Учителя выбрать - тоже ум нужен ...
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Татьяна Хруцкая
УЧИТЕЛЯ ВЫБРАТЬ - ТОЖЕ УМ НУЖЕН ...
Но сколько бы ни было учителей, есть УЧИТЕЛЬ,
и среди лучших учеников есть любимый Ученик...
Есть одно важное педагогическое правило,
о котором учителя редко думают:
когда учитель выставляет отметку ученику,
ученик при этом тоже выставляет отметку
учителю - отметку справедливости.
Санкт-Петербург
2014 год
С благодарностью за оживлённые в душе размышления!
95 лет Даниилу Гранину!
Даниил Александрович Гранин - лауреат Государственной премии,
Герой Социалистического Труда, участник Великой Отечественной войны, кавалер многих орденов и медалей.
Его имя давно уже стало символом не только Санкт-Петербурга, но и всей России.
Разные писатели и поэты вели нас по жизни. Поэтому и пути у нас были разные, и цели разные. Некоторых привели в тупик, они спились или растворились, некоторые привели нас к перестройке и к личной катастрофе. А некоторые осветили нам путь, и мы шли за ними всю жизнь.
Даниилу Гранину исполнилось 95 лет, а мне - 68... Он прожил жизнь в Ленинграде - Санкт-Петербурге. Я - тоже. Он поступил в Ленинградский Политехнический институт. Я - тоже. На электромеханический факультет. Я - тоже. Он работал в "Ленэнерго". Я - в "Тяжпромэлектропроекте". Он был в Москве, Ялте, Риме и Париже. Я - тоже. Он занимался в литературном кружке. Я - тоже. Он очень любил писать и, в конце концов, стал писателем. А я проектировала электроснабжение заводов и фабрик и тоже любила писать. Моей любимой частью проекта было написать пояснительную записку. Однажды начальник отдела сказал, что это не техническая записка, а письмо любимому человеку. Это был лучший комплимент, полученный на работе. Я сказала, что действительно, когда я пишу пояснение к проекту, я думаю об инженерах, техниках и рабочих, которые будут её читать, и строить или реконструировать заводы и фабрики. Мне хочется, чтобы они всё поняли правильно, чтобы они получили радость от того, что участвуют в благородном деле строительства своей Родины, чтобы всё сделали не только качественно, но и красиво, как мои чертежи. А ещё я думаю о тех будущих инженерах, которые однажды достанут из архива мой проект, чтобы произвести модернизацию предприятия. Они будут проводить её, пользуясь моими чертежами, потому что меняется технология, но для работы механизмов по-прежнему нужно будет электричество. И закон Ома пока ещё никто не отменял. Они увидят мою фамилию в штампе, мои красивые рабочие чертежи с толковыми пояснениями и помянут меня добрым словом. И мне будет приятно, хотя меня, наверно, уже не будет на Земле. Я достигла свей степени компетентности - ВИП (ведущий инженер проекта) и проработала 41 год в профессии.
Даниил Гранин стал хорошим писателем, властителем наших умов...
А я стала благодарным читателем...
Физики и лирики... "Искатели"... "Иду на грозу"... Это наша молодость...
95 лет Даниилу Гранину. "Прямой разговор. О долге и чести". 1 января 2014 года.
Элита, дворяне, учёные, священники - слой аристократов. Общество много приобретает от наличия аристократов. Они создают нравственный климат Родины, уровень строгого порядка. Нельзя подавать руки этому человеку - негласное постановление. Нерукопожатый... Его не принимают, отлучают... Это решается средой аристократии.
Репутация. Есть авторитеты, которые создают репутацию другим: эти плохие, эти хорошие. Система нравственных оценок. Благородные люди не зависят от социального слоя. Настоящие аристократы вырабатываются за счёт репутации. Многие достойны высочайшей оценки. Нравственное благородство. Сила таланта выталкивает изнутри. Звание Героя дают за подвиг. Подвиг нравственного порядка.
В роду есть люди, которыми можно гордиться, и которых надо стыдиться. Это влияет на самочувствие семьи. Человек попадает в родословную со своей репутацией. Он представитель рода.
Мы живём без репутации. Репутация сместилась в сторону банковского счёта. Отношение к интеллигенции плохое, она лишилась авторитета, с ней не считаются. Зачем она нужна, интеллигенция? У неё есть свой взгляд на вещи, своё понимание.
Светское общество - это хорошие, нравственные люди.
Сейчас у нас нет светского общества.
У нас есть класс чиновников, министры, верхушка - они осуществляют руководство. Ничего не знают, только сколько кто зарабатывает, сколько жена заработала, больше ничего. Это мало для авторитета.
Появились новые страхи: лопнет ваш банк - потеряешь работу...
Как создавать систему общественной репутации?
К 95-летию Даниила Гранина. "Прямой разговор. О городе". 2 января 2014 года.
Каждый город - творение архитекторов.
Санкт-Петербург принадлежит не России. Это мировое сокровище. Хочется сохранить то, что есть.
В наши дни город теряет свою красоту... Новодел... Летний сад, вторая сцена Мариинского театра... много потерь... Начальство - это пришлые люди, для которых этот город не родной, для них потери не так болезненны...
Архитектура - это красота, с которой мы сталкиваемся постоянно. Мы живём внутри красоты. И это действует незаметно, но постоянно... Поэтому ленинградцам, петербуржцам присуща вежливость, отзывчивость... Удручающе действуют простые дома...
К 95-летию Даниила Гранина. "Прямой разговор. О литературе". 3 января 2014 г.
