Колбаса "Докторская" 1 кг. - 2 рубля 20 копеек; мясо 1 кг. - 1 рубль 95 копеек; хлеб белый - 16 копеек, хлеб черный - 9 копеек; сахарный песок 1 кг. - 90 копеек; соль - 10 копеек; спички - 1 копейка; водка "столичная" 0,5 литра - 3 рубля 62 копейки, коньяк "армянский 3 зв. - 4рубля 12 копеек; вино "Агдам" 0,7 литра - 1 рубль 90 копеек; пиво "жигулевской" 0,5 литра - 37 копеек; машина легковая "Жигули" - 5500 рублей; машина "Волга ГАЗ -24" - 8000 рублей; З.П. инженера - 120 рублей. И т.д., и т.д.
-2-
Семидесятые годы. Советский Союз. Столица. Только что отец главного героя Илья Орлов закончил работу. Илья - сорокалетний мужчина с незаконченным высшим образованием, среднего роста, крепкого телосложения, с большими залысинами на голове, потому что всегда старался зачесывать русые волосы назад, глаза светло-серые, губы тонкие, крупный нос прямой, уши... Какие у него были уши? Кажется, маленькие. По характеру Илья был однолюб. Женщины про таких мужчин обычно говорят - любитель удовлетворять женские потребности - подкаблучник, в широком смысле этого слова. Какие женщины обычно говорят? Скорее те, которые хотят иметь таких же мужчин. В чем-то, наверно, верно, но надо сказать, что любил Илья только одну женщину - свою жену.
Такси - "Волга ГАЗ-21", - на которой он трудился и о которой в хорошем расположении духа любил говорить: "Мой зеленый огонек не только светит, но и греет", - приняла душ и поставлена в свой отсек таксомоторного парка. Рабочий день, кстати, сложился удачно: плановая выручка сдана в кассу, честно заработанные чаевые положены в свой карман. Да и сам день не подкачал: яркое солнце плавило только что вымытый поливочной машиной асфальт, голубое, июньское небо вдохновляло бесконечной глубиной, тень тополей, как магнит притягивал к себе многочисленных влюбленных. Да, что ни говори - июнь выдался жарким. По дороге домой, проходя мимо пивной, Илья, все-таки, решил заскочить на пару кружек. Пивная была небольшая: зал буквой "Г", три раздолбанных вентилятора разгоняющих где-то у потолка теплый воздух, несколько железных автоматов с шипением извергающих пенное пиво, несколько стоячих круглых столиков, дюжина пузатых кружек, да еще женщина в окошке, продающая закуску. Сегодня, в общем, как и всегда пиво было двух видов: "жигулевское" свежее и "жигулевское" несвежее, значит, разбавленное. Илье повезло, пиво было свежее. К свежему пиву потянулся и народ. Вопрос: "Кружка не освободится?" - говорил о том, что желающих становилось больше. Тут же появлялась женщина со стороны, которая по-доброму говорила: "Баночку не хотите?". "Сколько стоит?" - спрашивали ее желающие. "Двадцать копеечек" - отвечала она. К закрытию эти банки с недопитым пивом напоминали вовремя сданный анализ мочи для прохождения всеобщей диспансеризации. Илья пил пиво, к его столику подошли двое и тоже стали пить пиво.
- Нет, я только одного понять не могу, куда смотрит Политбюро? - говорил сосед слева - пожилой мужик, с выгнутыми плечами, на которых балахоном висел засаленный пиджак. - Почему их так спокойно выпускают из страны?
- А я бы выпускал всех желающих... Евреев... Сажал их в самолеты... А самолеты сбивал бы ракетами, - говорил сосед справа - мужичок помоложе в спортивном костюме и с красным рябым лицом.
Только вчера на собрании Илья как член КПСС и весь зал партийцев голосовал единогласно за осуждение евреев, которые покидают страну в трудное для нее время.
"А если какой-нибудь мудак, типа этого с красной харей, - подумал Илья. - Предложил бы сбивать самолеты. Что тогда? Тоже проголосовали бы единогласно? Да нет, конечно: ерунда, бред".
Илья освободил кружку какому-то старичку и вышел наружу. На улице стало прохладно, на испарину, появившуюся на его лбу налетел легкий, но все же еще душный ветерок. Илья достал платок и провел рукой по лбу и шее. У подъезда дома напротив толпилась внушительная толпа людей в черных одеждах. "По кому-то траур" - подумал Илья. И, действительно, появились люди несущие гроб. Толпа заволновалась, застонала, послышался плач. Подходили к толпе и новые люди, которые знали покойного, говорили искренне, коротко и обыденно о том, что покойный во дворе был человек отзывчивый, добрый, что многим безвозмездно помогал: чинил утюги, приемники, пылесосы, и т.д. и т.п. На покойного с крыш величаво смотрели огромные буквы: "Слава КПСС", "Мир, Труд, Май", "Наша цель - Коммунизм". Смотрели и словно говорили: "Очень жаль, товарищ, что ты немного не дожил до светлого будущего". "Хорошая традиция провожать покойного всем двором", - думал Илья, уходя все дальше и дальше, оставляя за углом музыку траурного оркестра.
Подойдя к подъезду своего дома и поздоровавшись с бабками, которые сидели на лавочке, Илья, игнорируя лифт (так он обычно делал всегда, когда был в хорошем настроении), перескакивая через несколько ступенек, хватаясь широко за перила, поскакал на третий этаж.
