Опавшие листья ... последние листья ... палая листва ...
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ТАТЬЯНА ХРУЦКАЯ
ОПАВШИЕ ЛИСТЬЯ... ПОСЛЕДНИЕ ЛИСТЬЯ... ПАЛАЯ ЛИСТВА...
Санкт-Петербург
2014 год
ЧЕМ СТАРЕЕ ДЕРЕВО, ТЕМ БОЛЬШЕ ПАДАЕТ С НЕГО ЛИСТЬЕВ...
"Все мы творцы в той мере, в какой наша душа
принимает участие в сотворении мира"
ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ (1856 - 1919) "ОПАВШИЕ ЛИСТЬЯ"
Я самый обыкновенный человек; позвольте полный титул: "коллежский советник Василий Васильевич Розанов, пишущий сочинения".
Теперь, эти "сочинения"... Да, мне многое пришло на ум, чего раньше никому не приходило, в том числе и Ницше, и Леонтьеву. По сложности и количеству мыслей (точек зрения, узора мысленной ткани) я считаю себя первым. Мне иногда кажется, что я понял всю историю так, как бы "держу её в руке", как бы историю я сам сотворил, - с таким же чувством уроднения и полного постижения...
К земным утехам нет участья,
и взор в грядущее глядит...
Сущность молитвы заключается в признании глубокого своего бессилия, глубокой ограниченности. Молитва - где "я не могу"; где "я могу" - нет молитвы.
Общество, окружающие убавляют душу, а не прибавляют.
"Прибавляет" только теснейшая и редкая симпатия, "душа в душу" и "один ум". Таковых находишь одну-две за всю жизнь. В них душа расцветает.
И ищи её. А толпы бегай или осторожно обходи её.
О чём писать? Всё написано давно...
Я был рождён созерцателем, а не действователем.
Я пришёл в мир, чтобы видеть, а не совершить.
Что же я скажу Богу о том, что Он послал меня увидеть?
Скажу ли, что мир, Им сотворённый, прекрасен?
Нет.
Что же я скажу?
Мы так избалованы книгами, нет - так завалены книгами...
Нужна вовсе не "великая литература", а великая, прекрасная и полезная жизнь...
Может быть, мы живём в великом окончании литературы...
Не понимаю, почему я особенно не люблю Толстого, Соловьёва и Рачинского. Не люблю их мысли, не люблю их жизни, не люблю самой души...
Я мог ими всеми тремя любоваться (и любовался), ценить их деятельность (и ценил), но никогда их почему-то не мог любить...
Любить можно то или - того, о ком сердце болит. О всех трёх не было никакой причины "душе болеть", и от этого я их не любил.
Сословная страшная разница; другой мир, "другая кожа", "другая шкура". Но нельзя ничего понять, если припишешь зависти (было бы слишком просто): тут именно непонимание в смысле невозможности усвоения. "Весь мир другой: его, и - мой"...
История... Как всё страшно и безжалостно устроено...
Писательство есть Рок. Писательство есть fatum. Писательство есть несчастие... и, может быть, только от этого писателей нельзя судить страшным судом... Строгим-то их всё-таки следует судить...
Он верно упрекает меня в "эгоизме". Конечно - это есть. И даже именно от этого я и писал (пишу) "Уед.": писал (пишу) в глубокой тоске как-нибудь разорвать кольцо уединения... Это именно кольцо, надетое с рождения...
Вывороченные шпалы. Шашки. Песок. Камень. Рытвины.
- Что это - ремонт мостовой?
- Нет, это "Сочинения Розанова". И по железным рельсам несётся уверенно трамвай.
Много есть прекрасного в России...
Господа писатели идут "поздравлять" всюду, где поставлена сёмга на стол.
Бедные писатели. Я боюсь, правительство когда-нибудь догадается вместо "всех свобод" поставить густые ряды столов с "беломорскою сёмгою". "Большинство голосов" придёт, придёт "равное, тайное, всеобщее голосование". Откушают. Поблагодарят. И я не знаю, удобно ли будет после "благодарности" требовать чего-нибудь... Великая ставка свободы в России зависит от многих причин и ещё от одной маленькой: улова сёмги в Белом море...
Наш Иван Павлович врождённый священник, но не посвящается. Много заботы. И пока остаётся учителем семинарии...
