они были уверены, что русские уже прошли Будапешт и занимают Моравию...
  
   Когда Швейк проснулся, никого уже не было.
   Кто-то положил к его ногам хлеба на дорогу.
   Швейк пошёл лесами... Повстречался со старым бродягой...
   - У меня пастух знакомый. Переночуем у него, а утром тронемся...
  
   - Куда направляешься?
   - Вот с ума спятил! Тянет его в Будейовицы.
   Ясно, человек молодой, без ума, без разума, так и лезет на рожон.
   Придётся мне его взять в учение...
   До весны как-нибудь прошатаемся, а весной наймёмся к крестьянам работать.
   В этом году люди нужны будут. Голод.
   Говорят, всех бродяг сгонят на полевые работы...
   Людей. говорят, теперь мало будет. Перебьют всех...
   - Думаешь, в этом году не кончится?.. Долгие войны уже бывали...
   Наполеоновская, потом шведские войны, семилетние войны.
   И люди сами эти войны заслужили.
   И поделом: Господь Бог не мог больше видеть того, как все возгордились...
   Уж баранина стала им не по вкусу, уж и её, вишь ты, не хотят жрать!
   В последние годы подавай им только свинину да птицу,
   да всё на масле да на сале.
   Вот Бог-то и прогневался на гордыню ихнюю непомерную.
   А вот когда опять будут варить лебеду, как в наполеоновскую, они придут в разум.
   А наши баре - так те прямо с жиру бесятся...
   Старый князь ездил только в шарабане,
   а молодой князь, сопляк, всё кругом своим автомобилем провонял.
   Погоди, Господь Бог ужо намажет тебе харю бензином...
   А войну эту не выиграет наш государь император.
   Какой у народа может быть военный дух, когда государь не короновался...
   Посмотри на мужиков...
   У любого кто-нибудь да на войне. Ты бы послушал, как они говорят...
   После войны, дескать, наступит свобода,
   не будет ни императорских дворцов, ни самих императоров,
   и у князей отберут имения...
   За такие речи уже сгребли жандармы: не подстрекай, дескать. Да что там!
   Нынче жандармы что хотят, то и делают.
   - Да и раньше так было...
   И пока пастух сливал с картошки воду
   и наливал в общую миску кислого овечьего молока,
   бродяга продолжал вспоминать, как жандармы свою власть показывали...
   Все занялись едой и скоро разлеглись в натопленной избушке на лавках спать...
  
   Среди ночи Швейк встал, тихо оделся и вышел...
   - Вперёд! Долг зовёт. Я должен попасть в Будейовицы...
  
   Входя в деревню, Швейк очень удивился, увидев на столбе надпись:
   "Село Путим".
   - Вот те на! Опять Путим! Ведь я здесь в стогу ночевал...
   Дальше он уже ничему не удивлялся...
  
   Жандарм вплотную подошёл к Швейку и спросил:
   - Куда?
   - В Будейовицы, в свой полк.
   - Ведь вы идёте из Будейовиц! Будейовицы-то ваши позади вас остались...
   И потащил Швейка в жандармское отделение...
  
   Путимский жандармский вахмистр был известен тем,
   что действовал быстро и тактично. Он говорил своим подчинённым:
   - Криминалистика - это искусство быть хитрым и вместе с тем ласковым.
   Орать на кого бы то ни было - дело пустое.
   С обвиняемыми и подозреваемыми нужно обращаться деликатно и тонко,
   но вместе с тем стараться утопить их в потоке вопросов.
  
   - Добро пожаловать, солдатик. Присаживайтесь, с дороги-то устали небось.
   Расскажите: куда путь держите?
   Швейк повторил, что идёт в Чешские Будейовицы, в свой полк.
   - Вы очевидно сбились с пути... Над вами висит карта Чехии. Взгляните...
   - Я вышел из Табора.
   - А что вы делали в Таборе?
   - Ждал поезда на Будейовицы.
   - Почему вы не поехали в Будейовицы поездом?
   - Потому что у меня не было билета.
   - А поему вам как солдату не выдали бесплатный воинский проездной билет?
   - Потому что при мне не было никаких документов...
   - Итак, вы вышли из Табора. Куда же вы шли?
   - В Чешские Будейовицы.
   - Можете показать нам на карте, как вы шли?
   - Я всех мест не помню. Помню только, что в Путиме я уже был один раз...
   Наверно, я сделал круг...
   Тут вахмистр пустил в ход последний козырь,
   с победоносным видом оглядываясь на своих жандармов.
   - Вы говорите по-русски?
   - Не говорю.
   Вахмистр кивнул головой ефрейтору, и, когда оба вышли в соседнюю комнату,
   он, возбуждённый сознанием своей победы, уверенно провозгласил,
   потирая руки:
   - Ну слышали? Он не говорит по-русски!
   Парень, видно, прошёл огонь, воду и медные трубы.
   Во всём сознался, но самое важное отрицает.
   Завтра же отправим его в окружное, в Писек...
   На вид дурак дураком. С такими типами и нужна тонкая работа...
  
   - Вы дали этому неприятельскому офицеру поесть?
   - Согласно вашему приказанию, питанием мы обеспечиваем только тех,
   кто был приведён и допрошен до двенадцати часов дня.
   - Но в данном случае мы имеем дело с редким исключением.
   Это старший офицер, вероятно, штабной.
   Сами понимаете,
   что русские не пошлют сюда для шпионажа какого-то ефрейтора.
   Отправьте кого-нибудь в трактир "У кота" за обедом для него.
   А если обедов уже нет, пусть что-нибудь сварят.
   Потом пусть приготовят чай с ромом и всё пошлют сюда.
   И не говорить, для кого.
   Вообще никому не заикаться, кого мы задержали. Это военная тайна...
   А что он теперь делает?
   - Просил табаку, сидит в дежурной.
   Притворяется совершенно спокойным, словно дома...
   - Тонкая штучка!.. Такого человека нужно уважать, хоть он и враг.
   Ведь человек идёт на верную смерть.
   Не знаю, смог бы кто-нибудь из нас держаться так же?
   Небось каждый на его месте дрогнул бы и поддался слабости.
   А он сидит себе спокойно... Вот это характер!
   Такой человек должен обладать стальными нервами,
   быть полным энтузиазма, самоотверженности и твёрдости.
   Если бы у нас в Австрии все были такими энтузиастами!..
   Но и у нас есть энтузиасты...
   Вы читали в "Национальной политике" о поручике,
   который влез на высокую ель и устроил там наблюдательный пункт?
   Наши отступили, и он уже не мог слезть, потому что иначе попал бы в плен,
   вот и стал ждать, когда наши опять отгонят неприятеля,
   и ждал целых две недели, пока не дождался.
   Целых две недели сидел на дереве и, чтобы не умереть с голоду,
   питался ветками и хвоей, всю верхушку у ели обглодал.
   Когда пришли наши, он был так слаб, что не мог удержаться на дереве,
   упал и разбился насмерть.
   Посмертно награждён золотой медалью "За храбрость".
   Вот это самопожертвование, вот это геройство!..
   Ну, заговорились мы тут с вами, бегите закажите ему обед,
   а его самого пошлите ко мне...
  
   - Ну а как вам нравится у нас в Чехии?
   - Мне в Чехии всюду нравится, мне всюду попадались славные люди.
   - Народ у наш хороший, симпатичный.
   Какая-нибудь там драка или кража в счёт не идут...
   А что вы намерены были делать в Будейовицах?
   - Приступить к исполнению своих обязанностей в Девяносто первом полку...
  
   Вахмистр приписал к своему рапорту:
   "Владеет чешским языком в совершенстве.
   Намеревался в Будейовицах проникнуть в Девяносто первый пехотный полк"...
  
   Вахмистр вынул из письменного стола секретный циркуляр:
   "Строжайше предписывается всем жандармским отделениям
   с особой бдительностью следить за проходящими через их районы лицами.
   Перегруппировка наших войск в Восточной Галиции дала возможность
   некоторым русским воинским частям, перевалив через Карпаты,
   занять позиции в австрийских землях,
   следствием чего было изменение линии фронта,
   передвинувшегося далеко на запад от государственной границы.
   Эта новая ситуация позволила русским разведчикам
   проникнуть глубоко в тыл страны, откуда, согласно секретным данным,
   большое количество русских разведчиков проникло в Чехию.
   Установлено, что среди них есть много русских чехов,
   воспитанников русской академии Генерального штаба,
   которые, в совершенстве владея чешским языком,
   являются наиболее опасными разведчиками, ибо могут и, несомненно, будут
   вести изменническую пропаганду и среди чешского населения.
   Ввиду этого Главное жандармское управление предписывает
   задерживать всех подозрительных лиц и повысить бдительность,
   особенно в тех местах, где поблизости находятся гарнизоны, военные пункты
   и железнодорожные станции, через которые проходят воинские поезда.
   Задержанных подвергать немедленному обыску и отправлять по инстанциям".
  
   Жандармский вахмистр уложил секретный циркуляр в папку с надписью
   "Секретные распоряжения".
   Таких распоряжений было много.
   Их составляло министерство внутренних дел
   совместно с министерством обороны.
   В главном жандармском управлении в Праге
   их не успевали размножать и рассылать.
   В папке были:
   приказ о наблюдении за настроениями местных жителей;
   наставление о том, как из разговора с местными жителями установить,
   какое влияние на образ мыслей оказывают вести с театра военных действий;
   анкета: как относится местное население
   к военным займам и сборам пожертвований;
   анкета о настроении среди призванных и имеющих быть призванными;
   анкета о настроениях среди членов местного самоуправления и интеллигенции;
   распоряжение: безотлагательно установить,
   к каким политическим партиям примыкает местное население;
   насколько сильны отдельные политические партии;
   приказ о наблюдении за деятельностью лидеров местных политических партий
   и определение степени лояльности некоторых политических партий,
   к которым примыкает местное население;
   анкета: какие газеты, журналы и брошюры
   получаются в районе данного жандармского отделения;
   инструкция: как установить, с кем поддерживают связь лица,
   подозреваемые в нелояльности, и в чём их нелояльность проявляется;
   инструкция: как вербовать из местного населения
   платных доносчиков и осведомителей;
   инструкция для платных осведомителей из местного населения,
   зачисленных на службу при жандармском отделении.
   Каждый день
   приносил новые инструкции, наставления, анкеты и распоряжения...
   Власти желали знать, что думает о своём правительстве каждый гражданин...
  
   Ночью после долгих размышлений вахмистр приходил к убеждению,
   что ему не дождаться конца войны,
   что краевое жандармское управление отнимет у него последние крохи разума
   и ему не придётся порадоваться победе австрийского оружия,
   ибо к тому времени в его голове не будет хватать многих винтиков...
  
   Больше всего хлопот доставила ему инструкция о том,
   как вербовать среди местного населения платных доносчиков и осведомителей.
   Придя к заключению, что невозможно завербовать кого-нибудь,
   он наконец решил взять к себе на службу деревенского подпаска...
   Это был кретин...
  
   Жандармский вахмистр
   рисовал в своём воображении картины одну пленительней другой.
   В извилинах его чиновничьего мозга
   вырастали и проносились отличия, повышения
   и долгожданная оценка его криминалистических способностей,
   открывающая широкую карьеру...
  
   Через полчаса ефрейтор привёл Швейка, сытого и довольного...
  
   - Ну как? Понравился вам обед?
   - Обед сносный...
   Свинина хорошая, должно быть, домашнего копчения, от домашней свиньи.
   И чай с ромом неплохой...
   - Правда ли, что в России пьют много чаю? А ром там тоже есть?
   - Ром во всём мире есть...
   - А девочки хорошенькие в России есть?
   - Хорошенькие девочки во всём мире имеются...
   - Что вы намеривались делать в Девяносто первом полку?
   - Идти с полком на фронт.
   Вахмистр подумал:
   "Правильно! Самый лучший способ попасть в Россию. и глазом не моргнёт.
   Ну и выдержка у них!
   Будь я на его месте, у меня бы после этих слов ноги ходуном заходили"...
  
   - Вам нужно в уборную?
   - Совершенно верно...
   - Я пойду с вами... У меня хороший револьвер...
  
   Вахмистр позвал ефрейтора и тихо сказал ему:
   - Примкните штык и, когда он войдёт внутрь, станьте позади уборной.
   Как бы он не сделал подкопа через выгребную яму...
  
   Спустились зимние сумерки.
   Наступила ночь, время дружеских задушевных бесед...
  
   - По-моему, вешать шпионов неправильно.
   Человек, который жертвует собой во имя долга, за свою, так сказать, родину,
   заслуживает почётной смерти от пули.
   Как по-вашему, господин ефрейтор?
   - Конечно, лучше расстрелять его, а не вешать.
   Послали бы, скажем, вас и сказали бы:
   "Вы должны выяснить, сколько у русских пулемётов в их пулемётном отделении".
   Что же, мы переоделись бы и пошли. И за что меня вешать, как бандита?..
   Я требую, чтобы меня расстреляли и похоронили с воинскими почестями!..
  
   - Что бы такое придумать на ужин?
   - А в трактир вы нынче не пойдёте, господин вахмистр?
  
   Тут перед вахмистром встала во весь рост новая сложная проблема,
   требующая немедленного разрешения.
   А что, если арестованный, воспользовавшись его ночным отсутствием, сбежит?
  
   - Пошлём нашу бабку за ужином. А пиво она будет нам таскать в жбане.
   Пусть бабка побегает - разомнёт кости.
   И бабка, которая им прислуживалась,
   действительно порядочно набегалась за этот вечер...
   Когда же - в несчётный раз - бабка появилась в трактире и передала,
   что господин вахмистр кланяется и просит прислать ему бутылку контушовки,
   терпение любопытного трактирщика лопнуло
   - Кто там у них?
   - Да подозрительный какой-то. Я сейчас оттуда - сидят с ним оба в обнимку,
   а господин вахмистр гладит его по голове и приговаривает:
   "Золотце ты моё, головушка ты моя славянская, шпиончик ты мой ненаглядный!..
   Ну, признайся - в России такой хорошей контушовки не найти.
   Скажи, чтобы я мог спокойно уснуть. Признайся, будь мужчиной!
   - Не найти.
   - Утешил ты меня, признался. Так-то вот нужно признаваться на допросе.
   Уж если виновен, зачем отрицать?..
  
   Пропели петухи, а когда взошло солнце,
   бабка, выспавшись после ночной беготни, пришла растопить печку.
   Двери она нашла открытыми, все спали глубоким сном. Бабка подняла тревогу:
   - Ну и в компанию вы попали, - ворчала бабка, обращаясь к Швейку. -
   Пропойцы один хуже другого. Самих себя готовы пропить...
   Вахмистра берегитесь пуще всего. Лиса и гадина, каких мало.
   Так и ищет, кого бы сцапать и посадить.
   Вахмистра еле разбудили...
   - Сбежал?
   - Боже сохрани, парень честный...
   - Вчера небось я опять здорово набуянил?
   - Если бы вы только знали, господин вахмистр, что за речи вы вчера вели!
   Чего только вы ему ни наговорили!
   Что все мы - чехи и русские - одной славянской крови,
   что Николай Николаевич на будущей неделе будет в Пршерове,
   что Австрии не удержаться и советовали ему при дальнейшем расследовании
   всё отрицать и плести с пятого на десятое,
   чтобы он тянул до тех пор, пока его не выручат казаки.
   Ещё вы сказали, что очень скоро всё лопнет, повторятся гуситские войны,
   крестьяне пойдут с цепами на Вену, из государя императора песок сыплется,
   и он скоро ноги протянет, а император Вильгельм --зверь.
   Потом вы ему обещали посылать в тюрьму деньги, чтобы подкормиться,
   и много ещё такого.
   - А я помню, как вы говорили, что мы против русских сопляки,
   и даже орали: "Да здравствует Россия!"
   - Да и вы тоже язык за зубами не держали, сказали:
   "Любой император или король заботится только о своём кармане,
   потому и война идёт..."
   - А вы тоже прекрасно выразились. Где вы только подцепили эту глупость,
   что Николай Николаевич будет чешским королём?
   - Этого я что-то не помню...
   - Ещё бы вы помнили! Пьян был в стельку, и глаза словно у поросёнка...
   - Я всегда вам говорил, что алкоголь - погибель. Пить не умеете, а пьёте.
   Что, если бы он у нас сбежал? Чем бы мы с вами оправдались?
  
   - Итак,
   господин ефрейтор отведёт вас в окружное жандармское управление в Писек, -
   важно сказал вахмистр Швейку...
   - Счастливо оставаться.
   Спасибо вам, господин вахмистр, за всё, что вы для меня сделали...
  
   Швейк с ефрейтором вышли на шоссе,
   и каждый встречный, видя, как они увлечены дружеской беседой, решил бы,
   что это старые знакомые, которых свёл случай, и теперь они вместе идут в город.
   Ефрейтор слегка коснулся темы о прогрессе,
   о том, до чего люди дошли и как один другого обставляет,
   и затем развил новую теорию о том,
   что война - великое благо для всего человечества, потому что
   заодно с порядочными людьми перестреляют многих негодяев и мошенников.
   - И так на свете слишком много народу.
   Всем стало тесно, людей развелось до черта!..
   Сегодня чертовски метёт. Я думаю, не мешало бы пропустить по рюмочке.
   Не говорите там никому, что я вас веду в Писек. Это государственная тайна.
   Не вздумайте проговориться, что вы за птица.
   Никому нет дела до того, что вы натворили. Не давайте повода для паники.
   Паника в военное время - ужасная вещь.
   Кто-нибудь сболтнёт - и пойдёт по всей округе! Понимаете?
   - Я панику устраивать не буду...
   - Главное, не поднимать паники - время военное...
  
   Хозяин постоялого двора едва держался на ногах
   и стал утверждать, что прошлой ночью он слышал на востоке канонаду.
   Ефрейтор икнул в ответ:
   - Это ты брось! Без паники! На этот счёт у нас есть инструкция...
   Инструкция - это свод последних распоряжений.
   При этом он разболтал несколько секретных циркуляров.
   Хозяин постоялого двора уже абсолютно ничего не понимал.
   Единственно, что он мог промямлить, -
   это что инструкциями войны не выиграешь.
  
   Уже стемнело, когда ефрейтор вместе со Швейком решил отправиться в Писек.
   Из-за метели в двух шагах ничего не было видно...
   - Я бы мог вас легко потерять.
   - Не извольте беспокоиться, господин ефрейтор.
   Самое лучшее что мы можем сделать, -
   это привязать себя один к другому, тогда мы не потеряем друг друга.
   Ручные кандалы при вас?
   - Каждому жандарму полагается носить с собой ручные кандалы.
   Это хлеб наш насущный.
   - Так давайте пристегнёмся...
   Мастерским движением ефрейтор
   замкнул одно кольцо ручных кандалов на руке Швейка, а другое - на своей.
   Теперь оба соединились воедино.
   Оба спотыкались, и ефрейтор тащил за собой Швейка через кучи камней,
   а когда падал, то увлекал его за собой. Кандалы при этом врезались им в руки...
   После долгих мучений поздним вечером они дотащились до Писека...
   Дежурный вахмистр послал за начальником управления...
   Первое, что сказал ротмистр, было:
   - Дыхните. Теперь понятно... Вот вам пример, как не должен выглядеть жандарм.
   Выкидывать такие штуки - преступление,
   которое будет разбираться военным судом.
   Приковать себя кандалами к арестованному и прийти вдребезги пьяным!
   Влезть сюда в таком скотском виде! Снимите с них кандалы!..
   О вас пойдёт донесение в суд. Посадить обоих.
   Завтра утром приведите их ко мне на допрос...
  