- Черезвый сегодня, - сказала одна бабка другой, кивая в сторону Ильи.
- Да не пьеть он, - отвечала другая бабка, - зачем зря брехать.
- Ага, не пьет, на хлеб мажет, - не успокаивалась первая, - только вчера шел в потычку.
- Пьеть, пьеть, я сама видала, - вступала в разговор другая бабка.
Подходя к двери своей квартиру, Илья уловил запах разогретого борща, значит, жена дома, готовит ужин. Он открыл дверь, войдя в квартиру, поймал растерянный взгляд жены, которая вышла из кухни.
- Здравствуй. Я в гостиной буду есть. Хорошо? - поцеловав жену, сказал Илья.
- Илья, мне нужно с тобой поговорить, - поправляя заколку на голове, сказала Полина. Полина - мать главного героя - высокая, склонная к полноте женщина, закалывающая каштановые волосы в пучок, на круглом лице небольшой чуть вздернутый нос, зеленые глаза, сочные губы. У Полины был звонкий командный голос, который сформировался в последние годы, когда она, окончив техникум, перешла работать мастером в швейный цех.
Илья прошел в комнату и, включив телевизор, ответил жене:
- Сейчас, подожди минутку.
"Уважаемые товарищи телезрители, - вешал с экрана диктор. - По многочисленным просьбам трудящихся мы повторяем выступление Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева с партийной конференции, которая проходила в городе Кирове".
- Блядь... Так всегда... Сука слюнявая ... Пердун старый, - выругался Илья, - футбол опять отменили, "Спартак" ведь должен... м-м-м... Играть.
- Да, подожди ты, со своим футболом! - повышая голос, сказала Полина, - Мишка в Израиль уезжает!
- Пусть едет, - не понимая о ком речь (он все еще не мог смириться с отменой показа футбола), выдавил из себя Илья, - и этого трубача с собой бы забрал, - подняв указательный палец, продолжал Илья. Сверху доносились звуки саксофона.
- Ты что, так ничего и не понял?! Мишка Фельдман в Израиль уезжает, а с ним жена - твоя родная сестра Наденька и племянник твой Володька!
- Как уезжает? Зачем уезжают? Откуда ты взяла? - сделав назад несколько шагов и плюхнувшись на диван, пробубнил Илья.
- Твоя любимая сестра Наденька проболталась! - направляясь к дивану и садясь рядом, ревниво сказала Полина.
- Подожди, подожди, - растирая ладонью шею, сказал Илья.
- Поговори с ним!
- С кем?
- Ну, с Мишкой. Чтоб отказались... Забрали заявления. Он сейчас должен прийти, принести мне книги.
- Полин, как с ним говорить, как убедить? У него два высших образования, ты же знаешь его хитрожопого.
- Я коньяк купила: посидите, поговорите...
Раздался звонок в дверь, от неожиданности тело Ильи вздрогнуло.
- Это он, иди, открывай, - сказала Полина.
Илья, щелкнув замком, открыл дверь. На пороге действительно стоял он. Голубой костюм хорошо сидел на его стройной высокой фигуре. Белая рубашка и галстук дополняли важность этого человека - школьного учителя, УЧИТЕЛЯ родной речи и русской литературы. Черные волосы волнами сбегали назад, открывая большой лоб. Глаза смотрели искренне и по-доброму. Много времени Илья провел на кухне с этим человеком: бесконечно споря о смысле жизни, о наших временных трудностях, что и у них там тоже есть проблемы, и что нам ни в коем случае нельзя отказываться от завоеваний социализма. А сколько он выкурил с ним сигарет и выпил коньяка (Михаил пил редко, но исключительно коньяк). Миша был не просто родственником, он был ТОВАРИЩЕМ. Пройдет совсем немного времени три дня, а может быть пять - и родственник Миша из товарища, прилетев туда, превратится в идеологического врага, который будет на каждом углу, как собака-кабель, которая, поднимая ногу, понемногу везде писает, говорить: "Зажимали". Потому что его там спросят: "Ну, как там у Советов?". "Не давали" - добавит он. И еще скажет: "Эта страна сплошных антисемитов".
- Вы, позволите, - как-то торжественно произнес Михаил, обращаясь одновременно и к Илье и к Полине, которая стояла немного сзади.
- Проходи, - немного волнуясь, сказал Илья, здороваясь с Михаилом за руку.
- Полина вот книги, которые ты просила.
Илья, не выпуская руку Михаила, потянул его в кухню.
- Уезжаешь? - тихо обыденно спросил Илья, словно речь шла о командировке на несколько дней, туда и обратно.
- Да, уезжаю, - уверенно сказал Михаил, словно был готов к этому вопросу.
- Но зачем?! Объясни мне зачем?!
- Илья, мне правда нужна, понимаешь, правда. Я больше так не могу!
- Какая тебе нужна правда?! - Илья покосился на кухонный стол, на котором лежал свежий номер газеты "Правда", с фотографией американского безработного и надписью: "Выполню любую работу за еду". - Их или наша?!
- Наша правда сродни дерьмовой лжи - на каждом шагу тебя поджидает, как не перешагивай все равно вляпаешься!
- Миша, ты же учитель русской литературы, просветитель человеческих душ. Мы же самая грамотная нация. Там русская литература никому на хрен не нужна. Ты будешь безработным. Я не могу допустить, чтобы моя сестра и племянник жили в нищете.
- Илья?!