Взяли зятя в семью...
Мёд и розы...
И в розе - младенец.
"Бог послал", - говорит мир.
"Нет, - говорят старцы-законники, - от лукавого".
Но мир уже перестал им верить...
Как же я мог умереть не так и не там, где наша мамочка. И я стал опять православным...
Одни молоды, и им нужно веселье, другие стары, и им нужен покой, девушкам - замужество, замужним - "вторая молодость"... И все толкаются, и вечный шум.
Жизнь происходит от "неустойчивых равновесий". Если бы равновесия везде были устойчивы, не было бы и жизни.
Но неустойчивое равновесие - тревога, "неудобно мне", опасность. Мир вечно тревожен, и тем живёт...
Но "где же набраться Шекспиров" и неужели от этого другим не "жить"?..
Как много во мне умерщвляющего.
И опять - пустыня.
Всякому нужно жить... Не я ли говорил, что "есть идея и волоса" (по Платону), идея - "ничего", даже - отрицательного и порока. Бог меряет не вёрстами только, но и миллиметрами, и "миллиметр" ровно так же нужен, как и "верста". И все - живут... Ну, и пусть. Моё дело любоваться, а не ненавидеть...
- Один - и никого!..
Рассеянный человек и есть сосредоточенный. Но не на ожидаемом или желаемом, а на другом и своём...
Имей всегда сосредоточенное устремление, не гляди по сторонам. Это не значит - будь слеп. Глазами, пожалуй, гляди везде: но душой никогда не смотри на многое, а на одно.
А всё-таки тоскуешь по известности, по признанности, твёрдости...
Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы её должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна. Именно, именно когда наша "мать" пьяна, лжёт и вся запуталась в грехе, - мы не должны отходить от неё...
Как я отношусь к молодому поколению?
Никак. Не думаю.
Думаю только изредка. Но всегда мне его жаль. Сироты.
Любовь есть боль. Кто не болит (о другом), тот и не любит (другого).
Литература (печать) прищемила у человека самолюбие. Все стали бояться её: все стали ждать от неё... "Эти мошенники, однако, раздают монтионовские премии". И вот откуда выросла её сила.
"Короленко первый в литераторах своего времени" (после Толстого), Герцен - аристократ и миллионер, граф Толстой есть именно "граф", а князь Кропоткин был "князь", и, наконец, что Сибиряков имеет золотые прииски - это демократия при всём "социализме" отлично помнит, учтиво в присутствии всего этого держит себя, и отлично учитывает. Учитывает не только как выгоду, но и как честь. Вообще в социализме лакей не устраним, но только очень старательно прикрыт...
Самоубийства - эра самоубийств...
Есть дар слушания голосов и дар видения лиц. Ими проникаем в душу человека.
Не всякий умеет слушать человека. Иной слушает слова, понимает их связь и связно на них отвечает. Но он не уловил "подголосков", теней звука "под голосом", а в них-то, и притом в них одних, говорила душа.
Голос нужно слушать и в чтении. Поэтому не всякий "читающий Пушкина" имеет что-нибудь общее с Пушкиным, а лишь кто вслушивается в голос говорящего Пушкина, угадывает интонацию, какая была у живого. Кто "живого Пушкина не слушает" в перелистываемых страницах, тот как бы всё равно и не читает его, а читает кого-то взамен его, уравнительного с ним, "такого же образования и таланта, как он, и писавшего на те же темы", - но не самого его.
Отсюда так чужды и глухи "академические" издания Пушкина, заваленные горою "примечаний", а у Венгерова - ещё аляповатых картин и всякого учёного базара. На Пушкина точно высыпали сор из ящика: и он весь пыльный, сорный, загромождённый. Исчезла - в самом виде и внешней форме издания - главная черта его образа и души: изумительная краткость во всём и простота. И, конечно, лучшие издания и даже единственные, которые можно держать в руке без отвращения, - старые издания его, на толстоватой бумаге, каждое стихотворение с новой страницы (изд. Жуковского)...
В таком издании мы можем достигнуть как бы слушания Пушкина...
Нельзя не быть удивлённым, до какой степени теперь "издатели классиков" не имеют ничего связывающего с издаваемыми поэтами или прозаиками...