   Писецкий ротмистр был типичным чиновником:
   строг к подчинённым и бюрократ до мозга костей...
   Всюду вокруг себя он подозревал заговоры и измены...
  
   Чёрно-жёлтые горизонты подёрнулись тучами революции.
   В Сербии и на Карпатах солдаты целыми батальонами переходили к неприятелю.
  
   Ротмистр был твёрдо убеждён,
   что он стоит на страже государственных интересов, что он что-то спасает
   и что все жандармы подвластных ему отделений
   лентяи, сволочи, эгоисты, подлецы, мошенники,
   которые ни в чём, кроме водки, пива и вина, ничего не понимают,
   и, не имея достаточных средств на пьянство,
   берут взятки, медленно, но верно расшатывая Австрию...
  
   Ротмистр изучал донесение жандармского путимского вахмистра о Швейке...
  
   - На днях я говорил вам,
   что самый большой болван, которого мне пришлось в жизни встречать,
   это вахмистр из Противина.
   Но, судя по этому донесению, путимский вахмистр перещеголял его.
   Немедленно приведите этого солдата.
   Никогда в жизни не случалось мне видеть более идиотского набора слов.
   Мало того: он посылает сюда этого подозрительного типа
   под конвоем такого осла, как его ефрейтор...
   Когда сверху обращают внимание вахмистров на то,
   что не исключена возможность появления в их районе разведчиков,
   жандармские вахмистры начинают вырабатывать этих разведчиков оптом.
   Если война продлится,
   то все жандармские отделения превратятся в сумасшедшие дома...
  
   Привели Швейка...
  
   - Из какого полка вы дезертировали?
   - Ни из какого полка.
   - Где вы достали обмундирование?
   - Каждому солдату, когда он поступает на военную службу,
   выдаётся обмундирование. Я служу в Девяносто первом полку
   и не только не дезертировал из своего полка, а наоборот.
   - Как это "наоборот"?
   - Дело очень простое.
   Я иду к своему полку, разыскиваю его, направляюсь в полк, а не убегаю от него.
   Я думаю только о том, как бы побыстрее попасть в свой полк.
   Меня страшно нервирует, что, как замечаю, удаляюсь от Чешских Будейовиц.
   Только подумать, целый полк меня ждёт!..
   - Значит, вы не можете найти свой полк?
   Швейк разъяснил всю ситуацию...
   С большим воодушевлением описал он свою борьбу с судьбой...
  
   - Почему же вы в Путиме не сказали, что произошло недоразумение?
   - Потому как я видел, что с ним говорить напрасно.
   Бывает, знаете, найдёт на человека такой столбняк...
  
   После недолгого размышления ротмистр пришёл к заключению,
   что человек, стремящийся попасть в свой полк
   и предпринявший для этого целое кругосветное путешествие, -
   ярко выраженный дегенерат...
  
   Соблюдая все красоты канцелярского стиля, он продиктовал машинистке:
   "В штаб Девяносто первого императорского и королевского полка
   в Чешских Будейовицах.
   Сим препровождается к вам в качестве приложения Швейк Йозеф..."
  
   Время путешествия от Писека до Будейовиц
   пролетело для Швейка быстро и незаметно...
   Его попутчиком на сей раз оказался молодой жандарм-новичок,
   который не спускал со Швейка глаз и отчаянно боялся, как бы тот не сбежал...
  
   Дежурство по казармам нёс поручик Лукаш.
   Ничего не подозревая, он сидел с канцелярии за столом,
   когда к нему привели Швейка и вручили сопроводительные документы.
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять тут...
   Услышав голос Швейка,
   поручик Лукаш вскочил, схватился за голову и упал на руки прапорщика...
  
   Швейк и поручик смотрели друг га друга...
   В глазах поручика сверкали ярость, угроза и отчаяние.
   Швейк же глядел на поручика нежно и восторженно,
   как на потерянную и вновь найденную возлюбленную...
   В канцелярии было тихо, как в церкви...
  
   - Добро пожаловать в Чешские Будейовицы, Швейк"
   Кому суждено быть повешенным, тот не утонет...
   Мне просто удивительно, почему я вас до сих пор не застрелил.
   Что бы мне за это сделали? Ничего. Меня бы оправдали, понимаете?..
   - Так точно, господин поручик, вполне понимаю.
   - Бросьте ваши идиотские шутки,
   а то и в самом деле случится что-нибудь нехорошее!..
  
   Поручик с нескрываемой радостью увидел,
   как Швейк исчезает за дверью с надписью "Полковая гауптвахта"...
  
   В тёмной тюрьме казарм Швейка сердечно встретил вольноопределяющийся.
   Он сидел там уже второй день и ужасно скучал...
   На вопрос Швейка, за что он сидит,
   вольноопределяющийся ответил, что за сущую ерунду...
  
   - Обнаглел, брат, я так, что мне казалось, никто ничего мне сделать не может,
   пока не произошла роковая ошибка...
   Эта ошибка ясно мне доказала, что не все деревья, товарищ, растут до неба.
   Гордость предшествует падению. Что слава? Дым.
   Даже Икар обжёг себе крылья.
   Человек-то хочет быть гигантом, а на самом деле он дерьмо. Так-то, брат!
   В другой раз будет мне наукой, чтобы не верил в случайности,
   а бил самого себя по морде два раза в день, утром и вечером, приговаривая:
   осторожность никогда не бывает излишней, а излишество вредит.
  
   После вакханалий и оргий всегда приходит моральное похмелье.
   Это закон природы.
   Подумать только, что я всё дело себе испортил!..
   Моя собственная неосторожность подставила мне ножку...
  
   Нынче никому нельзя верить. Лучшие принципы морали извращены...
  
   После этого вольноопределяющийся расспросил Швейка, в чём тот провинился.
  
   - Искал свой полк?.. Недурное турне... Тернистый путь!
   И вы завтра на рапорт к полковнику? О милый брат! Мы свидимся на месте казни.
   Завтра наш полковник опять получит большое удовольствие.
   Вы себе даже представить не можете,
   как на него действуют полковые происшествия.
   Носится по двору, как потерявший хозяина барбос...
   Вот, брат, какие ослы родятся под Луной...
   Факт, что когда-нибудь всё это лопнет. Такое не может продолжаться вечно.
   Попробуйте надуть славой поросёнка - обязательно лопнет...
   Если поеду на фронт, я на нашей теплушке напишу:
   "Три тонны удобренья для вражеских полей:
   Сорок человечков иль восемь лошадей"...
  
   Чтобы достать живой материал для войны и мыслящее пушечное мясо,
   необходимо основательное знакомство с природоведением
   или с книгой "Источники экономического благосостояния"...
  
   Военное начальство старается привить солдатам любовь к отечеству
   своеобразными средствами: диким рёвом, воинственным рыком...
   Немцев это, конечно, не касается.
   Когда фельдфебель заводит речь о "свинской банде",
   он поспешно прибавляет "чешская",
   чтобы немцы не обиделись и не приняли это на свой счёт...
  
   Теперь я расскажу вам, дружище, о прапорщике...
   У него блестящий жизненный путь...
   Вскоре после рождения его уронила нянька и маленький ушиб голову.
   Так что и до сих пор виден след, словно комета налетела на Северный полюс.
   Все сомневались, что из него выйдет что-нибудь путное,
   если он перенёс сотрясение мозга.
   Только отец его, полковник, не терял надежды
   и, даже наоборот, утверждал, что такой пустяк ему повредить не может, так как,
   само собой разумеется, когда сын подрастёт, посвятит себя военной службе.
   После суровой борьбы с четырьмя классами реального училища,
   которые он прошёл экстерном,
   причём первый его домашний учитель преждевременно поседел и рехнулся,
   а другой с отчаяния пытался броситься с башни святого Стефана в Вене,
   молодой Дауэрлинг поступил в юнкерское училище.
   В юнкерских училищах никогда не обращали внимания на степень образования
   поступающих туда молодых людей, так как образование большей частью
   не считалось нужным для австрийского кадрового офицера.
   Идеалом военного образования было умение играть в солдатики.
   Образование облагораживает душу, а этого на военной службе не требуется.
   Чем офицерство грубее, тем лучше...
   Его глупость была настолько ослепительна,
   что были все основания надеяться - через несколько десятилетий
   он попадёт в военную академию или военное министерство.
   Когда вспыхнула война, всех молодых юнкеров произвели в прапорщики.
   Так он очутился в Девяносто первом полку...
   В издании военного министерства вышла книга "Муштровка или воспитание",
   из которой он вычитал, что на солдат нужно воздействовать террором.
   Степень успеха зависит от степени террора.
   И в этом он достиг колоссальных результатов...
  
   Излюбленным и наиболее действенным средством у Дауэрлинга служат лекции,
   на которые он вызывает всех солдат-чехов;
   он рассказывает им о военных задачах Австрии...
   - Я знаю, что все вы негодяи и надо выбить вам дурь из башки.
   С вашим чешским языком вам и до виселицы не добраться.
   Наш верховный главнокомандующий - тоже немец. Слышите? Чёрт побери...
   Я требую, чтобы все вы отвечали мне по-немецки, а не на вашем шалтай-болтай.
   Видите, как хорошо вам в грязи. Теперь представьте себе,
   что кому-нибудь из вас не захотелось больше лежать и он встал.
   Что бы я тогда сделал?
   Свернул бы сукину сыну челюсть,
   так как это является нарушением чинопочитания, бунтом, неподчинением,
   неисполнением обязанностей солдата, нарушением устава и дисциплины,
   вообще пренебрежением к служебным предписаниям,
   из чего следует, что такого негодяя ждёт верёвка
   и лишение права на уважение равных по положению граждан...
  
   Прапорщик в присутствии капитана пустился в рассуждения о том,
   что "достаточно взглянуть на божий свет,
   увидеть тучки на горизонте и громоздящиеся вдали горы,
   услышать рёв лесного водопада и пение птиц,
   как невольно на ум приходит мысль:
   что представляет собой капитан по сравнению с великолепием природы?
   Такой же нуль, как и любой заурядный прапорщик".
   Так как офицеры в это время порядочно нализались,
   капитан хотел избить бедного философа...
   Неприязнь их росла, и капитан мстил, где только мог,
   тем более что изречение прапорщика стало притчей во языцех...
  
   Я хотел бы хоть частично информировать вас, как обстоят дела в полку.
   Полковник... не любит майора... и вообще большой чудак.
   Капитан, начальник учебной команды вольноопределяющихся,
   считает полковника настоящим солдатом,
   хотя полковник ничего так не боится, как попасть на фронт.
   Капитан - стреляный воробей, так же как и полковник,
   он недолюбливает офицеров запаса и называет их штатскими вонючками.
   Вольноопределяющихся он считает дикими животными:
   их, дескать, нужно превратить в военные машины,
   пришить к ним звёздочки и послать на фронт,
   чтобы их перестреляли вместо благородных кадровых офицеров,
   которых нужно оставить на племя...
   Вообще всё в армии уже воняет гнилью...
   Массы пока ещё не проснулись.
   Выпучив глаза, они едут на фронт, чтобы из них сделали там лапшу;
   а попадёт в кого-нибудь пуля, он только шепнёт: "Мамочка", - и всё.
   Ныне героев нет, а есть убойный скот и мясники в генеральных штабах.
   Погодите, дождутся они бунта. Ну и будет же потасовка...
   Мне кажется, что боевой дух у нас падает...
  
   Рекомендуя Швейку полковника как изверга,
   вольноопределяющийся в известной мере ошибался,
   ибо полковник не был совершенно лишён чувства справедливости,
   что становилось особенно заметно, когда он оставался доволен вечером,
   проведённым в обществе офицеров в ресторане.
   Но если не оставался доволен...
  
   В то время как вольноопределяющийся разражался уничтожающей критикой
   полковых дел, полковник сидел в ресторане среди офицеров и слушал,
   как вернувшийся из Сербии поручик, раненый в ногу (его боднула корова),
   рассказывал об атаке на сербские позиции;
   он наблюдал это из штаба, к которому был прикомандирован...
   - Ну вот, выскочили из окопов... пули свистят... Солдаты падают...
   Падает офицер... Снова падает целый взвод...
   Простите, я дальше не могу, я пьян...
  
   Полковник с благосклонной улыбкой стал слушать, как капитан... нёс околесицу:
   - Рассудите сами: у нас под знамёнами австрийские уланы-ополченцы,
   австрийские ополченцы, боснийские егеря, австрийская пехота,
   венгерские пешие гонведы, венгерские гусары, гусары-ополченцы, конные егеря,
   драгуны, уланы, артиллерия, обоз, сапёры, санитары, флот. Понимаете?
   А у Бельгии? Первый и второй призыв составляют оперативную часть армии,
   третий призыв несёт службу в тылу...
   В мирное время ополчение несёт службу в стране!
  
   - Туберкулёзных я посылал бы на фронт, это им пойдёт на пользу,
   да и, кроме того, - лучше терять убитыми больных, чем здоровых...
  
   Полковник улыбался. Но вдруг он нахмурился и спросил:
   - Удивляюсь, почему поручик Лукаш избегает нашего общества.
   С тех пор как приехал, он ни разу не был среди нас...
   Нету нынче среди офицеров былого товарищества.
   Раньше, я помню,
   каждый офицер старался что-нибудь привнести в общее веселье.
   Поручик... так тот бывало, разденется донага, ляжет на пол,
   воткнёт себе в задницу хвост селёдки и изображает русалку.
   Другой подпоручик... умел шевелить ушами, ржать, как жеребец,
   подражать мяуканью кошки и жужжанию шмеля. Помню ещё капитана...
   Тот, стоило нам захотеть, приводил с собой трёх девочек-сестёр.
   Он их выдрессировал, словно собак.
   Поставит их на стол, и они начинают в такт раздеваться...
   А однажды велел поставить посреди комнаты ванну с тёплой водой,
   и мы один за другим должны были с этими тремя девочками купаться,
   а он нас фотографировал...
   При одном воспоминании об этом полковник... блаженно улыбнулся...
   - Какие пари мы в этой ванне заключали!.. А нынче? Разве это развлечение?..
   Даже пить теперешние младшие офицеры не умеют!
   Двенадцати часов ещё нет, а за столом уже, как видите, пять пьяных.
   А в прежние-то времена мы по двое суток сиживали,
   и чем больше пили, тем трезвее становились.
   И лили в себя беспрерывно пиво, вино, ликёры...
   Нынче уж нет настоящего боевого духа. Чёрт его знает, почему это так!
   Ни одного остроумного слова, всё какая-то бесконечная жвачка...
   Послушайте только, как там, в конце стола, говорят об Америке...
  
   - Америка в войну вмешаться не может. Американцы с англичанами на ножах.
   Америка к войне не подготовлена...
  
   Полковник... вздохнул.
   - Вот она, болтовня офицеров запаса.
   Небось вчера ещё этакий господин строчил бумаги в каком-нибудь банке
   или служил в лавочке, завёртывал товар
   и торговал кореньями, корицей и гуталином,
   или учил детей в школе, что волка из лесу гонит голод,
   а нынче он хочет быть ровней кадровым офицерам, во всём лезет разбираться
   и всюду суёт свой нос...
  
   Полковник пошёл домой в отвратительном настроении...
   На следующее утро настроение у него стало ещё хуже,
   потому что в газетах в сводке с театра военных действий
   он несколько раз наталкивался на фразу:
   "Наши войска отошли на заранее подготовленные позиции".
   Под впечатлением прочитанного полковник приступил к выполнению функции,
   которую вольноопределяющийся правильно назвал Страшным судом.
  
   Швейк и вольноопределяющийся стояли на дворе и поджидали полковника...
  
   - Вольноопределяющийся...
   - Знаю... Кем были до войны? Студентом классической философии?
   Стало быть, спившийся интеллигент... Такие интеллигенты армии не нужны...
  
   Полковник остановился перед Швейком:
   - Идиот?
   - Так точно, господин полковник, идиот...
   - Это, стало быть, денщик поручика Лукаша...
   По-моему, господа, офицеры должны сами воспитывать своих денщиков.
   Уж если поручик Лукаш выбрал себе денщиком такого идиота,
   пусть сам с ним и мучается.
   Времени свободного у него достаточно, раз он никуда не ходит.
   Вы ведь тоже ни разу не видели его в нашем обществе? Ну вот.
   Значит, времени у него хватит, чтобы выбить дурь из головы своего денщика...
  
   Приключения Швейка
  
   Девяносто первый полк переводили в город...
   Швейк просидел под арестом три дня.
   За три часа до освобождения его вместе с вольноопределяющимся
   отвели на главную гауптвахту, а оттуда под конвоем отправили на вокзал.
  
   Вольноопределяющийся сказал Швейку:
   - Давно было ясно, что нас переведут в Венгрию.
   Там будут формировать маршевые батальоны,
   а наши солдаты тем временем наловчатся в стрельбе
   и передерутся с мадьярами, и потом мы весело отправимся на Карпаты.
   А в Будейовицах разместят мадьярский батальон, и начнётся смешение племён.
   Существует такая теория, что изнасилование девушек другой национальности -
   лучшее средство против вырождения.
   Во время Тридцатилетней войны это делали шведы и испанцы,
   при Наполеоне - французы,
   а теперь в Булейовицком крае то же самое повторят мадьяры,
   и это не будет носить характера грубого изнасилования.
   Всё получится само собой.
   Произойдёт простой обмен: чешский солдат переспит с венгерской девушкой,
   а бедная чешская батрачка примет к себе венгерского гонведа...
  
   Швейк заметил:
   - Перекрёстное спаривание - это вообще очень интересная вещь.
   В Праге живёт кельнер-негр по имени Христиан...
   Теперь от него успешно родятся чехи-мулаты...
   Однако, как объяснил нам фельдшер, дело с цветом кожи обстоит не так просто:
   от такого мулата опять рождаются мулаты,
   но через несколько поколений может вдруг появиться негр...
  
   - Ваш случай с негром Христианом
   необходимо обсудить также с военной точки зрения.
   Предположим, что этого негра призвали,
   а он пражанин и, следовательно, попадает в Двадцать восьмой полк,
   который перешёл к русским.
   Представьте, как удивились бы русские, взяв в плен негра Христиана.
   В русских газетах, наверное, написали бы,
   что Австрия гонит на войну свои колониальные войска,
   и что Австрией уже пущены в ход чернокожие резервы...
  