- Да подожди! Ну, какой ты еврей, а? Ну, посмотри на себя в зеркало? Нужно навсегда забыть, что ты еврей и только помнить, помнить всегда и везде, что ты учитель русского языка и литературы. А-а-а, правда, неправда - все это хуйня, разъебайские мысли нужно вычеркнуть.
- Солженицына, Бродского, тоже вычеркнуть.
- Решай сам, - сделав паузу, Илья добавил: - Можешь не вычеркивать, оставить. Сейчас подожди. Илья выскочил из кухни и через мгновение вернулся с книгой в руке. - Вот, видишь, что читаю - Чехова.
- Илья сядь, успокойся. Я много думал, размышлял, взвешивал... Сомнения, конечно, есть...
- Вот, - Илья снова встал. - Ты думаешь, что Илья темный, дурачок, винтик, куда закрутили, туда и поехал. Ошибаешься. Я значимость свою ценю превыше всего, свою работу. И ты должен свою значимость ценить.
- Конечно, в чем-то ты прав. Я не хотел говорить... Решение уехать в Израиль принимала Наденька.
- Как Наденька?! Не понял?!
- Это ее идея. Ты же знаешь, как я ее люблю.
Илья снова сел и потер ладонью шею.
- Миш, это правда?
- Да.
- Она сейчас дома? А, ладно, поехали.
- Позвони.
Телефон находился в коридоре. Когда Илья набирал номер, из комнаты вышла жена и взглядом спросила: "Ну что"? Илья услышал в трубке голос сестры, успел только моргнуть жене глазами: "Пока не знаю".
- Да, - сказала сестра.
- Наденька, мне нужно с тобой поговорить.
- Через час жди меня у ресторана "Байкал".
Илья повесил трубку и посмотрел на Полину.
- Ну, что там? - спросила Полина.
- Достань мой новый костюм, и красный... нет лучше синий в полоску галстук. А я пока умоюсь.
Илья и Михаил вышли во двор. Во дворе кричащая детвора носилась вокруг палисадника, мешая сосредоточиться мужчинам, которые играли на раскладном столике в шахматы. Бабки, перемыв кости жильцам, перешли к обсуждению международного положения. Попрощавшись с Михаилом, который решил зайти к родителям одного ученика-двоечника, Илья направился к стоянке такси.
- Эй, Илья, привет, садись ко мне, - позвал водитель из его таксопарка, - Ты куда "намылился"? Смотри Полине стукану.
- Я тебе стукану, - сказал Илья, улыбаясь, - давай к ресторану "Байкал".
У ресторана было как всегда людно, небольшая очередь упиралась в дверь из полированного стекла, за которой стоял грозный швейцар с табличкой "Свободных мест нет". Илья посмотрел на часы, (сестра опаздывала) потом перевел взгляд на табличку "Мест нет". Люди, мечтающие попасть внутрь, не расходились, не возмущались, а как всегда стояли молча без эмоций, некоторые даже шутили, привыкшие к тому, что у них всегда чего-то нет. "Мяса нет", "Пива нет", "Ботинок 43 размера нет" - вызывали у многих, скорее не недовольство, а понимание. Вернее, это было простое привыкание к тому, что есть. Вот именно так есть, так сложилось и пока не будет по-другому. Кому было это очень нужно, конечно, становился в очередь и ждал, кто-то, заняв место в одну очередь, шел и записывался в другую. Даже унижающая табличка "Сырокопченой колбасы - нет, и не будет" вряд ли могла кого-то отпугнуть, тем более унизить. В конце концов, очередь получала то, что хотела. Человек, стоящий в очереди прочитывал тома незабвенных русских классиков, попутно читая на доске объявлений объявления, что где-то есть место и он туда требуется, что в духовом оркестре есть свободное место тромбониста и на это место срочно требуется музыкант, что в НИИ срочно требуется старший инженер, что требуется токарь, пекарь, управдом, что есть бесплатная путевка в Крым и билет на поезд в придачу, возьмите, а то пропадет. Человек, стоящий в затылок другому человеку, мог спокойно выйти из очереди, поехать устроиться на работу тромбонистом, тут же попросить отпуск за свой счет, а если удастся получить аванс в счет будущей выполненной работы, на обратном пути забрать бесплатную путевку, затем, вернувшись снова в очередь получить свой батон колбасы и вечерним поездом уехать в Крым.
- Илья!
Илья обернулся и увидел сестру. Наденька была в сиреневом вечернем платье, в левой руке - дамская сумочка, правая изобразила в воздухе красивый жест, туфли на высоких каблуках удлиняли ее стройную фигуру, прямые русые волосы чуть-чуть набегали на голубые смеющиеся глаза.
- Пойдем, я заказала столик в ресторане, - сказала Наденька, беря его под руку.
Швейцар открыл дверь, и они вошли в ресторан. В зале играл джаз, танцевали пары в медленном танце. Они подошли к столику, Илья помог сестре сесть.
- Объясни мне, как так получается?! - сказал Илья, немного повышая голос.
- Подожди, - сказала Наденька, получая от подошедшего официанта меню.
- Запеченная форель с цветной капустой в сырном соусе, рулет из телятины с картофелем в сметанном соусе, два овощных салата, два столичных салата. Две бутылки "боржоми", триста водки... Десерт потом.
Приняв заказ, официант ушел.
- Ну, как живешь Илья? - спросила Наденька, улыбаясь.
- Все у меня хорошо. Дома... Нормально. Сегодня вот план перевыполнил...