Литература необходима для того, чтобы понять мир, в котором мы живём... Для души, сердца... Литература борется с чувством одиночества. Герои книг сопровождают тебя, помогают... Научно-популярная литература будит фантазию.
Великая литература... вечная... Библиотека. Классики... Вкус к литературе - дело наживное. Чем больше читаешь, тем больше входишь во вкус. Чтение - важная часть человеческой жизни и судьбы.
Зачем я пишу? Зачем я трачу свою жизнь? У каждого писателя возникает такой вопрос. По-разному в разное время я отвечал на этот вопрос. Может быть, это кому-нибудь нужно.
Талант идёт сверху. Мастерство надо приобретать. Вдохновение - редкость. Свой стиль - свой способ выражения.
У каждого есть свой любимый писатель, они меняются. На новой ступени мы возвращаемся к Пушкину снова.
Роман, который объясняет нам нашу жизнь.
Общение мне помогает. Это важнее написанного, вбирал в себя.
Душа сохнет без поэзии. Душа тонкая, капризная, её надо питать.
Бесчисленные "иронические детективы" и авангардистские писания российского и импортного исполнения ещё окончательно не отвратили читателя от психологической прозы, побуждающей к размышлениям.
Всё пережитое в моих книгах...
Даниил Гранин "ЗУБР"
"Ты равен тому, кого понимаешь"!
В день открытия конгресса был дан приём во Дворце съездов. Между длинными накрытыми столами после первых тостов закружился густой разноязычный поток. Переходили с бокалами от одной группы к другой, знакомились и знакомили... Тут-то и происходило самое нужное, самое дорогое для всех этих людей, разлучённых большую часть жизни, разбросанных по университетам, институтам, лабораториям Европы, Америки, Азии и даже Австралии.
Тут были знаменитости прошлого, некогда нашумевшие, обещавшие новые направления; надежды, как водится, не оправдались, от обещаний осталось совсем немного... Историей своей науки - генетики - молодые, как правило, не интересовались. Для них существовали корифеи сегодняшние, лидеры новых надежд, новых обещаний... Между столиками, между группами сновали молодые, у которых всё было впереди - и громкая слава и горькие неудачи...
В этом совершенно хаотическом движении среди возгласов, звона рюмок, смеха, поклонов вдруг что-то произошло, лёгкое движение, шёпот пополз, зашелестел. На рассеянно-улыбчивых лицах, оживлённых как бы беспредметно, появилось любопытство. Кое-кто двинулся в дальний угол зала...
В том дальнем углу в кресле сидел Зубр...
Молодые теснились поодаль, с любопытством разглядывая и самого Зубра, и этот не предусмотренный программой церемониал - парад знаменитостей, которые подходили к Зубру засвидетельствовать своё почтение. Сам Зубр принимал этот неожиданный парад как должное. Похоже было, что ему нравилась роль маршала или патриарха, он выслушивал людей, которые занимались несомненно наилучшей, самой прекрасной и доброй из всех наук - они изучали Природу: как и что растёт на земле, всё, что движется, летает, ползает, почему всё это живое живёт и множится, почему развивается, меняется или не меняется, сохраняя свои формы. Поколение за поколением эти люди старались понять то таинственное начало, которое отличает живое от неживого. Как никто другой постигали они душу, что вложена в каждого червяка, в каждую муху... Но тот из них, кто забирался глубоко, невольно замирал перед чудом совершенства ничтожнейших организмов. Даже на уровне клетки, простейшего устройства, оставалась непостижимая сложность поведения, нечто одушевлённое. Прикосновение к трепетной этой материи невольно объединяло всю эту разноязычную, разновозрастную, разноликую публику...
Непосвящённые шептались, стараясь не пропустить ничего из происходящего. Потому что чувствовали, что на глазах у них творится событие историческое. О Зубре ходили легенды, множество легенд, одна невероятнее другой. Их передавали на ухо. Не верили. Ахали...
Теперь, разглядывая его в натуральности, все невольно сличали его с тем образом, который витал в их воображении. И, как ни удивительно, всё сходилось...
Мне вспомнилась больничная палата, уставленная койками в два ряда. Кроме Зубра там лежали ещё человек десять. Я нашёл его сразу, потому что все смотрели в его сторону... Он был центром палаты. Где бы он ни появлялся, через какое-то время он становился центром. От него ненасытно ждали чего-то и чем больше получали, тем больше ждали... В нём это сочеталось - мужицкое и утончённое. Зверское и аристократическое...
Он только что вычитал в английской книжке "Жизнь после жизни" - рассказы вернувшихся оттуда, после реанимации, тех, кто побывал на том берегу, заглянул за порог бытия. Вся мощь его ума, его знаний беспомощно застревала перед глухой стеной, в которую упирался конец жизни. Что там? Есть там что-нибудь или же нет? Куда же девается душа, сознание, моё "я"?..
Вот тогда я решил записать его рассказы, сохранить, запрятать в кассеты, в рукописи хотя бы остатки того, что до сих пор транжирили в трёпе с ним у костров, в застолье, в бестолковых расспросах. С этого дня я стал записывать...
На перроне Казанского вокзала в морозный день 1956 года собралось довольно много встречающих... Встречать Зубра пришли не только биологи, были тут и физики, и филологи, и моряки, прежде всего друзья по поколению... Все ощущали торжественность, чуть ли не историчность момента.
Впервые Зубру было разрешено вернуться в Москву. Отсутствовал он более тридцати лет, ибо отбыл из Москвы в 1925 году. Отбывал он с Белорусского вокзала в Германию, а возвращался ныне с Казанского, с Урала, с другой стороны земли.