   - Помнится, поговаривали, что у Австрии есть колонии где-то на севере.
   Какая-то там Земля императора Франца-Иосифа.
   - Бросьте, ребята.
   Нынче вести разговор о какой-то Земле императора Франца-Иосифа опасно.
   Самое лучшее - не называйте имён...
   - А вы взгляните на карту.
   На самом деле существует Земля нашего всемилостивейшего монарха,
   императора Франца-Иосифа.
   Там одни льды, которые и вывозятся на ледоколах,
   принадлежащих пражским холодильникам.
   Наша ледяная промышленность заслужила и за границей высокую оценку
   и уважение, так как предприятие это весьма доходное, хоть и опасное.
   Наибольшую опасность при экспортировании льда с Земли Франца-Иосифа
   представляет переправа льда через Полярный круг.
   Можете себе это представить?
   Это единственная австрийская колония может снабдить льдом всю Европу
   и является крупным экономическим фактором.
   Конечно. колонизация подвигается медленно,
   так как колонисты частью вовсе не желают туда ехать, а частью замерзают там.
   Тем не менее с улучшением климатических условий,
   в котором очень заинтересованы министерства торговли и иностранных дел,
   появляется надежда,
   что обширные ледниковые площади будут надлежащим образом использованы.
   После постройки нескольких отелей туда будут привлечены массы туристов.
   Необходимо, конечно, для удобства проложить туристские тропинки и дорожки
   между льдинами и накрасить на ледниках туристские знаки.
   Единственным затруднением остаются эскимосы,
   которые тормозят работу наших местных органов...
   Не хотят подлецы эскимосы учиться немецкому языку,
   хотя министерство просвещения,
   не останавливаясь перед расходами и человеческими жертвами,
   выстроило для них школы. Тогда замёрзло пять архитекторов-строителей и...
   - Каменщики спаслись. Они отогревались тем, что курили трубки...
   - Не все, с двумя случилось несчастье... Пришлось бедняг закопать в лёд.
   Но школу в конце концов всё-таки выстроили.
   Построена она была из ледяных кирпичей с железобетоном.
   Очень прочно получается! Тогда эскимосы развели вокруг всей школы костры
   из обломков затёртых льдами торговых судов и осуществили свой план.
   Лёд, на котором стояла школа, растаял, и вся школа провалилась в море
   вместе с директором и представителем правительства,
   который на следующий день
   должен был присутствовать при торжественном освящении школы...
   Теперь туда, наверное, пошлют войска, чтобы навести у эскимосов порядок.
   Само собой, воевать с ними трудно.
   Больше всего
   нашему войску будут вредить ихние дрессированные белые медведи.
   - Этого ещё не хватало. И без того военных изобретений хоть пруд пруди.
   Возьмём, например, маски от отравления газом...
   - Солдат ничего не должен бояться.
   Если, к примеру, в бою ты упал в сортирную яму, оближись и иди дальше в бой.
   А ядовитые газы для нашего брата - дело привычное ещё с казарм...
   Но вот, говорят,
   русские изобрели какую-то штуку специально против унтер-офицеров...
   - Какие-то особые электрические токи.
   Путём соединения с целлулоидными звёздочками на воротнике унтер-офицер
   а происходит взрыв. Что ни день, то новые ужасы!..
   Капрал наконец понял, что над ним смеются...
  
   Они уже приближались к вокзалу, куда собрались целые толпы будеовичан,
   пришедших проститься со своим полком... Это была настоящая манифестация...
   Они вступили на вокзал и прошли к поданному уже воинскому поезду...
  
   - Куда?
   - Нас везут в Брук, господин обер-фельдкурат. Если хотите, можете ехать с нами...
   - И поеду! Кто говорит, что я не могу ехать? Вперёд! Марш!
   Очутившись в арестантском вагоне, обер-фельдкурат лёг на лавку...
  
   - Проснётся не скоро. Здорово нализался!..
   - Пьян вдрызг... А ещё в чине капитана.
   У них, у фельдкуратов, в каком бы чине они ни были, у всех,
   должно быть, так самим Богом установлено:
   по каждому поводу напиваются по положения риз.
   Я служил у фельдкурата Каца, так тот мог пропить...
   Мы с ним пропили дароносицу и пропили бы, наверно, самого господа Бога,
   если б нам под него сколько-нибудь одолжили...
  
   - Кстати! На какой станции будут раздавать обед? Не знаете?..
   Возить арестантов - это вам не шутка. О нас нужно заботиться.
   Мы не простые солдаты, которые обязаны сами о себе заботиться.
   Нам всё подай под самый нос, на то существуют распоряжения и параграфы,
   они должны исполняться, иначе какой же это порядок?..
   На полковом рапорте я был осуждён на три дня.
   Сегодня в одиннадцать часов я должен быть освобождён...
  
   - Господа, то, что я вам сейчас расскажу, покажется вам очень интересным...
   Каким образом я стал редактором "Мира животных",
   этого весьма интересного журнала, -
   долгое время было неразрешимой загадкой для меня самого.
   Потом я пришёл к убеждению,
   что мог пуститься на такую штуку только в состоянии полной невменяемости...
   Когда мой друг представил меня издателю,
   тот осведомился, имею ли я какое-нибудь понятие о животных.
   Я высказался в том смысле, что всегда очень уважал животных
   и рассматривал их как переходную ступень к человеку...
   Издатель спросил меня, смогу ли я писать передовицы из жизни животных...
   короче, обладаю ли я журналистским кругозором
   и способностью обрисовать момент в короткой, но содержательной передовице.
   Я заявил, что я вполне могу взять это на себя,
   так как обладаю всеми необходимыми данными и знаниями...
   Моим стремлением будет поднять журнал на небывалую высоту...
   Издатель прервал меня и сказал, что этого вполне достаточно...
   Желая преподнести читателю что-нибудь новое и неожиданное,
   я сам выдумывал животных...
   С каждым днём у меня прибавлялись новые животные.
   Я сам был потрясён своими успехами в этой области.
   Мне никогда раньше в голову не приходило,
   что возникнет необходимость столько основательно дополнить фауну...
   Разве кто-нибудь из естествоиспытателей
   имел до сих пор хоть малейшее представление о "блохе инженера Куна"?..
   По этому незначительному, в сущности, поводу, возникла крупная полемика
   между газетами "Время" и "Чех".
   "Чех" сделал заключение: "Что Бог ни делает, всё к лучшему".
   "Время", естественно,
   чисто "реалистически" разбило мою блоху по всем пунктам,
   прихватив кстати и преподобного "Чеха".
   С той поры моя счастливая звезда изобретателя-естествоиспытателя,
   открывшего целый ряд новых творений, закатилась... Заварилась каша...
   Мой шеф сидел в кафе и читал местные газеты,
   так как в последнее время зорко следил за заметками и рецензиями
   на мои увлекательные статьи...
   Когда я пришёл в кафе, он показал на лежащее на столе "Сельское обозрение".
   Я прочёл:
   "Когда неспециалист и хулиган берётся не за своё дело,
   то это наглость с его стороны..."
   Издатель отшвырнул газету...
   Через три дня он скончался в узком семейном кругу от воспаления мозга...
   Этим я хочу сказать, что каждый может попасть в щекотливое положение
   и что человеку свойственно ошибаться...
   - Нет ничего тайного, что не стало бы явным.
   Всё рано или поздно вылезает наружу...
   Но очень интересно, то есть люди, которые на такую штуку попадаются.
   Выдумать животное - вещь нелёгкая,
   но показать выдуманное животное публике - ещё труднее...
  
   Капрал почувствовал вдруг прилив решительности.
   Желая показать, что он здесь начальник, он грубо крикнул:
   - Заткнитесь и не трепитесь больше!
   Всякий денщик туда же, лезет со своей болтовнёй. Тля!
   - Верно. А вы, господин капрал, бог, - ответил Швейк со спокойствием философа,
   стремящегося водворить мир на земле
   и во имя этого пускающегося в ярую полемику, - вы матерь скорбящая.
   - Господи Боже! -
   сложив руки, как на молитву, воскликнул вольноопределяющийся. -
   Наполни сердце моё любовью ко всем унтер-офицерам,
   чтобы не глядели мы на них с отвращением!
   Благослови собор наш в этой арестантской яме на колёсах!
   - Я запрещаю всякого рода замечания, вольноопределяющийся!
   - Вы ни в чём не виноваты. При всём разнообразии родов и видов животных
   природа отказала им в каком бы то ни было интеллекте;
   небось вы сами слышали о человеческой глупости.
   Разве не было бы гораздо лучше, если бы вы родились каким-нибудь
   другим млекопитающим и не носили бы глупого имени человека и капрала?
   Это большая ошибка,
   если вы считаете себя самым совершенным и развитым существом.
   Стоит отпороть вам звёздочки, и вы станете нулём, таким же нулём, как все те,
   которых на всех фронтах и во всех окопах убивают, неизвестно во имя чего.
   Когда вы наконец сложите свою культурно недоразвитую голову
   на поле сражения, то никто во всей Европе о вас не заплачет...
   Вы - отмершая мозговая извилина...
   - Всегда получается скверно, когда кто-нибудь почувствует себя оскорблённым...
  
   - В прежние времена в трактирах были очень хорошие надписи на стенах...
   "Не лезь, советчик, к игрокам, не то получишь по зубам"...
   "Деньги ваши будут наши"...
  
   - Я старый солдат, и до войны служил,
   и не знаю случая, чтобы ругань приводила к чему-нибудь хорошему.
   Несколько лет тому назад, помню, был у нас в роте взводный...
   Служил он сверхсрочно. Его бы уж давно отпустили домой в чине капрала,
   но, как говорится, нянька его в детстве уронила.
   Придирался он к нам, приставал как банный лист...
   Придирался и всегда нас ругал...
   В один прекрасный день меня это допекло,
   и я пошёл с рапортом к командиру роты...
   Потом он нагнал меня во дворе и заявил,
   что с сегодняшнего дня ругаться не будет,
   но доведёт меня до гарнизонной тюрьмы...
   С той поры я всегда был начеку, но всё-таки не уберегся...
   Стоял я однажды на часах...
   На стенке, как водится, каждый часовой что-нибудь оставлял на память.
   А я ничего не мог придумать и от скуки подписался под последней надписью
   "Фельдфебель... - сволочь". Фельдфебель, подлец, моментально на меня донёс,
   так как ходил за мной по пятам и выслеживал...
   По несчастной случайности, над этой надписью была другая:
   "На войну мы не пойдём, на неё мы все на...ём".
   А дело происходило в 1912-ом году,
   когда нас собирались посылать против Сербии из-за консула...
   Меня моментально отправили в военный суд.
   Раз пятнадцать господа из военного суда
   фотографировали стену со всеми надписями и моей подписью в том числе.
   Чтобы исследовать мой почерк,
   меня лаз десять заставляли писать: "На войну мы не пойдём...",
   пятнадцать раз мне пришлось в их присутствии писать:
   "Фельдфебель - сволочь".
   Наконец приехал эксперт-графолог и велел мне написать...
   Затем весь материал отправили в Вену,
   и наконец выяснилось, что надписи сделаны не моей рукой,
   а подпись действительно моя, но в этом-то я и раньше признавался.
   Мне присудили шесть недель за то, что я расписался, стоя на часах,
   и по той причине, что я не мог охранять вверенный мне пост в тот момент,
   когда расписывался на стене...
  
   - Нынче, говорят, многих вешают и расстреливают...
   Всех политических вообще арестовывают. Одного редактора расстреляли...
   - Всему есть границы...
   - Ваша правда. Так им, редакторам, и надо. Только народ подстрекают...
   Под моей командой был один редактор...
   Он меня иначе не называл, как паршивой овцой, которая всю армию портит.
   А когда я учил его делать вольные упражнения до седьмого поту,
   он всегда говорил: "Прошу уважать во мне человека"...
   Он редко когда не попадал в наряд или в карцер,
   и это было для него большим праздником.
   В такие дни он по обыкновению писал свои статейки,
   пока у него в сундуке не сделали обыск. Ну и книг у него было!
   Всё только о разоружении и о мире между народами.
   За это его отправили в гарнизонную тюрьму,
   а потом он появился у нас в канцелярии;
   его туда поместили, чтобы не общался с солдатами...
   Но языком трепать умел, а когда стал служить в канцелярии, так только и делал,
   что пускался в философствования. Одно слово - "человек"...
   Однажды, когда он пустился в рассуждения перед лужей, я ему сказал:
   "Когда начинают распространяться насчёт человека да насчёт грязи,
   мне вспоминается, что человек был сотворён из грязи, - там ему и место"...
  
   Разговор был прерван громким кряхтением, доносившимся с лавки,
   где спал обер-фельдкурат...
   - Что за чёрт, где это я?
   - Осмелюсь доложить, господин обер-фельдкурат,
   вы изволите находиться в арестантском вагоне...
   - А по чьему приказанию меня...
   - Без всякого приказания...
   - А куда мы едем?
   - В Брук, туда переведён весь наш Девяносто первый полк...
   - Может быть, вы объясните мне попросту, ничего не утаивая,
   каким образом я попал к вам?
   - Вы просто-напросто примазались к нам утром при посадке в поезд,
   так как были пьяны...
   Вы влезли к нам в вагон... Вы легли на лавку...
   На предыдущей станции при проверке поезда
   вас занесли в список офицерских чинов, находящихся в поезде...
  
   - Не хочу, чтобы вы меня поминали лихом.
   Знакомств у меня много, и со мной вы не пропадёте.
   Вообще вы производите на меня впечатление людей порядочных,
   угодных господу Богу. Если вы и согрешили, то за свои грехи расплачиваетесь
   и, как я вижу, с готовностью и безропотно сносите испытания,
   ниспосланные на вас Богом... Бог бесконечно милостив и справедлив.
   Он знает, кого наказывает,
   ибо являет нам тем самым своё провидение и всемогущество...
   Что Бог ни делает, всё к лучшему...
  
   Поезд проехал мимо какой-то станции, и оттуда доносились звуки гимна...
   Торжественные встречи теперь уже были не те, что в начале войны,
   когда отправляющиеся на фронт солдаты объедались на каждой станции
   и когда их повсюду встречали одетые в дурацкие белые платья дружечки
   с идиотскими лицами и идиотскими букетами в руках.
   Но глупее всего были приветственные речи тех дам,
   мужья которых теперь корчат из себя ура-патриотов и республиканцев...
   Торжественная делегация состояла из трёх дам...
   На лицах всех была написана усталость.
   Военные эшелоны проезжали днём и ночью,
   санитарные поезда с ранеными прибывали каждый час...
   Изо дня в день повторялось одно и то же,
   и первоначальный энтузиазм сменился зевотой...
   Из телячьих вагонов выглядывали солдаты,
   на лицах у них была написана полная безнадёжность, как у идущих на виселицу.
   К вагонам подходили дамы
   и раздавали солдатам пряники с сахарными надписями:
   "Победа и отмщение", "Боже, покарай Англию"...
  
   Новые муки
  
   Полковник не без удовольствия разглядывал
   бледное лицо и большие круги под глазами поручика Лукаша...
   - Итак, вам уже известно, что ваш денщик Швейк арестован.
   - Так точно, господин полковник.
   - Но и этим вопрос не исчерпан.
   Здешняя общественность взбудоражена инцидентом с вашим денщиком
   Швейком, и вся эта история связывается с вашим именем, господин поручик.
   Из штаба дивизии к нам поступил материал по этому делу.
   Вот газеты, которые пишут об этом инциденте. Прочтите мне вслух...
  
   - "Ведение войны требует совместных усилий всех слоёв населения
   Австро-Венгерской монархии.
   Если мы хотим обеспечить безопасность нашего государства,
   то все нации должны поддерживать друг друга.
   Гарантия нашей будущности
   лежит в добровольном уважении одним народом другого народа.
   Громадные жертвы наших доблестных воинов на фронтах,
   где они неустанно продвигаются вперёд, не были бы возможны, если бы тыл -
   эта хозяйственная и политическая артерия наших прославленных армий -
   не был сплочённым, если бы в тылу наших армий подняли голову элементы,
   разбивающие единство государства, своей злонамеренной агитацией
   подрывающие авторитет государственного целого
   и вносящие смуту в солидарность народов нашей монархии.
   В эти исторические минуты мы не можем молча смотреть на горстку людей,
   из соображений местного национализма пытающихся помешать дружной работе
   и борьбе всех народов нашей империи
   за справедливое возмездие тем негодяям,
   которые без всякого повода напали на нашу родину,
   чтобы отнять у неё все культурные ценности и достижения цивилизации.
   Мы не можем молча пройти мимо гнусных деяний лиц с нездоровой психологией,
   единственная цель которых - разбить единодушие наших народов...
   Военные власти вынуждены принимать самые строгие меры
   против отдельных личностей в чешских полках,
   которые... сеют своими нелепыми бесчинствами в наших мадьярских городах
   озлобление против всего чешского народа,
   который как целое, ни в чём не повинен
   и который всегда твёрдо стоял на страже интересов нашей империи,
   свидетельством чего является целый ряд выдающихся полководцев,
   вышедших из среды чехов...
   Этим светлым личностям противостоит кучка негодяев,
   вышедших из подонков чешского народа,
   которые воспользовались мировой войной для того,
   чтобы вступить добровольцами в армию -
   с целью вызвать раздор среди народов монархии,
   удовлетворяя при этом свои низкие инстинкты...
   На чьей совести лежит этот позор? Кто втянул чешских солдат?..
   (Выпущено цензурой). До чего доходит дерзость пришлого элемента
   на нашей родной венгерской земле, лучше всего свидетельствует инцидент,
   имевший место...
   Долг властей - расследовать это преступление...
   Чешские солдаты, следующие на фронт через венгерское королевство,
   не смеют рассматривать землю короны святого Стефана
   как землю, взятую в аренду. Если же некоторые лица этой национальности,
   так ярко продемонстрировавшие "солидарность" всех народов
   Австро-Венгерской монархии, ещё и теперь не учитывают ситуации,
   мы рекомендовали бы им угомониться, ибо в условиях военного времени
   пуля, петля, суд и штык заставят их повиноваться
   высшим интересам нашей общей родины".
  
   - Теперь прочитайте мне официальный перевод венгерской статьи в газете...
  
   Поручик Лукаш стал читать статью,
   которую автор с большим усердием разукрасил фразами:
   "веление государственной мудрости", "государственный порядок",
   "человеческая извращённость",
   "втоптанное в грязь человеческое достоинство и чувство",
   "пиршество каннибалов", "избиение лучших представителей общества",
   "закулисные махинации"...
   Далее всё было изображено в таком духе, точно мадьяры на родной земле
   преследуются больше всех других национальностей.
   Словно дело обстояло так: пришли чешские солдаты...
  
   "О целом ряде серьёзнейших фактов
   у нас благоразумно умалчивают и ничего не пишут.
   Всякий знает, что такое чешский солдат в Венгрии и каков он на фронте.
   Всем нам известно,
   что вытворяют чехи, каковы настроения среди чехов и чья рука видна здесь..."
  
   - В таком же любезном тоне, господин поручик, пишут о вас во всех газетах...
   Тут всё на один лад...
   Политически это легко объяснимо, потому что мы, австрийцы, -
   будь то немцы или чехи, - всё же ещё здорово против венгров...
   В этом видна определённая тенденция...
   Предварительная цензура здешних газет тоже в руках венгров.
   Они делают с нами что хотят. Наш офицер беззащитен против оскорблений
   венгерского штатского хама-журналиста.
   И только после нашего резкого демарша государственная прокуратура
   в Будапеште предприняла шаги к тому, чтобы произвести аресты отдельных лиц.
   Всё сошло бы гладко, если бы не этот ваш злополучный Швейк...
   При нём нашли письмо, посланное вами госпоже Каконь...
   Так этот ваш Швейк утверждал на допросе, что письмо не ваше,
   что это писал он сам...
  