- И чаевые сегодня хорошие.
- Да. Откуда ты знаешь?
- Мы все знаем.
- Мы. Кто мы?
- Илья, я сотрудничаю с КГБ. Только не задавай лишних вопросов. Все уже решено: окончательно и бесповоротно. Мы уезжаем.
Илья почему-то сразу вспомнил разговор с человеком из органов. Это случилось после обсуждения в курилке с сослуживцами событий в Праге. Илья тогда сказал:
- За чем же вводить в город танки? Нужно было по-другому решить эту проблему...
На следующий день к нему подошел человек без лица, вернее, с лицом нарисованного агитационного плаката. Беседа длилась около двух часов, и закончилась насквозь вымокшей рубашкой, затаившимся где-то на самом дне сердца страхом и почти подписанной бумагой о сотрудничестве.
"Илья, я сотрудничаю с КГБ", - повторил про себя слова сестры Илья.
- Илья, ты, почему за мной не ухаживаешь?
Илья налил в рюмки водку. Выпили.
- Пойдем танцевать, - предложила Наденька.
Джаз играл медленную мелодию, солировал саксофон. Илья вращался в танце с сестрой против часовой стрелке, словно хотел остановить минуты и часы, отдалив отъезд близкого ему человека.
Железная дорога, шпалы и рельсы, бесконечная лестница уходящая за горизонт. Можно часами по ней идти, даже ехать, но горизонт всегда останется впереди. И, чтобы обогнать горизонт, пассажиров, и в чем-то себя, нужно поднять эту лестницу вверх, в небо. Наденьке это сделать удалось. Окончив иняз и получив распределение куда-то к черту на кулички, она через год вернулась. Получила двух комнатную квартиру и должность главного администратора в интуристе. Построила дачу, купила машину. А завтра начнет все сначала, поднимать, вернее, строить лестницу уже в чужое небо.
-3-
Когда на даче в предсмертной конвульсии "отец народов" товарищ Сталин выкинул из себя последний выдох, в небольшом роддоме на окраине столицы, сделав на белом свете свой первый вдох, в обыкновенной семье, Орловых, родился мальчик - главный герой. В дни траура, когда холодный мартовский ветер разгонял вырванные с корнем людские волосы, а сами люди размазывали по лицам горькие слезы утраты, Илья и Полина подъезжали на таксомоторе к восьмиэтажному кирпичному дому. Илья с волнением держал на руках свернутый из стеганого одеяла кулек, в котором тихо посапывал их долгожданный ребенок. Угрюмый таксист, молчавший всю дорогу принимая от Ильи деньги, напоследок спросил:
- Мальчик?
- Сын, - ответил Илья. - В честь отца назвал Виктором.
Сын занял положенную ему "маленькую" комнату, в которой уже стояла деревянная кроватка. Из старой мебели оставили сервант, на котором по ранжиру стояли фарфоровые слоники, зеркало в деревянной раме, да старый бабушкин гардероб, который величаво подпирал прокуренный потолок. Окно комнаты с оранжевыми занавесками выходило на восток в березовую аллею. В ясную погоду солнце, пробивавшееся через ветки деревьев, красило мальчика в золотой цвет. "Петушок ты мой золотой гребешок", - любила повторять Полина, приглаживая рыжие волосенки мальчика. Рождение мальчика подарило родителям не только долгожданную радость, но и нежданную тревогу. Мальчик заболел. Бронхиальная астма - такой неутешительный диагноз поставили врачи. Когда у мальчика случались сильные приступы кашля, и он задыхался, скорая помощь увозила Полину и сына в больницу. Илья вечером возвращался в пустую квартиру, где по комнатам уже по-хозяйски валяя дурака бродила печаль, перемешивая запах дорогих лекарств. Врачи советовали сменить обстановку, говорили, что мальчику нужен чистый воздух, домашнее натуральное питание. Илья снял недалеко от города дачу, вернее, деревенский дом, в котором жила еще не старая женщина, тетка Дарья - так называли Орловы эту женщины, а потом, когда здоровье мальчика улучшилось, стали называть ее - бабушка Дарья, или просто уже по-родственному - БАБУШКА. Бабушка Дарья жила одна без мужа, детей у нее тоже не было. Крепкое хозяйство: корова, поросенок, куры, как бы подчеркивали Дарьин достаток, плюс добротный дом с заново перекрытой в жестяные листы крышей. Да и не могло быть по-другому, поэтому тот, кто в первый раз видел ее высокую крепкую фигуру, без единого, седого волоса большую голову, строгое лицо с большими карими глазами и ровными белыми зубами, говорил: "Настоящая русская женщина, на таких вот, вся наша земля держится". С первых дней проживания бабушка Дарья учила уму-разуму Полины.
- Зачем ты так мальчика кутаешь? - говорила она. - Жарища ведь стоит.
- Боюсь, вдруг простудиться, - отвечала Полина.
- Чего бояться, год прошел и ни одного, тьфу-тьфу, приступа. Сними с него ботиночки, пусть босяком по траве бегает.
- Боязно.
- Да чего там, снимай.
Илья каждые выходные навещал жену. Дарья учила и его как нужно жить.
- Илья, сходите в церковь помолитесь за здравие сына.
- Не пойду я, нет бога, - бубнил Илья.
- А вы все равно сходите, - упрашивала Дарья, - поставьте свечку.
- Нельзя ему, - говорила Полина, - он ведь в партии состоит.