1956 год был годом особенным, бурным годом прозрений, взлёта общественного сознания, годом надежд, споров, освобождения от застарелых страхов... Все были возбуждены и взволнованы... В тот год возвращались многие, но этот поезд был особенным. Зубр не возвращался, а приезжал их навестить, он как бы спускался к ним со своих Уральских гор... Наконец показался Зубр с супругою. Он был в шубе барского покроя, с бобровым воротником-шалью; она, красавица, потомственная москвичка...
У каждого времени своя жестикуляция, своя походка, своя манера раскланиваться, брать под руку, пить чай, держать речь. В пятидесятые годы вели себя иначе, чем в тридцатые или двадцатые...
А пока что... Чернобородый Ляпунов, из семьи великих математиков и сам замечательный математик, вдохновенно воспевал создание Академгородка под Новосибирском. При Академгородке будет создана школа для одарённых ребят, будущих математиков, которых будем выискивать по всей Сибири. Под эгидой математики, высшей из наук, будем выращивать и поощрять другие науки, ибо математика - наука всех наук. Ляпунов приглашал и гуманитариев, обещал им местечко под крылом точных наук. Математикам полезен некоторый гуманитарный блеск для общего развития. Математики возьмут шефство над музыкой, над живописью. Соперничество возникало с физиками, которые считали себя главнее. После атомной бомбы они возбуждали почтение и надежды. Может быть, им под силу создать изобилие энергии, даровым электричеством преобразить окраины, облегчить жизнь, труд, решить все проблемы. Ждали, что последуют новые и новые головокружительные открытия физиков, а тут ещё подоспела кибернетика, все зачитывались книгами Винера, фантастические картины будущего приблизились, казалось, вплотную - искусственный интеллект, роботы, обучающиеся автоматы... Строился город физиков в Дубне, атомная станция в Обнинске, институты в сибирском Академгородке. На физическом факультете были неслыханные конкурсы поступающих. Шли кинокартины о физиках, со сцены слышалось: "Эйнштейн", "протон", "кванты", "цепная реакция"... Физики были героями дня. Парни в клетчатых рубашках, лохмато-расхристанные, небрежно швыряющие жаргонными словечками, увенчанные между тем премиями, наградами, высокими окладами, судили обо всём категорически и свысока. Гуманитарии перед ними робели. Стыдились своего невежества. Филология, история, лингвистика, искусствоведение, философия казались науками отжившими, второстепенными. Будущее принадлежало экспериментаторам и теоретикам. Они, посвящённые, таинственные, связанные с какими-то "ящиками", обещали перемену нравов, покровительство опальным художникам. Общественное устройство, экономика, право - всё будет подчинено оптимальным научным законам...
Газетчики, лекторы доверчиво подхватывали их категорические пророчества.
По всем городам и весям страны полыхал спор о физиках и лириках. Кто развлекался, подначивая, кто всерьёз, до боли сердечной, доказывал, что искусство осталось лишь для развлечений, оно - пустая трата времени, если не даёт информации. Лирики смущённо отступали, склоняя голову перед новой силой.
За столом у Реформаторских, Ляпуновых, у всех друзей только и слышно было, куда ехать, в какой научный центр, где будем строить науку, по каким новым правилам будем там жить, какие принципы положим... ДИВНОЕ БЫЛО ВРЕМЯ!
Биологию, ту тоже обещали перестроить, перевернуть, пере-пере... Молодые математики, физики, химики засучив рукава брались решить ветхозаветные проблемы биологии. Применить к этим козявкам, травкам электронику, она всё измерит, всё смоделирует. Приборы откроют двери для математиков. В конце концов вся ваша биология, биохимия, всё это - физика и математика, это разные формы движения материи. Установим связи и познаем сущность самой жизни, а тогда станем управлять процессами в организмах, в природе на всех уровнях. Хватит вам сотни лет возиться у микроскопов, подсчитывать количество ножек у букашек.
Они считали Зубра своим союзником, но он только посмеивался. Грохот физических барабанов не производил на него впечатления.
- В каждом приборе, аппарате я прежде всего ищу кнопку "стоп"!..
- ...Тимофеев-Ресовский это я по отцу. А мать моя урождённая Всеволожская. Древняя-предревняя русская фамилия...
Человек, так хорошо знающий своих предков, встретился мне впервые. В наше время дальше деда редко кто помнит и знает. Да и не было интереса большого. Что предки? Какая от них польза? "Отречёмся от старого мира..." Заодно отреклись и от родословной...
Когда-то отец мой пытался рассказать мне про его деда, моего прадеда, и про дядьку, но мне было некогда. Мне всегда было некогда, когда речь заходила о прошедшем, в котором меня не было. Так я и не узнал ничего о своих предках, а теперь уже спросить не у кого. Позади, за детством, за отцовскими братьями и мамиными фотографиями, смутно шевелятся безымянные фигуры, а дальше - пустошь, холодные просторы опустевших земель и селений...