   Разумеется, я, как командир полка, позаботился о том,
   чтобы во все газеты от имени дивизионного суда
   было послано опровержение подлых статей, напечатанных в здешних газетах.
   Полагаю, что я, со своей стороны, сделал всё, чтобы загладить шумиху,
   поднятую этими штатскими мерзавцами,
   этими подлыми мадьярскими газетчиками...
  
   Притом сравните, какое количество войск отправлено на фронт с нашей стороны
   и какое с их стороны. Скажу вам откровенно:
   мне чешский солдат более по душе, чем этот венгерский сброд.
   Стоит только вспомнить,
   как под Белградом венгры стреляли по нашему маршевому батальону,
   который, не зная, что по нему стреляют венгры, начали палить в дейчмейстеров,
   а дейчмейстеры тоже спутали и открыли огонь по боснийскому полку...
   Вот, скажу я вам, положеньице! Был я как раз на обеде в штабе бригады.
   В этот день
   нам приготовили хороший куриный бульон, филе с рисом и ромовые бабки.
   Как раз накануне вечером мы повесили сербского трактирщика,
   и наши повала нашли у него в погребе старое тридцатилетнее вино.
   Можете себе представить, как мы все ждали этого обеда...
   Покончили мы с бульоном и только принялись за курицу,
   как вдруг перестрелка, потом пальба,
   и наша артиллерия, понятия не имевшая, что это наши части стреляют по своим,
   начала палить по нашей линии, и один снаряд упал у самого штаба.
   Сербы, вероятно, решили, что у нас вспыхнуло восстание,
   и давай крыть нас со всех сторон, а потом начали форсировать реку.
   Бригадного генерала зовут к телефону,
   и начальник дивизии поднимает страшный скандал...
   Мы являемся резервом и должны немедленно прекратить огонь.
   Ну, где там при такой ситуации.
   Бригадная телефонная станция сообщает, что никуда не может дозвониться...
   Пытаемся связаться с дивизией, но связи нет,
   так как сербы зашли с обоих флангов нам в тыл и сжали наш центр в треугольник,
   в котором оказалась и пехота, и артиллерия, обоз со всей автоколонной,
   продовольственный магазин и полевой лазарет. Два дня я не слезал с седла,
   а начальник дивизии попал в плен и наш бригадный тоже.
   А всему виной мадьяры, открывшие огонь по нашему маршевому батальону.
   Но, разумеется, всю вину свалили на наш полк.
   Вы теперь сами, господин поручик, убедились,
   как они ловко использовали ваши похождения...
   Господин поручик, положа руку на сердце, сколько раз вы спали с мадам Каконь?
   Бросьте рассказывать, что вы лишь завязали с ней переписку... Знаем мы это!
   Не говорите мне ничего, у меня своё мнение об этой истории.
   Завертелись вы с ней, муж узнал, а тут ваш глупый Швейк...
   Знаете, господин поручик, этот Швейк всё же верный парень.
   Здорово это он с вашим письмом проделал.
   Такого человека, по правде сказать, жалко. Вот это называется воспитание!
   Это мне в парне нравится.
   Ввиду всего этого следствие непременно должно быть приостановлено.
   Вас, господин поручик, скомпрометировала пресса.
   Вам здесь оставаться совершенно ни к чему.
   На этой неделе на русский фронт будет отправлена маршевая рота.
   Вы - самый старший офицер в роте. Эта рота отправится под вашей командой.
   В бригаде всё уже подготовлено. Скажите старшему писарю,
   пусть он вам подыщет другого денщика вместо Швейка.
   Поручик Лукаш с благодарностью взглянул на полковника, а тот продолжал:
   - Швейка я прикомандировываю к вам в качестве ротного ординарца.
   Полковник встал и, подавая побледневшему поручику руку, сказал:
   - Итак, дело ликвидируется.
   Желаю удачи! Желаю вам отличиться на Восточном фронте...
  
   В арестантском бараке при дивизионном суде...
   Швейк и ещё несколько солдат сидели на лавке у двери...
  
   - Посмотрите-ка на венгерского молодчика,
   как он, сукин сын, молится, чтобы у него всё сошло благополучно.
   У вас не чешутся руки раскроить ему харю?
   - За что? Он хороший парень.
   Попал сюда потому, что не захотел явиться на призыв.
   Он против войны. сектант какой-то, а посадили его за то,
   что не хочет никого убивать и строго держится Божьей заповеди.
   Ну, так ему эту Божью заповедь покажут...
   - Вот дурак, мог бы присягнуть, а потом начхал бы на всё. и на присягу тоже.
   - Я уже три раза присягал и в третий раз сижу за дезертирство...
  
   - Это учитель из нашей маршевой роты. Идёт подметать.
   Исключительно порядочный человек. сюда попал за стишок...
   - Написали вы это, конечно, не для того, чтобы кого-нибудь обидеть, - это ясно.
   Господину аудитору скажите, что вы писали для собственного развлечения...
   - Что ж делать,
   если этот самый господин аудитор не знает как следует чешского языка...
   - Короче говоря, ваше дело дрянь, но терять надежды не следует...
  
   - Тут ума не приложишь, как бы вы выбраться из этой заварухи
   да как следует рассчитаться с этими мадьярскими негодяями, а он утешает...
   Да ко всему ещё приходится притворяться
   и рассказывать, будто я никакой ненависти к мадьярам не питаю...
   Эх, скажу я вам, собачья жизнь!
   Ну, да ещё попадётся ко мне в лапы какой-нибудь мадьяр!
   Я его раздавлю... Я с ним рассчитаюсь, будет он меня помнить...
   Швейк сказал:
   - Нечего вам беспокоиться, всё уладится.
   Главное - никогда на суде не говорить правды.
   Кто даёт себя околпачить и признается, тому крышка.
   Из признания никогда ничего хорошего не выходит...
  
   Пополнение...
  
   - Я обвиняюсь в том, что поднял восстание...
   - Пустяки, - успокоил его Швейк, - ерунда.
   - Разумеется, если мы подобным способом намереваемся выиграть войну,
   с помощью разных судов...
   - А как же ты поднял восстание?
   - Отказался чистить нужники на гауптвахте
   - Самое лучшее - выдавать себя за идиота...
   - Допрос за допросом, и хоть бы какой-нибудь толк вышел. Изведут уйму бумаги,
   сгниёшь за решёткой, а настоящего суда и в глаза не увидишь.
   Ну скажи по правде, можно ихний суп жрать?
   А ихнюю капусту с мёрзлой картошкой?
   Чёрт побери, такой идиотской войны я никогда ещё не видывал!
   Я представлял себе всё это совсем иначе...
  
   - Когда я был в Сербии,
   то в нашей бригаде любому, кто вызовется вешать "чужаков",
   платили сигаретами:
   повесит солдат мужчину - получает десяток сигарет, женщину или ребёнка - пять.
   Потом интендантство стало наводить экономию: расстреливали всех гуртом...
  
   Так разговаривая, они вступили в барак, где помещался дивизионный суд.
   За длинным столом, заваленным бумагами, сидел аудитор...
   - Не думайте, что из-за какой-то драки вы и дальше будете валяться на боку
   в дивизионной тюрьме и отделаетесь от фронта...
   Что ты строишь такую серьёзную, Швейк?
   На фронте у тебя пропадёт охота драться...
   Дело ваше прекращается, каждый пойдёт в свою часть,
   где будет наказан в дисциплинарном порядке,
   а потом отправится со своей маршевой ротой на фронт...
   Вот вам ордер на освобождение, и ведите себя прилично...
  
   - Так, значит, в маршевую роту, друзья!
   "Попутного ветра", как пишут в журнале чешских туристов.
   Подготовка к экскурсии уже закончена.
   Наше славное предусмотрительное начальство обо всём позаботилось.
   Вы записаны как участники экскурсии в Галицию.
   Отправляйтесь в путь-дорогу в весёлом настроении и с лёгким сердцем.
   Лелейте в душе великую любовь к тому краю, где вас познакомят с окопами.
   Прекрасные и в высшей степени интересные места.
   Вы почувствуете себя на далёкой чужбине, как дома, как в родном краю,
   почти как у домашнего очага...
   Богатый и ценный опыт, приобретённый нашей победоносной армией
   при отступлении из Галиции в дни первого похода, несомненно,
   явится путеводной звездой при составлении программы второго похода.
   Только вперёд, прямёхонько в Россию...
  
   Перед уходом Швейка и Водички к ним подошёл злополучный учитель,
   сложивший стихотворение, и таинственно сказал:
   - Не забудьте, когда будете на русской стороне, сразу же сказать русским:
   "Здравствуйте, русские браться, мы братья чехи, мы нет австрийцы"...
  
   Из Моста-на-Литаве в Сокаль
  
   Поручик Лукаш в бешенстве ходил по канцелярии...
   - Нечего сказать, нашли вы мне денщика, большое вам спасибо за такой сюрприз!
   В первый день посла его за обедом в офицерскую кухню,
   а он по дороге сожрал половину...
   - Виноват, я разлил.
   - Допустим, что так. Разлить можно суп или соус, но не жаркое...
   А куда ты дел яблочный рулет?..
  
   - Во-первых, я не хочу, чтобы возле меня жил негодяй...
   Во-вторых...
   За последнее время ребята, как только попадут в маршевый батальон и узнают,
   что их завтра отправят на позиции, делают, что им вздумается.
   Позавчера во время ночных манёвров мы должны были действовать
   против учебной команды вольноопределяющихся...
   Первый взвод, авангард, более или менее соблюдал тишину на шоссе,
   потому что я сам его вёл, но второй...
   Тот вёл себя так, будто возвращался с загородной прогулки.
   Пели, стучали ногами так, что в лагере было слышно...
   Третий взвод... все эти мерзавцы курили: повсюду огненные точки...
   А четвёртый взвод, тот, который должен был быть арьергардом,
   чёрт знает каким образом вдруг появился перед нашим авангардом,
   так что его приняли за неприятеля,
   и мне пришлось отступать перед собственным арьергардом,
   наступавшим на меня. Вот какой достался мне в наследство маршевая рота.
   Что я из этой команды могу сделать?
   Как они будут вести себя во время настоящего боя?
  
   - Вы на это, господин поручик, не обращайте внимания, не ломайте себе голову.
   Я был уже в трёх маршевых ротах,
   и каждую из них вместе со всем батальоном расколотили,
   а нас отправляли на переформирование.
   Все эти маршевые роты были друг на друга похожи,
   и ни одна из них не была лучше вашей. Хуже всех была девятая.
   Та потянула с собой в плен всех унтеров и ротного командира.
   Меня спасло только то, что я отправился в полковой обоз за ромом и вином
   и они проделали всё это без меня. А знаете ли вы, господин обер-лейтенант,
   что во время последних ночных манёвров, о которых вы изволили рассказывать,
   учебная команда вольноопределяющихся,
   которая должна была обойти вашу роту, заблудилась и попала к озеру?
   Марширует себе до самого утра,
   а разведочные патрули - так те прямо влезли в болото.
   Они дошли бы до самого... если б не рассвело...
   Мне думается, что в такой войне, как эта,
   когда столько войск и так растянута линия фронта,
   можно достичь успеха скорее хорошим маневрированием,
   чем отчаянными атаками. Я наблюдал это, когда был в десятой маршевой роте.
   Тогда всё сошло гладко, пришёл приказ "не стрелять", мы и не стреляли,
   а ждали, пока русские к нам приблизятся.
   Мы бы их забрали в плен без единого выстрела,
   только тогда около нас на левом фланге стояли идиоты ополченцы,
   и они так испугались русских,
   что начали удирать под гору по снегу - прямо как по льду.
   Ну, мы получили приказ, где сообщалось, что русские прорвали левый фланг,
   и что мы должны отойти к штабу бригады.
   Я тогда как раз находился в штабе бригады,
   куда принёс на подпись ротную продовольственную книгу,
   так как не мог разыскать наш полковой обоз. В это время
   в штаб стали прибегать поодиночке ребята из десятой маршевой роты.
   К вечеру их прибыло сто двадцать человек, а остальные, как говорили,
   заблудились во время отступления и съехали по снегу прямо к русским,
   вроде как на санках. Натерпелись мы там страху...
   У русских в Карпатах были позиции и снизу и наверху...
  
   - Только не воображайте, что, когда начнётся бой,
   вы опять случайно очутитесь где-нибудь в обозе и будете получать ром и вино.
   Меня предупредили, что вы пьёте...
   - Это всё с Карпат, господин обер-лейтенант. Там поневоле приходится пить:
   обед нам приносили на гору холодный, в окопах - снег, огонь разводить нельзя,
   нас только ром и поддерживал и если б не я, с нами случилось бы,
   что и с другими маршевыми ротами, где не было рому и люди замерзали...
   - Теперь зима уже прошла...
   - Ром, как и вино, на фронте незаменимы во всякое время года.
   Они поддерживают хорошее настроение.
   За полкотелка вина и четверть литра рому солдат сам пойдёт драться с кем угодно.
   И какая это скотина опять стучит в дверь, на дверях же написано "Не стучать".
  
   - Войдите!
   Поручик Лукаш повернулся в кресле и увидел,
   что дверь медленно и тихо открывается. И так же тихо, приложив руку к козырьку,
   в канцелярию вступил бравый солдат Швейк...
  
   Поручик Лукаш
   на мгновение зажмурил глаза под ласковым взглядом бравого солдата Швейка.
   Наверно, с таким обожанием и нежностью
   глядел блудный, потерянный и вновь обретённый сын на своего отца,
   когда тот в его честь жарил на вертеле барана...
  
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять здесь...
  
   Раздался телефонный звонок...
   - Надо идти в полковую канцелярию. Так внезапно... Это что-то мне не нравится...
  
   Швейк опять остался один.
  
   Через минуту снова раздался звонок.
   Швейк начал телефонный разговор...
   - Откуда ты?
   - Из Праги.
   - Ты бы должен быть чуточку умнее...
  
   А Швейк, не вставая, всё сидел да сидел у телефона...
  
   Совещание у полковника продолжалось...
  
   Он разговорился об отношении офицеров к нижним чинам,
   нижних чинов к унтер-офицерам, о перебежчиках во вражеский стан,
   о политических событиях и о том,
   что пятьдесят процентов чешских солдат политически неблагонадёжны...
  
   - Зря только панику подымают.
   Как думаешь, куда мы поедем?
   - В Россию.
   - А я думаю, что, скорее, в Сербию.
   Посмотрим, когда будем в Будапеште.
   Если нас повезут направо - так Сербия, а налево - Россия...
  
   Швейк продолжал:
   - Беда, когда человек вдруг примется философствовать:
   это всегда пахнет белой горячкой...
   Однажды, после того как майор закончил свою речь,
   он стал спрашивать одного за другим:
   "Что ты чувствуешь, когда хватишь лишнего?"
   Ну, ему отвечали как-то нескладно:
   дескать, или ещё никогда до этого не доходило, или начинает тошнить,
   а один даже сразу почувствовал, что останется без отпуска.
   Майор тут же приказал отвести всех в сторону,
   чтобы они после обеда на дворе поупражнялись в вольной гимнастике
   в наказание за то, что не умеют выразить то, что они чувствуют.
   Ожидая своей очереди, я вспомнил, о чём он распространялся в последний раз,
   и, когда майор подошёл ко мне, я совершенно спокойно ему ответил:
   "Осмелюсь доложить, господин майор, когда я хвачу лишнее,
   то всегда чувствую внутри какое-то беспокойство, страх и угрызения совести.
   Я когда я вовремя возвращаюсь из отпуска в казармы,
   мною овладевает блаженный покой и лезет внутреннее удовлетворение".
   Все кругом расхохотались, а майор заорал: "Он ещё острит, сукин сын!"
   И вкатил мне...
   - На военной службе иначе нельзя.
   Это уж исстари ведётся: как ни ответь, как ни сделай -
   всегда над тобой тучи и в тебя мечут гром и молнии. Без этого нет дисциплины...
  
   - Солдата воспитать - дело нелёгкое.
   Солдат, который ни разу не был наказан на военной службе, не солдат.
   Это, может, в мирное время так было,
   что солдат, отбывший свою службу без единого наказания,
   потом имел всякие преимущества на гражданке.
   Теперь как раз наоборот: самые плохие солдаты,
   которые в мирное время не выходили из-под ареста,
   на войне оказались самыми лучшими...
  
   - Каждый солдат сам должен завоёвывать себе положение...
  
   Полковник вызвал на совещание всех офицеров маршевого батальона...
   На столе перед ним была прикреплена карта театра военных действий
   с флажками на булавках, но флажки были опрокинуты и фронты передвинулись.
   Вытащенные булавки с флажками валялись под столом.
   Весь театр военных действий ночью до неузнаваемости разворотил кот...
   Кот нагадил на австро-венгерский фронт и хотел было зарыть кучку,
   но повалил флажки и размазал кал по всем позициям,
   оросил фронты и предмостные укрепления и запакостил армейские корпуса.
   Полковник был очень близорук...
   Допрос был краток...
   Этим, собственно, совещание и закончилось...
  
   Ситуация по-прежнему осталась неясной...
  
   Швейк по телефону в канцелярии выслушал самые разнообразные мнения:
   пессимистические и оптимистические...
  
   - Что у вас нового?
   - Ничего определённого пока не известно...
  
   - Какой-нибудь болван из штаба армии придумал,
   а потом это идёт по всем дивизиям, бригадам, полкам...
  
   По Венгрии
  
   Наконец наступил момент, когда всех распихали по вагонам
   из расчёта сорок два человека или восемь лошадей.
   Лошади, разумеется, ехали с большими удобствами, так как могли спать стоя...
   Воинский поезд вёз новую партию людей в Галицию на убой.
   И всё же, когда поезд тронулся,
   эти создания почувствовали некоторое облегчение.
   Теперь хоть что-то определилось,
   до этого же момента была лишь мучительная неизвестность, паника
   и бесконечные волнения, когда отправят: сегодня, завтра или послезавтра?
   Многие испытывали чувство приговорённых к смерти,
   со страхом ожидающих прихода палача.
   Но вот палач пришёл и наступает успокоение - наконец-то всё кончится!
  
   Прошло несколько дней, прежде чем солдаты разместились по вагонам.
   И всё время не прекращались разговоры о консервах...
   Когда есть консервы, полевая обедня отпадает.
   В противном случае полевая обедня служит возмещением за консервы.
   И правда, вместо мясных консервов появился обер-фельдкурат,
   который "единым махом троих побивахом".
   Он отслужил полевую обедню сразу для трёх маршевых батальонов.
   Два из них он благословил на Сербию, а один - на Россию.
  
   - Как он расписывал!
  
   "День начнёт клониться к вечеру,
   солнце со своими золотыми лучами скроется за горы,
   а на поле брани будут слышны последние вздохи умирающих,
   ржание упавших коней, стоны раненых героев,
   плач и причитания жителей, у которых над головами загорятся крыши".
  
   Мне нравится, когда люди становятся идиотами в квадрате...
  