- Да кому он нужен, - усмехалась Дарья.
Действительно, для многих бога не было, да и как он мог быть. Одни церкви с обезглавленными куполами торчали из крапивы и лебеды, словно огарки догорающих свеч, над которыми тучей кружилось воронье. Другие были отданы под хранилища, куда была свалена колхозная картошка, морковь и разная капуста. Третьи - просто разрушили, сравняли с землей. А если бог и был то ни здесь, а там где-то у них далеко. Правда, была церковь, которая представляла интерес для этого государства, и то в виде памятника с глупой мраморной табличкой "Охраняется государством".
Первый класс Виктор закончил в сельской школе. Жил он с бабушкой Дарьей вдвоем, так как Полина вернулась в город, на прежнее место устроилась на работу. Учителя хвалили Виктора, потому что учился он на пятерки, особенно давалась ему математика.
- Дарья Дмитриевна, - говорил учитель математики. - Мне нужно поговорить с родителями Виктора. Когда они приедут?
- Зачем? Он что, плохо учиться?
- Да нет, все у мальчика хорошо.
- А если хорошо, то и говорить не зачем.
- В спецшколу нужно парня определять.
- Не зачем ему, пусть здесь учится.
Дарья боялась, что в один, прекрасный день приедут родители и заберут у нее Виктора насовсем, и она опять останется одна. Все эти годы она была с ним рядом, воспитывала, многое ему позволяла, родители приезжали только на выходные, или в отпуск. Сроднилась она с этим парнем, полюбила его. Благодаря ее любви, заботам мальчик выздоровел, поправился навсегда.
Когда Дарья готовила завтрак, как гром среди ясного неба около ее дома притормозила машина. "Ой, машина с шашечками... Ой, они... Зачем приехали? - думала Дарья. - Сегодня ж среда, аль четверг?" Из машины вылез Илья, открыл багажник и, нанизав на руки несколько сумок, направился к калитке, за ним семенила Полина.
- Ну, здравствуй, - целую Дарью в щеку, сказал Илья.
- Здравствуй, - чмокая Дарью в губы, сказала Полина.
- А Витька где? - поправляя сумку, из которой выкатился батон колбасы, спросил Илья.
- Рыбу ловит с соседским парнем, щас должен прийти, - разволновалась Дарья, - Щас чай будем пить.
- Ну, как вы здесь?
- А что? Все в порядке.
Они уже молча допивали чай, когда в избу с криком: "Ура, приехали", - ворвался Виктор. Закружилась карусель: в центре как громадная ось с грустным лицом Дарья, Полина, мчащаяся по кругу, за ней Илья, держащий на плечах сына. Даже кот, одуревший от сна бросился в людской водоворот, намекая, что и он здесь ни хухры-мухры, а тоже родственник. Одним словом: "Ура".
Только вечером, когда туман, цепляясь за кусты сирени, поплыл от реки по косогору вверх, а в деревенских избах заблестели огнями окна, Илья затеял этот разговор:
- Рано или поздно, но это должно было случиться, - теребя в руке окурок, говорил Илья.
- Забираете. Как же я одна без Витьки буду жить? - вытирая краем платка слезу, спрашивала Дарья.
- Почему одна? Поедешь с нами в город. А летом здесь будете жить.
- А хозяйство?
Илья затянулся, выпустил в звездное небо струйку дыма. Затем, запустив пропеллером окурок, он неловко обнял Дарью и тихо сказал:
- Завтра с нами поедешь. Я так решил.
С первых дней жизнь в городе у Дарьи не заладилась. Все раздражало: шумная бегущая куда-то толпа, везде очереди, машины мечущееся туда-сюда, сплошная суета. Коробки домов давили на психику, чуждым холодком сдавливали грудь. Квартира маленькая, на кухне не повернуться, спать ложатся поздно и встают поздно. Когда соглашалась, думала, что Витька будет рядом, а он прибежит из школы поест, и след его простыл. Хотя для многих граница между городом и деревней практически была стерта, все-таки была существенная разница: не было в городе такого простора для души, как в деревне. "Перезимую, - думала Дарья, - и больше не останусь". Но когда собирались вместе за обеденном столом, на душе у Дарьи становилось теплее.
- Я билеты взял в театр, пойдешь с нами? - говорил Илья.
- В тиятр? Зачем же в тиятр... Когда дома тиливизир... - отвечала Дарья. - Да не понимаю я в нем ничего.
- Да я и сам в нем не очень то разбираюсь, - говорил Илья, улыбаясь. - Но сходить нужно.
-4-
В мае закончились занятия в школе и семейство Орловых начало собираться в деревню.
- Пап, зачем баян приготовил? - хмурился Виктор. - Не буду я там играть.
- Не будешь играть, - говорил Илья, утрамбовывая в чемодане вещи, - нового велосипеда не будет.
- Вообще никуда не поеду, - обижался Виктор, - просил же отправить в пионерский лагерь. Надоела мне ваша деревня.
- Сынок, тебе в деревне будет хорошо, - уговаривала бабушка Дарья, - тем белее Ленька сосед тебя заждался.