- Послали его с учебной флотилией по Средиземному морю. От порта к порту добрались они до Тулона. Стали там. Недалеко Ницца, Монте-Карло. Потянуло его туда, а как увидел рулетку, шарик этот журчащий, так решил рискнуть. Рулетка чем хороша? Это риск в чистом виде. Никакого умения, все расчёты исключены. Касаешься судьбы, выбор у тебя большой: можешь приблизиться к ней с любого бока... Психология играющих в рулетку - занятная штукенция. У многих людей эта страсть дремлет. Проснулась она и у моего адмирала... Адмирал взял с собою все золотые франки, какие у него были, немного, и никак не мог их проиграть: куда ни ставит, всё ему прибавляется. Бог игры взял его за руку и повёл. Игроки знают такое наваждение. Тут не рассуждай и не отрывайся. Дошёл он до редкого события - сорвал банк Монте-Карло... Выплатили ему деньги. Он послал длинную телеграмму моему деду, своему братцу: присмотри, мол, хорошее именьице поблизости. И отправил сколько-то тысяч франков на задаток. Сам же пошёл со своей эскадрой дальше. Он не был ни кутила, ни пьяница, но, приезжая в очередной порт, отправлялся в ресторан и открывал его для местного населения, чтобы пили и гуляли в честь российского флага. Будучи в Италии мальчиком, мы с отцом заставали ещё в портах людей, которые вспоминали, как один русский поил и кормил горожан. Так он добрался до Константинополя. Оттуда дед получил от братца телеграмму - вышли сто рублей. Все миллионы спустил...
Адмирала Зубр хорошо помнил и кончину его помнил. Отпраздновав своё восьмидесятипятилетие, адмирал привёл все дела в порядок, огласил завещание и застрелился из револьвера системы "бульдог".
Я раздумываю, в чём же непонятность Зубра.
- Он обладал стратегическим подходом к биологии. Это так же, как если бы я, мысля на уровне командира батальона, пытался понять мышление командующего фронтом.
По вечерам на берегу Можайского моря устраивали костёр и большой общий трёп. Главой трёпа был Зубр. Он заставлял выступать старых профессоров, докторов и прочих мэтров. Кто о чём: о своих путешествиях, о картинах Рериха, о женской красоте, о стихах Марины Цветаевой.
В жёлтом танцующем свете костра совершались превращения: некоторые известные, заслуженные учёные оказывались бесцветными рассказчиками, многословными, лишёнными собственных мыслей. Они сообщали вещи банальные, от приближения эти люди проигрывали. Выйдя из храма науки, жрецы становились скучноватыми обывателями. Но были и такие - чем ближе, тем интереснее. Были сочинители весьма неплохих стихов, были остроумцы, были талантливые рассказчики, были знатоки истории. Тем не менее всё это рано или поздно приедалось и тогда обращались к Зубру, упрашивали его что-нибудь рассказать о себе. Жизнь его казалась неисчерпаемой...
Наступали на юг, он был рядовым красноармейцем 113-го пехотного полка, потом военное счастье перевернулось, и они стали отступать перед "дикой дивизией", как называли мамонтовские части. Его назначили командиром взвода. Командовал он недолго, подхватив сыпняк... Санитары "ссыпали" его на сыпнотифозный пункт. Разместился пункт на сахарном заводе километрах в двенадцати от Тулы. "Ссыпали" туда солдатиков сыпнотифозных, брюшнотифозных, с возвратным тифом, с пятнистым тифом - со всеми тифами; а также контуженных, простуженных и прочих... Около двух тысяч лежало там...
Суп варили из голов и хвостов воблиных... Туда же добавляли чуток пши, была такая дальневосточная дикая культура вроде проса...
Возможности человека в смысле голода велики, голодать человек может долго, если не паникует...
Это началось в гражданскую войну и в послевоенные годы. Военный коммунизм, нэп - годы, дух которых мы знаем меньше, чем дореволюционную жизнь. Пушкинскую эпоху, екатерининскую, даже, может, петровскую представляем себе лучше, чем парадоксы двадцатых годов.
- Повоюем немножко, отгоним беляков, отдохнём, снова воюем, а как часть нашу разобьют, возвращаюсь в Москву, в университет, к своим рыбам, в кружок, которым тогда увлекался: логико-философский с математическим уклоном. Потом опять в армию, катим на фронт. Потому что стыдно - все воюют, а я как бы отсиживаюсь. Надо воевать! Постигнуть мозаику той жизни вам не дано. Неделю занимаешься какой-нибудь Софией Премудростью Божией, на следующей - едешь на деникинский фронт...
Не будем приукрашивать: Колюша шёл в Красную Армию не из политических убеждений. Не было такого. Политика не затрагивала его глубоко ни в юности, ни позже. Политические убеждения, как он полагал, есть у коммунистов и беляков. Коммунистом он не был. Беляком тоже. У беляков всяких мнений-убеждений, как он насчитывал, было не менее пятнадцати: и монархия абсолютная, и ограниченная, и диктатура, и буржуазно-демократическая республика одного типа, другого, третьего... У Колюши и близких к нему людей убеждения были не политические, скорее патриотические. Чего это на Россию лезут всякие прохвосты - зелёные, белые, бурые, казаки, поляки, французы, японцы, англичане, Антанты и прочие оккупанты? России нужна народная власть. Всю жизнь Колюша упрямо считал, что именно из-за этого первичного чувства их, голоштанных, разутых краснопупов, вооружённых однозарядной "пердянкой" образца 1868 года, не могли одолеть ни беляки, ни их союзники, вся эта шатия...
Вот так жизнь эта невероятная и шла: "то воевали, то философствовали, то добывали себе что-нибудь пожрать".
В смысле пожрать он устроился на одно лето пастухом. И был счастлив, ибо убедился, что это лучшая профессия в мире. Во-первых, заработал за сезон во много раз больше ординарного профессора Московского университета. Получил натурой два куля ржи. А куль - это семь пудов! Во-вторых, ходил в одежде, которая была выдана... Подпаска имел, собаку. Кормился "в очередь". Утречком он собирал коров песней. Шёл по деревне, распевая "Выйду ль я на реченьку", и под эту песню вёл их. Двустволочка за плечами, - это он гусей диких бил. С приятелем, местным фельдшером, наловчились они валерьянку - а у того было её две четверти - превращать в спирт. Перегоняли. И гусей запивали этой жидкостью. "Великолепная была жизнь!" На интеллигентную умственную работу устроиться было невозможно. Деньги в цене падали катастрофически. Счёт шёл на "лимоны", то есть миллионы. Заработать можно было физическим трудом.