   Приказ по армии
  
   Преисполненный горечью,
   повелеваю вычеркнуть императорский королевский пехотный полк
   из списков моих войск за трусость и измену.
   Приказываю отобрать у покрывшего себя бесчестием полка знамя
   и передать его в военный музей.
   Полк, который морально разложился уже на родине
   и который отправился на театр военных действий с тем,
   чтобы осуществить свои предательские намерения,
   отныне перестаёт существовать.
   Франц-Иосиф I
  
   Приказ эрцгерцога Иосифа Фердинанда
  
   Чешские воинские части не оправдали нашего доверия,
   особенно в последних боях.
   Чаще всего они не оправдывали доверия при обороне позиций.
   В течение продолжительного времени они находились в окопах,
   что постоянно использовал противник,
   вступая в связь с подлыми элементами этих воинских частей.
   При поддержке этих изменников
   атаки неприятеля направлялись обычно именно на те фронтовые части,
   в которых находилось много предателей.
   Часто неприятелю удавалось захватить нас врасплох,
   так сказать, без труда проникнуть на наши передовые позиции
   и захватить в плен большое число их защитников.
   Позор, стократ позор презренным изменникам и подлецам,
   которые дерзнули предать императора и империю и своими злодеяниями
   осквернили не только славные знамёна нашей великой и мужественной армии,
   но и ту нацию, к которой они себя причисляют.
   Рано или поздно их настигнет пуля или петля палача.
   Долг каждого чешского солдата, сохранившего честь,
   сообщить командиру о таком мерзавце, подстрекателе и предателе.
   Кто этого не сделает - сам предатель и негодяй.
   Этот приказ зачитать всем солдатам чешских полков.
   Императорский королевский полк приказом нашего монарха
   уже вычеркнут из рядов армии,
   и все захваченные в плен перебежчики из этого полка
   заплатят кровью за свои тяжкие преступления.
   Эрцгерцог Иосиф-Фердинанд
  
   - Да, поздновато нам его прочитали...
  
   - Было бы невредно, если бы нас встретили где-нибудь хорошим обедом.
   Когда мы в начале войны ехали в Сербию,
   мы прямо-таки обжирались на каждой станции,
   так здорово нас повсюду угощали...
   А когда мы проезжали Венгрию,
   на каждой станции нам в вагоны швыряли жареных кур...
   В Капошваре мадьяры бросали в вагоны целые туши жареных свиней...
   Всю дорогу мы были точно очумелые...
   Вдруг ни с того ни с сего команда - вылезать.
   Мы даже партию не успели доиграть...
   Поезд моментально повернул и порожняком ушёл обратно.
   Ну конечно, как всегда во время паники бывает,
   увезли и наш провиант на два дня. И тут же вблизи начала рваться шрапнель...
   Приехал командир батальона и созвал всех офицеров на совещание,
   а потом пришёл обер-лейтенант - чех, хотя и говорил только по-немецки, -
   и рассказал, что дальше ехать нельзя, железнодорожный путь взорван,
   сербы ночью переправились через реку и сейчас находятся на левом фланге...
   Мы-де получим подкрепление и разобьём их в пух и прах.
   В случае чего никто не должен сдаваться в плен...
   Слева загрохотала канонада. Мы услышали её впервые и залегли.
   Засвистели пули... Обер-лейтенант приказал разобрать ружья и зарядить их.
   Дежурный подошёл к нему и доложил, то выполнить приказ никак нельзя,
   так как у нас совершенно нет боеприпасов.
   Мы должны были получить боеприпасы на следующем этапе,
   перед самыми позициями.
   Поезд с боеприпасами ехал впереди нас и, вероятно, уже попал в руки к сербам.
   Так мы довольно долго стояли в боевой готовности.
   Потом опять поползли по шпалам, потому что в небе заметили чей-то аэроплан
   и унтер-офицеры заорали: "Всем укрыться!".
   Вскоре выяснилось,
   что аэроплан был наш и его по ошибке сбила наша артиллерия.
   Мы опять встали, стоим... Вдруг видим, летит к нам кавалерист...
   Командир батальона выехал навстречу всаднику.
   Кавалерист подал ему какой-то листок и поскакал дальше.
   Командир батальона прочёл по дороге полученную бумагу
   и вдруг, словно с ума спятил, обнажил саблю и полетел к нам...
   "Все назад!.. Направление на ложбину, по одному!"
   А тут и началось!
   Со всех сторон, будто только этого и ждали, начали по нам палить.
   Слева от полотна находилось кукурузное поле. Вот где был ад!
   Мы на четвереньках поползли к долине...
   Прежде чем укрыться в долине, мы многих потеряли убитыми и ранеными.
   Оставили мы их и бежали без оглядки, пока не стемнело.
   Весь край ещё до нашего прихода был начисто разорён нашими солдатами.
   Единственное, то мы увидели, - это разграбленный обоз.
   Наконец добрались мы до станции, где нас ожидал новый приказ:
   сесть в поезд и ехать обратно к штабу, чего мы не могли выполнить,
   так как весь штаб днём раньше попал в плен.
   Об этом нам было известно ещё утром.
   И остались мы вроде как сироты, никто нас и знать не хотел.
   Присоединили наш отряд к полку, чтобы легче было отступать;
   это мы проделали с величайшей радостью.
   Но, чтоб догнать полк, нам пришлось целый день маршировать...
   Да, этого я не забуду...
  
   В то время как здесь короля били тузом,
   далеко на фронте короли били друг друга своими подданными...
  
   В штабном вагоне,
   где разместились офицеры маршевого батальона, царила странная тишина.
   Большинство офицеров углубилось в чтение книжки "Грехи отцов".
   Все одновременно сосредоточенно изучали страницу 161.
   Внимательно прочитав эту страницу, офицеры ничего не поняли...
   - Господа! Перед нами совершенно секретная информация,
   касающаяся новой системы шифровки полевых депеш...
   Все молча посмотрели на злосчастные страницы и задумались...
   - Не получается...
   Всё было очень загадочно...
   - Роман в двух томах. У нас первый том, а у вас второй...
   Поэтому ясно, что наши страницы не совпадают с вашими...
   - По-видимому, произошла ошибка. Полковник заказал для вас первый том.
   Очевидно в штабе бригады перепутали.
   В полк не сообщили, что дело касается второго тома, и вот результат...
  
   - Не следует всё это воспринимать трагически...
   Пока мы приедем на фронт, появятся новые системы, но думаю,
   что там вовсе не останется времени на разглядывание подобной тайнописи.
   Прежде чем кто-нибудь из нас успеет расшифровать нужный пример,
   ни батальона, ни роты, ни бригады не будет и в помине.
   Практического значения это не имеет!..
  
   В дверях вагона появился поручик Лукаш.
   - Швейк, идите-ка сюда!..
   Поручик Лукаш увёл Швейка с собой.
   Взгляд, которым он наградил его, не предвещало ничего хорошего.
   Дело заключалось в том, что во время позорно провалившейся лекции капитана
   поручик Лукаш, сопоставив факты,
   нашёл единственно возможное решение загадки...
   За день до отъезда Швейк рапортовал Лукашу:
   "Господин обер-лейтенант,
   в батальоне лежат какие-то книжки для господ офицеров.
   Я принёс их из полковой канцелярии"...
   - Швейк, что стало с этими книжками?
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, это очень длинная история,
   а вы всегда изволите сердиться, когда я рассказываю подробно...
   Я получил телефонограмму прямо из полковой канцелярии.
   Там хотели послать эти книжки в канцелярию батальона,
   но в канцелярии не было ни души:
   ведь все непременно должны были пойти в трактир, ибо, отправляясь на фронт,
   никто не знает, доведётся ли ему когда-нибудь опять посидеть в трактире.
   Там они были и пили.
   В других маршевых ротах по телефону тоже никого не смогли отыскать.
   Памятуя, что мне как ординарцу вы приказали дежурить у телефона,
   я сидел и ждал...
   В полковой канцелярии ругались: никуда, мол, не дозвонишься,
   а получена телефонограмма с приказом забрать из полковой канцелярии книжки
   для господ офицеров всего маршевого батальона.
   Так как я понимаю, что на военной службе нужно действовать быстро,
   я ответил им по телефону,
   что сам заберу эти книжки и отнесу их в батальонную канцелярию.
   Мне дали такой тяжёлый ранец, что я едва его дотащил.
   Здесь я просмотрел эти книжки... Эти книжки были в двух томах...
   Я прочёл много книжек, но никогда не начинал читать со второго тома.
   А он мне говорит: "Вот вам первые тома, а вот - вторые.
   Который том должны читать господа офицеры, они уж сами знают!"
   Я подумал, что все нализались, потому что книжку всегда читают с начала...
   Потом по телефону я спросил об этом вас,
   когда вы возвратились из Офицерского собрания.
   Я рапортовал вам об этих книжках,
   спросил, не пошло ли на войне всё шиворот-навыворот
   и не полагается ли читать книжки в обратном порядке:
   сначала второй том, а потом первый.
   Вы ответили, что я пьяная скотина, раз не знаю,
   что в "Отче наш" сначала идёт "Отче наш" и только потом "аминь"...
   Вам нехорошо, господин обер-лейтенант?..
  
   Бледное лицо Лукаша уже не выражало злобы.
   На нём было написано безнадёжное отчаяние...
  
   - Продолжайте, Швейк... уже прошло. Уже всё равно...
  
   - И я придерживался того же мнения. Однажды я купил кровавый роман...
   И в нём не хватало первой части.
   Так мне пришлось догадываться о том, что было вначале.
   Ведь даже в разбойничьей истории без первой части не обойтись...
   Мне было совершенно ясно, что господам офицерам
   совершенно бессмысленно читать сначала вторую часть, а потом первую...
   Вообще вся история с этими книжками
   казалась мне ужасно странной и загадочной.
   Я знал, что господа офицеры вообще мало читают, а в грохоте войны...
   - Оставьте ваши глупости, Швейк...
   - Ведь я тогда же спросил, желаете ли вы сразу оба том.
   А вы ответили точь-в-точь как теперь, чтобы я оставил свои глупости -
   нечего, мол, таскаться с какими-то книгами, и я решил: раз таково ваше мнение,
   то остальные господа офицеры должны быть того же мнения.
   Посоветовался я об этом с вашим денщиком.
   Ведь он уже был на фронте и имеет опыт в подобных делах.
   Он сказал, что поначалу господа офицеры воображали, будто война - чепуха,
   и привозили на фронт, словно на дачу, целые библиотеки....
   Денщики под тяжестью этих книг сгибались в три погибели
   и проклинали день, когда их мать на свет родила...
   Читать было некогда, так как всё время приходилось удирать;
   всё понемножку выбрасывалось, а потом уже стало правилом:
   заслышав первую канонаду, денщик сразу вышвыривал все книги для чтения...
   Но мне хотелось, господин обер-лейтенант, ещё раз услышать ваше мнение,
   и, когда я вас спросил по телефону, что делать с этими книжками,
   вы сказали, что, когда мне что-нибудь влезет в мою дурацкую башку,
   я не отстану до тех пор, пока не получу по морде.
   Так я, значит, господин обер-лейтенант,
   отнёс в канцелярию батальона только первые тома этого романа,
   а второй том оставил на время в нашей ротной канцелярии.
   Сделал я это с добрым намерением,
   чтобы после того, как господа офицеры прочтут первый том,
   выдать им второй том, как это делается в библиотеке.
   Но вдруг пришло извещение об отправке,
   и по всему батальону была передана телефонограмма, -
   всё лишнее сдать на полковой склад.
   Я ещё раз спросил вашего денщика, не считает ли он второй том романа лишним.
   Он мне ответил, что после печального опыта в Сербии, Галиции и Венгрии
   никаких книг для чтения на фронт не возят...
   В батальоне уже роздали первые тома этого романа,
   а вторые тома мы отнесли на склад...
  
   - Одно скажу вам, Швейк.
   Вы даже не отдаёте себе отчёта в размерах своих проступков...
   Слов не хватает, чтобы определить вашу глупость...
   Вы сделали такую ужасную вещь,
   что все преступления, совершённые вами с тех пор, как я вас знаю,
   ангельская музыка по сравнению с этим.
   Если бы вы только знали, что вы натворили, Швейк...
   Но вы этого никогда не узнаете!
   Если когда-нибудь вспомнят об этих книжках,
   не вздумайте трепаться, что я сказал вам по телефону насчёт второго тома...
   Посмейте только впутать меня в какую-нибудь историю! Смотрите у меня...
  
   - Прошу великодушно простить меня, господин обер-лейтенант,
   но почему я никогда не узнаю, что я такого ужасного натворил?
   Я осмелился вас спросить об этом единственно для того,
   чтобы в будущем избегать подобных вещей.
   Мы ведь, как говорится, учимся на своих ошибках...
   - Балбес! Ничего я не буду объяснять...
  
   Швейк степенно влез в свой вагон. Он проникся уважением к своей особе.
   Ведь не каждый день удаётся совершить нечто столь страшное,
   что даже сам не имеешь права узнать это...
  
   Повар-оккультист, отложив свою любимую книжку -
   перевод древнеиндийских сутр "Прагна Парамита",
   он обратился к удручённому Балоуну,
   безропотно принимавшему новые удары судьбы.
   - Вы должны постоянно следить за собой,
   чтобы не потерять веры в себя и в свою судьбу.
   Вы не имеете права приписывать себе то, что является заслугой других.
   Всякий раз, когда перед вами возникает проблема, спросите самого себя:
   "В каком отношении ко мне она находится?"
   Швейк счёл нужным пояснить это теоретическое положение примером...
  
   - Но я верю, что господь Бог хоть и наказует людей за грехи,
   но всё же совсем их своей милостью не оставляет.
   - Господь Бог сотворил обжор, он о них и позаботится...
   Один раз тебя уже связывали, а теперь ты вполне заслужил передовые позиции.
  
   В бытность свою учеником кадетского училища
   комендант руководил анти-австрийской оппозицией.
   Позднее погоня за чинами вытеснила у них оппозиционные настроения...
  
   Кадет усердно читал книгу профессора Удо Крафта
   "Самовоспитание к смерти за императора".
   Ещё до Будапешта кадет был в доску пьян.
   Высунувшись из окна, он непрерывно кричал в безмолвное пространство:
   - Смелее вперёд! С Богом, смелее вперёд!..
   По приказу капитана, ординарец батальона втащил его в купе
   и вместе с денщиком уложил его на скамью.
  
   Кадету приснился сон...
   Он - майор, на груди у него знак отличия и железный крест.
   Он едет инспектировать участок вверенной ему бригады...
   Он подозревает, что ему присвоен чин генерал-майора,
   но "генерал" затерялся в бумагах на полевой почте.
   Вдоль шоссе тянутся окопы неприятеля.
   Генерал орёт в трубку шофёру:
   - Не видишь, что ли, куда едем? Там неприятель.
   Но шофёр спокойно отвечает:
   - Господин генерал, это единственная приличная дорога. И в хорошем состоянии.
   На соседних дорогах шины не выдержат.
   Чем ближе к позициям врага, тем сильнее огонь.
   Снаряды рвутся над кюветами по обеим сторонам аллеи.
   Но шофёр спокойно передаёт в трубку:
   - Это отличное шоссе, господин генерал! Едешь как по маслу.
   Если мы уклонимся в сторону, в поле, у нас лопнет шина...
   Это шоссе так хорошо построено...
   А на этих каменистых просёлочных дорогах у нас бы лопнули шины.
   Вернуться обратно мы тоже не можем, господин генерал!..
   - Куда мы едем?
   - Это будет видно, пока шоссе такое, я за всё ручаюсь.
   Рывок! Страшный полёт, и машина останавливается.
   - Господин генерал, есть у вас карта генерального штаба?..
   Здесь перекрёсток, обе дороги ведут к вражеским позициям.
   Однако для меня важно только одно -
   хорошее шоссе, чтобы не пострадали шины...
   Я отвечаю за штабной автомобиль...
   Вдруг удар. Оглушительный удар, и звёзды становятся большими...
   Он возносится во Вселенную на одном сиденье с шофёром...
   - Я это предчувствовал. Раз перекрёсток, то шоссе ни черта не стоит...
   - Куда вы правите?
   - Летим на небо, господин генерал, нам необходимо сторониться комет...
   - Вы знаете историю битвы народов под Лейпцигом?..
   - Господин генерал, мы у врат небесных, вылезайте, господин генерал.
   Мы не можем проехать через небесные врата, здесь давка.
   Куда ни глянь - одни войска...
   - Задавите кого-нибудь, сразу посторонятся!
   Берегитесь, свиньи!
   Вот скоты, видят генерала и не подумают сделать равнение направо!
   - Это им нелегко, господин генерал: у большинства оторваны головы...
   Генерал только теперь замечает, то толпа состоит из инвалидов,
   лишившихся на войне отдельных частей тела: головы, руки, ноги.
   Однако недостающее они носят с собой в рюкзаке...
   - Таков порядок, вероятно, они должны пройти высшую небесную комиссию.
   В небесные врата пропускают только по паролю,
   который генерал тут же вспомнил: "За Бога и императора".
   Автомобиль въезжает в рай.
   - Господин генерал, вы должны явиться в ставку главнокомандующего...
   Они увидели величественное сияние над большим зданием:
   Императорская и королевская штаб-квартира.
   Два ангела в форме полевой жандармерии высаживают генерала из автомобиля,
   берут его за шиворот и отводят наверх, на второй этаж.
   - Велите себя прилично перед господом богом, - говорят они ему перед дверью
   и вталкивают внутрь.
   Посреди комнаты стоит господь бог.
   - Кадет... По какому праву вы присвоили себе титул генерал-майора?
   По какому праву вы, кадет,
   разъезжаете в штабном автомобиле по шоссе между вражескими позициями?..
   Два ангел, сюда!
   Бросьте его в сортир!
   Кадет проваливается куда-то...
  
   Уже было видно зарево огней над Будапештом.
   Над Дунаем ощупывал небо прожектор...
  
   Когда кадет узнал, то у него дизентерия, он пришёл в восторг.
   Велика ли разница: быть раненым или заболеть за своего государя императора
   при исполнении своего долга?
   В госпитале с ним произошла маленькая неприятность:
   ввиду того что в дизентерийном бараке все места были заняты,
   кадета перевели в холерный барак...
   Он был необычайно спокоен,
   повторяя про себя, что всё равно страдает за государя императора...
   - Симптомы медленного умирания, пассивность...
  
   В Будапеште
  
   - В чём дело, Швейк?
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,
   всегда лучше сознаться самому, чем ждать, пока дело откроется...
  
   - Как бы поезд не ушёл...
   - Когда едешь на фронт, то никогда не опоздаешь,
   потому что каждый поезд, отправляющийся на фронт,
   прекрасно понимает, что если он будет торопиться,
   то привезёт на конечную станцию только половину эшелона...
  
   У штабного вагона царило необычайное оживление...
   Штаб телеграфировал, что Италия объявила войну Австро-Венгрии...
  
   Капитан необычайно торжественно прочитал солдатам приказ:
  
   "Итальянский король, влекомый алчностью,
   совершил акт неслыханного предательства,
   забыв о своих братских обязательствах,
   которыми он был связан как союзник нашей державы.
   С самого начала войны, в которой он, как союзник,
   должен был стать бок о бок с нашими мужественными войсками,
   изменник - итальянский король - играл роль замаскированного предателя,
   занимаясь двурушничеством, ведя тайные переговоры с нашими врагами.
   Это предательство завершилось в ночь с 22 на 23 мая,
   когда он объявил войну нашей монархии.
   Наш верховный главнокомандующий выражает уверенность,
   что наша мужественная и славная армия
   ответит на постыдное предательство коварного врага
   таким сокрушительным ударом, что предатель поймёт,
   что, позорно и коварно начав войну, он погубил самого себя.
   Мы твёрдо верим, что с божьей помощью скоро наступит день,
   когда итальянские равнины опять увидят победителя...
   Мы хотим, мы должны победить, и мы, несомненно, победим!"
  