Душа озябла... Страшно, когда наступает озноб души...
И это кончает разговоры с ним. Расстаюсь с ним вечным расставанием...
Позитивизм - философский мавзолей над умирающим человечеством...
Осень - и ничего нет. Как страшно это "нет". Как страшна осень...
Тяжёлым утюгом гладит человека Бог.
И расправляет душевные морщины.
Вот откуда говорят: бойся Бога и не греши.
На "том свете" мы будем немыми. И восторг переполнит наши души. Восторг всегда нем.
Русский "мечтатель" и существует для разговоров. Для чего же он существует? Не для дела же?
Почти не встречается еврея, который не обладал бы каким-нибудь талантом; но не ищите среди них гения. Ведь Спиноза, которым все хвалятся, был подражателем Декарта. А гений не подражаем и не подражает.
Одно и другое - талант и не более чем талант - вытекает из их связи с Божеством. "По связи этой" никто не лишён некоторой талантливости как отдалённого или как теснейшего отсвета Божества. Но, с другой стороны, всё и принадлежит Богу. Евреи и сильны своим Богом и обессилены им...
"Ширь" и "удаль", и - еврей: несовместимы. Они все "ходят по цепочке" перед Богом. И эта цепочка охраняет их, но и ограничивает.
Привязанность, память, благодарность...
Все в него влюблены; всё он имеет; что пожелает - есть. Чего же ему пожелать? По естественной психологии - счастья людям, счастья всем. Когда мы "в празднике", когда нам удалась "любовь" - как мы раздаём счастье вокруг, не считая - кому, не считая - сколько. Поэтому психология "урождённого" есть естественно доброта...
Да не воображайте, что вы "нравственнее" меня. Вы и не нравственны, и не безнравственны. Вы просто сделанные вещи. Магазин сделанных вещей...
Он охоч был рыбу ловить... Сама она была охоча до грибов. И для грибов повязывала голову платочком по-крестьянски. В 10 часов утра уже возвращается с полной корзиной белых... Никогда не скажет "места"...
Раз на взморье шёл дождь... Вижу под зонтом стоит фигура. Стоит и смотрит в море...
- Это мой отец. Приехал погостить из Вятки. Никогда моря не видал. Ужасно любит воду. И как увидит море, не может оторваться. Тоже священник. 74 года.
Он был "профессором богословия" в высшем (техническом) заведении Петербурга. На лекции к нему ни один человек не приходил, и он был милостив к студентам и тоже сам не ходил. Одно жалованье, честь и квартира. Это так понравилось, что его пригласили на курсы (женские). Он и на курсах читал, т.е. получал жалованье.
Дача у него была тысяч на десять - т.е. с "местом". Великолепный сад. Ягоды. Два дома, в одном "сам", другой сдавал...
"Чем в Риме быть вторым - предпочитаю быть в деревне первым"...
(Об А.С. Суворине - в мае 1912 года)... Если бы он сказал слово, мысль, желание - завтра это было бы услышано всею Россиею. И на слово все оглянулись бы, приняли во внимание. Но он три года не произносит уже никаких слов. 78 лет...
Весь он был молод и всегда молод; и теперь, умирая, он был так же молод и естествен, как всегда.
Пододвинув блокнот, он написал:
- Я ведь только балуюсь, лечась. А я знаю, что скоро умру.
И мы все умрём. А пока... - произносим слова, пишем, "стараемся"...
Он умирает без боли, и вид его совершенно спокойный...
Трогательное и прекрасное в нём явилось тогда, когда, как средневековый рыцарь, он завязал в узелок свою "известность" и "любимость", отнёс её в часовенку на дороге и, помолясь перед образами, - вышел вон с новым чувством. "Я должен жить не для своего имени, а для имени России". И он жил так...
Русские, как известно, во всё умеют воплощаться.
Несу литературу как гроб мой, несу литературу как печаль мою, несу литературу как отвращение моё.
"Слишком заволокло всё Русью. Дайте прорезь в небе". В самом деле, "тоска по иностранному" не есть ли продукт чрезмерного давления огромности земли своей, и даже цивилизации, "всего" - на маленькую душу каждого...
Вся натура его - ползучая. Он ползёт, как корни дерева в земле...