Пора бы мне описать Виктора, хотя в четырнадцать лет черты лица, рост, фигура еще не сформированы до конца, и что-то может измениться. Виктор выглядел старше своего возраста: высокий, худощавого телосложения, волосы имел прямые с рыжим оттенком, тот же крупный отцовский нос, кошачьи зеленые глаза, тонкие губы, а лицо немного вытянутое. Если бы не его дерзкий злопамятный характер, случайный прохожий мог просто сказать: "Хороший мальчик". В школе он учился на отлично (только две четверки), редко давал списывать задачки, с девочками не дружил, с мальчиками общался редко. Илья поначалу хотел, чтобы сын занимался спортом, поэтому записал его в футбольную секцию. Тренер после нескольких занятий сказал: "Неперспективен". Потом записал его в плаванье. Тоже оказалось: "Неперспективен". Только потом Полина, чтоб Виктор не болтался по дворам и был при деле, предложила записать сына в музыкальный кружок при ДК. После того как определили, что слух у Виктора все-таки есть, купили в комиссионке баян, от пианино решили отказаться, слишком много занимало места. Надо сказать, что выражение: "Эх, хорошо в стране советской жить", - соответствовало детской действительности. Дети строем довольные и упитанные шли по красному коридору и с криком: "Кто шагает дружно вряд, октябрятский наш отряд", - дружно переходили в пионерский отряд, затем, уже повзрослевшие со стальными мышцами со значками "ГТО", и с верой в светлое будущее, в комсомольский отряд. Мимо мелькали кабинеты с табличками: "Секция кройки и шитья", "Секция хорового пения", "Авиамоделизм", "Секция настольного тенниса", "Радиокружок", "Отдел музыкального обучения", "Шахматная школа" и т.д. и т.п., - и каждый мог выбрать для себя то, что хотел.
Виктор этой весной испытывал странные ощущения; в каждой клеточке его тела маленьким звоночком возникало необъяснимое желание. При виде округлых женских форм, какая-то истома пробегала по всему телу, хотелось дотронуться и нежно провести по этим местам рукой. Ребячий маятник, перед сном спокойно болтавшийся между ног, ночью вдруг увеличивался в размере и вставал по стойке смирно.
Ленька друг Виктора сидел на лавочке и мухобойкой шлепал сонных мух, которые грелись на солнышке. Он был старше Виктора на год, но ниже ростом, волосы, однажды выгоревшие на солнце, так и остались светлыми, женские материнские черты его лица можно было назвать правильными. Жилистое тренированное тело, от постоянной домашней работы, покрылось уже майским загаром.
- Ленька, - говорила мать, - свиней кормил?
- Кормил.
- А курей, кормил?
- Кормил, - раздражался Ленька, шлепая наотмашь навозную муху, которая вместо того чтобы упасть, недовольно жужжа, улетела прочь.
- Сходи за водой.
- Кормил.
- Чего сказал-то?
- Ничего.
Ленька увидел, как недалеко от его дома притормозило такси, и пошел навстречу. Виктор вылез из машины и, разминая ноги, несколько раз присел. Ленька подошел и, поздоровавшись со всеми, кивком головы позвал Виктора: "Пойдем".
Вдалеке шла группа молодых девушек в одинаковых халатах и косынках.
- Девушки я вас приветствую! - закричал Ленька.
- А мы вас нет! - насмехались в ответ девушки.
- Кто это? - прищуривая глаза, спросил Виктор.
- Практикантки из пищевого техникума, - взволнованно отчеканил Ленька, засовывая руки в карман, чтобы скрыть неожиданно появившийся в брюках между ног бугорок. - Неделю к ним присматриваюсь. Ну, ничего, сегодня поближе посмотрим. Баня у них в шестнадцать ноль-ноль.
Как стрелы, пущенные кем-то из лука, разлетались в разные регионы страны группы практикантов, практиканток, подшефных комсомольских бригад, взявшие на себя повышенные соцобязательства чего-то построить, перестроить, улучшить. Молодежь бредила романтикой, предвкушением любви и верой в свою мечту, что все, что ты делаешь, ты делаешь для будущих поколений.
- Лень, я пойду, пообедаю.
- Хорошо, я заскачу за тобой.
- Обед готов? - заходя в дом, спросил Виктор.
- Подожди немного, - недовольно сказала мать.
Илья сидел на диване и читал газету "Правда". Полина суетилась на кухне, Дарья носила на обеденный стол тарелки с едой.
- Илья, посмотри, зачем-то сосед Пашка-хромой к нам идет, - высунувшись из кухни, сказала Полина.
- Мам, а почему его хромым зовут? - что-то пережевывая, спросил Виктор. - У него ж ноги нет.
Ловко перебирая костылями, инвалид вошел в дом и, поздоровавшись за руку с Ильей, присел на диван. Он был во френче, галифе и хромовых... хромовом сапоге.
- Садитесь к столу, - ставя на стол бутылку водки, сказала Полина.
Пока мужчины пили, неторопливо закусывая, и вели какую-то нудную беседу, Виктор уминал за обе щеки борщ, стараясь побыстрее поесть и выскочить из-за стола.
- Вить, сыграй что-нибудь на баяне, - смотря в угол, где стоял баян, попросил Павел Николаевич.
- М-м-м, - промычал Виктор.
- Давай - давай, не ленись, человек просит, - доставая из футляра баян, напутствовал сына Илья.
- Чего играть-то? - упираясь в полированный корпус подбородком, грустно сказал Виктор.
- "Три танкиста" знаешь?
- Н-нет, - тихо сказал Виктор и после некоторой паузы добавил: - А вы напойте.
- На границе тучи ходят хмуро... - как будто рубил сплеча запел Павел Николаевич, - край суровый тишиной объят... у высоких берегов Амура... часовые Родины стоят...