   Потом последовало обычное "троекратное ура",
   и приунывшее воинство село в поезд.
   Вместо ста пятидесяти граммов швейцарского сыра
   на голову солдатам свалилась война с Италией...
  
   В вагоне завязался интересный разговор о вступлении Италии в войну...
  
   Начал Швейк:
   - Подобный же случай произошёл в Праге на Таборской улице. Там жил купец...
   Напротив, в своей лавочке хозяйничал другой купец...
   Между ними держал молочную лавочку третий...
   Так вот, купцу как-то взбрело в голову объединиться с лавочником...
  
   - У нас тоже был такой случай...
  
   - Раз опять новая война, раз у нас теперь одним врагом больше,
   раз открылся новый фронт, то боеприпасы придётся экономить...
  
   - Я боюсь только, что из-за этой самой Италии нам пайки сократят...
   - Всё может быть, ибо теперь, несомненно, наша победа несколько отдалится...
  
   - Оно ведь не легко - куда-нибудь влезть.
   Влезть-то сумеет каждый,
   но вылезать - в этом и заключается настоящее военное искусство.
   Когда человек куда-нибудь лезет, он должен знать, что вокруг происходит,
   чтобы не сесть в лужу, называемую катастрофой...
  
   В штабном вагоне разговор о новой ситуации,
   создавшейся в связи со вступлением Италии в войну,
   грозил был весьма нудным
   из-за отсутствия там прославленного военного теоретика кадета...
   Но его отчасти заменил подпоручик Дуб...
  
   - В общем, меня совершенно не удивило выступление Италии.
   Я ожидал этого ещё три месяца назад.
   После своей победоносной войны с Турцией из-за Триполи
   Италия сильно возгордилась...
   Я отлично помню, как два года назад я в разговоре... заявил,
   что Италия ждёт только удобного случая, чтобы коварно напасть на нас.
   И вот мы до этого дожили...
  
   Ординарец батальона и денщик
   рассматривали войну с Италией с чисто практической точки зрения...
  
   - Тяжело нам будет лазить по холмам, у капитана целый воз всяких чемоданов...
   - Мне тоже не улыбается носиться по горам и ледникам с приказами...
   - Наш полк был и в Сербии, и на Карпатах.
   Я уже достаточно потаскал чемоданы господина капитана по горам.
   Два раза я их терял. Один раз в Сербии, другой раз в Карпатах.
   Во время такой баталии всё может случиться...
   А что касается тамошней жратвы...
   Он сплюнул...
  
   В остальных вагонах утверждали,
   что поезд, вероятно, повернут и пошлют в Италию,
   так как он уже больше двух часов стоит на вокзале...
   Солдат выгнали из вагонов,
   пришла санитарная инспекция с дезинфекционным отрядом и обрызгала всё...
   Потом всех опять загнали в вагоны, а через полчаса снова выгнали,
   так как эшелон пришёл инспектировать дряхленький генерал...
  
   Старый генерал в сопровождении капитана прошёл вдоль фронта...
   Затем впавший в детство генерал потребовал,
   чтобы капитан продемонстрировал,
   как солдаты выполняют команду: "На первый-второй - рассчитайсь!"...
   Таких генералов в Австрии было великое множество.
   Когда смотр благополучно окончился,
   генерал не поскупился на похвалы капитану;
   солдатам разрешили прогуляться по территории вокзала,
   так как пришло сообщение, что эшелон тронется только через три часа...
  
   Это было ярким свидетельством того,
   насколько повыветрился восторг прежних торжественных встреч,
   которые устраивались на вокзалах для эшелонов:
   теперь солдатам приходилось попрошайничать...
  
   К капитану прибыла делегация от "Кружка для приветствия герое"
   в составе двух невероятно измождённых дам,
   которые передали подарок, предназначенный для эшелона:
   двадцать коробочек ароматных таблеток для освежения рта -
   реклама одной будапештской конфетной фабрики.
   Эти таблетки были упакованы в очень красивые жестяные коробочки.
   На крышке каждой коробочки был нарисован
   венгерский гонвед, пожимающий руку австрийскому ополченцу,
   а над ними - сияющая корона святого Стефана.
   По ободку была выведена надпись на венгерском и немецком языках:
   "За императора, бога и отечество".
   Конфетная фабрика была настолько лояльна,
   что отдала предпочтение императору, поставив его перед господом богом...
   Кроме того, пожилые изнурённые дамы принесли целый тюк листовок
   с двумя молитвами, сочинёнными будапештским архиепископом...
   Молитвы содержали самые ужасные проклятия по адресу всех неприятелей.
   Молитвы были пронизаны такой страстью...
   По мнению архиепископа,
   любвеобильный бог должен изрубить русских, англичан, сербов и японцев...
   Любвеобильный бог должен купаться в крови неприятелей
   и перебить всех врагов, как перебил младенцев жестокий Ирод...
   "Милосердный боже,
   соделай так, чтобы все враги захлебнулись в своей собственной крови от ран,
   которые им нанесут наши солдаты"...
  
   На вокзале всё пришло в смятение. Выступление Италии вызвало здесь панику...
  
   Капитан, как всякий кадровый офицер,
   ненавидел офицеров запаса их штатского сброда...
   Таким образом, собравшаяся было над головой Швейка гроза прошла стороной,
   и он остался цел и невредим...
  
   Пришло сообщение, что эшелон отправится не раньше, чем через четыре часа.
   Путь занят поездами с ранеными...
  
   Фантазия батальона разыгралась. Толковали...
   Прапорщик и поручик начали шептаться о том,
   что полковник за последние три недели
   положил на свой личный счёт в Венский банк шестнадцать тысяч крон...
   Война требовала храбрости и в краже...
  
   - Швейк, с вами было столько всяких приключений и невзгод,
   столько, как вы говорите, "ошибок" и "ошибочек",
   что от всех этих неприятностей вас спасти может
   только петля, со всеми военными почестями. Понимаете?..
   - Так точно, господин обер-лейтенант...
  
   Подпоручик Дуб, уходя, проворчал:
   - Мы встретимся у Филипп.
   - Что он сказал?
   - Мы назначили свидание где-то у Филиппа.
   Эти знатные баре в большинстве случаев педерасты.
   Повар-оккультист заявил, что только все эстеты - гомосексуалисты;
   это вытекает из самой сущности эстетизма.
   Старший писарь рассказал затем
   об изнасиловании детей педагогами в испанских монастырях.
   И уже в то время, когда вода в котелке закипала, Швейк рассказал,
   что одному воспитателю доверили колонию венских брошенных детей
   и этот воспитатель растлил их всех...
   - Страсть! Ничего не попишешь!..
  
   - Понимаешь ли ты, что ты совершил?
   Знаешь, как наказывают в армии того, кто на фронте обворовал товарищей?
   Его привязывают к дулу пушки, и он разлетается, как картечь...
  
   Капитан принял от вольноопределяющегося бумаги с секретной пометкой
   "Политически неблагонадёжен! Остерегаться!"
   - Вы очень нерадивы. В учебной команде вы были сущим наказанием;
   вместо того чтобы стараться отличиться
   и получить чин соответственно с вашим образованием,
   вы путешествовали из тюрьмы в тюрьму. Вы позорите полк!
   Но вы можете загладить свои проступки,
   если в дальнейшем будете добросовестно выполнять свои обязанности
   и станете примерным солдатом. Посвятите всего себя батальону.
   Вы интеллигентный молодой человек, безусловно владеете пером,
   обладаете хорошим слогом.
   Каждый батальон на фронте нуждается в человеке,
   который вёл бы хронику военных событий,
   непосредственно касающихся батальона и его участия в военных действиях.
   Необходимо описывать все победоносные походы, все выдающиеся события,
   в которых принимал участие батальон,
   при которых он играл ведущую или заметную роль.
   Тем самым будет подготавливаться необходимый материал по истории армии.
   Вы меня понимаете?
   - Так точно, господин капитан... Я вложу в это дело всё своё умение.
   Я буду с искренней любовью отмечать все славные даты нашего батальона,
   особенно теперь, когда наступление в полном разгаре
   и когда со дня на день нужно ждать упорных боёв,
   в которых наш батальон покроет поле битвы телами своих героических сынов.
   С сознанием всей важности дела я буду отмечать ход всех грядущих событий,
   дабы страницы истории нашего батальона были полны побед...
   - Это не так просто,
   но надеюсь, что вы обладаете достаточной наблюдательностью...
   Я посылаю в полк телеграмму о назначении вас историографом батальона...
  
   Капитан предупредил,
   что батальонный историограф
   будет временно находиться в вагоне вместе со Швейком...
   - Он политически неблагонадёжен. Ныне в этом нет ничего удивительного.
   О ком этого не говорят! Но это только предположение.
   Если он начнёт что-нибудь такое... нужно его осадить,
   чтобы у меня не было неприятностей,
   скажите ему просто, чтобы перестал болтать...
  
   Их Хатвана на Галицийскую границу
  
   На станции стоял состав, в котором на фронт везли самолёты.
   На втором пути ждали отправки вагоны, тоже гружёные орудиями и самолётами,
   но уже выбывшими из строя.
   Тут были свалены подбитые самолёты и развороченные гаубицы.
   Всё крепкое и новое ехало туда, на фронт,
   остатки же былой славы отправлялись в тыл для ремонта и реконструкции...
  
   Через пять минут поезд шёл по направлению у Гуменне...
   Теперь повсюду отчётливо были видны следы боёв,
   которые велись во время наступления русских...
   Далеко тянулись наспех вырытые окопы...
   К полудню поезд подошёл к станции Гуменне.
   Здесь явственно были видны следы боя...
   Тут солдаты своими глазами убедились,
   как жестоко после ухода русских обращаются власти с местным населением,
   которому русские были близки по языку и религии...
   На перроне, окружённая венгерскими жандармами,
   стояла группа арестованных угрорусов.
   Среди них было несколько православных священников, учителей и крестьян...
   Руки у них были связаны за спиной верёвками,
   а сами они были попарно привязаны друг к другу...
   Поодаль венгерский жандарм забавлялся с православным священником.
   Он привязал к его ноге верёвку...
   Конец этому развлечению положил жандармский офицер,
   который приказал до прибытия поезда отвести арестованных на вокзал,
   в пустой сарай, чтобы никто не видел, как их избивают...
  
   Поручик Лукаш...
   Вообще всё на свете вдруг показалось ему таким гнусным и отвратительным,
   что он почувствовал потребность напиться и избавиться от мировой скорби...
   Он вышел из вагона и пошёл искать Швейка.
   - Послушайте, Швейк, вы не знаете, где бы раздобыть бутылку коньяка?
   Мне что-то не по себе...
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, это от перемены климата.
   Возможно, на поле сражения вам станет ещё хуже.
   Чем дальше человек удаляется от своей первоначальной военной базы,
   тем тошнее ему становится...
  
   Поручик Лукаш уверил Швейка, что раньше чем через два часа они не тронутся
   и что коньяк продают из-под полы тут же за вокзалом...
   Он дал Швейку деньги и приказал действовать немедленно,
   но никому не говорить, для кого понадобился коньяк и кто его послал за бутылкой,
   так как это дело запрещённое...
   - Не извольте беспокоиться, всё будет в наилучшем виде:
   я очень люблю всё запрещённое,
   нет-нет да и сделаю что-нибудь запрещённое, сам того не ведая...
  
   У складного стола сидел вольноопределяющийся, достигший наконец
   после всех злоключений должности батальонного историографа.
   Ныне он сочинял впрок героические подвиги батальона, и видно было,
   что ему доставляет большое удовольствие заглядывать в будущее...
   - Страшно весело писать историю батальона впрок.
   Главное, чтобы всё развивалось систематически. Во всём должна быть система.
   Мы не можем с самого начала одержать большую победу.
   Всё должно развиваться постепенно, согласно определённому плану.
   Наш батальон не может сразу выиграть мировую войну.
   Для обстоятельного историографа, как я, главное - составить план наших побед.
   Наш батальон идёт от победы к победе...
   А вот ещё лучше... будет это приблизительно месяца через три.
   Наш батальон возьмёт в плен русского царя...
   Но об этом мы расскажем несколько позже,
   а пока мы должны подготовить про запас небольшие эпизоды,
   свидетельствующие о нашем беспримерном героизме.
   Для этого мне придётся придумать совершенно новые военные термины.
   Один я уже придумал. Это способность наших солдат,
   нашпигованных осколками гранат, к самопожертвованию.
   Взрывом вражеского фугаса одному из наших взводных оторвёт голову.,.
   Кстати, вы должны снабдить меня списком всех унтер-офицеров...
   Голова отлетит, но тело сделает ещё несколько шагов,
   прицелится и выстрелом собьёт вражеский аэроплан...
   В шесть часов вечера начинается торжество в честь и славу нашего батальона...
   Как видно из моих заметок,
   наш батальон несёт тяжёлые и чувствительные потери,
   ибо батальон без павших - не батальон...
   Необходимо будет подготовить ещё статью о наших павших.
   История батальона не должна складываться только из сухих фактах о победах,
   которых я наперёд наметил около сорока двух...
   - А мне какую смерть вы готовите?..
   - Только не торопитесь, господин фельдфебель, это не так просто делается...
   Короче говоря, каждый получит по заслугам,
   каждый из нашего батальона отличится,
   так что славные страницы нашей истории будут переполнены победами.
   Хотя мне очень не хотелось бы переполнять их, но ничего не могу поделать,
   всё должно быть исполнено тщательно,
   чтобы после нас осталась хоть какая-нибудь память.
   Всё это должно быть закончено до того, как от нашего батальона,
   скажем, в сентябре, ничего не останется, кроме славных страниц истории,
   которые найдут путь к сердцу всех австрийских подданных и расскажут им,
   что все те, кто уже не увидит родного дома,
   сражались одинаково мужественно и храбро.
   Конец этого некролога я уже составил. Вечная память павшим!..
  
   Оккультист считал,
   что хотя на первый взгляд кажется бессмысленным шутки ради писать о том,
   что совершится в будущем,
   но, несомненно, и такая шутка очень часто оказывается пророческой,
   если духовное зрение человека под влиянием таинственных сил
   проникает сквозь завесу неизвестного будущего...
  
   Через четверть часа батальон двинулся дальше, через сожжённые деревни...
   Видно было, что здесь шли упорные бои...
   Поезд медленно шёл по свежей, наспех сделанной насыпи,
   так что весь батальон
   имел возможность досконально ознакомиться с прелестями войны
   и, глядя на военные кладбища с крестами,
   белевшими на равнинах и на склонах опустошённых холмов,
   медленно, но успешно подготовить себя к бранной славе,
   которая увенчается забрызганной грязью австрийской фуражкой,
   болтающейся на белом кресте...
   Немцы, сидевшие в задних вагонах
   и ещё при въезде на станцию галдевшие свои песни, притихли, так как поняли,
   что многие из тех, чьи фуражки теперь болтаются на крестах,
   тоже пели о том, как прекрасно будет,
   когда они вернутся и навсегда останутся дома со своей милой...
  
   Поезд остановился за разбитым, сожжённым вокзалом,
   из закоптелых стен которого торчали искорёженные балки...
   Под железнодорожной насыпью в долине ручья
   лежала разбитая полевая кухня...
   - Посмотри, что нас ждёт в ближайшем будущем...
   - Прямо страх берёт! Мне и не снилось, что я попаду в такой переплёт.
   А всему виной моя гордыня...
   Я хулил святых и угодников божьих в трактире... избил капеллана.
   В Бога я ещё верил, от этого не отрекаюсь, но в святости Иосифа усомнился...
   И вот теперь Господь покарал меня
   за все мои прегрешения и мою безнравственность.
   Сколько этих безнравственных дел я натворил!
   Как часто я ругал своего тятеньку... а жену свою тиранил...
   - Своим богохульством и непризнанием всех святых и угодников
   вы, безусловно, сильно себе повредили...
   Как вообще вы отважились
   с ядом ненависти хотя бы к некоторым святым и угодникам Божьим идти в бой?
   Когда военное министерство
   в гарнизонных управлениях ввело проповеди иезуитов для господ офицеров!
   Когда на пасху мы видели торжественный воинский крестный ход!
   Вы понимаете меня?
   Сознаёте ли, что вы выступаете против духа нашей славной армии?
   Возьмём, например, святого Иосифа,
   образ которого вы не позволяли вешать в вашей комнате.
   Ведь он как раз является покровителем всех,
   кто хочет избавиться от военной службы.
   Он был плотником, а вы знаете поговорку: "Поищем, где плотник оставил дыру".
   Уж сколько народу под этим девизом сдалось в плен, не видя другого выхода.
   Будучи окружёнными со всех сторон,
   они спасали себя не из эгоистических побуждений, а как члены армии,
   чтобы потом, вернувшись из плена,
   иметь возможность сказать государю императору:
   "Мы здесь и ждём дальнейших приказаний". Понимаете теперь, в чём дело?..
  
   В старой сосне у вокзала, от которого осталась только груда развалин,
   торчала неразорвавшаяся граната.
   Везде валялись осколки снарядов, недалеко находились солдатские могилы,
   откуда страшно несло трупным запахом.
   Так как здесь проходили и располагались лагерем войска,
   то повсюду виднелись кучки человеческого кала международного происхождения
   - представителей всех народов Австрии, Германии и России.
   Испражнения солдат различных национальностей и вероисповеданий
   лежали рядом
   или мирно наслаивались друг на друга безо всяких споров и раздоров...
   Завершая картину прелестей войны,
   неподалеку, из-за холма, поднимались столбы дыма,
   будто там горела целая деревня или осуществлялись крупные военные операции.
   Это жгли холерные и дизентерийные бараки - на радость господам,
   принимавшим участие в устройстве этого госпиталя
   под протекторатом эрцгерцогини Марии.
   Господа эти крали и набивали себе карманы, представляя счета
   за постройку несуществующих холерных и дизентерийных бараков.
   Ныне одна группа бараков расплачивалась за все остальные,
   и в смраде горящих соломенных тюфяков к небесам возносились все хищения,
   совершённые под покровительством эрцгерцогини Марии...
  
   В штабном вагоне начинали говорить о явной бестолковщине,
   делая намёки на то, что, не будь германцев,
   восточная военная группа совершенно потеряла бы голову.
   Поручик Дуб попытался выступить в защиту бестолковщины австрийского штаба
   и понёс околесицу о том, что здешний край был опустошён недавними боями
   и что железнодорожный путь ещё не мог быть приведён в надлежащий вид.
   Все офицеры посмотрели на него с состраданием, словно желая сказать:
   "Этот господин не виноват. Уж таким идиотом уродился"...
  
   - Послал чёрт на нашу голову этих штатских! Чем образованнее, тем глупей...
  
   Через полчаса поезд снова двинулся в путь...
   В вагоне, где находился Швейк, недоставало Балоуна.
   Он выпросил себе разрешение вытереть хлебом котёл, в котором варили гуляш.
   - С тех пор как я на военной службе, мне впервой посчастливилось...
   От военной службы на него вдруг повеяло чем-то тёплым и родным.
   Повар начал его разыгрывать.
   Он сообщил, что им сварят ужин и ещё один обед в счёт тех ужинов и обедов,
   которые солдаты недополучили в пути.
   Балоун одобрительно кивал и шептал:
   - Вот увидите, товарищи, Господь Бог нас не оставит...
   Все расхохотались, а кашевар запел:
   "Бог не выдаст никогда,
   Коли нас посадит в лужу,
   Сам же вытащит наружу.
   Коли в лес нас заведёт,
   Сам дорогу нам найдёт..."
  