Логико-философским кружком руководили Густав Густавович Шпет, смущая умы неслыханными парадоксами, расшатывая самые незыблемые основы этого мира, и Николай Николаевич Лузин, который, будучи крупнейшим математиком, умел находить в ней философскую мысль...
Семён Людвигович Франк читал пронзительно-напевным голосом: "Искусство есть всегда выражение. А что такое выражение? Это самое загадочное слово человеческого языка. Скорее всего оно означает отпечаток. Процесс отпечатывания чего-то в другом. Что-то незримое, духовное таится в душе человека; он имеет потребность сделать его зримым, явственным... Духовное облекается плотью. Но что именно он хочет выразить? Не только себя, а нечто объективное. Что это за "нечто"?"...
Чтобы заниматься в университете, надо было где-то прирабатывать, чем-то кормиться. Кем только он не перебывал!..
Грузчик была должность выгодная, максимум, о чём мог мечтать начинающий учёный. Артель, однако, находила и другие способы подкормиться. Пока грузили тюки - а артель не слишком торопилась, - из машины, стоящей под погрузкой, один мальчонка украдкой откачивал в артельный бачок "автоконьяк". В те времена грузовики в Москве работали на смеси газолина со спиртом. На Сретенке был извозчичий трактир. Там по-прежнему кормились извозчики да ещё шофёры машин... Являлась туда и вся артель грузчиков, человек двенадцать, хозяин получал бачок с "автоконьяком". Пьяницам выдавал по рюмочке. За это грузчики получали по тарелке суточных щей с убоиной (мясо тогда называли убоиной) и кусок настоящего хлеба. Наевшись, Колюша отправлялся в университет к своим работам, либо же - в кружок, где что-то вещал Брюсов, читал Андрей Белый. А то бежал слушать курс лекций Грабаря по истории живописи; от Грабаря - на лекции к Муратову; от Муратова к Тренёву - о древнерусском искусстве, о фресках. Всё хотелось узнать, всё постичь... Грыз, грыз всю эту философию и искусствоведение, пока не убедился, что это "пустое бормотание", что нельзя менять прелестных водных тварей на такое суесловие.
Поэтому он стал биологом, а не искусствоведом. Хотя навсегда сохранил интерес к истории живописи, истории описательной, без всяких выкрутасов, что помогала узнать, когда и что происходило на белом свете, какой художник что делал, чем хорош, что придумал...
Немногие люди, которые ведут дневники, обычно заносят в них вещи, стоящие упоминания, события, с их точки зрения, более или менее значительные. Им кажется недостойным записать разговор женщин в магазине, про обед в столовой, про то, как проходило родительское собрание в школе, о ценах на рынке... Но откуда нам знать, что стоящее, а что нестоящее?..
Колюша хоровому пению был обучен. Пел в гимназии, пел в церковном хоре, пел в университете в Татьянин день - такой студенческий праздник. Хор Колюша любил беззаветно... Солистом быть не стремился, нравилась ему именно хоровая слитность. Во всём индивидуальность, а тут влекла его общность хора, где ты неотделим от других, сам не слышишь себя в мощном единстве голосов, где нет тебя, есть мы...
- Почему вы, имея такой голос, пошли в науку?
- Да потому что тогда этих паразитов, научных работников, было немного и большого вреда своему отечеству они не приносили... В двадцать первом - двадцать втором годах времени у меня было мало. Мы не считали допустимым зарабатывать деньги с помощью науки, зарабатывали работой.
Чем же он занимался? Чинил жнейки, косилки и прочие машины, у деревенских прирабатывал.. это - летом. Зимой лекции читал...
Из всех возможных занятий наука была самым невыгодным. Научная работа не давала ни пайков, ни денег, ни славы. В науку в те годы шли немногие. Мало сказать бескорыстные, вдобавок ещё - чудаки. Или чудики. От этого и укрепился образ отрешённого, одержимого своей наукой, своими букашками, пробирками, формулами отшельника. В науку шли ради самой науки, исключительно подчиняясь древнему, невесть зачем возникшему инстинкту любознательности...
В те времена "студент" звучало почётно: что-то передовое от разночинцев, от демократов сохранялось в этом звании... Он вполне годился для быстрого восхождения. То было время молодых, горластых, отчаянных...
Для него приказ был приказом, закон был законом, правильный, неправильный, но исполнять надо, раз это закон. Странная законопослушность бунтаря...
Его учителем был знаменитый..., тот, кто разработал, создал, выдвинул, основал и так далее; список его заслуг был велик и бесспорен... Научное генеалогическое древо Зубра раскидисто, велико и почётно...
- Учёные тогда ничего не получали, жили исключительно преподаванием. Золотая пора науки...
Сколько бы ни было учителей, есть Учитель и среди лучших учеников есть любимый Ученик...
"... опасный возраст, ибо изволят думать, что политические экивоки наиважнейшее занятие, нет понятия о том, что полезнее нормальная научная работа..."
Ещё полыхали митинги... всё было насыщено политикой, призывами... Но старики стояли на своём. Рано или поздно, считали они, приходит понимание: единственно стоящая вещь - служение науке, она не обманет, не разочарует... Они служили науке преданно и влюблено, но для них многое оставалось превыше науки, например, правила чести и порядочности... Приговор общественного мнения был страшнее судебного. Не обжаловать. Не откупиться, не отмахнуться. Общественное мнение судило по неписаным законам порядочности...