Павел Николаевич продолжал петь, от волнения он даже привстал и, взмахнув руками, как крыльями, готовился взлететь. Виктор, осторожно перебирая пальцами, пытался извлечь из баяна правильную мелодию. Мелодия, сначала неуверенно разминаясь с голосом исполнителя: спотыкалась и останавливалась. Затем потекла все увереннее и увереннее, незаметно слилась с инвалидом, как бы вцепилась в его горло, и зазвенела уже профессионально громко в унисон. Илья, Полина и Дарья - как памятники замерли, остановились в тех позах, где настигла их песня, только глаза сверкали счастьем и гордостью за сына.
- Молодец, спасибо сынок! - произнес Павел Николаевич, отводя в сторону мокрые глаза. - Спасибо за хлеб, за соль. Пошел... Он взял костыли, подмышками оперся на них и пошел. У двери остановился, словно пытаясь о чем-то вспомнить, он обратился к Виктору:
- Вить, ну-ка пойдем со мной.
- Зачем? Меня Ленька ждет.
- Пойдем, чего покажу.
- Иди, раз человек просит, - приказал отец.
Они шли по тропинке. Инвалид, выбрасывая вперед ногу, словно маховик, шел первым, за ним Виктор. Сквозь частокол зеленого забора торчали ветки черной рябины. Через калитку вошли во фруктовый сад, проследовали мимо гаража, двери которого были открыты нараспашку и оттуда торчала морда горбатого "Запорожца". Дом был почти такой же, как у бабушки Дарьи - большой.
- Иди в избу я сейчас, - сказал Павел Николаевич.
Виктор вошел в избу и сел на стул напротив стены, на которой весел портрет строгого усатого человека. Через несколько минут Павел Николаевич вернулся и поставил на стол небольшой черный чемодан.
- Это ваш отец? - показывая пальцем на портрет, зачем-то спросил Виктор.
- Это Сталин, - безразлично ответил Павел Николаевич, смахивая с чемодана пыль. - Неужели не слыхал?
Виктор, утопив голову в плечи, в ответ смутился.
- А о войне слыхал? - открывая крышку чемодана, так же безразлично спросил Павел Николаевич.
- О войне многое чего слышал и читал...
- Ну-ка, иди-ка сюда.
Виктор привстал и, всматриваясь в черный бархат чемодана, на дне увидел горящий золотыми лучами саксофон.
- Вот из Германии привез, трофей. Ногу свою там оставил, а эту бандуру притащил. Думал, что сын заиграет, а он кроме граненого стакана ничего держать не хочет. Пьет горькую сволочь. Ну, бери... Пробуй сыграть.
- Да я ж не умею.
- Давай-давай. На баяне ведь играешь?
Виктор взял саксофон и, нажимая на клавиши, заиграл:
- Фа-а, фа-ну-у, фа-ну-у, фу-а-а.
От напряжения у Виктора на носу выступили капельки пота, по лбу забегали морщины. Раздувая щеки, он выдавливал из саксофона застоявшиеся ноты.
- Давай-давай, смелее - отбивая по столу шершавыми ладонями ритм, подбадривал Павел Николаевич. Еще, еще, ну...
Виктор поймал кураж: задвигался, присел, ушел в сторону, перебирая пальцами и извлекая звуки, он чувствовал в беспорядочных нотах мелодию. И эта мелодия вылетела не из саксофона; она рождалась у него внутри, в его душе и уже оттуда, словно живая вода выплескивалась в мир. Увидев в окне Ленькино удивленное лицо с открытом ртом и круглыми глазами, Виктор шлепнулся на стул, и со смехом выдохнул:
- Ф-у-у, ха-ха-ха, больше не могу.
- Ну-у-у, ты играешь?! Где так научился-то? - повисая на подоконнике, удивлялся Ленька. - Я по приемнику "голос Америки" слушал... так там негр тоже на саксофоне играл... у тебя не хуже получилось...
- Так это я и был, - снова засмеялся Виктор.
- Хорош болтать! - возмутился Ленька.
- Вот, что Виктор, - сказал Павел Николаевич, - забирай саксофон, я тебе дарю его.
- Да нет, я так не могу взять. Мне нужно у отца спросить разрешения.
- Бери, бери, а с отцом я поговорю.
- Бери, бери, раз дают! - поддакивал Ленька.
Виктор перевел взгляд с саксофона на культю инвалида, вспомнил его слова, которым поначалу не придал значения: "Ногу свою там оставил, а эту бандуру-саксофон притащил. Человек оставил ногу, взамен, ради саксофона. Зачем? Почему сам целиком там не остался? Был бы счастлив там. Нога теперь одна марширует по Германии, заходит в магазины, которые забиты шмотками, а на прилавках лежит сорок сортов колбасы. А он ПОБЕДИТЕЛЬ без ноги, захмелевший от водки, подперев голову кулаком, сидит и думает о своем "Запорожце" с ручным управлением". Выкатив из кустов велосипед, и толкая его одной рукой, другой рукой Ленька помог нести Виктору саксофон. Держась за ручку чемодана, и упираясь кулаком в Ленькин кулак, Виктор думал: "Разрешит ли отец?" Бабушка сидела на лавочке, и что-то вязала. Войдя в дом, мальчик огляделся; отца и матери дома не было. Засунув саксофон под кровать, Виктор выбежал на улицу. Ленька уже сидел в седле велосипеда.