   В долине опять начали попадаться военные кладбища.
   С поезда был виден каменный крест с обезглавленным Христом,
   которому снесло голову при обстреле железнодорожного пути.
   Поезд набирал скорость... Всё чаще попадались разрушенные деревни.
   Они тянулись по обеим сторонам железной дороги до самого горизонта...
   Внизу в реке лежал разбитый поезд Красного Креста,
   рухнувший с железнодорожной насыпи...
   - Разве полагается стрелять в вагоны Красного Креста?
   - Не полагается, но допускается...
   На свете вообще много чего не полагается, что допускается.
   Главное, попытаться сделать то, чего делать нельзя...
   Вот видите, кое-что допускается, чего не полагается,
   могут быть пути различны, но к единой устремимся цели!..
   - Дорогие друзья, нет худа без добра!
   Этот взорванный, полусожжённый и сброшенный с насыпи
   поезд Красного Креста в будущем обогатит славную историю нашего батальона
   новым геройским подвигом.
   Представим себе...
   Какая великолепная глава в истории батальона...
  
   - Крадут всюду...
   - Больше всего крадут в Красном Кресте.
   Был у меня знакомый повар, который готовил в лазарете на сестёр милосердия.
   Так он мне рассказывал, что заведующая лазаретом и старшие сёстры
   посылали домой целые ящики малаги и шоколаду.
   Виной всего случай, то есть предопределение.
   Каждый человек в течение своей бесконечной жизни
   претерпевает бесчисленные метаморфозы
   и в определённые периоды своей деятельности
   должен на этом свете стать вором.
   Лично я уже пережил один такой период...
   Перед отъездом я взял бутылку коньяка из офицерской кухни.
   Коньяк лучшей марки, выдан на сахарную глазурь для тортов.
   Но ему было предопределено судьбой, чтобы я его украл,
   равно как мне было предопределено стать вором.
   - Было бы не скверно,
   если бы нам было предопределено стать вашими соучастниками...
   И предопределение судьбы исполнилось... Бутылка пошла вкруговую...
   В конечном счёте был принят проект пить по алфавиту.
   Вольноопределяющийся обосновал свой проект тем,
   что носить ту или иную фамилию тоже предопределено судьбой...
  
   На совещании офицеров батальона отсутствовал только подпоручик Дуб,
   отыскать которого было поручено Швейку.
   - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, прошу дать письменный приказ,
   потому что у нас вечно друг с другом какие-то трения...
   Можете быть спокойны. Я его найду.
   Так как солдатам запрещено ходить в бордели, то он безусловно в одном из них.
   Ему же надо быть уверенным,
   что никто из его взвода не хочет попасть под полевой суд,
   которым он обыкновенно угрожает.
   Он сам объявил солдатам, что обойдёт все бордели...
   Я знаю, где он...
  
   Швейк с важным видом
   стал подниматься по деревянной лестнице на второй этаж...
   Появился владелец публичного дома, обедневший польский шляхтич,
   он погнался за Швейком, крича при этом по-немецки,
   что солдатам наверх ходить воспрещается, что там для господ офицеров,
   что для солдат внизу...
   Швейк обратил его внимание на то, что пришёл сюда в интересах целой армии,
   что ищет одного господина подпоручика,
   без которого армия не может отправиться на поле сражения...
   Когда приставания хозяина приобрели агрессивный характер,
   Швейк спустил его с лестницы...
   Швейк постучал... вошёл, подошёл к дивану и, подавая подпоручику Дубу листок,
   отрапортовал, косясь на разбросанное в углу постели обмундирование:
   - Осмелюсь доложить, господин лейтенант, что, согласно приказу,
   который я вам вручаю, вы должны немедленно одеться
   и прибыть в наши казармы. Там идёт большой военный совет!
   Подпоручик Дуб вытаращил на него посоловевшие глазки,
   но сообразил, однако, что он не настолько пьян, чтобы не узнать Швейка...
   - Осмелюсь доложить, господин лейтенант, это строжайший приказ по бригаде:
   господам офицерам одеться и отправиться на батальонное совещание.
   Мы ведь выступаем, теперь уже будут решать вопрос,
   которая рота пойдёт в авангарде,
   которая - во фланговом прикрытии и
   которая - в арьергарде.
   Это будут решать теперь, и я думаю,
   что вам, господин лейтенант, тоже следует высказаться по этому вопросу.
   Под влиянием столь дипломатической речи
   подпоручик Дуб отчасти пришёл в себя:
   для него в какой-то мере сделалось ясно, что он не в казармах,
   однако из предосторожности всё же спросил:
   - Где я?
   - Вы изволите быть в бардачке, господин лейтенант.
   Пути господни неисповедимы!
   Подпоручик Дуб тяжело вздохнул,
   слез с дивана и стал надевать своё обмундирование. Швейк ему помогал.
   Наконец Дуб оделся, и оба вышли.
   Но Швейк тут же вернулся, быстро выпил остаток рябиновки
   и устремился за подпоручиком...
   На улице подпоручику Дубу хмель снова ударил в голову,
   так как было очень душно. Он понёс какую-то бессвязную чушь...
  
   В воротах гимназии Швейк оставил подпоручика Дуба.
   Тот, шатаясь, поднялся вверх по лестнице в учительскую,
   где походило совещание и доложил капитану, что он совершенно пьян...
  
   План диспозиции был разработан...
  
   Бригадный генерал собрал батальон, построил его и произнёс речь...
   Он понёс околесицу, перескакивая с пятого на десятое,
   а исчерпав до конца источник своего красноречия, вспомнил о полевой почте.
   - Солдаты! Мы приближаемся к неприятельскому фронту,
   от которого нас отделяют лишь несколько дневных переходов.
   Солдаты, до сих пор во время похода вы не имели возможности
   сообщить вашим близким, которых вы оставили, свои адреса,
   дабы ваши далёкие знали, куда вам писать,
   и дабы вам могли доставить радость письма ваших дорогих покинутых...
   Для этого и существует на фронте полевая почта!..
  
   Подпоручик Дуб, к которому вернулся энтузиазм, принялся орать:
   - Солдаты, ваша почётная задача трудна,
   нам предстоят тяжёлые походы, лишения, всевозможные мытарства.
   Но я твёрдо верю в вашу выносливость и в вашу силу воли...
   Для вас, солдаты, нет таких преград, которых вы не могли бы преодолеть.
   Ещё раз, солдаты, повторяю, не к лёгкой победе я веду вас!
   Это будет твёрдый орешек, но вы справитесь!
   История впишет ваши имена в свою золотую книгу!..
  
   Когда стемнело,
   передовой отряд, которому следовало позаботиться о ночлеге для роты,
   попал в небольшую рощу у речки... Дорога стала дьявольски трудной.
   Они впервые очутились в такой ситуации, когда идёшь неизвестно куда.
   Всё - и темнота, и то, что их выслали вперёд -
   казалось им необыкновенно таинственным,
   их вдруг охватило страшное подозрение, что это неспроста...
   - Товарищи, нас принесли в жертву... Мы - разведывательный патруль...
   - Ну, какой ты солдат, если пули боишься!
   Каждого солдата это должно только радовать, каждый солдат должен знать,
   что чем больше по нему даст выстрелов неприятель,
   тем меньше у противника останется боеприпасов.
   Выстрел, который по тебе делает неприятельский солдат,
   понижает его боеспособность. Да и он доволен, что может в тебя выстрелить.
   По крайней мере, не придётся тащить на себе патроны, да и бежать легче...
   - Но если у меня дома хозяйство?
   - Плюнь на хозяйство. Лучше отдать жизнь за государя императора.
   Разве не этому тебя учили на военной службе?
   - Они этого лишь слегка касались, меня только гоняли по плацу,
   а после я ни о чём подобном уже не слыхал, так как стал денщиком.
   Хоть бы государь император кормил нас получше...
  
   - Мировая война - глупость...
  
   Ксендз был высокий худой старик, в выцветшей засаленной рясе.
   Из скупости он почти ничего не ел. Отец воспитал его в ненависти к русским,
   однако эту ненависть как рукой сняло после отступления русских,
   когда в село пришли солдаты австрийской армии.
   Они сожрали всех гусей и кур, которых русские не тронули...
   Когда же в село вступили венгры и выбрали весь мёд из ульев,
   он ещё более яростно возненавидел австрийскую армию.
   Нынче он с ненавистью смотрел на своих непрошенных гостей;
   ему доставляло удовольствие вертеться около них и злорадно повторять:
   "У меня ничего нет. Я нищий, вы не найдёте у меня, господа, ни кусочка хлеба"...
  
   - Послушайте, Швейк,
   пока мы дожидаемся еды, вы могли бы рассказать какую-нибудь историю.
   - Пока мы дождёмся еды,
   я успел бы рассказать вам всю историю чешского народа.
   А пока я расскажу очень коротенькую историю...
   На нашем земном шаре существуют разные характеры.
   Напившись пьяным, повар упал в канаву,
   а выкарабкаться оттуда не мог и кричал:
   "Человек предопределён и призван к тому, чтобы познать истину,
   чтобы управлять своим духом в гармонии вечного мироздания,
   чтобы постоянно развиваться и совершенствоваться,
   постоянно возноситься в высшие сферы мира, разума и любви".
   Когда мы хотели его оттуда вытащить, он царапался и кусался.
   Он думал, что лежит дома...
  
   Ещё одна глупая история...
   Весьма достойная была женщина, но и сволочь.
   Она хорошо выполняла свои обязанности на почте,
   но у неё был один недостаток:
   она думала, что все к ней пристают, все преследуют её и хотят изнасиловать...
   Она написала в местный совет жалобу... По делу было назначено следствие...
   Судебные врачи освидетельствовали её и в заключении написали,
   что она хоть и слабоумная,
   но может занимать любую государственную должность...
  
   Поручик Лукаш не выдержал:
   - От вас я этих глупостей слышал достаточно...
   - Не всем же быть умными, господин обер-лейтенант.
   В виде исключения должны быть также и глупые,
   потому что если бы все были умные, то на свете было бы столько ума,
   что от этого каждый второй человек стал бы совершеннейшим идиотом.
   - Я сам удивляюсь, почему я до сих пор разговариваю с вами, Швейк.
   Ведь я вас так давно знаю...
   - Это привычка, господин обер-лейтенант.
   В том-то и дело, что мы уже давно знаем друг друга и вместе немало пережили.
   Мы уже много выстрадали и всегда не по своей вине.
   Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, - это судьба.
   Что государь император ни делает, всё к лучшему: он нас соединил,
   и я себе ничего другого не желаю, как только быть чем-нибудь вам полезным...
  
   - Это поистине странно, Швейк,
   вы имеете обыкновение особым образом унижать офицерство...
   - Нет у меня такого обыкновения.
   Я только хотел рассказать, господин обер-лейтенант,
   как раньше на военной службе люди сами доводили себя до беды...
   Жизнь человеческая вообще так сложна,
   что жизнь отдельного человека ни черта не стоит...
  
   Подпоручик Дуб собрал вокруг себя весь штаб роты
   и, как бы в забытьи, стал его наставлять. Это был набор разных поучений:
   - Любовь солдат к господам офицерам делает возможными невероятные жертвы,
   но вовсе не обязательно, - и даже наоборот, -
   чтобы эта любовь была врождённой.
   Если у солдата нет врождённой любви, то его следует к ней принудить.
   В гражданской жизни
   вынужденная любовь одного к другому продолжается до тех пор,
   пока существует внешняя сила, вызывающая её.
   На военной службе мы наблюдаем как раз противоположное,
   так как офицер не имеет права допускать
   ни со стороны солдата, ни со своей собственной стороны
   малейшего ослабления этой любви,
   которая привязывает солдата к своему начальнику.
   Эта любовь - не обычная любовь, это уважение, страх и дисциплина...
   Эту дисциплину и долг послушания, обязательную любовь солдата к офицеру
   можно выразить очень кратко,
   ибо отношения между солдатом и офицером несложны:
   один повинуется, другой повелевает.
   Мы уже давно знаем из книг о военном искусстве,
   что военный лаконизм, военная простота являются именно той добродетелью,
   которую должен усвоить солдат, волей-неволей любящий своего начальника.
   Начальник в его глазах должен быть величайшим, законченным,
   выкристаллизовавшимся образцом твёрдой и сильной воли...
  
   - Оставьте нас в покое, Швейк, со своими глупыми историями
   и посмотрите лучше по карте, куда вам следует идти...
   Швейк со старшим писарем отправились в путь согласно маршруту...
   Было за полдень. Парило. Земля тяжело дышала.
   Из плохо засыпанных солдатских могил несло трупным запахом.
   Они пришли в места, где происходили бои...
   Тут пулемёты скосили целые батальоны людей...
   - Пейзаж тут не тот, что под Прагой...
   - У нас уже жатва прошла...
   - После войны здесь хороший урожай уродится.
   Не надо будет покупать костяной муки.
   Для крестьян очень выгодно, если на их полях сгниёт целый полк,
   короче говоря, это для них хлеб.
   Одно только меня беспокоит,
   как бы эти крестьяне не дали себя одурачить
   и не продали бы понапрасну эти солдатские кости
   сахарному заводу на костяной уголь...
  
   К вечеру Швейк пришёл к маленькому пруду,
   где встретил бежавшего из плена русского, который здесь купался.
   Русский, заметив Швейка, вылез из воды и нагишом пустился наутёк...
  
   Швейку стало любопытно, пойдёт ли ему русская военная форма,
   валявшаяся тут же под ракитой.
   Он быстро разделся и надел форму несчастного голого русского,
   убежавшего из эшелона военнопленных, размещённого в деревне за лесом.
   Швейку захотелось как следует посмотреть на своё отражение в воде.
   Он ходил по плотине пруда долго,
   пока его не нашёл патруль полевой жандармерии,
   разыскивавший русского беглеца.
   Жандармы были венгры и, несмотря на протесты Швейка,
   потащили его в этапное управление,
   где его зачислили в транспорт пленных русских,
   назначенных на работы по исправлению железнодорожного пути...
  
   Всё это произошло так стремительно,
   что лишь на следующий день Швейк понял своё положение
   и головешкой начертал на белой стене:
   "Здесь ночевал Йозеф Швейк из Праги,
   ординарец 11-й маршевой роты 91-го полка,
   который, находясь при исполнении обязанностей квартирьера,
   по ошибке попал в австрийский плен".
  
   Швейк в эшелоне пленных русских
  
   Когда Швейк,
   которого по русской шинели и фуражке ошибочно приняли за пленного русского,
   убежавшего из деревни,
   начертал углем на стене свои вопли отчаяния,
   никто не обратил на это никакого внимания...
  
   Пленный русский, которому Швейк рассказывал эту историю,
   недоумевающе смотрел на него,
   и было ясно, что из всей речи он не понял ни слова.
   - Не понимат, я крымский татарин. Аллах ахпер.
   Татарин сел на землю и, скрестив ноги и сложив руки на груди, начал молиться...
   - Так ты, выходит, татарин? Тебе повезло.
   Раз ты татарин, то должен понимать меня, а я тебя...
   Швейк обратился к другому пленному:
   - Ты тоже татарин?
   - Татарин нет, черкес, секим башка...
  
   Швейку очень везло.
   Он очутился в обществе представителей различных восточных народов.
   В эшелоне ехали татары, грузины, осетины, черкесы, мордвины и калмыки.
   К несчастью он ни с кем из них не мог сговориться,
   и его наравне с другими потащили ремонтировать дорогу...
   В этапном управлении их переписали, что было очень трудно,
   так как ни один из трёхсот пленных не понимал русского языка,
   на котором изъяснялся сидевший за столом писарь.
   Фельдфебель-писарь заявил в своё время, что знает русский язык,
   и теперь в Восточной Галиции выступал в роли переводчика.
   Три недели назад он заказал немецко-русский словарь и разговорник,
   но они до сих пор не пришли.
   Так что вместо русского языка он объяснялся на ломаном словацком языке,
   который кое-как усвоил, когда в качестве представителя венской фирмы
   продавал в Словакии иконы святого Стефана, кропильницы и чётки.
   С этими странными субъектами он никак не мог договориться и растерялся.
   Он вышел из канцелярии и заорал на пленных: "Кто говорит по-немецки?"
   Из толпы выступил Швейк и с радостным лицом устремился к писарю...
   Писарь уселся за списки...
   - Ты еврей? Так?
   Швейк отрицательно покачал головой.
   - Не запирайся! Каждый из вас, пленных, знающих по-немецки, еврей.
   Как твоя фамилия? Швейх?
   Ну, видишь, чего же ты запираешься, когда у тебя такая еврейская фамилия?
   У нас тебе бояться нечего: можешь признаться в этом.
   У нас в Австрии еврейских погромов не устраивают.
   Откуда ты? Прага, знаю... это около Варшавы.
   У меня уже было неделю тому назад два еврея из Праги, из-под Варшавы.
   А какой номер у твоего полка? Девяносто первый?
   Девяносто первый полк, ереванский, Кавказ, кадры его в Тифлисе...
   Удивляешься, как это мы здесь всё знаем?
   Я здесь, еврейчик, высшее начальство. Если я что сказал, всё дрожит и прячется.
   У нас в армии не такая дисциплина, как у вас.
   Я тебе сейчас кое-что покажу, чтобы ты знал, какая у нас дисциплина.
   Он открыл дверь в соседнюю комнату и крикнул:
   - Ганс Лефлер!
   В комнату вошёл штириец с лицом кретина.
   - Ганс Лефлер, достань мою трубку, возьми в зубы, как собаки носят,
   и бегай на четвереньках вокруг стола, пока я не скажу...
   При этом ты лай, но так, чтобы трубка изо рта не выпала,
   не то я прикажу тебя связать...
   Штириец принялся ползать на четвереньках и лаять...
   - Ну, что я говорил? Видишь, еврейчик, какая у нас дисциплина?..
   Довольно, а теперь спой по-тирольски...
  
   Когда представление окончилось,
   Швейк на ломаном немецком языке принялся рассказывать,
   что в одном полку у одного офицера был такой же послушный денщик.
   Он делал всё, что ни пожелает его господин.
   Когда его спросили,
   сможет ли он по приказу своего офицера сожрать ложку его кала, он ответил:
   "Если господин лейтенант прикажет - я сожру,
   только чтобы в нём не попался волос. Я страшно брезглив..."
  
   Писарь засмеялся...
   - Ну, перейдём к главному. Я назначаю тебя старшим в эшелоне.
   К вечеру ты перепишешь мне фамилии всех остальных пленных.
   Будешь получать на них питание... Ты головой отвечаешь за каждого.
   Если кто сбежит, еврейчик, мы тебя расстреляем!..
   - Я хотел бы с вами побеседовать, господин писарь...
   - Только никаких сделок. Я этого не люблю, не то пошлю тебя в лагерь.
   Больно быстро ты у нас, в Австрии, акклиматизировался.
   Уже хочешь со мной поговорить частным образом... А теперь убирайся...
  