Давно мечтаю я написать книгу о чести и бесчестии. Собрать в ней поступки, известные по разным источникам, благороднейшие поступки, примеры порядочности, великодушия, добра, чести, красоты души... Порядочные поступки не объясняются, им не ищутся причины...
Как-то так получилось, что с молодых лет окружали Зубра личности незаурядные...
Участники практикума между 1917 и 1927 годами, все, кто прошёл его в это десятилетие, считают, что это была лучшая пора их жизни...
Роман произошёл бурно и непредвиденно для всех, кто сватал Колюшу за девиц, более подходящих ему по характеру, по положению, по росту. Лёлька была выше его на полголовы и полной противоположностью характером. Никто не думал, что они уживутся. В мае не положено жениться: всю жизнь маяться будут. На самом же деле роман их, уже крутой, серьёзный, начался после свадьбы, по мере того как они познавали друг друга. Они и впрямь казались несовместимыми. Она - спокойно-рассудительная, он - яростно-вспыльчивый; она - ровная, выдержанная, умеющая обращаться с самыми разными людьми и в то же время державшая их на расстоянии, он - оратель, ругатель, легко ныряющий в любую компанию, сразу облипающий интересными личностями. Лелька - домовитая, ей нужен порядок... Она распознавала людей лучше Колюши, была обязательной, исполнительной, умела экономно держать его безалаберный бюджет. Она появлялась на людях всегда причёсанная, продуманно одетая, сияя своими зеленоватыми тихими глазами; он же - в рубахе на выпуск, в драных от своих экспедиций брюках, а то ещё босой. Он - несдержанный на еду, на курево, на выпивку, она же могла лишь пригубить рюмку...
Как биолог она была безукоризненным исполнителем, умела ставить тонкий, долговременный эксперимент, обеспечивая успех там, где требовались терпение, точность, умение накопить тысячи повторных наблюдений...
Общая работа объединяла их накрепко, потом соединила и чужая страна, в которой они очутились...
Студенческие годы... Эти первые советские выпуски выделились своими талантами. Вундркиндства не было. Колюше шёл двадцать второй год, он всё ещё числился студентом. И нисколько этим не тяготился. Его занимало одно - проработать практикумы, которые его интересовали, и прослушать нужные ему курсы. Когда он это сделал, счёл, что с университетом покончено, и не стал сдавать никаких государственных экзаменов. Так поступал не он один. Многие тогда считали дипломы никому не нужной формалистикой, пережитком прошлого, бюрократической отрыжкой. Бумажка не имела силы, на неё не опирались в науке, редкое население науки составляли чистые энтузиасты, искатели истины, любители приключений мысли, рыцари идеи или каких-нибудь неясных врождённых стремлений. Они занимались бы наукой и бесплатно, лишь бы их чем-то кормили. Они не были ни фанатиками, ни одержимыми, лучше считать их романтиками...
Судьба не могла в ту пору уберечь его от событий, от участия в них. Таков был его характер, он вбирал в себя время жадно, хлебал всю гущу происходящего. Зато судьба заботливо выручала его из отчаянных положений, оттаскивала за волосы, за шиворот от самого края... Иногда мне кажется, что в этом не чудо, а явный умысел - донести, сохранить в живых именно подобный, отмеченный шрамами всех событий, экземпляр.
Приключения и случаи из его жизни всплывали беспорядочно... Как в калейдоскопе...
Учёному дар рассказчика, казалось бы, без нужды, а у него он каким-то образом входил в его научный талант...
В 1925 году Оскар Фогт попросил у наркома здравоохранения Н.А. Семашко порекомендовать ему молодого русского генетика для берлинского института, для нового отдела генетики и биофизики... Предложили кандидатуру Колюши...
После окончания университета полагалось заниматься наукой. Но университета, как известно, Зубр не кончал и госэкзаменов не сдавал. Не кончив учёбы, он взялся за науку. Все это знали, и в университете знали, и этого было достаточно.
Тогда, в первой половине двадцатых годов, писчебумажная жизнь в науку ещё не проникла. Человек расценивался по делам, учёный - по работам, студент - по тому, как он понимает и на что способен. Райское время, когда все ходили нагишом, не прикрываясь дипломами и званиями. Когда Колюша уезжал за границу работать, его учитель Н.К.Кольцов дал ему письмо, в котором удостоверял, кто он такой. Это заменяло все справки и мандаты. Главное, что он его ученик и обучен...
Работоспособность у него была ни с чем не сравнимая...
Времени не хватает. Единственным запасом, откуда его можно было брать, стал сон. Глупо тратить на сон восемь часов, треть жизни. Раз навсегда он поставил будильник на семь и стал ложиться всё позже и позже, пока - уже студентом - не дошёл до двух с половиной часов ночи. Поначалу было трудно. Чтобы сразу засыпать, он перед сном обегал несколько раз свой квартал и тогда уже засыпал мгновенно, намертво. Никаких сновидений и прочих глупостей не видел. Некогда было, надо было высыпаться. Постепенно сон утрамбовался, да так, что никакой сонливости не оставалось. Во времена кольцовского института нормальный сон его составлял четыре с половиной - пять часов. На этом он остановился. Всю остальную жизнь так и спал. Некоторые могут считать, что он лишил себя удовольствия поспать, но он считал, что жить - удовольствие большее, чем спать. Ему помогало правило, которое у них в семье усваивалось детьми строго-настрого: проснулся - вставай! Валянье в постели не разрешалось. (Были ещё два правила, таких же неукоснительных: ничего на тарелке не оставляй и не ябедничай!)...