- Ну, садись на багажник, поехали.
- Куда?
- Куда, куда. В баню.
Ленька, оттолкнулся ногой, привстал и, набирая скорость, погнал велосипед задворками в конец деревни. Виктор, подскакивая на кочках, прижался щекой к Ленькиной рубашке, которая раздувалась от теплого ветра, как парашют. Они проехали мимо поля, мимо птицефермы, мимо пруда, мимо большого белого дома, оконные стекла которого были закрашены белой краской, мимо крыльца, где был вход в этот дом, а на чердачной дверце висел замок. И остановились с другой стороны бани около небольшой пристройки, которую обрамляли кусты акации. Баня была перестроена из старого деревенского клуба и походила, скорее, не на баню, а на огромный моечный цех. Ленька спрятал в кустах велосипед и, потрогав рукою замок, прошел вперед к торцу пристройки. Виктор следовал за ним. Откатив пустую бочку, за которой оказался небольшой лаз, Ленька сказал:
- Лезь, я за тобой.
Встав на четвереньки и, просунув голову в лаз, Виктор остановился. В глаза ударила темнота, в носу засвербело от кислого запаха гнили и свежего мышиного дерьма. Виктор попятился назад.
- Да, лезь ты, быстрей, - шлепая ногой по заду Виктора, нервничал Ленька. - Лезь.
Когда глаза немного привыкли к темноте, по кривой лестнице друзья залезли на чердак. Чердак был забит каким-то хламом: стульями, бочками, шайками, деревянными лопатами, - вдалеке на железной кровати одиноко дремал солнечный луч. Ленька, приложив палец к губам и, ступая, как дикая кошка, махнул рукой: "Тихо, иди за мной". Прошли несколько метров и, обогнув транспарант: "Пятилетку - за четыре года", остановились. Ленька, потянув Виктора за руку, сел на корточки. Потом, сдвинув в сторону солому, он поднял кусок фанеры, под которым находилось толстое стекло. Стекло прикрывало небольшое отверстие, ведущее в моечное помещение.
- Смотри, - глотая слюну, сказал Ленька.
Виктор пригляделся и увидел, как внизу смеются, брызгая друг в друга водой, абсолютно голые девушки. Виктор провел языком по сухим губам и, вибрируя кадыком, протолкнул сладковатую слюну. Рядом в Витькино ухо как паровоз дышал Ленька. А когда девушка под ними села на лавку и, раскинув ноги, начала себя намыливать. Друзья почти одновременно, как по команде расстегнули ремни и, приспустив штаны, выпустили из трусов наружу колом торчащие члены, которые были так возбуждены, что головками упирались вниз живота. Пальцы, сложенные дуплом обхватили члены и задвигались, задвигались, задвигались, как бы насаживая все глубже и глубже нежную девичью красоту. Как капли беспризорного дождя, стекая с неба, падают в расплывчатые лужи, так и капли детских вздохов, всхлипов, стонов вырвавшись из плоти падали в тишину мертвого чердака. И когда из трясущихся тел выскочил пронзительный стон, и струйки маслянистой жидкости, как птицы полетели вверх, тишина качнулась, поплыла и, ударившись о кафельный пол, словно хрустальный шар, разлетелась вдребезги.
-5-
Этой ночью Виктор спал плохо. Постоянно ворочался. По крыше барабанил дождь, вдалеке гремели раскаты грома, а молнии вспышками зарниц, освещали крайнее окно, где в углу под иконами на кровати тихо похрапывала бабушка. Отец с матерью спали на сеновале. "Гроза стороной пройдет, - думал Виктор. - Или накроет. Это в городе громоотвод. А здесь может так ударить, спалить, убить насмерть. Родители завтра уедут. Я опять останусь с бабкой один. Скучно". Он повернулся на другой бок, вспомнил слова Леньки: "Ты надолго?", "А что здесь все лето делать? Скукота", - сказал Виктор. Тогда Ленька предложил: "Вить, давай возьмем вина", "Зачем?", "Пить". Друзья стояли у продуктовой палатке и ждали, когда две женщины, купив хлеб, сахар, соль, спички, уйдут, и они останутся с продавцом тет-а-тет.
- Ну, чего тебе? - громко спросила продавщица.
- Бутылку вина, - уверено сказал Ленька.
Виктор стоял немного в стороне.
- Вина?! А справку от отца принес, что разрешает тебе вина.
- Да я ни себе. Трактористы у фермы трактор чинят. Просили купить.
- Пусть сами приходят.
Ленька, со злобным лицом, двигая желваками, отошел в сторону. По тропинке неторопливо к палатке подходила невысокая полная, лет двадцати девушка, вернее уже женщина. Ее муж за пьяную драку отбывал срок на "химии", поэтому жила она без мужа, без детей, совсем одна. Ленька двинулся к ней навстречу.
- Зой, возьми бутылку вина, - вместо приветствия, сказал Ленька.
- А что я буду с этого иметь? - ехидно спросила Зоя.
- М-м-м. Что хочешь...
- Ты в математике соображаешь? Задачки сможешь решить?
Зоя училась в техникуме на заочном отделении.
- Он решит, - поманив рукой Виктора, сказал Ленька.
Пока Зоя с ног до головы рассматривала Виктора. Ленька, жестикулируя руками, шептал в ухо друга.
- Городской, да тебя и не узнать. Ну что решишь? - беря у Леньки деньги, сказала Зоя.