Они те же дети: только чванливые, и уже за 40 лет...
Центр - жизнь, материк её... А писатели - золотые рыбки или - плотва, играющие около берега его. Не "передвигать" же материк в зависимости от движения хвостов золотых рыбок...
Чего хотел, тем и захлебнулся. Когда наша простая Русь полюбила его простою и светлою любовью за "Войну и мир", - он сказал: "Мало. Хочу быть Буддой и Шопенгауэром"...
Слава - не только величие: слава - именно начало падения величия...
Смотрите на церкви, на царства и царей...
Да, он знает все языки, владеет всеми ритмами и, так сказать, не имеет в матерьяле сопротивлений для пера, мысли и воображения: по сим качествам он кажется бесконечным.
Но душа? Её нет у него: это - вешалка, на которую повешены платья индийские, мексиканские, египетские, русские, испанские... Весь этот торжественный парад мундиров проходит перед читателем, и он думает: "какое богатство". А на самом деле под всем этим - просто гвоздь железный, выделки кузнеца Иванова, простой, грубый и элементарный.
Его совесть? Об этом не поднимай вопроса...
Техника, присоединившись к душе, дала ей всемогущество. Но она же её и раздавила. Получилась "техническая душа", лишь с механизмом творчества, а без вдохновения творчества...
Грусть - моя вечная гостья. И как я люблю эту гостью... Но что я описываю: разве есть слова? Она бесконечна. Грусть - это бесконечность!
Она приходит вечером, в сумерки, неслышно, незаметно. Она уже "тут", когда думаешь, что её нет, теперь она, не возражая, не оспаривая, примешивает ко всему, что вы думаете, свой налёт: и этот "налёт" - бесконечен.
Грусть - это упрёк, жалоба и недостаточность. Я думаю, она к человеку подошла в тот вечерний час, когда Адам "вкусил" и был изгнан из рая. С этого времени она всегда недалеко от него. Всегда "где-то тут": но показывается в вечерние часы...
Суть "нашего времени" - что оно всё обращается в шаблон, схему и фразу. Поговорили великие мужи...
Будь крепок любви - и Бог тебя благословит.
Ибо любовь - корень жизни. А Бог есть жизнь.
Русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила.
Вот последнее и боишься потерять... Боишься потерять нечто единственное и чего не повторится. Повторится и лучшее, а не такое. А хочется "такого"...
Приехала назад вся померкшая...
Всё же именно любовь меня не обманывала. Обманулся в вере, в цивилизации, в литературе. В людях вообще. Но те два человека, которые меня любили, - я в них не обманулся, никогда. И не то, чтобы мне было хорошо от любви их, вовсе нет: но жажда видеть идеальное, правдивое - вечна в человеке. В двух этих привязанных к себе людях я и увидел правду, на которой не было "ущерба луны", - и на светозарном лице их я вообще не подметил ни одной моральной "морщины".
Если бы я сам был таков - моя жизнь была бы полна, и я был бы совершенно счастлив, без конституции, без литературы и без красивого лица.
Видеть лучшее, самое прекрасное, и знать, что оно к тебе привязано, - это участь богов. И дважды в жизни... я имел это "подобие божественной жизни".
Все женские заведения готовят в удачном случае монахинь, в неудачном проституток. "Жена" и "мать" в голову не приходят...
Может быть, народ наш и плох, но он - наш народ, и это решает всё.
От "своего" куда уйти? Вне "своего" - чужое. Самым этим словом решается всё. Попробуйте пожить "на чужой стороне", попробуйте жить "с чужими людьми". "Лучше есть краюшку хлеба у себя дома, чем пироги - из чужих рук"...
Больше любви, больше любви. Я задыхаюсь в холоде. У, как везде холодно...
Смерти я совершенно не могу перенести. Не странно ли прожить жизнь так, как бы её и не существовало. Самое обыкновенное и самое постоянное. Между тем я так относился к ней, как бы никто и ничто не должен был умереть. Как бы смерти не было. Самое обыкновенное, самое "всегда": и этого я не видал. Конечно, я её видел: но значит, я не смотрел на умирающих. И не значит ли это, что я их и не любил. Вот "дурной человек во мне", дурной и страшный. В этот момент как я ненавижу себя, как враждебен себе...