С той поры у него образовалось своё фирменное блюдо: вбухать в кастрюлю всё, что есть в шкафу, в холодильнике, - мясо, колбасу, кефир, варёную картошку, яйца, можно туда же сыр, помидоры, и всё это - на огонь и по тарелкам, чтобы не тратить время на первое, второе да ещё закуску.
Вернувшись домой, ещё читал. Поглощал модную у студентов русскую философию - Фёдорова, Соловьёва, Константина Леонтьева, Шестова.
Его пугали: от такой жизни неминуемо мозговое истощение и гибель. Он отмахивался: это у обыкновенных интеллигентов. Похоже, что он не истощался. Ни головой, ни телом. Гибели тоже не происходило. Бегал неутомимо и успокаивал всех, что голова по сравнению с ногами малоценный орган. Голова нужна бывает редко, а для каждодневной жизни ноги и руки много нужнее. Так и жил: ногами и изредка головой...
"Если до двадцати восьми лет ничего существенного в науке не сделал, то и не сделаешь" - фразу эту он будет потом повторять молодым, не жалея их. Беспощадная фраза. В 1925 году у него вроде бы ещё оставалось какое-то время в запасе. Да кроме того, он уже и сделал кое-что путное. Но существенное ли? Он знал, что должен вот-вот что-то ухватить, это был самый азарт, самая горячка работы... И то, что в Германии можно будет не отвлекаться на преподавание ради заработка, решило дело. Он согласился...
Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как рассказывать про талантливых людей. Восхищение талантами других - редкое явление и в науке и в искусстве. Похоже, он начисто был лишён зависти... Они принадлежали к его ордену, где требуются три качества: талант, порядочность и трудолюбие...
В те годы считалось нормальным, что авторитет учёного и руководителя совпадает. Руководителю никто не писал диссертации. При нём подчинённые боялись обнаружить свою бездарность. Бездарный не мог получить особых преимуществ перед способным. После революции было неприветливое, невыгодное время для посредственностей и проходимцев, не вышло им льгот, поэтому они не стремились в науку. Не директоров избирали в академики, а академиков назначали директорами.
Наука была тощей, с пустым кошельком... И тем не менее наука чувствовала себя неплохо. Голодная диета не мешала энтузиазму...
Бедность, в которой жили и профессора и студенты, была экономически оправданной, всем понятной, а кроме того, в ней было равенство, то самое, что, казалось, шло от священных заветов Великой французской революции, - свобода, равенство и братство!..
Бедности в то время интеллигенция не стыдилась.
"Перевернуть жизнь, не дать ей залежаться - уже хорошо".
Институт помещался в Бухе, берлинском пригороде. Тут же и поселились. И первым делом Колюша затеял лабораторный трёп. Собирались у Тимофеевых дома... Чаёк попивают и треплются. Немцы к такому непривычные. Они больше по пивным собираются.
- Ну, мы их приохочивали к самоварному застолью на свой манер. Хошь не хошь - ходили. В генетике они невинные были, приходилось приучать их размышлять. А это куда как трудно. Чтобы взрослого человека, да ещё считающего себя учёным, заставить думать - легче кошку выдрессировать...
Какое счастье было работать, ни на что не отвлекаясь. Работать с утра до ночи - ничего слаще быть не могло...
С Германией у Советской страны в двадцатые годы были наиболее дружественные отношения. После Рапалльского договора 1922 года Германия первая устанавливает дипломатические отношения с молодой Советской страной, налаживает торговлю, позже заключает договор о дружбе и нейтралитете. Создаются совместные издательства, акционерные компании. Проводятся встречи советских и немецких физиков, электротехников, химиков...
Поразительно быстро завоевал он авторитет, этот русский, командированный из Советского Союза... Кроме того, наше мнение о нас самих влияет на мнение других о нас, а мнения о себе Колюша был высокого...
Самое душеласкательное, что может быть в науке: когда найденное на кончике пера предстаёт в эксперименте зримой - в красках, в подробностях - явью. Сон, который вдруг сбылся, даже не сон, а сладкое виденье!..
- Учёный должен быть достаточно ленив, - объяснял мне Зубр. - На этот счёт у англичан есть прекрасное правило: не стоит делать того, что всё равно сделают немцы...
К тому времени его дружба с физиками окрепла...
На всех семинарах, коллоквиумах, встречах, во всех своих выступлениях он ссылался на работы русских учёных. Если Томас Хаксли заслужил прозвище "бульдог Дарвина", то Колюшу можно было назвать "бульдогом русских". Во многом благодаря ему вклад русских учёных в биологию стал вырисовываться перед мировой наукой. Вклад этот оказался - неожиданно для Запада - велик, а главное, плодоносен: давал множество новых идей.
Молодые учёные, которых он соблазнил, и тогда уже совсем не напоминали кабинетных затворников. Их можно сравнить с нынешними молодыми физиками, кибернетиками - с этими аквалангистами, альпинистами, танцорами, ловеласами, знатоками поэзии и буддизма... Они умели жить весело, ничуть не заботясь о своей репутации...
Ген есть особый вид молекулы, но стало ясно, что это уже элемент жизни. Наконец-то они его ощутили, ухватили...
Всё это было в их совместной статье. Внимания она особого в то время не привлекла. Почва для неё не была готова. Она появилась чуть раньше положенного. Открытие должно появляться вовремя, иначе о нём забудут. Небольшое упреждение необходимо, но именно - небольшое...