   Швейк отдал честь и направился к пленным...
  
   С составлением списка дело обстояло хуже.
   Пленные долго не могли понять, что им следует назвать свою фамилию.
   Швейк много повидал на своём веку,
   но все эти татарские, грузинские и мордовские имена не лезли ему в голову...
   "Мне никто не поверит, - подумал Швейк, -
   что на свете могут быть такие фамилии,
   как у этих татар: Муглагалей Абдрахманов...
  
   Когда после страшных мучений Швейк наконец переписал всех этих...
   он решил ещё раз объяснить переводчику-писарю,
   что он жертва недоразумения...
   Писарь-переводчик ещё с утра был не вполне трезв,
   а теперь совершенно потерял способность рассуждать здраво...
   Швейк начал с того, что он не виноват,
   что какой-то неизвестный русский солдат удирает из плена и купается в пруду,
   мимо которого он, Швейк, должен был пройти,
   ибо его обязанностью, как квартирьера, было найти кратчайший путь...
   Русский, как только его увидел, убежал, оставив своё обмундирование в кустах.
   Он - Швейк - не раз слыхал, что даже на передовых позициях,
   в целях разведки, например, часто используется форма павшего противника,
   а потому на этот случай примерил брошенную форму,
   чтобы проверить, каково ему будет ходить в чужой форме.
   Разъяснив эту свою ошибку, Швейк понял, что говорил совершенно напрасно:
   писарь уснул ещё раньше, чем дорога привела к пруду...
   Швейк отдал честь и вышел из канцелярии...
   Швейк продолжал свою одиссею среди пленных русских.
   Конвойные мадьяры всех и вся быстрым темпом гнали вперёд...
  
   В соломенной подстилке на полу кишело столько вшей, что она шевелилась;
   казалось, что это не вши, а муравьи,
   и тащат они материал для постройки своего муравейника...
  
   Пленных принял майор Вольф, в то время владыка всех пленных,
   занятых на восстановительных работах...
   Когда пленные были выстроены перед майором Вольфом,
   он спросил по-немецки, кто из них знает немецкий язык.
   Швейк решительно выступил вперёд.
   - Осмелюсь доложить, господин майор,
   я ординарец одиннадцатой маршевой роты Девяносто первого полка.
   Я попал к нам в плен. Случилось это вот так...
   - Вы чех, вы переоделись в русскую форму?
   - Так точно, господин майор, так оно и было,
   я искренне рад, что господин майор сразу вошёл в моё положение.
   Может быть, наши уже сражаются,
   а я тут безо всякой пользы могу прогулять всю войну...
  
   Майор Вольф призвал двух солдат и приказал отвести Швейка на гауптвахту...
   Уже в течение многих месяцев
   командирам воинских частей рассылались секретные инструкции
   относительно предательской деятельности за границей
   некоторых перебежчиков из чешских полков.
   Было установлено, что эти перебежчики, забывая о присяге,
   вступают в ряды русской армии
   и служат неприятелю, оказывая ему наиболее ценные услуги в шпионаже...
  
   Майор Вольф был несколько тщеславен и легко представил себе,
   как получит благодарность от высшего начальства,
   награду за бдительность, осторожность и способности.
   Сопровождающий майора офицер высказал мысль,
   что об аресте необходимо сообщить командованию гарнизона
   для дальнейшего расследования
   и предания подсудимого военному суду высшей инстанции.
   Преступник будет повешен, но законным путём, согласно военному уставу.
   Подробный допрос перед повешением
   позволит раскрыть его связи с другими подобными преступниками...
   Майор Вольф заявил,
   что повесит перебежчика-шпиона немедленно после допроса,
   на свой собственный страх и риск.
   Он может себе это позволить,
   так как у него есть знакомства в высших сферах и ему всё нипочём.
   Здесь как на фронте...
   Спор между капитаном и майором обострялся...
  
   Швейк слышал этот увлекательный разговор с начала и до конца...
  
   Допрос длился недолго...
   - Вы предали государя императора!
   - Иисус Мария! Когда? Чтобы я предал государя императора,
   нашего светлейшего монарха, из-за которого я столько выстрадал?..
   - Вы и теперь не желаете сознаваться?
   Ведь вы сами подтвердили, что, находясь в рядах австрийской армии,
   вы добровольно переоделись в русскую форму...
   Вы знаете, что вы пропали?
   - Знаю. В Девяносто первом полку меня, безусловно, уже ждут...
  
   Фельдкурат с ужасом замечал, что чем чаще он ходит в гости к генералу,
   тем ниже падает нравственно...
   Ему начали нравиться ликёры, которые он распивал у генерала.
   Постепенно он вошёл во вкус генеральских разговоров...
   Он ходил словно в забытьи и, не теряя в этом хаосе веры в Бога,
   совершенно серьёзно стал подумывать:
   не следует ли ему ежедневно систематически бичевать себя?
   В таком настроении явился он по вызову к генералу.
   Генерал вышел к нему сияющий и радостный.
   - Слышали о моём полевом суде? Будем вешать одного вашего земляка.
   Это чех-перебежчик, изменник, служил у русских, будет повешен.
   Пока для проформы мы всё же устанавливаем его личность.
   Он будет повешен немедленно, как только по телеграфу придёт ответ.
   Мы будем вешать католика. Мне пришла в голову превосходная идея:
   дабы потом не задерживаться, духовное напутствие вы дадите ему заранее...
   Минуту спустя, наполняя бокал фельдкурата вином,
   он приветливо обратился к нему:
   - Выпейте в путь-дорогу перед духовным напутствием...
  
   Духовное напутствие
  
   Фельдкурат впорхнул к Швейку.
   Жажда небесных благ и бутылка старого вина
   сделали его в эту трогательную минуту лёгким.
   Ему казалось, что в этот серьёзный и священный момент он приближается к Богу,
   в то время как приближался он к Швейку...
  
   Швейк поднялся со своего ложа, крепко пожал руку фельдкурату и представился.
   - Присаживайтесь, господин фельдкурат, и расскажите, за что вас посадили.
   Вы всё же в чине офицера, и вам полагается сидеть на офицерской гауптвахте.
   Правда иной сам не знает, где, собственно, ему положено сидеть.
   Бывает, в канцелярии напутают или случайно так произойдёт...
  
   Сидел я как-то под арестом в Будейовицах, в полковой тюрьме,
   и привели ко мне зауряд-кадетов;
   эти зауряд-кадеты были вроде как фельдкураты:
   орёт на солдат, как офицер,
   а случись с ним что, - запирают вместе с простыми солдатами.
   Были они вроде как подзаборники:
   на довольствие в унтер-офицерскую кухню их не зачисляли,
   довольствоваться при солдатской кухне они тоже не имели права,
   так как были чином выше, но и офицерское питание им не полагалось.
   Было их тогда пять человек...
   Повисли они между небом и землёй и за несколько дней так настрадались,
   что один из них бросился в реку, а другой сбежал из полка и через два месяца
   прислал письмо, где сообщал, что стал военным министром в Марокко.
   Осталось их четверо: того, который топился, спасли.
   Он когда бросался, то от волнения забыл, что умеет плавать
   и что выдержал экзамен по плаванию с отличием.
   Положили его в больницу, а там опять не знали, что с ним делать,
   укрывать офицерским одеялом или простым.
   Нашли такой выход: одеяла никакого не дали и завернули в мокрую простыню,
   так что он через полчаса попросил отпустить его обратно в казармы.
   Вот его-то, совсем ещё мокрого, и посадили вместе со мной.
   Просидел он дня четыре и блаженствовал, так как получал питание,
   арестантское, правда, но всё же питание.
   Он почувствовал под ногами, как говорится, твёрдую почву.
   На пятый день за ним пришли, а через полчаса он вернулся за фуражкой,
   заплакал от радости и говорит мне:
   "Наконец-то пришло решение относительно нас.
   С сегодняшнего дня нас, зауряд-кадетов,
   будут сажать на гауптвахту с офицерами.
   За питание будем приплачивать в офицерскую кухню,
   а кормить нас будут только после того, как наедятся офицеры.
   Спать будем вместе с нижними чинами
   и кофе тоже будем получать из солдатской кухни.
   Табак будем получать вместе с солдатами".
  
   Только теперь фельдкурат опомнился и прервал Швейка:
   - Возлюбленный сын мой, между небом и землёй существуют вещи,
   о которых следует размышлять
   с пламенным сердцем и с полной верой в бесконечное милосердие Божие.
   Прихожу к тебе, возлюбленный сын мой, с духовным напутствием...
  
   Пока он размышлял, как лучше перейти к основной теме,
   Швейк опередил его, спросив, нет ли у него сигареты...
   - Я не курю, возлюбленный сын мой.
   - Удивляюсь, я был знаком со многими фельдкуратами,
   так те дымили, что винокуренный завод.
   Я вообще не могу себе представить фельдкурата некурящего и непьющего...
  
   Фельдкурат задумался.
   Духовное напутствие теперь показалось ему делом нелёгким,
   хотя в основном им был разработан план того,
   о чём и как он будет говорить с возлюбленным сыном:
   о безграничном милосердии в день Страшного суда,
   когда из могил восстанут все воинские преступники с петлёй на шее.
   Если они покаялись, то все будут помилованы,
   как "благоразумный разбойник" из Нового Завета.
  
   Он подготовил одно из самых проникновенных духовных напутствий,
   которое должно было состоять из трёх частей:
   сначала он хотел побеседовать о том, что смерть через повешение легка,
   если человек вполне примирён с Богом.
   Воинский долг наказывает за измену государю императору,
   который является отцом всех воинов,
   так что самый незначительный проступок воина
   следует рассматривать как отцеубийство, глумление над отцом своим.
   Далее он хотел развить свою теорию о том,
   что государь император - помазанник Божий,
   что он самим Богом поставлен управлять светскими делами,
   как папа поставлен управлять делами духовными.
   Измена императору является изменой самому Богу.
   Воинского преступника ожидают, помимо петли, муки вечные, вечное проклятие.
   Однако если светское правосудие в силу воинской дисциплины
   не может отменить приговора и должно повесить преступника,
   то что касается другого наказания, вечных мук, - здесь ещё не всё потеряно.
   Тут человек может парировать блестящим ходом - покаянием...
  
   Фельдкурат представлял себе трогательную сцену,
   после которой там, на небесах,
   вычеркнут все записи о его деяниях и поведении на квартире генерала...
  
   - С вашего разрешения, господин фельдкурат, но вы уже пять минут молчите...
   Сразу видать, что в первый раз попали под арест.
   - Я пришёл ради духовного напутствия.
   - Я, господин фельдкурат,
   не в состоянии дать вам какое бы то ни было напутствие...
   Нет у меня такого дара слова,
   чтобы я мог кого-либо напутствовать в тяжёлую минуту.
   Один раз я попробовал было, но получилось не особенно складно.
   Присаживайтесь-ка поближе, я вам кое-что расскажу...
   Был у меня один приятель, швейцар из гостиницы...
  
   Фельдкурата бросило в жар,
   а Швейк рассказывал дальше, с материнской нежностью прижимая его к себе:
   - Вы и представить себе не можете,
   какое у него было глубокое понятие о морали и честности.
   От женщин, которых он поставлял в номера, он и крейцера не брал на чай...
   Он возмещал это за счёт клиентов...
   Это были очень доступные цены за посредничество.
   За необразованную бабу он накидывал десять крейцеров,
   так как исходил из принципа,
   что простая баба доставит удовольствия больше, чем образованная дама...
  
   Фельдкурат решил, что имеет дело с сумасшедшим...
   Он потихоньку подобрался к двери и начал барабанить...
   Ему сразу же открыли...
   Швейк сквозь оконную решётку видел, как фельдкурат, энергично жестикулируя,
   быстро шагал по двору в сопровождении караульных...
   - По-видимому, его отведут в сумасшедший дом...
  
   Швейк снова в своём маршевой роте
  
   - Читай...
   Телеграмма гласила следующее:
   "Пехотинец Йозеф Швейк, ординарец одиннадцатой маршевой роты,
   пропал без вести... будучи командирован как квартирьер.
   Немедленно отправить пехотинца Швейка в штаб бригады".
  
   - Этот человек просто идиот.
   Переодеваться на плотине в русское обмундирование,
   бог весть кем оставленное, позволить зачислить себя в партию пленных русских
   - на это способен только идиот.
   - Осмелюсь доложить, я сам за собой иногда замечаю, что я слабоумный,
   особенно к вечеру...
  
   Одновременно со Швейком в бригаду пошла следующая бумага:
   "На основании телеграммы N 469 пехотинец Йозеф Швейк,
   сбежавший из одиннадцатой маршевой роты,
   передаётся штабу бригады для дальнейшего расследования".
   Конвой, состоявший из четырёх человек,
   представлял собой смесь разных национальностей.
   Там были поляк, венгр, немец и чех...
  
   Швейк тщетно старался завязать разговор с ефрейтором
   и по-дружески объяснить ему,
   отчего говорится, что ефрейтор - это наказание роты...
   - Мне кажется, господин ефрейтор,
   вас постигло большое несчастье, раз вы потеряли дар речи.
   Много знавал я печальных ефрейтором,
   но такого убитого горем, как вы, господин ефрейтор, я ещё не встречал.
   Доверьтесь мне, скажите, что вас так мучает.
   Может, я помогу вам советом, так как у солдата, которого ведут под конвоем,
   всегда больше опыта, чем у того, кто его караулит...
   - Довольно!..
   - Вот счастливый человек, ведь люди всегда чем-нибудь недовольны...
  
   Тем временем в штабе бригады произошли существенные перемены...
  
   Подпоручик Дуб углубился в чтение бумаги...
   - Теперь тебе, Швейк, аминь. Куда ты дел казённое обмундирование?
   - Я оставил его на плотине, когда примерял эти тряпки,
   чтобы узнать, как в них чувствуют себя русские солдаты.
   Это просто недоразумение...
   - Понимаешь ты, что значит потерять казённое имущество?
   Знаешь ли ты, негодяй, что это значит - потерять на войне обмундирование?
   - Осмелюсь доложить, господин лейтенант, знаю.
   Когда солдат лишается обмундирования, он должен получить новое...
  
   Швейк в новом австрийском мундире покидал штаб бригады...
  
   - Вот видишь, я опять здесь... Это было лишь небольшое недоразумение...
   А ты что поделываешь?
   - Запечатлеваю на бумаге геройских защитников Австрии...
   Но никак не могу связать всё воедино...
   - Главное - ясно выражаться...
   Кто любит говорить двусмысленности, сначала должен их обдумать.
   Откровенный человек, у которого что на уме, то и на языке,
   редко получает по морде.
   А если уж получит,
   так потом вообще предпочтёт на людях держать язык за зубами.
   Правда, про такого человека думают, что он коварный,
   и тоже не раз отлупят как следует,
   но это зависит от его рассудительности и самообладания.
   Тут уж он сам должен учитывать, что он один,
   а против него много людей, которые чувствуют себя оскорблёнными,
   и если он начнёт с ними драться, то получит вдвое-втрое больше.
   Такой человек должен быть скромен и терпелив...
   - Ты ничуть не изменился...
   - Не изменился. На это у меня не было времени.
   Они меня хотели даже расстрелять, но и это ещё не самое худшее,
   главное, я нигде не получал жалованья...
   - У нас ты теперь его не получишь,
   потому что жалованье будут выплачивать только после битвы.
   Нужно экономить...
   Если рассчитывать, что там за две недели что-то произойдёт,
   то мы на каждом павшем солдате вместе с надбавками сэкономим...
   - А ещё что новенького у вас?
   - Во-первых, потерялся наш арьергард, затем закололи свинью,
   и по этому случаю офицеры устроили в доме священника пирушку,
   а солдаты разбрелись по селу и распутничают с местным женским населением...
  
   Кухня теперь выглядела совсем по-иному.
   Старшие писари батальонов и рот
   лакомились согласно разработанному поваром плану.
   Батальонные писаря, ротные телефонисты и несколько унтер-офицеров
   жадно ели из ржавого умывального таза суп из свиных потрохов,
   разбавленный кипятком, чтобы хватило на всех...
  
   - Здорово.
   Только что здесь был вольноопределяющийся и сообщил,
   что вы снова в роте и что на вас новый мундир.
   В хорошенькую историю я влип из-за вас...
   Ваш мундир нашли на плотине пруда...
   У меня вы числитесь как утонувший во время купания.
   Вы вообще не должны были возвращаться
   и причинять нам неприятности с двойным мундиром...
   Я знаю, чем это кончится, из-за этого могут назначить ревизию.
   А когда дело касается такой мелочи,
   обязательно приедут из самого интендантства.
   Вот когда пропадает две тысячи пар сапог, этим никто не поинтересуется...
   - Но у нас ваше обмундирование потерялось...
   Из-за такой мелочи непременно явится инспекция.
   Когда я служил на Карпатах, так инспекция прибыла из-за того,
   что мы плохо выполняли распоряжение стаскивать с замёрзших солдат сапоги,
   не повреждая их... И несчастье - как снег на голову.
   Приехал полковник из интендантства,
   и, не угоди ему тут же по прибытии русская пуля в голову
   и не свались он в долину, не знаю, чем бы всё это кончилось...
   - С него тоже стащили сапоги?
   - Стащили, но неизвестно кто...
  
   - Как вы думаете, Швейк, война ещё долго протянется?
   - Пятнадцать лет. Дело ясное. Ведь раз уже была Тридцатилетняя война,
   теперь мы наполовину умнее, а тридцать поделить на два - пятнадцать.
   - Денщик нашего капитана рассказывал, и будто он сам это слышал:
   как только нами будет занята граница Галиции, мы дальше не пойдём;
   после этого русские начнут переговоры о мире...
   - Тогда не стоило и воевать. Коль война, так война.
   Я решительно отказываюсь говорить о мире раньше,
   чем мы будем в Москве и Петрограде.
   Уж раз мировая война, так неужели мы будем валандаться возле границ?
   Возьмём, например, шведов в Тридцатилетнюю войну... Или пруссаки...
   - Впрочем, все люди произошли от карпов...
   Возьмём, друзья, эволюционную теорию Дарвина...
  
   - Спасайся, кто может!
   Только что к штабу батальона подъехал на автомобиле подпоручик Дуб
   и привёз с собой кадета...
  
   - Солдат должен ещё в мирное время знать, чего требует война,
   а во время войны не забывать того, чему научился на учебном плацу...
  
   - Мы с окружным начальником всегда говорили:
   "Патриотизм, верность долгу, самосовершенствование -
   вот настоящее оружие на войне".
   Напоминаю вам об этом именно сегодня,
   когда наши войска в непродолжительном времени перейдут через границы..."
  
   *****************
  
   Свои классические произведения надо читать и перечитывать постоянно...
  
   Национальная литература отражает нацию...
  
   Какая страна - такие и герои...
  
   Теперь мы лучше понимаем дела в Евросоюзе...
  
  
   *****************
  
   "Книжный вопрос:
   "Как принято называть
   систематический подход к изучению поведения людей и животных,
   в основе которого лежит предположение,
   что всякое поведение обусловлено прежде всего реакцией на внешние события,
   как текущие, так и отложившиеся в воспоминаниях?
   Термин этот происходит от английского слова "поведение".
  
   Правильный ответ: бихевиоризм..."
  
  
   *****************
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"