Позже, однако, на эту статью сослался Шредингер в своей нашумевшей книге "Что такое жизнь с точки зрения физики", и тогда открытие Зубра стало сенсацией...
Биология, генетика, радиационная генетика двигались вперёд во всех европейских странах и в США, через лаборатории Англии, Франции, Швеции, Германии, России, Италии, но участок в Бухе заметно выдавался вперёд. Почему? В чём состояло преимущество этого русского? Да в том, что кроме бурного его таланта он сумел собрать подле себя дружину, он действовал не один, в окружении не лаборантов и помощников, а скорее - соратников, сомысленников. Он был не одинокий охотник в заповедных лесах, он атаманил со своими молодцами, его дар соединился с дарованиями тоже ярких и самобытных учёных. Он умел их воодушевлять, поджигать самые негорючие натуры... Он полюбил эту форму работы - шумную, весёлую, компанейскую...
Когда Колюша рассказывал о себе, получалось впечатление, что перед вами человек, проживший не одну жизнь. Рассказывал, как он был студентом, казаком, как был где-то ранен, но верная лошадь его спасла. Где-то он голодал и питался в сарае воробьями, которых убивал снежками! Где-то на Украине он отбивался от бешеных собак. Один раз, спрыгнув с дерева, босой упал на гадюку... Все рассказы были красочны, нельзя было ими не восторгаться...
Характер Колюши, его нрав, манера разговора, его крик, его фонтанирующий талант - всё это невероятно будоражило довольно-таки чинную немецкую научную среду почтеннейшего учреждения. Этот неистовый русский втягивал всех в кипучий водоворот своих увлечений. Им угощали как диковинкой, на него приглашали, знакомые зазывали знакомых подивиться, и почти все на этом попадались. Тот, кто хоть раз побывал у Тимофеевых, стремился к ним ещё и ещё... Есть люди, которые вселяют спокойствие, он же обладал обратным даром - будоражил, флегматичные натуры вдруг приходили в волнение, его присутствие раскачивало самые инертные, вялые души...
Немецкая интеллигенция далеко не сразу сумела понять бесчеловечную суть фашизма. Тимофеевы - тем более. Их куда больше беспокоили вести из Союза. С 1929 года там начались неприятности для биологов... Кроме биологов доставалось и физикам, особенно теоретикам, которых винили в том, что они занимаются неизвестно чем, не помогают народному хозяйству...
Тимофеев тянулся к Вавилову по-детски... как к старшему брату. С Вавиловым его сближало многое: Москва, генетика, друзья, вплоть до любви к живописи... Они были представителями исчезнувшего слоя русской интеллигенции, из тех, кто умел вырабатывать собственное, не экскурсионное отношение к искусству. Их не водили по музеям. Сами бродили по картинным галереям, отыскивая интересное для себя, часами разглядывали и так и этак, определяя силу, мастерство, тайну художника. Они листали книги искусствоведов, проверяя себя, всерьёз переживали, обнаружив свою слепоту. Суждения их часто бывали наивны, грубы, вкусы дурны...
И книги читали, классику - опять-таки для себя. Читали, вчитывались, запоминали, цитировали...
Он не понимал, как можно не знать Некрасова, Лермонтова, как можно не помнить Грибоедова, Гоголя, не говоря уж о Пушкине.
К тому же они владели латынью. А латынь давала знания корней большинства европейских языков. Поэтому, не тратя особо времени на грамматику, они говорили по-французски, по-английски, понимали кое-как по-итальянски...
Вдруг он расхохотался, вспомнив интересный случай... Летели они из Баку в Тифлис. Что-то их задержало в пути, грозу, что ли, пришлось обходить, только лётчик шепотком сообщает Николаю Ивановичу: "У меня бензина не хватит. Мы погибнем, сесть-то негде - горы. В Баку обратно тоже не долетим". Вавилов сообщил об этом Мёллеру. Тот вытащил записную книжку, последние распоряжения записывает. А Николай Иванович сел поудобнее, ноги вытянул; "Ничего не поделаешь, самое время отдохнуть и подремать!" Взял и задремал. Оказалось, что бензина тютелька в тютельку хватило до какого-то предтифлисского аэродрома. Вот тогда-то и родилась у них формула: жизнь тяжела, но к счастью, коротка!
- ...Не тонуть в многообразии - вот его редкий дар...
Встреча с Зубром оказывалась для большинства самым ярким событием их жизни. Зубр хорошо запоминался. Его необычность возбуждала память, люди ощущали значение этой фигуры, а вместе с тем - и свою включённость в Историю, чувствовали себя свидетелями...
Его общительность, его слава за восемнадцать лет заграничной жизни свели его со многими учёными. К тому же он ездил по всяким семинарам, университетам, конгрессам, посещал лаборатории и институты, читал доклады...
- ... В любой эпохе взлётов имеются свои великие люди, то есть люди по масштабу явно превышающие уровень обыкновенного...
Замечательных людей кругом было много. Замечательных биологов, физиков, химиков, математиков. Он питал слабость к талантам. К талантам и красоте. Оба эти качества всегда изумляли его, в них было торжество природы. Нечто божественное, необъяснимое. Выражение "божья искра" стоило того, чтобы в него вдуматься. Частица чуда. Нечто из высшей материи, нечто таинственно прекрасное, залетевшее в обыкновенный человеческий организм. Значит, не свойственное нормальному разуму, а постороннее, чего никак не достичь, не вырастить изнутри ни трудом, ни воспитанием. Всплеск наивысшего, вспышка, озарение, при котором мы можем увидеть что-то иное...